Неправильный оборотень

Ирина Кочеткова, 2018

Перед первым превращением оборотень, как правило, представляет себя в роли престижного зверя: волка, медведя, рыси. Но у оборотня Ар-Лагора ипостась оказалась не как у всех, неправильная. Вся история закручивается вокруг подростка-оборотня и всеобщей уверенности в его исключительности. Но сама интрига находится намного глубже, прячась в водах ручья и озера, растворяясь в воздухе ароматами леса, маня за собой пушистым хвостом, мелькающим вдалеке. Предсказание. Тайны. Легенды. Их так много вокруг юного героя и его семьи, что они сами становятся их частью. Это пугает. Это манит. И никто не даёт ответа. Все тайны придётся раскрывать самим, плутая между интригами и спасаясь от смерти."Неправильный оборотень" – первая книга цикла "Магия Осияна"

Сила перекида

После визита к магу Ррык повёл меня в лес. Заставил вспомнить все уроки нахождения в лесу, которые мы изучали в школе только в человеческом виде. А вот в виде зверя знали только в теории.

Да уж, лес в звериной ипостаси воспринимался совсем по-другому. Как там бабка говорила? «В однораз, как зверем становишься — видеть по-другому начинаешь, глаза по-другому смотрят, уши каженный шорох слышат, в нос шибает всякой вонью…» Точно, и видишь по-другому, и слышишь… и вонью шибает, да ещё как!

Ррык тоже перекинулся в волка и начал меня гонять по лесу.

Долго в звериной ипостаси я не выдерживал, всё же навыка ещё не было. Тогда вожак устраивал перерыв в практике, но заставлял анализировать свои действия. Что унюхал, какого зверя почуял, старые и свежие следы, почему кусты не обогнул, кору на дереве ободрал? Нельзя было оставлять свои следы в мокрой мочажине и многое другое, что касалось безопасности нахождения в лесу. И говорил, что нужно ещё перекидываться.

Я старался. А к вечеру уже еле таскал как ноги, так и лапы… Тьфу, копыта!

Живот от голода подводило, хотя в ипостаси оленя и пожевал листья с куста. Да что листья — ими разве насытишься? И как олени всю жизнь только ими питаются? Эх… Мне б сейчас ту заячью лопатку, которую Орринка предлагала на превращении…

Наконец-то, вожак повернул к деревне.

Я уже не помнил, как бежал домой. От чувства острого голода казалось, что живот прилип к спине, руки тряслись, в глазах темнело, одна мысль в голове — поесть. По пути, кажется, уже в деревне кто-то меня окликнул, но не было сил даже повернуть голову и хотя бы поздороваться. Возле самого дома пытались остановить, ухватив за рукав рубахи. Не оглядываясь, из последних сил рванулся, рубаха затрещала, и рукав остался в чьих-то руках…

Ввалившись в избу, тут же кинулся к хлебному ларю, в который — я видел — мать поутру складывала караваи испечённого хлеба. Схватил половину каравая и тут же впился в него зубами. Обернулся — на кухонный стол Урсунка, пыхтя, умащивала горшок с молоком. Не знаю, зачем ей понадобилось молоко, но мне оно очень пригодилось.

Я рвал хлеб зубами, почти не жуя, и жадно запивал молоком. Но прихваченная еда быстро закончилась, а голод также терзал живот. И тут почти под носом увидел большую миску, наполненную до краёв тушёным мясом с грибами. Довольно урча, придвинул еду к себе и, наверное, начал бы есть чумазыми руками прямо из посудины, если бы в варево не плюхнулась ложка. Рядом с миской на столе появились тарелки с сыром, маринованными овощами, нарезанным копчёным окороком, пирогами с мясом, капустой и другими лакомствами.

Лишь почти полностью опустошив тарелки, я оглянулся. Вокруг были родичи. Мать с бабкой жалостливо вздыхали, подкладывая куски на мою тарелку. Отец с вожаком сидели на лавке у стены, о чём-то переговариваясь. Возле них пристроились Урсуна с Арыской, с любопытством таращившие на меня глаза. А Урус облокотился о дверной косяк и весело улыбался, из-за его плеча так же, как мать с бабкой, жалостливо смотрела Лийса.

Я с недоумением оглядел родственников и стол — тут до меня стало доходить… Судя по количеству выставленных тарелок, и насколько они первоначально были полны, то я один уничтожил обед, приготовленный для всей нашей семьи. А ведь даже не заметил присутствия родичей, поглощая еду.

Кровь ударила в лицо, и я попытался вскочить, но бабка придержала моё плечо:

— Сиди, сиди, Горушка! Кушай, мой оленёночек! Ишь, дядька-то поизмывался. Дитё голодное, а он его мучаит. Чай, в зверя перекидываться заставлял, да обратно? Ась? — развернувшись к мужчинам и повысив голос. — Ррык, тебе говорю! Никак заставлял Горушку перекидываться туды-сюды? Заставлял?

Вожак примирительно заговорил:

— Мам, ты ж знаешь, надо перекидываться — проверить, насколько сил хватит.

— И как? Насколько разов получилось? Надолго ли хватило-то? — бабка даже рот приоткрыла от любопытства.

Ррык почесал в затылке, обвёл взглядом родичей, не торопясь с ответом, и торжественно объявил:

— Семь раз! И ещё один раз, когда мы у мага были, — усмехнулся, — Ош, павлин его, криком напугал. Итого восемь раз за день! А зверем один раз до полутора часов продержался! Один раз час с минутками пробыл, а после уже меньше — по полчаса, по четверти часа. Последний раз минут семь выдержал. Может, и ещё бы перекинулся, да уже на ногах еле держался. Видно было, истощился парень, совсем оголодал.

Урус от удивления присвистнул, мать охнула, младшие загомонили, перебивая друг друга.

А я стукнул себя кулаком по голове — только сейчас вспомнил, чему нас учили в лесной школе. Через день после первого перекида проверяется сила молодого оборотня — сколько раз он за день перекинется да сколь долго пробудет в звериной ипостаси.

Луна проходит свою самую активную фазу полнолуния и понемногу начинает терять свою силу воздействия на оборотня. В это самое время и проверяется устойчивость на оборот.

Взглянув на брата, вспомнил — Урус пять раз в своё первое испытание перекинулся, что было выдающимся достижением для молодого оборотня. Если молодой в своё первое испытание два-три раза в день перекинется в зверя — уже считается, что он будет сильным оборотнем. И, как правило, в первое время дольше получаса в звериной ипостаси за один раз трудно продержаться.

Вспомнилось, ведь тогда ещё разговоры пошли, что это Урус — особенный.

Отец подошёл ко мне и крепко обнял, а я с удивлением разглядел его повлажневшие глаза и даже крохотную слезинку на щеке. Мама, причитая и заламывая руки, кружила вокруг.

Бабка расцвела улыбкой и разве что не приплясывала:

— Ох, Лагорка, да как же ты стерпел-то? Это ж сколько силов-то надо? А мы дивимся, чево ж наш Горка так оголодал? Как копыта-то не откинул? И сам до дому добежал-то! А отощал-то как! За один-единый денёчек… Сколько ж силов-то поклал!

Брат подал голос:

— А что, Лагор, поел… Может, ещё попробуешь перекинуться?

Все замерли, глядя на меня. Вопросительно посмотрел на вожака. Ррык задумался, посмотрел на меня с сомнением, сказал:

— Можно попробовать… Смотри сам, если сдюжишь. Сильно-то насильничать над собой не нужно.

Заглянул в себя, стоит ли? Вообще-то, голод утолил… Изнутри пришла тёплая умиротворяющая волна согласия.

Семья смотрела с ожиданием, а мне чего-то неловко стало, бурчу:

— Здесь разве?

— На двор идите. Неча тута половики топтать.

Бабка и приласкать может, и на место быстро поставит.

Пошли во двор. Впереди старшие, потом я, Урсуна с Арыской — вот удивительное дело, ведут себя чинно, смиренно топают за мной, только тихо шушукаются.

Над деревней уже понемногу стали сгущаться вечерние сумерки. Из-за крыши сарая высунулась луна, ещё бледная при свете дня, с одного края будто немного обкусанная.

Неторопливо прошёл на середину двора. Ощутил приятную сытость в теле. Расслабился, вдохнул полной грудью свежий воздух и перекинулся.

И вот именно сейчас накатила эйфория — как опьянение, но много приятнее. По мускулам ног прокатилась волна дрожи, не ослабляя, а, наоборот, накачивая энергией всё тело. Казалось, что даже по шкуре пробежали искры.

Раздалось дружное:

— О-ох!

Я вскинул голову и притопнул передней ногой, высоко подпрыгнул на месте, разворачиваясь в воздухе в другую сторону. Захотелось прыгать, бегать, бодаться, дурачиться… Не тут-то было!

За воротами замычали коровы, идущие с пастбища, и заревел вожак стада, наш племенной бык Покат. Покат, умница, сам открывал ворота с улицы, поддевая защёлку кончиком рога, загонял наших коров во двор и ревел до тех пор, пока кто-нибудь из домашних, чаще всего я, выходил и угощал его круто посоленной краюхой хлеба за хорошо сделанную работу. И только после этого ритуала успокаивался, степенно заходил в стойло, подавая пример коровам.

Вот и сегодня Покат открыл ворота, чтобы попасть домой, и замер на входе, увидев меня — оленя. Я без всякой задней мысли подскочил к Покату и пару раз прошёлся перед ним — мол, полюбуйся на хозяина!

Бык остолбенел и вдруг заревел, хвост его пришёл в движение и остервенело начал хлестать по бокам, выпученные глаза налились кровью. За Покатом столпились коровы, недовольные, что их не пускают во двор.

Со двора раздались крики, и до меня дошла мысль, что не стоило бы в оленьей ипостаси встречаться с быком. От греха подальше! Олень — он тоже парнокопытное, как-никак…

Ещё только додумывал эту мысль, а ноги сами понесли прочь от ворот. Только куда деваться-то? В ворота не проскочить, Покат ярился всё сильнее, да и коровы добавляли переполоха своим мычанием. Во дворе сараи да сбоку от избы огородный плетень…

Эх, была не была, придётся в огороде спасаться!

Махнул через плетень, приземляясь копытами посреди грядки с морковью.

«Попадёт от бабки…»

Пока озирался на морковные всходы, затрещала ограда. Покат сохранностью хозяйского добра не заморачивался, выбрал самый короткий путь — прямо сквозь плетень.

Да чего ж ты привязался, скотина?

Напрямик через огород по грядкам домчался до заднего забора, и снова пришлось брать препятствие. Земля тряслась под скачущей тушей разъярённого быка — чего ж его так разобрало-то?

Все деревенские отмечали ум нашего быка и редкое миролюбие — и это при его весьма внушительных габаритах. А со мной Покат дружил ещё с тех времён, когда отец привёл его несмышлёным телком. Мне и пришлось возиться с ним чаще всех. Между делом обучил смышлёного бычка нехитрым командам — вся деревня потешалась, глядя на пыхтящего неуклюжего телка, усердно ползущего на пузе по двору за вознаграждение в виде сладкой свеклы.

Правда, когда телок вырос в огромного бугая, дрессировка прекратилась, но наша дружба осталась. Потому и относился ко мне бык лучше, чем к другим, а тут… неужто не узнал?

Мысли проносились в голове, а ноги удирали прочь от двора.

Да только за задним забором тоже больно-то не разбежишься. Четыре оленьих прыжка, и я на берегу ручья.

Ручей он и есть ручей. Вроде бы, невелико препятствие, да только знаю, что дно у него сильно каменистое, и где-то под берегом притаилась коварная бочажина. Не хотелось бы из-за дурной скотины ноги переломать!

Заметался по берегу, а бык уже и забор разломал — с рёвом вынес сразу несколько досок и припустил по берегу за мной. За быком нёсся Урус с кнутом в руке и что-то орал. Имя своё разобрал, а вот, что дальше — непонятно.

Так и бегали по кругу. Впереди я оленем… По берегу вдоль ручья до холма, перепрыгиваю через невысокий куст, что мне по пояс, в сторону нашего забора. И в обратную сторону вдоль забора мимо дыры, из которой выглядывают отец с вожаком и тоже что-то орут.

Мимо них до соседского огорода, а там как раз большой дуб растёт, и примыкающие к нему кусты вместе с деревом образуют довольно обширную куртину. Разворачиваюсь за ней, выскакиваю снова на берег ручья и бегу дальше до холма…

За мной, отставая на два корпуса и исступлённо ревя, Покат, а за быком Урус с кнутом в руках.

Ещё раз через куст, вдоль забора, мимо дыры, в которой машут руками и что-то кричат отец с дядькой, и дальше до куртины…

О, расслышал:

— Перекинься!

В прыжке и перекинулся.

Так и влетел головой в кусты возле дуба, ладно, не под копыта быку да не в ствол дерева. Покат тараном пролетел рядом. За ним мчался Урус, а вот он уже со всего маху влетел в куст вслед за мной.

Пока барахтались, выпутываясь из кустов, Покат успел сделать круг и перешёл с бега на шаг, потеряв из виду врага. Бока бугая ходили ходуном, но злость понемногу проходила. Бык уже не хлестал себя хвостом, а увидев меня, подбежал и, заглядывая в глаза, замычал, да так выразительно, будто жаловался на обидчиков.

Охлопывая быка по шее, почесал его между рогов. Ласка понравилась. Покат довольно вздохнул, совсем успокаиваясь, и послушно пошёл к разломанному забору и дальше во двор через разорённый огород.

Честно говоря, ноги тряслись и еле держали. Спиной облокотился о забор, опершись руками о колени, пытался прийти в себя. Рядом, пыхтя, притулился Урус.

Чуть отдышавшись, переглянулись с братом и зашлись хохотом.

— О-ой, не могу!.. Ур, да Покат никак решил, что я к его коровам подкатываюсь! Ха-ха…

— Ага… Бормитскую принцессу по боку. Наши коровы милее…

— И красивше…

— И-и-и… Коровкин жених!

Мы с братом уже валялись на земле от хохота, когда за забором раздался бабкин голос:

— Весь огород уделали, охальники! — бабка выглянула из дыры в заборе и сморщенной рукой потрясла хворостиной. — Безобразники…. растудыть…

И загнула такое, что мы с Уром только рты поразевали. Вот уж от кого, от кого, а от бабки такое услышать мы никак не ожидали.

— Это ж надо, с бугаём наперегонки скакать по огороду! Вот, заместо Урускиной свадьбы будете огород мне садить! Ж-женихи коровины!