Эффект прозрачных стен

Ирина Грин, 2018

Бизнесмен Прохор Тарасов обратился в детективное агентство «Кайрос» и попросил найти свою настоящую дочь. Няня Неонила вдруг сообщила, что на самом деле ребенок Тарасовых – ее! Но Прохор присутствовал при родах, и девочка выросла точной копией его жены! Однако экспертиза подтвердила правоту няни… Ася устроилась к Тарасовым вместо уволенной Неонилы, чтобы получать из первоисточника необходимую для расследования информацию. Помимо служебного, у нее был и личный интерес, в котором она даже себе не признавалась…

Глава 3

— Женился? Ты с ума сошел! — с такими словами вошла в кабинет Прохора мать в первый же его рабочий день после возвращения из Греции.

— Почему? — хмыкнул он. — Лада замечательная девушка и обязательно тебе понравится.

— Господи, Прохор! Как можно быть таким безответственным? Мне сказали, что она простая студентка… Работает в нашем кафе…

— Да, простая! Нет, не работает. Она помогла мне создать все то, что вы с Крыловым называете общепитом. Практически бесплатно.

— И давно ты ее знаешь?

— Достаточно.

— Кто ее родители?

— Мама, я женился не на родителях, а на своей жене. Мне нет никакого дела до ее семейного древа.

— Зато, уверена, ей до твоего — есть! Не понимаю, что общего может быть у тебя с девицей из ресторана?

— Что общего? Ну, например, общий ребенок. Девочка.

— Ребенок? — мать вдруг резко побледнела и схватилась за сумку. — Твой ребенок?

— Ну да, мой ребенок. Почему тебя это вдруг так удивляет, мама? Я уже большой мальчик.

— Ты уверен, что это твой ребенок? — Мать зачем-то вытащила из сумки платок и яростно тискала его в руках.

Весь этот разговор начинал бесить Прохора. Мало того, что ему не дали купить дом под новый ресторан, теперь еще мать устраивает идиотский допрос. Тарасов всегда жалел мать, старался щадить ее чувства, но тут не сдержался.

— Мама, я знаю, что вы с Крыловым считаете меня недееспособным идиотом. Но я не хочу, чтобы мой — я подчеркиваю — мой ребенок, моя дочь выросла без отца. Я сам с десяти лет рос без родителей и знаю, что это такое. Поэтому…

— О чем ты? — перебила его мать. — Как это — без родителей? А мы с отцом не в счет?

— Конечно нет! — Прохор понимал, что нужно остановиться, что мать не заслужила этих обидных слов, но не мог. Его прямо-таки несло, словно закусившего удила коня. — Вы передали меня с рук на руки швейцарским учителям и на этом успокоились. Учись, сынок! Грызи гранит науки! Не сломай зубы!

— Ставишь нам с отцом в вину то, что ты свободно владеешь тремя языками и имеешь престижный диплом? Так тебя понимать?

— Зачем мне три языка? Я вроде не планировал работать переводчиком. Да и без диплома я бы вполне обошелся. Неужели если бы я, как все десятилетние пацаны, пинал во дворе мячик, а не забивал себе голову окололингвистической пургой, вы бы с Крыловым не взяли меня на работу? Моя карьера заранее была известна. Так почему?

— Почему заранее? Ты забываешь, что, когда принималось решение о твоей учебе, отец был еще жив. И если бы он не умер, то сидел бы сейчас в этом самом кресле. И диплом тебе ох как пригодился бы. Я ведь знаю — вторые роли не для тебя. А любой рекрутер отдаст предпочтение кандидату с более престижным дипломом. Я права?

Отвечать Прохор не собирался, да мать и не ждала от него ответа. Немного помолчав, она продолжила:

— Эта твоя девушка, Лада. А вдруг у нее проблемы со здоровьем? Надо же было все узнать перед тем, как обзаводиться ребенком.

— Нет у нее проблем, — зло отозвался Тарасов.

— А у родителей?

— У нее отец бывший военный. Больного в армию не взяли бы.

— А мать? Кто ее мать?

— Не знаю и знать не хочу. В конце концов, мы столько денег влупили в медицинское оборудование, что наверняка вылечим любую болезнь. И вообще, давай решать проблемы по мере их возникновения. Заболеет — будем лечить, а пока говорить не о чем.

И ведь правду говорят — мысль материальна. Лада действительно заболела. Нет, не сразу после разговора с матерью. Сначала она родила дочку. Тарасова черт дернул присутствовать на родах. «Это первый и последний раз!» — поклялся он себе, с ужасом глядя на жуткий окровавленный комок в руках акушерки. Но когда этот комок, отмытый и завернутый в белоснежную пеленку, оказался в его руках, когда он увидел прилипшую ко лбу мокрую челку и огромные глазищи, Прохор почувствовал вселенскую нежность и всепоглощающую любовь к этому крошечному созданию. И этих нежности с любовью было столько много, что хватило бы еще на десяток младенцев с мокрыми челками.

Назвали девочку с подачи Крылова Марией. Вроде бы так звали мать Тарасова-старшего, давно отошедшую в мир иной. Прохор немного посопротивлялся — детей, по идее, нужно называть в честь живых. Но имя Маша почти сразу прижилось. Было оно каким-то мягким, добрым, давало множество вариантов для проявления отношения к маленькому человечку. Машуня, Маня, Машенька, Мария — это со сдвинутыми бровями. Можно еще Маняша и даже Медвежонок. Хотя медвежонком девочка не была. Тонкая, стройная, длинноногая — в мать. И такая же крылатая. Делая первые шаги, она так широко взмахивала ручками, пытаясь сохранить равновесие, словно распахивала невидимые крылья. Миг — и взлетит. В такие моменты Тарасову хотелось схватить ее, прижать к себе, защитить. Но он, как мог, сдерживал себя: не хотел мешать дочери познавать мир. А Маша не падала. Почти никогда.

Через месяц после родов Лада попала в больницу. Уставший доктор в видавшем виды белом халате сказал, что они делают все возможное. На следующий день он сказал то же самое. И на следующий. После чего мать организовала перевозку Лады в свою клинику в Липовске. Здесь доктора были уже более конкретными — некроз печени, почечная недостаточность. Непонятные медицинские термины были не так страшны, как чувство обреченности, замеченное Тарасовым в глазах матери. Оно было мимолетным. Секунда — и мать снова надела на лицо непроницаемую маску спокойной уверенности. Но Прохор не мог избавиться от мысли, что Лада может уйти и он бессилен что-либо предпринять. Он простил матери сумасшедшие деньги, вложенные в оборудование клиники, готов был отдать оставшиеся, лишь бы Лада осталась с ним.

И она осталась. Шли дни. Сильный, молодой организм медленно, но верно восстанавливался. Спустя четыре месяца Лада вернулась домой. Вернее, сначала это была тень, отдаленно напоминающая его жену. Она даже малютку Марию не могла поднять на руки. Ребенок целиком находился на попечении няни. Часто заезжала мать Тарасова. Ему казалось, что она чувствует за собой какую-то вину и всячески пытается эту вину загладить. Наверное, корит себя за то, что поначалу была холодна с невесткой. А может, считает, что это ее слова стали причиной болезни Лады. Она даже предлагала Ладе с девочкой перебраться в ее дом в Липовске. Ближе к клинике, да и кухарка, которую мать называла не иначе как кормилицей, большой спец по диетическим блюдам, так необходимым выздоравливающему организму. Но Тарасов материнским словам не внял, причем из чисто эгоистических соображений — уж слишком много матери в последнее время появилось в его жизни. Он отвык от этого и впускать в свою жизнь эту слишком сильную и властную женщину не собирался.

— Понадобятся врачи — привезу, а еду на всех будет готовить нянька, я договорился, — решил он.

С нянькой он договорился позже. И она, конечно же, готовила. А заодно кормила, поила, одевала и выгуливала двоих подопечных — мать и дочь. Лада приходила в себя, Маша росла умным, не по годам смышленым ребенком. Когда ей исполнилось пять, Тарасов сменил няньку. Новая в совершенстве владела английским, обучала кроху Марию азам компьютерных знаний. Все бы хорошо, но она была полна скрытой сексуальностью, заметной одному лишь Тарасову. Отвечать на ее двусмысленные призывы он не собирался и, промучившись год, собрался уже было избавиться под благовидным предлогом, как вдруг она сама заявила об уходе и предложила замену — тридцатилетнюю женщину монашеского облика и с монашеским же (так казалось Тарасову) именем Неонила. Была она родом из небольшого села под Андреевском. Какое-то время учительствовала в местной школе, где, за недостатком персонала, вела практически все предметы. Поэтому о подготовке Машуни к школе можно было не переживать. Кроме того, Неонила довольно сносно готовила, умела водить машину. Одним словом, не няня, а клад. Правда, Тарасов сначала хотел отказать Неониле, но та откуда-то была знакома с его первой школьной учительницей, чья рекомендация и сыграла решающую роль.

Но в какой-то момент Тарасов решил, что дочке не хватает светского лоска. По его запросу одна из лучших в городе фирм рекрутинга нашла ВИП-воспитательницу, бывшую балерину. Выйдя на пенсию, она помогала детям из семей с достатком обрести царскую осанку и манеры. Многочисленные рекомендательные письма подтверждали ее несомненный успех на этой ниве. Все было бы хорошо, но блистательная Ольга Эдуардовна с первой минуты объявила Неониле войну. Причем обычно скромная и молчаливая Неонила уходить от столкновения не стала, выбрав политику открытой конфронтации. Тарасов понимал — стоит Неониле сделать хотя бы полшага назад, и Ольга успокоится, но Неонила отступать не собиралась. Поручив Ладе поговорить с няней и в крайнем случае пригрозить ей увольнением, Тарасов отбыл в офис.

Каково же было его удивление, когда, вернувшись с обеда, он застал в приемной Неонилу. Увидев его, женщина встрепенулась, начала что-то говорить. Пришлось пригласить ее в кабинет — не обсуждать же при секретарше семейные проблемы.

— Вы не можете меня уволить, — с порога заявила Неонила, и на ее щеках вспыхнули два багровых пятна.

Несмотря на все свое уважение к Неониле, сносить подобные эскапады он не собирался.

— Назовите хотя бы одну причину, — сказал он, нахмурившись и откинувшись на спинку кресла, — по которой я не могу этого сделать.

Она смешалась, а потом, словно нырнула в ледяную воду, выпалила:

— Маша — моя дочь.

Пару минут Тарасов не мог выговорить ни слова, лишь смотрел на бывшую няню и моргал. Неонила полезла в сумку, вытащила какие-то бумажки, тыкала пальцем в написанное, что-то говорила, говорила, говорила… Из потока слов Тарасов понял только, что она по каким-то сугубо личным соображениям была вынуждена отказаться от ребенка. Думала, что, как только позволят обстоятельства, сможет забрать девочку.

— Послушайте, — наконец вымолвил Тарасов, — это, конечно, чушь собачья, я могу десяток подобных бумажек вам показать. Я понимаю ваши проблемы, но не собираюсь делать их проблемами своей семьи.

— Что? — повторила нянька, вытаращив глаза, и Тарасов впервые заметил, что глаза у няньки зеленые. Как у Лады. Как у Маши. И волосы русые, с рыжиной. Ему вдруг стало не по себе.

Подобно древним народам, в представлении которых Земля держится на трех китах, которые плавают в безбрежном всемирном океане, мир Тарасова зиждился на трех ногах — жене, дочери и бизнесе. Причем бизнес был ногой слабой, скорее костылем. Нет, даже не костылем, а тростью, призванной больше подчеркнуть имидж владельца. Потеря Лады или Маши автоматически делала его беспомощным инвалидом. А инвалидность в планы Тарасова не входила.

— С этой минуты вы у нас не работаете. Если вы попытаетесь хоть как-то навредить Маше…

— Вы не поняли! У меня в мыслях не было ничего подобного.

— Я все прекрасно понял. Сколько?

Она поджала губы и, кажется, собралась заплакать.

— Сколько? Сколько нужно заплатить, чтобы вы исчезли из нашей жизни раз и навсегда? — прогремел Тарасов.

— Мне ничего не нужно. Только не увольняйте меня, пожалуйста. Я не собираюсь забирать ее из вашей семьи. Просто хочу быть рядом…