Бессердечная

Ирина Борисовна Каменская, 2023

Хрупкая, субтильная, видящая тонкую материю, девушка завоёвывает весь мир своей силой воли, талантом и бескомпромиссностью. В каждый дом и душу людей она приносит частицу солнца, поклонники боготворят её, а самые близкие люди считают, что у неё нет сердца. Милочка боится любить и это не беспочвенно: с самого детства любое сопереживание литературным персонажам и кому бы то ни было из её окружения, приносит боль, которая губительна для её жизни из-за врождённого порока сердца. Но жизнь даёт ей испытание именно любовью. Её призвание – сцена. И только она становится спасительным кругом в её роковой судьбе. Только на сцене её больное сердце не беспокоит Милу.

I часть

Через три года после окончания войны, в артистической, достаточно обеспеченной семье родился долгожданный ребенок. Дочке дали имя — Людмила, а между собой стали ласково называть её Милочкой или Принцессой. Отец, Артур Вениаминович, работал главным режиссёром местного театра, а его жена, Лидия, как и водится в таких случаях, ведущей актрисой этого же театра.

Их брак длился двадцать лет и был, по их мнению, удачным. Познакомились они в Ростовском театральном училище, где Артур посещал занятия по режиссёрскому и сценарному мастерству, а Лидия, как и свойственно красавице, училась на актрису. Они очень быстро сдружились, так как их жизненные цели и желания совпадали: оба мечтали о славе, только в Москве хотели проявлять свои способности, семья в их планы не входила и о детях они даже не думали. За время учёбы их дружба перешла в симпатию друг к другу, и после окончания училища они решили ехать покорять столицу вместе. За год мытарств в Москве оба поняли, что их здесь никто не ждал и не желал видеть их талант. Посовещавшись друг с другом, они приняли решение вернуться в родные пенаты. Трудности настолько их сроднили, что они решили сочетаться браком и попытаться, пусть со временем, но всё-таки покорить Москву. Детей решили не заводить, дабы те не мешали в достижении их общей цели.

За 18 лет работы в провинциальном театре, Артур стал главным режиссером, а Лидия — ведущей актрисой. Представители из Москвы любили посещать премьеры их небольшого, но очень известного театра — театра имени А. П. Чехова. Однако, предложений о переезде в Москву они так и не получили. Артур Вениаминович отчаялся, стал настаивать на детях, но Лидия была непреклонна в этом вопросе, пока не осознала, что время молодости прошло и пора подумать о потомстве.

Милочка родилась очень слабенькой и болезненной. Врачи поставили неутешительный диагноз: порок сердца. Со временем начали воспаляться миндалины и ухудшать работу и без того больного сердца. Своё детство Мила часто проводила с высокой температурой, неделями лежала в больницах или в детских санаториях — после больницы.

— Бедный ребенок, мне так её жаль, — тяжело, со вздохом, говорил Артур, — В твоём возрасте рожать было опасно. Это мы виноваты в том, что у нас больная дочь. Раньше надо было подумать о детях. И я тебе об этом говорил. Неоднократно! Но разве ты хоть раз, хоть в чём-то меня послушалась?

— Артур, ты, как всегда, хочешь жить по сценарию, написанному тобой. Но так, к сожалению, не получается. Мы с тобой давно в этом убедились. И потом, как ты можешь меня упрекать?! Я же актриса! Молодость у нас так быстротечна! И у меня была причина!

Причина, действительно, была: Лидия до сорока лет играла Джульетту, Офелию и Нину Заречную в «Чайке», а во время детских каникул, бывало, и Красную Шапочку. Беременными она своих героинь совершенно не представляла, от ролей отказываться не желала, вот и дотянула до сорока лет.

Милочку родители обожали, поэтому ни денег, ни сил на её здоровье не жалели: лечили в лучших больницах и санаториях города, консультировались о её слабом сердечке, исключительно, у известных врачей области, а когда дочери исполнилось три года, повезли в Москву. Именно там, известный детский кардиолог, Леонид Харитонович Кечкер, успокоил их немного, сказав, что, вполне вероятно, к 18 годам порок может «компенсироваться», и их ребенок проживет долго и счастливо. Но именно в 18 лет, и никак не раньше, необходимо будет сделать небольшую операцию по удалению гланд.

— А сейчас, дорогие родители, — сказал Кечкер, — Глубоко вздохните и только через 15 лет выдохните, так как придётся вам тяжело. Девочку надо беречь и не перегружать её слабое сердечко. Простужаться ей категорически нельзя. Закаляйте ребёнка и радуйтесь её удивительной красоте.

И действительно, Милочка была удивительно, как хороша. Для актерской пары внешность их болезненного ребенка, была настоящей гордостью:

— Доченька вся в меня, — говорила Лидия, — Такая же красивая и, наверняка, талантливая. Вырастет и станет большой актрисой. Выздороветь бы ей только, моей малышке.

— Да, дорогая, это самое главное. Посмотрим. Может, и в кино будет сниматься, если повезёт, — отвечал Артур.

— Опять сценарий пишешь? О кино можно только мечтать. Я до сих пор мечтаю, а что толку? Но в одном ты прав: надо её постепенно приучать к сцене. Может, на репетиции брать?

— Не рано ли? Уж, больно она слабенькая. Немного подождать надо. Ты в кино мечтаешь сыграть, а я до сих пор надеюсь, что меня заметят и пригласят в Москву. Каждый раз, когда приезжают знаменитости из Москвы и смотрят мои спектакли, я жду. Жду, жду, жду. Жду восторга, жду предложений! И ничего. Ничего не меняется. Лида, скажи, я что, плохой режиссёр?!

— Ты прекрасный режиссёр, Артур. Я уверена — тебя заметят. И обязательно пригласят в Москву. Не отчаивайся. Надо ждать. Ждать и верить. И я жду. Только вот Офелию уже не смогу сыграть, да и Анну Каренину, тоже. К сожалению, героинь, которым далеко за сорок, в нашей драматургии нет.

— Как это нет? А бабушка в «Красной Шапочке»? Чем не героиня?

— Издеваешься?

Милочку жалели, любили, холили и лелеяли, одевали во все самое красивое, дорогое и модное. Продукты покупали только на рынке, закаляли, не кутали. Одним словом, делали всё, что им посоветовал известный на всю страну врач. В детский сад Милочку не водили, и с детьми играть ей категорически запрещали — а вдруг нечаянно толкнут или, ещё хуже, случайно заразят каким-нибудь гриппом.

К ней приставили няню — высокую, статную, с благородной осанкой, пожилую гречанку, с удивительным именем Афина. Женщина была прекрасно образована, до пенсии работала в школе, знала историю, литературу, прекрасно говорила на греческом языке и очень любила свою страну, в которой никогда не была. Афина носила длинные, до пола, юбки, широкие блузы под пояс и платки, завязанные на затылке в красивый узел.

Когда Милочка была здорова, няня водила её к морю, и они часами гуляли по берегу и дышали воздухом, в котором было очень много йода, полезного для слабого здоровья девочки. Когда же Милочка заболевала, няня садилась рядом с ней у кроватки и читала сказки. Сказки Милочка любила не все, многие считала «недобрыми» и «неправильными» и не верила им: она не верила, что Красная Шапочка выйдет здоровой из животика волка, что лягушка может превратиться в красавицу царевну и что Иванушку — дурачка, пролежавшего на печи полжизни, полюбит царевна и подарит ему полцарства. Ей было жалко Красную шапочку, которую съел волк и бедную Настеньку, которую отправили зимой в лес за подснежниками. Но, особенно, Милочка переживала за Русалочку, которая умерла из-за любви к прекрасному принцу. Она просила Афину перечитывать её несколько раз в надежде, что конец сказки будет другим, и принц поймёт кто спас его, и Русалочка останется жива. В такие моменты Милочка расстраивалась из-за очередной «неправильности» и сердце начинало сильно стучать, воздуха не хватало, и она просила няню остановиться.

— Нянечка, — говорила девочка, — Если бы Русалочка могла говорить! И писать она не умела. Написала бы на песке и всё бы закончилось хорошо.

— Мы не будем больше читать эту сказку. Не плачь, моро му(*гр — малыш).

— Нет, будем. В сказках всё должно хорошо заканчиваться. Давай её перепишем. Можно?

— Нет, милая, нельзя. У неё уже есть автор. Андерсен. Он хотел сказать, что, когда любишь, многим приходится жертвовать.

— Я люблю Русалочку и тоже жертвую. Я своё сердце погулять выпустила. Оно постучалось и ушло. Давай другую сказку почитаем, «правильную». Может, оно вернётся?

Няня прекращала читать, давала ей нужное лекарство и начинала рассказывать девочке о своей любимой стране, в которой никогда не была, но очень по ней скучала.

Когда Милочка подросла и стала ходить в школу, Афина стала читать ей большую толстую книгу, которая называлась «Мифы и легенды Древней Греции». Эту книгу о греческих богах и героях девочка полюбила гораздо больше, чем сказки. Она восхищалась амазонками, защищавшими Трою, с восторгом слушала о подвигах Геракла, жалела Пенелопу, которая столько лет ждала своего Одиссея и сострадала Афродите, потерявшей своего единственного, так сильно любимого юношу.

— Афина, почему боги допустили, что бы Адонис погиб? — спрашивала Милочка у няни, — Мне их очень жалко. Они так любили друг друга.

— Боги не могут за всем уследить, — отвечала няня.

— Надо было Адонису послушаться Афродиту. Тогда бы он остался жив, и они были бы счастливы. Долго — долго. Няня, дай мне капли, а то моё сердце хочет убежать.

— Милая моя, тебе совсем нельзя нервничать. Не допустим, что бы твоё сердечко убегало. Мы же не хотим стать «бессердечной», — пыталась шутить няня.

— Афиночка, — смеялась Мила, — я не стану бессердечной. «Бессердечная» — это, когда у человека совсем нет сердца, и он никого не любит. А я всех люблю. И тебя и маму, и папу.

— А ещё и Афродиту с Адонисом, и Русалочку. Моро му ( *-гр. Малыш), да разве с таким сердцем можно всех любить? Не выдержит оно, сердечко твоё, так много любви.

— Моё сердце всё выдержит, вот увидишь! Я вырасту и обязательно стану здоровой! И любить буду! Разве можно жить без любви? Ты хочешь, чтобы у меня была такая жалкая жизнь?

— Конечно, не хочу. Ты обязательно станешь здоровой. И в Грецию ко мне приедешь. Я покажу тебе гору Олимп. Там жили твои любимые боги.

— А сейчас не живут? Почему ты говоришь — жили?

— И сейчас живут, милая. Конечно, живут. Они же бессмертные.

— Обязательно приеду. И к ним, и к тебе. Ты разве собираешься уезжать, нянечка моя любимая? А как же я?

— Не волнуйся, агапи му(*гр. — любовь моя). Это не скоро будет. Дай бог, лет через десять. Ты уже совсем взрослой станешь. И красавицей. Как Афродита.

— И такой же несчастной? Не хочу, как Афродита. Уж лучше просто Музой. Мельпоменой, например. А что? Муза театра и трагедий! Стану актрисой! Как моя мама. Красота! И кинжал в руке! А на голове венок из кипарисовых веточек. Как ты думаешь, мне пойдет?

— Тебе всё пойдет, милая. И актрисой станешь. Великой актрисой. Ты же у меня красавица.

— А ты у меня самая лучшая няня на свете. Не уезжай, пожалуйста. Моё сердце не выдержит, ты же знаешь.

Сердце и, правда, не выдержало, когда однажды Афина пришла попрощаться с Милой и её родителями.

— Уезжаю, — сказала она, — Домой поеду, на Родину. Вот, бумагу из Греции получила. Разрешили мне вернуться.

— А как же я без тебя, Афиночка?

–Ты, моя девочка, уже совсем взрослая стала. Не нужна тебе няня.

— Мне не няня нужна. Мне ты нужна.

— И я тебе не нужна уже. Тебе четырнадцать! Ты уже в возрасте Джульетты, а это значит, что можешь и решения самостоятельно принимать. Помнишь, что она сделала?

— Да ничего она не сделала! Подумаешь, влюбилась!

— Э, да ты, и, правда, бессердечная. Джульетта не только влюбилась, но и пошла против воли родителей, решив не расставаться с Ромео.

— У нас в классе все девчонки — Джульетты. И все мальчишки — Ромео. Только и делают, что в любви объясняются. То одних любят, то — других. Правда, решения им не надо принимать.

— Возраст такой, — пояснила няня, — Влюбчивый.

— Вот именно — влюбчивый. Я подожду влюбляться. Мне друг нужен. А, такого друга, как ты, няня, во всём мире нет.

— Спасибо, агапи му (*гр. — Любовь моя). Встретишь ты ещё своего друга. Обязательно встретишь.

— Но он мне тебя не заменит. Мама, папа, уговорите Афину не уезжать! Пожалуйста! — со слезами на глазах умоляла Мила родителей.

— Милочка, успокойся, родная. Афина на Родину хочет уехать. Как мы можем ей запретить? Она так долго об этом мечтала. Хоть чьи-то мечты должны сбываться? — сказал отец.

— Доченька, ты немного подрастёшь и сможешь поехать в гости к Афине. Может, к тому времени и нам разрешат ездить в другие страны, — поддержала его Лидия.

— Конечно, разрешат. Не всегда же в этой стране будет «железный занавес». Это сейчас мало кого выпускают, а лет через 10-20…

— Меня выпустят, Афина, слышишь? Я добьюсь! Стану здоровой и приеду к тебе в гости. Обязательно приеду! Ты мне веришь? Веришь? Ты только дождись меня. Пожалуйста. Ладно? Обещаешь?

— Верю тебе! И обещаю, родная. Дождусь. И знай, моро му (*гр.-малыш), я всегда буду думать о тебе. А ты, Милочка, пообещай мне, что не будешь ранить мечом Мельпомены, влюблённых в тебя, юношей, — с притворной строгостью попросила няня.

— Клянусь, клянусь, клянусь! — в тон ей ответила Мила.

Проводы были тяжёлыми, со слезами, с обещаниями о встрече в будущем, с просьбами писать, если получится, или звонить, если удастся. Афину всей семьей проводили до вокзала, и она уехала в Москву, а из Москвы, самолётом, в Грецию.

Ночью Миле стало совсем плохо с сердцем. Родители вызвали скорую помощь и её увезли в больницу, а через неделю определили в очередной санаторий.

Без Афины было грустно и больно. «Видимо, всегда так больно, когда расстаёшься с любимым человеком. И Русалочке было больно, как мне сейчас. И Афродита страдала. И Джульетта с Ромео страдали. Если я когда-нибудь полюблю, буду молить всех богов, чтобы они избавили меня от разлуки с любимым. Или лучше совсем не влюбляться?» — думала Милочка.

Единственным утешением, как и всегда, была родительская любовь и…. книги. Уже давно «Мифы и Легенды Древней Греции» были заменены произведениями Джека Лондона, Диккенса, Тургенева.

К 18 годам Милочка прочла всего Достоевского, Чехова, Золя, Мопассана, даже осилила «Войну и Мир» Толстого. Если честно, читала только «Мир», «Войну» — пропускала. А уж если быть совсем честной, то Милочке нравились только те книги, в которых писали о любви. Она хотела понять, что же такое — ЛЮБОВЬ и почему все любовные истории так трагически заканчиваются? Что заставило Анну Каренину выйти замуж без любви и прожить без неё 8 лет до встречи с Вронским? А «Мадам Бовари»? Не могла ещё немного подождать того, кого полюбит? Сама погибла, мужу жизнь разрушила, да и любовь настоящую не нашла. «Ведь для любви необходимы два человека. Недостаточно любить кого-то, нужно, чтобы этот «кто-то», тоже, тебя любил», — часто думала Милочка.

Ремарка она просто возненавидела: что ни произведение, то трагическая любовь — обязательно кто-нибудь умирает, а другой страдает. Читать всё это, конечно, очень интересно, захватывает сюжет, чувства героев, их рассуждения, поступки, сопереживаешь влюблённым на протяжении всего романа, надеешься на счастливый исход. И на тебе! Трагедия! Смерть! Разлука! «Возненавидела» — это, конечно, образно. И Ремарк, и Чехов, у которого, тоже, что ни любовь, то драма, были её любимыми писателями.

Но это всё в романах. А в жизни? Что происходит с влюблёнными в жизни?

С детства была у Милы одна подруга — Таня Гайдар. Правда, на пять лет старше. Ну что же делать — так получилось. Вместе им всегда было интересно. Девушки жили на одной лестничной клетке, заходили друг к другу в гости и, постепенно сдружились. Когда Татьяне исполнилось 18 лет, она пригласила Милу на свой день рождения. На вечере присутствовал Танин жених: огромного роста, немного тучный, но очень симпатичный, черноглазый и добрый — Валера.

Валера не сводил с Тани влюблённого взгляда и называл её «Моя тростиночка». Девушка, действительно, была стройна, изящна, грациозна и очень симпатична. Через месяц они поженились, и Валера переехал в её квартиру. Муж любил много и вкусно поесть. Юная супруга быстро научилась готовить, чтобы доставлять ему удовольствие. А ещё Валера любил, чтобы жена обязательно составляла ему компанию за столом. Что делать, у каждого есть свои капризы: ему нравилось, как жена красиво и аппетитно ест. Через год Татьяна начала поправляться, а ещё через три превратилась в грузную, огромных размеров, тётю. Валера стал называть её не иначе, как «Корова», начались скандалы, отсутствие мужа по ночам, а ещё через год они развелись. Татьяна осталась одна, страдала без мужа, считала, что жизнь закончилась, стала часто выпивать и, постепенно, спивалась. Мила пыталась ей помочь, но Татьяна ничего не хотела ни слышать, ни понимать. Их дружба закончилась. Через год её первую подругу нашли мёртвой. Она была убита. Рядом валялась разбитая бутылка из-под водки. Это один пример.

А второй — её собственные родители, которые прожили вместе почти сорок лет, и тоже, не являлись примером идеальной любви. Мила давно поняла из их разговоров, что отец, уже, будучи женатым, полюбил другую женщину, но из семьи не ушёл, а мама, хоть и узнала об этом, но делала вид, что ничего в их семье не изменилось. Благо, что актриса.

Других семей девушка близко не знала, но прекрасно понимала, что со стороны все отношения между мужчиной и женщиной кажутся гораздо более счастливыми, чем есть на самом деле. Об этом она узнала из книг: нельзя же мнение классиков сбрасывать со счетов — они об этом много что интересного написали.

Милочка сделала для себя вывод: «Многим богам не везло в любви, даже Зевсу: полюбил красавицу Ио и превратил в корову, чтобы защитить от ревнивой Геры. Так и не уберёг свою любовь. Одиссей с Пенелопой полюбили друг друга, да пришлось им разлучиться на 20 лет. А что происходит с влюбленными в романах? Тоже, одни трагедии: Джульетта, Анна Каренина, мадам Бовари. Нет, уж лучше не влюбляться совсем. Права была моя любимая Афина, когда назвала меня бессердечной».

Не влюбляться было несложно, а вот запретить себя любить, было совершенно невозможно.

Юная девушка была потрясающе красива. Её фигуру можно было сравнить со статуэтками, изображающими греческих богинь, настолько пропорциональны и округлы были линии её тела. Лицо Милочки отличалось утончённостью и разнообразием красок. Чёрные, вразлет, красиво изогнутые, брови подчёркивали сине-зелёные глаза, обрамлённые двумя рядами густых, длинных ресниц. Немного вздёрнутый, с горбинкой, носик, узкий овал лица и бледные, красивой формы, губы говорили о благородстве крови. Тёмно-каштановые прямые волосы тяжёлыми прядями ложились на плечи. Небольшая бледность, связанная с постоянными болезнями, и грустный взгляд придавали её образу глубину и загадочность.

Неудивительно, что к такой красавице ни один представитель сильного пола не оставался равнодушным. Некоторые из них были влюблены в Милочку с первого класса, другие — оценили её красоту чуть позже, когда повзрослели. И сейчас, когда до окончания одиннадцатого класса оставалось два месяца, практически все одноклассники объяснились ей в любви, а, некоторые уже успели сделать предложение руки и сердца. Милочка спокойно выслушивала юных Ромео и, дабы не причинять им душевную боль, как и обещала когда-то Афине, вежливо отказывала, ссылаясь на то, что при таком больном сердце, как у неё, врачи категорически запретили ей выходить замуж и рожать детей. Доля правды в этом, конечно, была, но Мила очень надеялась поправить своё здоровье предстоящей операцией. Истина же заключалась в том, что ни разу не дрогнуло её слабенькое сердечко ни от объяснений в любви, ни от обещаний юных Ромео покончить с собой, если она не будет с ними — с теми, кто её так любит.

И если с любовью у Милы было всё относительно спокойно, то артистическая карьера шла полным ходом и очень успешно. Первый раз Артур Вениаминович привёл дочь за кулисы в пять лет. Когда же Миле исполнилось 8 лет, она впервые вышла на сцену в детском спектакле. Конечно, ей было немного страшно, но не на столько, чтобы не сыграть зайчика или снежинку. В 14 лет она первый раз сыграла Красную Шапочку, и родители осознали, что их дочь обладает настоящим талантом. Милу вызывали на бис несколько раз. Успех был грандиозным. Сама же Милочка получала огромное удовольствие, находясь на сцене. Она уже давно перестала бояться публику, чувствовала себя во время спектакля счастливой и, самое главное, абсолютно здоровой.

— Мама, папа, я хочу стать настоящей актрисой. Вы мне поможете? Я хочу учиться у самых лучших мастеров.

— Конечно, поможем, милая. Как только окончишь школу, поедешь в Москву, — ласково говорил отец.

— В Москву? С таким сердцем? Нет, я не разрешу. И в Ростове есть училище, — недовольно возражала Лидия, — В конце концов, я тебя сама всему научу.

— Мама, когда я выхожу на сцену, то становлюсь сильной и здоровой. Я отпускаю сердце, и оно улетает.

— Не понимаю, о чём ты говоришь? Как это сердце может улетать?

— Может. Просто поверь. Сердце не помешает мне учиться в Москве. Я мечтаю стать великой актрисой. И я буду ею. И Афина мне об этом говорила. А я ей верю.

— Ну вот, в нашей семье ещё одна мечтательница появилась, — с грустью говорил отец.

Когда Милочке исполнилось 17 лет, Лидия стала готовить дочь к серьёзной роли Нины Заречной в «Чайке». Целый год разбирали образ дома, репетировали в театре, и, вдруг, за две недели до генерального прогона спектакля, Мила сказала маме, что хочет сыграть Нину совсем не так, как её привык видеть зритель.

— Мама, ну какая скромная девушка подойдёт к взрослому мужчине, да ещё и известному писателю, и даст понять, что влюблена в него? Не в Тригорина Нина влюбилась, а в его славу. Её не остановило, что этот человек любит другую женщину, да ещё эта женщина — мать Кости. И Костю она не любила. Предала его. Мама, она жестокая, бессердечная. Не умеет она любить. И не думает ни о ком. Только о себе. И о славе. Такой я хочу её сыграть.

— Ты сама бессердечная, Милочка! Неужели ты не видишь, сколько Нина страдала! — Лидия была потрясена выводами дочери, — Откуда у тебя такие мысли?

— Читала много о любви, мама. Это её боги наказали за то, что она влюблённого в неё Костю предала. Ушла от него ради славы актрисы. Ещё раз говорю — она жестокая. У любой женщины сердце бы дрогнуло от таких слов, какие ей Костя говорил о своей любви. И Костя не застрелился бы. Так нет, у неё только одна цель и была — стать великой актрисой. Ничего и никого не видела и не слышала. Нет, она у меня не вызывает жалости. Её только слава и интересует. А то, что она говорит о своей несчастной любви к Тригорину?! И кому говорит?! Косте! Это разве не жестоко? Ах, мол, пожалейте меня, я такая несчастная. Я чайка.

— Ты всё неправильно понимаешь! — возразила Лидия.

— Мама, послушай меня: я чуть младше Заречной и поэтому вижу её совсем иначе. Никакая она ни жертва. И никакая ни Чайка. Жертва — Костя. Возможно, что Чайка именно он. Мать его не любит и не ценит. Нина, тоже, не любит. Двум любимым женщинам он совсем не нужен. Ни любви в его жизни нет, ни поддержки. Как жить с этим? Вот он и застрелился. От ненужности.

— Ну, здесь я с тобой соглашусь. Но Нина! Подумай, доченька! Её с детства не любят родители. Так же, как и Костю. А это самое страшное для человека. Дети беспомощны и не защищены, если лишены родительской любви.

— Да, в этом они похожи. Но Нина хочет славы, а Костя — признания. В этом большая разница. Ты согласна? Это же в пьесе написано!

— Согласна, милая. Но причем здесь боги? Нину погубил Тригорин, — всё ещё сопротивлялась Лидия.

— Мама, Тригорин, как бабочка: на любовь, как на свет, летит. Кто поманил, того и любит. Его боги не наказали: он же Аркадину не бросил.

— Да, Афина на тебя сильно повлияла своими греческими мифами.

— И спасибо ей за это, мамочка. Любовь беречь надо, а не разменивать на карьеру и сомнительные романы. Тем более, что и таланта у неё не было. Ты думаешь, Нина не чувствовала, что Тригорин и с ней живет и с Аркадиной? Наверняка знала.

— Милая, когда любишь, всё терпишь.

— Мама, ну какая любовь, когда тебя унижают? Из-за славы, возможно, терпят унижения, не знаю. Но это не главное в жизни. В жизни главное — любовь. Боги, как и люди, хотели любить и быть любимыми. А страдали сколько? Особенно, Афродита.

— Если бы в жизни была главное — любовь, то сколько бы семей не состоялось. А многие семьи разрушились бы. Нет, милая, любовь — это редкость, это — редкий дар. Если хочешь, любовь — это дар богов. В жизни свои законы, и не всегда в ней есть место для любви. Иногда она просто мешает. В жизни Нины именно любовь её и погубила.

— Не любовь её погубила, мама, а отсутствие таланта. Тригорин не бросил бы талантливую, успешную, молодую и влюблённую в него, актрису. Это бы льстило его самолюбию.

— Талант, любовь… Мила, речь сейчас не об этом. Ты с отцом говорила о том, как хочешь сыграть Заречную?

— Нет, мне страшно. А вдруг он не разрешит? Давай я на репетиции сыграю, как мы решили? Если папа не одобрит, сыграю на премьере тот образ, к которому все привыкли.

— Не мы решили. Это ты решила. Я против. Категорически. Ты знаешь, сколько гостей будет из Москвы? Подумай об отце. Он очень надеется, что его, наконец, заметят и пригласят на работу в Москву. Ты хочешь его подвести?

— Подвести не хочу. Хочу играть так, как чувствую, а не как надо. Мама, пожалуйста, просто поверь мне.

— Это большой риск для нас с тобой. Хотя… Что московские гости могут изменить в нашей жизни? Столько раз уже приезжали… И ничего. Всё по-старому.

— Я знаю, мама. Знаю, что и ты хочешь играть на московской сцене. И о кино мечтаешь. И я хочу учиться в Москве. И почему нас всех так манит эта Москва?

— Поймешь со временем. Ты же у меня умница. И красавица. Ну что ж, давай рискнём!

— А ты у меня самая лучшая мама на свете. Спасибо, что поддержала меня.

Вечером того же дня, когда произошёл этот разговор, позвонили из больницы и предложили Милочке лечь на операцию.

— Как всё не вовремя! До прогона две недели! Такие гости из Москвы приглашены! Досадно. Конечно, главное — здоровье Милочки. Если не сможет говорить после операции — заменим дублёршей. Правда, она не так хороша и молода. Но, что делать. Перенести не можем! Даже на неделю! Надеюсь, что хоть до премьеры начнёт говорить. Ах, как всё не вовремя. Как специально, — с горечью сказал Артур Вениаминович.

— Артур, я согласна — не вовремя. 15 лет ждали этого дня. Опять ждать? До осени? Летом не делают такие операции. Надо соглашаться. Тем более, что оперировать будет очень хороший врач. Самый лучший в городе.

— А у нас есть варианты?

Рано утром Лидия зашла в комнату дочери.

— Просыпайся, родная. Папа уже позавтракал и готов отвезти тебя в больницу. Я поехать с вами не могу, к сожалению. Мне надо бежать в театр. Не забудь, что завтракать тебе сегодня нельзя.

— Я помню, мамочка. А ты не забудь, пожалуйста: если придёт письмо от Афины, обязательно принеси мне его в больницу.

— Принесу, моя хорошая. Ты, главное, не волнуйся перед операцией. Это всё очень легко и быстро. Ты даже ничего не почувствуешь. А вечером я к тебе обязательно приду. У меня сегодня спектакля нет. Я свободна, как птица.

— Не буду волноваться, ты меня уговорила. Я из-за Афины больше переживаю. Три месяца писем нет. Может, что случилось?

— И об этом не думай. Ну, хотя бы сегодня. Что может случиться? Она еще не старая. И родственники рядом с ней. Всё хорошо с ней, золотко моё. Ты о себе подумай сегодня, ладно?

— Попробую. Не буду думать ни об операции, ни об Афине, ни о прогоне. Хотя, нет. О прогоне буду думать. Я заговорю. Я обещаю. Отцу не придётся искать мне замену.

— О, моя милая. По — моему, я тебя совсем не знаю. Где моя милая, нежная Принцесса? Давай, не будем загадывать. Мы, артисты, очень суеверны. Всё, дай я тебя поцелую, и побегу. Лидия поцеловала дочь, и, выйдя из комнаты, крикнула мужу, — Меня уже нет, я ушла.

Милочка приняла душ, оделась, захватила сумку с вещами, заранее приготовленную мамой, и вместе с отцом отправилась в больницу на операцию, которая должна была изменить в лучшую сторону, если не её жизнь, то, по крайней мере, её здоровье.

Милу положили в отдельную палату, как и подобает дочери главного режиссёра единственного в городе театра, и предупредили, что бы она ничего не пила и не ела.

— Как только врач освободится, я за Вами зайду, и вместе пройдем в операционную, — сказала медсестра и вышла из палаты.

Милочка осталась одна. Ужасно хотелось пить, чуть меньше — есть. Время тянулось медленно. К трём часам дня, когда за ней зашла медсестра, сил совсем не осталось, и она даже обрадовалась, что скоро всё закончится и этот ужасный день, наконец, пройдёт.

Она шла по коридору следом за медсестрой. Возле самой двери в операционную, Милочка увидела высокого юношу, который стоял у противоположной стены и смотрел на неё.

«Какие зелёные глаза. Удивительный цвет», — подумала девушка, — Никогда таких глаз не видела».

В операционной находились врач и анестезиолог.

— Ну, что, красавица, оперироваться будем? Или есть возражения? — спросил врач.

Милочка покачала головой.

— Отлично. Тогда в это креслице садитесь, и глазки свои прекрасные закрывайте. Вот и хорошо. Умница. Бояться не будем?

Милочка закрыла глаза, покачала головой, подтвердив, что бояться не будет и мысленно обратилась к богам Олимпа, как она часто это делала в трудные моменты: «Боги, помогите мне. Я такая трусиха. Дайте мне силы выдержать всё это достойно. Афиночка, милая, попроси за меня богов. Они к тебе ближе».

Операция началась. Мила молилась богам, как ей показалось, целую вечность.

— Можешь открывать глаза, красавица. Всё закончилось, — услышала она ласковый голос врача, — Хоть ты и трусиха, но держалась молодцом. Похвально, похвально. Неделю не разговаривать, сегодня ничего не пить, а с завтрашнего дня есть только мороженое. Маленькими глоточками. Всё, милая. Вставай потихонечку, сестра тебя доведёт до палаты.

«Спасибо, боги! Спасибо, Афиночка! Вы мне помогли!» Мила посмотрела на часы, висевшие в операционной. Прошло 15 минут с того момента, как она села в кресло. «Пятнадцать лет ожиданий и 15 минут страданий». Милочка хотела глотнуть, но вся вздрогнула от нестерпимой боли. Врач это заметил.

— Глотать, тоже, старайся реже. Ничего, завтра будет лучше. Потерпи немного. И сердце пойдёт на поправку, — успокоил её врач, — Иди, милая, отдыхай.

Медсестра довела Милу до палаты и помогла лечь в постель. Горло нестерпимо болело. От каждого глотка она вздрагивала и просыпалась. Уснула только под утро.

На следующий день, после обхода врача, в палату пришла мама.

— Это я, радость моя! Знаю, знаю, что говорить тебе нельзя. Врач сказал, что всё прошло просто замечательно, что ты у меня самая смелая девочка и что через неделю тебя выпишут, и ты сможешь говорить. Как ты себя чувствуешь, родная? Такие круги под глазами. Плохо спала, наверно? — Лидия подошла к дочери, обняла, поцеловала, и, ласково глядя на неё, произнесла, — Я тебя сейчас порадую: у меня для тебя сюрприз. Письмо из Греции. Вчера я приходила, но мне сказали, что ты спишь. А сегодня утром пришло письмо. Я его захватила и сразу к тебе. Возьми. Я не открывала. Я тебе мороженое принесла. Такое, как доктор сказал. Пломбир. Вечером папа зайдёт.

Милочка положила письмо на тумбочку и жестами показала маме, что ей нужен блокнот и ручка.

— Я поняла. Папе скажу, он принесёт. Как я не догадалась? Всё, милая. Я побежала в театр. Пока без тебя «Чайку» репетируем. Эта Аркадина у меня ничего, кроме негодования, не вызывает. Как можно так к сыну относиться, не понимаю. Я тебя люблю, моя милая. Выздоравливай быстрей и больше спи. Я ушла, меня уже нет. Вечером спектакль, так что, до завтра, — Лидия ещё раз поцеловала дочь и выбежала из палаты.

«Какая я счастливая! — подумала Мила, — Мама меня любит, и папа любит. И Афиночка, тоже, любит. И операция прошла хорошо. Осталось только сердце подлечить и, можно считать, что у меня всё прекрасно. В Ростов учиться поеду или в Москву. Лучше в Москву. В Щукинское. Если родители отпустят, конечно. А потом в Грецию — к Афине. И на прогоне я буду играть. Я заговорю, я знаю. Я успею. Мне боги помогут. Я знаю — боги хотят, чтобы я стала великой актрисой».

В душе было столько счастья, что лежать стало невозможно. Хотелось двигаться, танцевать, летать. Она вскочила с постели, надела халатик и, немного сполоснув лицо, взяла письмо и вышла в коридор. Вчера, когда её вели в операционную, она заметила небольшую застеклённую веранду, окружённую цветущими кустарниками. Именно там, среди этой красоты, ей захотелось прочесть письмо от Афины. «Афина, милая, как я по тебе скучаю!» — думала Мила, распечатывая конверт.

Она достала письмо. Почерк показался ей незнакомым. Сердце тревожно сжалось. Стала читать: «Дорогие Артур, Лидия и Людмила. С прискорбием сообщаем вам, что после продолжительной болезни…». На глазах выступили слёзы. Она перестала читать. «Нет, этого не может быть. После какой болезни? Продолжительной? Но Афина ничего не писала о болезни! Жалела меня. Милая Афина, ты меня любила, поэтому жалела. Афина, ты же не старая. Этого не может быть. Не дождалась. Милая, милая Афина. Как же так? Боги, где вы? Почему вы ей позволили умереть? Я так её люблю. Это не справедливо». Рыдания душили её. Плакать было больно, но не плакать она не могла. Так и стояла возле окна в полном одиночестве, забыв о нестерпимой боли, которую причиняло ей только что прооперированное горло. «Даже маме не могу позвонить. Говорить нельзя. Я, как Русалочка», — подумала Мила и услышала за спиной шаги. Девушка обернулась.

На веранду зашёл молодой человек, которого она видела вчера в коридоре. Остановился. Рукой показал на горло, как бы спрашивая: «Болит? И у меня тоже». От этого дружеского участия ей стало тяжелее и больнее на душе, слёзы полились ещё сильней. Она сделала шаг к выходу, чтобы уйти и не показывать никому своих страданий. Но в этот момент юноша сделал шаг к ней навстречу. Положил руки на её плечи, не дав Миле уйти, и посмотрел ей в глаза. «Что случилось?» — говорил его взгляд.

«Он тоже, как Русалочка, не может говорить», — подумала Мила. Ей вдруг стало жалко всех: и Афину, и Русалочку, и себя и даже этого незнакомого парня с зелёными глазами. А дальше произошло то, что обычно делал отец, когда хотел её успокоить: юноша обнял её и прижал к себе. Милочка, не сопротивляясь, положила ему голову на грудь.

Так они и стояли, обнявшись, в центре веранды. Вдвоём. Милочка рыдала, а молодой человек одной рукой крепко обнимал её, а второй — гладил по голове, успокаивая совсем незнакомую ему девушку.

«Он добрый, — решила Мила, когда стала немного успокаиваться, — Рядом с ним так уютно и спокойно. И пахнет от него приятно».

Осознав свои мысли, ужаснулась: «Я, точно, бессердечная. Афиночка, ты была права». Слёзы моментально высохли, и она отстранилась от юноши. Кивнула ему в знак благодарности, выбежала с веранды и вернулась в палату. «Только сегодня утром я была такая счастливая», — думала Мила, — «Скорей бы пришёл отец. Бедная Афина. Ты была мне такой родной. Интересно, кто этот парень?»

Вечером пришёл отец. Милочка сразу же протянула ему письмо.

— Здравствуй, моя Принцесса! Как себя чувствуешь? Горло болит, наверно? А что это за письмо? Я принёс блокнот и ручку. Из Греции? От Афины? Сейчас почитаю, а ты пока напиши, как себя чувствуешь.

Мила стала писать, что чувствует себя нормально и хочет быстрей домой. Какая разница, где лежать, и есть мороженое.

— Боже, мне очень жаль. Афина ведь совсем была молодая. Доченька, не плачь. Хотя, нет, милая, поплачь, поплачь. Она была твоим другом. Я понимаю, тебе сейчас тяжело.

Мила протянула отцу блокнот. Он прочёл просьбу дочери.

— Я поговорю с врачом. Но не думаю, что он разрешит тебя забрать. Как всё не вовремя! И спектакль, и репетиция, и Афина. Бедная девочка, как всё на тебя навалилось. Афины нет. Но жить надо. Надо жить дальше. Ты молодая. Сколько ещё в жизни будет всего. Никто не знает. Иди ко мне, я тебя обниму.

«Хорошо иметь такого отца! Афины нет, но есть отец и мама. Я не одинока. Как хорошо, что он не ушел к другой женщине».

Артур Вениаминович пошёл разговаривать с врачом, а Мила взяла блокнот и написала: «Папа, почему ты не ушёл к той женщине, которую полюбил? Я всё знаю, не отпирайся».

Отец вернулся быстро. Мила дала ему блокнот.

— Врач тебя не отпускает. Сказал, что, хотя бы ещё дня два, а лучше — неделю. А что касается твоего вопроса. Не знаю, что и сказать. Мы с твоей мамой столько лет вместе. Она мне хороший друг. Мы с ней не только друзья, но и единомышленники в жизни. Это очень важно. А та, другая женщина… Это, видимо, было очень сильное увлечение. И всё быстро прошло. Маму я люблю, ты даже не сомневайся. И тебя люблю. Вы с мамой — моя семья.

«Папа, как Зевс: и жену любит, и других женщин. Иногда. Боги, как люди. Или люди, как боги? Кто мне ответит? Афина бы ответила», — с грустью подумала Мила.

Она взяла из рук отца блокнот и написала: «Я тебе верю».

На следующий день она решила выйти из палаты и пройтись по коридору. Блокнот и ручку взяла с собой. На всякий случай. Не успела Милочка сделать и несколько шагов, как увидела своего незнакомца, идущего ей навстречу. Молодой человек подошёл к ней, поклонился, решительно взял за руку и повёл в сторону веранды. Милочка растерялась от такого смелого поступка юноши и, не сопротивляясь, пошла рядом с ним.

Здесь было всё, как и вчера: огромные окна, солнечный свет, цветущие кустарники, и они — вдвоём. Мила протянула ему блокнот и ручку. Он улыбнулся и показал ей свой блокнот и карандаш. Они стали переписываться.

«Что у тебя вчера случилось? Ты так сильно плакала».

«Я вчера узнала, что умерла моя бывшая няня — Афина».

«Она гречанка? Ты её любила?»

«Она была моим другом. Я её очень любила».

«Хочешь, я стану твоим другом?»

Мила подумала немного, вспомнила слова Афины о том, что у неё обязательно будет друг, и написала:

«Хочу».

«Как тебя зовут?»

«Людмила. Лучше — Мила. А тебя?»

«Александр. Можно просто Саша».

«Саша, спасибо тебе. Ты мне помог. Мне было очень плохо».

Они переписывались долго, до тех пор, пока не закончились блокноты. Им ничего больше не оставалось, как разойтись по палатам. Милочка узнала, что Саша — студент пединститута, что он изучает историю, что ему 22 года, и живет он с мамой, а отца давно нет в живых.

На следующий день, когда к ней пришёл отец, она попросила его срочно съездить в магазин и купить ей несколько блокнотов и шариковых ручек. Артур Вениаминович быстро выполнил просьбу своей любимой дочери.

Обладая таким богатством, они с Сашей стали писать друг другу настоящие письма. В них рассказывали о себе, о своих друзьях, о прочитанных книгах, о фильмах, которые смотрели. Расставались только на ночь и в те редкие минуты, когда необходимо было принимать очередную порцию мороженого. Для Милы неделя пролетела незаметно.

Наступил последний день их пребывания в больнице, а они никак не могли «наговориться».

Писать и смотреть друг на друга одновременно, было неудобно. Их глаза встречались только в момент передачи очередных посланий. И Милочка каждый раз с трудом отводила взгляд от Сашиного лица. Саша был смуглым, с огромной копной тёмных, слегка волнистых волос. Зелёные глаза излучали доброту, понимание и уверенность. Черты лица по-мужски были красивыми. Фигура, как и у всех ребят, с детства занимающихся плаванием (что и неудивительно — рядом же море!), была спортивной и гибкой. В каждом движении было столько красоты и силы, что Милочка невольно любовалась своим новым знакомым. Саша отличался от других ребят, которых она знала с детства, не только цветом глаз, но и какой-то внутренней культурой. Именно с ним, впервые в жизни, ей хотелось постоянно быть рядом, смотреть на него, ощущать на себе его взгляд. И именно сегодня, как никогда раньше, она с большим трудом отрывала взгляд от его лица, от его рук, пишущих в блокноте, разглядывала его плечи, шею, ложбинку у горла. Ей хотелось дотронуться до всего того, что она видела. И это всё, что она видела, вызвало у неё необыкновенное чувство нежности. Эта нежность вначале была только в душе, потом стала разливаться по всему телу, руки немного задрожали, ноги стали ватными, в глазах потемнело, и она поняла, что теряет сознание.

Когда Мила открыла глаза, то увидела, что находится в палате. Рядом был врач, Саша и медсестра.

— Что со мной? — спросила она глазами.

— Красавица моя, ты потеряла сознание. Это бывает. От голода. Сегодня полежи и поешь больше мороженого. А Вы, молодой человек, отправляйтесь к себе в палату и не мешайте нам выздоравливать. В отличие от Вас, здоровых, у нас немного слабое сердце. Кажется, выписываетесь Вы завтра?

Саша кивнул.

— Вот и прекрасно. Перед выпиской зайдите ко мне, я проконсультирую Вас, что и когда есть, пить и когда можно начинать разговаривать.

Саша опять кивнул, что в данный момент, означало: до свидания, и вышел из палаты.

— Вам, красавица, надо сегодня полежать и не переутомляться. Никаких молодых людей и волнений. Вечером зайду проверить Ваше самочувствие.

Врач с медсестрой вышли из палаты. Милочка отвернулась к стене и заплакала: без Саши ей стало очень грустно.

«Значит, это был, всего лишь, голодный обморок. Отлично. А я уже испугалась и решила, что это Саша вызвал во мне такие эмоции», — думала девушка. Но эта мысль не дала желаемого успокоения. Она тихо плакала и мечтала о том, что завтра снова увидит Сашу, и неважно, что он выписывается. Главное — увидеть его. Увидеть хоть на одно мгновение. С этими мыслями она и уснула.

Саша не пошёл в палату, а отправился на веранду. Именно здесь неделю назад он увидел плачущую девушку и подошёл, что бы успокоить её. Успокоил, называется. Вся жизнь пошла кувырком. И что теперь делать? Как объяснить матери и Ольге, что в его жизни всё изменилось. Матери нельзя нервничать, а Ольга, после того, как он сделал ей предложение, готовится к свадьбе. Они договорились, что сразу же после больницы подадут заявление в ЗАГС.

Саша с детства был приучен отцом нести ответственность за каждый свой поступок и слово. «Лучше ничего не обещать, — говорил он, — а делать. Одними обещаниями очень многие люди стараются добиться определённых целей».

Отец учил его быть внимательным по отношению к матери и, вообще, к женщинам.

— Сын, женщины — слабые создания. Им необходима наша любовь и забота. Женщина — это Королева. Перед ней надо преклоняться. Но женщина — это ещё и девочка, которую надо баловать и не давать в обиду. Так у нас, у греков, принято. Испокон веков.

Когда отца не стало, Саше было 14 лет. С тех пор всю заботу о матери он взял на себя. А когда ему исполнилось 18 лет, он познакомился с Олей. Вернее, она сама с ним познакомилась.

Дело было летом. Саша с друзьями отправился на пляж. Вступительные экзамены в институт были сданы, зачисление прошло успешно, настроение было отличное.

Он стоял у кромки воды, когда к нему подошла девушка и сказала просто:

— Привет. Меня зовут Ольга. Я хочу тебя любить.

— Прямо сейчас? Здесь?

— Нет. Всю жизнь и везде.

— Ты смелая девушка. А уверена в том, что я к этому готов? Может, для начала, познакомимся?

— Познакомимся, конечно.

Саша спокойно стал разглядывать незнакомку. Высокая, с мальчишеской фигуркой, узкими бёдрами и маленькой грудью. Светло карие глаза с золотистым оттенком смотрели с весёлым вызовом и иронией, светлые волосы с рыжеватыми прядями находились в «поэтическом беспорядке». Весь её облик как будто говорил: «Я радуюсь жизни. Давай радоваться вместе».

— А если я тебя не полюблю?

— Полюбишь, Саша.

— Ты уже и имя моё знаешь?

— А ты меня не помнишь? Год назад на школьном вечере мы танцевали с тобой.

— Так мы с тобой давние знакомые?

Ольга звонко рассмеялась. В тот же вечер она пригласила его к себе домой.

Утром Саша сделал ей предложение.

— Я теперь, как честный человек, должен на тебе жениться.

— Зачем сейчас? Ну и что, что ты первый? Давай окончим институт, а потом и поженимся. Я не хочу сейчас замуж.

— А в каком ты институте?

— В медицинском. В Ростове учусь. Детей лечить буду.

С тех пор прошло почти пять лет. Он относился к ней так, как учил отец. Ольга стала для него хорошим другом, родным человеком и любимой женщиной. С ней было легко, просто и, главное, спокойно.

На следующее утро к Милочке в палату зашёл врач, посмотрел её горло, послушал сердце и сказал, что можно возвращаться домой.

— Всё, Милочка. Позвоню твоему отцу, что бы он за тобой приехал. Всё у тебя прекрасно. Дня через два, не раньше, можешь начинать говорить, а через неделю — хоть кричи. Кушать надо пока протёртую пищу и не горячую. Можешь потихоньку собираться.

Врач ушёл, а Мила стала собирать вещи. Ещё неделю назад она мечтала поскорей выбраться отсюда домой, а сейчас даже мысль о том, что она расстанется с Сашей, причиняла ей боль, которую она когда — то испытала после отъезда Афины в Грецию.

«А вдруг он уже выписался и не попрощался со мной? Нет, это невозможно. Он так не может поступить. Тогда почему мне так тяжело? Мы же и дальше будем с ним видеться, разговаривать. Я буду смотреть на него. Видеть его глаза, улыбку, руки. Он сейчас придёт. Постучит в дверь, и я ему открою. Саша, ну где же ты? Ты обещал стать моим другом». В дверь никто не постучал.

На глаза навернулись слёзы, на душе стало нестерпимо больно и обидно. Мила не находила себе места. Ей захотелось выбежать в коридор и найти его. Она не могла больше ждать, подошла к двери и открыла её.

На пороге стоял Саша. Мила смотрела на него, не в силах оторвать взгляд от его лица. И опять почувствовала, как её душа наполняется такой теплотой и нежностью, что стало тяжело дышать. Она опустила глаза и увидела, что он протягивает ей блокнот. Девушка взяла его в руки и прочла: «Мы можем встретиться в следующее воскресенье в 17 часов? Если — да, то где?»

«У Каменной Лестницы», — быстро написала Мила и вернула ему блокнот. Саша ещё, что-то, написал и показал ей.

«Очень хочется услышать твой голос», — прочла она.

В этот момент в коридоре послышались шаги, знакомые голоса и Мила увидела отца и мать.

— Милочка, мы приехали за тобой. Здравствуйте, молодой человек. А, понятно, Вы тоже после операции? — спросил Артур Вениаминович.

— Родная моя, как я соскучилась. Дом без тебя совершенно пустой. Давай я помогу тебе вещи собрать. Боже, как ты похудела! Одни глаза остались. Буду тебя откармливать, — произнесла Лидия.

Саша поклонился всем и ушёл. Милочка обняла маму и расплакалась.

— Что с тобой, доченька? Устала в этой больнице? Ничего, сейчас домой приедем. Всё будет хорошо. Я тебе обещаю. Ты, наверно, из-за Афины плачешь? Я сама очень расстроилась. Хорошая была женщина. Ну, что теперь делать? Жизнь продолжается. Надо жить.

«Я плачу не из-за Афины. Боги, что же это такое? Я плачу, потому что не увижу Сашу целую неделю. Именно от этого мне больно. Но когда я его вижу, мне, тоже, больно. Что со мной? Мне страшно. Я не выдержу целую неделю».

Через полчаса они приехали домой. Пока Мила принимала душ, Лидия приготовила обед: ничего горячего и всё протёртое для дочери, для себя — салат, для мужа — жареное мясо с картошкой.

Родители были счастливы, суетились, старались развеселить дочь, рассказывали о новых событиях в театре. Милочка их не слышала. Все мысли были заняты Сашей. «Какое-то болезненное наваждение, — думала Мила, — Хорошо, что ещё два дня нельзя разговаривать и можно не поддерживать беседу».

Через два дня Мила попыталась заговорить. Первые слова дались достаточно трудно, но постепенно боль проходила, говорить становилось всё легче, и через три дня голос совершенно восстановился, о чем она с радостью сообщила родителям.

— Браво! Отличный врач! — с удовольствием заметил отец. — Дублёрша отменяется. Как всё удачно! Мила, у нас такие гости будут из Москвы! Мы их всех поразим! Так, девочки мои, готовимся! Завтра репетиция, а в воскресенье — прогон! Завтра в 9 утра в театр.

— Мила, ты действительно сможешь играть? — спросила Лидия.

— Врач сказал, что через неделю я могу хоть кричать.

— А вот это не надо. А то ещё голос сорвёшь. У Заречной должен быть нежный голос. И изменить это невозможно.

— А характер можно изменить? — спросила Мила.

— Чей? Заречной? Нет, конечно. Исключено. Это я тебе, как режиссёр говорю. Да и зачем?

До воскресенья оставалось два дня: до прогона спектакля, который должен был состояться в 12 дня, и до встречи с Сашей в 17.00.

«Я успею. Я должна успеть: сразу же после спектакля — к Саше», — думала Мила.

Все эти дни она была занята только мыслями о Саше. И эти мысли приносили ей нестерпимую боль. Когда она оставалась одна в квартире, начинало казаться, что вот сейчас раздастся звонок в дверь, и он войдёт. Мила понимала, что Саша не знает ни её адреса, ни домашнего телефона, но, тем не менее, подбегала к двери, открывала её в надежде, что увидит его. Снимала трубку телефона и слушала гудки. Выскакивала на балкон и смотрела вниз, на улицу — а вдруг он уже стоит там и ждет её. Спать она ложилась с мыслями о Саше и просыпалась с мыслями о нём. Она пыталась отвлечься: начинала смотреть недавно купленный отцом чудо — телевизор или читать книгу, но не понимала, что показывают на экране и о чём книга. Засыпала она со слезами на глазах и просыпалась с мокрыми от слёз глазами. За два дня до репетиции она нашла выход: взяла блокнот и стала писать ему письмо. За три часа она исписала весь альбом. Самые заветные мысли и желания, личные рассуждения, воспоминания — всё рассказала Саше в этом послании. Было ощущение, что она с ним встретилась и пообщалась. На какое-то время нестерпимая боль ушла, заменив её сладостным чувством той нежности, которую она уже испытала рядом с ним. Она могла бы говорить и писать ему до бесконечности: часами, днями, годами. При встрече, в воскресенье, она обязательно отдаст ему этот блокнот. И она уверена: Саша поймёт каждое написанное ею слово и каждую её мысль.

Наступило долгожданное воскресенье, и вся семья уже в 9 утра была в театре. Началась обычная суета: расстановка декораций, подготовка костюмов, гримёрши пытались выловить актёров, примерявших костюмы и заставить их в первую очередь сделать грим; причёсывались парики, искались необходимые аксессуары.

В 11.30 всё было готово. Артур Вениаминович проверил: приглашённые из Москвы гости сидели в зале. Ровно в 12 занавес был поднят.

Саша уже целый час стоял у Каменной лестницы в ожидании Милы. Огромный букет белых роз мешал ему, и он положил его на солнечные часы. Неделя была тяжелой. Разговор с Олей не получился. Она так радовалась их встрече, что у него не нашлось подходящих слов, чтобы объяснить то, что с ним произошло. Да и что с ним произошло? Разве он мог объяснить это себе? Разве можно объяснить ту боль и тоску, которая преследовала его всю эту неделю? Он ни о чём не мог думать. Всё валилось из рук, ночи напролёт он вспоминал Милу, её запах, её глаза, улыбку, её отчаяние в глазах, её слезы и то, как она смотрела на него. Внутри всё сжималось, рушилась такая понятная и такая простая жизнь, будущее уже не представлялось ни с Ольгой, ни с какой-то другой женщиной.

«Мила, Мила, Мила! Где ты, моя милая и такая родная девочка? Почему ты опаздываешь?»

Милочка стояла за кулисами и ждала своего выхода на сцену. Как всегда, перед трудным моментом, она начинала молиться богам Олимпа. Вот и сейчас она сосредоточилась и мысленно обратилась к ним: «Боги, помогите мне сыграть Заречную так, как я её понимаю. Сыграть девушку, стремящуюся только к славе и известности. Сыграть девушку, которая ради славы растоптала любовь и погубила человека. Умоляю, дайте мне силы!».

И вдруг произошло что-то странное. Она увидела, как откуда — то сверху, прямо на неё, опускается прозрачный цилиндр, словно сотканный из еле заметного тумана. Она оглянулась вокруг: видит ли ещё кто-нибудь его. Все стояли спокойно и ждали своего выхода. Цилиндр опустился, закрыв её полностью, и она почувствовала себя более уверенно. Боль, связанная с Сашей, ушла. Душа освободилась. Она ощутила себя Ниной Заречной настолько реально, что ничего не надо было и играть. Ей осталось только прожить эту роль на сцене, ничего не придумывая и не изображая. Она услышала, что объявили её выход, и вышла на сцену.

— Я не опоздала. Конечно. я не опоздала, — сказала Нина Заречная. Это сказала девушка, уверенная в себе и не терпящая возражений в свой адрес.

Спектакль продолжился.

В последнем акте, где Заречная говорит Косте о своей любви к Тригорину, в её интонации сквозило столько жестокости и насмешки, направленных на влюблённого в неё, юношу, что отец, Лидия, все гости в зале и актеры за кулисами, замерли.

Милочка, заканчивая свой монолог, произнесла их настолько саркастически, что ни у кого не осталось сомнений: получился образ женщины, предавшей любовь, жестокой и стремящейся к славе. Это был новый образ Нины Заречной. Непривычный, смелый и яркий. Зал рукоплескал.

Спектакль закончился. Занавес опустили.

Милочка прошла в гримёрку, и, именно в этот момент, цилиндр, о котором она на время спектакля, совершенно забыла, медленно поднялся и растворился в воздухе. Нина Заречная исчезла. Мила почувствовала, что стала сама собой, к ней вернулись все чувства, страдание, боль и надежда на скорую встречу с Сашей. Часы показывали 15.00.

«Успею» — обрадовалась Мила и стала снимать грим.

Солнечные часы показали 15.00.

— Ну, что, молодой человек, не пришла твоя красавица? Не дождался? — спросила пожилая женщина, сидящая рядом на скамейке.

— Не пришла.

— Иди уж домой. Умаялся ведь. Шутка ли, четыре часа на солнцепёке. Да, видимо, не очень хотела тебя видеть, раз не пришла. Забудь её, выбрось из головы.

— Выбрось? Простите, как Вас звать?

— Фаина я.

— Гречанка? Правильно?

— Правильно, милый. Мы своих сразу видим. Иди домой. Не жди её. Не придёт она. У неё другой путь.

— Меня Александром зовут. А вы, Фаина, откуда знаете, какой у неё путь?

— Знаю, Саша. Только сказать не могу. Раз не пришла, значит, не захотела.

— У нас с ней один путь, Фаина. Я найду её. И к Вам приведу.

— Ох, милый. Смотри, не заблудись.

В гримёрку постучались.

— Войдите, — громко сказала Мила.

— Дочь! И что это было? Ты где взяла ТАКУЮ Заречную? Кто тебя надоумил? Мама? Ты же знала, что в зале гости из Москвы! Педагоги из Щукинского училища! Что я им скажу? Что они обо мне подумают? Что я плохой режиссёр? Я чему тебя учил? Ты меня подвела. Я не ожидал от тебя такого поступка!

Мила не успела ответить, как в дверь опять постучали.

— Заходите, — недовольно произнёс отец.

В комнату зашла мама, всё ещё в гриме и наряде Аркадиной, и двое высоких, представительных мужчин, похожих на великих актёров.

— Милочка, — гордо произнесла Лидия, — с тобой хотят познакомиться товарищи из Москвы.

«Не успею к Саше», — подумала Мила.

— Здравствуйте. Якушев, Сергей Леонидович, а это, позвольте представить, Воропаев Олег Константинович.

— Добрый день. Людмила Артуровна Вышемирская.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — предложил Артур Вениаминович.

Опять поднялась суета, стульев не хватало, Лидия вышла распорядиться, чтобы их срочно принесли. Стулья по одному принесли. Все расселись. Немного помолчали.

— Итак. Людмила Артуровна, — начал Якушев, — Сколько Вам лет, если не секрет, конечно. Вы, надеюсь, ещё в том возрасте, когда его не скрывают.

— Мне 18, — спокойно ответила Мила.

— Тогда ещё вопрос. Если разрешите, конечно. Кто Вам подсказал такое прочтение образа Нины? Только честно.

— Никто. Я сама.

— Простите? Я не понял.

— Я её так вижу.

— Вы её так видите? А я, к моему сожалению, такое вижу впервые.

— Скажите, Людмила. Можно Вас так называть?

— Если можно — Мила.

— Прекрасно. Спасибо. Насколько я знаю, Вы через месяц заканчиваете школу?

— Да, одиннадцатый класс.

— А какие у Вас дальнейшие планы?

— Хочу учиться на актрису. Надеюсь поступить в Ростовское училище.

— А почему в Ростов, а не в Москву?

— У Милы слабое сердце. Мы не можем отпустить её в Москву, — произнесла неуверенно Лидия.

— Мы должны быть рядом с дочкой, — продолжил Артур Вениаминович.

— Моё сердце меня не беспокоит, когда я на сцене. Я его отпускаю.

— Гениально, — засмеялся Воропаев, — Впервые такое выражение слышу. Вы нас всё время чем — то поражаете, Людмила.

— Мила. Мы хотим Вам сделать несколько необычное предложение. Да, необычное. Тоже, знаете, хотим поразить. Мы хотим Вам предложить обучение в нашей любимой «Щуке», как многие называют наше «Щукинское» училище. И, заметьте, без экзаменов.

После слов Якушева, в комнате наступила тишина: Лидия замерла, Артур Вениаминович напрягся, Мила думала о том, что она скажет Саше и сможет ли уехать от него так далеко.

— Спасибо за предложение. Мне очень приятно. Можно я отвечу Вам завтра? Мне надо подумать.

— Что? — опешил Якушев, — Вы хотите подумать?

— Мила! О чём ты хочешь подумать? — Артур Вениаминович еле сдерживал возмущение, — Об этом можно было только мечтать!

— Правильно, я с Вашей дочерью полностью согласен, — вступился за неё Воропаев, — Мила должна подумать. Вы же понимаете, что у Вас есть небольшая проблема, от которой необходимо срочно избавляться, если Вы решите учиться в Москве?

— Какая? — В один голос спросили Лидия, отец и Мила.

— Да, да, это понятно, что вы все её не видите. Но в Москве Ваш южный говор будет слишком резать ухо столичным жителям. В Москве ТАК не разговаривают, — заявил Якушев, явно раздосадованный такой реакцией юной девушки.

— Если я завтра дам согласие, я исправлю этот недостаток за месяц.

— Ну, это уже деловой подход. Но, к сожалению, до завтра мы ждать не можем. Сегодня у нас самолет в Москву. В гостинице я буду до 19 часов. Вы, Мила, сможете мне позвонить? — спросил Якушев, — Количество мест в училище ограничено для студентов не из Москвы. Если не Вы, то будем искать в других городах таких же красивых и талантливых.

— Я позвоню. Я обязательно позвоню. Но Вы мне не сказали самого главного. Как Вы отнеслись к образу Нины, который я сыграла? Ваше мнение для меня очень ценно.

— Гениально! — Воскликнул Воропаев.

— Талантливо, необычно. Но согласился бы с этим образом Антон Павлович? — сдержанно ответил Якушев, — Да, что там говорить! Если бы нам не понравилось, мы бы не пригласили Вас к нам в Москву.

— Спасибо, — тихо ответила Мила и посмотрела на отца. «Вот так, папа. Я всегда буду играть так, как чувствую». Затем она посмотрела на часы. Было 16.30.

«Могу опоздать. Надеюсь, Саша дождётся».

Артур Вениаминович расслабился и с удивлением смотрел на Милу. Лидия не могла оторвать восторженного взгляда от своей любимой дочери, которая начинала воплощать все её задуманные мечты о карьере Великой Актрисы и, конечно же, о съёмках в кино.

Гости стали собираться на выход, оставив Миле телефон гостиницы и визитку с московскими номерами. А девушка судорожно пыталась сообразить, как ей быстрей переодеться и снять грим, чтобы не опоздать ни на минуту к Саше.

Главный режиссёр театра вместе с ведущей актрисой, как и подобает в подобных ситуациях, пошли провожать именитых гостей, а Милочка, быстро переодевшись и кое — как сняв грим, выбежала из комнаты. До Каменной Лестницы от театра идти 15 минут. Часы уже показывали 17.00.

«Он дождётся. Я знаю. Он не уйдет», — думала Мила, сбегая по ступенькам театра.

Она быстро шла по улице. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Ноги и руки дрожали от волнения, душа замирала от предчувствия встречи. Нежность к Саше была намного сильней той радости, которую она испытала от предложения учиться в Москве. Желание увидеть его, дотронуться до его руки, посмотреть в его глаза переполняло каждую её клеточку. На глаза наворачивались слёзы радости, боли, тоски и отчаяния.

«Если через 10 минут я его не увижу, я умру», — думала Мила.

Перед спуском к морю, возле Каменной Лестницы — одной из достопримечательностей их приморского городка — были старинные солнечные часы. Именно к ним и подошла Мила, стараясь не смотреть по сторонам. На часах лежал кем-то оставленный букет белых роз.

«Он увидит меня и подойдет», — решила Мила и стала внимательно смотреть на часы, чтобы понять, на сколько минут она опоздала. Букет мешал ей, и она взяла его в руки. Но понять, сколько же в данную минуту показывают часы, она не могла: кружилась голова, перед глазами всё расплывалось, волнение сдавило горло. Она облокотилась на постамент часов и попыталась взять себя в руки.

«Надо успокоиться. Боги со мной. Они мне помогут. Он сейчас подойдёт. Вот, уже кто-то идёт. Я слышу шаги. Это он».

— Девушка, Вы кого-то ждёте?

«Это его голос. Наверное», — решила Мила. Сердце остановилось. Нечем стало дышать. Она обернулась. Надежда рухнула: перед ней стоял совсем незнакомый парень и нагло улыбался.

— Какая красотка! Вы не меня ждёте?

— Нет, простите, не Вас, — голос не слушался её. Это был еле слышный хрип.

— Ты, чё? Пьяная? — спросил парень, — Тогда нам точно по пути.

Мила собралась с силами, оттолкнула навязчивого парня и оглянулась по сторонам, ища глазами Сашу. Его нигде не было. Парень, поняв, что с девушкой ему познакомиться не светит, отстал. Мила отошла от часов и села на скамейку, рядом с пожилой женщиной.

— Скажите, пожалуйста, Вы не видели здесь смуглого высокого парня? — спросила Мила.

— А что? Опоздала?

— Минут на 15.

— О, милая. Если не подождал 15 минут, значит, не очень — то ты ему и нужна.

— Так Вы его видели или нет?

— Не видела. Я, вон, с внука глаз не спускаю. А на молодых давно не смотрю.

«Он ещё не приходил, — решила Мила, — Значит, сейчас придёт».

— Я посижу с Вами рядом, не возражаете?

— Место для всех свободно. Я его не купила. Хочешь, сиди, на здоровье. Только не придёт твой парень. По опыту знаю.

— По опыту, говорите? Видимо, плохой у Вас опыт.

Разговор с женщиной отвлекал Милу от грустных мыслей и от дикой боли в душе. Если она будет просто молчать и ждать, то или сойдет с ума или умрёт — сердце разорвётся. Видеть Сашу хотелось нестерпимо.

— Да уж какой есть. Думаешь, у тебя лучше будет?

— Надеюсь, что у меня вообще опыта не будет.

— Один мужчина и на всю жизнь? Размечталась. Или думаешь, раз красавица, так всё всегда гладко будет?

— Надеюсь. Не на красоту, а на одного и на всю жизнь.

— Тогда жди. Хотя, ты, как и все женщины — ждать не любишь. Вижу — извелась вся, — женщина немного подобрела к Миле.

— Не из-за того, что жду, извелась. Тоскую по нему так, что сердце останавливается.

— Тоскуешь — значит, любишь.

— Не знаю, не понимаю, что со мной? Я маму люблю, отца, Афину любила. И это приносит только радость. А с ним у меня одна только боль. Вижу его — больно на душе, не вижу — ещё больней.

— Звать-то тебя как, величать?

— Людмила. А вас?

— На Людмилу ты не похожа, милая. А вот Милой звать тебя можно. Милочкой даже лучше.

— Откуда Вы знаете? Меня все так зовут.

— Уж больно ты нежная вся, трепетная. А меня называй Фаиной. Без отчества. Не люблю отчеств. Кто знает, как отца моего звали? Я лично не знаю.

— Почти что Афина, — тихо сказала Мила и посмотрела по сторонам, ища Сашу.

— Хватит головой вертеть. Не придёт твой парень. Шесть уже. Целый час любимую ждать не заставляют. Может, случилось что? Адрес или телефон знаешь?

— Нет. Только имя и институт. Но в каком городе институт, не знаю. Может, в Ростове. Мы в больнице познакомились. Говорить не могли. Только переписывались.

— А я тебя, Милочка, узнала. Ты в нашем театре Красную Шапочку играла. Мы с внуком ходили. Хорошо играла. Наверное, большой актрисой хочешь стать? В кино играть будешь?

— С детства мечтала стать актрисой. Мне нравится быть на сцене. В Москве учиться хочу. Очень хочу. Вернее, хотела.

— Почему «хотела»? Что-то изменилось? Из-за парня, который не пришёл?

— Из-за него. Я встречи этой очень ждала. Она бы всё и решила. Ведь учиться можно и в Ростове. А теперь…

— Знаешь, родная моя, у нас, у женщин, только одна карьера — быть женщиной. Если будешь другую карьеру делать, артистическую свою, придётся от многого отказаться. И от любви — тоже. Разве на всё сил и эмоций хватит?

— У меня хватило бы. Я сильная.

— Нет, милая. Любовь все наши силы отнимает. Не сможешь стать большой актрисой при большой любви. Решила стать актрисой, так и иди к своей цели. Не гневи богов.

— Вы со мной сейчас, как Афина, говорите.

— Так я Афина и есть. Я же гречанка. Только чудное оно больно, имя это. Вот я себя Фаиной и называю. По-русски.

— Гречанка? А о каких богах Вы говорите?

— О наших. С Олимпа.

— С Олимпа? Они и мои боги. Они мне всегда помогают. Я им молюсь.

— Поняла уж, что им молишься. Вот и не гневи их, если они тебе помогают.

— Спасибо Вам. Вы мне очень помогли. Я пойду. Мне позвонить надо.

— Прощай, коль надо. А о Саше своём забудь. Другой у тебя путь, другой.

— Откуда Вы знаете, как его зовут?

Конец ознакомительного фрагмента.