Рыжая

Ирина Говоруха, 2020

С самого детства Ирка могла рассчитывать только на себя. В десять лет противостояла насилию родного дяди. В пятнадцать вернула мать-алкоголичку к полноценной жизни. В двадцать – построила успешный бизнес и стала независимой от ударов судьбы. Решать, кого из любимых мужчин назначить отцом ребенка она тоже будет сама. Историю «Рыжей» нужно прожить от начала и до последней страницы. Съесть вместе с героиней любимый суп из рыбных консервов. Дождаться маму, поглядывая на толстый отрывной календарь. Влюбиться, изменить, выйти замуж и встретить главного мужчину своей жизни. Запутаться в собственных сетях и многократно наступить на одни и те же грабли. Родить ребенка. Потерять самых близких людей. Найти свое призвание. Стать счастливой. Ее жизнь напоминает американские горки. Ее поступки заслуживают уважения. Ее история достойна романа.

Глава 3

Голуби летят над нашей зоной

Ирка бежала за гаражи с такой скоростью, словно сдавала норматив ГТО. Ворчала под нос:

— Тетка — дура! Все выдумала. Моя мама сейчас в магазине, в очереди за сливочным маслом. Ну и что, что ушла с самого утра? Там народу, как на митинге, пока достоишься…

В животе болталось что-то инородное — на манер вспоротой консервной банки, и сильно жгло в боку. Сердце колотилось, будто испорченное. Кажется, еще разок трепыхнется и вовсе остановится. Пальцы горели огнем. С перепугу обула выходные сандалеты, и те мигом натерли мозоль.

Дождь час как закончился, но крупные капли продолжали виснуть с крыш, декоративных подсолнухов и детских горок. Серебрили кусты шиповника и охраняемого всем миром фундука, принесенного из леса. Мотолюбители возились со своими железными конями и матерились. Ирка, привыкшая к крепкому словцу, даже ухом не повела. Чуть дальше чесал затылок растерянный хозяин горбатого «москвича». Ночью кто-то из зависти исцарапал бампер и левое крыло, и теперь бедняге предстояли непредвиденные траты. Соседка с монистом прищепок на шее развешивала во дворе простыни и сочувствующе поглядывала на девочку. Отвешивала подзатыльники своему лоботрясу, с разгона ныряющему в неостывшие лужи. Тот отбрыкивался: «Ну, маманя!»

Галя распласталась на земле абсолютно голая. На ней не было даже шейного платка. Колени неестественно разбрелись в разные стороны. Живот в грязи. Груди разъехались. Девочка старательно отводила глаза, но постоянно натыкалась на густую растительность между ног. Рядом ползал на коленях мужик со свисающей розовой кишкой, задевая ею асфальт. Не Мишка и не Витек. Чужой. Алкаш шарил в своей ширинке и хотел то ли спрятать «хозяйство», то ли наоборот, выставить напоказ. Мычал, оголяя ряд съеденных пеньков. Тыкал женщине локтем в бок, дескать, перевернись, мне так неудобно. Ирка завопила и набросилась на него с кулаками. Тот не ожидая рухнул ниц, сверкнув волосатой задницей и бельем, поржавевшим от мочи. На крик прибежал соседский мальчик и разинул рот.

— Что уставился? Помогай или проваливай!

Паренек с трудом выломал ветку сирени и стал гнать дядьку в кусты, словно отбившуюся от стада корову. Прикрикивал высоким девчоночьим голосом, вежливо обращаясь на «вы»:

— Уходите! Идите, пожалуйста, домой! Приведите себя в порядок!

Тот послушно полз по-пластунски, изрыгая из горла брань. Подтягивал исподнее. Ирка отдала новый приказ:

— А теперь отвернись!

Мальчик послушно показал спину и с преувеличенным интересом уставился на трансформаторную будку, турник, служивший не для занятий спортом, а для выбивания ковров, и футбольные ворота. Девочка в ворохе тряпья нашарила мамины трусы и попробовала их натянуть. Те не поддавались, застряв чуть выше колен:

— Мамочка, ну давай же, помоги мне!

Галя медленно открыла глаза и поднялась на локти. Заморгала. С трудом надела трусы, комбинацию, юбку. Ирка, стоя на коленях, помогала застегнуть босоножки. На одном не хватало пряжки и цветка. Пыталась оттереть зеленые пятна с лиловой кофточки, талантливо связанной крючком всего несколько дней назад. Галя пригладила волосы, нашла в траве сетку с сиротливо болтающейся пачкой масла и только потом взяла дочь под руку, отправившись в сторону дома. Ирка прохладно кивнула мальчишке:

— Будь здоров, рыжий.

Тот обиженно хмыкнул:

— От такой же слышу.

Они ковыляли, словно инвалиды, чудом вернувшиеся с войны. Галя привычно втягивала живот и ловила свое отражение в окнах, стараясь придать лицу невозмутимое выражение. Ирка волновалась, как они пройдут мимо соседок, гоняющих на лавке комаров. Те, завидев парочку, все-таки зацокали:

— Это ж надо, чтобы с такими золотыми руками, такой поганый рот! И хозяйка, и мастерица, и плотник великолепный. Вот видишь, Ирочка, до чего доводит пьянство!

Ирка мысленно соединила над головой руки, что означало «я в домике», а мама широко улыбнулась и сфокусировала взгляд на самой обнаглевшей:

— Уважаемая, а вам не тяжело будет переломанными руками зубы с асфальта собирать? Так что идите в жопу!

Тетка выпучила глаза и стала напоминать жертву базедовой болезни из медицинского справочника.

В квартире Галю развезло еще сильнее, и женщина окончательно потеряла осанку и лицо. Из последних сил держалась на ногах, пытаясь уцепиться взглядом то за трюмо, то за настольные часы в виде книги. Ее посеревшая кожа, утратив эластичность, напоминала вздувшийся паркет. Да и все тело отяжелело, словно куль с овсом. Ирка бережно обтерла ее лицо мокрым полотенцем и уложила в постель. Подоткнула одеяло. Задернула шторы. Галя мгновенно уснула, по-девичьи подложив под щеку кулак, а Ирка, вымыв от грязи обувь и выставив сушиться на балкон, включила телевизор и устроилась на самом краешке софы.

Мама проснулась через несколько часов. Девочка за это время съела два сахарных бутерброда и досмотрела «Московскую красавицу». Заметив, что она заворочалась, принесла не шибко вымытый стакан с водой и подождала, пока та выпьет, постукивая зубами о бортики. Затем обхватила себя руками и стала отчитывать, копируя не то бабу Шуру, не то учительницу в школе:

— Мама, ну что ты натворила? Как ты могла так опозорить нашу семью! Тебя видел весь двор: и соседка Зина, и тетя из кукольного театра и даже мальчик из второй квартиры. Ты валялась среди бела дня абсолютно голой. Без майки, без кофты, без трусов!

Галя сморщилась, чисто старая картофелина, и заплакала. Девочка примкнула к ее коленям, и они долго раскачивались, прощая друг друга. Мирились, держась за мизинцы. Ирка хрипло декламировала: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись». Потом толкаясь бежали на кухню, чтобы приготовить шоколадную колбаску. Пока мама жарила на сковородке орехи, Ирка старательно ломала печенье, отмеряла масло и молоко.

К вечеру семейство окончательно помирилось, и целых три дня в доме было ладно. Мама навела чистоту и перестирала занавески. Вынесла для проветривания на балкон все шубы и пальто. Вымыла пол под коврами и мебелью. Разобрала антресоли. Разморозила и отполировала холодильник, выбросив перемороженный хек и банку зеленого горошка, хранившиеся непонятно с каких времен. Начистила до блеска люстру и карниз. Напекла целую гору заварных пряников «Неженка».

Трезвая Галя считалась образцовой кулинаркой. По ее рецептам готовил весь двор, уточняя, как правильно закатывать синенькие, жарить цыбульники или рульку. Что бы она не стряпала — картошку, борщ, уху или кашу, — все выглядело эстетично и вкусно. Ирка всегда с интересом наблюдала, как та режет капусту. Будто под линейку. Пельмени Галя лепила исключительно вручную, без железной кругляшки, придуманной для ленивых хозяек, а селедочный салат нарезала по всем правилам английской поваренной книги. Свеклу, морковь и картошку крошила аккуратными кубиками, а не терла, как большинство, на терке.

Девочка обожала дни затишья после серьезных запоев. В доме снова начинали петь, печь капустные пироги, рассказывать о крысином кладе и бабушкиной сапожной заначке. Баловали ее конфетами из детской смеси и мороженого. Прогуливались вечерами вдоль «баварского» района. Когда позволяла погода, выезжали в лес за грибами-ягодами. Галя была заядлым грибником и всякий раз после дня, проведенного среди подосиновиков, белых и опят, готовила наваристый грибной суп и жареху.

Однажды к ним примкнула мамина подруга тетя Марина. Шумная, активная женщина, работающая в гостинице. Всю дорогу взахлеб рассказывала, почему у стойки администратора постоянно присутствует табличка «Мест нет», как на этом заработать и на что способны девушки из ближайшего Дома моделей. Угощала невиданным «Птичьим молоком, снисходительно поглядывала на водителя «Пазика» и про себя посмеивалась над модным дизайном кабины с выцветшими фотографиями популярных актрис и болтающимися чертиками, сплетенными из больничных капельниц.

В тот день на выходе из леса, прямо у железнодорожного переезда начался оглушительный ливень. Небо будто треснуло пополам и полилась холодная тяжелая вода. Тетя Марина не растерялась и мигом разделась догола, решив таким образом спасти одежду. Джинсы, рубашку, нижнее белье ловко связала в узел, зажала между ног и замерла памятником чекистам. Вдруг из леса высыпали такие же горе-грибники, пытающиеся удрать от дождища, и опешили, завидев голую аппетитную тетечку. Некоторые не могли сдержаться и хохотали во все горло. Тетя Марина старалась ничем не выдать своего смущения и демонстративно смотрела в другую сторону, как бы говоря: «Я что? Я лесом любуюсь. Каракатицами елками. Пнями. Тропами».

Когда дождь финишировал, тетя Марина триумфальным взглядом окинула мокрых Галю с Иркой и развернула свой сверток. Выматерилась, выудив абсолютно мокрые шмотки, старательно выкрутила и обреченно натянула на себя. Всю дорогу причитала: «Ну зачем я это сделала? И одежду не сохранила, и столько народу увидели мою толстую жопу».

Дед стал сдавать, когда Ирка перешла во второй класс. Резко похудел и достал из тюков Петькин пиджак, в котором тот заканчивал десятый класс. Неделями хандрил. Бабушка утверждала, что его хворь — от ненависти к несостоявшемуся зятю Илье. Ирка понимала, что речь идет о ее отце, и с интересом прислушивалась. Дед не выбирал выражений, считая того виновником всех бед. А кого же еще? Ведь Галя, родив ребенка, поначалу остепенилась. Носилась, как кошка с котенком, выцеловывала, тетешкала, называла Морковкой. Но стоило «кавалеру» один раз появиться на горизонте — все пошло прахом. Сорвалась с катушек и в этот раз окончательно.

Однажды дед строго прикрикнул на Галю, увидев Ирку без колготок. Девочка шлепала посиневшими пятками по ледяному линолеуму, а тот сделал замечание: «Что ты себе позволяешь? Ты мать или мачеха? Или, может, у тебя десяток детей, и ты не в состоянии за всеми уследить?» Галя, с утра не похмелившаяся, была на взводе и искала козла отпущения, а тут отец со своими нравоучениями:

— Ничего страшного, пусть закаляется. Помнишь, баба Фима рассказывала о цыганке, ехавшей в кибитке с новорожденным младенцем в сорокаградусный мороз? Малец укакался, а она вытряхнула пеленку, похлопала по попке снегом и снова засунула за пазуху. И ничего. Вырос небось и счастлив. Ворует кошельки на рынке.

Дед стукнул кулаком по столу:

— Не путай грешное с праведным! Тогда была война. Голод, нищета. Тогда дети мерли как мухи.

— А ты мне не указ. Понял? Ты своих воспитал? Воспитал. А мою не тронь!

Подобные стычки происходили ежедневно. Галя продолжала пить, а дед не терял надежды ее образумить.

В один из дней Ирка с мамой хозяйничали на кухне, доваривая рыбный суп. Девочка стояла на табурете и играла с кружочками моркови. Складывала из них сперва тропинку, затем гусеницу и ожерелье. Мама, подпоясанная полотенцем, пробовала варево на соль, смешно вытягивая губы трубочкой, а потом с задумчивым выражением лица отмеряла на ладони «белое золото». Неожиданно раздался странный звонок, ворвавшийся в прихожую некой заморской трелью. Короткие звонки чередовались с длинными и складывались в популярную мелодию. Галя уронила ложку. Прилипла к зеркалу и прошлась расческой по волосам. Схватила с серванта парадные духи и оросила декольте. Рассмеялась чужим смехом и полетела открывать, поправляя пышную грудь в синтетическом бюстгальтере. На пороге стоял мужчина. Модно одетый, загорелый, очень красивый. Трехлетняя Ирка, все это время бегающая за мамой хвостом, уставилась на парня во все глаза и поинтересовалась:

— Папа?

Тот скривился, выставил вперед ладонь, что означало «поговори с рукой», и подмигнул Гале:

— Привет. Собирайся.

Мама, не задавая вопросов, стянула с талии фартук и бросила его на пол. Наспех вымыла руки, переоделась в самое лучшее платье и прицепила к своим и без того густым волосам шиньон. Ирка таскалась за ней по пятам и цеплялась за ноги. Обнимала со всей силы и приставала с вопросом:

— Мамочка, а куда мы сейчас пойдем?

Та сбрасывала ее, словно обнаглевшего кота. Шикала:

— Ты остаешься дома. Не маленькая. Скоро придут бабушка с дедушкой. Вот тебе ватман, открытки, ножницы, клей. Делай, что хочешь. Хоть картину, хоть панно».

Затем выпорхнула, оставив после себя вкусный запах духов.

Сперва девочка носилась по комнатам, надеясь отыскать хоть кого-то живого. Плакала, размазывая по лицу клей ПВА. Стерегла у входной двери. Засовывала нос в щель и выла: «Мама, мама… мамочка». В подъезде сновали люди. Никто из соседей не посчитал нужным перекинуться с ребенком парой слов. Все торопились в свои норы, разогревать рассольники, жарить карпов, вываривать кухонные полотенца. Просиживать диваны. Смотреть фильм-концерт «Молдавские эскизы». Затем стемнело, и зашевелилась вешалка с длинным дедовым кашне. Шарф на глазах превратился в удава и подполз к ее ногам. Девочка из книг помнила, что удав может победить даже самого крупного тигра. За вешалкой ожили столы, табуреты, ковши. Заплясали безумный танец уличные тени. В дом проникли жигулевские клаксоны, вопли кошек с мусорной свалки и бас усатой дворничихи тети Зины. Ирку бил озноб, но кофту, как назло, надеть не удавалось. Рука промахивалась и попадала то в карман, то в капюшон.

Бабушка с дедом вернулись часа через три. Девочка за это время уписалась, ошпарила рот супом, наелась черствого хлеба, разложенного на батарее для котлет, и дважды упала со стола, набив приличную шишку. Все пыталась взобраться на подоконник, чтобы увидеть маму с тем чужим дядей. Помахать им рукой. Позвать обратно. Выбилась из сил, свернулась калачиком под обеденным столом и уснула. Дед, завидя жалкое зрелище, чертыхнулся, ударил себя по коленям, будто собирался танцевать гопак и полез в шкафчик за графином. Бабушка поставила на газовую конфорку кастрюлю, чтобы согреть воду. Ирка, услышав шум, едва не сошла с ума от счастья.

Галя заявилась утром: пьяная, развеселая, без одной туфли. Свалила в прихожей телефон, от его корпуса откололся кусок пластмассы. Затем рухнула на вешалку, и посыпались пальто, куртки, зонт с тяжелым набалдашником. Женщина глупо рассмеялась и завозилась в образовавшейся куче. Сделала несколько тщетных попыток встать, а потом махнула рукой и разлеглась, словно на лучшем пляже. Ирка проснулась и c воплями «Мама!» соскочила с кровати. Запрыгнула на нее и стала осыпать поцелуями. Они выпадали, словно из дырявого решета, оставляя на носу, щеках и шее влажные следы. Дед в это время на кухне хлебал из щербатой пиалы чай и прицеливался к бутерброду. Молча отложил ломоть хлеба, встал, оттащил Ирку от пропахшей алкоголем матери, передал бабе Шуре и только потом съездил дочери в ухо. Та ощетинилась, вскочила на ноги, приняв боксерскую позу:

— Ты на кого руку поднял? На свою родную дочь?

У деда задрожал подбородок и обвисшие морщинистые щеки:

— Как ты могла оставить ребенка без присмотра?

Галя рассмеялась ему в лицо:

— Вы посмотрите кто объявился! Воспитатель сраный! А где ты раньше был, когда я в тебе нуждалась? Хлебал портвейнчик? Оправдывался Леночкой, которая тебя даже не узнавала? Не отличала твою морду от кадки с фикусом? Ты меня тогда видел? Слышал? Замечал? А теперь собираешься указывать, как воспитывать собственную дочь?

Дед замахнулся, словно для пощечины, но та его опередила, расцарапав висок. Он чертыхнулся, и они сцепились, словно дворовые псы. Завязали из собственных рук и ног несколько узлов и покатились по полу. Бабушка заголосила «Ой, людоньки!» и кинулась разнимать, но, получив удар в солнечное сплетение, захрипела и отползла на безопасное расстояние. Ирка визжала сиреной и пыталась поймать маму за подол. Уберечь от дедовых размашистых ударов. На ее вопли никто не обращал внимания. Ефим с Галей продолжали возиться в темной прихожей, периодически промазывая и оставляя вмятины в стене. Тогда девочка подтащила к форточке тяжелый табурет и закричала:

— Помогите! А-а-а-а! Маму убивают!

Через десять минут во двор влетел милицейский бобик и скорая помощь. Кто-то из милосердных соседей набрал «02» и «03». Жильцы с любопытством вывалили из подъезда, боясь пропустить «бесплатное кино». Некоторые в ночных рубашках, с полотенцами, поварешками, помазками и горячими щипцами для завивки волос.

Деда и маму арестовали на трое суток. Бабушку увезли в больницу с сердечным приступом, а Ирку забрали к себе «артисты». Соседка работала в кукольном театре и умела имитировать разные голоса. К примеру, попугая, кошку и девочку Женю из мультфильма «Цветик-семицветик». Иногда звала своих шалопаев голосом Фрекен Бок, и тогда сбегалась вся детвора и прыгала у них под окнами. Просили «на бис» старуху Шапокляк или Вовку из Тридевятого царства.

Ирка, переступив порог их дома, нервно икала, но с интересом оглядывалась. На всех полках — перчаточные куклы и коробочки с диафильмами, напоминающие баночки с гуашью. Мультяшное зверье. Две репки и три плюшевых колобка. Кокошники, царские короны, парики. Носы, усы, чьи-то рога. У стены — разномастные ширмы. Да и пахло чем-то вкусным. Не то лимоном, не то розовой водой.

Весь день ее развлекали, как могли. Мальчишки показали диафильм «Малахитовая шкатулка» и трижды сыграли в домино. Дали пострелять из рогатки и покрутить ручку старой мясорубки. Затем пили чай с рогаликами и ужинали кукурузной кашей и сосисками. По очереди купались. Смотрели «Спокойной ночи, малыши».

Ночью девочка ворочалась. Плакала сквозь сон, а потом вскакивала и бежала к входной двери — вдруг маму отпустили. Тетя-кукольница сперва ловила ее в коридоре, заново укладывала, гладила по голове. Ирка засыпая крепко прижимала ее руку к своей щеке. Под утро хозяйка уже из детской не уходила. Сидела и молилась, прося облагодетельствовать всех несчастных детей Святым Духом.

На следующий день ее взяли в театр, разрешили поприсутствовать на репетиции и поиграть с куклой Гердой. Накормили в буфете морковной котлетой и напоили ячменным «кофе». Ирка послушно ела все, что давали, внимательно осматривала вестибюль с гардеробной и молчала. За три дня девочка не проронила ни слова.

В четверг вернулись присмиревшая мама и бледный надломленный дед. Тот первым делом расцеловал внучку и стал собираться к Шуре в больницу. Складывал в сумку белье, халат, тапочки жены. Плакал. Галя на скорую руку готовила маме суп и запекала яблоки. Развлекала дочь небылицами. Ирка прыгала на одной ноге, напоминая мультяшную обезьяну. Радовалась, что семья почти что в сборе.

Во время вечернего купания Галя на минутку выскочила за полотенцем, а потом вместо нее явился дед. Молча достал внучку из ванны, обтер, натянул пижаму. Она на очень неудобной ноте завизжала, требуя маму, а он изо всех сил прижимал ребенка к груди и шептал:

— Не жди, Ирочка. Не жди ее сегодня. Опять к папке твоему побежала, зараза.

После того инцидента дед Ефим и стал худеть. Сперва отказался от котлет и отбивных, объясняя, что с возрастом изменились вкусы. Раньше выхлебывал по две тарелки супа, обгрызая первым делом куриную ляжку, а теперь брезгливо вылавливал кость и швырял на салфетку. Жаловался на усталость и боль в районе пупка. Бабушка заваривала чабрец, ромашку и семена льна, только ничего не помогало. У деда удлинились лицо и руки, исчез огромный живот, и он за считанные месяцы из медведя превратился в Кощея.

Для порядка и самоуспокоения Ефим сходил в больницу и вернулся сам не свой. С порога выбросил докторские бумажки в ведро, налил рюмочку и опрокинул со словами: «Вот мы и приехали». Переселился на балкон и стал сутками изучать небо и хилый дребезжащий козырек. Механически перетирал пластинки и сморкался в клетчатый платок. Переставлял пустые грибные бочки. Курил и давил о блюдце едва начатые сигареты. Охранял Иркины сокровища. В обувной коробке находились самодельная рогатка из толстой ветки орешника и натянутого серого аптечного жгута, брызгалка, сделанная из бутылки из-под «Белизны», и большая лупа. С ее помощью бесстрашная внучка разжигала костры. Когда совсем перестал есть, трижды в день принимал по столовой ложке водку, пытаясь шутить: «Куда ж нам с грыжей да на елку?» Баба Шура плакала. Он требовал не реветь:

— Ты чего разводишь сырость? Думаешь, этим кого-то спасешь? Мне за тебя и за себя не страшно. Мы уже такое, второй сорт. Покоптили небо и будет. У меня за Ирку сердце болит. Останется совсем одна. Единственная надежда на Петьку, хотя поди знай, может, даже лучше определить ее в детский дом, чем под одну крышу с этаким монстром.

После таких бесед бабушка закрывалась на кухне и капала в чашку что-то мятное. Ирка запрыгивала ей на колени и целовала в виски. Рисовала волшебных фей, способных спасти их семью. И только Галя ничего не замечала, находясь в своем мире, никак не соприкасающимся с миром общим. Но после семейной драки и отсидки в милиции всюду таскала Ирку с собой: на сомнительные квартиры, пикники, сборища, бесконечные застолья, вылазки, гулянки и кутежи.

В один из воскресных дней они огромной разномастной компанией выехали в лес на шашлыки. Поначалу все с удовольствием возились с малышкой, показывая ей дятлов и белок. Считая пни, трогая мох, собирая колокольчики и трехцветную фиалку. Девочка сидела у самых высоких на плечах, ее передавали из рук в руки, словно трофей, любуясь рыжими кудрями, пухлыми щечками, россыпью веснушек. Илья даже несколько раз позвал: «Иди к папке», и у Гали трепыхнулось в груди сердце. Потом достали ящик водки, и градус настроения резко взлетел вверх. Работа заспорилась, а о девочке забыли. Занялись разведением костра, шампурами, поиском чистой воды. Одни настраивали гитары, нарезали помидоры, жонглировали луковицами, хомячили хлеб. Другие дурачились, стреляли дротиками, играли в чехарду, перепрыгивая друг через друга. Вдруг Галя истошно закричала. Ирки нигде не было, и никто не мог вспомнить, когда видел девочку в последний раз. «Запорожец», в котором малышка играла с шишками, оказался пустым. На заднем сиденье валялась только новенькая вязанная кофта с матрешками, сменные трусы с колготками, аккуратно завернутые в газету «Труд», да горстка сосновой коры.

Конец ознакомительного фрагмента.