Письма читателям

Ирина Коростышевская

Мой ребенок часто говорит мне: мама, ну почему ты все время всему удивляешься, ну сними ты свои розовые очки, ну увидь же, наконец, что жизнь совсем другая, чем ты ее представляешь. Если в этот момент у меня хорошее настроение, я улыбаюсь в ответ. Если настроение чуть ниже среднего, я просто молчу. Даже люди, которые знают нас лучше, чем кто-либо, даже самые-самые близкие и родные люди, не всегда могут понять, что кроется за этим, что прячется, что никогда не выйдет наружу…

Дизайнер обложки Марк Губаренко

© Ирина Коростышевская, 2017

© Марк Губаренко, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-6250-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В жизни каждого из нас случаются такие мгновения, когда все меняется. Мир замирает, в ушах звенит торжественная тишина, а мысли и чувства беспрепятственно пронзают насквозь все твое существо, пролетая из конца в конец вечности за единую минуту. Никто из нас не может вычислить такие мгновения заранее. Когда же время возобновляет свой ход, и ты возвращаешься из той безымянной, ослепительной бездны, где ты витала, во время настоящее, в тебе что-то изменяется, изменяется необратимо, и с той поры жизнь, независимо от твоей воли, течет в совершенно ином направлении.¹

***

Почему так всегда получается, что запоминаем мы только то, что попадает нам прямо в сердце?

Я всю жизнь люблю жизнь наощупь. Прикоснуться, дотронуться, ощутить, почувствовать — это мой способ познания мира. Не люблю фальшь ни в каких её проявлениях, могу ответить на любые каверзные вопросы, не люблю трусливых людей и не очень верю, что новую жизнь можно начать с понедельника.

Зато я верю в любовь только с первого взгляда. Верю, что самое истинное в жизни случается без усилий. И очень верю в Новый год. В снег на деревьях, в сказку, в предвосхищение праздника, в ожидание чуда и в воспоминание детства: как захотела попробовать качели на вкус и приклеилась к ним губами. Помню маму, которая смеялась, папу, который пытался отклеить меня от качелей, Даньку, который испугался, что это на всю жизнь, и отрешенное ощущение счастья. Наощупь.²

***

Я росла маленькой, худенькой и болезненной, поэтому мама с папой отправляли меня зимой в Академгородок — повсюду сосны, чистый снег и ясное небо, а летом — в Фергану. И там, и там жили мои бабушки.

Мои бабушки были абсолютно разными женщинами. Случись им встретиться, они вряд ли бы нашли, о чем разговаривать. Одна моя бабушка, Зинаида Васильевна, родилась в один день с революцией, только годом раньше, росла детдомовской девочкой, вкуснее всех на свете пекла блины, называла меня дочей, варила в тазу смородиновое варенье, дружила со всеми соседями, изящно употребляла ненормативную лексику и могла за одну ночь сшить мне целых два сарафана. У нее по балкону прыгали белки.

Вторая моя бабушка родилась в год, когда не стало Ленина, выросла в семье репрессированного учителя литературы, всю жизнь читала английские романы, играла в карты, вкуснее всех на свете готовила фаршированную рыбу, слушала «Голос Америки», каждый месяц шила у портнихи новое платье и во всех соседках видела потенциальных врагов. Её звали Ревекка Вениаминовна, и у нее по всей квартире были расставлены мои фотографии, а на лоджии жили ласточки.

Каждая из них ругала меня лишь однажды. Баба Зина — за опрокинутую на себя кастрюлю с манной кашей в двухлетнем возрасте, да и то помню этот случай только с её многочисленных рассказов, бабуля — за то, что я какому-то незнакомому мальчику в парке написала на листочке: Ира Гельруд, десять лет и домашний челябинский адрес. «Приличные девочки так себя не ведут», — выговаривала бабуля весь вечер. Мне на защиту тогда вышел дедушка. «Перестань, Рита, наша девочка слишком застенчивая», — спокойно сказал он. «Застенчивая — это та, которая за стенку держится», — отрезала бабушка. И дедушке тут же досталось за соседку, которая «строила ему глазки».

«Додя, сходи на рынок, Ироньке нужны витамины», — каждое утро на протяжении многих лет говорила бабуля. Не помню, чтобы дедушка когда-нибудь ответил, что он это знает сам. «Отец, покорми с дочей белочек», — просила баба Зина, пытаясь приобщить деда к воспитанию прекрасного в ребенке. И не дожидаясь, когда он отвлечется от очередного просмотра

новостей про Никсона, чертыхаясь на чем свет, надевала на пальто шаль, одевала меня в шубку и шла со мной кататься на санках.

Всю жизнь мои бабушки смешно соревновались за первенство в моем сердце. «Чем тебя кормит эта твоя баба Зина, я не понимаю, — сокрушалась бабуля. — Тебя привезли ко мне почти с непроходимостью желудочка». Баба Зина таких «диагнозов» не знала, и когда меня возвращали к ней, выговаривала все свои претензии на простом русском языке. В сухом остатке получалось: ребенка перекормили виноградом.

…Теперь, когда я стала взрослой, а их уже нет на свете, я поняла одну удивительную и важную истину — я и сейчас защищена их любовью, как в детстве. Семь лет назад я в последний раз приехала в Академгородок к бабе Зине. Она уже была совсем старенькая, ничего не видела, но я все равно привезла ей журнал. Она открыла его, потрогала, уткнулась лицом в страницы и сказала: красивый. «Как ты это видишь?» — улыбнулась я. «Я это чувствую, доча», — ответила моя бабушка.

Теперь они смотрят на меня с неба — это я знаю точно.³

Примечания

1

№90—91: Ноябрь-Декабрь 2011 (здесь и далее дата первой публикации в журнале МИССИЯ)

2

№101: Декабрь 2012

3

№78: Ноябрь 2010