Седьмой выстрел киллера Наденьки

Ирина Калюжнова

Наденька знала не понаслышке – либо тебя уничтожат, либо ты сама должна убить. Ей давали пистолет и она стреляла. Но потом появилась возможность спастись самой и вырвать из лап смерти молодого изобретателя Егора. Они уехали за границу. Егор успешно работает в одной из тамошних фирм. Состоялась свадьба. Но сердце Наденьки осталось в родном городе, с человеком которого она любила, и ради встречи с которым жила. Она возвращается, не предполагая, что любимый снова даст ей в руки пистолет. Действие происходит в конце 90-х годов.

Ведь каждый, кто на свете жил,

Любимых убивал,

Один — жестокостью, другой —

Отравою похвал,

Коварным поцелуем — трус,

А смелый — наповал.

Оскар Уайльд

Глава 1

Заключенный Роман Мармур прошел свой последний шмон и вышел за ворота. Теперь он свободен. Но что свобода ему сулит? Он не мог оценить однозначно все, что произошло с ним в последнее время. Но ничего хорошего почему-то не ждал. В последний год его тюремная жизнь круто переменилась. Совершенно неожиданно он получил письмо от Нади. О ней он не думал и не вспоминал ни разу. Хотя, когда они вместе учились в школе, между ними возникло что-то вроде романа, но потом другая смелая и рано созревшая девчонка помогла ему приобрести так называемый сексуальный опыт, и Наденька отошла на второй план. Ему тогда казалось, что она еще совсем ребенок и не может знать и понимать того, что важно для него. Правда, в университете, где он учился на механико-математическом, а Наденька на факультете иностранных языков, они иногда встречались и даже часто подолгу беседовали в основном о книгах, но особой дружбы между ними не возникло. Он не думал, что она в курсе его злоключений. Она писала, что узнала о том, что он в тюрьме, от Жени и Олечки на встрече выпускников; не ожидал он, что она ходит на такие мероприятия, она всегда не любила массовок. Письмо Наденьки было неприятно ему, больно и стыдно, что она знает о его грандиозной дурости. В тюрьме он постоянно думал, как по-идиотски поступил, связавшись с этими недоумками, чтобы ограбить магазин. Было все глупее глупого, и их, конечно поймали. Недоумков отмазали, а его отмазывать было некому. Он пошел на грабеж для того, чтобы достать денег на операцию для мамы, и не достал. Он часто думал: хорошо, что мама умерла ещё до вынесения приговора.

Отец Ромки — главный инженер крупного предприятия — погиб в результате несчастного случая на производстве, с этого и начались все их несчастья. По поводу смерти его отца говорили разное, а мама вообще не сомневалась, что все было подстроено специально.

Настали новые времена, и их маленькая семья впала в нищету. Ромкина мама раньше почти не работала, так, в библиотеке что-то делала, чтобы совсем не отрываться от жизни. Муж её зарабатывал достаточно, и она занималась собой и домом. После смерти отца они остались почти без всяких средств. Немногие ценные вещи были проданы на удивление дешево, а деньги на сберкнижке обесценились. По настоянию матери Ромка не бросил университет, а просто подрабатывал где мог, но получалось все равно мало.

Мама не предпринимала ничего, она часами сидела в углу дивана, уставившись в одну точку. Муж был для нее всем, она не могла ни смириться, ни отвлечься, ни жить ради сына. Возможно, это и послужило причиной болезни. Хотя врачи говорили, что в ее случае операция, вероятнее всего, пройдет удачно. Но денег на операцию не было, и Ромка не достал их, а оказался в тюрьме. Письмо Наденьки причиняло боль, хотя она и старалась вселить в него бодрость разными оптимистическими высказываниями. Вообще письмо было странным и не походило на то, какое могла написать Наденька, та, которую он помнил. Похоже, что Наденька сильно изменилась с момента их последней встречи.

Ромка вдохнул воздух свободы, и ему стало тошно. Этот воздух отдавал сыростью и одновременно пылью. Если такое сочетание вообще возможно.

Ромка не особенно удивился, увидев серебристый «Мерседес», который явно встречал его. Тот, кто принял участие в его судьбе, конечно, сделал это небескорыстно и, разумеется, встретив, попытается как-то использовать.

Тогда после долгих раздумий он все же написал письмо Наденьке. Ответ пришел быстро, но не от Наденьки, а от мужчины, который назвался Александром Ваватьевичем. Письмо состояло из набора стандартных фраз, но, несмотря на это, произвело на Ромку лучшее впечатление, чем письмо Наденьки, оно не внушало стыда и не будило тяжелых воспоминаний. Затем стали приходить посылки, которые содержали именно то, что нужно, а вскоре Ромку перевели в тюремную библиотеку, а еще через некоторое время он попал под амнистию.

Ромка сделал первый шаг по направлению к «Мерседесу». Дверца приоткрылась, из нее высунулся круглоголовый мужик и проворчал:

— Ну, давай садись.

Ромка вздохнул и медленно направился к машине.

— Здравствуйте, — сказал он, подойдя вплотную, затем, немного помедлив, сел на переднее сиденье.

Мерседес тронулся. Ромка откровенно разглядывал своего спутника. Плотный, пожалуй, даже толстый, мужик с мягкими расплывчатыми чертами лица. Но, несмотря на толщину, в нем чувствовались сила, собранность и какая-то легкость. Казалось, каждую минуту он готов вскочить на ноги. Непосредственный шеф называл Александра Ваватьевича — Ваватыч, и так же звали его за глаза подчиненные. Он привык к этому имени и находил в нем что-то привлекательное. Ромка молчал, глядя в окно на пробегавшие мимо мокрые серые деревья. Свобода явно была не особенно рада встрече с ним. Пейзаж за окном представлялся столь же нудным и серым, как тюремная камера. Хотя, возможно, это только субъективное восприятие и он, Ромка, просто еще не почувствовал свободы.

Боковым зрением Ваватыч рассматривал Ромку. Щуплый паренек, спортом, наверное, никогда не занимался, взгляд отрешенный, волчонок голодный и злой. Впрочем, после того, что ему пришлось перенести, это неудивительно.

Ваватыч остановил машину, достал — фляжку с водкой и бутерброды с колбасой, которые приготовил заранее, и протянул все это Ромке.

— На, хлебни и ешь.

Ваватыч повернулся и теперь смотрел на Ромку в упор. Ромка тоже смотрел на него внимательно и открыто, но без вызова, — худущий, жадно пожирающий колбасу, то и дело прикладываясь к фляжке, он умудрялся держаться с достоинством. Собственно, именно таким и должен быть сын Гришки Мармура, одного из самых странных людей, которых Ваватычу приходилось встречать.

Когда Наденька рассказала ему про своего одноклассника, который сидит в тюрьме за попытку ограбления магазина, Ваватыч сразу обратил внимание на его фамилию и, наведя справки, выяснил, что он сын того самого Гришки. Вот так распорядилась судьба. В свое время этот самый Мармур прошел путь от рядового слесаря до главного инженера, и, что бы там кто ни говорил, Ваватыч знал, как такой путь проходят. И в комсомоле небось толкал речи, и, разумеется, в партию вступил, сексотом был, наверное, как же иначе, Ваватыч не верил, что можно было обойтись без этого, во всяком случае он делал все то, что положено было делать, и делал как положено, иначе бы его не продвигали. Он был умным мужиком и понимал этот мир, и как могло случиться, чтобы такой человек как пацан поверил в перемены.

Как назывался этот агрегат, Ваватыч не помнил, да и какое это имело значение, важно, что Мармур настаивал на его немедленном внедрении и нашел таких же сумасшедших, как он, которые дали положительные рецензии, несмотря на давление и угрозы. В то время вообще царила всеобщая эйфория. Старьте профессора, получавшие в прошлом инфаркты от начальственных разгонов, вдруг решили, что теперь они могут прожить своим умом и знаниями. И не понимали идиоты, что таких, как они, пруд пруди, а тех, кто был слегка повыше умишком, уже давно отовсюду повыгоняли или они сами уехали. Так тогда говорил шеф, и Ваватыч был полностью с ним согласен и даже сам раз сказал одному из тех, кто подписал рецензию:

— Таких, как вы, академиков можно сколько угодно наделать, нужно, чтоб вы работали на интересы страны.

И этот старый хрен, помнится, ответил с большим апломбом:

— Я и работаю на интересы страны, только мы по-разному их понимаем.

Правда, после того как его сына исключили из института и должны были забрать в армию, он стал сговорчивее, нашел какие-то там обстоятельства, по которым внедрение нежелательно, и к нему даже прислушались — он в своей области был авторитетом. Но, несмотря на всё это, Гришке Мармуру удалось собрать команду, которая могла вполне реально осуществить внедрение. Были сотни раз просчитаны варианты, и по всем показателям оказывалось, что внедрение агрегата, изобретенного каким-то ненормальным, выгодней, чем зарубежная поставка. Но ни один из расчетов не учитывал, что фирма «ИКМ», которой верой и правдой служил Ваватыч, занималась этими самыми поставками из-за рубежа и уже получила аванс за продвижение товара.

Иностранная фирма осуществляла политику «продажа любой ценой». Устранение Мармура было одним из первых дел Ваватыча, и он осуществил его блестяще. В несчастном случае никто не сомневался, и следствие установило именно эту причину, а поскольку Гришка Мармур был главным инженером, то все неполадки можно было в значительной степени списать на его собственный недосмотр, к тому же все оборудование устарело. Об этом и сам Мармур достаточно часто говорил.

Итак, Гришка погиб, а защитники отечественных технологий замолчали как-то сами собой. Фирма «ИКМ» осуществила поставку и получила положенное. Название фирмы, «ИКМ», происходило от начальных букв имени ее владельца — Игоря Константиновича Мостового. Владелец «ИКМ» был сыном одного из лидеров довольно весомой, прошедшей в парламент партии. Фирма вела разнообразную деятельность. Ваватыч возглавлял в ней подразделение «Анонс», которое числилось самостоятельной единицей и занималось подготовкой охранников, ведя параллельно разные спортивные секции и занимаясь посредническими операциями. За ликвидацию Мармура Ваватыча, правда, отблагодарили меньше, чем он ожидал. Но тогда ему нужно было утвердить себя в фирме, и он не очень задерживался на этой мысли. В дальнейшем он имел много случаев убедиться, что никакой благодарности ждать и не следует; сколько бы шеф ни выжал из него, при малейшей оплошности или просто за ненадобностью его выкинут и уничтожат как ненужный балласт.

И это убеждение сыграло немалую роль в том, что Ромка Мармур сидел сейчас в его машине. Ромка молчал и, казалось, не имел никакого желания что-либо говорить, чем-то интересоваться и о чем-то спрашивать.

Неужели его не волнует вопрос, почему вдруг незнакомый человек занялся его судьбой и помогает ему? Впрочем, если рассуждать логически, зачем спрашивать? Кто не спрашивает, тому и не врут. Человек, который сумел и посчитал нужным сначала перевести его в тюремную библиотеку, а потом подвести под амнистию, все скажет сам — и скажет то, что найдет необходимым. Ваватыч посмотрел на, казалось бы, совершенно ушедшего в себя Ромку и наконец прервал длительное молчание:

— Ты помнишь Надю, с которой в одном классе учился?

Ромка повернулся и посмотрел на Ваватыча долгим и каким-то отрешенным взглядом.

— Помню, это она вам про меня рассказала, насколько я понимаю. Непонятно только для чего.

Ваватыч ответил не сразу. То, что сказал Ромка, можно было вполне посчитать грубостью, но, с другой стороны, ведь каждому, тем более тому, кто побывал за решеткой, известно, что самую лучшую песню для глупого мышонка исполнила кошка, которая его потом съела. Ромка просто хотел узнать цену своего освобождения, желательно полную и сразу. Впрочем, если сказать ему правду, во всяком случае про Наденьку, он все равно не поверит, вряд ли стоит ему говорить, что Наденька была киллером, причем киллером очень хорошим. К таким сообщениям парень явно не готов, во всяком случае, пока. И Ваватыч ответил вопросом на вопрос:

— А что она просто захотела тебе помочь, ты не допускаешь?

Ромка помолчал, а потом ответил:

— Допускаю, но реально она ничем не могла бы мне помочь, это сделали вы, и я а не знаю, зачем вам это понадобилось.

— Не думай, что это было так легко. По крайней мере, ты мог бы сказать мне спасибо.

Ромка смотрел все так же спокойно и отрешенно.

— Я думаю, вы сделали это не за спасибо.

Ваватыч почувствовал, что нужно произнести что-нибудь веское, что сразу бы все объяснило и поставило на свои места, если этому парню так нужна точность, пусть получает, и он сказал:

— Насколько я знаю, идти тебе сейчас некуда, квартира пропала, а родственники от тебя отказались, а мне нужен верный человек.

— То есть полностью от вас зависимый, — уточнил Ромка без вызова, а просто констатируя факт.

— Вроде того.

Ромка поднес к губам фляжку и сделал глоток.

— Будем считать, что так. И что же я должен делать?

— Там будет видно, посмотрим, на что ты способен, пока что я беру тебя на работу.

— Кем?

— Ты умеешь водить машину? — Да.

— Значит, шофером, фирма сняла тебе квартиру, скромную, но после зоны сойдет.

— Вы были в зоне? — поинтересовался Ромка.

— Нет.

— Это пробел в вашем образовании.

Ваватыч не сердился. Поведение Ромки забавляло его. Собственно, можно понемногу приступать к делу и смотреть, на что этот парень годится. Что касается образования, парень вроде бы успел окончить университет, но дело, конечно, не в этом. Сын Гришки Мармура должен разбираться в таких вещах. И Ваватыч сказал ворчливо и слегка насмешливо:

— В моем образовании еще много пробелов, например, хотелось бы знать побольше о ветроэлектроустановках. Что тебе о них известно?

Ромка подумал, потом сказал;

— В общем, немного, хотя…

— Что хотя?

Ромка слегка замялся, потом повторил решительно:

— Нет, совсем немного известно.

— А Наденька уехала с человеком, который изобрел в этом смысле нечто уникальное.

— Она уехала?

Ромка задал этот вопрос, повернувшись к Ваватычу вполоборота. На мгновение их взгляды встретились, и именно в этот миг Ваватыч вдруг отчетливо понял, что Ромка очень умен, но, несмотря на это, сохранит во многих вещах детскую наивность до седых волос, если, конечно, проживет так долго. А это значит, что с ним можно вести дело начистоту. Ваватыч отвернулся и заговорил, внимательно глядя на дорогу:

— Да, она уехала за границу, дело в том, что у нас, у нашей фирмы был с этим изобретателем договор. В случае если мы найдем покупателя на его изобретение, то получаем определенный процент, но он сумел напрямую договориться с покупателем, с представителем фирмы, неким Мануилом Бейлисом, и уехал.

— Вместе с Наденькой?

— Да.

— Я так понимаю, что это она помогла ему договориться.

— Правильно понимаешь.

— То есть он лишил вас прибыли, и Наденька ему в этом помогла.

— Да, но сейчас дело не в этом. Дело в том, что перед отъездом Наденька оставила мне все чертежи и описания на изобретение.

— А сам изобретатель об этом знает?

— Не думаю, но в чужой стране это изобретение составляло единственное их богатство, она не могла сознательно лишить всего — его и себя.

Ваватычу казалось, что Ромка не особенно вникает в смысл его слов, но Ромкин вопрос попал в самую точку:

— У вас могли быть неприятности в связи с их отъездом?

Ваватыч слегка помедлил, что-то кольнуло его в сердце, и он вынужден был сделать полный вдох, прежде чем сказать:

— В некотором роде.

— Может быть, оставляя чертежи, она хотела вам помочь?

— Может быть.

Ромка посмотрел на него пытливо и снова спросил:

— Она к вам хорошо относилась?

Ваватыч вздрогнул. Ему понадобилось несколько минут, чтобы спокойно ответить:

— Да, она хорошо ко мне относилась, но никогда не стада бы грабить Егора.

— Какого Егора?

— Этого изобретателя зовут Егор Сергеевич, впрочем, какая разница, как его зовут.

— А она сама вам ничего не объяснила?

— Я не видел ее перед отъездом, они уехали тайно, они удрали. Бежали, потому что им угрожала опасность, но она оставила матери чертежи для меня.

Вдруг Ромка преобразился, глаза на его а исхудалом измученном лице заблестели, сейчас он был почти красивым. Он повернулся к Ваватычу всем телом и увлеченно заговорил:

— Знаете, я вообще-то не инженер, я математик, вернее окончил математический, но в душе я более всего технарь. В технике есть поэзия, в ней есть справедливость, потому что каждая машина работает или не работает независимо ни от чего, ни от каких-то там отношений, блата и связей. Вы понимаете?

Ваватыч не считал нужным что-либо понимать, но кивнул, поощряя Ромку продолжать, и Ромка продолжил:

— Я этими установками давно интересовался, считается, что они экологически чистые, но это не совсем так, вернее, совсем не так. Потому что, во-первых, они занимают большую площадь, во-вторых, сам процесс их работы может нарушить экологическое равновесие, и вообще все новые модификации отличались только высотой и размахом, в некотором отношении технически это тупиковый путь…

Ромка говорил, почти забыв о Ваватыче, он говорил для себя. Переключаясь с житейского на интеллект, он отдыхал, отключался от действительности, и это в значительной степени помогло ему сохранить свою психику в условиях зоны. Ваватыч слушал, слушал внимательно, хотя и не вникал в смысл слов, он не представлял себе, как можно всерьез интересоваться такими вещами, тем более сразу после выхода из тюрьмы. Занятный парень, и сейчас это, пожалуй, именно то, что ему надо. Несмотря на то что Ромка говорил о вещах, которых Ваватыч не понимал и не хотел понимать, во всем облике этого довольно нескладного парня и в его словах было что-то притягательно-детское, незрелое. Сколько же ему лет? Если они с Наденькой вместе учились в школе, значит, двадцать четыре. Каким он сам был в таком возрасте?

Это время Ваватыч помнил хорошо. Был он вполне взрослым и даже женатым и устроен был вполне неплохо. В институте вступил в партию, а после защиты диплома пошел работать на завод и очень быстро стал замом начальника цеха, а потом и начальником, и это вполне его устраивало, он жил в полном согласии с миром и с самим собой, очень довольный теми возможностями, которые давала ему должность. Мелкие взятки, хищения, приписки, ремонт родительского дома в деревне за счет материалов предприятия — все это наполняло его гордостью и в его окружении называлось умением жить. Когда начались новые времена, он считал, что ему повезло, он стал генеральным директором фирмы «Анонс», которая входила в комплекс «ИКМ», и у начальства Ваватыч был не последним человеком, правда, в дальнейшем пришлось заниматься заказными убийствами, искать исполнителей и руководить ими, но до определенного времени это его вполне устраивало. Углубившись в свои мысли, Ваватыч не сразу заметил, что Ромка молчит и вопросительно смотрит на него.

— Что? — рассеянно произнес Ваватыч.

Оказывается, Ромка что-то настойчиво твердит уже давно. А он, задумавшись, не слышал.

— Мне нужно посмотреть эти чертежи, — повторил Ромка.

— Посмотришь, — сказал Ваватыч, и вдруг отчетливо понял, что Ромка никогда бы не стал стрелять. Почему ему в голову вдруг пришла эта мысль, разве с этой целью он принял участие в судьбе парня? Киллер ему не нужен и больше никогда не понадобится. Он и сам не смог бы толком сформулировать, зачем ему этот парень. Во всяком случае, не во искупление своей вины он сделал все, чтобы подвести Ромку под амнистию. С его точки зрения, виной это не считалось. Но все же он чувствовал, что поступает правильно. Больше они не разговаривали. Начался дождь. Ромка отвернулся к окну и, казалось, весь углубился в созерцание косых струй. Ваватыч включил «дворники», и ему представлялось, что они раздвигают завесу, за которой спрятано прошлое.

Сквозь серые струи дождя он видел Наденьку. Вот она стоит в лесу, бессильно сжимая пистолет. Вот они вместе кидают в яму тех, кого она убила. Это был ее первый выстрел, после которого ее должны были ликвидировать, но она сумела обмануть и застрелить двух незадачливых исполнителей. Собственно, так и началась их любовь, в которой они долго не признавались самим себе. Наденька уехала, чтобы спасти себя, она знала, что исполнители не живут долго. Она поставила его под удар, но он не был на нее в претензии. Она должна жить. Без нее он бы еще долго не понял, что, несмотря на все свои заслуги, для шефа он просто баран, обреченный на заклание. Наденька оставила ему не только чертежи и описания изобретения, но и короткую записку красным фломастером: «Я Вас люблю». Да, у него действительно могли быть, как сказал Ромка, неприятности, если можно назвать неприятностями приказ шефа ликвидировать его за то, что он не сумел предусмотреть бегства Егора и Наденьки. Только такого человека, как он, который сам организовал столько убийств, не так-то просто застрелить. Он увидел киллера и сумел упасть раньше, чем этот недоумок спустил курок. Но тогда у него уже были чертежи и описания, которые передала ему мама Наденьки. С помощью этих документов Ваватыч оправдался перед шефом. Во всяком случае, его оставили в живых и до сих пор не трогали. Он знал, конечно, что это до поры до времени, и все же Наденька спасла его этим. Она правильно все рассчитала.

Но как могла она оставить Егора ни с чем, да и себя тоже? Это был вопрос, над которым Ваватыч думал и который не мог разрешить. Дождь все усиливался и хлестал в лобовое стекло. Сквозь дождевые струи он видел ее в комнате с широкой тахтой, там впервые они были близки, мог ли он думать тогда, что это и последняя их близость. Последняя? Нет и еще раз нет! Они скоро встретятся и будут вместе, их связывает что-то не поддающееся объяснению. Ваватыч это знал и не сомневался, что она тоже это знает. Потому что просто не могло быть иначе. Эта истина представлялась слишком категоричной и потому вызывала сомнения; эта истина состояла в том, что нет ничего такого, чего бы не могла предвидеть любовь.