Заметы на полях «Газеты»

Ирина Зимина

Легкая юмористическая повесть о жизни редакции провинциальной газеты и ее главном редакторе 30-летней Зиночке, которой газета заменила все – секс, наркотики и бардовскую песню.

3

На фоне апокалипсического конфликта, что сотрясал здание Дворца культуры, как вулкан Везувий в свои лучшие годы, более скрытый или, как любил выражаться Тёма, перманентный конфликт между самим Тёмой, Зиночкой и Зинаидой Ивановной, был менее заметен, но не менее важен. Конфликт этот был несколько странен. Зиночка и Тёма все также любили друг друга, причём Зиночка любила Тёму именно за молодость, а Тёма Зиночку — за ситуацию. Зинаида Ивановна же гнобила Тёму почем зря.

Изнутри их конфликт выглядел очень жарким и напряжённым. При каждой их встрече воздух трещал от избытка электричества, как из электрощитка с надписью: «Не влезай — убьёт!», куда кто-то все-таки залез, и его убило. От их слов неслись искры. Трещали по швам тонкие нематериальные сущности. В воздухе пахло свежестью, что физики объясняют наличием О³, (а в народе — озона).

Со стороны конфликтующих в адрес противника неслись тонкие по закамуфлированности, но страшные по содержанию оскорбления.

— Тёмочка, — сладко заговаривала Зинаида Ивановна, — тебе не кажется, что для своего возраста… ты слишком много на себя берёшь? — заканчивала она очередную колкость. Но то, что фраза её заканчивалась, не значило, что Зиночка расслаблялась и отправлялась почивать на лаврах. Нет, зная за Тёмочкой особенность отвечать быстро и, главное, разить безошибочно, также его любовь оставлять последнее слово за собой, она заранее просчитывала варианты его ответа и возможный исход этого сражения.

— Конечно, кажется, — начинал Тёмочка, — но я-то хотя бы могу возрастом оправдать свои глупости, — делал он паузу, — в отличие от вас, Зиночка.

— Вот что мне лично, Артём, в тебе всегда нравилось, так это нездешнее, просто какое-то нереальное уважение к старшим. Ты этому где учился?

— Спасибо, Зиночка. Не могу не ответить любезностью. «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». Как Вы уже очень точно подметили своим уже не таким молодым глазом, как раньше, у меня врождённое чувство такта и уважения к старшим. Я, конечно, Зиночка, не вправе давать Вам советы, но позволю себе обратить ваше внимание на это полотно, — И всем своим сияющим от того, что озвучил очередную гадость, видом Тёма указывал на картину, висящую над столом Зиночки и собственноручно Тёмой и сделанную. Сделанную и подаренную. На этом жутком во всех смыслах полотне, изображающем шестнадцать одинаковых монахинь, с обратной стороны было написано: «Ксерокс, картон, скотч» и название: «Пора подумать о душе». Это был козырной туз в руках Тёмы. Когда ему не хватало слов или не приходило сразу остроумного ответа в голову, он всегда использовал картину, как последнее средство.

«Смею Вам, Зиночка, заметить…» или «Позвольте с Вами не согласиться…», — начинал он. Изысканное выражение это всегда заканчивалось одним: «…но я бы, будь я на Вашем месте, начал бы уже задумываться о душе».

Зиночка тоже имела на это заготовку:

— Ты не можешь! — говорила она тоном, будто уличила Тёму в нечестной игре, использовании допинга и применении запрещенного приема. Обычно, если словесная битва могучих интеллектуалов «Утра» заканчивалась этими словами, обеим сторонам засчитывали техническую ничью.

Наблюдать же за схватками собиралось все «Утро» и часть театралов. Иногда аудитория разражалась бурными аплодисментами, иногда же, что бывало гораздо чаще, заливистым смехом. В любом случае, участники выходили ближе к рампе и кланялись. Но так как все находились на работе, то и схватки происходили в рабочем ритме. Люди входили и выходили, сами участники прерывались иногда, а если встречались в коридоре, перебрасывались отдельными фразами.

Если выигрывал Тёма, Зиночка говорила:

— Я тебе это припомню.

На что Тёма добивал лежащую:

— Вы, наверное, таблетки для памяти принимаете? Конечно, в Вашем возрасте это естественно. Вам же сейчас, кажется, тридцать девять уже, да?

— Эх… — говорила Зиночка и качала головой.

Ежели же в перепалке вперёд выходила Зинаида Ивановна (именно что не Зиночка, а Зинаида Ивановна), она добивала противника тоньше и умнее — она с женским (полным ещё и материнской любви) сердцем — всё ему прощала.

От небесного света, исходившего от неё в этот момент, Тёма плевался, закрывался, но не мог убежать, и таял, как какая-нибудь частица сахара от воды или снеговик по весне. Он ещё мог скривиться и сказать, что это всё «ужасно пошло», но ему уже никто не верил, и на счёт Зинаиды Ивановны поступали соответствующие баллы.

И только сторонний наблюдатель, не участвовавший в жизни Дворца, мог сказать, что Зиночка и Тёма ругались как уже много лет прожившие в добром браке супруги.