Кавказский роман. Часть II. Восхождение

Ирина Викторовна Буторина

Вторая часть трилогии – «Восхождение» повествует о периоде истории страны между двумя войнами: Отечественной и Кавказской. В ней рассказывается о судьбе Гейдара – сына Лейлы. Он красив, талантлив и страстен. Споткнувшись о нелюбовь заносчивой русской девушки, делает все, чтобы доказать всем, что он настоящий мужчина, и совершает восхождение от паренька из горного села до сияющих вершин признания и богатства в Москве. Стоят ли полученные результаты тех усилий, которые он затратил на путь вверх?

Глава 2. Первая любовь

Гейдара направили служить в соседнюю часть, в которой недавно появился новый командир — полковник Воронов, которому был нужен личный водитель. Поговаривали, что полковник до этого служил за границей в Венгрии и принимал участие в подавлении венгерского восстания, вспыхнувшего вскоре после двадцатого съезда. Ходили слухи, что полковник, отличившийся в этих военных действиях, уже шёл на повышение и должен был получить очередное звание, но что-то пошло не так. Его отозвали из Венгрии и отправили служить в Горьковский военный округ.

Часть стояла в красивом лесу, отгороженная от мира кирпичным забором, за которым располагались две пятиэтажные казармы, выкрашенные в унылый серый цвет, двухэтажный дом для семей офицеров, солдатская столовая, клуб, хозяйственные постройки, ангары для военной техники и большой плац для строевой подготовки. Территория части была просторной и чистой, но удивительно неуютной. «Пустынно, как у нас в селе, только вместо гор лес вокруг», — подумал Гейдар, пересекая двор части и направляясь в сопровождении дежурного на приём к полковнику. Полковник — светловолосый подтянутый человек со шрамом от ожога на правой скуле — встретил Гейдара строго и сдержанно:

— Доложи, кто и откуда, какой водительский стаж и хорошо ли знаешь машину?

— Рядовой Уламов из села Боевое, из-под Грозного, чеченец, окончил среднюю школу в 1956 году. Опыт вождения четыре года, из них восемь месяцев имею права водителя первого класса. Машину типа ГАЗ знаю хорошо, могу сам отремонтировать, — по-военному отрапортовал Гейдар.

— Почему в документах национальность — черкес?

— Национальность записана по отчиму Уламову, но мать и отец у меня чеченцы.

— Что, отчим заставил записаться черкесом?

— Нет, он не заставлял. Так они с матерью решили, мне же было всё равно.

— Почему теперь не всё равно?

— Не хочу предавать память предков.

— Так, понятно. Теперь второй вопрос. Откуда у тебя, вчерашнего выпускника школы, такой стаж вождения?

— У отчима была машина, и мы её вместе водили. Потом год после школы возил председателя сельсовета.

— Родной отец погиб?

— Да, под оползнем в горах, мне всего месяц был, так что я его не помню. Меня усыновил отчим, он воевал, потерял во время войны ноги и одну руку. Был директором школы в нашем селе. Ему отдали старый ГАЗ, и мы с ним её восстановили.

— Как же он без тебя теперь управляется?

— Он тоже погиб год назад, спасая в горах людей.

По просьбе полковника Гейдар вкратце рассказал, как погиб Руслан.

— Геройский у тебя был отчим. Земля ему пухом, но и ты тоже не робкого десятка, раз, рискуя собой, помог людям. На тебя, похоже, можно положиться. Принимай моего «козла». День даю на техосмотр — и сразу в дорогу. Послезавтра совещание в округе. Поедем, а пока дневальный отведёт тебя в казарму. Размещайся.

Когда Гейдар, лихо развернувшись, стоял уже на пороге, полковник спросил вдогонку:

— Рядовой Уламов, постой, мне докладывали, что ты и на фестивале молодёжи в Москве был, это правда?

— Так точно, — отчеканил Гейдар, — был.

— Вот и славно. На политзанятиях расскажешь бойцам, что там было на фестивале. Ты-то что там делал?

— Танцевал лезгинку, товарищ полковник.

— Понятно, на то ты и кавказец. На ноябрьские праздники станцуешь. Передам завклубом, а пока — на службу. Запомни, лени и разгильдяйства не потерплю. Шагом марш!

Гейдар был приятно удивлён, когда узнал, что его разместили не в общей солдатской казарме, а в небольшой комнате, где стояло всего шесть кроватей.

— Размещайся, — сказал дневальный, — здесь расквартирована хозрота. Живёт писарь, связист, завклубом и два повара, — поведал ему дневальный. — Везёт халявщикам, и тебе, парень, повезло. Мало кто так в армии устраивается. Полковник сказал, что негоже тебе с утра до вечера строевой заниматься. Будешь не высыпаться и, чего доброго, машину разобьёшь.

Вечером, познакомившись с соседями, Гейдар решил, что ему и впрямь повезло. Ребята были хорошие: два новобранца и трое старослужащих. Вначале он коротко рассказал, кто и откуда, а потом ребята представились.

Рыжий солдат с продувной физиономией — Генка, окончил поварское училище в Ростове-на-Дону и сразу после получения аттестата был призван в армию, где сразу стал зарабатывать профессиональный опыт, работая на кухне поваром.

— Мы с тобой почти земляки, Гейдар, — порадовался рыжий, — Ростов — это ворота Кавказа, так мой батя говорил.

Второй повар, из старослужащих, был ещё на дежурстве.

— Он саратовский. Почти из этих мест. К нему часто невеста ездит, такая же пышка, как и он. Сам увидишь, — поведал о своём начальстве Генка. — Второй дед у нас голова! Его с третьего курса Ленинградского университета призвали. Всю жизнь на пятёрки учился, а потом на картошке влюбился в медсестру и вот теперь здесь связью занимается.

— На какой картошке? — удивился Гейдар.

— Ну ты даёшь! Ты что, не знаешь, как студентов в село посылают? Мы во время учёбы в бурсе (так мы наше училище называли) помидоры осенью собирать ездили, а питерские студенты собирают основной российский продукт — картошку. Однако оказалось, что любовь не картошка: девчонка залетела, надо было жениться, а он в армию спрыгнул. Хотя парень нормальный. Деды вообще у нас интеллигентные, не дерутся. Ну а если другие полезут — мы с пацанами отметелим. Замётано? — подмигнул рыжий поварёнок Гейдару.

— Конечно.

Писарем был очередной студент — недоучка Борис из Киева.

— Выгнали меня с филологического. Пар нахватал, — поведал горе-филолог, поправляя очки.

— Нахватаешь тут, — не дал ему досказать поварёнок, — прикинь, земеля, у них на курсе на одного студента был взвод девчонок, и все киевлянки. От такого у любого крыша съедет, не только у нашего очкарика. Вот бы нам хоть бы с десяток.

— Что ты с ними делать бы стал? — поинтересовался развалившийся на кровати завклубом.

— Я бы нашёл, что делать, поверь мне. У меня этих баб было видимо-невидимо. У нас в училище тоже женский монастырь. Контингент, я вам скажу! Не киевлянки, но тоже очень даже ничего. И все с сиськами…

— Ну вот, кто о чём, а вшивый о бане, — перебил его завклубом. — Не слушай его, Гейдар, он нам тут все уши этими сиськами оттоптал, а сам, поди, только у мамки своей и видел, и то, когда в пелёнки гадил.

Рыжий поварёнок сердито засопел, а Гейдар подумал, что завклубом, похоже, особой добротой не отличается, хотя с виду был вполне приятный парень. Высокий, широкоплечий, с большими голубыми глазами, с какой-то особой мужской силой в движениях, отчего казался значительно старше остальных, хотя служил всего второй год.

— А ты откуда? — спросил у него Гейдар, чтобы как-то разрядить обстановку.

— Я сибиряк — из Томска. Есть такой славный город на Оби.

— Туда декабристов ссылали, — пояснил Генка, — а этого, наоборот, в Россию выслали, чтобы неповадно было чужих жён отбивать.

— Так, замяли для ясности, — оборвал его Игорь (так звали томича). — Я, по-моему, не давал разрешения трепать про мои дела каждому встречному-поперечному. Слушай мою команду: перекурить, оправиться и на боковую, — скомандовал он и направился в коридор к умывальнику.

— Он у нас старший по хозроте, — пояснил Боря и, взяв полотенце, двинулся вслед за Игорем.

Гейдар перед сном размышлял: «Удивительно, как много русские парни говорят о женщинах. У нас на Кавказе мужчина не может себе позволить говорить на такие темы. Не то чтобы запрещено — просто не принято. Есть матери, жёны, сёстры. Говорить о них — всё равно что пускать чужих в свой дом. А о ком ещё говорить? Кругом соседи и родня. Болтать о них вообще невозможно. Да и зачем?»

Весь следующий день он проводил техосмотр машины. Машина была знакомая. Он на такой возил Гаджиева, только эта была последней модели. Гейдар с удовольствием возился с «козлом», так в просторечии звали эту неприхотливую и пригодную для всех дорог машину. Долго налаживал мотор, но добился, что он стал меньше стучать, а из выхлопной трубы перестал валить чёрный дым. Прочистил всё нутро мотора и салон, покрасил колёса. Работы было много. Даже после ужина Гейдар вернулся к машине и до полной темноты подкрашивал её кузов найденной в гараже тёмно-зелёной краской, а белой подвёл ободья колёс.

Когда он вернулся, все соседи спали, и только связист из Питера, которого Гейдар видел мельком утром, пристроившись под неяркой, стоящей на столе лампой, что-то читал.

— Ты где был? — спросил он, увидев, как Гейдар тихонько пробирается к своему месту.

— Проводил техосмотр машины, — шёпотом ответил Гейдар.

— А чего так долго? — удивился связист.

— Завтра ехать, а машина была не в порядке.

— Запомни заповедь солдата, — сказал связист, опять утыкаясь в книгу, — «Солдат спит, а служба идёт», а ты решил все дела за день переделать, а что потом?

— Ты же тоже вот не спишь, — ответил Гейдар.

— Я читаю для себя, чтобы не отстать, а ты служишь. Это две большие разницы. Ладно, потом поймёшь, салага ещё. Ложись спать.

Утром Гейдар, сидя за рулём начищенной машины, поданной к подъезду штабного корпуса, ждал от полковника хотя бы слово похвалы за то, что машина сияла как новенькая, но полковник вышел хмурый и всю дорогу до города молчал, глядя перед собой на расступающуюся перед машиной дорогу. Дорога шла лесом, который подходил прямо к самой её обочине, отчего казалось, что машина идёт в освещённом бесконечном туннеле. На дворе стояла вторая половина августа, и потемневшая за лето листва уже заметно пожухла, отчего лес стал прозрачнее. Кое-где за разрывами деревьев мелькала река, скрытая от дороги лесом. Гейдар помнил, как потрясла его Волга, когда он её в первый раз увидел, и радовался тому, что скоро опять испытает восторг от встречи с этой удивительной рекой. Однако эта встреча откладывалась, так как руководство округа разместилось довольно далеко от Волги, и, поплутав по узким улочкам окраины Горького, они вынырнули у порога штаба, который стоял практически на окраине города.

— Не отлучаться, не спать и в посторонние разговоры не вступать, — дал команду полковник, выходя из машины.

— Так точно, — отчеканил Гейдар, не выдавая разочарования о том, что рассчитывал во время совещания добраться до волжских берегов.

Потянулись часы ожидания. Он и раньше не любил ждать под стенами учреждения и тогда, когда возил в город на совещания отца, а потом Гаджиева. «Началось, — думал Гейдар беззлобно, — надо чем-то себя занимать». Чаще всего он занимал себя чтением технической литературы по автомобилям или выходил из машины и копался с двигателем. Сейчас боялся даже покинуть машину. Вдруг командир выйдет, и надо будет ехать, а у него что-то не в порядке. Отец или Гаджиев, застав его за мелким ремонтом машины, не сердились, а, сказав: «Давай закругляйся», спокойно дожидались, когда можно будет ехать. «Здесь же армия, вдруг замешкаюсь, получу нагоняй». И Гейдар остался в машине, только опустил боковое стекло. Оттуда спокойно наблюдал, как водители других воинских начальников, собравшись вместе, что-то горячо обсуждали. Через некоторое время один из них, чья машина стояла рядом, за чем-то вернулся в свою машину и, заметив Гейдара, сидевшего в машине, удивился:

— Привет, джигит, ты чего в машине паришься? Давай выходи, присоединяйся.

— Да нет, посижу, — ответил Гейдар, — вдруг полковник выйдет.

— Ну, если твой выйдет, то и наши выйдут, не опоздаешь, тем более мы всегда знаем, что совещание закончилось.

— Как? — удивился Гейдар.

— Просто всё. Окно в курилке открывается, а оно выходит на эту сторону. Видишь, то второе слева на втором этаже. Так что пока начальство успеет спуститься вниз, мы уже за баранками сидим.

Гейдара позабавила такая наблюдательность водителей, но он решил не торопить события.

— Зря не идёшь, у нас тут любые новости можно узнать — от замыслов империалистов до информации о любовницах наших командиров.

— Потом как-нибудь, — ответил неохочий до сплетен Гейдар.

— Ну и ладно, не хочешь — как хочешь. Салага, что ли?

— Да.

— А с виду не похож. Правда, кто вас — грузин разберёт.

Гейдару в очередной раз не хотелось разъяснять, что, кроме грузин, на Кавказе более сотни народностей, каждая из которых считает себя совершенно самостоятельным народом. Когда командир сел в машину, Гейдар сразу заметил, что настроение у него значительно улучшилось. Строгая вертикальная морщина на лбу разгладилась, уголки губ поднялись, и вообще лицо этого сорокалетнего человека приобрело какой-то мальчишеский вид.

— Поехали, солдат! Как тебя зовут? Напомни мне, забыл, — сказал он, повернув к Гейдару своё помолодевшее лицо.

— Гейдар, товарищ полковник.

— Ах да, Гейдар. Красивое имя, почти Гайдар. Так легко запомнить.

— Меня раненые звали Гайдар, вернее, Гайдарчик.

— Какие раненые?

— Во время войны в нашей школе госпиталь был, там мама работала, а я всё время в госпитале болтался.

— Я думаю, почему ты так хорошо по-русски говоришь, почти без акцента, а ты, оказывается, вырос среди русских.

— Да и мой первый отчим — Степан Иванович — был русским. Он умер, когда мне шёл шестой год. Я русский язык одновременно с чеченским выучил. Мама со мной по-чеченски говорила, а все остальные на русском, так что не поймёшь, какой у меня родной язык, — разоткровенничался Гейдар, почувствовав расположение командира.

— Говорят, родной язык тот, на котором ты думаешь, — сказал полковник.

— Я чаще всего думаю на русском. Мать с отцом говорили на русском. Он был черкес, она чеченка, и языки у них разные. В русской школе учился.

— А что, чеченских не было?

— Нет, не было. Село наше многонациональное. Живут и осетины, и дагестанцы, и чеченцы, и другие кавказские народы, есть и русские.

— Но чеченцев-то больше?

— Было больше, но потом почти всех выселили.

— Ну ничего, скоро начнут возвращаться.

— Я слыхал, но думаю, что школы всё равно должны быть русские с изучением национального языка. Как без русского? Даже на Кавказе пропадёшь, не то что в России.

— Серьёзный вывод для такого молодого человека.

— Это отец так говорил.

— Какой из них? Я понял, у тебя было три отца.

— Конечно, последний. Он был директором школы. Он мне был и отец, и друг. Я его очень любил.

После некоторой паузы полковник опять заговорил:

— Да, много перемен в жизнь нашей страны внёс двадцатый съезд. С одной стороны, людей, безвинно пострадавших, реабилитировали, народы депортированные начали домой возвращать — это хорошо. Но армию сокращать зачем? Страна огромная, и кругом враг.

— А как же социалистический лагерь? — удивился Гейдар.

— Запомни, солдат, не может быть прочного союза между победителем и побеждённым. Пока есть армия, у России будут друзья, как только ослабнем — эти друзья в злейших врагов превратятся. Как говорил один из наших царей: «У России есть только два союзника: армия и флот». Вот взять ваш Кавказ. Народы, которые добровольно вошли в состав России, те сражались вместе с нею на войне отважно. Кого силой присоединили, как чеченцев, — в спину стреляли, когда немец стал к Кавказу подходить. Ты уж на меня не обижайся, да и не только на меня, многие тебе это высказывать будут. Наш народ и раньше особой деликатностью не отличался, ну а уж после войны и говорить не приходится. Так что терпи и не заедайся.

Остаток дороги проехали молча. Гейдар досадовал на себя за то, что зря стал афишировать свои чеченские корни. Там, в Боевом, он никогда не задумывался над тем, кто он по национальности, да и никто особо не спрашивал. Все кавказцы, и всё тут. Мать мало говорила о родне и прежней жизни. Никогда и никто не выделял чеченцев среди остальных жителей села. Обижался он только тогда, когда кто-нибудь из его сверстников, позавидовав или в драке, кричал ему, что их семья тут безродная, а сам он неизвестно чей сын, но и это бывало редко. Спасало высокое (по сельским понятиям) положение отчима. Когда они в школе изучали Лермонтова и Толстого, писавших про Кавказ, относились к ним, как к своим национальным писателям, которые, как говорила их учительница по русскому языку, рассказали миру о Кавказе и его народах — честно и с любовью. Слова из поэмы Лермонтова о злом чеченце, который с кинжалом ползёт на берег, никак не относили на свой счёт, полагаясь на разъяснения учительницы о том, что у любого народа есть сознательные и несознательные граждане. Вот, например, белые и красные часто были одной национальности, а уничтожали друг друга.

— Только победа пролетариата во всём мире, — говорила Раиса Александровна, — уничтожит всякие различия между народами и объединит всех единую семью, и в этой жизни не будет места ни злому чеченцу, ни махновцам, ни озверевшим бандам Мамонтова, которые вырезали пятиконечные звёзды на спинах красноармейцев.

Уже на подъезде к части полковник, заметив расстроенный вид Гейдара, сказал:

— А ты молодец. Хорошо водишь и с машиной управляешься. Я её, когда утром увидел, просто не узнал, как новая. Так держать!

— Служу Советскому Союзу, — ответил повеселевший Гейдар.

— Единственное предупреждаю, — строго сказал полковник, — о том, что услышишь от меня или кого другого, в полку не болтай. Служба у тебя такая — с начальством общаться и с остальным миром. Для того чтобы на ней удержаться, язык надо за зубами держать.

Когда вечером перед отбоем собрались все жители в их комнате, рыжий Генка спросил:

— Ну, чего нового узнал?

Гейдар спокойно ответил:

— Да ничего особенного.

— Ну вот, ждали, ждали, думали, новости с воли привезёшь, а ты — «ничего особенного». Прошлый водитель полковника всё нам рассказывал, мы его как бога вечером встречали.

— А где он теперь? — поинтересовался Гейдар.

— Отправили куда-то, — ответил за рыжего завклубом. — Правильно делаешь, что не треплешься. Болтун — находка для шпиона. Отбой!

Август догорал, и это ощущалось особенно вечером. Гейдар, никогда не живший на севере, удивлялся, что ещё в этом не самом северном районе России такой прохладный август. Часто шли дожди, а ночью без одеяла спать было невозможно.

Как-то в последние дни августа полковник сказал перед отбоем:

— Завтра доведи машину до полного блеска. Послезавтра жена с дочкой с югов возвращаются, поедем встречать.

По дороге в город полковник, наскучавшийся без семьи, разоткровенничался:

— С женой мне повезло. Умница, интересная женщина, педагог по образованию. Мы с нею поженились в тридцать девятом в Москве, когда я оканчивал военное, а она педагогическое училище. Обоим по двадцать одному году, вся жизнь впереди. Она москвичка, я из Самары, то есть Куйбышева. Познакомились на вечере дружбы нашего и их училища. А с кем было ещё дружить? У них одни девчонки, у нас ребята. Многие из нас на будущих учительницах женились. Это гражданские могут перебирать — сегодня одна, а завтра другая, а нам, военным, не до выбора. Понравилась — тащи в загс, а то другого случая ждать будешь долго. Где вот сейчас у нас, в этой глухомани, молодому лейтенанту жену искать? Я буквально на первом же вечере присмотрел самую симпатичную девчонку. Парень я был не робкого десятка, пригласил танцевать. Разговорились, понравилась, пошёл провожать. Полез целоваться — она меня по мордасам и бежать. Я на следующий день взял увольнительную и с цветами к их дому. Спросил у старушек, что у дома сидели, где живёт девушка Света, описал как мог. Точно чекистки указали. Звоню в дверь, открывает мать, за нею головка Светкина выглядывает. Я отрапортовал — такой-то, такой-то, цветы протягиваю, говорю: «Прошу руки вашей дочери!» Тёща у меня насмешливая такая, спрашивает, обращаясь к Светке: «Что за лихой гусар? Почему не знаем?»

Та смеётся и говорит, что только вчера познакомились. «И что же, прямо в загс? Хоть бы нас предупредила». Да я, говорит, сама ничего не знала. Ну, посмеялись, потом посидели, водочки с будущим тестем выпили. Он у них учёный большой был. Решили, что надо нам посмотреть друг на друга, а потом жениться, тем более, что наверняка меня куда-нибудь направят, и прощай Светкина московская прописка. А уж как встречаться стали, то прилипли друг к другу намертво, и на прописку наплевала, уехала со мной, и так и скитаемся вместе по миру. Только в войну, пока я воевал, с родителями в эвакуации в Куйбышеве жила. Мои их приютили, и очень они дружно прожили это время, тем более надо было дочку нянчить. Маринка у нас перед самой войной родилась. Девчонка — прелесть. Сам увидишь. Собирается в Москве учиться в Бауманском институте, где её дед преподаёт. Она у нас одна, и расставаться с нею не хотели. Она с нами, переезжая с места на место, несколько школ и сменила. Дед с бабушкой предлагали в Москве учиться, но мы решили, что без неё жизни нет. Она нас тоже очень любит. Год остался с нею вместе пожить. Ну а там видно будет. Была надежда в Москве служить, да не сложилось… — сказал полковник и заметно погрустнел.

Стоя на перроне и глядя на проплывающие мимо вагоны, Гейдар поймал себя на том, что волнуется, как будто пришёл встречать своих родственников, а не родню начальства. Когда в окне седьмого он увидел улыбающееся лицо молоденькой белобрысой девчонки, он сразу понял: «Это она». Когда Марина, в майке и шароварах, выпорхнула из вагона и прижалась к отцу, Гейдар убедился: «Действительно прелесть». Была она высокая, тоненькая, загорелая, с выцветшими на южном солнце волосами, сплетёнными в две косички, и с миловидным личиком. Было в командирской дочке что-то нездешнее, отличавшее её от остальных девушек. «Где такие беленькие водятся?» — удивился Гейдар, не имея сил оторвать взгляд от этого милого создания. Пока шли до машины, а потом ехали в часть, мать с дочерью наперебой рассказывали отцу о южных впечатлениях, о Москве и оставшейся там родне. Щебетала в основном жена командира — маленькая круглая женщина в соломенной шляпке, а дочка дополняла рассказ матери остроумными репликами и комментариями. Разговоры были достаточно откровенными, и Гейдару неловко было от мысли, что они совсем не стесняются его присутствия. Его как будто не было с ними рядом. За всю дорогу он ни разу не поймал на себе даже мимолётного взгляда Марины. Это задело его, и он вспомнил Сашкину присказку: «Курица не птица, солдат не человек». Его заметили только тогда, когда он, поставив чемоданы под вешалкой командирской квартиры, обратился к полковнику:

— Разрешите идти?

— Да, забыл представить, — спохватился командир, — мой водитель Гейдар.

— Вы с Кавказа? — любезно поинтересовалась его жена.

— Так точно, — отчеканил Гейдар, заметив, как дочка скользнула по нему равнодушным взглядом.

— То-то, я смотрю — усы, — сказала мать без всякого выражения и тут же, отвернувшись от Гейдара, заговорила о другом.

— Иди, Гейдар. Проверь ещё раз машину. Завтра утром едем в город, — отпустил солдата командир.

Весь остаток дня Гейдар пребывал в каком-то томительном ожидании. Непрерывно поглядывая из открытых ворот гаража на дом, в котором жил командир, он хотел опять увидеть эту беленькую, так поразившую его девушку. «Это, наверное, потому, что у нас на Кавказе таких нет, вот и хочется ещё раз взглянуть», — успокаивал он себя. Однако ни во дворе, ни в окнах командирской квартиры Марина так и не показалась. Вечером на обычный вопрос соседей, скучавших за забором части, был ли он в городе, Гейдар неожиданно для себя ответил:

— Был, встречал семью командира.

— Говорят, у него дочка есть? — оживился Генка.

— Есть, да не про нашу честь, — отозвался со своего места Игорь. — Они перед самым летом из Венгрии приехали и сразу укатили на юг. Я её пару раз видел. Соплячка ещё, а уже с гонором, хотя и ничего особенного.

— Что, правда? — повернул к Гейдару конопатое лицо Генка.

— Нормальная девчонка, — ответил Гейдар и вдруг понял, что покраснел. — В десятый класс пойдёт, командир говорил.

— Белобрысая и на отца похожая. Мне такие не нравятся, — настаивал Игорь. — Женщина должна быть яркой и весёлой.

— Как жена лейтенанта Сомова, — раздался голос писаря Борьки.

— А хотя бы такая, — ответил с вызовом завклубом, — что, жаба давит?

— Да нет, просто думаю, что тебе неймётся? Хочешь, чтобы назад в Сибирь сослали?

— Не суй свой нос в чужой вопрос, — ответил Игорь с кровати и сердито отвернулся к стене.

Гейдар, никогда не прислушивавшийся к болтовне соседей, понял, однако, о чём идёт речь, так как сам был свидетелем тёплых отношений Игоря с красивой, яркой женой лейтенанта Сомова. Однажды ему пришлось возить Игоря в город за новым кинофильмом для солдатского клуба. С ними напросилась офицерская жена, которой тоже надо было в город. Всю дорогу в город они болтали как равные, и из этой болтовни Гейдар узнал, что Игорь учился в театральном училище и уже играл эпизодические роли на местной сцене.

— Так ведь у вас была бронь до окончания учёбы? — удивлялась Мила (так звали попутчицу).

— Была, но ничто не вечно под луной, — загадочно отвечал Игорь бархатным голосом.

— Что, провинились? — не унималась Мила.

— Да. На какие жертвы не пойдёшь ради прекрасных дам? — кокетничал Игорь, подогревая интерес соседки.

— Ой, как интересно, расскажите, очень люблю романтические истории.

— Увы! Это не только моя тайна, а чужие секреты я не выдаю, — томно отвечал Игорь, после чего их беседа перешла на обсуждение последних кинофильмов.

Когда приехали в город, Игорь, воспользовавшись отсутствием Милы, которая забегала в магазин за какой-то мелочью, попросил Гейдара:

— Слышь, друг, одолжи десятку до зарплаты и подожди нас вон у того кафе. — Увидев удивлённый взгляд Гейдара, добавил: — Надо к даме внимание проявить, настроение поднять. А хорошее настроение жены — это хорошее настроение командира, правильно я говорю?

— Но ведь нам надо в часть возвращаться, — вместо ответа сказал Гейдар.

— Рядовой Уламов, выполнять приказания старшего по званию, — весело ответил завклубом. — Не жмись, давай десятку. В части скажем, что фильм долго не давали, да и много ли на две наши десятки насидишь в кафе? — сказал он, уже слезая с подножки машины.

Однако они с Милой пробыли в кафе не меньше часа. Пришли к машине какие-то притихшие и, забравшись на заднее сиденье, разговаривали мало и едва слышно. Уже на подъезде к части Гейдар в зеркало заднего вида заметил, как рука ефрейтора гладит голое колено соседки. «Сашка номер два, только зачем чужих жён трогает?» — подумал Гейдар, но болтать об увиденном не стал. Видимо, отношения Игоря с Милой получили развитие, раз об этом уже заговорили вслух. Закрыв глаза, Гейдар вдруг подумал о том, что неужели и он мог бы вот так же, сидя в машине, погладить колено Марины? От этой мысли его тело вдруг налилось какой-то ранее неизведанной истомой и желание наполнило его так, что он едва не застонал. Когда малышом, лёжа в кровати, он стал замечать, что его хвостик вдруг надувается и встаёт, он с гордостью говорил матери:

— Смотри какой!

— Не смей трогать, — отвечала мать строго, отчего хвостик тут же опускался.

Теперь он стоял, мешая спать. Нет, конечно, Гейдар уже знал, что с ним происходит. Живя в селе, он не раз видел, как совокупляются животные. Как-то раз, когда они с отцом стали свидетелями, как их кобель обхаживал соседскую сучку, отец сказал:

— Не торопись с этим делом. Встал — встань и ты и бегом вокруг школы или дрова поруби, всё и пройдёт.

Гейдар покраснел и сразу понял, о чём идёт речь, и с тех пор всегда так делал, но там, дома, всё это происходило самопроизвольно и в основном со сна. Теперь желание возникло от одной только мысли о девчонке. Это было странно и неожиданно. «И куда было бежать здесь, в части? Побегу вокруг казармы — меня примут за шпиона и пристрелят», — подумал Гейдар и, улыбнувшись этой дурацкой мысли, успокоился и уснул. Наутро, после зарядки и пробежки, которую хозрота выполняла вместе со взводом, к которому они были приписаны, Гейдар со рвением принялся в очередной раз чистить машину, ругая себя в душе за вчерашнюю слабость. «Она девчонка совсем, а мне такие глупости в голову лезут. Наслушался в казарме, вот и разбирает», — ругал он себя. К десяти часам, как и было договорено с командиром, он подал машину к подъезду его дома.

Офицерский дом стоял на небольшом пригорке, отчего площадка подъезда выглядела как сцена с небольшой лесенкой. Гейдар старался не глядеть в сторону подъезда, и скорее почувствовал, чем увидел, что на крыльцо выпорхнуло какое-то необыкновенное создание, отчего сердце, которое он никогда раньше не чувствовал, кольнуло в груди и укатилось куда-то вниз. На крыльце стояла Марина, которую трудно было узнать после того дорожного наряда, в который она была одета вчера. Гейдар, как и большинство мужчин, вряд ли мог бы описать её наряд, но понял, что выглядит она совершенно необыкновенно. Белая кофточка с маленькими рукавчиками ловко обхватывала её узкие плечики и торчащие вперёд острые грудки. Какая-то необыкновенно широкая, стоящая колоколом юбка была подпоясана широким чёрным лаковым ремнём, который подчерчивал узкую девичью талию. Длинные волосы были забраны в высоко завязанный хвост, отчего в глаза бросалась высокая шейка, державшая на себе аккуратную гордую головку с низкой, нависающей на глаза чёлкой. «Даже в Москве такие девчонки редкость», — подумал Гейдар, но не подал виду, что увидел командирскую дочку, надеясь, что и она не видит его через стёкла машины. Маринка действительно вела себя так, как будто никого вокруг не было: поправляла юбку и застёжку на ремешке, поглядывала на своё отражение в стеклянную входную дверь. А Гейдар всё смотрел и смотрел на неё не отрываясь. «Что ты, девчонок не видел?» — укорял он себя. Ведь в Москве вились вокруг стаями, и не замечал. В школе часто ловил на себе взгляды одноклассниц — и ничего, а тут просто дух перехватывало от одного вида этой молоденькой девчонки, которая, похоже, в упор его не замечала. Вскоре на крыльцо выкатилась круглая фигура командирской жены, которая заторопилась к машине, что-то выговаривая дочери.

— Не крутись, кругом солдаты, которые давно девушек не видели, — донеслись до Гейдара слова матери.

— Ну и что, — ответила та, уже садясь в машину. — Съедят, что ли?

— Съесть не съедят, а вот не сдержаться могут. Я давно по гарнизонам живу, всякое случалось, — ворчала она, забираясь по ступенькам машины.

— А у меня охранник есть, — задорно отпарировала Марина.

— Какой ещё охранник? — удивилась мать.

— Самый настоящий, джигит, как у царевен в старые времена. Я читала, что царская охрана чаще всего состояла из черкесов и осетин — воинов смелых, сильных и преданных.

— Что ты мелешь? Какой джигит? — удивилась мать, усаживаясь рядом с Гейдаром на переднее сиденье. — Я впереди сяду, меня укачивает сзади. — И вдруг, как будто прозрев, повернулась к Гейдару: — Похоже, это она вас в охранники записала.

— Да, его. А вы что, не согласны, Гейдар?

— Почему не согласен, — выдавил из себя Гейдар, поражённый тем, что девчонка его не только заметила, но и запомнила его имя.

— Вот и хорошо, а теперь поехали, — сказала юная шутница.

— А товарищ командир не едет?

— Нет, он приказал одним отправляться под вашей охраной, — твёрдо сказала Маринка.

— По уставу команды выполняются только отданные лично командиром или старшим по званию, — ответил ей Гейдар, не трогая ключ зажигания.

— Правильно, солдат. Это она вас на пушку берёт. Выросла в гарнизоне, устав знает, — усмехнулась мать. — Не пойму, что это на тебя сегодня нашло? — повернула она к дочери широкое лицо с накрашенными губами.

В это время на крыльце появился командир и, подойдя к кабине, отдал Гейдару приказ — отправляться в город без него и присматривать за вверенным ему личным составом.

— Ну вот, а вы мне не поверили, — засмеялась Маринка, когда машина тронулась. — Получается, я и есть старший по званию.

Гейдар настроился на весёлую дорогу, но после этих слов Маринка замолчала, а всю дорогу говорила мать, обсуждая с дочерью, какую школу надо выбрать: ту, которая на въезде в город в рабочем районе, или ту, которая в центре. Последнюю нахваливал бывший командир части, у которого в Горьком учился сын. Решили осмотреть обе и выбрать лучшую, поговорив с директором или завучем. В результате объехали несколько школ, и каждый раз, когда мать с дочкой выходили из машины и направлялись к дверям школы, Гейдар как зачарованный смотрел им вслед, любуясь лёгкой походкой Марины, её стройными ножками под колоколом юбки. «Интересно, мог бы я обхватить её талию пальцами рук?» — подумал он, и от этой мысли голова просто закружилась, и опять подступило желание, которое пришлось успокаивать пробежкой по школьному двору. «По-моему, я начинаю сходить с ума. И все эти дурацкие разговоры ребят», — злился Гейдар. Действительно, в последнее время разговоры о женщинах вытеснили из их комнаты все остальные. Те, кто постарше и посмелее рассказывали о своих победах, иногда даже с подробностями, которые болезненно волновали и от которых хотелось бежать. Молодые и неопытные тоже старались не отстать, рассказывая небылицы о своих похождениях. Молчали только Игорь и Гейдар.

Вечером, когда они вернулись из города, выбрав наконец-то подходящую школу, в комнате опять завели обычный разговор о женщинах.

— Товарищ ефрейтор, что же ты не поделишься опытом с народом? Тебе ведь есть что рассказать? — задирал Генка Игоря.

— У меня всё в порядке. Это у вас сперма скоро из ушей польётся.

— Что, с Милочкой потешился? — не отставал Рыжий.

— Даже если бы и потешился, трепаться бы не стал.

— Нет, ты всё же скажи, у этой Милочки и на этом месте волосы рыжие?

— Ты чего, себе родню ищешь? — огрызался Игорь. — Возьми, да и поинтересуйся.

— Как же поинтересуешься — вмиг на губу улетишь.

— Слушай, Рыжий, а чего ты свои интересы с официантками из столовой не справляешь? Это мы женщин не видим, а ты всё время с ними, — встрял в разговор связист.

— Да они ему просто не дают, он вокруг них, как кот вокруг сала, вьётся, а они его гонят, — рассмеялся старший повар Вася.

— Даже Катька? — удивился Борис.

— Катька в последнее время влюблена и никого, кроме нашего джигита, не хочет, — сердито сказал Генка. — Слышь, Гейдар? Наша Катька от тебя без ума и всё просит познакомить с нею.

— Какая Катька? — удивился Гейдар.

— Да знаешь, такая крашеная, сиськи — во! — широко развёл руками Генка. — Говорят, раньше только ленивый с нею не был, а теперь никого к себе не подпускает. Всё ко мне пристаёт: познакомь да познакомь.

Гейдар, как ни силился, не мог вспомнить ни одну официантку из тех, которые обслуживали их в столовой.

— Зачем ему Катька, когда у него теперь такая краля есть, — неожиданно встрял в разговор завклубом. — Я её сегодня из окна клуба разглядел. Вертелась на крыльце. Совсем за лето из соплячки в красотку превратилась. Вот что такое южное солнце.

Услыхав эти слова, Гейдар даже сжался — так точно попал в цель Игорь.

— Одета, как эта аргентинская актриса из фильма «Моё любимое танго». Видели? Нет? Надо будет ленту привезти. Юбка колокол, талия рюмочкой, конский хвост и чёлка как у скаковой кобылы. Видимо, в Венгрии шмотки подцепила, они там несколько лет прожили. Так что, джигит, не теряйся.

Гейдар буркнул что-то невнятное и вышел из комнаты, чтобы скрыть заалевшие скулы. В последние три дня перед школой он Марину не видел и даже немного успокоился. Первого сентября, увидев её на крыльце в школьной форме и белом фартуке, с косами, завязанными в корзинку, он удивился, так не похожа была эта школьница на ту красотку, которую он возил по городу три дня назад.

Вышедший за нею следом командир приказал доставить дочь и ещё трёх школьников в школу, предварительно заехав на базар за цветами.

— Супруга поехать не может, так как больше места в машине нет. Так что уж вы там сами купите всем по букету. Вот деньги. Маринка, сможешь купить всем ребятам цветы? — обратился он к дочери.

— Почему я? У нас Гейдар есть. Пусть он покупает. Это его дело — девушкам цветы дарить.

— Не волнуйтесь, товарищ командир, купим, — заверил Гейдар, подумав про себя, что покупать цветы раньше ему не приходилось.

В их селе цветов было не купить. Нет на Кавказе такого обычая выращивать цветы у себя под окном. Для огорода хорошей земли не хватает, не до цветов. Однако на базаре, оставив ребят в машине, он ходил по цветочным рядам с видом знатока. Марина молчком бродила за ним. Выбрал он каждому по букету гладиолусов, но, узнав, сколько они стоят, он ужаснулся. Денег, данных командиром и родителями остальных школьников, явно не хватало. И тут Гейдар вспомнил, что у него в кармане лежат деньги, выданные ему ребятами для покупок курева и другой мелочи, а также своё последнее жалование. Ни минуты не колеблясь, он вытащил из кармана эти деньги и расплатился за цветы, поймав на себе удивлённый взгляд Марины.

— Вот это джигит! — усмехнулась она.

— Джигиты девушкам цветов не дарят, — буркнул Гейдар.

— Почему?

— Потому что культа поклонения женщинам у мусульман нет.

— Вот как? Зачем же ты потратил свои деньги на цветы? — ещё больше удивилась Марина.

— Джигит не может себе позволить выглядеть в глазах женщины нищим.

— Надо же, как всё сложно, — сказала она и, забрав свой букет, пошла к машине.

«Да уж, не просто, — двигаясь следом за нею, думал Гейдар, — в должниках джигиту тоже быть нельзя». Возвращаясь в часть, он размышлял, где брать деньги. Решение этой проблемы пришло само. На выезде из города всегда стоял не успевший на пригородный автобус народ.

— По три рубля с каждого до Благодатного, — предложил им Гейдар и, набив машину народом, поехал к селу, которое было расположено между городом и их военным городком.

Хоть и замирала душа всю дорогу при встрече с каждой попутной машиной (вдруг военный патруль проверит), но деньги, которые он задолжал друзьям, были найдены.

— Будешь возить Маринку в школу, когда не будет ничего срочного, — дал распоряжение командир. — В остальные дни она и другие дети будут добираться до городка на автобусе. Здесь в гарнизоне есть только начальная школа.

Потянулись однообразные дни с разъездами по всему округу. Съездить в школу за первую неделю сентября не пришлось ни разу. Даже мельком он ни разу не видел Маринку и отчаянно скучал. И вот в субботу Воронов приказал ехать в город.

— У Марины дополнительные занятия для поступающих в вузы. Ты встреть её, так как в автобусах сейчас давка. Все едут за город, — приказал ему полковник.

Маринка вышла из школы вялая и не в настроении. Это было сразу видно по её унылому лицу и по опущенным плечам. Забравшись на сиденье, она коротко бросила:

— Привет.

Ехали молча. Перед перекрёстком, который вёл в центральную часть города, она приказным голосом сказала:

— Сворачивай в город. — Увидев удивлённый взгляд, добавила: — Хочу по городу побродить. Отцу скажу, что занятия затянулись. Ты что, против?

— Да нет, — пожал плечами Гейдар и повернул руль. — Только бы на патруль не нарваться. У меня увольнительной нет.

— Не волнуйся, я с тобой, — бросила она через плечо и пошла в сторону набережной.

Выйдя на набережную, он сразу забыл и про увольнительную, и про оставленную на улице машину, так прекрасен был открывшийся перед ними вид. Две великие русские реки Волга и Ока сливались у Горького в один поток, открывая неохватный водный простор. Стоя на набережной, расположенной на высоком берегу, казалось, что ты паришь над этим простором и откуда-то с неба любуешься речными просторами.

— Ух ты, здорово! — выдохнула Маринка и заметно повеселела. — Так бы подхватиться и полететь.

— В форме не стоит, лучше в той пышной юбке, она будет как парус, — неожиданно пошутил Гейдар.

— А ты, оказывается, шутник, — бросив на него удивлённый взгляд, сказала Маринка. — Тебе что, моя юбка не нравится?

— Почему, нравится, — улыбнулся Гейдар, впервые взглянув в глаза девушки.

Встретившись с ним взглядом, она, похоже, смутилась и сказала первое, что пришло в голову:

— Почему у тебя такие синие глаза?

Здесь уже смутился Гейдар и, чтобы скрыть этот факт, сказал, показывая вниз:

— Ребята говорят, что где-то тут внизу была ночлежка, о которой писал Горький в пьесе «На дне», в другую сторону дом, в котором он жил с дедом. Теперь там музей.

— Вот уж не думала, что горцы Горьким интересуются, — дерзко сказала Маринка, видимо желая подсолить вырвавшуюся у неё фразу про синие глаза.

— А что, нам положено только Лермонтова читать?

— Да нет, на конях скакать. Как-то странно звучит — «джигит-читатель».

После этой фразы настроение у Гейдара испортилось, и всё остальное время прогулки он молчал, думая о том, что его, похоже, считают за дикаря. Вскоре тронулись в обратный путь. Через несколько минут езды Маринка, сидевшая на переднем сиденье, спросила:

— Чего ты молчишь? Обиделся?

— Нет, на женщин у нас не принято обижаться, — дёрнул изогнутой бровью Гейдар.

— Понятно, обиделся. А зря, у тебя такой колоритный вид, что действительно кажется, что живёте вы, кавказцы, совсем не так, как мы.

— Вообще-то я десять классов окончил, а программа у всех в Союзе одна. У меня по русской литературе пятёрка была. Мать у меня горянка и в школе не училась, но и сама читать любит и меня приучила. Отец был директором школы…

— Понятно, — оборвала его Маринка, — это всё из-за усов так кажется. Отец сказал, что только кавказцам разрешают в армии усы носить…

— А в помещении ходить в головном уборе, — закончил за неё Гейдар, — таковы наши обычаи. Мы действительно немного другие.

— Ладно, не обижайся, я просто в плохом настроении. Надоело школы менять. Вот выпускной класс, а я опять в другой школе. Учителя проверяют, знаю ли чего? Девчонки косятся, ребята делают вид, что меня вообще на свете нет. В гарнизоне одни дети, не с кем поговорить. Противно.

Слова «Поговори со мной» так и рвались с губ Гейдара, но он сдержался и вслух сказал:

— Привыкнешь. Я уже привык.

— Хорошо тебе. Ладно, до встречи, — сказала она, выпрыгивая из машины у своего подъезда.

«Странно, — думал Гейдар, глядя ей вслед. — Ну что мне она? Капризная, избалованная полковничья дочка. Девчонка ещё, вон какие ножки тоненькие, но, если бы она сейчас оглянулась и помахала мне рукой, я бы, наверное, сошёл с ума от счастья». Как будто подслушав его мысли, Маринка, буквально на мгновение, повернулась и махнула ему рукой. Нажав на кнопку клаксона, Гейдар рванул с места, переполненный каким-то совершенно необыкновенным чувством.

— Ты чего сияешь, как начищенный пятак? — спросил его Генка, стоило ему только переступить порог комнаты. — Отпуск дали или в генералы представили?

— Зачем ему орден? Маленькая командирша, наверное, поцеловала, — зло заметил Игорь. — Он её из города привёз, я видел.

— Всё-то ты видишь, ефрейтор. Как целовала — тоже видел?

— Нет, этого не видел, но долго ли умеючи?

— Так вот, раз не видел, то и нечего болтать. Ты же мужчина, а не женщина, — жёстко заметил Гейдар и всем своим видом дал понять, что разговоров о себе и Маринке не потерпит. Эта неприятность не смогла потушить радости в душе от общения с Маринкой, от её прощального взмаха руки.

Умывшись перед сном, он лёг и практически мгновенно погрузился в сладкий сон, где была Марина в своей белой кофточке и с пучком высоко завязанных волос. Она наклонилась над ним, потянулась к нему губами, кончик свесившегося белого хвостика коснулся его губ. Он тоже потянулся к ней, прошептав: «Марина», и заулыбался. В тот же миг головка Марины превратилась в лошадиную морду, которая противно заржала и разбудила его. Первое, что он увидел, открыв глаза, была рыжая конопатая морда Генки, зашедшаяся в хохоте:

— Ой, не могу! Я ему кисточкой для бритья по губам вожу, а он шепчет «Марина» и улыбается! Точно втюрился!

— Шакал ты, Генка, такой сон испортил, — проворчал беззлобно Гейдар и, перевернувшись на другой бок, уснул уже без сновидений.

Полетели дни, наполненные службой и ожиданием встречи с Маринкой. Виделись они довольно часто, но всё время в компании. То Маринина мама, то жёны других офицеров находили какие-то дела в городе, но чаще всего они ездили в шумной компании других школьников, учившихся в Горьком: тринадцатилетнего мальчишки по имени Мишка, и двух девочек-близняшек двенадцати лет. Маринка садилась впереди, за нею усаживался Мишка и всю дорогу задирал её. Он был весёлый парень и большой выдумщик. Его живая симпатичная мордашка всегда была готова на какую-нибудь проказу: то банты в Маринкиных косах расплетёт, то тихонько привяжет её за косы к железным поручням сиденья, то начнёт щекотать её, водя соломинкой по щекам. Маринка, не оборачиваясь, колотила Мишку захваченной из дома свёрнутой газетой, грозилась пожаловаться на него своему отцу, чтобы он посадил его папашу — капитана Филиппова — на губу, но чаще всего просила защиты у Гейдара.

— Гейдар, ну скажи ему, пусть отстанет, — жеманно говорила она.

— Он не пристаёт, а заигрывает с тобой, — улыбался Гейдар.

— Что за дурацкие заигрывания? — злилась Мариша.

— Он по-другому не умеет, маленький ещё, — снисходительно говорил Гейдар.

— Сам ты маленький, а мне скоро четырнадцать, как раз возраст, когда Гайдар полком командовал, — отвечал юный эрудит.

— Вот и командуй, чего ко мне пристаёшь? — сердилась Маринка.

— Пристаёт, потому что в тебя влюбился, — пищала одна из близняшек.

— Сама ты влюбилась, — злился Мишка, и сзади начинались возня и сопение, сквозь которые раздавались придушенные возгласы:

— Ой, дурак, больно!

Или наоборот:

— Ну а мне не больно, курица довольна!

После этой возни ребята выходили в школу взъерошенные, с расстёгнутыми полами пальто, из-под которых торчали сбившиеся на сторону пионерские галстуки.

— Эй, петухи, приведите себя в порядок, — кричала им вслед Маринка, — не позорьте нашу часть!

Её школа была чуть дальше, и пять минут они ехали одни.

— Зачем он меня мучает? — удивлялась она.

— Девчонки же тебе сказали, влюбился, — улыбаясь, отвечал Гейдар.

— Он же маленький! Я же его на три года старше, — возмущалась Марина.

— Пушкин говорил, что любви все возрасты покорны.

— Ну вот ещё, — надувала Маринка свои и без того пухлые губы, хотя было видно, что эта возня с Мишкой её забавляет.

Ещё была у Мишки любимая дразнилка. Показав на какую-нибудь избушку, которые во множестве встречались по дороге, он спрашивал:

— Мариша, а вот согласилась бы ты жить всю жизнь в такой избушке, если бы рядом с тобой жил, например, Иван-царевич?

— Какой ещё Иван-царевич?

— Ну, богатый такой, в камзоле с шитьём и красивый, как Гейдар, только русский, — отвечал он, невинно глядя на Маришу.

— А что, Гейдар красивый? — спрашивала Маринка, краем глаза уловив запылавшие щёки Гейдара.

— Близняшки говорят, что да. Они в него втюрились!

— А вот и нет, а вот и нет, дурак! — кричали девчонки.

И опять за спиной у Гейдара с Маринкой начиналась возня. Когда сопения и писк стихали, Мишка опять спрашивал:

— Ну, согласилась бы или нет?

— Нет, я в Москве жить хочу, — твёрдо отвечала Маринка, глядя прямо перед собой на дорогу.

— Ну а как же Иван-царевич? — не унимался Мишка.

— Я его себе там найду, — отвечала Мариша.

— А если там одни лешие да домовые живут? Так тебя в болото или в щель какую-нибудь утащат, — не унимался Мишка.

— Не утащат, я сильная, даже тебе, болтун, сейчас шею намылю, дай только из машины выйти.

— Не намылишь, не намылишь, я убегу, не догонишь!

Вот в таких милых глупостях и пролетала за окнами дорога. Однажды, уже в октябре, Мариша села в машину и очень по-деловому спросила у Гейдара:

— Это правда, что ты на фестивале в Москве был?

— Правда.

— И что ты народные танцы умеешь танцевать?

— Могу.

— Почему же ты молчал и ничего не говорил об этом?

— Зачем болтать. Отец сказал?

— Да. Он мне предложил принять участие в концерте, который будет в клубе в честь сороковой годовщины Октября. Сегодня он завклубом команду отдаст. Всех артистов из солдат соберут. Вот и тебя назвал. Я даже удивилась. Ездили, ездили в школу, а я ничего и не знала.

— А зачем тебе это?

— Понимаешь, я просто заболела фестивалем. Мы с мамой специально в Москву раньше поехали, чтобы перед Сочи на фестивале побывать. Мои бабушка с дедушкой на проспекте Мира живут, рядом с нами сцена была, а я ещё на ВДНХ ездила, там было здорово!

— Я там выступал, — не без гордости вставил Гейдар.

— Правда? Слушай, может быть, это я тебя там и видела? Красиво один кавказец лезгинку танцевал.

— Может, и меня, но там многие танцевали. Группы всё время меняли место для выступления.

— Нет, наверное, всё же тебя. Мне сразу показалось, что я тебя где-то видела. Здорово! А тебе понравилось?

— Ещё бы!

— А что больше всего запомнилось?

— Газировка, — улыбнулся Гейдар.

— Какая газировка? — опешила Марина.

— Обыкновенная, с сиропом, которую на ВДНХ продавали. Я всё своё жалование на неё пропил.

— Ты шутишь, что хорошего в этой газировке?

— Мне многое понравилось, но газировка больше всего, — настаивал Гейдар, — у нас её даже в Грозном нет.

— Земной ты человек. Ведь фестиваль был. Мне, например, была ужасно интересна молодёжь со всего мира. Негры, китайцы, индейцы и другие.

— Ой, вы что, и негров видели? — удивился сидевший сзади Мишка.

— Конечно, видели, их полно было.

— А правда, говорят, у них ладошки и ступни ног белые?

— Не знаю, как ступни, а ладошки точно белые. Я с одним негром даже за руку познакомилась. Жалко только, что меня мама быстро от него оттащила.

— И ступни, и ладошки белые, — заверил Гейдар. — Однажды вместе с нами ансамбль из Нигерии рядом выступал. Парни били в барабаны и пританцовывали, а девчонки танцевали, сверкая зубами, белыми ладошками и пятками.

С того дня воспоминания о фестивале на несколько последующих дней вытеснили все другие дорожные разговоры. Даже Мишка переставал задирать Маринку, когда речь заходила о фестивале.

За две недели до праздников начались репетиции концертов. Гейдару на баяне аккомпанировали Игорь и солдат-грузин, умевший выбивать ритм на бубне. Игорь решил показать зрителям сцену из спектакля Островского «Без вины виноватые», где он играл Незнамова, а Мила, жена капитана, — его мать, артистку Кручинину. Этот фильм не раз демонстрировался в солдатском клубе и был не совсем по теме для революционного праздника, но Игорь ничего другого играть не хотел.

— Понимаете, это был мой выпускной спектакль за третий курс училища. Я за него пятёрку получил. Я и слов-то из других пьес не помню. Так что или этот отрывок, или никакой другой.

Когда в хозроте узнали, какой отрывок решил показать худрук, рыжий Генка за всех объяснил такое пристрастие Игоря к Островскому:

— В революционных пьесах не пообнимаешься, а тут он долго будет в обнимку с мамашей сидеть. Это любому дураку понятно, кроме лейтенанта Сомова.

Мариша решила читать отрывок из поэмы Блока «12». На репетициях она выходила на сцену строгая, в чёрном длинном бархатном платье, которое нашла в мамином сундуке. Этот вышедший из моды наряд, во-первых, очень соответствовал Блоку, а во-вторых, великолепно подчёркивал фигуру артистки, из-за чего не только Гейдару, но и остальным сидящим в зале было не до революционной поэмы, а тоже хотелось узнать, можно ли обнять Маринину талию двумя ладонями? Гейдар, получивший законное право любоваться стоящей на сцене Мариной, не пропускал ни одной репетиции, как бы занят ни был. Он не разбирал произносимых ею слов, он видел только это милое лицо с пухлыми губами, которые так хотелось поцеловать, хрупкие плечи, которые хотелось обнять. За тонкую талию так хотелось притянуть к себе девушку и положить на грудь её гордую головку. Когда она после первой репетиции спросила его по дороге в город, кто в поэме Блока идёт «в белом венчике из роз» — матрос или Христос, — он даже не понял, о чём идёт речь. Произносимые ею со сцены слова до него не долетали, он весь всецело был поглощён созерцанием любимого существа. Получив возможность рассматривать её, он совершенно ясно понял, что любовь — это когда только от одного вида любимой ты наполняешься счастьем.

— Так кто — матрос или Христос? — пробился к нему вопрос Марины.

— Матрос, — не думая ответил Гейдар.

— Почему?

— Потому что Христос шёл бы в терновом венце, а матрос, видимо, жениться собрался, вот и надел белый венок.

— Ты что, надо мной издеваешься? — рассердилась Марина. — Я же тебя серьёзно спрашиваю, а ты шутишь.

— Почему шучу? Нас наша учительница по русскому сколько раз об этом спрашивала. Никто отгадать не смог. Мой сосед по парте сказал: «Может, Аллах?», так его чуть из школы не выгнали. Я предложил матроса, и все согласились, а ты нет.

— Сознайся, что ты это всё только что выдумал? — нахмурилась Мариша.

— Если и выдумал, то только чуть-чуть.

— Ладно, ладно, издевайся, я тебе прощаю за то, что ты божественно танцуешь лезгинку. Похоже, это всё же я тебя видела тогда на фестивале, на бубне ещё тогда мальчишка с таким белым чубом стучал. Я ещё подумала, почему он русский, а не грузин.

— Точно, Сашка, мой друг, он, как и я, не грузин.

— Прости, я всё забываю, что кавказцы не любят, когда их грузинами называют.

— Точно не любят, все, кроме грузин.

— Кто тебя так танцевать научил?

— Солдаты, которые в госпитале лежали.

После этих слов Мариша потребовала подробного рассказа о госпитале и всём остальном. Причём слушала она так, что Гейдар сам не заметил, как всё ей рассказал. Разговоров хватило на несколько поездок в школу. Садясь в машину, Маринка говорила:

— Так и что дальше?

— Разговор с водителем запрещён, — отвечал ей Гейдар, но после небольшой паузы продолжал свой неторопливый рассказ дальше, замолкая на перекрёстках и поворотах.

К тому времени, когда он дошёл до истории о гибели отца, подошёл праздник. Праздничный вечер открыл Воронов, рассказал об успехах части, поздравил с сороковой годовщиной Октября, предложил помянуть минутой молчания всех погибших в боях с империалистами и фашистами. Потом начался концерт. Всех выступавших принимали хорошо. Едва удалось успокоить зал, когда офицерская жена Мила выпустила из своих объятий своего сценического сына Игоря.

— А поцеловать сыночка? — ревели солдаты, не обращая внимания на то, что старший лейтенант Сомов сидит в зале.

— Давай ещё про матроса! — неистовствовали они, не желая отпускать со сцены серьёзную Марину в её бархатном платье.

Когда же на сцену вышел Гейдар, которого Игорь, выполнявший роль конферансье, представил, как лауреата Международного фестиваля молодёжи и студентов в Москве, и полетел по ней в лезгинке, зал вначале замер, а потом стал хлопать, помогая такту. Его вызывали несколько раз на бис, и он выходил и плясал так же неистово. На нём был настоящий кавказский наряд: черкеска, чувяки и коричневая папаха из овечьей шерсти, добытые завклубом в соседнем поселке. Из-под этой папахи по его щекам тёк рекой пот, но Гейдар не только не сбавлял темпа, а ещё и усиливал его, танцуя лезгинку со всеми оттенками многонационального Кавказа. Наконец в зале поднялся полковник и успокоил публику:

— Совсем парня замучили, он завтра баранку крутить не сможет. Давайте похлопаем ему на прощание и отпустим.

После бурных аплодисментов Гейдар ушёл за кулисы хоть и маленькой, но знаменитостью.

— Танцуешь ты гениально! Поверь мне, — сказал ему за кулисами Игорь. — Почему тебя в музроту не взяли после фестиваля?

— Я сам не пошёл.

— Почему? Там бы в ансамбль Красной армии перебрался, а там Москва, гастроли, деньги.

— Нет, я хочу поступить в институт.

— Во чудило! Чтобы потом всю жизнь шиш с маком получать? — удивился завклубом.

— Я так решил, — отрезал Гейдар.

Когда он переоделся и вернулся в зал, там уже растаскивали сиденья, для того чтобы освободить место для танцев. Марина, переодетая в красивое голубое платье с неизменной широкой юбкой, стояла в кругу молодых офицеров и звонко смеялась. Было видно, что она в восторге от себя, от молодых и весёлых ухажёров, от всего этого праздника, где никого лучше её нет. Увидев её, такую красивую, но чужую, Гейдар почувствовал, что сердце, которое до этого гулко стучало в груди после удачного выступления, вдруг как будто остановилось, а потом снова пошло, сбиваясь с ритма. «Чего ты хотел, чтобы полковничья дочка стояла рядом с солдатами?» — рассердился он на себя и повернул к своим ребятам из хозроты. Они набросились поздравлять его и нахваливать за лезгинку.

— Ну, братка, не ожидал! В Ростове все лезгинку пляшут, но такой я не видал, — изумлялся рыжий земляк.

Кроме ребят, его обступили и женщины — служащие столовой. Их улыбающиеся лица светились восхищением и добротой.

— Вот уж не знала, что ты такой лихой парень, а то бы я тебе больше щец наливала, — приговаривала тётя Настя, раздатчица в столовой.

— Гейдар, ты сплошной восторг! — протиснулась к нему пышногрудая девица с какой-то невообразимой башней из крашеных волос на голове.

— Вот, разреши тебе представить: Екатерина, — церемонно сказал ему Генка, соединяя Катеринину и Гейдарову руки.

Конец ознакомительного фрагмента.