Ведьмина внучка

Ирина Верехтина, 2015

Сын Антониды утонул в деревенском пруду. Дочка кашляла с самой весны и таяла на глазах. И Антонида пошла к бабке Уле, про которую ходили страшные слухи: помогать-то она помогала, но цену брала непомерную. – Прокляли тебя, девка. Сына потеряла, и дочку скоро потеряешь. – Я на всё согласная! Только скажи, что делать?– Дитя тебе надо родить, оно за тебя расплатится, а с тебя заклятье сойдёт-уйдёт. Только знай: дитю этому всю жизнь вместо тебя платить придётся.Фактический материал реален. Злые глаза, крючковатый нос, сгорбленная спина и прочая ведьминская атрибутика в повести отсутствует. Полётов на метле не будет, будет просто жизнь.

Глава 4. Белая магия

Объявление в газете

…И кто знает, чем бы это закончилось, не попадись Женьке на глаза объявление в газете. «Белый маг поможет решить ваши проблемы, очистит ауру, восстановит энергетику» — прочитала Женька и задумалась. Про ауру она ничего не знала, чем её чистят — тем более. Энергетика — это что-то электрическое, с машинами связано. Машины у Женьки нет. А вот проблемы решить — это она согласная, ничего в том нет плохого, белая магия не чёрная, а за спрос денег не берут.

С последним Женька ошиблась — деньги пришлось выложить немалые. Как оказалось, она заплатила не зря. Сидела, раскрыв от удивления рот, а женщина-маг подробно расспрашивала её обо всём, что с ней случилось, что было не так… А после и не спрашивала — сама за неё говорила, а Женька, вытаращив глаза, очумело трясла головой, подтверждая: «Да… Да… Так оно всё и было. Вам-то откуда известно, я ж не говорила никому?!»

Белый маг, не отвечая на заданный вопрос, перешла на ты:

— Суждено тебе за чужие грехи расплачиваться, а за чьи — сама, верно, догадываешься. Не могу сказать, не вижу.

— Неужели… Да не может этого быть! — охнула Женька. — Это ж мама моя! Говорили про неё в деревне всякое, да я не верила, мать ведь она мне! И с Олькой кажное лето нянчилась… Что бы я без неё делала! Олька, считай, на её руках выросла, да и меня она привечает, как приеду — от себя не отпускает, не надышится, — втолковывала магу Женька, отводя от матери беду, отметая подозрения. А сама уже знала: она это. Больше некому.

— Часто она с тобой рядом садилась? Обнимала тебя? В глаза смотрела? — допытывалась женщина-маг. И Женька кивала потерянно…

Антонида любила сидеть вдвоём с Женькой на старом продавленном диване, подолгу не отпускала её от себя. — «Мам, я ж не сидеть, я работать приехала!», — Женька порывалась уйти, о Антонида всякий раз её удерживала: «Да погоди, куда ж ты бежишь от меня? Посиди со мной маленечко, Женюра!» Обнимет за плечи и всё говорит, говорит, а у Женьки глаза закрываются, словно не утро сейчас, а вечер поздний, так ей спать хочется…

Ноги будто не её делаются — тяжёлые, непослушные, и слабость накатывает — откуда взялась? А мать всё говорит и говорит, говорит и говорит… А после встанет и пойдёт по хозяйству шуровать, и всё у неё спорится, работа от рук отлетает. А Женька весь день как варёная, всё через силу делать приходится, словно не грядки полет, а камни тяжёлые ворочает.

Страшная правда открылась Женьке: её, Женькиной, жизнью платила мать за безбедную, благополучную — свою и Галькину с Колькой жизнь. Чтобы обходили их напасти и несчастья, чтобы всё у них было хорошо. У них и было — хорошо, а у Женьки не складывалось. А иначе не получалось — кто-то же должен платить за безбедную эту жизнь. И родила Антонида Женьку — от мимоезжего командированного, о котором забыла давно. И пила из неё силу, и сама той силой полнилась.

От мага Женька услышала, что существуют такие люди — энергетические вампиры, или фаги. Сядет фаг с тобой рядом, разговор заведёт, в глаза тебе глянет — и ты будто околдованный сделаешься, сидишь как во сне, слушаешь. Фаг с тобой говорит, а сам жизнь из тебя сосёт, по каплям тянет. Фагу хорошо, а ты ходишь весь день разбитый и всё понять не можешь, откуда такая усталость навалилась, уставать вроде бы не с чего.

Это если один раз. А если с фагом часто так сидеть — беда с тобой случится! А со стороны поглядеть — душевный человек, и собеседник приятный, и говорить с ним хочется. Интересно с ним!

Неопровержимые доводы

Обо всём рассказала Женька Ритиной матери, ничего не утаила, вывалила всё.

— А я всё думаю, отчего со мной такое… Как ни приеду, мать-то посидеть с ней просит. Сядет рядышком и говорит, говорит… А потом в огороде работает как заведённая весь день, а я как неживая. Это она у меня силы забирала, жизнь из меня вытягивала, — рассказывала Женька двоюродной сестре. — А мне ещё Ольку на ноги ставить… Меня ей не жалко, так хоть внучку пожалела бы! — Последние слова Женька выкрикнула уже плача и уткнулась лбом в сестрино плечо.

— Да что ты мелешь, Женька, опомнись! О матери такое разве можно говорить? Ты подумай головой своей бестолковой, не могла она у родной дочери…

— Могла! Могла! — захлебнулась криком Женька. — Родная, скажешь тоже… Я у неё хуже всех была, даром что младшенькая. Младших-то всегда больше любят, а я как ни старалась — всегда виноватая. Галька что ни натворит, ей всё прощала, а меня наказывала — всегда, за всё! Хворостины из рук не выпускала, я в голос орала, до хрипа, а отец никогда не заступится, молчит — будто нет его. Да какой он мне отец…

А Колька — чего только не выделывал! У Никулиных горох подчистую оборвал, поломал весь. У Семёна хромого ночью яблони обтрясли — Колькина работа. Всего и не упомнишь… А дрался как! А ты спроси, мать хоть раз его тронула? — Всё он у неё дитёнок да пострелёнок, в любимчиках ходил.

Он вон — пьёт, не просыхает, а я водку вожу ему и денег не беру, лишь бы к матери лишний раз приехал. И опять я у неё плохая. Зачем, грит, ты её таскаешь, водку эту треклятую? А без водки Колька и не вспомнит, что огород копать надо, картоху сажать надо!

Напрасно Вера Сергеевна убеждала сестру, что она всё придумала и наговаривает на мать, а Галя с Николаем в деревне работают не меньше Женьки. Та стояла на своём. По женькиному выходило, что матери помогает только она, работает с утра до вечера, а Галька приезжает с подружками погулять да позубоскалить. А Колька — выпить дармового Женькиного спирта, да с собой увезти.

— Вот ты говоришь, на диване с Тоней сидите битый час. А кто ж тогда работает? Галя с Колей и работают! Говоришь, Коля к вечеру как свинья напивается. А кто ему спирт неразведённый возит, в бутылках запечатанных? Сама же и везёшь! Сарай, говоришь, у матери новый? А строил кто? — Коля строил. А ты с матерью на диване сидишь, языком мелешь, балаболка, — увещевала Женьку сестра. Но Женька мало её слушала, говорила о своём.

— Гальку-то она на диван с собой не садит, а я как ни приеду — «посиди со мной, поговори, давно с тобой не видались». И садится рядышком, силу мою пьёт! На моей крови, на несчастьях моих благоденствует — и она, и вся её семейка. Галька с Колькой дружатся, а меня как зачумлённую чураются. С детства они так со мной, будто я не родная им. Чужая. Мать-то, небось, рассказала, что отцы у нас разные, вот и не любят меня. И Олька моя от меня отпихивается! Выросла, я ей теперь не нужна, квартира моя нужна и деньги мои, кровью заработанные. А мать мешает только, — распаляла себя Женька.

Рита слушала, сидя в своей комнате на кровати и обхватив ладонями горящие щёки. То, о чём говорила Женька, было похоже на сумасшествие. Женька вылила на мать ушат грязи и уехала, а Рита с мамой долго не могли прийти в себя.

Деревенская колдунья

Добрая, улыбчивая Женькина мать, тётка Антонида, приветливая к родне, хлебосольная и радушная, в деревне и впрямь слыла колдуньей. Чурались её деревенские, и она их сторонилась. В разговоры ни с кем не вступала, только если надобно что. Подруг у Антониды не было. А зачем они нужны? Тайны сердечные рассказывать, чтобы завтра о них вся деревня знала?

Боялась Антонида, что деревенские расскажут Женьке о Тимофее, что не отец он ей — отчим. Женька тогда совсем от рук отобьётся, ей только волю дай. А так хоть отца слушается, — рассказывала Антонида, и Рита с мамой ей верили. Как такому не поверить?

— Ба, ты не плачь, мы же знаем, что ты хорошая, и никогда тебя не бросим, заберём к себе в Москву и будешь с нами жить, — говорила Рита, обнимая и целуя двоюродную бабушку.

— Глупая ты… Куда ж я уеду, у меня скотина, куры, как оставишь? Пропадут без меня, никто их не накормит, не напоит, соломки свежей не постелет, — улыбалась Тоня, а из глаз текли слезинки…

Рита звонко целовала бабушку и просила: «Ну, тогда хоть зимой, на каникулы приезжай» — уже зная, что бабушка Тоня к ним не приедет, она не хочет, у неё свои внуки, а Рита не родная внучка, двоюродная. Как жаль! Рита всхлипывает, Антонида обнимает её тёплыми руками, целует в мокрую щеку:

— Ну что ты, Ритуля, совсем с ума сошла, что ты плачешь? Баба Тоня с тобой, и всегда с тобой будет. Ты приезжай почаще, навещай, мы с твоей бабушкой сёстры родные, и ты мне родная, глупая ты моя…

Тоня гладила Риту по спине, это было приятно. Рита приваливалась к ней боком и закрывала глаза… «Бабушка Тоня, ты моя самая любимая, мне бабушка про тебя рассказывала, как вы с ней маленькими были… Я тебя никогда не брошу!»

Рита верила, что бабушка Тоня сама не хочет ни с кем дружить и жалела её: без друзей нельзя, одной плохо… На самом деле деревенские не общались с Антонидой — боялись дружбу водить с колдуньей. Нашепчет чего, подведёт под беду. Уж больно гладко у неё складывалось, беда стороной её дом обходила.

У деревенских-то у всех — напасть за напастью, то сено подмокнет, гниёт в стогах, до весны не достоит. То картошку проволочник сожрёт подчистую. То сад от морозов вымерзнет. А у Антониды столько лет всё растёт-цветёт — и яблони, и детки. Знать, отводит от себя несчастья, другим посылает, — шептались деревенские.

— Бед мне господь щедро отмерил, нахлебалась вдосталь. Я их все перетерпела, никому не отдала. Теперь ваш черёд, ваша очередь подошла, — смеялась Антонида.

Шутила вроде, а глаза у неё злые, недобрые. Не любила Антонида сельчан. Ишь, завидуют, что всё у неё хорошо. Хотят, чтобы было плохо. А когда бедовала с детьми одна, без мужа, когда так приходилось тяжко, хоть в петлю лезь! — никто не пришел, не пожалел.

Тебе–то смерть, а всем-то смех — вспомнилось Антониде, как мать её говаривала. Она тогда глупая была, не понимала — о чём это. Зато теперь знает. И пусть её нелюдимой да недоброй зовут, сами больно добрые! Так и жила с обидой на всех. Горе её такой сделало, жизнь такая… Не дай бог кому!

Негаданно–нежданно…

Так и жила Антонида от всех на отшибе. Тимофей — тот не замечал ничего, к нему-то она всегда ласковой да приветливой была. Любила его крепко. Тимофею нравилось, что жена всегда дома — то на огороде возится, то со скотиной управляется, то с ребятами чем-ничем займётся. По чужим-то дворам хвостом не метёт, себя держит строго — радовался Тимофей.

А как выросли у них с Тимофеем дети да пошли внуки, расцвела Антонида, словно яблоня весной. Помолодела будто. И не было в деревне бабушки ласковей, и не было внуков любимей. Откуда силы брались? — И с хозяйством справлялась, и дом в чистоте держала. Скотина, птица, огород — всё на ней. И внучка Олька с малых лет — на ней.

Женька отвозила дочку в Деулино весной и забирала с первым снегом. Навещала редко, наездами. Девочка росла здоровенькая да румяненькая. А как пришла пора Ольке в школу идти — оглушило Женьку бедой: Олька не могла сидеть с прямой спиной, как требовала учительница. Держать спину было больно, и сорок пять минут, которые длился урок, были для девочки пыткой. Она поминутно ёрзала и вертелась, пытаясь найти удобное положение, чем вызывала гнев учительницы и издевательский смех одноклассников.

— Артемьева, что ты всё время вертишься? Я понимаю, тебе не интересно слушать, о чем я рассказываю, ты всё знаешь. Может быть, расскажешь нам? — Олька обреченно поднималась из-за парты и молча стояла, понурив голову. — Выпрями спину, Артемьева, не стой, как старушка, а то горб вырастет, и будешь ходить с горбом. Садись, Артемьева. И сядь ты наконец спокойно, я устала от твоих выкрутасов, — делала ей замечание учительница. Но «сидеть спокойно» Олька не могла: спину терзала жгучая боль. Плакать на уроке было нельзя, ведь тогда её совсем засмеют. И она плакала ночью, прикусив зубами краешек одеяла, чтобы не скулить от постоянной тянущей боли, которая не отпускала даже в постели. Даже во сне.

Для Женьки наступили чёрные дни — бесконечные походы по врачам, массажистам, мануальным терапевтам… Сменялись клиники, врачи, процедуры, а спина продолжала болеть. Отчаявшись, Женька выцарапала в районной поликлинике направление на консультацию в военный госпиталь. Ей выдали «на руки» Олькин рентгеновский снимок и врачебное заключение об остеохондрозе. И они с Олькой поехали на консультацию…

Врачебное заключение

Внимательно рассмотрев рентгеновский снимок, военный хирург надолго задумался. Никаких признаков остеохондроза он на снимке не видел. Зато увидел другое…

— А другие снимки есть? Более ранние?

— Нет у нас ничего, — растерялась Женька. — Как болеть стало, тогда и сделали рентген, а раньше незачем было, — недоуменно объяснила Женька.

— А раньше спина у неё никогда не болела? — расспрашивал хирург. Женька трясла головой в ответ: «Не болела вроде…» И чего привязался? Раньше, раньше… Раньше она Ольку не видела почти, весной в деревню отвозила, к зиме забирала — и в сад, на пятидневку…

— А скажите мне вот что… Вы не роняли её маленькую? — приставал с расспросами врач. — Может, случайно, нечаянно…

Женька задохнулась от возмущения, и набрав в лёгкие побольше воздуха, приготовилась возражать. Но хирург протянул ей снимок:

— Вот, смотрите. Здесь чётко видна трещина в позвонке. И как её ваш хирург не заметил… А вот ещё одна.

— Как трещина? Откуда? — выдохнула Женька.

— Это застарелый перелом. Он давно зажил, но кости срослись неправильно, потому ей и больно. И как она умудрялась сорок пять минут за партой высидеть, удивительно! Ей ведь было очень больно…

— Она не говорила ничего… В саду на пятидневке была, там с ними не церемонились, вкусно — не вкусно, ешь как все, чтоб тарелка чистая, больно — не больно, сиди, как все сидят. За капризы в угол ставили, за драку без прогулки оставляли, а то и без обеда. В саду она как шелковая была, не жаловалась ни на что, а как в школу пошла, началось… Учительша на неё жалуется, в дневник замечания пишет, у всех дети как дети, а я на родительских собраниях не знаю, куда глаза девать… Сколько я её лупила, никакого толку. Я ж думала, притворяется девка, учиться не хочет, а оно вон как повернулось. Что ж мне делать-то с ней? — упавшим голосом закончила Женька.

— Делать ничего не надо. Будет в корсете ходить, снимать только на ночь. И запомните, долго на ногах ей стоять нельзя, и сидеть подолгу нежелательно. Освобождение от физкультуры я выпишу.

— А лечить как? Чем? — робко спросила Женька, уже зная ответ.

— Я вам уже сказал. Носить корсет. В течение дня ложиться отдыхать, желательно через каждые три часа. Спать на спине, на жёстком, никаких перин и пружинных матрацев. На кровать положите деревянные плашки, сверху ватный матрац. Сначала, конечно, помучается, но ничего, привыкнет, и будет спать. Без боли. А лечить, к сожалению, уже никак. Вот если бы сразу…

Конец ознакомительного фрагмента.