Холерный дом

Ирина Бухарина

Она танцевала на краю помоста у самой воды, почти взлетая над ней, как птица, и Эдуард любовался своей прекрасной юной женой. Но такой ли уж замечательной оказалась жизнь с балериной, о которой он так мечтал? Об этом повесть Ирины Бухариной «Семейная жизнь Эдуарда». Светлой грустью и легким юмором пронизаны и рассказы автора о поездках на Волгу, о встречах с плавающими Хрюшами и завершении отдыха в «холерном доме».

Холерный дом

Это случилось в семидесятом году теперь уже прошлого двадцатого века. На юге страны и в низовьях Волги разыгралась эпидемия холеры. Интернета не было, телевидение о катастрофах и прочих неприятностях не сообщало. Правительство считало, что жить людям лучше и веселее, когда они не ведают ни о чём плохом, так что Советский Союз о такой мелочи, как появление холеры, не знал, разве что понаслышке, да и то не верил.

В это же время какой-то человек из Астрахани отправился на пароходе по Волге до небольшого посёлка Кокшайск, что недалеко от Казани, где на местном кладбище был похоронен его отец, чтобы проведать могилу и поклониться родительским мощам. Он вышел на пристани, дошёл пешком до кладбища, немного прибрал внутри оградки, пощипал выросшую траву, постоял молча, глядя на небольшую пирамидку со звездой и отправился восвояси.

До следующего парохода ещё оставалось время, приезжий посетил туалет на пристани и зашёл в столовую, которая находилась рядом, пообедать. Когда уже сидел в каюте парохода, почувствовал слабость, боль в животе, озноб и на первой же пристани был снят с рейса и доставлен в инфекционное отделение местной больницы, где ему был поставлен диагноз — холера.

Санитарные службы бросились по следу больного и узнали, что единственное место, которое он посетил в пути, сойдя на берег, был посёлок Кокшайск и его столовая. Обследовав какие-то там смывы или, возможно, фекалии в стоящем рядом туалете, медики сумели выявить в них палочку холерного вибриона. Естественно, что населению об этом не сообщили, лишь изолировав тех, кто мог иметь контакт с больным, его посудой и чем там ещё уж и не знаю.

Немного раньше, когда мои родители собирались в отпуск, папа сказал:

— Давайте купим путёвки на новую турбазу в Кокшайске.

— А что это за турбаза? — заинтересовались мы с братом.

Я была уже вполне взрослой, окончила восемь классов, а брат перешёл в четвёртый. Каждый из нас уточнил своё:

— Там что турпоходы и песни у костра? — спросила я.

— А рыбачить там можно? — уточнил брат.

— Не знаю, как насчёт песен, а рыбачить точно можно, потому что эта турбаза стоит прямо на воде, — сказал папа.

— Как это на воде? — вступила в разговор мама. — Что там домики в воде стоят? Или турпоходы на лодках? Что-то это мне не нравится.

Наша мама всегда была осторожным человеком и обладала хорошей интуицией, которая её не подводила, и она иногда, сама не зная почему, порой оказывалась в тех самых местах, где нам грозили или случались с нами какие-то неприятности.

— Нет, там не домики на воде, а такие здоровые лодки что ли, типа барж, называются брандвахты, они стоят на воде у берега, как причаленный корабль. Палуба там только одна, а внизу каюты для отдыхающих, — объяснил папа.

— Со всеми удобствами? — иронично уточнила мама.

— Нет, конечно, все удобства на территории, это ведь не санаторий и не дом отдыха, а турбаза.

— Ну там хотя бы кормят? — продолжала допытываться мама.

— Что же тебя там голодной оставят или действительно заставят картошку печь на костре? — отбивался папа.

— Картошку на костре, это здорово! Поехали! — обрадовался братишка.

А я добавила:

— Какое красивое слово — брандвахта, как будто связано с морем. Наверное, это интересно — пожить на брандвахте.

В общем, подумали и решили поехать хоть на недельку.

Турбаза встречала нас весело. У входа на скамейке, торчащей из пляжного песка, наяривал на аккордеоне мужик в майке. Как выяснилось позже, звали его Альберт и работал он здесь массовиком-затейником, хотя, честно говоря, никаких массовых затей мы от Альберта не видели, поскольку всю неделю он пребывал в состоянии лёгкого нестояния и способен был только на то, чтобы не ронять свой аккордеон и производить на нём некоторые звуки.

Вокруг музыканта бегала какая-то женщина в купальнике и развлекала штук пять ребятишек Валеркиного возраста. Оказалось, это жена Альберта Клара, которая приехала на турбазу в качестве воспитателя для детей отдыхающих. Впрочем, детей ей доверили по-моему только один раз во время заезда, потому что тут же кто-то подрался, другой разбил обо что-то голову, третий чуть не утонул. Так что родители предпочли сами заниматься своими детьми. А эта сладкая парочка « гусь-музыкант и воспиталка-гагарочка» почти не появлялись на людях и вылезали из своей каюты только по вечерам, когда начинались танцы.

Ещё один персонаж в первые же минуты привлёк наше внимание. Это был высоченный и толстенный дядька в экзотической разноцветной рубахе, как тогда говорили, петухами. Он шёл нам навстречу и приветливо улыбался:

— Рад встрече с новыми туристами! — провозгласил он, подняв сжатую в кулаке руку в жесте «но пассаран».

Нас разместили в одной из кают на четверых, похожей на купе поезда. Брат обрадовался двухъярусным кроватям и сразу полез на верхнюю полку. А нам с мамой каюта показалась тёмной и мрачной.

— Да ладно вам, — успокаивал нас папа, — что вы в каюте сидеть будете? Сюда только спать надо приходить, а днём загорать, купаться и дышать речным воздухом.

Туристическая программа, которая была предложена отдыхающим, состояла всего из одной экскурсии на родину космонавта Андриана Николаева в деревню Шоршелы, что находилась довольно далеко, на другой стороне Волги. Когда жена массовика Клара записывала желающих поехать на экскурсию, на берег высыпали почти все так называемые туристы. Так называемые потому, что большая часть компании, которая состояла примерно из ста человек, была совсем не похожа на туристов: какие-то пожилые тётеньки в буклях, молодые пары с детьми, кто-то даже с коляской, ещё несколько странных персонажей, например, дядька в жару одетый в прорезиненный плащ и сапоги, правда, он был с удочкой, может быть, рыбак.

Я заметила в толпе невысокую стройную девушку, которую немного знала, она была старше меня, раньше училась в нашей школе, а теперь поступила в институт. Звали её, кажется, Лена, она была в ярком платье, хорошенькая до невозможности, так что вокруг неё сразу образовалась небольшая мужская компания. Лена была с мамой, полной, неповоротливой дамой, которая внимательно следила за девушкой и её кавалерами.

На экскурсию поехали сначала на пароме, а на другом берегу нас ждал автобус. Автобус был маленьким и задрипанным, а пассажиров оказалось довольно много. Все полезли занимать места, предчувствуя, что на каждого не хватит. Так и получилось. В толпе прижали Ленкину маму, которая закричала дурным голосом:

— Что за безобразие! Пропустите женщину с больными ногами. Я не могу стоять, мне нужно обязательно сесть.

Кто-то из мужиков язвительно пошутил:

— Что же вы с больными ногами на турбазу поехали.

— Как вам не стыдно смеяться над пожилым человеком, — заступилась за маму дочь.

В конце концов все угомонились и, стоя друг у друга на головах, доехали наконец до места назначения. Там мы с любопытством осмотрели дом, в котором родился знаменитый космонавт, познакомились с его братом, узнали, как живёт семья, позадавали вопросы. Хозяева были приветливы и добродушны, а я думала о том, как им, наверное, надоели эти толпы туристов, которые ехали сюда отовсюду, и какое надо иметь терпение, чтобы постоянно сохранять эти искренние приветливость и радушие.

На обратном пути наш автобус сделал стоянку в небольшом городке Марпосаде, где мы побежали в местный ресторан и с удовольствием поели, потому что еда в нашей кокшайской столовой была довольно противной.

Дни летели, погода стояла жаркая, тупо сидеть на пляже быстро надоедало и мы придумывали себе всякие занятия и вечно вляпывались в какие-то истории. Папа с братом Валеркой, конечно, с первого дня пытались рыбачить. Но рыба не ловилась. Кто-то сказал им, что лучше всего она берёт на опарыша. Но где изловить опарыша в условиях турбазы? Папу научили, что нужно взять свежую рыбу с потрохами, разрезать ей пузо и положить на солнце, через день там заведутся червяки. Папа так и сделал. Рыба денёк полежала на солнцепёке, а когда утром братишка подошёл и увидел копошащихся в её внутренностях червей, его тут же вырвало и на рыбалку он больше не ходил.

Мимо брандвахт всё время шныряли моторные лодки, и моей осторожной маме вдруг вздумалось спросить меня:

— А хочешь покататься?

— Кто ж меня покатает? — удивилась я.

— Давай я договорюсь вон с тем парнем, он всех катает, — заявила мама.

Она действительно пошла и договорилась, что меня немножко прокатят и быстренько вернут. Как же она ошиблась, интуиция подвела. Когда мы на большой скорости, так что я даже забоялась, вылетели почти на середину Волги, мотор вдруг заглох. Парень дёргал за какую-то верёвку, чтобы его завести, но мотор только вскрякивал, но не заводился. Тогда парень говорит мне:

— Садись на вёсла, а я попробую завести.

— Как это на вёсла, — возмутилась я, — я не умею.

— Научишься, — отрезал парень, вручая мне вёсла. — Да не боись, щас я его заведу, а ты пока греби.

Перспектива грести до берега меня как-то пугала, потому что Волга хоть и казалась спокойной, но течение незаметно сносило нас в другую сторону, кроме того, проплывающие мимо катера и моторки, давали волну, и мы болтались, чуть не черпая бортами воду, тем более что я налегала то на одно, то на другое весло, боясь их просто-напросто потерять. Мне показалось, что мотор никогда уже не заведётся, и я думала о бедной маме, которая, наверно, сходила с ума на берегу. Но проклятый мотор наконец-то взревел, лодка рванула, чуть не выронив от толчка моего лодочника, и мы теперь уже довольно быстро добрались до берега.

Я издалека увидела маму и начала махать ей, давая знак, что всё нормально. Мама нервно бегала по берегу туда-сюда и по выражению её лица было видно, что она уже готовилась вызывать спасателей искать свою пропавшую дочь. В общем, всё обошлось, но больше я на моторках не каталась.

Как-то папа решил свозить нас на обычной вёсельной лодке к разбросанным тут и там вдали от берега песчаным островкам. Они манили не только первозданной чистотой ярко-жёлтого песка, но и своей пустынностью посреди окружающей их большой воды.

Мы благополучно доплыли до одного островка, испустили вопли восторга, как единственные аборигены этой песчаной отмели, скинули одежду и в купальниках побрели по горячему песочку на середину, чтобы раскинуть привезённое с собой покрывальце. Вдруг маму осенило, что у неё на руке нет часов. Часы были дорогие, позолоченные, подарок папы.

— Ты их, наверное, в каюте оставила, — предположил папа.

— Нет, чего это я их там оставлю, вдруг украдут, — огорчённо отпиралась мама. — И вообще, я помню, что их надевала.

— А как и где ты их снимала, помнишь? И куда положила? — снова стал расспрашивать папа.

— Помню, — к нашему удивлению сообщила мама. — Я их сняла, когда мы вышли на берег и положила в карман сарафана.

— Ну так там и ищи, — сказал папа и даже пошёл вперёд.

Но мама осталась стоять на месте, а мы с братом удивлённо взирали на неё.

— Ну давай, смотри в кармане, — торопила я маму.

— Я уже смотрела. Их там нет, — чуть не плакала мама. — я несла сарафан в руках, и часы, наверное, выпали.

Что тут говорить? Целый день мы, как кроты, ползали по песку, роясь в нём и пересыпая кучки из стороны в сторону, боясь пропустить маленькие мамины часики. Наверное, со стороны, с проплывающих мимо лодок и пароходов, смотреть на нас было смешно — четыре человека на карачках ползают по песку и, не поднимая головы, роются в нём, что-то выискивая. Мы обгорели на солнце, устали и измучились, когда у самой лодки, на краю островка брат нашёл наконец мамины часы.

Нам уже не хотелось купаться, на небе появились тучки, и остров показался нам серым и мрачным. Мы быстренько сели в лодку, и папа начал сильно грести к турбазе, чтобы успеть до дождя.

А турбаза жила своей жизнью. Аккордеонист Альберт целыми днями ругался в своей каюте с женой Кларой. Я слышала, проходя мимо, как она кричала, что он пьянчуга и по ночам гуляет с какими-то бабами. Красивая Лена всё время крутилась на пляже, неизменно окружённая компанией поклонников, играла с ними в волейбол и бадминтон, всё время находясь под надзором своей полной мамы с больными ногами. Дядька в цветастой рубахе никогда не раздевался, так и ходил, как распаренный попугай, наверное, стеснялся оголяться из-за своих габаритов. Он чаще всего играл в карты ещё с какими-то отдыхающими туристами.

В общем, всё было относительно сносно, если бы не столовая. Кормили там, надо сказать, отвратительно. К тому же там всегда было много народу. И хотя туристов обслуживали по талонам в первую очередь, публика в столовке была довольно непрезентабельной, кроме ожидающих свои рейсы пассажиров, всяких заезжих и приезжих людей, на крыльце почти всегда сидели местные пьянчуги, потому что после обеда в столовую завозили пиво.

Однажды мы с братом так проголодались, поскольку почти ничего не ели в этой засиженной мухами столовке, что уговорили родителей снова поехать на другую сторону Волги в Марпосад и поесть как следует. Мы переехали Волгу на пароме, пошли в уже знакомый нам ресторан и до отвала наелись там вкуснейших, как нам показалось, хотя, наверное, обычных, пельменей.

В последний день, незадолго до отъезда, мы всё же ещё раз посетили местную столовую, немного поели и отправились домой. Мы, конечно, не знали, что возможно, в это же время за соседним с нами столом сидел тот самый холерный больной, которого вскоре снимут с парохода, и санитарные службы, выясняя его контакты, отправятся по следу пассажира и узнают, что единственным местом, где он выходил на берег и поел в местном общепите окажется Кокшайск и наша столовка.

Мы приехали домой загорелые и довольные. Отпуск у родителей ещё не кончился и мы придумывали, как его дальше провести. Решили, что дня через два поедем к бабушке в деревню. На другое утро, когда мы все были дома, а брат гулял во дворе, он вдруг примчался к нам со странным сообщением. В соседнем доме жил друг Валерки Марат, который вместе с мамой тоже отдыхал на турбазе. Оказывается, только что во двор приезжала санитарная машина и увезла Марата и его маму на какой-то карантин.

— На какой ещё карантин? — удивилась мама. Она работала медсестрой и знала обо всём, что касалось болезней, прививок, карантинов и прочих медицинских дел.

— Тётки во дворе сказали, что у них холера, — заявил брат.

— Что ты болтаешь какую-то ерунду. У нас в Советском Союзе никакой холеры нет уже давным-давно, — возмутилась мама.

И только она это сказала, как в нашу дверь позвонили. Мама приложила палец к губам и на цыпочках подошла к дверному глазку, посмотрела и так же осторожно отошла от двери.

— Кто там? — так же шёпотом спросил папа.

— Там какие-то санитары в белых халатах, — сказала мама, распахнув от ужаса глаза.

Мы помолчали, и санитары, позвонив ещё немного, ушли. Через щёлку в шторах мы увидели, что машина с красным крестом уехала со двора.

— Что будем делать? — спросил папа.

— Я знаю признаки холеры и дизентерии, — ответила ему мама, — у нас с вами ничего похожего в помине нет.

— Может быть, какая-то ошибка, надо бы разузнать, — высказал предположение папа. — Что там ещё тётеньки говорили? — обратился он к брату.

— Они спросили врачей, которые в халатах, и они сказали, что их повезли на карантин.

— Я не хочу на карантин, — заканючила я.

— А с чего ты решил, что из-за холеры? — снова спросил папа Валерку.

— А я Маратика спросил — чего это вас забирают, он мне и сказал, что на турбазе была холера, вот теперь всех и ловят, чтоб других не заразили, — гордо сообщил брат, довольный, что он среди нас единственный носитель информации.

— Да это бред какой-то, — снова засомневалась мама. — Ну нет в Советском Союзе холеры. Ты что-то напутал.

— А зачем тогда к нам приезжали? — спросила я.

— Не знаю. У нас никаких признаков никакой холеры нет. Предлагаю на всякий случай завтра утром ехать в деревню.

Рано утром мы поехали в деревню. Бабушка с дедушкой обрадовались нашему неожиданному появлению, засуетились, что приготовить на стол. Но мы сказали, что пойдём по грибы и потом их зажарим. Так и сделали, набрали целую корзинку грибов, оставили их дома, а пока решили сходить в луга к маленькой речке искупаться.

Не успели мы раздеться, как увидели странную картину: прямо по бездорожью, прыгая на кочках к нам неслась машина Скорой помощи. Мы так удивились увиденному, что обалдело стояли, глядя на это зрелище, раскрыв рты. Из машины выскочили люди в белых халатах, перчатках, с повязками на лицах. Нам тут же сообщили, что, возможно, мы находились в контакте с холерным больным во время отдыха на турбазе, и теперь нам необходимо обследоваться и пройти карантин.

— Я же говорил, — гордо заявил Валерка.

Люди в белом быстренько похватали нас, засунули в свою машину и куда-то повезли. Мы едва уговорили их заехать к бабушке с дедушкой, чтобы забрать наши вещи. Они согласились, сами вышли из машины, попросили наших перепуганных родственников выдать им наши пожитки и привели в ужас всю деревню своим видом грозных санитаров, увозящих нас в неизвестность. Когда дедушка с бабушкой волокли к машине нашу большую корзину с грибами, медики сопротивлялись, уверяя, что грибы нам в ближайшее время не понадобятся.

— Оставьте их у родственников, — сказал какой-то санитар.

Папа уже хотел было последовать указанию, но мама возмущённо заявила:

— Что это за репрессивные меры, может, нам уже вообще ничего не понадобится! Толя, ставь корзину в машину.

Она всё ещё не верила, что всё происходящее реально и что везут нас действительно на карантин. Но она ошибалась. Нас ненадолго завезли домой, мы оставили свои вещи, удочки, а грибы засунули в холодильник и налегке отправились всё в той же машине, вместе с теми, кто так усиленно старались нас изловить, туда, где нас должны были обследовать.

Нас привезли в недавно построенное на краю города здание профтехучилища. Оно стояло немного в отдалении от жилых кварталов, имело большой двор и спортплощадку. Всё это по периметру было обнесено красной лентой с табличками « Вход запрещён! Опасная зона!» Вообще-то нас привезли уже вечером и всего этого мы в тот момент не заметили. Увидели только, что у входа в корпус стоят милиционеры.

А войдя в фойе, мы будто бы вновь оказались на нашей турбазе. Навстречу нам шёл высокий толстяк всё в той же рубашке петухами, а откуда-то сверху доносились звуки аккордеона. Единственное, что смущало — в руках у дядьки был эмалированный детский горшок.

— О! Привет! Нашего полку прибыло. Скоро все соберёмся, — приветствовал нас толстяк.

Мы стояли, как вкопанные, удивлённые не столько встречей со старым знакомым, сколько детским горшком в его могучих руках. Медработники вывели нас из оцепенения и повели на второй этаж, где в классах разместили ряды раскладушек, многие из которых были уже заняты знакомыми нам по турбазе людьми. Всё это было похоже на лазарет времён первой мировой войны. Правда, на раскладушках почти никто не лежал, дети играли в коридоре, взрослые сидели на подоконниках, тихо переговариваясь.

Классы делились на мужские и женские, мы с мамой устроились в женском классе, а папа с братом соответственно — в мужском. И мы почти сразу же легли спать под тихую мелодию аккордеона, на котором где-то в своём классе всё играл и играл массовик Альберт.

Утром в корпусе началась какая-то движуха, все бегали с горшками, каждому хотелось сдать анализы поскорее, но мест в туалетах не хватало, поэтому нетерпеливые устраивались в тех классах, где громоздились собранные в кучу парты. По первости нас это ужасно смущало, но потребность освободить кишечник и желание как можно быстрее сдать анализы в надежде, что тогда нас быстрее выпустят из нашего заточения, сделали своё дело — вбежишь, бывало, со своим горшком в какой-нибудь уголок, чтоб уединиться, а там из-за парты чья-то голова высовывается — место занято.

Наступило время завтрака. В большой рекреации вдоль окон составленный из обычных столовских столиков соорудили длинный общий стол. Толпа загорелых, отдохнувших на Волге людей, среди которых были и дети, и взрослые, быстренько заняла места, прихватив металлические миски и ложки. Но завтрак почему-то запаздывал. Здоровые мужики с хорошим аппетитом, запертые в стенах холерного дома, как все тут же окрестили наше обиталище, стали громко возмущаться и стучать ложками по столу. Остальные голодные холерники тут же к ним присоединились, и в коридоре начался такой грохот, что стёкла задрожали.

Санитары не могли успокоить шум, прерываемый голосами орущих мужиков, некоторые из которых сидели в холерном доме не первый день, и вскоре, когда уже привезли скудный и невкусный завтрак, в коридоре появилась целая комиссия медиков в своей белой униформе, и один из них, самый важный, говорили, что это начальник горздрава, ещё раз объяснил всем опасность холеры и пообещал, что кормить будут хорошо и вовремя, но сдать по три анализа и отсидеть на карантине неделю придётся каждому.

Народ слегка успокоился и разбрёлся сдавать анализы и смотреть в окно. Брат Валерка встретился со своей турбазовской компанией, и они носились по коридорам и лестницам, чуть не сшибая взрослых. Я смотрю, а брат мой грызёт какие-то конфеты.

— Откуда у тебя конфеты? — спрашиваю.

— Да там мальчишки в окно на первом этаже вылезли и в магазин сбегали, тут недалеко, — радостно отвечает Валерка.

— Смотри, ты не вздумай никуда вылезать, — пригрозила я ему и на всякий случай пошла доложить о побегах родителям.

Мама с папой сидели в коридоре у стола, и папа сокрушался, что дома стоит целая корзина грибов, которые теперь, конечно, пропадут.

— Пап, а давай сходим домой и грибы сварим, — неожиданно для родителей заявила я.

— Как ты себе это представляешь? — удивилась мама.

— Там внизу, на первом этаже, в туалете окно открыто, как раз с другой стороны, где милиционера нет, можно вылезти и съездить домой на троллейбусе. Никаких же процедур нет, никто и не заметит, — придумала я.

— Ты что, с ума сошла, а если поймают. Сказали — на работу сообщат и больничный не дадут, — забоялась мама.

— Да точно не заметит никто. Грибы жалко, — стал уговаривать маму папа.

Конец ознакомительного фрагмента.