300 дней и вся оставшаяся жизнь

Ирина Волчок, 2020

Уходя в армию, Генка был уверен, что для его любви к Инночке не может быть никаких препятствий. Ни то, что Инночка его начальник, ни то, что она намного старше, ни ее почти взрослый сын… И даже то, что она не ответила ни на одно его письмо, не вызывало в нем сомнений в том, что она его дождется. Но с изуродованным лицом и беспалой рукой он не мог показаться ей на глаза. А Инночка просто не заметила, что он изуродован… Любовь слепа. Слепа? Да ничего подобного. Любовь умеет видеть главное большую душу, большое сердце, большую ответную любовь.

Глава 10

Тигру звали Олесей, и со вчерашнего вечера (Владикавказ, Владикавказ, на девяносто процентов!) Инночка готова была если уж не танцевать от счастья, то напевать — и тихо, про себя, периодически напевала. С Олесей они сегодня встречались в обеденный перерыв, в том же самом «Погребке». Вечером толком им поговорить не удалось — по офису толкались какие-то лощеные типы в придурочно-ярких галстуках, и Тигра с совершенно каменной мордашкой — какое дикое словосочетание пришло в голову, но ведь именно мордашка, жутко симпатичная, к слову, и именно каменная от наличия типов с их галстуками, — так вот, вчера вечером Тигра успела шепнуть:

— Звонок был сделан из Владикавказа, вероятность девяносто процентов…

— У тебя перерыв во сколько? С двух до трех? Встречаемся завтра в «Погребке», знаешь? — тихо сказала Инночка, глядя в сторону. — Угощаю…

…И вот теперь они с Олеськой сидели на темных лавках «под дуб» за однопородным широченным столом и шептались как заговорщицы, сблизив почти одинаково русо-рыжие головы:

— Меня бы не просто уволили, — нервно, торопливо и почти беззвучно шептала Тигра-Олеська. — Меня бы расстреляли! А потом съели. А потом долго бы над косточками глумились… Это хорошо еще, что я компьютерно грамотная и, кажется, грамотно замела все следы. Вообще-то аналогичные процедуры возможны лишь согласно постановлению суда… Ну, рассказывай, кто он тебе? Муж?

А действительно, кто он ей? Сопляк и извращенец, который по недоразумению затащил ее к себе в постель. И уехал на войну. И мотает ей нервы. По километру в день. То своими шальными письмами, то черной и тягучей, как смола, неизвестностью.

— Наверное, правильно сказать — любимый… — отважилась наконец сказать Инночка.

— Офицер? И хорошо он зарабатывает в своих трупоездочках? — Олеське явно понравилось словечко.

— Да нет, солдат.

— Контрактник? Слушай, они же все чокнутые на своей войне, просто повернутые. Ты такая, вся гламурная, на фиг он тебе нужен?!

Инночка поняла, что Тигра-Олеська — настоящая тигра в душе, и что она просто так не отстанет. А еще Олеська совершила ради абсолютно незнакомой Инночки должностное преступление, карающееся расстрелом с последующим глумлением. А еще она устала без конца ковыряться в себе и своих чувствах, устала от припадков то острой тоски, то не менее острого раздражения, то уж совсем острой щенячьей радости…

Синдром поезда? Почему бы и нет, не с мамой же всей этой историей делиться, пусть уж зэков костерит… Незаслуженно.

— Тебе сколько лет, Олеська?

— Двадцать два! Скоро будет…

— Тогда ты меня вряд ли поймешь.

— Почему?

— Потому, что мне тридцать три, — тут Олеськины глаза и рот моментально округлились, — у меня четырнадцатилетний сын, мама-пенсионерка и еще куча проблем. Он, видите ли, меня любит! Придурок малолетний.

— Почему малолетний?

— Потому, что я на десять лет старше. Потому, что мы проработали почти два года за соседними столами, а я ни черта о нем не знаю, кроме того, что он классный, просто потрясающе талантливый компьютерщик. И он меня любит. И еще у него невообразимое чувство композиции. И еще просто невероятно потрясающе целуется. И я не могу — вот уже четыре месяца — выкинуть все это из головы. А он мне пишет. По письму в день. Иногда по два. И я устала смеяться и плакать над этими чертовыми письмами!

Инночка задумчиво стряхнула пепел. Что-то курить она стала, как портовый грузчик. Или пьяный лесоруб. Скоро мама начнет задавать ненужные вопросы. Поднять глаза на Олеську было не то чтобы стыдно, а так, как будто ее стошнило на виду у всех, например в трамвае.

— И-инка, как я тебе завидую! Вот бы мне такую любовь! С письмами. И чтобы ждать, и чтобы опасно! Где хоть ты его выкопала такого?

— Не знаю. Наверное, это он меня выкопал… Точно, я — ископаемое.

На этой минорной ноте новоиспеченные подружки и расстались, обменявшись телефонами.

Инночка отправилась домой: во-первых, переодеться перед ужином с Терпилой. Надо и вправду определиться, как его называть, дернул же черт за язык с этим дурацким брудершафтом. Во-вторых… Во-вторых, ей надо было, как бы это сказать, подзарядиться что ли? Плевать, что новых писем нет, старые ее вполне устраивают. Ведь с ним все в порядке, она знает точно. А письмо… Любое письмо с любого места.

«С тобой удивительно хорошо работать. Это потому, что приятно просто находиться рядом. Больше всего я люблю авралы. Нетрудно догадаться, почему: к позднему вечеру ты устаешь, начинаешь ходить по кабинету, смотреть в монитор из-за моей спины. Близко-близко. Я чувствую твои духи, а иногда и тепло. И тогда я впадаю в ступор. А ты думаешь, что я устал и выгоняешь меня из-за компа на перекур. Обидно!..»