Кающихся грешников нельзя отталкивать

Ирина Бухарина

Как часто слепо любящие матери лучше знают, какой должна быть жена их сына. А сыновья, боясь ослушаться суровых матерей, идут у них на поводу. Раскаяние приходит поздно, но любимые женщины не прощают и только через годы понимают, что всё могло быть иначе, ведь кающихся грешников нельзя отталкивать. Об этом повесть Ирины Бухариной «Кающихся грешников нельзя отталкивать». Кроме неё в книге несколько рассказов о любви, об эмоциях и поступках любящих мужчин и женщин.

Ностальгия

Поздно вечером, когда Лариса, убаюкав свою неспокойную дочку, могла, наконец, присесть к телевизору, она неизменно думала об одном. И как это так получается, что известные с детства киношные звёзды совсем не меняются с возрастом. Да нет, не то слово, они меняются, но не так, как все нормальные люди, которые естественным образом переходят из детства в юность, из юности в зрелость и дальше… О том, что дальше, не хотелось думать, потому что это будто бы каким-то образом касалось её, Ларисы, которая в последнее время вдруг стала вспоминать о возрасте.

Почему это одни умудряются с возрастом молодеть, другие как бы замирают на высокой единственной ноте, никак не меняясь, а третьи — идут себе и идут, ускоряя свой бег с годами. Несправедливость какая-то получается, те, кто молодеют или замирают, как засушенные в полёте бабочки со своей законсервированной красотой, будто бы каким-то образом продлевают себе жизнь, ведь если ты равномерно стареешь, то и жизнь естественным чередом движется к своему финалу. А моложавые чисто внешне люди и живут по-прежнему молодо, не соблюдая правил возраста, продлевая себе молодость, зрелость, а ведь только на этом отрезке времени и можно жить. То, что было за гранью пенсии, представлялось Ларисе почти что концом существования.

Вот потому и появилась в тайных уголках её души лёгкая зависть к молодеющим кинодивам, ведь сама Лариса была женщиной обычной, шагающей по жизни неизбежно как положено. В свои сорок выглядела она на сорок, ну, может быть, на тридцать девять — цифра, на которой ей вдруг захотелось остановиться. Раньше не хотелось, да просто не думалось об этом, а в день, когда исполнилось сорок, она решила, что отныне ей всегда будет только тридцать девять.

Честно говоря, ощущала она себя на тридцать. Так уж вышло, что с замужеством не случилось, но быть одинокой она не могла и разумно решила взрастить своё подобие от умного и красивого человека. Оказалось, что это не очень сложно, и в канун сорокалетия на свет появилась Дашутка — Дарёнка, подаренная Ларе талантливым и милым интеллигентом, имеющим прочную семью, собаку и дачу. Ни на что из благ Лариса не претендовала и порвала отношения с другом, как только узнала, что ждёт ребёнка.

Общение с юными мамами в поликлинике и на бульваре ставило её будто бы на одну ступень с ними, и Лариса ощущала себя такой же юной, начинающей жизнь женщиной, забывшей о возрасте, делах, работе, которая совсем недавно была для неё главной в жизни, которая отнимала не только время, силы и душу, но как бы ускоряла саму жизнь. Вместе со своими пациентами она проживала за день не только свою, но и их жизни, брала на себя их боли, страхи, проблемы.

Наверное, с таким характером, как у неё, нельзя было быть врачом. Нельзя воспринимать страдания каждого, как свои. Ей не раз говорили, что всё это до поры-до времени, что она сломается, не выдержит и либо уйдёт из медицины, либо зачерствеет, остынет и станет, как другие, равнодушной. Не зря ведь многие врачи-мужчины запивают, другие уходят в коммерцию, в науку. Мужики, как известно, слабее. Однако, она не остыла и даже сейчас, сидя в декретном отпуске, с волнением вспоминала своих Ванюшек, Маринок и Танечек, таких беспомощных без её поддержки.

Наверное, потому раньше и не замечала прожитых лет, морщинок, немодных юбок и каблуков, выбор которых основывался только на принципе удобства. И вдруг сейчас, когда время остановилось, она увидела со стороны себя и других, ухоженных и моложавых. Закрадывалась мысль, что быть моложавой не трудно, должно быть, за спиной богатого супермена, вкладывающего деньги в жену — в пластику, косметику, наряды, но поскольку ей на это рассчитывать не приходилось, думалось, что всё, данное кому-то — внешность, длинные ноги, суперменистые мужья — это просто судьба. А её, Ларисина судьба — это орущий весь день и до боли любимый комочек, едва ещё похожий на человека. И больше сегодня, вроде бы, ничего не надо.

Правда, в какие-то совсем уж расслабленные минуты в связке с мыслями о судьбе вспоминалось нечто давнее и единственное, чем-то светлым и тёплым заливавшее душу, почти забытое и всё же незабываемое никогда.

Сколько лет прошло? Когда она смотрела фильмы, в которых люди расставались лет на десять, а потом не узнавали друг друга, она удивлялась — как может быть такое? Не изменяются люди так сильно за такое короткое время. Да и в любом случае невозможно не узнать того, кого любил, кого знал до мельчайшей чёрточки, до родинки на запястье, до оспинки над левым виском. Ей казалось, что встреть она сейчас того, кого любила двадцать лет назад, она узнала бы его моментально по походке, по голосу, по тому неуловимому, что было только у него — взгляд ли быстрый через плечо, седая ли прядка в русой тогда шевелюре, жест, уверенный и красивый, когда, рассказывал что-то и помогал себе руками. Так не бывает, чтоб не узнать.

А зачем ей собственно его узнавать? Зрелость скоро потихонечку перекочует через очередной рубеж, и ничего уже не будет нужно. Ровесники её снова гуляют парами — дети выросли, кто-то завёл вторую семью и опять идиллия. Но это не для неё. Жгучие брюнетки стареют быстро. И даже если яркие глаза и голос не изменились и всё ещё молоды, ей уже сорок и это всё.

А у него, конечно же, семья, карьера, друзья. Как глупо всё случилось тогда. Как безоглядно откровенничала она с подругой Светкой о том, что влюбилась, что сделает всё, чтоб он ответил на её пока безответное чувство. И он провожал обеих до дома, поскольку были они соседки, и билеты в кино покупал на троих. И когда увидела в окошко, как шёл он в обнимку со Светкой поздним вечером, обмерла и поняла, уже тогда поняла, что судьба совершила ошибку.

Она и сегодня помнила день, когда впервые увидела его. День был солнечным. А как же могло быть иначе? Зима боролась с весной, звенели сосульки капелью, шли радостные, просветлённые люди. И деревья уже оживали, расправляли, напружинивали ветки, цепляясь за шапки прохожих в парке. Заглядевшись на мир, Лариса забывала нагнуться, и ветки тыкались набухшими почками в её воротник. Вдруг кто-то сзади незаметно сдёрнул с её головы вязаную шапку, и волосы, только вчера подкрашенные хной, рассыпались медным потоком по шубе. Даже сама увидела, как засветились, засияли под ярким солнцем рыжие нити.

Прохожие улыбались, а она с недоумением оглянулась. Шапка зацепилась за ветки и повисла на каком-то сучке, а сзади смеялся незнакомый парень. Пока снимала с ветки шапку, он обогнал её и исчез. А чуть позже, подходя к институту, она увидела его впереди. Он шёл и время от времени наклонялся, набирал в горсть снега, лепил снежок и шёл, подбрасывая его кверху до тех пор, пока снег не рассыпался. Потом снова лепил и снова бросал и был будто бы один в этом весеннем мире.

Где-нибудь через месяц или даже позже, друзья пригласили её в кафе. Как это бывает в студенческих компаниях, все были или знакомы, или не очень — из одного института, но с разных курсов, кто-то с кем-то учился раньше. И вдруг она снова увидела его. Он сидел за столом почти рядом с ней, был слегка под хмельком, и не понятно было — узнал он её или нет. Все шутили, смеялись, танцевали, а когда Лариса оказалась с ним рядом, неожиданно для себя сказала:

— Знаешь, я как-то шла по улице, а впереди шёл парень…

— И это был я, — продолжил он, — я кидал снежки и думал, подойти к тебе или нет.

Потом он провожал её до дома. И было им почему-то страшно весело. О чём они говорили? Смеялись всё время — это точно. Он твердил, что исполнит любое её желание. А она просила достать луну, которая висела, кажется, над самой макушкой липы. И он полез за луной. Смешно… Присели на скамейку. Вечер, холодно, весна. А Лариса в лёгких туфельках.

Конец ознакомительного фрагмента.