Возвращение ангела. Женская проза

Ирина Бухарина

Стыдно подсматривать в чужие окна, но такое случилось с героями рассказа Ирины Бухариной «Эвелина». Чем закончилась их странная история? Как сложились отношения мужчины и женщины после знакомства по объявлению, в котором героине почудился крик «Услышь меня, хорошая»? Существуют ли ангелы и могут ли они помочь современным Ромео и Джульетте? Об этом и многом другом рассказы нового сборника Ирины Бухариной.

© Ирина Бухарина, 2020

ISBN 978-5-4498-1375-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЭВЕЛИНА

У неё было красивое, редкое прежде, а теперь звучащее повсюду имя — Эвелина. Как у Эвелины Хромченко, эксперта по моде, которую она обожала и каждый день смотрела по телевизору, по мере возможности подражая ей в стиле. Коротко её звали Эва, но такое имя ей не нравилось. Она, филолог по образованию, считала, что «э» в передней позиции перед «в» всегда норовит соскользнуть к «е». Поэтому в детстве девчонки во дворе часто звали её не Эвка, а Евка. А это уже совсем другое имя.

Откуда её мать, простая работница из Липецка, не слишком образованная, но очень добросердечная женщина, всю жизнь посвятившая мужу и детям, выкопала это прибалтийское имя? Единственное развлечение родителей, которое Эвелина помнила из детства, это еженедельные воскресные походы в кино. И мама, когда она спрашивала, почему её так назвали, говорила, что была, кажется, эстонская актриса Эва Киви, которая мамуле очень нравилась, и свою дочурку с согласия отца она тоже назвала этим странным тогда именем Эва. Вокруг были сплошные Тани, Лены и Оли, ни одной Эвы в детстве она не знала.

Вообще-то Эвелина предпочитала, чтобы её коротко звали Линой, так и представлялась в молодости — Лина Поспелова. Но сейчас, когда ей уже чуть за пятьдесят, имя Эвелина звучало как-то значительней, тем более, что стало популярным, наверное, благодаря теледивам Хромченко и Блёданс. Эвелин вокруг удивительным образом прибавилось, так стали называть девочек довольно часто.

Эвелина Хромченко вообще была её эталоном. Она и так чем-то походила на неё — такая же тоненькая, стройная, стильная, светловолосая, в утрированно больших очках из-за близорукости, приобретённой ещё в детстве, только причёска чуть покороче, почти под мальчика, что её необыкновенно молодило.

Конечно, возраст всё равно не скроешь. Как бы не твердили с экранов и в интернете о пластике лица и тела, Эвелину не прельщали искусственно приобретённые прелести. Для тела она предпочитала мало и некалорийно есть, по мере возможности делать зарядку, но только в охотку и без напряга, а главное побольше ходить пешком. По этому случаю даже отказалась от собственного автомобиля, на своих двоих казалось и здоровее и во многих случаях при помощи общественного транспорта, конечно, быстрее. Словом, физическими нагрузками и прочими тренажёрными залами тело своё она не мучила.

И для лица, когда готовила на кухне, использовала тоже подручные средства — овсянку, сметанку, огурчики и прочие овощи ну и, конечно, хорошие кремы. Салоны красоты с их немыслимо разнообразными процедурами были не для неё — не то что не любила, просто даже не терпела прикосновения чужих рук, только в случае крайней необходимости, например, у врача. Ещё ненавидела, когда беззастенчиво впаривают дорогостоящие и бессмысленные, на её взгляд, процедуры. Конечно, приходилось терпеть парикмахеров, но тут уж ничего не поделаешь, без этого не обойтись, но и здесь пыталась приспособиться, по мере возможности подкрашивала волосы самостоятельно.

Когда знакомые делали комплименты и интересовались адресами салонов красоты и марками кремов, которыми она пользовалась, Эвелина отвечала уклончиво, отшучивалась, а внутренне благодарила маму и генетику, которые наградили её такой неувядающей внешностью. Если смотреть в целом, она была не красавица, но обаятельно — миниатюрна, а маленькая собачка, как известно, до старости щенок.

Выходя на прогулку, Эвелина брала мужа под руку, и он, седой и величественный, шёл будто рядом с дочерью-подростком. Они были почти ровесники, но возраст ему добавляла седина, лёгкая сутулость и не всегда аккуратно подстриженная бородка. А ей приятно было видеть, что прохожие иногда недоумённо смотрят на милую парочку — седовласого пожилого мужчину и молодую привлекательную девушку. И лишь вблизи, глядя ей в лицо, многие понимали, что «молодая совсем не молода».

Иногда, пристально глядя на себя в зеркало, Эвелина рассуждала, что вроде и морщин почти нет, а те, что есть, скрывает чёлка, и кожа в целом гладкая, носогубные складки, конечно, присутствуют, но не так уж и выражены, и брыльцы совсем небольшие, и у молодых такие бывают. А вот видно и всё, что не молода. Какая-то тяжесть во взгляде появилась, и губы часто складываются в куриную гузку, вроде раньше такого не было. А когда лицо без улыбки и немного насупленное, вообще на нём заметны все приметы возраста — это и не морщины, и не цвет кожи, а какая-то пожитость, придумала она подходящее слово, печать времени, как на старых вещах, вроде бы ещё добротных, качественных, и носить можно, но уже не хочется, устарели, для использования не пригодны.

Так что не смотря на то, что выглядела она вполне прилично и молодо, глядя в зеркало, чувствовала на себе эту печальную непригодность. Вспомнила, как однажды гуляли с дочерью-студенткой возле пруда в Измайловском парке. Стояли у парапета, наблюдали за лодками, что кружили по воде вокруг небольшого островка. Вдруг увидели, что одна из лодок с молодыми парнями на борту направляется прямо к ним. Звуки на воде слышны далеко, и Эвелина услышала, как один говорит другому:

— Давай подплывай поближе, пригласим этих девчонок.

А второй, посмотрев внимательно в их сторону, противно так отвечает:

— Да ты чё, одна-то старуха.

Эвелина сделала вид, что не слышит, развернула дочь и, оскорблённая, быстро увела её от пруда.

Ей казалось, что она не зацикливается на возрасте, старалась думать о нём философски, как там у Рязанова «дождь и снег, любое время года надо благодарно принимать», но всё же в такие, редкие пока, минуты, когда её тыкали носом в её лета, было немного грустно.

Хотя в целом жила она в своей семье и при своей работе вполне комфортно и спокойно. У каждого в этом доме была своя жизнь. Муж круглые сутки занимался бизнесом, в котором она ничего не понимала. Иногда, когда был в настроении, он пытался ей что-то объяснить, но слушала она невнимательно, он замечал это и злился, что она, как все филологи верхогляд и что-либо более глубокое ей недоступно, и что, если вдруг она спросит его о чём-нибудь в следующий раз, он ей снова всё повторять не будет.

— Не больно-то и надо, — думала она, — и так слушала только из вежливости.

Он постоянно ходил на какие-то встречи и переговоры, которые, когда она слышала их в телефонных вариантах, казались ей вполне пустыми, не расставался с двумя смартфонами даже в туалете, а его лучшим другом был ноутбук — с него начинался день, с ним он проводил ночи, спать ложился под утро и вставал, когда все нормальные люди уже шли на обед. Как можно заниматься бизнесом при таком графике работы, она не понимала. Впрочем, и результат от этой работы был невелик.

Дочь-студентка тоже была вся в себе — учёба, книги, встречи с подругами по универу, телефоны и тоже компьютер, в котором, кажется, была её основная жизнь — общение, знакомства, разнообразные новости, фото и видео и что там ещё возможно. Когда Эвелина спрашивала, не скучно ли ей, она отвечала, что ей никогда не бывает скучно, поскольку человек она самодостаточный.

Эвелина любила утро. Она вставала раньше всех, шла на кухню, где всё было устроено так, как ей хотелось. Светлые стены, светлая мебель, не хайтек, но чистота и изысканная, как она считала, простота. Она не любила всякие тряпочки, салфеточки, обилие баночек для специй, посуду и всевозможную утварь на столах и полках. Может быть, это было навеяно обыкновенной рациональностью — меньше уборки, но скорее любовью к порядку, который она старалась соблюдать во всём. Вот и здесь, на кухне, приучила семью жить по принципу — кто последний за столом, тот и убирает. И как-то так повелось, что никакой грязной посуды в раковине или оставленной на столе немытой чашки в кухне никогда не было.

Единственное украшательство, которое она позволила себе в этом почти стерильном помещении, это пара орхидей на широком подоконнике да древний уже лаврик в высоком горшке. Даже штор на окне не было. Когда-то попытались их было повесить, но цветам они мешали, держать вечно раздвинутыми смысла не было, только пыль собирать. Так что на огромном окне остался только ламбрекен под самым потолком. Хоть пыль собирал тоже, зато никому не мешал.

Муж иногда ворчал:

— Что это за дела — окно без штор! Живём, как на витрине.

— Да кому там смотреть в эту витрину, — возражала Эвелина.

Действительно, комнаты их квартиры на Пятницкой — две спальни и гостиная, выходили во двор, туда же выходили подъезды дома, там была парковка, так что без портьер там не обойтись. А окна кухни смотрели в небольшой переулок, где через дорогу стояло здание какого-то непримечательного офиса. Народу сюда ходило немного, прибегали утром быстро и незаметно, днём подъезжали посетители на автомобилях, а часов в шесть вечера окна здания уже не светились, горело только окошко охранника возле входа. Так что в кухонных шторах, считала Эвелина, необходимости не было.

Вообще-то пару раз, когда она возвращалась домой вечером через переулок, и в их кухне горел свет, она очень хорошо даже своими близорукими глазами разглядела, как муж возится у стола, который стоит как раз возле окна, ходит по кухне, открывает шкаф. Подумала:

— Правда что, как на витрине. Нет, как в аквариуме — молчаливая жизнь за стеклом. Может, правда, повесить всё-таки шторы.

Потом она посмотрела на другие окна и увидела ту же картину — как будто аквариум состоял из небольших ячеек, где люди молча ели, пили, ходили, открывали рты, разговаривая друг с другом, только звука не было. Она даже замерла на минутку, разглядывая эту картину, потом застыдилась своего подглядывания и поспешила домой.

Между делом вспомнила, что в какой-то северной стране, то ли в Дании, то ли в Норвегии людям вообще запрещено занавешивать окна, чтобы можно было видеть, что в квартире не происходит ничего предосудительного, например, странного сборища, убийства или подготовки теракта. И если шторы задёрнуты, надо проверить, всё ли там в порядке. Вообще-то это, конечно, глупо. А где, например, в таком случае людям заниматься сексом? Наверное, предполагается, что в полной темноте, при выключенном свете. А если отсутствие света покажется кому-то подозрительным, они что, будут подглядывать в окна, высматривать, что там происходит? Или, например, при включённом свете без штор голый человек выходит из ванной. Видимо, никого это не смущает, другой менталитет. Хотя думает ли кто-нибудь о том, что бомбу желающие могут изготовить и в туалете, где, надеюсь, незашторенных окон нет.

Так рассуждала Эвелина, возвращаясь домой. Потом мысленно посмеялась над собой и плюнула на всю эту катавасию со шторами — делать что ли больше нечего.

По утрам ей никто не мешал, не болтался под ногами, не кричал — где мой зелёный джемпер, кто взял мои ключи или какая там сегодня погода… Ей не надо было спешить, занятия со студентами, как правило, стояли в расписании после обеда. Так что утро единственное в сутках время, когда она была предоставлена самой себе.

Конечно, это «самой себе» было вполне условным, потому что многое и в эти часы она делала не для себя — варила мужу овсянку, жарила омлет, резала сыр, кипятила и заваривала чай, накрывала на стол. И только потом, не спеша и с удовольствием выпив большую чашку крепкого, сладкого кофе, садилась за компьютер — смотрела почту, читала книжные новинки, разбирала работы студентов, писала статьи по специальности.

Ноутбук давно уже приспособила здесь же, на кухне. Огромный стол у большого окна вмещал и обеденную, и рабочую зоны. Работать без специального стола, как говорится «на колене», Эвелина привыкла с юности, когда ещё не было компьютеров. Первая их с мужем квартира была маленькой и приходилось приспосабливаться на диване.

Она с благодарностью вспоминала любимую с детства, подаренную ей, ещё школьнице, книгу Шолохова «Судьба человека». Сначала она много раз, перечитывая встречу героя с названным сыном, каждый раз долго и горестно рыдала над этими впечатляющими строчками. Потом бережно хранила это подарочное издание большого формата в твёрдой обложке. И наконец книга пригодилась снова, когда стала служить своеобразным письменным столом, она удобно устраивала её на коленях, подвернув под себя ноги, сидя на диване. Писать так было довольно удобно. Свой университетский диплом Эвелина так и написала «на колене».

Потом, когда дочь пошла в школу, ей купили письменный стол, но он всегда был занят тетрадками и учебниками. Так что товарищ Шолохов долго ещё выручал Эвелину в работе. Первый большой, если не сказать громоздкий, компьютер, приспособили опять же в дочкиной комнате, работали на нём, как говорится «в драку собаку». А уж когда появились ноутбуки, купили каждому свой.

С одной стороны, это была большая радость и удобство, с другой — начался этап некоторого разобщения семьи. Квартира разделилась на зоны присутствия. Муж мог спокойно работать под вой телевизора в гостиной, дочь засела у себя в комнате, а Эвелине было необходимо сочетание тишины и одиночества с близостью домашних дел, например, готовки ужина или завтрака. Скажем, не отходя от компьютера следить, не подгорает ли каша и не залил ли плиту кофе. Кухня с её огромным столом, как ни странно, оказалась для Эвелины самым удобным местом в доме.

По утрам она часто стояла с чашкой кофе у окна, иногда присаживаясь на широкий подоконник, и смотрела в пустой переулок, на заснеженные деревья, на окна офиса напротив, с закрытыми постоянно жалюзи, сквозь которые едва пробивался свет, на охранника, высокого, крепкого мужчину, который время от времени выходил на крыльцо, то беседуя с входящими, то помогая въехать в неширокие ворота габаритным автомобилям. День начинался.

Его имя казалось ему не только дурацким, но и совершенно отвратительным. Викентий. Кто сейчас называет детей такими именами? Объяснялось всё просто. В семье была такая тупая, на его взгляд, традиция — называть вновь рождённого внука именем деда. Вот и были у них дед Викентий Семёнович, отец Семён Викентьевич, а он следовательно снова Викентий Семёнович.

Он отчего-то верил в некоторые судьбоносные приметы. Ну вот, например, что там пророчили в старом мультике? Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт. То есть имя каким-то образом влияет на человека, оно должно ему подходить.

Родители Викентия занимались биологией, и его отцу такое заковыристое, как он считал, имя вполне подходит. А ему самому хотелось быть Максимом или Данилом, на худой конец Артёмом. Ему казалось, что и впечатление на окружающих он производил бы совсем другое. Он мог бы тогда при знакомстве представляться на западный манер Макс или Дэн. А так коротко все звали его Кеша. Мальчишки в детстве часто в шутку легонько хлопали его по щеке и, как в кино про Ивана Васильевича, произносили, скорчив рожу:

— А, узнаю, Кеша, Смоктуновский.

Хотя Смоктуновский был не Викентий, а Иннокентий, для ребятишек это особого значения не имело. Кеша и Кеша. Ещё хуже, когда дома его называли девчачьим именем Вика. Фамилия, конечно, тоже подкачала. Он был Кеша Чулков. Смешно.

Вообще-то Викентий не был таким уж тщеславным выпендрёжником, просто природа наградила его приличной фактурой — ростом, плечами, силой, и когда на старших курсах института физкультуры он участвовал в соревнованиях по боксу и занимал призовые места, и его объявляли на ринге — кандидат в мастера спорта страны по боксу Викентий Чулков, ему это сочетание казалось каким-то нелепым и даже карикатурным. Вот и последующие неудачи в спорте Викентий объяснял происками судьбы.

После армии Кеша месяца два отдыхал, слегка раздобрел на материнских харчах, профессиональный спорт ему не светил и устроился тренером по боксу в подростковый клуб. Времени хватало и нашёл ещё одну работу — охранником в офисное здание в центре. Дежурство сутки через двое. Распределил часы так, что одно другому не мешало.

Двадцать с небольшим — не возраст, но мать твердила — пора жениться, парень был домашний, и она боялась, что не обременённый собственными семейными заботами Кеша вдруг совсем расслабится, загуляет, время такое, что запросто втянется в какие-нибудь непотребства.

А ему хотелось сначала подкопить денег, может быть, взять ипотеку, отделиться от родителей. Да и девчонки подходящей не было. По клубам он не ходил, работал зачастую вечерами, так что знакомиться с женским полом как-то не удавалось, а современные знакомства по интернету он не признавал, подозревал, что там сплошные подставы, кто-то рассказывал, что под именем девушки с ним переписывался мужик преклонного возраста. И смех, и грех.

В офисе, куда он устроился недавно, были какие-то дамы, но надо же приглядеться, а ему было не до того — на первую скопленную сумму с поддержкой родителей купил приличную машину, и пока только она и увлекала, его серебристая красотка.

Женщины, конечно, обращали на Кешу внимание. Рост и разворот плеч мужчины всегда привлекают и юных девиц, и зрелых дам. Правда, голубые глаза и курносый нос, казалось, вполне симпатичные у других, в случае с Кешей привносили в его облик такую незрелую юность, будто к лицу мальчика-школьника приладили огромную, мощную фигуру атлета. Офисные девицы с ним флиртовали, но он старался быть отстранённо-вежливым, никого пока не выделяя.

Днём в офисе было не скучно. То и дело появлялись посетители, приходилось фиксировать паспортные данные в журнале, делать отметки о выходе, размещать на парковке подъезжающих на машинах клиентов, наблюдать в мониторы за территорией, где или велись строительные работы, то спиливались старые деревья, да мало ли чего происходило за день.

Ночью входная и задняя двери блокировались, и он дремал на своём диванчике, приставленном к каморке охраны. А вот вечера казались длинными и тоскливыми. Читать Викентий не любил, к компьютерным играм тоже как-то не пристрастился, разве что тыкал бездумно в фигурки Маджонга, уставая от мелькания цветовых пятен и скорости окончания игры. Не привлекали его и всевозможные мужские сайты — красотки, секс, порно… Не его это всё.

Любил смотреть боевики, особенно американские, новые и старые со Шварценеггером и Сталлоне. В фойе стоял телевизор, но боевики впечатляют только с полным звуком, а здесь включать телик громко не рекомендовалось, отвлекает от работы, мало ли чего можно не услышать на пустой территории или в самом офисе поздно вечером. Кеша был добросовестным работником, все правила, предписанные ему по службе, привык выполнять, как положено. Так что телик на полную мощь не включал, а смотреть почти без звука было неинтересно.

От скуки Кеша стал наблюдать за жизнью стоящего напротив дома. Это тоже как в телевизоре и тоже без звука, но тут всё было настоящим, а додумывать, что и как это ещё интереснее, чем в кино. Дом был довольно простецкий, старый, но не древний, уже не сталинка, но ещё и не хрущёвка. Чувствуется, что квартиры не маленькие, потому что окна в них большие, значит и потолки высокие, и по площади, наверно, приличные.

В переулок выходили и комнаты, и спальни, и кухни. Окна спален почти всегда, как только в них зажигали свет, занавешивали шторами. Жизнь в них как бы замирала. А вот в комнатах она кипела, где бурная, весёлая, с большим количеством людей, застольями по выходным; где тихая, малосемейная с телевизором или компьютером; где-то резвились дети, сидели на подоконниках кошки… Во многих квартирах были балконы, но люди редко выходили на них зимой, разве что покурить, тогда из комнат вырывались звуки — крик детей, музыка, ярые голоса участников телевизионных шоу. Но Викентий их почти не слышал из-за стёкол своего офиса.

Он и сам уже заметил за собой эту привычку — как только часов в семь офис пустел, он устраивался поудобнее в своём кресле и начинал смотреть собственное кино, придумывая сюжеты происходящего в доме-телевизоре. Честно говоря, внутренне он слегка смущался, что подглядывает за чужой жизнью, но успокаивал себя тем, что никакого вреда это его так называемое хобби никому не несёт.

Он видел, как женщина вечерами укачивает ребёнка, что-то напевая ему, и додумывал, что, возможно, это мать-одиночка, которая, должно быть, не высыпается ночами, а помогает ей только бабушка-старушка, которая тоже иногда появлялась в окне. Он видел, как частенько ругается, жестикулируя и швыряя что-то на пол, молодая семейная парочка. Смеялся глядя, милые бранятся, только тешатся. В другой квартире почти каждый день в своей ободранной кухне выпивает, наверное, пиво мужик в майке и уходит, шатаясь, даже забывая порой выключить свет. Ну, этот, видно, совсем пропащий, жена, небось, ушла, родня наплевала, вот и заливает горе потихоньку. А вот в соседнем окне, может, и мать этого пьянчуги достаёт лекарство из шкафчика и, подойдя к свету, отсчитывает капли в чашку.

В общем, шла за окнами обыденная человеческая жизнь со своими бедами, радостями, будничными делами. Кеша плохо видел лица из-за стёкол, где-то ещё и немытых. Он не узнавал этих людей на улице, потому что двери подъездов выходили во двор, и жители редко появлялись в переулке, разве что сокращая путь к метро. Да он бы и так не узнал их, потому что стояла зима, и все были одеты в пальто и шапки, так что тепло закутанные люди совсем не походили на тех, что он видел в окнах. Но кто, где и как ведёт себя в квартирах дома напротив, он уже хорошо представлял.

Больше всего ему нравилось одно окно на третьем этаже, которое было как раз напротив его крыльца. Светлая, просторная, ничем незахламлённая кухня чётко виднелась в свете яркого абажура. Он наблюдал за ней не только вечером, но и по утрам, когда возле офиса ещё только начинал копошиться дворник.

Свет зажигался, и в окне, как на экране, появлялась женщина. Она почти сразу подходила к окну и что-то пила из чашки, поглядывая на улицу, наверное, высматривая погоду. Она была вся такая светлая в темноте зимнего утра. Тоненькая, затянутая в бежевый халат, с немного встрёпанными светлыми волосами. Только лица он как следует не мог разглядеть за сплошным рядом стёкол своего офиса и её квартиры.

Потом она начинала плавно двигаться по кухне, то исчезая из поля зрения, то снова появляясь. Вот она что-то достаёт из холодильника, из шкафов, подходит к столу, который, видимо, стоит у окна, что-то ставит, должно быть, накрывает к завтраку.

Порой видимость перекрывал большой цветок на окне. Но Кеша уже знал, что через некоторое время она встанет у окна снова или присядет на подоконник с чашкой кофе или чая и будет медленно, прикусывая что-то, наверно, печенье, пить маленькими глотками, разглядывая переулок, редких прохожих и, может быть, его, Викентия, смотрящего на неё и стоящего почти напротив в каморке у своего окна.

Он не знал, видит ли она его, но почему-то хотелось, чтоб видела. И он стал чаще выходить на крыльцо, чтоб как бы поразмяться, ходил туда-сюда, глядя вроде как работает дворник, а сам то и дело взглядывал на её окно. Пристально смотреть стеснялся, думал:

— Примет ещё меня за какого-нибудь маньяка. Глупо, конечно, — удивлялся он над собой, — но вот такую жену я хотел бы иметь, тоненькую, беленькую, чтоб готовила мне завтрак, чтоб по утрам в квартире пахло кофе.

Утром, когда светало, электричество выключали, и то, что дальше происходило за окнами, было уже не видно, да и рабочий день начинался. А вечерами он пытался понять, что у неё за семья и как ей живётся в её «аквариуме». Он видел крупного седого мужчину, который, на его взгляд, годился ей в отцы. Кто он? Действительно отец или муж? Он видел худенькую, совсем юную девушку, которая появлялась на кухне очень редко. Она дочь? Или сестра? Может, это отец и две дочери? Или отец, дочь и внучка? Самый простой вариант — муж, жена и дочь, нравился ему меньше всего.

Он не видел каких-то нежностей, объятий, поцелуев. Выражений лиц, правда, тоже не было видно, но движения, жесты, как ему казалось, выдавали, что не всё благополучно в их семействе. Вечерами муж появлялся на кухне поздно, сам копошился у плиты, что-то ставил на стол. Когда приходила она, оба молчали, как бы игнорировали друг друга. Иногда, наоборот, он что-то много говорил, стоя и жестикулируя, она почти не отвечала, потом, не прерывая его очевидный монолог, уходила из кухни, а он, или выбегал следом, или, наверное, что-то выкрикивал вслед, судя по его развороту в сторону двери. Такая жизнь, такая разобщённость Кеше не нравились.

Эвелина давно уже заметила, что один из охранников частенько посматривает на её окно. Честно говоря, она не была вполне уверена, что смотрел он именно на неё. Во-первых, с детства была близорука, во-вторых, двойные рамы и расстояние до офиса через дорогу представляли значительное препятствие для её зрения. Но так или иначе этого мужчину она выделяла среди других по крепкой, ладной фигуре, росту, хорошо сидящему костюму.

Когда по утрам она пила свой кофе и смотрела на него, то даже придумала ему биографию. Она почему-то решила, что это отставной военный, решивший на пенсии подработать. Служба в охране для молодых военных пенсионеров теперь дело обычное. Сколько их, по сути бездельников, стоит сейчас у входов в разные заведения. Здоровые мужики маются на каждом углу, изображая важность своего стояния и своей персоны. Почему она решила, что ему за сорок? Лица она совсем не видела, а фигура при всей её выправке показалась ей всё же чуть погрузневшей, и движения не такими быстрыми и резкими, как у молодых, а чуть более замедленными и плавными.

В общем, она смотрела на него и рассуждала, что, возможно, он одинок, если позволяет себе дежурить ночами. Иногда, после окончания дежурства, он, видимо, никуда не спешит, потому что очень медленно чистит от снега свой автомобиль, прогревает мотор и спокойно, на маленькой скорости, выезжает в переулок.

Эвелина стала ловить себя на мысли, что рано утром, когда город только просыпается, а она сама выпивает свой утренний стакан воды для пользы здоровья, а он выходит на крыльцо и смотрит в её сторону, ей хочется понять, не ошибается ли она. И как-то раз она, сама не зная зачем, подняла руку и вроде бы как поправляя волосы, легонько помахала ладонью из стороны в сторону.

Он, как будто до него неожиданно дотронулись, чуть-чуть дёрнул головой, посмотрел вокруг, к кому обращено это неожиданное приветствие, понял, что рядом больше никого нет, и тоже осторожно невысоко поднял ладонь и слегка шевельнул ею, отвечая и будто не веря, что не ошибся.

Она тут же отошла от окна. Внутри что-то слегка вздрогнуло. Мысленно стала иронизировать над собой:

— Фу ты, дурочка какая! Что за порыв такой странный? Ну смотрит человек в чужие окна, ну скучно ему, а мне-то что? Ему просто делать больше нечего, вот и всё. Что он у нас тут может высмотреть? Кухня и кухня. А может, всё-таки повесить шторы?

Но старые уже куда-то запропастились, искать их не хотелось, новые надо было ещё купить, но всё как-то недосуг, так что об этом своём порыве она благополучно забыла.

А на другой день, подойдя к окну, снова увидела его. Теперь она уже понимала, что смотрит он именно на неё. Сзади неожиданно подошёл муж.

— Чего это охранник так внимательно смотрит на наше окно?

— Почему это на наше? — она вздрогнула от неожиданности и повернулась к нему.

— Я же вижу, прямо сюда уставился, — настаивал муж.

— Да он на все окна смотрит. Что ему ещё делать? — постаралась придать равнодушие голосу Эвелина.

— Я давно тебе говорю, что надо повесить шторы, а то заглядывают сюда к нам всякие…

— Да что у нас тут смотреть-то? А если тебе надо, ты и вешай. Скоро вон листья на деревьях распустятся и ничего будет не видно.

С этими словами она вышла из кухни. Муж ещё поворчал, ещё раз посмотрел в окно, но охранника уже не было на крыльце.

Викентий видел, как к ней сзади подошёл седой мужчина и сказал что-то резкое, указывая на него. Она даже вздрогнула и быстро отошла от окна. Кеша немедленно вернулся в свою каморку, прикрыв дверь. Из своего окна он видел, что они ещё говорили о чём-то, посматривая в сторону офиса. Потом женщина ушла, а мужчина снова подошёл, облокотился на подоконник и какое-то время смотрел в переулок.

— Не хватало ещё, чтобы у неё из-за меня были неприятности, — подумал он.

С тех пор выходить на крыльцо и смотреть на её окно стал реже.

А между тем, подступала весна. Народ поснимал свои шубы и шапки, всё вокруг повеселело, стало разноцветным и ярким. Как-то раз он увидел, что из-за угла дома по другой стороне переулка вышла женщина. Он сразу узнал её, хотя вот так на улице в полный рост видел впервые. Он узнал её по модной короткой стрижке, белокурым волосам и по стильным очкам. И вообще он ещё раньше заметил, что она была похожа на какую-то модную стилистку из телевизора, которую он видел несколько раз и которой восхищалась его мать. Стройная, с тугим ремнём на талии, на высоких каблуках, видимо, привычных ей, так легко, почти летя, вышагивала она по асфальту.

Очевидно, она тоже боковым зрением увидела и узнала его, выходящего из офиса, и, пока он, раскрыв рот, рассматривал её наяву, снова помахала ему легонько перчаткой и скрылась за поворотом.

Она нравилась ему всё больше. Викентию казалось, что дома она одинока и несчастлива. Сама приносила сумки, сама готовила еду, вечером он видел, как протирала что-то на тёрке, нарезала, варила, приоткрывала форточку, когда запотевали стёкла… А ужинала, так же как и завтракала, всегда одна.

Его удивляло, что в этой полноценной на первый взгляд семье не было общих застолий, семейных обедов в выходные или общих ужинов, к каким он привык в доме у родителей. У них дома все, кто был не занят, обычно собирались к столу в одно время, ели, разговаривали, шутили. Здесь же или все были заняты в разное время, или просто приходили за стол, кому когда захотелось. Она готовила, а они доставали из холодильника, подогревали, ели, а потом, правда, мыли за собой посуду.

Долгими зимними вечерами Кеша изучил все привычки этой семьи и видел, что здесь люди жили, будто каждый сам по себе. Впрочем семья, как таковая, его не интересовала, он больше смотрел на женщину, которая так нравилась ему и которую он искренне жалел.

— Наверное, она ненамного старше меня, но у неё уже семья, в которой она чувствует себя одинокой.

Это умозаключение очень расстраивало Викентия, потому что он за эту зиму как-то по особому привык к женщине в окне и очень хотел, чтобы она была счастлива. Он только не знал, как это сделать. Ему хотелось быть рядом с ней, хотелось увезти её на своей серебристой машинке аж на край света, ехать долго по бесконечной дороге, а потом жить на берегу моря, просыпаться от запаха кофе и пить его вместе с ней, стоя у окна. Это были даже не мечты, а какие-то видения наяву.

Зарядили дожди. Эвелина спешила на работу и выскочила в переулок, чтоб срезать дорогу к метро. Дождь лил холодный и противный, из-за туч с утра стоял почти вечерний сумрак. Она ещё не успела раскрыть зонт, как волосы намокли и прилипли ко лбу, стёкла очков залило водой.

Викентий возился с машиной. Дежурство кончилось, он собирался ехать домой и вдруг увидел её. Она явно спешила, на ходу открывала зонт, что-то заело, зонт не поддавался, и она тут же успела вымокнуть.

Он даже не сообразил, что делает, быстро подбежал к ней, подхватил под руку, потянул к машине, на ходу предлагая:

— Бежим скорее, я вас подвезу.

И она, не сопротивляясь, побежала за ним, захлопнула мокрый зонт и плюхнулась на переднее сиденье. Он закрыл за ней дверь, быстро перебежал на другую сторону, тоже промок и, хлопнув дверью, включил свет в тёмном салоне. Ещё не глядя на неё, увидел зонт, с которого капала вода, и сказав:

— Давайте я пристрою ваш зонтик, — повернулся к ней.

Они оказались лицом друг к другу.

Когда Эвелина увидела это юное, ей даже показалось веснушчатое, лицо не мужчины, а мальчика, почти подростка, она мысленно ахнула:

— Боже! Ему, наверное, лет двадцать или ещё меньше. Какая же я старая дура! Махала ему из окна. Идиотка! Стыд и срам.

Она, взрослая женщина, конечно, справилась с собой, со своей растерянностью от неожиданного понимания, что флиртовала не со зрелым мужчиной, как ей представлялось, а с простоватым, совсем ещё молодым парнишкой.

А Викентий, увидев вплотную перед собой мокрое, облепленное волосами лицо без очков, к которым он привык, лицо с морщинками возле глаз и вокруг накрашенного бледной помадой рта, в общем, со всеми признаками стареющей женщины за пятьдесят, не сумев справиться с разочарованием, быстро отвернулся и хриплым голосом спросил:

— Куда вас подвезти?

— Вообще-то мне в сторону Садового кольца, — неопределённо ответила она.

— Здесь трудно развернуться. Давайте я подброшу вас до метро.

— Буду вам очень признательна, — сдержанно ответила Эвелина.

Он довёз её до Новокузнецкой. Она быстро юркнула в метро, всё ещё ругая себя и смеясь над собой одновременно.

А он, смущенный и расстроенный, поехал домой и думал, что подглядывать в чужие окна всё-таки неприлично.

Вечером, возвращаясь домой, Эвелина зашла в хозторг и купила первые попавшиеся кухонные шторы.