Немцы

Ирина Велембовская, 1962

Ирина Велембовская – автор популярнейших романов о женских судьбах – «Сладкая женщина», «За каменной стеной», «Дела семейные». Роман «Немцы» совсем из «другого теста», хотя тоже о любви – запретной, той, что не должно быть, потому что идет война, и герой – немец, «остарбайтер», угнанный вместе со своими соотечественниками в начале 1945 года в СССР из Восточной Германии на далекий Урал. Роман написан И. Велембовской по свежим следам собственной драматической судьбы – ведь она, дочь репрессированного, работала на лесоповале рядом со своими героями. Надо ли говорить, что сочинение это не могло быть опубликовано при жизни автора, оказалось «непроходным» в первую «оттепель» и лишь в 2002 году выпущено небольшим тиражом. По сути, перед нами первая полноценная публикация романа.

4

Лаптев продолжал квартировать у Черепановых.

— Живите у нас, товарищ лейтенант, — сказала Тамара, когда он, боясь стеснить хозяев, собрался было переходить на казенную квартиру.

— Милая Тамарочка, — смущенно ответил Лаптев, — если вы действительно хотите, чтобы я остался, зовите меня Петром Матвеевичем.

Лаптева устроили за перегородкой; приходя вечером домой, он надевал теплые старые валенки Василия Петровича и ел вместе с Черепановыми горячую картошку. Бабка, называвшая его «хворым», всегда оставляла ему банку молока. Иногда заходила сюда и Татьяна Герасимовна. Наговорившись вдоволь о делах, садились играть в дурака или цифровое лото по рублю ставка.

В тот вечер Лаптев был особенно рассеян и, как всегда, проигрывал.

— Ты что, влюбился, что ли, лейтенант? — спросила, посмеиваясь, Татьяна Герасимовна. — Уж не в Томку ли?

— Нет, в вас, — засмеялся он, сгребая со стола карты.

Когда она ушла, Лаптев как бы между прочим спросил Тамару:

— Ваша начальница замужем?

— Вдова она, — ответила Тамара и тяжело вздохнула. — У нее муж на драге работал, а в сорок втором как ушел на фронт, так сразу же и погиб.

— И дети есть? — сочувственно спросил Лаптев.

— Двое, мальчик и девочка. А третья девочка умерла прошлый год.

— Вот горе какое! А давно она у вас начальником лесной конторы?

— Года три. Сначала ее в десятники выдвинули, потом учиться послали на прораба. Семь лет она прорабом была на чисовском участке, а как начальник лесной конторы в армию ушел, на его место Татьяну Герасимовну и назначили. Очень хороший она человек! — заключила Тамара.

— Да, — охотно согласился Лаптев.

— Она неутомимая, — с удовольствием рассказывала Тамара. — Хоть кого спросите: встает чуть свет и сразу в лес. В конторе сидеть не любит. А у нас участок большой, по всему Чису километров сорок будет. Вот и колесит, где-нибудь у костра перекусит, и дальше. Зато работу уж она видит не по сводкам, а на самом деле. Ее никакой сводкой не обманешь.

— Я ее теперь бояться буду, — заметил Лаптев, и они оба засмеялись.

Рано утром четырнадцатого марта Лаптев и Тамара раньше обычного вышли из дома и направились к лагерю. По дороге их догнала на санках Татьяна Герасимовна.

— Не поморозим немцев? — спросила она, здороваясь. — Холод собачий! А ведь нынче Евдокия, надо бы курочке напиться…

Лошадка быстро домчала их к лагерю. За воротами были слышны гул голосов, топот ног, выкрики старост, называющих фамилии. Татьяна Герасимовна привязала лошадь к коновязи и пошла вместе с Лаптевым и Тамарой в лагерь.

Весь обширный двор был заполнен людьми. У корпусов строились роты. Впереди стояла первая рота. Суетился со списками в руках ее староста Вебер, немолодой уже немец с добрым широким лицом. Лейтенант Петухов ходил вдоль строя и сквозь зубы ругал немцев за отсутствие хорошей выправки.

Подошел комбат. Петухов отрапортовал:

— Первая рота батальона интернированных немцев построена. Трудоспособных первой категории — сто сорок человек, трудоспособных второй категории — тридцать семь человек, больных — одиннадцать человек.

Комбат тоже прошелся вдоль строя.

— Ну, смотреть бодро! Что мы вас, на казнь ведем, что ли? — крикнул он, потом подозвал Татьяну Герасимовну и Тамару. — Что, нравятся вам эти красавцы? Парни хоть куда! Вот хоть этот франт, — он указал пальцем на пепельнобородого Чундерлинка, очень импозантного в модном коричневом пальто. — Вы на них покрепче жмите. Если не будут как следует работать, пишите мне рапорт на каждого в отдельности. Я с ними быстро управлюсь.

— Мужики красивые, спору нет, да уж что-то больно шикарно одеты, — заметила Татьяна Герасимовна. — В лес бы надо одежонку похуже: пожгут все и порвут.

— Извините, не успел им в ателье рабочие костюмчики заказать, — съязвил комбат. — Но только вы зря беспокоитесь: у них багажу — кладовая ломится. Два вагона барахла я им из Румынии вез. А женить их здесь я не собираюсь, так что беречь ихние наряды нечего.

Тамара с любопытством разглядывала немцев. Их лица резко отличались от русских. Мужчины были похожи то ли на киноартистов, то ли на профессоров каких-то, как она их себе представляла. Женщины на нее особого впечатления не произвели. Тамара снова посмотрела на первую роту и вдруг встретилась глазами с высоким красивым парнем, который стоял с краю. Она потупилась и отошла в сторону.

— Что, не понравилась вам наша команда, Тамарочка? — спросил Лаптев.

— Будут ли они работать? — с сомнением сказала она, косясь на немцев.

Штребль, взгляд которого так смутил девушку, услышал ее и понял. Подобрав несколько известных ему русских слов, он выпалил:

— Мы будет хорош работа.

Тамара покраснела и ответила по-немецки:

— Это мы увидим.

— Фрейлейн говорит по-немецки! Кто она такая? — раздался удивленный шепот.

— Будет там болтать! — крикнул комбат. — Махен, захен, шляхен, черт вас поберихен! В лесу наговоритесь. Петухов, выводи лесорубов на улицу. Звонов, как твоя рота?

Саша Звонов, красный, потный, взволнованный, подбежал и отрапортовал:

— Рота построена! Трудоспособных — сто двадцать человек, вторая группа — двадцать один человек, больных — семь человек и, я извиняюсь, товарищ старший лейтенант, которые совсем оказались раздетые — одиннадцать человек. Не в чем построить, сидят в корпусе.

— Что за чертовщина! Куда же они одежду дели?

— Не иначе попрятали. Сам все обшарил, товарищ старший лейтенант. Вчера еще ходили по двору в одеже…

Комбат, не стесняясь женщин, крепко выругался, потом махнул рукой Отто Грауеру. Тот быстро подбежал.

— Выдай этим одиннадцати паразитам телогрейки из командирского фонда. И чтобы вечером отобрать и найти их собственные.

— Беда, — объяснял Звонов Татьяне Герасимовне и Тамаре, — два часа собирались: только отвернешься, куда-то пиджак с него исчез, другой шапку прячет. Чистые симулянты! Свое хоронят, требуют казенного.

Татьяна Герасимовна покачала головой:

— Ну, народ! Хватим мы с ними горя. До чего же несознательные! Они наших небось голышом гоняли, а сами требуют: подай им то, другое…

Хромов разъярился:

— Я их, сукиных детей, поморожу, а одежды им не дам, пока не заработают. Они думают, что Россия — это собес для фашистских подонков. По́том своим заставлю заработать! В землю затопчу!

Лицо у комбата стало дергаться, запрыгала левая бровь. Лаптев взял его за рукав и потащил в сторону:

— Да успокойся ты! Есть из-за чего себя волновать.

Комбат перевел дух и скомандовал:

— Марш за ворота!

Вторая рота, ежась и топчась, нарушая всякий строй, повалила за ворота.

— Мингалеев, давай баб! — крикнул комбат.

Из глубины двора тронулась третья рота. Крестьянки торопливо двигали ногами, обутыми в огромные валенки. На всех были длинные теплые шали. Горожанки дрожали в своих коротких пальтишках.

Мингалеев оскалил зубы и отрапортовал:

— Третий рота — сто сорок пять человек весь здоровый, тридцать три человека — кухня, десять — прачечная, пять человек — ничего не делай: декретный отпуск. Остальной — налицо.

— Молодцы бабки! — немного успокоившись, сказал комбат. — Веди их, Салават.

Тамара и Татьяна Герасимовна тоже вышли за ворота.

— Ну, Томка, счастливо тебе! Идите по тракту прямо до новой делянки. Я догоню вас.

Тамара растерянно спросила:

— А они не разбегутся у меня?

— Небось не разбегутся. Куда им бежать-то? Шагай передом, а сзади десятники пойдут, Влас Петрович с Колесником.

— Ни пуха ни пера! — вышел напутствовать Лаптев. — Не робейте, Тамарочка. Завтра и мы приедем на лесосеку.

Тамара вышла вперед и не очень уверенно скомандовала:

— Геен!

Она шла, не оглядываясь, слыша за собой скрип снега под множеством ног и шумное дыхание четырехсот немцев. Было страшно, но она изо всех сил старалась не подать виду. Солнце выплывало из-за горы, ярко-оранжевое, в белых парных облаках. Мороз слегка отпустил: близилась весна.

Штребль жадно глядел вокруг. Леса и горы — все под глубоким снегом, сбоку — поселок, над каждым домиком — тоненький, прямой, как свечка, столбик дыма. Дорога накатанная, блестящая, уходит далеко вдаль. Белокурая девушка впереди все идет и идет, не оборачиваясь. Штребль глядел на нее, и в его душу запало радостное чувство: не вооруженный до зубов охранник гнал их на работу, а вела симпатичная русская девушка, одетая в старую ватную куртку и подшитые валенки.

— Откуда вы знаете немецкий язык, фрейлейн? — осмелев, спросил Штребль.

Тамара, не повернув головы, ответила:

— В школе учила.

До лесосеки по тракту было около четырех километров. Немки, не привыкшие к тяжелым валенкам, начали отставать.

— А ну, подтянись! — покрикивал на них старичок-десятник Влас Петрович. — На юбки наступлю!

Старик ворчал всю дорогу и ругал немцев на чем свет стоит.

— Два сына у меня было. Где они? Подайте-ка мне сыновей! Ах вы, б… нехристи не нашего Бога! Были бы сыновья живы, я бы… вашу мать, и дорогу в лес уже позабыл. А из-за вас, проклятых, иди, мерзни, как пес. Ни дна бы вам, б… ни покрышки!

— Ладно тебе, дядя Влас, — рассудительно сказал другой десятник, недавно вернувшийся с фронта однорукий Колесник. — Слава богу, что мы их гоним, а не они нас.

Тамара свернула с тракта в лес. Немцы, сбившись в кучу, повалили за ней, увязая в снегу. Тропка привела на большую поляну. У маленькой лесной сторожки стояли сани с топорами и пилами.

— Возьмите инструмент, — по-немецки сказала Тамара. — Бери, бери, — поспешно добавила она по-русски. — Цвей топор, одна пила на троих.

Подъехала Татьяна Герасимовна. Вылезая из саней, крикнула Тамаре:

— Баб смешай с мужиками! Баб, говорю, не бросайте одних! Чего они одни-то наработают? Ни колоть не можут, ни что… Тома, бери вот этих, помордастей, веди в лес, — она указала на мужчин из первой роты.

Тамара махнула рукой:

— Пошли!

Влас Петрович отобрал себе мужчин из второй роты. Колесник обиженно заметил:

— Что ж, мне одна шваль досталась?

— Чем же они шваль? — рассердилась Татьяна Герасимовна. — Что плохо одеты? Может, лучше работать будут, чем те, нарядные. Инструмент берите, айда с богом!

Тамара вывела свою партию на просторную снежную поляну. Посередине красовались три высокие разлапистые ели.

— Лиса! — восторженно закричал Бер, заметив рыжий комок, который мелькнул и скрылся между елок. Неожиданно упавший снежный ком засыпал всех холодными иглами.

Крайняя ель была огромная. Вершина ее, казалось, упирается в холодные снежные облака, а ветки-лапы держат на себе каждая не менее пуда снега.

Тамара скинула телогрейку и знаком подозвала стоящего рядом немца.

— Бери пилу. Остальные отойдите подальше, — она махнула рукой в сторону.

Немец согнул длинную спину, чуть-чуть высунул язык и принялся дергать за ручку пилы.

— Ровней пили, не дергай! — строго сказала Тамара. — Гут надо зеген. Ферштеен?

— Гут, — буркнул немец и снова согнулся.

Мерзлое дерево сопротивлялось, пила звенела и гнулась. Тамара вынула из-за пояса топор и стала подрубать. Вновь поднялся снежный вихрь, и закружилась серебристая пыль. Тамара подозвала Штребля.

— Умеете пилить? — спросила она его по-немецки и немного покраснела за свое произношение.

— Яволь, фрейлейн. Я столяр.

Снова зазвенела пила. Пилили очень долго. Слабый скрип внутри дерева означал, что ель уже сдается и скоро рухнет вниз. Скрип этот усиливался и перешел в стон, а затем ель начала медленно крениться, задевая ветками соседние деревья и снова поднимая снежную метель.

— Ахтунг! — крикнул Штребль.

Раздался сильный треск, свист рассекаемого воздуха, и ель с печальным гулом упала на землю, поломав своей тяжестью молодые елочки и пихты. Обнажился пень, светло-розовый, просторный, как обеденный стол, накрытый скатертью.

Штребль старался унять дрожь в коленях и с трудом разогнул затекшую спину.

— С непривычки-то тяжело, — улыбнулась Тамара. — Гут арбайтен, камарад!

Она достала спички. Вскоре запылал огромный костер. Гигантские ветки с воем корчились на огне. От каждой подброшенной в костер еловой лапы взвивался целый фейерверк искр. Скоро огромный, очищенный от ветвей ствол угрюмо лежал в снегу, а вся былая краса дерева превратилась в груду пепла и тлеющих углей, над которыми немцы грели озябшие руки.

— Ну что, поняли, как работать? — спросила Тамара.

— Я, юнге фрейлейн, — ответило несколько голосов.

— Ну, глядите дальше.

Вместе с плечистым Раннером она отпилила первую чурку. Поставив чурку на попа, она тяжелым колуном разбила ее на плахи. Мерзлое дерево разлеталось, как стекло.

— Вот и все. Расходитесь подальше друг от друга и начинайте.

Тамара развела всех по лесу. Застучали топоры. Раздвигая ветки, на поляну вышла Татьяна Герасимовна.

— Ну, как дела? Двигаетесь помаленьку? А прогадала ты, Томка, что взяла этих франтов: вон у Власа да у Колесника те немцы, что в узких штанах, им рта разинуть не дали, взяли топоры и давай жарить, как заправские лесорубы. Их и учить нечего. И бабы в красных юбках пилят так, что любо! Один долговязый мне и говорит: в Румынии дома тоже в лесу работал.

— И этих обучим, — не совсем уверенно сказала Тамара.

Но вечером из лесосеки она возвращалась печальная. Понуро брели за ней и усталые немцы. Первый день не обещал ничего хорошего: только очень немногие — плотники и столяры — умели держать в руках пилу и топор. Остальные чувствовали себя совершенно беспомощно. Люди эти никогда даже не видели, как рубится лес, не умели разжигать костры, метались, суетились, вязли в снегу, мешали друг другу, рискуя быть задавленными деревом. «Можно подумать, вчера только на свет родились, — сердито думала Тамара. — Как они норму-то будут выполнять?» Но все же ее отчасти утешало то, что большинство немцев обнаружили явное желание работать. Поэтому, когда у лагеря их встретили комбат и Лаптев, на вопрос: «Как дела? Небось, весь лес вырубили?» — Тамара, тряхнув головой, ответила весело: «Не вырубили, но вырубим!»