Время не ждет. Материалы к жизнеописанию и духовному наследию протоиерея Василия Ермакова

Ирина Корнилова

В книге Ирины Корниловой рассказывается о жизни удивительного человека, одного из самых известных российских священников недавнего прошлого, – протоиерея Василия Ермакова (1927–2007). Судьба отца Василия неразрывно связана с трагической судьбой России XX века. Гонения на Церковь и верующих, война, голод, концлагеря… Все это прошло перед его глазами, все это он пережил. Однако страшные испытания не сломили будущего пастыря, а раз и навсегда убедили его в том, что для человека есть только один истинный путь – к Богу. В книге собраны не только биографические материалы, но и свидетельства современников, воспоминания духовных чад и отрывки из проповедей и бесед отца Василия Ермакова. Для широкого круга читателей.

Эта книга издана ради моих детей, ради всех детей России в память о дорогом батюшке Василии, который всегда будет нашей радостью и великим утешением.

Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви

ИС Р17-705-0195

© Сретенский монастырь, 2017

Жизнь петербургского священника, настоятеля храма преподобного Серафима Саровского на Серафимовском кладбище Санкт-Петербурга, митрофорного протоиерея Василия Ермакова уникальна тем, что он в двадцатом веке вместе с народом прошел четыре тяжелейших периода в истории Русской Православной Церкви: довоенное время — время уничтожения Церкви, геноцид русского народа; Великую Отечественную войну — изменение политики государства по отношению к Церкви, послабление со стороны властей, подъем веры в народе; послевоенные годы — новые гонения на Церковь, когда требовалось огромное мужество и немалые дипломатические способности, чтобы сохранить Церковь; время после начала девяностых годов — прекращение гонений на Церковь со стороны государства, начало возрождения церковной жизни, но вместе с тем и начало хитрого, «хитрющего», как говорил батюшка, духовного уничтожения Православной Церкви и России.

Книга составлена по материалам биографии и проповедей протоиерея Василия Ермакова, произнесенных им в разные годы, начиная с 1996 года и заканчивая его последней проповедью, произнесенной двадцать первого января 2007 года, за несколько дней до его кончины. В книгу включены также воспоминания и статьи о людях, в разные годы имевших отношение к судьбе отца Василия.

Хотя отец Василий всегда говорил о себе, что он не старец, а просто народный батюшка, проживший долгую жизнь, но люди шли к нему как к старцу…

Его старческое служение — это не только духовное окормление тысяч и тысяч людей, но и неустанная деятельность на благо России. Самое главное в его пастырском слове — это трезвая оценка нашей истории и современности. Мы уверены, что духовное наследие протоиерея Василия Ермакова сейчас как никогда необходимо русским людям: оно поможет многим обрести веру в Бога и любовь к Отечеству.

Ирина Корнилова

Жизнь учил не по учебникам

Детские и юношеские годы

Родной Болхов

Вот, сынок, вырастешь и потом сам узнаешь,

как необходима в жизни молитва.

Тимофей Тихонович Ермаков,отец батюшки Василия

Протоиерей Василий Тимофеевич Ермаков родился двадцатого декабря 1927 года в Болхове, одном из самых древних и красивых городов Орловщины. До революции это был богатый купеческий город, в котором на двадцать тысяч населения было тридцать храмов и два монастыря. Болхов во многом сохранял старый уклад жизни вплоть до начала Великой Отечественной войны. В монастырском пруду тогда еще водились раки, река Нугрь была полноводной, чистой, а вода в ней — целебной. Это сегодня она ушла вниз на три метра и очень засорена.

Летом вся семья Ермаковых собиралась во дворе, ставили на стол самовар, пили чай и рассуждали о времени, о том, что происходит вокруг — о раскулачивании, о поисках «врагов народа». Мама рассказывала детям, Васе, Лиде и Варе, что знала из церковной истории.

На улицу к ребятам Вася не ходил: родители строго запрещали, но когда у отца бывало свободное время, он брал Васю в лес за грибами, правда, это бывало не часто: он работал на обувном производстве, и на его плечах был огород.

Когда весной только начинал пробиваться лук, Вася ел молодые зеленые перышки с черным хлебом, макая в соль. Вспоминая свое детство, батюшка всегда говорил, что семья жила тем, что давала земля.

Хозяйство у Ермаковых было маленькое. В обязанности Васи и его сестры Вари входило пасти трех коз. Дети смотрели за ними в оба, потому что козы — очень хитрые животные. Только отвернешься — уже забегут в чужой огород. Бывало, чуть увлечется Вася, ловя руками пескарей, а коза опять убежала, надо ловить.

Зиму Вася проводил на коньках-снегурках. Еще катались на «лотках»: большие бочки метра в два длиной ломали, чистили, прибивали к ним ремни и катались как на лыжах.

Родители батюшки, Прасковья Ильинична и Тимофей Тихонович Ермаковы, были из тех русских людей, которые даже в страшное время гонений на верующих не отказались от Бога. Отец батюшки, Тимофей Тихонович (1887–1946), был родом из деревни Кобылино Орловской губернии. После окончания службы в Конно-Гренадерском полку в Петергофе он вместе с сестрой и отцом, раскулаченным в 1929 году, как говорил отец Василий, за «веялку-сеялку», переехал в Болхов. Мама батюшки, Прасковья Ильинична (1902–1988), родилась в городе Болхове в зажиточной купеческой семье Ильманиных, но рано осиротела, и на ее руках, как старшей, остались сестры Елена и Варвара^[1]. После свадьбы они все вместе стали жить в родительском доме Прасковьи Ильиничны на Архангельской улице.

Тридцатые годы

Многие улицы в Болхове были названы по именам храмов, расположенных на них. Так, Архангельская улица, на которой жила семья Ермаковых, была названа в честь кладбищенского храма Архангела Михаила, разрушенного, как и многие другие болховские храмы, в тридцатые годы. Вася видел, как разрушали Архангельский храм. Подъехала полуторка. Сосед, работник ОГПУ, вошел вместе с другими внутрь храма. Затем они вынесли и побросали в кузов распятие, старинные иконы и уехали. Иконы сожгли в городской бане.

В 1934–1936 годах в городской бане Болхова сжигали иконы из Преображенского собора и из старинной Троицкой церкви, из окрестных монастырей. В стенах же Архангельского храма пробили отверстия, вставили дубовые столбы и подожгли их. Горел храм около четырех дней.

Вспоминая то время, батюшка всегда говорил, что пришедшие к власти ожесточенные богоборцы, человекоубийцы прекрасно знали и понимали, что в борьбе с Богом требуется самое главное — убить душу русского православного человека. Как? Начать с Креста. Крест разрушить, сорвать с груди. Прийти в церковь в своей кожаной куртке, картузе, прикуривать от лампады, сжигать священные книги, иконы, заставлять совершать вместо крестин «октябрины» и прочее. В тридцатых годах три четверти советских людей пошло по этому пути. Все громилось, все уничтожалось, над всем глумились.

Батюшка вспоминал, как церкви стояли с разбитыми окнами, в них влетал снег, лазили мальчишки. Они вытаскивали оставшиеся иконы, лампады, ломали подсвечники и таскали их по городу. Жители Болхова ходили в тюбетейках и тапках, сшитых из богато расшитых церковных риз. Ризы частично были уничтожены, а часть пустили на то, чтобы «приодеть» народ. В страницы церковных книг заворачивали селедку. На Архангельской улице жил человек, сконструировавший педальную машину из икон. На передних и задних колесах мелькали лики святых, а кузов был сделан из икон восемнадцатого века.

В феврале 1932 года болховских священников гнали в Орел, в тюрьму. Васина душа болела от того, что он видел. Он забирался в заколоченные, разбитые церкви, разглядывал лики святых, оставшиеся изображенными на стенах, и ему казалось, что они смотрят на него с укоризной. Мальчик задавал себе вопрос: неужели все это пройдет безнаказанно для тех, кто поднял руку, как он уже тогда понимал, на святая святых русского народа — на Бога, на веру, на храмы? Отец объяснял: «Время придет, и Бог все расставит по своим местам».

Особенно Вася ощутил это безбожие, когда в 1934 году пошел учиться в советскую школу. Она встретила его холодом. В те годы перед школой стояла задача воспитания человека, беспредельно преданного идеям социализма. Духовное уныние и сиротство особенно ощущались в христианские праздники. Когда наступали Рождество и Пасха, вывешивались оскорбительные плакаты, читались издевательские стихи, например, Демьяна Бедного: «Три старушки-побирушки, два трухлявых старика. Пусто-пусто в церковушке, не сберешь и пятака». Да и еще ядовитее были. У Васи на всю жизнь осталось впечатление от этих плакатов, от стихов Багрицкого о пионерке, которая, умирая, не хотела надеть на себя крест. Это читалось не день, не два, а годами. Батюшка вспоминал, как им говорили о Павке Морозове: «Смотрите, какой он прекрасный. Он ваш ровесник, защищает советскую власть от всех врагов социализма. Он на отца донес в НКВД, смотрите, какой герой нашего времени». Детей воспитывали на примере книг «Школа» Аркадия Гайдара и «Рожденные бурей» Николая Островского, на кинофильмах «Чапаев», «Щорс», «Котовский», «Путевка в жизнь» (последний все смотрели с особой любовью). Вася рассказывал об этом дома, отец разъяснял: «Сынок, ты учись, ты смотри, но по делам их не поступай. Потому что я видел в Гражданскую войну, какая была страшная кровавая трагедия. Прошу тебя, не забывай Бога, Бога не забывай!»

О школьном воспитании того времени отец Василий говорил: «Был такой девиз у писателя Горького: “Если враг не сдается, то его уничтожают”. Вот советский реализм, нас до войны воспитавший в жестокости, в ненависти ко всему родному, русскому, не говоря о православии. Родителей нет у нас — у нас есть партия. Отца нет у нас — у нас есть генсек и прочее, прочее. То есть убивали Богом данные наши духовные силы, наше сознание, те задатки любви к ближнему, любви милосердия, любви сострадания, которые всегда были свойственны русскому человеку, которые и в прошлое время, до войны, а в войну особенно, проявились со всей яркостью. <…> Но когда мы проявляем жестокость, Бог нас явным образом наказывает»^[2].

Скоро в городе не осталось ни одного открытого храма. Но родители строго следили за тем, чтобы дети все равно молились дома, Тимофей Тихонович отцовской властью заставлял их. Первым духовником и наставником батюшки была его семья, его отец. Батюшка вспоминал, как однажды, ему было тогда лет пять-шесть, увидев за окном только что выпавший снег, не удержался и решил, не дождавшись конца молитвы, убежать кататься. Но отец не пустил — молись. Молились своими словами: ни Священного Писания, ни молитвослова у них не было.

В то время были страшные насмешки, гонения, издевательства над верующими. Сестренка Варя испытала это на себе, когда однажды ее подруга увидела, как она крестится. Девочку ославили на всю школу.

Вася очень любил читать и уже в третьем-четвертом классе был записан во взрослую библиотеку. Чтобы получить книги, мальчик порой выстаивал в очереди по три часа. В библиотеке было много книг о становлении советской власти, а классиков было мало, многие были запрещены. Вася читал «Робинзона Крузо», «Графа Монте-Кристо»…

До войны, по словам отца Василия, еще были педагоги царского времени. Они старались вырастить своих учеников думающими, образованными русскими людьми. Учителя находили время почитать детям русских писателей. Батюшка помнил, как перед Новым годом они сидели замерзшие, а учитель читал им «Записки охотника» Ивана Тургенева, и они согревались от сердечности учителя, от этого впечатляющего душу чтения^[3].

Тимофей Тихонович Ермаков (архив О. В. Ермаковой)

Болхов, 1961 год. Ул. Карла Маркса (ныне ул. протоиерея Василия Ермакова) (архив О. В. Ермаковой)

Болхов. Большая Никольская улица до революции

Большая Никольская улица (улица Ленина). Здание Присутственных мест, СпасоПреображенский собор, Николо-Космодамианская церковь (справа). Фото начала XX века.

Красная Гора — исторический центр города. Во времена Иоанна Грозного на этом месте была возведена крепость-кремль. Здесь и поныне возвышаются Спасо-Преображенский собор и удивительный по изяществу Свято-Троицкий храм — один из красивейших древних храмов Болхова, построенный из красного кирпича на месте деревянного храма в 1701–1708 годах. Пять куполов храма были украшены дивными узорами, стены — кокошниками с раковинами, богатым карнизом, нарядными изразцами. На Красной Горе от древнего Николо-Космодамианского храма начиналась главная улица Болхова — Большая Никольская, вдоль которой стояли Успенский, Николо-Торговский, Вознесенский и Николо-Гончарский храмы. Все эти храмы были уничтожены, а сама улица переименована в улицу Ленина.

СУДЬБА СВЯТЫНЬ БОЛХОВА

Оптин монастырь

Троицкий Рождества Богородицы Оптин монастырь ХIV — ХV вв. В состав монастыря входили: Троицкий (1706 год) и Тихвинский (1801 год) храмы, собор Рождества Иоанна Крестителя. В 1923 году монастырь был закрыт, в зданиях размещен колхозный скотный двор и конюшни. В 1929 году были уничтожены почти все постройки монастыря, а также захоронения архимандритов Никодима и Макария. Частично сохранились лишь Троицкий собор, братский корпус и две монастырские башни. Почти полностью срыто старинное кладбище, где были похоронены представители старинных русских родов. В 1993 году началось восстановление монастыря.

Богородичный Всесвятский женский монастырь

В 1923 году обитель была закрыта. На ее территории разместили коммуну «Спартак», куда насильственно сгоняли жителей Болхова. В настоящее время обитель превращена в руины.

Утраченные храмы

Святителя Николая Чудотворца (Николо-Гончарская или «Николы Пахотного»), 1735 год. Закрыта в 1930 году, в 1972 году взорвана колокольня.

Вознесенская церковь, 1740 год. Закрыта в 1929 году и отдана под клуб милиции. Разрушена в 1950-е годы.

Святителя Николая Чудотворца, что у богадельни («Николы Торгового» или Богаделенская), начало XVIII века. Закрыта в 1929 году и отдана под дом физкультуры. Сожжена советскими войсками при отступлении в 1941 году, затем разобрана.

Успения Пресвятой Богородицы, 1748 год. Закрыта в 1930-е годы, взорвана в 1960 году.

Николо-Космодамианская церковь. Храм известен с 1749 года.

Закрыта в 1930–е годы, разрушена до 1962 года.

Казанская церковь, 1741 год. Закрыта в 1929 году, отдана под склад, полностью разрушена в 1960-е годы.

Архангела Михаила (кладбищенская), 1724 год. Закрыта в 1930-е годы, варварски сожжена в 1936 году.

Церковь святого Иоанна Милостивого, первая половина XVIII века, закрыта в 1930-е годы, разрушена до войны.

Петропавловская церковь, 1718 год. Закрыта в 1930-е годы, разрушена, вероятно, в 1950-е годы.

Покровская церковь, 1740 год. Закрыта в 1929 году, разрушена в 1960-е годы (по другим сведениям, в 1932–1933 годах).

Церковь святителя Тихона Задонского, перестроена в 1874 году, закрыта и уничтожена в советское время.

Уцелевшие храмы Болхова

Спасо-Преображенский собор, 1841–1851 годы, главная святыня города. Закрыт в 1929 году, использовался под склад райпотребсоюза. В 1993 году возвращен верующим.

Свято-Троицкий собор, 1701–1708 годы. Закрыт в 1930 году, использовался под склад гудрона. В 2002 году возвращен верующим.

Храм Рождества Христова, 1680-е годы, реставрирован, совершаются богослужения.

Храм святителя Алексия, митрополита Московского, конец XVIII века, варварски изуродован и перестроен под жилье.

Введенская церковь, 1730–1800 годы, реставрирована, совершаются богослужения.

Георгиевская церковь, 1740–1746 годы. Закрыта в 1930 году, перестроена. В 2004 году возвращена верующим.

Благовещенская церковь, 1730–1740 годы. В послевоенное время разобрана колокольня, завершения, кровля. Здание находится в аварийном состоянии.

Церковь во имя святителей Афанасия и Кирилла Александрийских, 1800 год. Закрыта в 1930 году и отдана под склад пенькозавода, производство электромоторов.

Церковь Воскресения Словущего, 1827 год. Закрыта в 1930-е годы. В разное время в ней находились электростанция, машинно-тракторная станция, склад.

Успенская церковь. Болхов.

Лето 1948 года

Христорождественская колокольня.

Болхов. Лето 1948 года

В тридцатых годах семья Ермаковых, как и многие другие, пережила страшный голод. Храмы и монастыри были засыпаны рожью, пшеницей, а жителям хлеба не давали. Люди умирали тысячами. Васе приходилось дежурить зимой в морозы, чтобы не потерять очередь и получить маленькую полуторакилограммовую буханку хлеба. Потом буханка делилась на пять человек… Поддерживали только домашняя картошка и овощи, но никогда, по наставлению отца, как говорил батюшка, он не падал духом.

Отец Василий всегда с великой благодарностью вспоминал своих родителей. Спустя годы мальчик Вася станет пастырем и будет учить отцов и матерей воспитанию детей, опираясь на опыт своих родителей.

Немецкая оккупация

Пришло время, и Господь, как говорил батюшка, послал за наше отступничество от Бога страшнейшие испытания. Грянула война^[4]. Наступила расплата за геноцид русского народа, за беспрецедентные по жестокости и масштабности гонения на Церковь (согласно планам сталинского руководства, к концу 1942 года в стране должна была полностью исчезнуть церковная жизнь)^[5]. Наш народ убеждали в том, что войны не будет, хотя уже шла Вторая мировая война и советские разведчики сообщали в Москву дату вторжения Германии в пределы СССР. Но страна жила по договору о ненападении между Германией и Советским Союзом от 1939 года и была не подготовлена к войне.

Отец Василий часто возвращался к воспоминаниям о войне: «Вернусь в страшное время начала 1941 года, когда Адольф Гитлер, напоенный астрологами, со всем своим воинством рванул на Россию. А мы в обмотках были. Одна винтовка на пять человек, потому что мы были брошены той системой коммунизма на растерзание Запада. Скажу вам правду, до войны, начиная с тридцать третьего года, день и ночь в Германию летели поезда, шли корабли, отдавая важные стратегические ресурсы немцам. Мы думали, что пшеницей, рожью, металлом оградимся, войны не будет. И вот самая мощная армия того времени рванула на нас. Они проходили по сто километров в день в 1941 году. Казалось бы, действительно, мы попадем под немецкий сапог. Уже был план: начиная от Архангельска, по Уралу до Астрахани будет граница, карты сохранились.

Как было страшно, как было больно за свою Родину, за свою Россию, что по воле бесталанных маршалов положили миллионы людей убитыми и пленными. На конец 1941 года нас было три миллиона в плену^[6], не говоря о погибших»^[7].

Отец Василий часто обращался к теме Великой Отечественной войны, одной из самых болезненных в нашей истории. Он говорил о ее духовном смысле, так трудно принимаемом до сих пор. Советская власть возглавляла борьбу против фашистов, но в то же время уничтожала Русскую Православную Церковь, которая всегда призывала к патриотизму и любви к Отечеству, беззаветно ему служила.

Вся история России, как говорил батюшка, свидетельствует о том, что в сердцах русских людей, отступивших от Бога, поселяется жестокость: «СМЕРШ — это была страшная система НКВД. Она стояла за спиной наших солдат: впереди немцы — сзади наши. Если мы бежали, они, ничтоже сумняшеся, по своим, по нашим стреляли со всей жестокостью.

Вот ваши без вести пропавшие защитники, солдаты советские. А те, кто стрелял в наших дедов, прадедов, получили медали. Они получили на погоны еще одну звезду.

Они получили прекрасную пенсию. Вот облик русского зверя-человека, когда нет Бога, когда он пропитан системой коммунизма. Тогда он все уничтожает. Так судите, за что же Богу нас миловать? За что нас сегодня щадить? Я чуть-чуть вам показал, что натворили сознательно наши праотцы, когда Господь звал к милосердию»^[8].

Батюшка повторял, что нельзя забывать о том, какой ценой нам досталась Победа. «В большинстве книг показывается искаженная, покореженная коммунистической идеологией малая часть той правды, что пришлось пережить нам в те времена. Это работа тех печатных органов, которые куплены за деньги, и тех людей, которым не хочется, невыгодно показывать во всей полноте правду истории России. Правду той битвы, которую пришлось выдержать нашему народу. Эту правду пытаются втоптать, очернить, скрыть. Зачем нас обманывать, что только политруки, комиссары защищали честь Союза? Кто нам расскажет правду о заградотрядах, о тех солдатах, которые, вернувшись из немецкого плена, сразу же попадали в штрафные роты с клеймом “предатель”? Каким пыткам и унижениям они подвергались “бойцами” СМЕРШа — этого не передать. Об этом есть правдивые страницы в книге Константина Симонова “Живые и мертвые”. Люди, вернувшись изможденными, совершив геройский подвиг, в окружении, в плену не предавшие Родину, попадали на допросы к этим накаченным водкой КГБистам. “Ты враг народа, где ты взял немецкое оружие, что ты делал там, в плену, почему не пустил пулю в лоб, когда попал в окружение?!” — и прочее, и прочее. Так нам связывали руки и после всех этих унижений бросали в бойню, когда каждый солдат знал, что даже если ему и нечем воевать, но назад дороги нет, так как за его спиной стоят заградотряды, которые не знают пощады. Поэтому и возникла эта страшная цифра: на одного убитого немецкого солдата десять наших погибших. Одна винтовка на троих и пять патронов на день — воюй как знаешь. Это забыто, об этом не любят вспоминать. <…> Я хочу, чтобы вы знали, что эта Победа далась русскому народу ценой величайшего унижения, оскорбления, трагедий»^[9].

К концу лета 1941 года была оккупирована огромная часть европейской территории СССР, где проживало до войны более восьмидесяти миллионов человек, то есть сорок пять процентов населения страны. Под оккупацией оказался и Болхов, взятый немцами девятого октября 1941 года в двенадцать часов дня. Люди на долгие месяцы оказались в оккупации. По приказу Сталина диверсионными отрядами были уничтожены все запасы муки, хлеба, горючего, сжигались склады, дома. Запас соли облили керосином и подожгли. Жгли даже скирды на полях. Население было брошено на верную смерть^[10]. Начались страшные годы оккупации.

Болхов был первым прифронтовым городом, через него проходило много наших пленных. Как-то отец сказал Васе передать пленным, пригнанным из-под Белёва, кусочек хлеба. Тогда был сильный мороз. Пленные, холодные, голодные, полураздетые, стояли, окруженные эсэсовцами. К ним никого не подпускали. Но Васе удалось передать хлеб. Ему запомнилась та жестокость, с какой кованый немецкий сапог раздавил этот кусок хлеба. Тогда Вася сказал себе: «Я буду мстить за то зло, которое немцы принесли в нашу землю»^[11]. Когда удавалось вечером сбежать, они с мальчишками брали молотки, зубила, камни и били фары и окна у машин, выливали бензин — вредили, как могли, оккупантам.

Немецкие власти, разумеется, не из «уважения» к православной вере и русским людям, а ради пропаганды, в противовес политике советских властей, не препятствовали открытию церквей на захваченных территориях. Батюшка непременно говорил о порыве веры, охватившем тогда русский народ. Измученный беспредельной жестокостью большевистской власти и непомерными страданиями военного времени народ, получив возможность церковной жизни, обратился к Богу. «А разве не трагично, — писал батюшка, — что колокольный звон русских церквей прозвучал лишь тогда, когда враг вступил на русскую землю? Немцы позволили то, что запрещала воцарившаяся в России власть».

Отец Василий отмечал, что церковная жизнь быстро восстанавливалась на оккупированных территориях. Так, шестнадцатого октября 1941 года в Болхове была открыта небольшая надвратная церковь во имя святителя Алексия Московского, некогда принадлежавшая Христорождественскому женскому монастырю. Службу вызвался совершать единственный уцелевший в городе священник Василий Васильевич Веревкин, высокообразованный священник-интеллигент, недавно вернувшийся из Архангельской области, где в ссылке проработал восемь лет на лесоповале. После возвращения он долго не мог получить никакой работы и был вынужден зарабатывать выкорчевыванием яблонь и груш, замерзших в 1940 году.

Для открывшейся церкви люди стали собирать по разрушенным храмам уцелевшие иконы и церковную утварь. Нашлась евхаристическая чаша, антиминс. Облачение и книги взяли в музее. За семейным столом отец сказал, что надо идти в церковь, принести благодарение Богу за то, что дом не сгорел во время боев, что никто из близких не ранен. Когда Вася об этом услышал, на него напал, как батюшка вспоминал, демонический страх. Ему было стыдно идти в церковь, потому что он был воспитанником советской школы, и где-то в глубине души это осталось. Но слово отца было законом для детей. Все пошли семейно, а Вася побежал затемно в пять утра, чтобы никто из соучеников не увидел, чтоб никто не спросил, куда он идет. Пришел в церковь, встал с родителями. Он вертелся, с любопытством рассматривал иконы, молящихся, поющих. Отстояв службу и ничего не поняв, но выполнив отцовский указ, он пошел домой, опять боясь, как бы кто не увидел его.

На Рождество сорок второго года в городе открыли еще один, более просторный храм — Рождества Христова. Храм был битком забит скорбящим русским народом: прожженные фуфайки, платки, маленькие дети, держащиеся за руки матерей. Люди молились Богородице своими словами: «Матушка Ты Божия, сохрани меня…» Тогда Вася впервые почувствовал всю теплоту общенародной молитвы, ощутил Небо на земле. И еще Васе запал в душу хор. Как они пели! С душой, одухотворенно. То был язык молитвы, веры.

Зима 1942 года была очень тяжелой — холодной, голодной. Собирали обгорелую рожь, затем ее промывали и пекли лепешки. В городе началась цинга. Прямо на улицах можно было увидеть лежащих людей — то ли умерли от голода, то ли замерзли.

В Болхове был установлен комендантский час: весной с семи вечера до семи утра, а зимой с пяти вечера. После назначенного часа никуда не пройдешь… Немцы относились к населению беспощадно. Молодежь ежедневно гоняли на принудительные работы: под дулами и собачьими оскалами они засыпали воронки от бомб, пилили дрова, чистили дороги от снега, рыли оборонительные окопы.

Во избежание эпидемии в апреле 1942 года, когда начал таять снег, немцы стали сгонять местных жителей хоронить в воронках, оставшихся от взрывов, советских солдат, погибших в страшной битве в деревне Кривцово, находящейся недалеко от Болхова. Там было все усеяно трупами русских людей. Закапывали по двести пятьдесят человек и больше в одну воронку. Хоронили под обстрелом, бомбежкой.

Особенно страшно было в 1943 году. Советское командование, не жалея, гнало в Кривцово наших солдат, надеясь в лоб пробить сильно укрепленную немецкую оборону и взять Болхов. Было видно, как летят немецкие самолеты, как сбрасывают бомбы… Дома качало от артподготовки советской армии. Если даже на расстоянии двадцати километров было жутко, то можно представить, что происходило на линии фронта.

Но церковная жизнь в городе продолжалась. Служба в храме начиналась часа в три, а с работы отпускали только в пять часов вечера. Вася прибегал домой, быстренько переодевался — и бежал в церковь. А однажды, убежав пораньше на службу в храм, он чуть не попал под автоматную очередь. Немец выпустил в него целую обойму, но, извернувшись, Вася убежал. Он был ловким подростком.

В храме всегда вставал слева, перед чудотворной Иерусалимской иконой Божией Матери, найденной в одном из заброшенных болховских храмов. И так, постепенно, из недели в неделю, из месяца в месяц Вася привыкал ходить в церковь. Его заметил отец Василий Веревкин и тридцатого марта 1942 года, в день памяти Алексия, человека Божия, ввел в алтарь. Вот тогда Вася ощутил на себе всю тяжесть насмешек, унижений, оскорблений. Ему надо было вытерпеть все эти издевательства над его неокрепшей душой, и он неотступно ходил, молился, просил… Сила духа заставляла его идти своей дорогой жизни.

Батюшка хорошо помнил праздники Пасхи во время оккупации. На Пасху 1942 года крестного хода не было. Разговелись куском черного хлеба. На Пасху 1943-го был отменен комендантский час, и в десять часов вечера все направились в храм Рождества Христова и во Введенскую церковь. Вася шел в стихаре как настоящий служитель Церкви. В ту пасхальную ночь советские бомбардировщики, наши сталинские «соколы», бомбили Орел — неизвестно, дойдешь до дома или нет. Много мирных жителей тогда погибло.

Лето 1943 года батюшка запомнил по знаменательному событию: по домам носили чудотворную Тихвинскую икону Божией Матери. Отец Василий Веревкин служил краткий молебен, затем икону поднимали, и все под ней проходили. Это было радостью для всей улицы. Но были дома, которые святыню не принимали.

В зрелые годы, вспоминая свое детство, батюшка говорил, что теперь умом старого человека он понимает, что Господь помог ему все это выдержать. Ведь тогда ему было всего пятнадцать лет.

Концлагерь

Летом 1943 года наступило по-настоящему страшное время. Немцы стали забирать людей в Германию. В июле 1943 года Вася с сестрой Лидой попали в облаву. Вася успел взять с собой только рваные ботинки от пленных — где-то отец купил; икону Спасителя — отцовское благословение; Евангелие кто-то дал. В эту же облаву попал и священник Василий Веревкин со своей семьей — матушкой Варварой Николаевной и детьми Василием, Владимиром, Ольгой.

Пленных под конвоем гнали на Запад. В день проходили по восемь-десять километров, часто под налетами, бомбардировками советской авиации. Ни питья, ни еды не давали, лишь в деревнях отпускали на самопропитание. Ходили по домам, огородам — искали, что осталось из съестного в сожженных, брошенных деревнях. В Навле под Брянском всех посадили в вагоны. Всего было более трех тысяч угнанных — шестьдесят багажных вагонов по шестьдесят человек. Пленных ничем не кормили, только в Брянске дали по одной буханке хлеба на восемь человек. Условия были ужасные — ни встать, ни сесть. Партизаны постоянно минировали железную дорогу.

Проезжая Брянск, Почеп, Унечу, Вася видел, что храмы открыты, что храмы живут в оккупации, что народ этому очень рад. На захваченных территориях было открыто более восьми тысяч храмов.

В противовес немецкой пропаганде в 1943 году стали открываться храмы и на Большой земле — власти, слыша о духовном подъеме, решили показать народу, что и они не против религии. Но на всей неоккупированной территории Советского Союза было открыто менее тысячи храмов. Как правило, это были малюсенькие церкви где-то на кладбище, за чертой города. Известно, что священников так и не отпустили из лагерей и ссылок.

Тем не менее именно в это время, пусть и под давлением союзников, руководствуясь внутриполитическими и внешнеполитическими соображениями, Сталин начал восстановление практически полностью уничтоженной Русской Православной Церкви. Тогда же правительством был создан контролирующий орган — Совет по делам Русской Православной Церкви при СНК СССР.

На оккупированной же территории особенно сияли храмы, открытые Псковской православной миссией^[12]. В нее входили молодые священники из Латвии, Эстонии, Франции, отдавшие себя делу просвещения русских людей. В церковных школах изучали закон Божий, историю прошлого, читали книги и пели русские песни (немцы следили лишь за тем, чтобы не было никакой партизанщины). Храмы были заполнены. Но народ с удивлением и недоверием относился к священникам. Люди целовали батюшкам ризы, руки, щупали их, спрашивали: «Батюшка, ты настоящий?» Были и слухи о том, что священники подосланы, что они служат немцам. Отец Василий изучал этот вопрос, он искал подтверждение этих слухов, но нигде не нашел.

Почитаемая святыня Болхова, чудотворная икона «Взыскание погибших». Болхов, лето 1950 года (подпись под фотографией сделана отцом Василием, архив О. В. Ермаковой)

Русский народ весь в православии и в идее его. Более в нём ничего нет — да и не надо, потому что в православии — всё. Православие есть Церковь, а Церковь — увенчание здания и уже навеки… Кто не понимает православия, тот никогда и ничего не поймет в народе. Мало того: тот не может и любить русского народа, а будет любить его таким, каким бы желал его видеть. Обратно, и народ не примет такого человека как своего: если ты не любишь того, что я люблю, не веруешь в то, во что я верую, и не чтишь святости людей, то не чту и я тебя за своего. О, он не оскорбит его, не съест, не прибьет, не ограбит и даже слова ему не скажет. Он широк, вынослив и в верованиях терпим.

Прот. Василий Ермаков

Василий Васильевич Веревкин, сын протоиерея Василия Васильевича и Варвары Николаевны Веревкиных. 1947 год (архив О. В. Ермаковой)

Протоиерей Василий Васильевич и Варвара Николаевна Веревкины. Таллин, январь 1949 года (подпись под фотографией сделана отцом Василием (архив О. В. Ермаковой)

Священник Валерий Поведский с зятем В. И. Петровым и внуком Димой. 1958 год (архив В.И. Петрова)

Это великое дело духовного просвещения было уничтожено с приходом советской власти в 1944 году. Некоторые из священнослужителей ушли с немцами за кордон. Остальные остались встречать советскую армию. Этих мучеников за православие сослали в Сибирь. Там они и погибли.

Что касается национального возрождения, как писал отец Василий в книге «46 лет на службе у Бога», то после всех катаклизмов революции и гражданской войны, уничтожения целых сословий русских людей, в том числе и духовенства, время для этого тогда еще не настало. Двадцать лет безбожия и оголтелой атеистической пропаганды не прошли даром^[13].

Вернемся в страшный 1943 год, к судьбе болховчан, попавших в неволю. Пленных хотели везти в Германию, но повернули на Эстонию, и первого сентября 1943 года они очутились в концлагере Пылькюла в ста километрах от Таллина. Большую часть пленных отправили на каторжные работы в Германию, остальных использовали в Эстонии. Их распределили по заводам и крестьянским хозяйствам. Политика фашизма была ярко выражена в одном из выступлений Гиммлера: «Русские люди должны быть увезены в Германию, став ее рабочей силой». План этот осуществлялся неукоснительно и жестоко.

Под Таллином было три концлагеря: Клоога, Пылькюла и Палдиски. В основном в них находились жители Ленинградской, а затем и Орловской областей. Заключенных содержали в нечеловеческих условиях: практически не кормили, поили тухлой или ржавой водой. Смертность была очень высокой из-за болезней и голода. Спали вповалку на земле. Ложишься вечером, поговоришь на ночь с соседом, а утром он уже остывший. На зеленой полянке около Пылькюла каждый бугорок напоминает могильный холмик.

В справке, выданной батюшке в Национальном архиве Эстонии, лагерь Пылькюла, в котором он содержался, значится как карантинный лагерь военных беженцев, в который отправляли на принудительные работы. Получив такую справку, батюшка страшно расстроился. На самом деле, как говорил он, это был настоящий концентрационный лагерь, в котором применялись пытки, в котором, так же как и в знаменитом зверствами нацистов лагере Клоога, устраивались костры для сожжения людей. И здесь мы видим подмену и замалчивание исторических фактов. Беззастенчиво завышая количество жертв «советской оккупации», эстонские историки преуменьшают число жертв оккупации нацистской. Известно, что Эстония во время войны была покрыта сетью концлагерей. Охраняли лагеря эстонские полицейские, они же, вместе с немецкими эсэсовцами, участвовали в ликвидации концлагерей перед приходом советских войск.

Из протокола осмотра концлагеря Клоога, произведенного прокуратурой Эстонской ССР от 29 сентября 1944 года: «В 700 м к северу от лагеря, на поляне, в 27 м от лесной дороги расположены на одной линии, на расстоянии 4 м друг от друга, четыре костра, из которых первый в приготовленном виде, а остальные три сгоревшие. Площадь костров 6 на 6,5 м. Костры состоят из 6 положенных на землю бревен, поперек которых уложен ряд жердей, на которые в свою очередь уложен ряд 75 см сосновых, еловых поленьев. Посередине костра вбиты четырехугольником четыре жерди на расстоянии 0,5 м друг от друга. На жерди редко набиты тонкие поленья, что, по всей вероятности, должно было изображать трубу. На сгоревших трех кострах сохранились с западной стороны углы костров. На нижнем слое дров лежат трупы со сгоревшей нижней частью туловища. Трупы лежат лицом вниз, некоторые из них — со свесившимися вниз руками. Два трупа с лицами, закрытыми руками, ладони рук плотно прижаты к лицу и пальцами закрыты глаза. По сохранившимся частям трупов видно, что на костре трупы находились по 17 в одном ряду и таких рядов на костре 5, причем головы трупов второго и следующих рядов лежат на ногах предыдущих рядов. На первом слое трупов лежит слой дров, и на дровах — второй слой трупов…»^[14]

В 2005 году памятник жертвам концлагеря Клоога был осквернен эстонскими неонацистами.

Узники лагерей прекрасно понимали, что их ожидает. Известно, что в лагерном режиме мог уцелеть лишь один из десяти детей. Вася ставил икону Спасителя — ту самую, которой благословил своих детей Тимофей Тихонович, — на камень и молился своими словами: «Господи, помоги мне выжить в это страшное время, чтобы не угнали в Германию. Чтобы увидеть своих родителей». Эту икону батюшка хранил всю жизнь^[15].

Слава Богу за то, что людей в этом страшном горе поддержало эстонское православное духовенство.

Немного остановимся на православной жизни Эстонии. В 1941 году, во время немецкой оккупации, митрополит Эстонский Александр (Паулус) вышел из Прибалтийского Экзархата Русской Православной Церкви и получил от германских властей регистрацию как предстоятель Эстонской Апостольской Православной Церкви. Против этого выступил епископ Нарвский и Изборский Павел (Дмитровский), призывавший православных Эстонии не разрывать связи с Матерью-Церковью. Но раскол произошел. В Эстонии в 1942–1944 годах существовали две епархии: Таллинская, окормлявшая эстонские приходы, во главе с митрополитом Александром, и Нарвская, окормлявшая русские приходы, во главе с епископом Павлом. Это было трудное время, но владыка Павел, не испугавшись угроз со стороны эстонских властей, сохранил верность Московскому Патриархату^[16], что позволило сохранить почти все русские приходы.

В годы Второй мировой войны владыка Павел добился разрешения у германского командования на духовное окормление и оказание помощи заключенным лагерей, находящихся на эстонской территории. Немцы в личных интересах не препятствовали деятельности священников, стремясь представить себя в глазах населения защитниками веры от коммунистического режима.

Под руководством владыки Павла священнослужители посещали лагеря для беженцев и перемещенных лиц, совершали там богослужения, крестили, хоронили, привозили одежду и продукты. В лагерях Клоога, Пылькюла, Палдиски, Вильянди трудились протоиерей Иоанн Богоявленский (впоследствии первый ректор возобновленных Ленинградских духовных школ, а с 1947 года — епископ Таллинский и Эстонский Исидор), священник Михаил Ридигер (отец Святейшего Патриарха Алексия II) и другие. Архиепископ Павел сам посещал лагеря русских военнопленных, оказывал им помощь. Он твердо защищал интересы русских людей перед немецкими властями^[17].

Священник Михаил Ридигер горячо поддержал владыку Павла. С первых же дней гитлеровской оккупации он стал посещать концлагеря, считая это своим христианским долгом. Среди таких лагерей был и лагерь Пылькюла, в котором находились Вася и Лида Ермаковы. Впервые отец Михаил приехал в лагерь приблизительно через две недели после их прибытия. Он привез переносной престол, чашу, антиминс. Нашелся даже хор из беженцев, изгнанных из-под Ленинграда. В бараке выделяли, как правило, комнату или просто отгораживали закуток. Там устанавливали престол, на котором и совершалась литургия. Отец Михаил, как правило, брал с собой прислуживать своего сына Алексея. Так Василий впервые встретился с Алексеем Ридигером.

Вася сам воочию убедился, каким благом было то, что они не остались брошенными священниками города Таллина. По воспоминаниям батюшки, самой яркой личностью среди них был отец Михаил.

Вася стал его духовным сыном, как он говорил потом, «по-настоящему». Отец Михаил давал духовную теплоту и крепость своим подопечным, помогая им пережить выпавшие на их долю испытания. Он запечатлел в сердце Васи яркий образ любви к Богу и народу.

Среди оказавшихся в лагере были и священники: отец Василий Веревкин, отец Иоанн Попов, отец Валерий Поведский (духовный сын отца Алексия Мечёва, а затем отца Сергия Мечёва), диакон Петр Никольский. Таллинское духовенство, особенно отец Михаил, стало хлопотать об освобождении находящихся в лагере священников и их семей. Как говорил батюшка, за любовь, за молитвы отца Михаила Ридигера, за отеческую заботу отца Василия Веревкина, приписавшего его с сестрой к своим детям, они смогли освободиться из лагеря.

Владимир Иванович Петров, зять священника Валерия Поведского, записал воспоминания людей, лично знавших отца Михаила. Они были опубликованы в журнале «Балтика» в 2006 году.

В память об отце Михаиле Ридигере^[18]

Когда я работаю на Таллинском кладбище Александра Невского, восстанавливая захоронения духовных лиц, ко мне часто, почти каждый день, подходят люди и просят показать могилы родителей Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. И я всегда с удовольствием отвожу их и сам прихожу к месту захоронения священнопротоиерея Михаила Ридигера и его супруги Елены Иосифовны.

Написать эти строки меня обязывает память о моем духовном отце. Я брал у него благословение на важнейшие шаги в своей жизни. Он благословил меня и мою супругу на брак, и он же вместе с моим тестем отцом Валерием Поведским венчал нас в храме подворья Пюхтицкого монастыря, впоследствии разрушенном. А после венчания мы с Татьяной стали ходить к нему на исповедь. Так духовная связь семьи Поведских с отцом Михаилом Ридигером продлилась уже во втором поколении — ведь мы все знали, что в немецком лагере Пылькюла отец Валерий впервые исповедовался именно у отца Михаила и нашел в этой исповеди успокоение после всех перенесенных им горестей. После выхода из заключения он продолжал ходить на исповедь к отцу Михаилу, считая его своим духовником. Саму возможность покинуть лагерь, само избавление от физической смерти семья Поведских получила благодаря его хлопотам.

В нашей семье хранится ходатайство Епархиального управления об освобождении из лагеря духовных лиц, составленное для немецкой комендатуры. В нем стоят фамилии пяти человек, но пометки об освобождении поставлены только против четырех. Против фамилии Поведского Валерия пометки нет, он должен был остаться в лагере. Немцы считали его неблагонадежным, и для этого у них были основания. В своей автобиографии отец Валерий пишет, что еще в России подвергался аресту — за «неосторожность в словах, высказанных, как я думал, в надежном месте, в которых я выражал отрицательное отношение к репрессиям и казням евреев немцами, а также к их безжалостному отношению к пленным» (в другом месте он уточняет, что высказал недоумение: «Как можно совместить веру в Бога с жестокостями по отношению к евреям и нашим пленным?»). Не этим ли объясняется повышенное внимание к нему оккупационных властей уже на территории Эстонии? Он пишет далее: «Опять по какому-то подозрению я с семьей был переведен в барак № 12 лагеря Пылькюла, находившийся под особым надзором и в изоляции от других бараков. И лишь в ноябре по хлопотам Таллинского духовенства я был освобожден и перевезен в Таллин, где был приписан к Никольской церкви (по ул. Вене)».

Как впоследствии объяснял отец Валерий, его освободили только благодаря личному ходатайству и поручительству отца Михаила Ридигера, которому при этом было объявлено, что при малейшем сигнале на отца Валерия в лагерь заключат их обоих. Таким образом, отец Михаил оказался в положении заложника и очень рисковал. Но это было его отличительной чертой: главное — помочь ближнему. Отец Валерий помнил это всегда, и его дети это помнили.

По выходе из лагеря они не имели ничего своего, кроме дерюжек, на которых всей семьей спали и которыми укрывались. Дочь батюшки Любовь Валериевна вспоминала, что первое время он ходил в немецких бутсах, очень больших, не по размеру, которые при ходьбе сильно хлопали, стучали и соскакивали с ноги. Отец Михаил дал ему подрясник, рясу и какую-то обувь. Когда были пошиты новые облачения, отец Валерий попросил матушку Надежду сохранить этот подрясник, подаренный отцом Михаилом. Матушка починила его и спрятала, а позже отец Валерий завещал похоронить его в этом старом подряснике, что и было исполнено. А когда отца Валерия наградили правом ношения креста с украшениями, то отец Михаил подарил ему свой. После смерти батюшки Валерия этот крест был передан владыке Алексию, для которого он, как крест его отца, является семейной реликвией. А наш батюшка Валерий похоронен согласно его завещанию — с деревянным крестом.

Оказание помощи людям в беде было призванием отца Михаила, его естественным состоянием. Узнав, что в немецких лагерях в ужасных условиях живут дети, отобранные у родителей, он призвал жителей Таллина брать этих детей в свои семьи — и многие в самом деле взяли на воспитание этих детей-сирот. Так, семья отца Григория Алексеева (будущего владыки Иоанна) взяла к себе мальчика Петра, а семья Залипских из Нымме — девочку Валентину. Сам отец Михаил вытащил из лагеря, а потом и воспитал вблизи своего сына известного ныне священника Василия Ермакова, тогда бывшего еще подростком. Отец Василий на всю жизнь сохранил дружеские отношения со Святейшим и благодарную память о его отце, о чем он часто говорит в своих беседах и интервью.

Отец Михаил умел облегчить страдания чужой души, снять с нее тяжкий груз. Мы приходили к нему не часто, далеко не каждую неделю — может, раз в месяц, а то и в два-три месяца. Иногда приходили в такие моменты, когда положение казалось безвыходным, когда нападали тоска и отчаяние. И всегда уходили спокойные, утешенные — и это утешение являлось как бы само собой, как будто ты очень хотел пить и просто утолил жажду. Так и отец Михаил просто подавал тебе воду, если допустимо такое сравнение. Подъем душевный происходил как бы сам собой, и легче становилось тоже как бы само по себе.

Не могу вспомнить какие-то моменты чествования отца Михаила — он умел уходить от этого, его дела не выделялись, не бросались людям в глаза. Это можно назвать природной скромностью. Он всегда был в ровном настроении, никогда не выказывал своей озабоченности и никогда не было заметно, что батюшка чем-то расстроен или недоволен. Он всегда был в хорошем, добром настроении. И в своем поведении он всегда был ровен со всеми. Никогда не бывало ощущения, что к другому человеку, например более важному, он был внимательнее, чем к тебе. Он не делал различий между людьми, это было его отличительной чертой.

В какое бы время дня ты к нему ни обратился, казалось, что он ждал твоего прихода. Когда он с тобой разговаривал, то взгляд его был по-особенному внимательным и как бы входил в твою душу, так, что ты даже и подумать не мог о том, чтобы что-нибудь утаить: ведь он и так уже все увидел… Поэтому и откровенность возникала как бы сама собой, естественно. Ты выкладывал всё без утайки и всегда уходил с успокоенной душой. Его мягкий голос, его вид, его ряса, в которой он ходил всегда в то непростое время, действовали на людей целительнее любого лекарства.

Отец Валерий Поведский видел сам и нас приучил видеть в отце Михаиле образец христианской способности забывать себя ради ближнего. Быть может, этим и объясняется добрая память о нем и стремление людей к нему самому в дни его жизни, а теперь и к месту его последнего упокоения, свидетелем чего я являюсь.

Под Покровом Богородицы

Освобождение из лагеря выпало на четырнадцатое октября, праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Обращаясь к плачущим о своих детях матерям, батюшка говорил в последствии: «Ты иди сюда, в храм Божий, церковь Божию, встань на молитву, всегда это было в русской жизни, всегда скорбящая русская христианка, мать, жена искала помощи у Божией Матери. Есть много об этом картин, репродукций, как русская женщина молится Пречистой. И вот, смотря в прошлое, видишь, какая была великая сила Благодати Божией. Немцы меня угнали на Тихвинскую икону Божией Матери, девятого июля 1943 года, а на Покров я был освобожден. И далее я всегда чувствовал помощь Пречистой Божией Матери. Вот чудо, настоящее чудо! Вам только нужно немного прислушаться и понять, когда стоят два автоматчика, офицер вызывает и не знаешь, что будет дальше — один шаг. И вот здесь я воистину ощутил со своими спутниками великий Покров Пречистой в своей тогда страшной жизни. Я не думал, я не знал — буду ли я тогда жить, куда меня еще Господь пошлет, где я буду находиться? Подумайте, матери, я потерял родных на два года, живы — не живы, не знаю, а лет мне было шестнадцать, и сердце сыновнее скорбело: как они там? Где? Что? Тогда шли уличные бои в моем городе, а это все — беспощадно. И вот Заступница сохранила меня, сохранила моих родных, тех, с кем я находился»^[19]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Елена Ильинична (1904 г.р.) уехала в Москву, работала горничной. Отец Василий с матушкой часто навещали ее. Варвара Ильинична (1906 г.р.) умерла в молодости при родах.

2

Ермаков В. Т., прот. Мысли о России // Пантелеймоновский листок. 2009. С. 30.

3

Ермаков В. Т., прот. Во имя спасения России // Пять с плюсом родителям. 2002. № 1.

4

Ермаков В. Т., прот. Проповедь. 30 июня 1996 г.

5

В СССР к началу войны из 67 108 действующих в 1914 году церквей и часовен осталось около 350; из 64 правящих архиереев осталось 4, а из 66 140 священнослужителей — не более 500 священников; все монастыри в стране были закрыты (около 1000), монастырская жизнь полностью ликвидирована; система духовного образования была уничтожена. Только за период с 1937 по 1941 год было репрессировано 175 800 представителей православного духовенства и церковнослужителей (включая псаломщиков, послушников, послушниц, церковных старост и членов их семей), из которых расстреляно — 110 700 (Митрофанов Г. Н., прот. Трагедия России: «запретные» темы истории XX века в церковной проповеди и публицистике. — СПб.: Моби Дик, 2009. — С. 100).

6

Согласно приказу Сталина от 16 августа 1941 г. № 270, все военнопленные объявлялись государственными преступниками, изменниками Родины. Приказ обязывал уничтожать красноармейцев, сдающихся в плен, всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а их семьи лишать государственного пособия и помощи.

7

Ермаков В. Т., прот. Проповедь. 14 октября 2002 г.

8

Ермаков В. Т., прот. Проповедь. 25 ноября 2001 г. // Пантелеймоновский листок, 2009.

9

Ермаков В. Т., прот. Тернистым путем к Богу. СПб.: Агат, 2006. С. 108–110.

10

Директивой Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) № П509 от 29 июня 1941 года партийным и советским органам предписывалось «при вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, которое не может быть вывезено, должно, безусловно, уничтожаться…»

11

Ермаков В. Т., прот. Тернистым путем к Богу. С. 103.

12

Псковская православная миссия (1941–1944) — пастырско-миссионерское учреждение в составе Московского Патриархата Русской Православной Церкви, ставившее задачу возрождения православной церковной жизни на северо-западе оккупированной Вермахтом территории РСФСР; создано в августе 1941 года при содействии германской администрации митрополитом Виленским и Литовским Сергием (Воскресенским). Действовала на оккупированной части епархий Русской Православной Церкви: Ленинградской (Санкт-Петербургской), Псковской и Новгородской.

13

Ермаков В. Т., прот. 46 лет на службе у Бога. СПб., 1999.

14

Протокол осмотра концлагеря Клоога // ГА РФ. Ф. 7021. Оп. 97. Д. 17а. Л. 12–13.

15

Ермаков В. Т., прот., Митрофанов Г. Н., прот., Гусев Б. С. С Богом в оккупации. СПб.: Агат, 2002. С. 103.

16

Только в 1945 году было восстановлено каноническое единство Эстонской Православной Церкви с Московским Патриархатом. Главой Эстонской Православной Церкви стал архиепископ Таллинский и Эстонский Павел (Дмитровский).

17

На оккупированной немцами территории Эстонии было создано 102 лагеря военнопленных; 48 концлагерей, тюрем, гетто и лагерей для мирного населения (пересылочные лагеря). В концлагерях, тюрьмах, гетто и лагерях для мирного населения содержалось 53 199 человек. В годы войны с территории Эстонии в Германию было вывезено 74 226 граждан. В период с 1941 по 1944 год в Эстонии было убито от 120 до 140 тысяч евреев, русских, украинцев, белорусов и людей других национальностей.

18

Петров В. И. В память об отце Михаиле Ридигере // Международный альманах русских литераторов «Балтика». 2006. № 3 (7). URL: http://www.baltwillinfo.com/baltika/b306.htm (дата обращения: 20.03.2016).

19

Ермаков В. Т., прот. Во имя спасения России. Поучения. СПб.: Агат, 2007. С. 188.