Сети кружевницы

Ирина Грин, 2020

В детективное агентство «Кайрос» обратился Петр Бородин с просьбой найти мать Инги, внучки его старой знакомой. У него есть собственные соображения по поводу тайны происхождения девушки, но он не спешил ими делиться… У Инги сохранились смутные воспоминания о матери, ведь ее вырастила бабушка. Вся жизнь девушки сосредоточена в коклюшках, на которых она плетет удивительной красоты кружева. Но действительность грубо врывается в ее уютный мирок, когда кто-то присылает ей письмо с угрозами… Некоторым тайнам лучше оставаться в прошлом. Когда их извлекают на свет, это может привести к непредсказуемым последствиям…

Глава 6

К утру печка едва теплилась, запас дров иссяк. Но отправляться во двор для его пополнения не хотелось — очень уж темно было за окном. Иван решил вздремнуть до рассвета.

Разбудил его страшный грохот. Он вскочил, плохо соображая, где находится. Увидел испуганные Асины глаза и бесформенную фигуру, занимающую почти весь дверной проем. А еще нацеленную на него двустволку.

— Что за… — пробормотал Иван, сбрасывая остатки сна и оценивая обстановку.

Источником шума была женщина лет восьмидесяти в платке, повязанном по самые брови, длинном, почти в пол, дутом пуховике и огромных рукавицах. В таких, безусловно, очень тепло, но нажать на спусковой крючок весьма и весьма проблематично. Руководствуясь этим соображением, Иван шагнул к женщине.

— А ну стой, где стоишь! — заявила она хриплым, словно надтреснутым голосом.

Иван сделал еще один шаг, взял ружье за ствол, отвернул его в сторону и легко, практически не чувствуя сопротивления, потянул на себя.

— Стрелять буду! — завопила гостья.

Но Рыбак уже завладел оружием, переломил ствол, заглянул внутрь — патронники пустые.

— А как стрелять-то? Нечем! — усмехнулся он, отдавая женщине ружье. — Здравствуйте, бабушка!

— Ишь, внук нашелся! По чужим домам шарит! Какая я тебе бабушка?

— Здравствуйте! — Ася освободилась от спальника. — Мы не шарим. Нам Инга дала ключ, мы ее друзья.

Вид Аси вкупе с ее словами несколько снизил градус агрессии утренней гостьи.

— Инга? — растерянно переспросила она. А потом уверенно заговорила: — А я смотрю — дым из трубы идет, машина чужая на дороге. Непорядок.

«Вот тебе и космос, — подумал Иван, — вот тебе и ни души».

— Так, значит, Инга, — продолжала тем временем бабуля. — Я думала, она уже забыла сюда дорогу.

— А почему? — спросила Ася. — Почему вы так думали? Дом хороший, красивый.

— Красивый? — с сомнением произнесла женщина. — Да вы моего не видели! А хотите — зайдите посмотреть. Я и чаем могу напоить. Здесь-то ни газу, ни свету нет. На печке долго будете ждать кипятка. Ну что?

Иван посмотрел на Асю и, дождавшись едва уловимого кивка, ответил:

— Чаю — это да. Это было бы в самый раз.

— Вас хоть как звать?

— Иван, а это моя невеста Ася.

— А я Мария Кирилловна. Можно баба Маша, меня тут все так зовут.

«Похоже, насчет космоса я вчера точно погорячился», — подумал Иван, натягивая куртку.

— Далеко идти-то? — спросил Рыбак, когда они вышли за калитку. Женщины налегке, а он с увесистым пакетом, куда Ася покидала оставшиеся продукты, и ружьем на плече. — Может, подъедем?

— Да рукой подать, — сказала баба Маша и медленно, цепляя полами пуховика снег на обочине, побрела вперед.

Довольно растяжимое понятие «рукой подать» означало в данном случае почти полкилометра. Иван с Асей одолели бы это расстояние играючи, но были вынуждены сдерживать шаг, чтобы не обогнать пригласившую их женщину. О разговоре на ходу не могло быть и речи — дышала она часто, тяжело, поэтому Иван погрузился в свои мысли.

Он думал о бабе Маше, так отважно бросившейся на защиту чужого дома, где, в общем-то, и брать нечего, с незаряженным ружьем. Что это? Воспетое в песнях безумство храбрых? Элементарная скука? Потребность в общении?

— А вот и мой дом! — не дав Ивану остановиться на каком-либо варианте, провозгласила баба Маша. — Заходите, гости дорогие.

Сняв пуховик, она стала немного меньше, но выглядела все такой же болезненно полной, рыхлой, одышливой, с отекшим лицом, запястьями и лодыжками. Такие обычно сидят дома, а не бегают по деревне с ружьем.

Дом был не в пример больше избушки Ингиной бабушки. А может, объема ему добавляли тепло и яркий свет пятирожковой люстры, который не оставлял темноте ни единого шанса.

— Так каким все-таки ветром в наши края? — спросила баба Маша, когда гости уселись за стол, покрытый роскошной кружевной скатертью, где дымились чашки с чаем и дразнили ароматом тарелочки с едой (в основном остатками продуктов, принесенными Асей и Иваном). — Вы угощайтесь, угощайтесь.

И она подала пример, взяв бутерброд-канапушку с сыром.

— Ум-м-м-м, вкусно, — пробормотала хозяйка дома, блаженно жмурясь.

— Инга попросила нас помочь ей отыскать свою мать, — сказал Иван.

— Галку, что ли? — От неожиданности у бабы Маши отвисла челюсть. — Нет, ну оно понятно, мать, все-таки. Хотя какая она ей мать? Бросила бабке на руки и умотала.

Баба Маша взяла еще одну канапушку, откусила кусочек и задумалась.

— Если честно… О покойниках, оно, конечно, грех плохо говорить, но с Веркой, — это мать Галкина, Ингина, значит, бабушка, — так вот с ней только блаженная душа вроде Инги могла ужиться. Не знаю, как в городе, а здесь, в деревне, от Инги слова было не добиться. Партизан, а не девка. Ни за что не скажешь, что Галкина дочь. Той слово — а она в ответ десять. И с Веркой цапались постоянно.

— А из-за чего цапались? — спросила Ася.

— Да по всякому поводу. Взять даже кружева. Мы их раньше в контору сдавали. Воротнички, салфетки, скатерти…

— Это ваша? — спросила Ася, погладив рукой скатерть.

— Куда мне! Я по молодости-то занималась, но все на продажу. А потом вышла замуж как полагается, огород, скотина, сын, муж — не до рукоделия. Сейчас вот — руки. — Баба Маша протянула кисти с распухшими суставами, горестно вздохнула. — А скатерть сынок привез. Купил в Германии. Подарок.

И такая гордость звучала в голосе женщины, что у Ивана защемило в груди. Он вспомнил свою мать, которую не успел навестить перед смертью.

— Так на чем я остановилась? — спросила баба Маша.

— Скатерти, салфетки сдавали в контору, — подсказала Ася.

— Да. Точно. В контору. Можно было поменять на зерно, картошку… Нитки опять же… Да много чего. Потом парнишка появился. Шустрый такой. Петькой звали. Интересовался предметами старины, ну и кружевами. Вроде как у отца его магазин был.

— Не Бородин, случайно, Петр? — Иван почувствовал интерес к разговору.

— Может, Бородин, а может, и нет. Врать не буду. Только он деньгами платил, а это не так выгодно было по тем временам. Но Верка вцепилась в него. Тогда муж ее, Семен, жив был, а Галка еще не родилась. Верка все мечтала накопить денег и в город уехать, мол, там интереснее. А кому мы нужны в том городе? Не зря говорят: где родился, там и пригодился. Но потом она забеременела и мысли эти забросила, но кружева плести не перестала. Хотя все вам скажут — негоже беременным с нитками возиться. Вот и получилось дитя крученое-перекрученое. А тут еще и Семен помер. Напился, упал по дороге домой и голову разбил. Пока утром нашли — остыть успел. Тут Верка и вспомнила мечту о доме в городе. Да только какие кружева, когда одна на все руки? И за мужика, и за бабу, и огород на тебе, и дитя. Вот Верка и стала дочку заставлять кружева плести. Да только для кружевницы что главное? — Баба Маша лукаво посмотрела на Асю.

— Талант? — предположила та.

— И-и-и, талант! Талант — это у художника, что сколки рисует. А наша работа — перевить да сплести. Нет, дочка, у кружевницы главное — жопа. И не смотри на меня такими удивленными глазами. Жопа. Ну, или, задница. И если у тебя в этом месте шило, если горит оно, и не можешь ты ни минутки на месте усидеть, не быть тебе кружевницей. А Верка не хотела это понимать, чуть не дубиной девку к станку гнала. И что из этого вышло? Галька сбежала, как только смогла, и имела в виду эту свою мать. Вспомнила, только когда собственная дочка ей руки оттянула. Поначалу сама тащила, а как увидела, что груз не по силам, так и сбросила на мать. Все лучше, чем на улицу.

А Ингу-то Верка с малолетства повязала по рукам и ногам. У той и выхода другого не было. Она ее даже в интернат не пустила, чтобы та не набралась чего лишнего. Из школы бегом домой — и за работу. Верка в огороде, а Инга у станка. Верка полы драит, а Инга у станка. Верка сумки с Екатеринина прет, а Инга у станка. Ну и Петька тут как тут. Похоже, зарабатывала Верка на Инге хорошо. Но врать не буду, я ее кубышку не пересчитывала. Вот такие-то дела наши грешные. — Баба Вера размашисто перекрестилась. — Как умерла Верка, думали, пропадет Инга. А ее Петруша, — старый уже пес, а все туда же, — прибрал к рукам, в машину усадил со всеми пожитками и поминай как звали. А теперь, получается, Инга решила Гальку найти?

— Получается, — подтвердил Иван.

— Дело нужное. Вот только хочет ли этого Галька? По мне, если бы хотела, так уже давно отозвалась бы. Но кто ее знает! Увидите, передавайте привет от бабы Маши. Хотя, она, может статься, и не вспомнит, кто такая.

— А не знаете, с кем Галя дружила? — спросил Иван.

— Можно у Кузьминичны спросить. Галька с ее дочкой в интернате училась, в Рослани.

— А где нам найти Кузьминичну? — Иван забарабанил пальцами по немецкой скатерти, что означало у него готовность двигаться дальше.

— Так чего ее искать? Сейчас сама прибежит.

Баба Маша тяжело поднялась, проковыляла к висевшему на стене телефону, который Иван до этого считал предметом интерьера, и принялась медленно тыкать пальцем в кнопки. Набрав номер, она какое-то время выжидательно прислушивалась, а потом завопила так громко, что у Ивана заложило уши:

— Кузьминична! Тут гости приехали из города, ищут Гальку Гусеву, Веркину дочку. Почему из милиции? Да нету давно милиции! Полиция! Ты посмотри, если есть какие школьные фотографии Светочки твоей, и тащи сюда.

Иван мысленно представил Кузьминичну — пожилую женщину, сидящую у теплой печки. Неужели она вот так просто, по первому зову, побежит на выстуженную улицу, чтобы помочь неизвестно кому в поисках дочери соседки, ушедшей в мир иной? Он бы пошел? Однозначно нет. И, похоже, Кузьминична тоже не собиралась никуда идти.

— Как это нет фотографий? За каким фигом они Светочке? Откуда у Верки? У Верки точно нет! Она все спалила на заднем дворе, я сама видела. Еще спрашиваю — шашлыки ты, что ли, старая, затеяла? А она — нет, говорит, архивы жгу. Не хочу, чтобы врагам достались.

— Врагам? — Иван вопросительно поднял брови.

— Ага, именно так и сказала — врагам, — подтвердила баба Маша. Теперь она одновременно разговаривала и с Рыбаком, и с Кузьминичной. — Я сама удивилась. Какие-такие у нее враги? Значит, не придешь? — это уже говорилось соседке. — Ну ладно. Тут такого сыра принесли!

Следующие пять минут баба Маша внимательно слушала, лишь изредка изрекая глубокомысленное «Угу-м».

— Ну ладно. Нет так нет. Диктуй адреса.

Баба Маша энергично замахала рукой, показывая Асе, где хранится бумага и ручка.

— Ага, пишу, Екатеринино, улица Шуйского… ага, это где такая? Ага, хорошо. Рослань, да, записала. Телефон? Давай, пишу.

Закончив разговор, баба Маша внимательно прочла написанное и протянула листок Рыбаку.

— Вот, держите. Екатеринино — там живет учительница из интерната. Она уже давно на пенсии, но на встречи выпускников каждый год приезжает. Татьяна Алексеевна ее зовут. Это Светочкин адрес, дочки Кузьминичны. А это, последний, — мой телефон. Вы уж, не сочтите за труд, позвоните мне, как Гальку сыщете. Очень уж мне интересно, как она в жизни устроилась. Позвонишь, дочка?

Баба Маша просительно посмотрела на Асю. Попроси она Ивана, тот, не моргнув глазом, сослался бы на тайну следствия. Но Ася — добрая душа, только кивнула коротко:

— Да, конечно.

После тепла бабы-Машиного дома холод показался еще более вопиющим.

— Шире шаг! — скомандовал Иван, схватив Асю за руку. Но тут за его спиной раздался крик:

— Молодые люди!

Сыщики синхронно обернулись. Презрев правила движения, по самой середине проезжей части к ним приближалась фигура в ярко-красном спортивном костюме с лыжными палками, но без лыж. Иван притормозил, покрепче прижав к себе Асю, чтобы хоть как-то защитить ее от пронизывающего ветра.

— Молодые люди! — повторила фигура. Голос явно был женским. — Это же вы ищете Гусевскую дочку?

— А вы, наверное, Кузьминична? — уточнил Иван. — Извините, не знаем вашего имени.

— Елена. Елена Кузьминична. — Женщина приблизилась настолько, что Иван понял — палки не лыжные, для скандинавской ходьбы, один из самых доступных спортивных тренажеров.

По возрасту Елена Кузьминична явно была ровесницей бабы Маши, о чем свидетельствовали глубокие борозды морщин на ее лице, но выглядела при этом она гораздо моложе.

Женщина свернула к обочине, воткнула палки в снег, высвободила руки из темляков и стащила с плеч небольшой рюкзак.

— Я с Машей поговорила, а потом вспомнила: есть у меня фотография школьная Светочкина. Есть! Хорошо, что я вас догнала. Фотографии — они вещь дефицитная. Сами понимаете — откуда им быть? Это сейчас у всех фотоаппараты, а то и просто телефоном можно наснимать. А тогда как было? В школу приглашали раз в год фотографа, а потом, у кого были деньги, — заказывали. У меня сохранилась Светочкина выпускная фотография из интерната. Только сами понимаете — отдать не могу. Посмотреть — пожалуйста, а отдать…

Она расстегнула молнию на рюкзаке и вытащила наклеенную на картон фотографию в белой рамке. Наверху пять прямоугольных портретов учителей, а ниже, в три ряда, овальные фото учеников.

— Вот она, моя Светочка, — Елена Кузьминична показала на девочку с пышной копной волос на голове.

— Леонова, — прочитал Рыбак.

— Да, сейчас она Суркова, по мужу. А вот Галя. — С медальона, подписанного «Гусева Г.» на сыщиков смотрела девушка с густой челкой и распущенными по плечам светлыми локонами. — А это — Татьяна Алексеевна, учительница.

Палец в перчатке ткнулся в один из учительских прямоугольников. Иван всмотрелся в изображение женщины: короткая пушистая стрижка, тоненькая шейка, белый кружевной воротничок, этакий одуванчик. Внизу подпись — Татьяна Алексеевна Крылова.

— Я могу сфотографировать? — Иван продемонстрировал женщине телефон.

— Конечно.

Рыбак сделал несколько снимков — и всю фотографию полностью, и отдельно каждого ученика, и Татьяну Алексеевну. А Галину Гусеву и Светлану Леонову еще и с максимальным увеличением.

Аккуратно спрятав фотографию в рюкзак, Елена Кузьминична попрощалась с ними и отправилась в обратный путь, а детективы поспешили к дому Гусевых.

— Давай так, — предложил Иван. — Посиди в машине, погрейся, а я быстренько посмотрю, может, что найду в доме. А потом поедем в Екатеринино.

— Я с тобой, — решительно заявила Ася.

— Холодно там. Печка остыла. Заново ее раскочегаривать смысла нет. Оставайся в машине.

Но Ася уже топала по направлению к калитке. Ивану осталось только вздохнуть и поспешить следом за ней. «Декабристка», — мысленно обозвал он подругу. И неизвестно, чего больше было в этом слове: одобрения, возмущения, раздражения, негодования или любви.

Поиски в доме ни к каким результатам не привели — ни бумаг, ни фотографий, ни писем, ни чего-либо другого, проливающего свет на судьбу трех поколений женщин, проживавших под его крышей, найти не удалось. Как будто и не жил здесь никто вовсе.

Короткий зимний день клонился к закату. Нужно было выбираться из Кулишек — не ровен час начнется снегопад. Заметет дороги, и придется ждать, когда дорожники вызволят из снежного плена. Судя по состоянию дорог, с задачей этой они справляются довольно успешно. Но ведь раз на раз не приходится. Закон бутерброда, который всегда норовит упасть маслом вниз, никто не отменял. К тому же добрая Ася, отправляясь в гости к бабе Маше, взяла с собой все съестные припасы. И если с водой проблем нет, то вопрос еды грозил вот-вот встать перед путешественниками во весь рост.

Пока ехали по деревне, Иван всматривался в окна домов, выстроившихся вдоль дороги, тщетно пытаясь уловить за деревянными ставнями признаки жизни. Кулишки напоминали медведя, погруженного в зимнюю спячку, — темные, тихие, дремучие. Выехав на трассу, Иван даже вздохнул с облегчением, прибавил газу и понесся к свету, теплу, еде. К цивилизации, одним словом.

— Наши действия? — спросил он у притихшей от усталости Аси, когда они въехали в Екатеринино.

— А какие варианты?

— Тут в двух кварталах гостиница, а чуть подальше — ресторан. Я посмотрел отзывы, хвалят их солянку по-деревенски.

Ивану нестерпимо хотелось солянки. В то же время он понимал, что замерзшая Ася мечтает о душе и теплом одеяле, а лучше о паре. В таком состоянии ей кусок в горло не полезет.

— Солянка — это здорово, — сказала она без всякого энтузиазма.

— Давай так, — наконец нашел решение Рыбак, — я высаживаю тебя у гостиницы, и пока ты заселишься, еду в ресторан, заказываю еду и привожу в номер. Думаю, одноразовая посуда у них найдется.

— Здорово! — повеселела Ася. — Устроим ужин в постели!

Прозвучало это очень многообещающе.

Когда Иван вернулся, нагруженный пакетами со снедью, теплая, румяная, ароматно пахнущая Ася в белом гостиничном халате сидела на кровати и по телефону рассказывала Кристине о результатах дня.

— Хорошо, — сказала та, хотя, по мнению Ивана, ничего хорошего не было. — Сбрасывайте фотографии, завтра с утра Федор попытается с ними поработать.

— Вот еще, — возмутился Иван, когда Ася, закончив разговор, встала и подошла к нему. — Прямо на тарелочке с голубой каемочкой этому Лебедеву все подай. Мы же поспорили, кто быстрее найдет Галину! На пиццу, между прочим!

— Куплю я тебе пиццу! Самую большую! Самую-пресамую! — пообещала Ася и звонко чмокнула Ивана в щеку. — Показывай, что там у тебя?

«И зачем мне пицца? — думал Иван, выйдя из душа и разглядывая накрытый подругой стол. — У меня есть солянка по-деревенски, бутылочка вина и еще много всякой еды. А главное — Ася! Жратва — она и есть жратва. Можно корку хлеба намазать кетчупом, сверху положить шмат колбасы — вот тебе и пицца. А Ася — она одна такая в целом свете. И она — моя! Как бы Лебедев ни старался».