Старушка под жасмином

Ирина Брилль

Все рассказы в этом сборнике написаны в разное давнее время, но их персонажи – всегда сегодняшние «обычные» люди, которые не заметны в толпе, о которых не говорят и не пишут на «первых полосах». Они живут за стенами наших домов, проходят мимо нас на улицах, едут вместе с нами в трамваях и автобусах. И даже не думают, что завтра или уже сейчас могут попасть в необыкновенные, порой странные, обстоятельства, которые вдруг предложит им жизнь.

Фотограф Ирина Ракитина

© Ирина Брилль, 2018

© Ирина Ракитина, фотографии, 2018

ISBN 978-5-4493-0797-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сон Джойса

День начинался хорошо: вовсю грело солнце, ветерок слегка раскачивал желтеющие листья деревьев, унося их к земле; маляр, зависший этажом ниже в своей люльке, не торопясь, красил стену, то мыча себе под нос какую-то мелодию, то её же насвистывая, а иногда и напевая.

Люба Александровна, добродушно улыбаясь и радуясь всему, на что только падал её взгляд, стояла у раскрытого окна. Иногда из её груди вылетали какие-то неоформившиеся звуки. Она пыталась соединить их с песней маляра, но звуки эти не совпадали и, сталкиваясь с малярскими, трогали не душу, но нервы своим какофоническим эффектом.

Люба А. часто исчезала в окне, потом появлялась снова — она пекла блины.

В её пухлых ручках была детская лейка — розовый слоник с дырками на кончике хобота. Слоник улыбался, как и его хозяйка, потому что работа у них была приятная — поливание цветов, растущих в пластмассовых ящиках за окном. Поставив лейку, Люба А. подбегала к плите, переворачивала блины на двух сковородках и быстро возвращалась к окну. Поливали они со слоником аккуратно, стараясь и капли не уронить на уходящую вниз по этажам песню маляра.

Теперь, заканчивая поливать, она почувствовала некое движение и немного высунулась из окна.

На лоджии, что была этажом ниже и чуть левее, чьи-то костлявые пальцы ковыряли лезвием ножа землю вокруг луковиц, укропа и другой зелени, посаженной в навесных ящиках, только не пластмассовых и блестящих на солнце своей чистотой, как у Любы А., а деревянных, старых и рассохшихся, в колючей скорлупе отслоившейся краски.

Люба А., глядя на стоящие внизу деревья и пролетающих мимо ворон, произнесла как бы сама себе, но так, чтобы это было слышно соседу «левее и ниже»:

— А съедобное на балконе вредно выращивать. Оно выхлопные газы и прочую дрянь впитывает. Отравиться можно.

Соседские руки замерли над укропом и из углубления в стене, медленно выдвинувшись, показалось бледное лицо со впалыми щеками и «складками скорби» у рта. Солнечный круг тускло отразился на матовой лысине, и большие и грустные глаза посмотрели на Любу А.

Взгляд был очень пристальный, и ей уже захотелось извиниться за своё благожелательное, но всё же замечание… Линия рта показавшегося мужчины, взламывая сухую кожу губ, разомкнулась, и он произнёс:

— Есть очень хочется.

Глаза Любы А. тоже погрустнели.

— Бедненький, — только и успела сказать она, потому что из-за её спины повалил дым.

Она кинулась в кухню, к блинам, не заметив, как по стене дома, от лоджии к её окну, проскользнула тень.

Блины сгорели.

Люба А. бросила их в раковину и, схватив полотенце, отчаянно им замахала, прогоняя синюю завесу дыма в распахнутое окно.

Достав тарелку, она отложила из горки блинов половину и поставила их на стол. Потом полезла в холодильник за сметаной, потом — в шкаф за вареньем и мёдом. Разложив всё на столе, она опять заглянула в холодильник, но рука только прикоснулась к баночке красной икры, потому что, как будто о чём-то вспомнив, Люба А. вдруг оглянулась: за столом, склонив голову, сидел сосед. Остатки дыма ещё скользили по кухне, но Люба А. точно могла разглядеть, что это был именно он.

Она закрыла холодильник, оставив в нём нетронутой икру, и села за стол. Подумав, подвинула соседу тарелку с блинами.

— Меня зовут Веня, — произнёс тот, не поднимая глаз.

И занялся скручиванием блина.

— Люба, — представилась та в свою очередь. И, подумав немного, добавила к имени, — Александровна.

Потом она подвинула к нему поближе масло и варенье, и мёд.

А вскоре — оставшуюся половину блинов.

Веня сворачивал один блин за другим, не обращая внимания на сидящую напротив Любу А.

Она смотрела на своего гостя, и глаза её становились всё больше и грустнее.

Тарелки опустели. Люба А. забрала их у Вени, отнесла в раковину. Горелые блины ещё валялись там. Повернувшись к Вене спиной, Люба А. отщипнула у одного кусочек и сунула в рот. Пожевав немного, выплюнула и, беззвучно вздохнув, выбросила блины в мусорное ведро.

***

Послеобеденные облака заволокли городское небо и брызгали на желтеющие деревья мелким и нудным дождём.

Люба А. развлекала гостя экскурсией по своей маленькой двухкомнатной квартирке.

Ничего интересного на её полезной жилплощади не водилось. Кроме цветов, которые у Любы А. росли в большом количестве и разнообразных видов.

Она подводила Веню к каждому цветку по очереди и, поглаживая листья, рассказывала, что это за диво и откуда оно родом, и как живёт.

Веня, казалось, слушал внимательно, но, подойдя к очередному цветку и, в нетерпении дождавшись паузы, после слов «…вы не представляете, какой он нежный и ласковый…», спросил:

— А где вы такой горшок брали? — и постучал по нему костяшками пальцев.

Люба А. захлопала глазами, пытаясь понять, о чём речь, но всё-таки с трудом произнесла:

— Не помню. Вроде, подарил кто-то.

— Мне бы кто такой подарил, — вздохнул Веня.

— А зачем вам?

Веня быстро залез в карман и вытащил оттуда небольшую луковицу.

— Вот. Лук от семи недуг.

Потом он также быстро расковырял пальцем в земле рядом с цветком небольшую ямку и воткнул в неё луковицу.

Люба А. охнула, но из вежливости ничего не сказала.

Веня стоял потрясённый:

— Как родился здесь! Чувствуете, как ему уютно? Тесновато, конечно, с соседом-то, но какой горшок! Пусть останется, а? — умоляюще спросил Веня и, пожалуй, впервые за уже наступающий вечер, поднял глаза на Любу А.

— Хорошо, — сказала та.

Веня обрадовался, и она улыбнулась.

Он вытер руку о свои брюки, слегка похлопав при этом ладонью по карману.

Люба А., вежливо улыбаясь, зашторила окна и включила свет.

— Темнеет, — объяснила она.

Веня рассматривал горшки.

— Я вас не задерживаю? — робко спросила Люба А. — Может, вы спешите?

— Я? Нет. А куда? Ключи-то дома остались. Захлопнулись.

— Надо слесаря вызвать, — засуетилась Люба А., исчезая в темноте коридора.

— Ага, — рассеянно отвечал гость, подходя к одному из цветков и опуская руку в карман.

***

Люба А. возвратилась в комнату, не заметив, что ещё одна луковица поселилась в её квартире.

— Они говорят, что слесарь у них один, и он заболел. Может, вам через балкон ваших соседей перебраться? Я хорошую верёвку дам, для страховки.

И она полезла в шкаф.

— Соседей нет, они ещё из отпуска не вернулись. А про слесаря я знаю. Я сам этот слесарь и есть.

Люба А. закрыла шкаф и присела на стул рядом.

— Может, к родственникам или друзьям?

— Один я. Со всех сторон, — с некоторым пафосом проговорил Веня.

Люба А. сочувственно помолчала.

— И что же делать?

Веня пожал плечами, подошел к журнальному столику и, бегло просмотрев программу передач, включил телевизор. Удобно устроившись на диване, он уставился в экран.

***

Дверь комнаты приоткрылась, и белый расплывчатый круг от света фонарика тихо двинулся к спальне Любы А.. Следом двигался Веня.

Он вошел в спальню.

Белый круг ткнулся в пол, замер и вполз на стену. Не торопясь, Веня подошёл к одному из цветков, раскрыл перочинный ножик. Еле удерживаясь от желания срезать тоненький стебель, он сделал ямку и пристроил в неё головку прорастающего лука…

Белый круг распластался по стене, увешанной фотографиями.

Веня подошел ближе и, вытянув шею, принялся их рассматривать.

Вот Люба А.; вот мужчина улыбается и машет рукой; вот Люба А. вместе с этим мужчиной на теплоходе…

Одну из фотографий он рассматривал дольше: во дворе дома Люба А. с ребятишками раскрашивает снеговиков, а в стороне, в углу фотографии, стоит случайно попавший в кадр Веня, наблюдая за происходящим.

Веня улыбнулся. Луч фонаря заскользил дальше и очутился на кровати. На одной подушке оказалась голова спящей Любы А. — она отвернулась к стене; на подушке, что лежала рядом, — большой фотопортрет «мужчины с теплохода».

— Спокойной ночи, — не оборачиваясь, вдруг произнесла Люба А.

Веня вышел…

На кухне он с ожесточением вырыл две ямки около одного из цветков и посадил в них по луковице.

***

Веня сидел на кухне, часто постукивая по деревянной доске ножом, и превращал луковицы в мелкую кашицу.

Солнце только вылезало из-под горизонта. Люба А. посмотрела на часы заспанными глазами — шесть, почти ровно. Она поставила чайник и села напротив Вени.

— Это для чего? — спросила она сонным голосом.

— От головной боли и для роста волос, — ответил Веня, накладывая кашицу в марлевую шапочку и аккуратно пристраивая её на своей голове.

— Вы плохо спали?

Веня помолчал, глядя за окно, и еле слышно произнёс:

— Меня никто не любит. И когда я думаю об этом, у меня начинает болеть голова. От злости.

— А вы не злитесь.

— Если я не злюсь, то начинаю завидовать. Тогда ещё и сердце болит, а к нему лук уже не приложишь.

— И кому вы завидуете?

— Вам, например. И вашему мужу. Видно, что вы любили друг друга.

— По чему видно?

— По фотографиям. Да и по вам. Если я умру, мою фотографию на подушку никто не положит.

— Попробую в диспетчерскую позвонить, — поднялась Люба А., вытирая появившиеся то ли от лука, то ли ещё от чего, слёзы.

Веня тоже пересадил на ладонь пару капель, возникших на щеках, и убрал оставшиеся луковицы в холщовый мешочек.

***

— Теперь говорят, что когда будет слесарь — неизвестно. Вы обычно долго болеете?

Веня пожал плечами. Посмотрев на его несчастное лицо, Люба А. предложила:

— Давайте врача вызовем?

Веня отрицательно покачал головой.

— Бюллетень мне уже дали. Но лечусь я сам: неделю лук попринимаю — и всё. Репчатый — как наружное, зелёный — внутрь. И живой воды не надо. Только вот зелёного у меня сейчас нет.

Веня загрустил.

— Я куплю, — сказала Люба А.

— Нет, тут нужно домашнего разведения. Посадить бы немного, а? К цветочкам.

— Но… я не знаю… Они как-то не сочетаются. Да и пока этот зелёный вырастет… А вам же надо лечиться.

Веня нахмурился и хотел что-то сказать, но, заметив перемену в его настроении, Люба А. опередила:

— Хорошо, попробуем. Но только немного.

— Немного — это для меня мало. Всё равно что ничего… Да уж ладно, хоть что-то.

И Веня развязал свой холщовый мешочек.

Люба А., в осеннем пальто нараспашку, поставила сумки на кухонный стол, сняла с себя шапочку и маленький шарфик, слегка растрепав волосы, но тут же их поправив. Выложив все продукты, Люба А. вдруг заметила на полу рассыпанную землю. Она посмотрела на подоконник: в нескольких горшках вместо цветов торчали прорастающие луковицы.

Люба А. бросилась искать Веню.

Он лежал на диване с обмотанной марлей головой.

— Зачем вы… — она не могла подобрать нужных слов.

— Я понял, почему я не выздоравливаю. Луковки, — он постучал пальцем по своей макушке, — вместе с соками почвы впитывают изнеженность и, следовательно, слабость ваших домашних цветов. Земля в горшках отравлена цветами! Понимаете?! Оттого-то мне всё хуже и хуже. Даже глаза болят.

И он часто заморгал.

— Глаза от брызг раздражаются, когда вы свою кашу делаете, — заметила Люба А. — А потом ещё и на себя её лепите.

— Нет, — зло отрезал Веня и настойчиво повторил. — Это оттого, что лук силу потерял и крепость, сидя вместе с цветами. Лук стал хуже, и мне хуже. Не годится он такой для лечения.

Веня застонал, схватившись за виски.

Люба А. достала лежавшие в углу серванта, в маленькой жестяной коробке из-под монпансье, деньги и, забрав сумку, выбежала из квартиры. Хлопнула входная дверь.

Веня выглянул в коридор, прислушался, увидел Любины тапочки у двери… Не теряя времени даром, выкопал ещё пару цветков и заменил их на своё «лекарство».

Но вскоре вернувшаяся Люба А. этого не заметила.

Она накапала в чашку с водой валерьянки и, выпив её, вывалила из принесённой сумки стопку новых горшочков и пакеты с землёй. Затем позвала Веню.

— Это вам. Сажайте.

Веня был счастлив.

***

Квартира превратилась в одну большую грядку: Веня расхаживал по ней, поливая из розового слоника зелёные перья лука. Люба А. сидела около последнего своего цветка и листала книжку по разведению огородных культур.

Веня закончил поливать, оглядел комнату. Забравшись на стул, он снял со шкафа нечто в большом пыльном футляре и аккуратно опустил это на пол. Открыл замки. Внутри оказался аккордеон.

Люба А. с тревогой посматривала в сторону Вени.

Тот уселся на стул и поставил инструмент себе на колени.

— Это — мужа, — сообщила Люба А.

— Если бы я был вашим мужем, я бы обязательно играл вам каждый день. Я умею. Только об этом, кроме меня, никто не знает.

И пальцы Вени забегали над клавишами, не касаясь их…

Люба А. хотела спросить, что он играет, но Веня, остановив свой взор где-то в заоконных далях, молчал. И ей стало неловко его отвлекать: Веня был углублен в свою, лишь ему слышимую музыку.

На какой-то миг Любе А. показалось, что и она слышит эту музыку — здесь, в этой комнате, — и вальс, выскользнув из-под клавиш, как и много лет назад, снова кружит осенние листья… Она испугалась и посмотрела на своё отражение во встроенном в шкаф зеркале. Похудевшая, с синяками под глазами, она была полной противоположностью Вени — разрумянившегося и пополневшего.

— Боже! — прошептала Люба А. в ужасе от своего вида.

Веня остановился и сердито посмотрел на Любу А.

— Боже, какая музыка! — улыбнулась она сквозь слёзы.

Веня тоже улыбнулся Любе А., поставил аккордеон и, подойдя к ней, неловко поцеловал.

С красными слезящимися глазами Люба А. готовила для Вени его «лекарство». Веня хлебал луковый суп. Он хмурился и о чём-то думал. Люба А. отложила нож, упаковала «лекарство» в марлю и пристроила её на Вениной голове.

— Что с вами опять приключилось? — ласково спросила она.

— Не любите вы меня, вот и всё приключение.

— Отчего вы так думаете?

— А чего тут думать? Я по глазам вижу, — с отчаянием в голосе произнёс снова заболевший Веня. — А я вот вас очень люблю. Это у вас что?

Он показал на кровь на руке Любы А.

— Ох, я не заметила… Наверное, ножом задела, — она сунула руку под холодную воду.

— Вот видите, как я вас люблю! Вы не заметили, а я заметил. Сейчас вылечу, идите сюда.

Он набрал с тарелки остатков своего «лекарства» и хотел залепить им порез, но Люба А. отдёрнула руку.

— Так мне больно будет! Он же щиплется.

— Я же говорю, что вы меня не любите — вот, пожалуйста, не доверяете. Разве это любовь, без доверия? — тихо и грустно сказал Веня.

Он отодвинул тарелку, и, выйдя из-за стола, через несколько секунд оказался по ту сторону входной двери.

***

Люба А. нашла его в центре ближайшего перекрёстка.

Он стоял под висящим над перекрёстком светофором и смотрел на ночное небо в осенних звёздах.

— Простите, пожалуйста, — прошептала Люба А. из-за плеча Вени, то ли ему, то ли звёздам, к которым она тоже подняла голову.

***

Они вернулись домой, и Люба А. протянула Вене пораненную руку. Он бережно обмотал ее «лекарственной» повязкой. Люба А. морщилась от неприятных ощущений, но Веня ничего не замечал, потому что думал о том, как сильно он умеет любить, и как жаль, что она этого не ценит…

***

Фотографии в застеклённых рамках Люба А. складывала на стол.

Веня вынимал их из-под стекла и заменял другими, с изображениями представителей луковичных. Люба А. рассматривала «новеньких» и вешала рамки на прежние места.

Лишь одна фотография осталась нетронутой — та, на которой шапка и плечи Вени случайно попали в нижний угол кадра.

— Видите? — показал он Любе А. на свой торчащий из-под шапки нос. — Это судьба…

Закончив работу, Веня подошёл к стене и любовался сотворённым.

Люба А. собрала вынутые фотографии в стопочку. Быстро просмотрев, отложила портрет мужа, спрятав его под подушку дивана.

Веня повернулся.

— Давайте мне их сюда.

Он протянул руку к Любе А.. Она молча отдала ему фото.

— Зачем нам воспоминания о прошлом, какое бы оно хорошее ни было? Всё лучшее у нас с вами впереди. Правда же?

Люба А. кивнула.

— Надо бы лекарство принять. Для профилактики.

Веня с фотографиями в руках вышел из комнаты.

Люба А. подождала немного, бросилась к подушке, вынула из-под неё портрет мужа. Схватив горшок с последним цветком, оставшимся в доме, она перевернула его и вытащила земляной ком наружу. Положив фотографию на дно горшка, быстро и аккуратно вернула цветок на прежнее место, собрав просыпанную землю.

Когда Веня вернулся в комнату, Люба А. сидела около цветка и смотрела на новые фотографии на стене.

— Симпатичные, — заметила она.

— Не то слово, — обрадовался Веня. — У меня есть идея: рвать с прошлым надо одним махом. Давайте и этот горшок пустим по достойному назначению.

Люба А. испугалась.

— Но цветок такой красивый! Самый красивый из всех, что у меня были. Я вам лучше новый горшок куплю. Несколько даже.

— Дело не в них, а в том, что… Как с фотографиями: были и — нету. И всё только впереди. А этот, оставшийся, — Веня показал на цветок, — будет постоянно в глаза лезть, начнём из-за него ссориться, я опять заболею…

— Можно, не сейчас? Я не могу так сразу, вы должны понять.

— Он же затащит вас в воспоминания, он испортит наше будущее своим напоминанием о прошлом — унылом и одиноком.

— Почему же «унылом»? — возразила Люба А.

— Вы хотите сказать, что я для вас ничего не значу? Что я не приношу вам долгожданной после годов одиночества радости счастья? Значит, вы меня всё-таки не любите?

— Ну-у-у… почему же? Вы самый любимый из всех моих цветов, — виноватым голосом попыталась шутить Люба А.

Но Веня уставился в пол, сдвинув брови, и, глубоко задумавшись, молчал.

Люба А. не знала, что ещё сказать.

Веня вышел из комнаты и вернулся с папкой в руках.

— Меняю. Можете это спрятать и доставать, когда меня не будет рядом.

Люба А. открыла папку. Она вытащила один лист бумаги, потом — другой… На листах были засушенные цветы, жившие у неё прежде.

— Мне было вас жалко. Я по себе знаю, что выращивать — немалый труд. Зачем же ему пропадать-то совсем? Меняетесь?

— Я не люблю гербарии, — всхлипнув, проговорила Люба А.

— И меня — тоже, — добавил Веня. — Вам всё равно, что я могу умереть, если вы не отдадите цветок.

— Отчего же вы должны умереть?

— От горя. А может, от головной боли, потому что вы — моя последняя и, видно, не оправдавшаяся надежда.

— Давайте поменяемся. Дня через три, — согласилась Люба А. — Мне привыкнуть надо… — снова добавила она виновато.

Веня, ничего не ответив, вышел из комнаты.

Ночью Люба А. не спала.

Она поставила цветок на свою постель, к стене и, боясь заснуть, села рядом, подложив под спину подушку.

Она видела через матовость застеклённой комнатной двери блуждающий по коридору белый круг фонаря; она слышала, как то приближались, то удалялись шаги по скрипучему паркету. Но дверь ни разу даже не приоткрылась.

И когда всё затихло, Люба А., совершенно изнемогшая от сознательной бессонницы, в очередной раз прикрыв глаза, уже не открыла их до самого утра.

Утром в квартире было тихо.

Люба А. сначала прислушивалась к этой тишине, потом вышла в коридор и осторожно прошла по квартире — никого.

Она посмотрела на растущий лук: земля в горшках была сухая, и лейка до края наполнена водой.

Люба А. полила лук, присела на стул и опять прислушалась. Кроме криков ребятни, проникавших с улицы, ничего не было слышно.

Тогда она вошла в его комнату. И в ней — никого. Она полила лук и здесь.

Озадаченная, Люба А. снова вышла в коридор и, открыв большую записную книжку, набрала номер.

— Скажите, пожалуйста, — очень вежливо начала она, — а слесарь всё ещё болен?.. Умер?.. Понятно… Конечно, конечно, хорошего сейчас трудно найти, я понимаю… Спасибо.

Когда она положила трубку, случилась некая пауза, во время которой Люба А. захлопнула телефонную книжку и тут же зачем-то опять открыла, и опять закрыла…

На кухне она долго стояла у окна и смотрела в него, не понимая, куда смотрит и что хочет там увидеть. А потом… руки как-то сами потянулись, и она распахнула рамы, по старой, забытой уже привычке, глубоко вдохнув.

В огромном количестве что-то с шумом влетело в окно.

Люба А. оглянулась: на развешанном белье пестрели бабочки. Они медленно двигали крыльями, но когда она подошла к ним, замерли неподвижно.

Люба А. осторожно дотронулась до одной из них — бабочка не шевелилась, до другой — то же самое. Они были высохшими.

Она стала снимать бельё и стряхивать бабочек в открытое окно. Крупные хлопья снега посыпались вдруг отовсюду. Люба А. вытянула руку и подставила раскрытую ладонь под снегопад. Снег сыпал на ладонь и, не тая, вырастал в белый бугорок.

Люба А. слепила из него снежок и кинула в воздух.

Ударившись о меховую шапку, белый комок рассыпался. Мальчишка обернулся и погрозил кулаком: девочка, стоявшая позади, смеялась и делала новый снежок.

Но теперь она положила его на белую землю и, сначала ногой, а потом руками, погнала перед собой. Снежок быстро вырос в большой ком. Девочка слепила второй снежок и кинула его мальчишке в руки. Он поймал его и тоже скатал ком.

Они собрали снеговика. Несколько деталей, и он превратился из просто снеговика в снеговика, похожего на человека: большие глаза, белая лысина, окаймлённая воткнутыми по краям «головы» мелкими прутиками-волосами; покрытая налётом плесени сидела на месте носа сморщенная морковка.

Это был вылитый Веня. Вернее, вылепленный.

Его холодное лицо было повернуто в сторону дома, а давно потухшие угли глаз смотрели на окна. На одно из окон, около которого стояла одинокая и грустная женщина — Люба Александровна.

Блинная мука у неё кончилась, и потому сегодня она не пекла.