Слабая женщина, склонная к меланхолии

Ирина Волчок, 2007

Бывшая свекровь считала Асю слабой женщиной, склонной к меланхолии. Ася и вправду была маленькая, тихая, молчаливая… До тех пор, пока не вырвалась на свободу. Пока не попала в круг людей умных, добрых и смелых. И сама стала такой же сильной, смелой, не боящейся ответственности за жизнь и здоровье других людей. То, что ее назвали колдуньей, не имеет никакого отношения к мистике. Все доброе колдовство – это просто умение умножать радость в мире.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Слабая женщина, склонная к меланхолии предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Глава 3

Впервые колдуньей Асю назвали соседи тети Фаины. Ася тогда уже начала работать в районной поликлинике. Кое-кто из соседей приходил к ней на прием. Потом домой стали приходить — чего, мол, по поликлиникам таскаться, если доктор рядом живет? Ася сначала сердилась. В самом деле, как люди простых вещей не понимают? Дома у нее — ни инструментов, ни оборудования, ни медицинских карт больных, ни помощников… Но постепенно смирилась.

В ее дом — вернее, в дом тети Фаины — люди шли не затем, чтобы она очки им подбирала. Чаще всего — за скорой помощью: мелкие, неопасные, но мешающие травмы, соринка в глаз попала, веко чем-то оцарапалось, какая-то насекомая тварь укусила. Постепенно у Аси и дома оказались кой-какие инструменты, перевязочный материал и медикаменты, необходимые для оказания первой помощи при таких пустяках. Пациенты, конечно, эти соринки в своем глазу пустяками не считали. Слух о докторе в соседнем доме ширился. Обрастал легендами о «легкой руке» и экстрасенсорных способностях. Людей приходило все больше. Исцеленные от песчинки в глазу благодарили, уходили, потом приходили с какими-нибудь смешными подарочками и приводили сватов, братьев, деверей или просто знакомых — новых пациентов, страдающих песчинкой в глазу. Тетя Фаина шоколадки и цветочки, которые самостийные пациенты несли Асе, забирала, но с самими пациентами вела себя сурово:

— Вы каким местом думаете, а? Человек весь день на работе, домой приходит — и опять до ночи работа! Сердца у вас нет! На каждого время тратит, силы тратит… Она ж все-таки не колдунья, чтобы в момент такую толпу вылечить! Она ж все-таки руками работает, а не волшебной палочкой машет!

— Да, — смиренно соглашались самостийные пациенты. — Не колдунья. Руками работает. Но руки-то у Аси какие! Куда там любой колдунье…

Но тогда о колдунье говорили еще так, вроде бы для красного словца. А после собаки титул стал практически официальным. Неоспоримым, как клеймо: колдунья.

Собака жила у соседей через дорогу. Огромный беспородный пес с характером как у вохра на пенсии. Не было ни одной проезжающей машины, которую бы он не облаял, ни одной кошки, за которой бы он не погнался, ни одного гостя, которого бы он согласился впустить в дом, и ни одного члена семьи, которого бы он слушался безоговорочно. Более-менее признавал хозяйку — она его все-таки кормила. Но и ей не позволял гладить себя — раздраженно отбрехивался и лез в конуру. Там хмуро пережидал, пока во дворе никого не останется, потом вылезал и опять начинал злобно облаивать машины, прохожих, воробьев, падающий с дерева лист и даже полотенце, сохнущее на веревке. Днем и ночью брехал, никакого покоя от него. Когда облаивать было некого — затевал собачьи скандалы. Высказывал ни с того ни с сего в адрес соседнего собачьего сообщества что-нибудь, наверное, страшно оскорбительное, сообщество тут же хором высказывалось в его адрес — и скандал на полчаса как минимум. Хозяева собак иногда тоже включались: «Да заткни ты свою шавку!» Тогда скандал длился дольше.

Поэтому, когда пес ни на кого не лаял двое суток, все, в том числе и хозяева, от внезапно обрушившегося на них блаженного покоя не сразу поняли, что он просто заболел. Хозяйка заглянула в конуру — там ли он вообще? Не жрет ничего. Пес был там, беспокойно возился, тер лапой морду, поскуливал… Вылез на зов, без интереса тронул носом миску с кашей, перешел к миске с водой, жадно вылакал всю воду, ожидающе поднял морду вверх. Тогда хозяйка и заметила, что у зверя один глаз закрыт, дорожка от слез — по всему носу. Уже стали придумывать, как везти его к ветеринару, но тут заметили Асю, которая возвращалась с работы. Сунулись к ней: посмотри больного. Она удивилась: это же собака, а не человек! Хозяйка пса обиделась: да какая разница? Больной — он и есть больной, национальность значения не имеет. Национальность, упомянутая в этом контексте, потрясла Асю до глубины души. Этот аргумент перевешивал все, даже паскудный характер неожиданного пациента. Ася зашла в дом за физраствором, инструментами, салфетками, каплями — и отправилась на вызов.

Пес лежал возле будки, положив морду на передние лапы, и раздраженно порыкивал на хозяйку, которая стояла рядом и растерянно спрашивала у него:

— Ну и как тебя доктор смотреть будет, если ты даже меня не подпускаешь? Что ж теперь — связывать тебя, что ли? Ты чего ругаешься, глупый человек? Лечить-то тебя надо, как ты думаешь?

— Не надо никого связывать, — сказала Ася, усаживаясь перед псом на траву. — Ему и так страшно… Газетки какой-нибудь не найдется? На землю постелить. Не догадалась захватить, привыкла, что всегда все на столе под руками лежит.

Хозяйка торопливо стащила с себя фартук, расстелила рядом с Асей, сама опустилась на колени, с дрожью в голосе спросила, не нужно ли чем помочь… Пес на хозяйку тявкнул. Все-таки на редкость склочный характер. Человек помощь предлагает, а он…

— Человек помощь предлагает, а ты вместо благодарности ругаешься, — упрекнула Ася пса, выкладывая на расстеленный фартук свой дежурный арсенал. — С твоей стороны это странно и даже противоестественно. Помощь, чтоб ты знал, — это многократное увеличение твоих сил и возможностей. Причем без всяких химических стимуляторов, что само по себе уже хорошо.

Она болтала, не особо задумываясь над смыслом слов, как всегда болтала, работая с детьми, стариками и особо нервными пациентами, а сама в это время подтягивала пса за ошейник, укладывала его морду к себе на колени и прикидывала, что можно было бы сунуть ему в зубы, если вдруг надумает кусаться. О, бейсболка сгодится. Сняла бейсболку, положила на колени прямо под песьим носом. Пес пока кусаться не думал, лежал смирно, помаргивал здоровым глазом, слегка вздрагивал ушами, тоскливо вздыхал. Хозяйка, стоящая рядом на коленях, кажется, не дышала.

— Слушай, а ты совсем не глупый человек, — сообщила Ася псу. — Мне кажется, что ты даже очень умный человек… И сила воли у тебя есть. Такая выдержка! Всем бы такую… Если ты мне не будешь мешать, то я не сделаю тебе больно.

Она примерилась, как половчее взяться за непривычно шерстистое веко, быстро и осторожно вывернула его и с облегчением вздохнула — глаз был цел. Склера поцарапана сильно, красная, раздраженная — какая-то дрянь колючая в глаз попала, вцепилась под верхнее веко, не хочет слезой вымываться… А вот она, дрянь колючая. Металлическая. Если железо — это мы мигом… Ага, железо, сразу магнитом снялось.

— Ай, — жалобно сказал пес. Но даже не шелохнулся.

— Чего это «ай»? — обиделась Ася. — Не обманывай, пожалуйста, тебе уже совсем не больно. Сейчас еще капли закапаю — и иди гуляй.

Пес, поднявшийся было на ноги, опять улегся на траву и положил башку к ней на колени.

— Молодец, — похвалила его Ася, промывая все еще слезящийся глаз физраствором и на всякий случай закапывая левомицетин. — Ты самый смелый из всех моих пациентов… Да, а как пациента зовут?

— Пациент, — странным голосом сказала сбоку хозяйка. — Раз пациент — так уж пусть Пациент и будет… А то ведь его никак не звали. Пес и пес.

Ася оглянулась. Хозяйка была белая как мел. Встретилась с Асей взглядом, с трудом перевела дух и призналась:

— Я так боялась… Ой, я так боялась! Думаю: как тяпнет сейчас за руку… Он ведь и так никого не подпускает. А тут еще больной… Асечка, вы колдунья, что ли? Ведь он вас как слушает, как слушает! И все понимает. Ведь понимает, правда? Я же вижу, что понимает! Нет, вы точно колдунья. Настоящая волшебница.

«Волшебница» — это было бы, конечно, предпочтительнее. Но почему-то не прижилось. А «колдунья» — прижилось. Да так прочно, что и в поликлинике, где она тогда работала, ее стали называть колдуньей. А когда сам Плотников к себе работать позвал, Ася пришла в отделение с уже навсегда приросшим к ней прозвищем. Иногда это страшно раздражало. Все-таки очень много было таких, кто всерьез верил в ее сверхъестественные возможности. Ждали и даже требовали от нее таких чудес, которых не ждали и не требовали от самого Плотникова. Разуверить никого было невозможно. Махровую дремучесть Ася не любила. Но дремучий пациент или вполне вменяемый — он ее больной, национальность значения не имеет.

А иногда эта дурь даже помогала. А все Светки-на склонность к мистификациям. Такой имидж ей обеспечила, что одно упоминание о том, что Ася Пална может, не дай бог, расстроиться, мгновенно пресекало любую истерику, купировало предоперационные и постоперационные психозы и наводило железную дисциплину. Светкиному внушению оказались подвержены не только пациенты, но даже персонал. Именно благодаря Светке авторитет у Аси в отделении был непререкаемым. Ася только одного не могла понять: почему Светка, выдумавшая и распустившая все эти легенды, и сама в них верит? Иногда вдруг просила:

— Потрогай мне голову. Вот здесь.

В первый раз Ася Светкину голову послушно потрогала, а потом уже поинтересовалась:

— А что такое с твоей головой?

— Болит, — ответила Светка. — То есть болела. Ты потрогала — и все прошло. Спасибо.

Ася тогда рассердилась, долго рассказывала Светке о вреде суеверий, стыдила за махровую дрему-честь, советовала померить давление, съесть табле-точку и вообще сходить к врачу. Лучше всего — к психиатру. Светка пререкалась:

— Подумаешь — давление! Подумаешь — таблеточка! Подумаешь — врачи! Что они понимают, эти врачи? Ты вон только потрогала — и все прошло.

— Свет, ты думаешь, что говоришь? — обиделась Ася. — А я, по-твоему, кто?

— Ну да, ну да, — согласилась Светка с готовностью. — Ты врач, а как же… Но ведь не как остальные всякие-прочие. Ты ж еще и колдунья. Да ты не скрывай, это уже все знают, чего там…

— Ты же сама это и выдумала! — сердито напомнила Ася. — Сама выдумала, сама всем растрепала, а теперь, выходит, сама же и поверила!

Свет, это массовый психоз. Неужели не понимаешь?

— Понимаю… — Светка сделала выражение лица типа «обижаешь, начальник». — Чего ж тут непонятного? Массовый психоз, конечно… Только голова-то у меня уже не болит. Ты потрогала — и все прошло. Сразу. Вот тебе и не колдунья.

Ася так и не поняла, поддалась ли Светка массовому психозу или, по обыкновению, дурака валяет. Но когда ей подставляли головы, или плечи, или локти, или спины: «Потрогай вот здесь, болит», — уже без раздражения трогала, выслушивала: «Спасибо», отвечала: «На здоровье» — и о махровой дремучести больше не думала. Ну, верят люди — и верят, что ж теперь… Пусть, раз им это помогает. Про себя-то она все знала. Какая колдунья? Смешно. Однако при необходимости это всеобщее дурацкое мнение о себе использовала на полную катушку. Вернее, чаще Светка это всеобщее дурацкое мнение об Асе использовала на полную катушку. Для пользы дела — почему бы и нет? Ася ей при необходимости подыгрывала. И медсестры подыгрывали, и санитарки, и врачи, и баба Женя, и даже сам Плотников. Светка считала, что не подыгрывают, а по-настоящему верят. Асе удобней было думать, что все-таки подыгрывают. Совсем неудобно было бы думать, что в колдовство могут верить ее коллеги. Особенно сам Плотников.

В дверь заглянул Плотников. Легок на помине.

— Ася Пална, у вас найдется минутка? Примерно на полчаса…

Наверное, ребенка привезли. Почти со всеми детьми работала Ася. Считалось, что они ее не боятся. Считалось, что она любого из них может успокоить за пару секунд. Считалось, что она никогда не сделает больно… В общем, считалось, что она колдунья. Вот еще крупное неудобство от дурацкого мнения. Асе с детьми работать было трудно. Всем, конечно, было трудно с детьми работать, и все при возможности старались от этого увильнуть. Законная возможность увильнуть — наличие в отделении Аси. А ей увильнуть никакой возможности не было. Ай, что ж теперь… Ладно еще, что требуется минутка всего на полчаса. Это значит, что травма пустяковая. Может быть, даже и не травма. Может быть, просто соринка в глаз попала, но ребенок в руки никому не дается.

— Мальчик, девочка? — деловито спросила Ася, убирая истории болезней со стола в шкаф. — Сколько лет? Сильно нервничает? Как зовут? Я сейчас…

— Скорее мальчик, чем девочка… — Плотников оглянулся, открыл дверь пошире, вошел в ординаторскую и опять оглянулся: — Нет, что это я… Конечно мальчик, однозначно — мальчик, без всяких сомнений. Я не знаю, сколько ему лет. Но большой уже. Даже очень большой, я бы сказал — огромный… А нервничает сильно. Мне так кажется. Однако пытается это скрыть. В смысле — нервы. У него это хорошо получается. В смысле — скрывать…

Ага, у Плотникова хорошее настроение. А с чего ему быть плохим? Экстренных сегодня пока не было — тьфу, тьфу, тьфу, на прием пришли те, кого он сам оперировал, там вообще никаких гадких неожиданностей быть не может… Больной из пятой палаты — выше всяких похвал, и даже то, что он получил фингал вокруг правого глаза после операции, не угробило работу Плотникова. Вот интересно: как появление фингала объяснил Плотникову квадратный?

— А имя мальчика я не знаю. Виноват… — Плотников сделал выражение лица типа «и ничего не виноват», опять оглянулся на дверь и спросил: — Майор, а как тебя зовут-то? А то правда нехорошо…

Квадратный боком, правым плечом вперед, протиснулся в дверь, остановился и несколько растерянно сказал:

— Так майор Мерцалов… Илья Алексеевич Мерцалов.

— Красивое имя, — одобрительно сказала Ася. — Сами выбирали?

Плотников ехидно хихикнул. Квадратный совсем растерялся:

— Нет, ну как… Мне ж такое присвоили…

— Вместе со званием? — уточнила Ася. — Неплохо, неплохо. У вашего начальства хороший вкус.

— Да не, это не начальство. Это родители… — квадратный сделал выражение лица типа «конечно, простого мента каждый может обидеть».

— Чьи родители? — Ася сделала выражение лица типа «давайте не будем о простых ментах».

Плотников опять ехидно хихикнул. Квадратный едва заметно ухмыльнулся и хитро блеснул глазами, чуть не выйдя из образа, но тут же спохватился и прочно вошел в образ по самое темечко:

— Так мои личные родители. То есть персональные.

Ага, в несознанку ушел. Напрасно. А ведь по роду занятий должен знать, что чистосердечное признание…

— Я ж предупреждал! — Плотников обернулся к квадратному с выражением лица типа «старших надо слушать». — Анастасия Павловна видит на три метра под землей. Это если не присматривается. А если присмотрится — то и на все двенадцать… Ладно, шутки шутками, а на вашем месте я бы рассказал ей больше, чем вы мне рассказали… — Обернулся к Асе, виновато развел руками, сделал выражение лица типа «так уж получилось» и просительно добавил: — Ася Пална, поговорите с майором, пожалуйста. Может, как-то все… систематизируется. А то хоть больных эвакуируй, честное слово…

Плотников ушел, тихо закрыв за собой дверь, в коридоре кому-то строго сказал: «К Асе Палне не лезть!» Квадратный поднял брови, сделал выражение лица просто дурацким и подозрительно спросил:

— Так кто тут главный-то? Он тут главный или вы?

— Тут баба Женя главная, — хмуро ответила Ася. — Потому что она всех кормит… Ладно, господин майор, предлагаю считать главным здравый смысл. Так что сядьте вот на этот стул, он железный, и расскажите мне о своих проблемах и сомнениях. Возможно, я действительно сумею помочь.

Квадратный осторожно уселся на стул, качнул головой и с интересом спросил:

— А вы правда ведьма?

— Кто вам сказал? — возмутилась Ася. — Это гнусные инсинуации. Как вы можете верить глупым сплетням? Во-первых, не ведьма, а колдунья. Во-вторых, ни ведьм, ни колдуний не существует в природе. В-третьих, это к делу не относится. Я ответила на ваш вопрос? Теперь, если вам не трудно, ответьте на мой: что происходит?

— Мне тоже хотелось бы это знать, — серьезно сказал квадратный. — Многим хотелось бы это знать… Я для того и приехал, чтобы выяснить. А тут вон чего — Гонсалес опять в больнице. Да еще с глазом. Очень неудачно получилось.

— С глазом — это удачно, — строго поправила его Ася. — Неудачно — это когда без глаза. Если можно, уточните один момент: что значит «опять в больнице»? У нас он впервые.

— Ну да, с глазом — это у него впервые, — согласился квадратный. — Раньше все больше с переломами попадал. Ну, еще с ножевым ранением однажды. Так что не к вам, конечно. За последние полтора года его пытались убить четыре раза… Может быть, больше, но другие попытки неизвестны, потому что, так сказать, не оставили материальных свидетельств. А он молчит.

Вот тебе и на… Оказывается, все гораздо хуже, чем она думала. В ее тихом, уютном, чистом отделении — человек, за которым охотятся убийцы! Вот почему сюда целую армию согнали. Конечно, маразм, она это сразу поняла. Только оперированных старушек распугивают. А настоящему убийце ничего не стоит прийти в отделение. Под видом посетителя. Под видом пациента, ожидающего приема. Под видом врача из другого отделения, наконец. Это же все каждый день по телевизору показывают. Что ни фильм — то пособие для начинающего киллера. Эти-то что своей головой думают? Охранники! Больного наручниками к кровати приковывают! Сидят всей толпой с автоматами на изготовку в одной палате! А под ударом — все отделение! Не говоря уж о том, сколько грязи нанесли. И еще нанесут.

— Мы думали, что заключенного после операции можно будет поместить в тюремную больницу, — сказал квадратный, будто отвечая на ее мысли. — Там понадежнее было бы. Но Игорь Николаевич говорит, что это исключено. После такой операции необходимо постоянное наблюдение врача, перевязки, процедуры, уколы какие-то особые. В общем, он запрещает перевозить Гонсалеса в тюремную больницу. А здесь у вас просто проходной двор. Эффективную охрану организовать практически невозможно. Тем более что никто, кроме стариков в наряде, не посвящен в суть дела. Все уверены, что сторожат опасного преступника. Очень опасного… Убийцу. Я тоже до приезда сюда мало чего знал. Материалы дела очень… неподробны. Да и нестыковок много. Конечно, мне здесь помогают. Но… чужая земля. Я пока не знаю, с кем можно… То есть кто из местных…

Квадратный замолчал, отвел глаза и тяжело вздохнул.

— Ясно, — нарушила молчание Ася. — Вы пока не знаете, кто из местных — редиска, а с кем можно пойти в разведку… Знаете, господин майор, давайте-ка с самого начала и поподробнее. Если это не государственная тайна.

— Сначала — это почему я приехал? — неуверенно спросил квадратный.

— Насколько я поняла, это уже ближе к концу… — Ася сделала выражение лица типа «сейчас двойку поставлю». — Сначала — это: во-первых, кто такой этот Гонсалес; во-вторых, за что и давно ли он сидит; в-третьих, почему, если на его жизнь уже четыре раза покушались на протяжении полутора лет, вы обратили на это внимание только что; в-четвертых, почему вы приехали на чужую землю, как вы это назвали; в-пятых… Впрочем, остальные пункты — по ходу дела. Вы запомнили вопросы?

— Да… Кто такой, за что сидит… Вы разве не знаете? Я думал, все уже знают. Сегодня даже в какой-то местной газете информация была, что опасного преступника оперировал сам Плотников.

— Я газет не читаю, — нетерпеливо сказала Ася. — Я привыкла информацию из первоисточников получать. По возможности — в неискаженном виде. Вы можете в неискаженном виде информацию излагать?

— Так точно, — обреченно доложил квадратный. И стал излагать информацию.

Сергей Константинович Гонсалес, семьдесят девятого года рождения, образование высшее, ранее несудим, москвич, владелец спортивного клуба, тренер по каким-то восточным единоборствам, отец — военнослужащий, мать — преподаватель… По всему — очень благополучный сын из очень благополучной семьи. Но не единственный сын. Был в семье еще младший, не такой благополучный. То есть — совсем не благополучный. В шестнадцать лет бросил школу, о чем родители узнали только через месяц: мать случайно встретила на улице классную руководительницу, та между делом выразила сожаление, что такой способный мальчик зачем-то пошел учиться на каменщика. Или на штукатура-маляра, она уже не очень точно помнила, что он говорил, забирая документы… Мать пришла домой и рассказала отцу последние удивительные новости. Отец устроил сыну допрос с пристрастием. С применением моральных пыток в виде угроз лишить младшенького вполне пристойных карманных денег и вдобавок сообщить старшему брату о его поведении. Под моральными пытками младшенький чистосердечно признался, что чихать он хотел на школу, на родителей и даже на старшего брата, а карманные деньги, которые выдавали ему родители, пристойными ни в какую погоду не считает — он сам уже сейчас в десять раз больше может заработать. Пока отец рассказывал о долге перед семьей и обществом, а мать пила корвалол, младшенький взял свою сумку, вытряс из нее несколько долларовых сотен, сказал, что остальной долг семье вернет постепенно, и ушел из дома. Родители кинулись за помощью к старшему. Тот искал брата неделю. Нашел в каком-то ночном клубе. Сразу брать за ухо и возвращать к родным пенатам не стал. Он не понимал, почему младшенький ушел из дома. Семья была дружная, жили в достатке, родители были любимыми и любящими. Никаких причин для ухода не было, но, тем не менее, пацан ушел. Старший осторожно понаблюдал за младшим. С ужасом заподозрил наркотики. С еще большим ужасом понял, что похоже не на употребление, а на распространение. Пока думал, каким способом можно вынуть младшенького без риска для его жизни из этого бизнеса, младшенький от наблюдения ушел. Опять пришлось искать. Нашел почти случайно, на Курском вокзале, чуть не потерял из вида, однако все-таки заметил, что младшенький садится в поезд южного направления. Покупать билет было уже некогда, прыгнул в соседний вагон тронувшегося поезда, с три короба наврал проводникам про семейные обстоятельства, раздал в разные руки в общей сложности четыре тысячи рублей, выяснил, в каком купе едет младшенький, и попросил проводников устроить его самого в соседнем. Всю ночь не спал — боялся, что брат выйдет где-нибудь на полдороге. Брат вышел на конечной станции. С довольно большой спортивной сумкой. В черных очках. В шесть утра. Заметно нервничал, без толку крутил головой, надолго задержался у газетного киоска, уставясь сквозь черные очки в стекло. Ничего не купил, провожаемый подозрительным взглядом зевающей продавщицы, пошел в здание вокзала. Точно — вляпался… Старшему брату казалось, что не только ему, но последней уборщице совершенно ясно: пацан не просто так надел черные очки в шесть утра, не просто так вертит головой, не просто так нервничает. Пацан по уши вляпался в криминал, и долг каждого законопослушного гражданина… Ну и так далее.

На вокзале к младшему подошли четверо парней лет по двадцать пять. Старший решил: все, сейчас братишку повяжут. Но парни повели себя дружелюбно, пожали младшенькому руку, похлопали по плечу, взяли у него сумку, все вместе вышли из здания вокзала, смеясь и о чем-то болтая. Младшенький перестал вертеть головой, снял черные очки, тоже болтал и смеялся. Старший пошел за веселой компанией, на ходу прикидывая, что делать, если все они сейчас сядут в машину и уедут неизвестно куда. Увидел двух милиционеров у входа, решил уже обратиться к ним, но тут веселая компания в полном составе свернула от входа налево, и он опять чуть не потерял из вида младшего брата. Кинулся вслед за компанией, заметил, что ни в какую машину никто не сел, все гурьбой шли через площадь, в проулок между левым крылом длинного вокзального здания и старым жилым домом. Несмотря на ранний час, народу возле вокзала было много — и на привокзальной площади, и на троллейбусной остановке, и в том проулке. Поэтому он пошел за компанией, постепенно подходя все ближе. Собирался догнать, поравняться, оглянуться, удивиться и сказать что-нибудь вроде: «О, привет! Сто лет тебя не видел. Как жизнь?» А потом — по обстоятельствам. Эти четверо — не противники, если у них нет оружия. Да если даже есть — все равно не противники.

Компания свернула за левое крыло здания вокзала, он прибавил шагу, свернул следом — и почти наткнулся на высокий забор из серого шифера. Повертел головой, заметил пролом в шиферном заборе, торопливо направился туда. За забором были железнодорожные пути, свалка слева прямо рядом с путями и мост справа над путями. Компания шла к мосту. Младший брат шел в центре компании. Один из парней отстал, полез под куртку, под мышку, потом — в правый карман куртки, что-то вытащил, стал деловито вертеть в руках. Глушитель на ствол навинчивал. Но это старший понял только тогда, когда убийца спокойно, как в тире, поднял руку с пистолетом…

— Пашка, ложись! — заорал старший брат и прыгнул вперед.

Пашка вздрогнул, оглянулся — и стал падать. И убийца стал падать — старший брат в прыжке сбил его на землю, сломал его, наверное, даже убил, но сейчас он думал только о том, что — поздно. Пашка все падал и падал, и смотрел виноватыми глазами, и медленно открывал рот, будто хотел что-то сказать, или воздуха ему не хватало, или он просто удивлялся… А те, которые были рядом с ним, одинаково ощерились и одинаково полезли под свои одинаковые куртки, и тогда он понял, что их обязательно надо остановить, вдруг Пашка еще живой, вдруг его можно спасти, а если их не остановить — они его убьют. Двух, которые первыми выдернули пистолеты из-под мышек, он остановил сразу. Они не были ему противниками, даже с пистолетами. Тем более что оба они собирались стрелять сначала в Пашку. Так ему показалось, потому что оба они, уже с пистолетами в руках, оглянулись на Пашку. Прыжок, удар ногами — по одной ноге на каждого, — и оба отлетели к опоре моста, впечатались в бетонную поверхность спинами и затылками, мешками свалились на потрескавшийся асфальт. Третий, который нес сумку, удирал вдоль путей. На бегу обернулся и два раза выстрелил. Споткнулся, чуть не упал, выронил пистолет, но подбирать его не стал, побежал быстрее. Он бы его догнал, конечно. И сбил бы с ног, и поломал бы, и даже, может быть, убил бы. Но тут младший брат тихо сказал за спиной: «Сережа». Он не стал догонять того, с сумкой. Пашка был живой. Ему нужна была помощь. Он сел рядом с ним на землю, положил его голову к себе на колени, вынул телефон и долго пытался вызвать «скорую помощь». Наконец дозвонился. Не знал, как объяснить, куда надо ехать… Рассказывал, что это за левым крылом вокзала, где шиферный забор. Его спрашивали, какой вокзал он имеет в виду. Он сказал, что железнодорожный. Его спросили, знает ли он, сколько в Москве железнодорожных вокзалов. Он сказал, что это не в Москве. Ему сказали все, что о нем думают, и повесили трубку. Как вызвать местную «скорую помощь», он не знал. Он сидел на земле, смотрел, как тот, который удрал с сумкой, садится в маленькую спортивную машину, раскрашенную под божью коровку, и уезжает. Думал, почему не появляется милиция. Тот, который уехал на божьей коровке, стрелял два раза. Вокзал рядом, там полно милиции. Выстрелы должны были услышать. Милиция должна появиться быстро. И вызвать «скорую». И тогда Пашку спасут.

Милиция появилась быстро, минуты через три после выстрелов. Божья коровка даже еще не скрылась за углом старого кирпичного здания, стоящего в полутораста метрах возле железнодорожного тупика. Он показал: вон машина, в ней четвертый уезжает. Ему посоветовали не лезть не в свое дело. Он сказал: «скорую» надо, Пашка ранен. Ему надели наручники. Когда уже увозили, он увидел, что «скорая» все-таки приехала. Потом узнал: опоздали.

«Сопротивление органам правопорядка» получилось так. Задержанный сидел в наручниках и отвечал на вопросы. На вопрос «Кто стрелял?» ответил, что из пистолета без глушителя стрелял тот, кто удрал на маленькой спортивной машине, раскрашенной под божью коровку. Легко найти, вряд ли таких машин в небольшом городе много. Скорее всего, одна, тем более такая дорогая. Органы правопорядка в смятении переглянулись. Один быстро шагнул к нему, замахнулся автоматом: «Не бреши!» Он инстинктивно выставил блок, поймал ствол автомата короткой цепью наручников, слегка дернул, повернул — автомат отлетел в сторону, по пути задев прикладом челюсть хозяина. Менты немножко попинали его ногами. Он мог бы и со скованными руками уложить их всех за минуту — их всех и было-то всего пятеро, — но сопротивляться не стал. Они же думали, что он преступник. К тому же он все время ждал известий о Пашке.

Следствие провели стремительно. Суд прошел за полчаса. Его приговорили к четырем годам за превышение необходимых мер самообороны. Те трое, которых он убил, были в розыске за разбой и сбыт наркотиков. Но он же их убил, а они его даже пальцем не тронули. К тому же — сопротивление органам… А того, который удрал, не нашли. Дорогая спортивная машинка, раскрашенная под божью коровку, в городе была одна. Но десять свидетелей показали, что в указанное время она смирно стояла в автомастерской без двух колес, так что никуда ездить не могла. Еще десять свидетелей показали, что хозяин машины в указанное время в пятидесяти километрах от города, на даче у приятеля, кушал шашлык и слушал музыку, так что ни за каким вокзалом ни бегать, ни тем более стрелять не мог. И пистолета, который выронил убегавший, так и не нашли. Потом в материалах дела вообще не оказалось никаких упоминаний ни о машине, ни о пистолете, ни об убежавшем с сумкой.

Первый раз заключенного Гонсалеса пытались убить через месяц после его появления в колонии. Вроде бы случайно, в общей драке. В общей драке заключенному Гонсалесу всадили в спину нож. Остальные участники общей драки, девять человек, получили переломы и травмы примерно одинаковой степени тяжести. Один не выжил. Двое остались инвалидами. Выжившие показали, что всех их поломал заключенный Гонсалес. Один. Голыми руками. С ножом в спине. Им просто не поверили.

Второй раз в общей драке участвовали уже пятнадцать человек. С железными прутьями арматуры, трое — с кастетами. В общей драке заключенный Гонсалес получил переломы трех пальцев левой руки, поэтому остальные участники общей драки отделались легко — все остались живы, никто не стал инвалидом, а четверым удалось удрать вообще невредимыми. О заключенном Гонсалесе пошли легенды.

В третий раз никаких общих драк не было, был несчастный случай на стройке, где работали заключенные. Из оконного проема второго этажа на заключенного Гонсалеса ни с того ни с сего свалился короб с кирпичами. Заключенный Гонсалес услышал движение над головой, поэтому от основного содержимого короба сумел увильнуть каким-то противоестественным способом. Никаким естественным способом он увильнуть не смог бы, как потом говорили свидетели. Но два кирпича его все-таки достали: один только оцарапал плечо, а другой перебил ключицу.

А вот сейчас — травма глаза. Проникающее ранение, да. Тоже вроде бы несчастный случай, и тоже на стройке. Что-то они там поднимали вшестером. Тяжелое. Один из поднимающих решил использовать в качестве рычага гвоздодер. Но нечаянно попал этим гвоздодером заключенному Гонсалесу в глаз. Похоже — действительно нечаянно. В глаз попасть не хотел, хотел по темечку. Заключенный Гонсалес от прицельного удара опять увернулся каким-то противоестественным способом: стоял к гвоздодеру спиной и замаха видеть не мог. Однако увидел, прыгнул в сторону, обернулся как раз в тот момент, когда гвоздодер рассадил ящик в том месте, над которым он только что стоял. У того, с гвоздодером, была хорошая реакция: он не удивился, не стал терять времени, а опять поднял гвоздодер и кинулся на заключенного Гонсалеса. В глаз все-таки попал, но только потому, что один из свидетелей очередного несчастного случая на стройке внезапно свалился заключенному Гонсалесу под ноги, сильно толкнул под колени, вцепился зубами в икру… В общем, отвлек на целую секунду. Удар гвоздодером получился не очень сильным, но точно в глаз. Почти точно. Тоже отвлек на пару секунд. Поэтому при несчастном случае на стройке в этот раз инвалидность заработали только двое: тот, который махал гвоздодером, и тот, который падал под ноги. Остальные успели удрать. Заключенного Гонсалеса отвезли к самому Плотникову. Надели наручники. Руки на всякий случай — за спиной. Дань уважения.

— Очень интересно излагаете, — похвалила Ася рассказчика. — Образно и даже трогательно. Логике повествования противоречит только одно обстоятельство. Откуда вы знаете такую массу мельчайших деталей? Вплоть до цвета шиферного забора. Не говоря уж о машине и пистолете, которые, как я поняла, в материалах дела вообще не упоминаются. И сколько тысяч он раздал проводникам… И как звонил в «скорую помощь»… И как выбил автомат из рук мента… прошу прощения — вашего коллеги… Да и детальное описание драк… Вы же не были их свидетелями?

— Работаем, — уклончиво ответил квадратный и сделал выражение лица типа «эту тайну я унесу с собой в могилу». — Я ж все-таки не один приехал.

— Да что вы говорите?! — радостно удивилась Ася и сделала выражение лица типа «я ни разу не смотрела детективных сериалов». — Не один — это утешает и даже радует. Тогда объясните мне, пожалуйста, почему, зная все обстоятельства дела довольно точно, вы водите больного Гонсалеса в наручниках и под дулами автоматов? И сами ходите за ним с таким видом, как будто готовитесь ловить сорвавшуюся с цепи бешеную гориллу? И приковываете больного к кровати наручниками! Это человека, который, судя по вашим же словам, до сих пор жив только потому, что имел возможность защищаться! Эта линия вашего поведения как согласуется с тем, что вы мне рассказали?

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Слабая женщина, склонная к меланхолии предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я