Тупая езда

Ирвин Уэлш, 2015

От «неоспоримого лидера в новой волне современной британской словесности» (Observer), который «неизменно доказывает, что литература – лучший наркотик» (Spin), – новое подтверждение того, что «с возрастом Уэлш не смягчается, а, наоборот, крепчает» (Spectator). Итак, Терри Лоусон, уже знакомый нам по роману «Клей», снова в деле! Опытного таксиста и звезду видеокомпании «Порокко-барокко» не остановят ни бушующий в Эдинбурге ураган Мошонка, ни американский панк-бизнесмен с ирокезом на голове, ни гангстеры с полицией, ни чрезвычайное происшествие в массажном салоне «Свободный досуг»… Впервые на русском! Содержит ненормативную лексику.

Часть третья. Послемошоночная паника

13. Джонти на районе

Следующим утром вместе с первыми неуверенными лучами солнца просыпается и Джонти Маккей, так уж у него заведено. Но никакой Джинти рядом нет. Волна паники поднимается у Джонти в груди, поток воспоминаний захватывает его, и он начинает биться в конвульсиях. Джонти выпрыгивает из кровати, подбегает к двери и медленно ее открывает. Ему хочется закричать, но слова застревают в пересохшем горле. Его трясет, с него струйками сбегает пот, он выходит в коридор. Через щель в приоткрытой двери в гостиную он замечает, что Джинти спит на диване. Ее спутанные темные волосы выбиваются из-под куртки «Хартс», которой, как он начинает теперь припоминать, он накрыл ее ночью. Джонти решает ее не беспокоить, он быстро одевается, выскальзывает из квартиры на лестничную площадку и спускается вниз по лестнице.

Этажом ниже молодая, одетая в паранджу женщина возится с ребенком и коляской, через отверстие для глаз она бросает взгляд на Джонти. Джонти чувствует, как этот взгляд смеется, танцует у него в душе, и он улыбается ей в ответ. Они обмениваются любезностями, он — в своей бессвязной манере, она — сдержанно, тихо, словно лесная лань. Он помогает ей спустить по лестнице коляску, пока она несет ребенка. Затем он широко распахивает тяжелую входную дверь своего многоквартирного дома и выходит на свет божий. Он смотрит, как эта женщина, миссис Икбал, катит по усыпанной после урагана мусором улице коляску с ребенком.

Джонти стоит под бледным светом дня и моргает. Он чувствует, что поступает плохо, тайком сбегая из дома, но разве у него нет на то причин? Остался всего лишь один пакетик чая, и Джонти помнит, что вчера он уже обращал на это внимание Джинти. И хлеба нет — вчера он поджарил в тостере последний кусочек, горбушку. Это плохо, потому что сегодня у него смена, он красит квартиру в Толлкроссе. Ему нужен плотный завтрак, поэтому он решает идти в «Макдональдс» и, возможно, взять там макмаффин с яйцом. Правда, ему не нравится запах макмаффина; тот каждый раз напоминает ему запах его собственного тела, как если бы он работал до седьмого пота, а затем по пал под дождь по дороге домой. Это второе важное решение за сегодня, которое он должен принять. Первым был выбор: отправиться в «Макдональдс» на улице Принцев в Уэст-Энде, это как раз по пути в центр, или развернуться и пойти в тот, что на Горджи. Джонти выбирает последнее, потому что он любит там завтракать.

В «Макдональдсе» на пересечении Горджи-роуд и Уэстфилд-роуд маленькие компании страдающих ожирением взрослых и детей сидят бок о бок с худыми как щепка счастливцами, которые, судя по всему, обладают иммунитетом к натиску жирной и высококалорийной пищи, которую здесь подают. Малыш Джонти Маккей, самый худой из них всех, заходит в ресторан и с открытым ртом начинает изучать меню на стене, затем переводит взгляд на двух округлых, как рождественские индейки, обедающих женщин в блузках и пальто из «Сейнсбери»^[20]. Он делает комплимент их выбору блюд. Затем повторяет его снова. Они отвечают на это тем, что начинают повторять его замечание друг дружке. После чего они заливаются смехом, но Джонти не разделяет веселья, к которому они, казалось бы, приглашают его присоединиться. Вместо этого он снова смотрит на меню, потом на продавщицу за стойкой, молодую девушку с лицом в прыщах. Хотя на завтрак и принято есть яйца, а курица больше подходит к обеду или ужину, вместо макмаффина с яйцом Джонти заказывает чикен-макнаггетс. Джонти считает, что это и есть ответ на вопрос: что было раньше — ку рица или яйцо? Яйцо, ведь его едят на завтрак. Но если так, не нарушил ли он тем самым какой-то неписаный закон Божий? Терзаясь сомнениями, он берет еду и садится на свободное мес то. Он обмазывает один макнаггетс кетчупом, это — макнаггетс-хартс, его он съест последним. Прочь, «Рейнджеры»! Прочь, «Абердин»! Прочь, «Селтик»! Прочь, «Килли»! И самое главное: прочь, «Хибз»! Джонти повторяет все это себе под нос, пережевывая наггетсы и быстро проглатывая их один за другим. Он беспокоится, что люди могут принять последний из них, красный, за символ «Абердина» вместо «Хартс».

— Это не «Абердин», — говорит он женщинам из «Сейнсбери», размахивая вилкой с наггетсом.

Через окно он видит, как по улице идет девушка с золотистым лабрадором. Джонти думает о том, как хорошо было бы родиться в следующей жизни собакой, но только такой, которая знает, что нюхать, а что нет. Он возвращается к кассе, чтобы взять макфлури со вкусом шоколадок афтер-эйт. По пути назад он на несколько секунд останавливает взгляд на десерте: мороженое и мятный шоколад. Когда его достают из морозильной камеры, от него начинает подниматься пар. Вот они, лучшие мгновения жизни. Затем Джонти методично поглощает макфлури, оставляя совсем немного, чтобы еще посидеть и подумать.

Пару часов спустя в квартире на Толлкросс его встречает Рэймонд Гиттингс. Рэймонд — худощавый мужик с покатыми плечами, лохматой бородой и редеющими каштановыми волосами. Он всегда, в любую погоду, носит кофты с высоким горлом. Благодаря этому да еще его бороде появилось предположение, что у Рэймонда на шее какое-то родимое пятно или шрам, но наверняка никто сказать не может. У Рэймонда солидное, похожее на опухоль, брюхо, которое выпирает так, словно он вынашивает ребенка. Это считается необъяснимым феноменом, поскольку лишних килограмм у Рэймонда больше нигде не наблюдается.

Рэймонду нравится Джонти, потому что Джонти надежный и дешевый работник. Он может красить целый день, не задавая лишних вопросов, и радуется любой подачке. Разумеется, Джонти был бы куда полезнее, если бы умел водить и использовал бы собственный комбинезон, подстилки, кисти и растворители. Но благодаря тому, что Джонти не нужно носить с собой все эти вещи, никто не сдаст его за работу мимо кассы.

— Здорово, Рэймонд! Здорово, старина!

— Джонти, как жизнь? У меня есть для тебя сосиска в тесте из «Греггз». Я подумал, что не знаю, успел ли Джонти позавтракать, так захвачу-ка я ему сосиску в тесте из «Греггз»!

Джонти все еще чувствует запах бурлящих у него в животе чикен-макнаггетсов и макфлури-афтер-эйт, но он не хочет обижать Рэймонда и поэтому делает вид, что проголодался.

— Ну, Рэймонд, ну, чувак, ты лучший босс на свете, точняк, ты лучший, ага, ага.

Легкий, словно мимолетная тень, укол совести поражает душу мелкого дельца Рэймонда Гиттингса. Но он убеждает себя, что раз Джонти так счастлив, то, наверное, в каком-то смысле он и вправду лучший на свете босс.

— Ну и умора с тобой, Джонти!

— Точняк, Рэймонд, умора, ага! Точняк, точняк, ага… — повторяет Джонти.

Рэймонд смотрит на сияющее, радостное лицо Джонти и улыбается, но, когда в воздухе повисает неловкая пауза, внутри у Рэймонда все съеживается. Он откашливается и указывает на сосиску в тесте, которую держит Джонти.

— Ладно, значит, как справишься с сосиской, застилай пол в гостиной — и начинаем класть краску на стены!

Джонти с жадностью заглатывает сосиску и понимает, что он действительно снова голоден. Все из-за этого «Макдональдса». Затем он приступает к работе и хорошенько вкалывает, прежде чем прерваться на полчаса, чтобы пообедать чебуреком из «Греггз» и бутылкой «Вимто»^[21]. После этого Джонти без передышки работает до раннего вечера. Он неплохо умеет класть краску на стены, слой за слоем. Когда приходит время заканчивать работу, он думает о Джинти и о той жуткой ссоре, которая состоялась между ними вчера, перед тем как он пошел спать. Джонти не решается ехать домой, поэтому он звонит своему брату, Хэнку, чтобы зайти к нему на чай. Лучше, чтобы Джинти с ним не было, она не ладит с подружкой Хэнка, Мораг. Пусть немного остынет после вчерашней стычки.

Хэнк и Мораг живут в Стенхаузе, в муниципальном доме, который покойные родители Мораг приобрели, пока действовал тэтчеровский закон о приватизации. Отец Мораг умер от сердечного приступа, а ее мать, страдающая старческим слабоумием, живет в доме для престарелых. Поначалу дом унаследовала сестра Мораг, Кристи, но затем она ушла от мужа и уехала с детьми в Инвернесс к мужику, которого встретила в Испании. Выдворение из дома покинутого, озлобленного супруга стало для Хэнка и Мораг геркулесовым подвигом, но в конце концов им это удалось, и теперь они с удовольствием вьют свое гнездышко. Здесь чисто и уютно, и Джонти нравится это место. Мораг приготовила ростбиф с подливой, картофельным пюре и горошком.

— Ростбиф, — говорит Джонти, — это суперкласс. Точняк!

— Все верно, Джонти, — соглашается Хэнк.

Хэнк — высокий и худой парень. У него выпадают волосы и лысеет макушка, как и у Джонти, но, в отличие от своего брата, по бокам и сзади он носит длинные волосы. На нем джинсы Wrangler и футболка Lynyrd Skynyrd с вариацией на тему флага Конфедерации.

— Жаль, что Джинти не смогла прийти, — говорит Мораг — ширококостная женщина в лиловой блузке и черной юбке. Она работает в офисе страховой компании в центре. — Эти ночные смены ее добьют.

— Ага… ага, ага… — произносит Джонти, неожиданно почувствовав себя не в своей тарелке.

Хэнк и Мораг незаметно обмениваются напряженными взглядами.

— Что бы вы там о ней ни думали, — осторожно произносит Мораг, переводя взгляд с Хэнка на Джонти и обратно, — а она работяга. Как она добралась до дома в такой ураган, Джонти? Она в порядке?

— Ага… в порядке. Добралась. Да. Она пришла домой рано утром, — отвечает Джонти, пытаясь звучать весело. — Застряла в пабе! Точняк!

Мораг хмурится и качает головой с выражением крайнего неодобрения, но Хэнк только пожимает плечами.

— Может, это и неплохо, — говорит он. — Будь я на ее месте, я бы точно переждал, пока эта Мошонка не утихомирится.

Джонти чувствует, как что-то лопается у него внутри. Он пытается не ерзать на стуле. Он смотрит на соусник и меняет тему:

— Четкий соус, Мораг. Она всегда делает четкий соус, да, Хэнк? Четкий у Мораг соус, а?

— Не то слово, Джонти! Тебе такой и не снился! — Хэнк подмигивает своей подруге, подмечая, что та слегка покраснела.

Оставшаяся часть обеда проходит в тишине, пока Мораг, остановив на несколько секунд пристальный взгляд на Джонти, не говорит:

— Я надеюсь, Джинти заботится о тебе, Джонти, сынок, потому что на вид ты худой как щепка, от тебя скоро ничего не останется. Прости, если тебе кажется, что я лезу не в свое дело.

— Да, худой как щепка, — повторяет Джонти. — Худой как щепка, скоро ничего не останется. Точняк. Я скучаю по поездкам к мамке в Пеникуик, точняк, в Пеникуик. Теперь все по-другому. Да, Хэнк?

Хэнк уставился в телевизор у Джонти за спиной, где в выпуске шотландских новостей подсчитывают итоги разрушений, нанесенных Мошонкой. «Ущерб может составить десятки тысяч фунтов», — мрачным голосом сообщает диктор.

— Ага, так и есть, Джонти, сынок, — признает Хэнк, — все теперь совсем по-другому.

— Все, да, все по-другому.

Ко всеобщему удовольствию, на столе появляется десерт, яблочный пирог из «Сейнсбери» под заварным кремом из банки. Позже, когда сытый и довольный Джонти уже направляется к выходу, Хэнк похлопывает его по плечу и начинает уговаривать:

— Не делай вид, что ты ей чужой человек, своди малышку Джинти как-нибудь вечером в паб. В «Кэмпбеллс» или в этот «Паб без названия».

Джонти кивает, но это не значит, что он согласен. Нет, совсем не согласен, потому что он твердо убежден в том, что все проблемы начались именно с «Паба без названия».

Наконец Джонти уходит, он срезает путь через парк, возвращается на Горджи-роуд и проходит мимо забегаловки с жареной картошкой на перекрестке с Вестфилд-роуд. Эту забегаловку он особенно любит. Пока существует она и C. Star, картошечка в Горджи всегда будет лучше, чем в Лите. Этого нельзя отрицать. Остальные забегаловки просто не дотягивают, что правда, то правда. Но и просто пройтись по Горджи-роуд всегда приятно. Где еще увидишь настоящую ферму? На Лит-уок никогда не было фермы. Джонти снова замечает впереди миссис Икбал, соседку с нижнего этажа, она катит коляску с младенцем. Коричневый ребенок, думает Джонти. В этом нет ничего плохого, он уже как-то раз говорил об этом; вечером, в «Пабе без названия», он говорил, что никто не выбирает, какого цвета ему родиться на свет.

Тони тогда согласился с Джонти. С этим ведь не поспоришь, никто не виноват в том, что родился не белым.

Эван Баркси усмехнулся и назвал соседей Джонти террористами с занавеской на голове, сказал, что в квартире под ним наверняка расположилась фабрика по производству бомб.

Но Джонти все никак не понимал, как могут молодая девушка и ее ребенок заниматься такими вещами. И тогда он сказал им об этом, Эвану Баркси, Крейгу Баркси, Тони и Опасному Стюарту и всем остальными. Баркси только махнул рукой и ответил, что Джонти слишком туп, чтобы разбираться в политике.

Джонти согласился, что он всего лишь деревенский парень из Пеникуика. Точняк, точняк, Пеникуик, ага, повторял он все тише до тех пор, пока его голос не смолк окончательно. Но его заинтересовала мысль о том, что люди могут делать бомбы у себя дома. Он даже решил почитать об этом в интернете. «Коктейль Молотова», его так легко сделать.

Сторонясь гостиной, где все еще спит Джинти, он смотрит через матовое окно своей узкой ванной на противоположную сторону улицы, туда, где с неприступным видом стоит он, «Паб без названия». Джонти совсем не хочется заходить внутрь, но он решает собрать волю в кулак и сделать это: показать им всем, что ничего страшного не случилось. Он несколько раз хватает ртом воздух, наполняет им легкие и переходит дорогу, направляясь прямиком в паб. Его руки трясутся от волнения, пока он достает из кармана деньги и Сандра с улыбкой на лице наливает ему кружку лагера, которую он заказал.

Даже не глядя в противоположный угол паба, туда, где висит дартс, он знает, что они здесь. Они наблюдают за ним в тишине, пока наконец не раздается зычный голос Опасного Стюарта:

— А вот и он!

— Здорово, Джонти! — говорит Тони.

Джонти берет свою кружку с барной стойки и идет к ним. Он видит, как на лице Эвана Баркси замирает ухмылка, и что-то у Джонти внутри падает. Баркси ничего не говорит, но продолжает напряженно смотреть на Джонти.

— Точняк, я тут видел девушку из моей парадной, ту, что в маске и с коричневым ребенком. Ага, видел ее.

— А вы с ней поладите, Джонти! Она станет фермерской телкой из маленького городка, все такое, — смеется Тони.

— Да ни один придурок в Пеникуике так не разговаривает, как он! Какой из него, к черту, фермер! А, Джонти? — Крейг Баркси пытается поддеть Джонти, и его нижняя челюсть выдается вперед.

— Точняк, точняк, точняк, Пеникуик, ага.

Все смеются над представлением, которое устраивает Джонти, но он убеждает себя, что они просто не знают того, что знает он.

— Да, Горджи изменился, ага, изменился, совсем как Куик, — объясняет собравшейся компании Джонти, — все эти коричневые, китаезы и все остальные, парни, которые продают DVD, «Имя розы» там, точняк, ага. Хороший, кстати, фильмец, ага. Но Пеникуик теперь совсем другой, точняк.

Все снова смеются, все, за исключением Эвана Баркси, который крутит пальцем у виска и говорит Джонти, что у него не все дома.

Джонти не обращает на них внимания; он идет к музыкальному автомату. В автомате есть несколько клевых-преклевых рождественских песенок. Ему нравится та, которую он называет «I Will Stop the Calvary», он считает, что в ней поется о поездке в Канаду^[22]. Джонти думает, что поехать в Канаду было бы классно, только очень холодно. Хотя здесь, конечно, тоже не сахар, особенно после урагана Мошонка. Все просто переждали, пока все не уляжется, в пабе. Но даже это создало кучу проблем. Это создало ужасные проблемы для них с Джинти. Теперь ей нехорошо. Скоро Джонти будет пора возвращаться, чтобы присмотреть за ней. Он берет свою кружку, допивает пиво и выходит из паба, ни на кого не оглядываясь и не прощаясь.

Вернувшись в квартиру, Джонти поднимает спящую Джинти с дивана и переносит в спальню. Он укладывает ее в кровать, поправляет одеяло, целует ее голову. Он приготовит им по стакану горячего тодди; в той бутылке, что недавно принес Хэнк, еще осталось немного виски.

14. Рыцарь в сверкающих доспехах

Весь смысл правил в том, чтобы их, сука, нарушать. Но нарушать всегда лучше чужие правила, а не свои. И вот я полностью, черт возьми, нарушил одно из своих правил, потому что привел пассажира домой. Конечно, я постоянно вожу домой пташек, но приводить чертовых пассажиров куда менее благоразумно.

Некоторым из них кажется, что ты что-то вроде священника или социального работника, иногда я и сам начинаю в это верить, потому что прошел этот дерьмовый инструктаж! Тебе втирают весь этот бред про рабочие отношения. В общем-то, конечно, логично, привозишь ты пташку к себе домой, а какой-нибудь придурок это видит, и с этой минуты настучать на тебя в диспетчерскую ему раз плюнуть. Железно. Слава яйцам, что Большая Лиз прикрывает мой зад, когда он не в кэбе. Но в случае с этой тёлой с пошатнувшимся душевным здоровьем, желанием прыгнуть с моста и Мошонкой я вдруг подумал: буду рыцарем в сверкающих доспехах. Исчезнет элементарное рыцарство, значит можно расходиться по домам. И потом, я бы с удовольствием как следует вдул этой пташке!

Тут мне в панике звонит этот американский чувак из «Балморала», успел уже наложить в штаны, тупой придурок. Нужно ехать, ничего не поделаешь, за десять кусков в неделю я с превеликим удовольствием подоткну ему одеялко! И хотя я только что оттолкал с того света эту пташку, самоубийственную Сэл, мне будет не по себе, если я просто отпущу ее бродить по улицам. Не то чтобы она куда-то спешит, куда там! На самом деле, пока мы едем обратно в город, ее даже как будто немного подрубает.

— Может, вернемся к тебе?..

— Конечно, — говорю я немного настороженно, — но сначала нужно заглянуть к одному парню, который подогнал мне небольшую работенку. У него жесткая паническая атака, он думает, что его снесет ветром. Он типа американец; думаю, он попал в эту Катрину в Новом Орлеане, и теперь у него мозги набекрень.

— Это было ужасно, — говорит Сэл.

К тому времени как мы до него добираемся, Ронни уже в банном халате, весь дрожит и потеет, как шлюшка от кокса с крысиным ядом. Ирокез намок, и он зачесал его назад. Ронни впускает нас в номер, и я вижу, что этот придурок уже выдул целую бутылку восемнадцатилетнего «Джонни Уокера» и открыл винтажный на вид «Хайленд-парк». Рядом стоит непочатый «Макаллан». Ну, понеслась!

Ронни явно пересрался, как только я отодвинул бутылки и начал раскатывать дорожки.

— Наркота… я к кокаину не притрагиваюсь…

— Чуток первого, Ронни, вернем тебе уверенность в себе, приятель. После этого никакой ураган тебе будет не страшен. Еще и наружу побежишь, чтобы накостылять ублюдку!

— Думаешь, это правда поможет?

— Железно.

Мы набрасываемся на кокос и виски, и вот Ронни, уже как новенький, говорит:

— Знаешь, после такого начинаешь ценить человеческую жизнь. Я даже думал сделать пожертвование в Фонд помощи жертвам Катрины в Новом Орлеане, но… Бог не подал мне ни единого знака, дабы поддержать эту инициативу.

— Какой невъебенный ураган, а, приятель? — указываю я на окно.

Ронни улыбается, но тут встревает Сэл:

— Так ты, значит, разговариваешь с Богом?

— Я ощущаю внутри себя дух Святого Отца.

Сэл смотрит на пустую бутылку:

— Мне кажется, ты что-то другое там ощущаешь.

— Классный виски, — говорю я, рассматривая стакан на просвет и пытаясь немного сбить недоброжелательный настрой самоубийственной Сэл.

— Это ерунда, Терри. Я рассчитываю заполучить товар, который… ну, скажем так, по сравнению с которым этот виски покажется деревенским самогоном!

Сэл по-прежнему щурит глаза и буравит Ронни:

— Я знаю, кто ты, я видела твое сраное шоу, ты там все время увольняешь каких-то бездельников, таких же отвратительных, как и ты.

Ронни разражается смехом:

— Что ж, если уж речь зашла об отвращении, леди, то сейчас вы сидите у меня в номере, пьете, черт возьми, мой скотч и…

— Да ладно, — говорю я, — все мы люди. — И поворачиваюсь к Сэл: — Еще недавно ты не блистала рассудительностью. — Затем поворачиваюсь к Ронни: — Нужно признать, Ронни, что и ты тоже. Но кто все исправил? Старина Джус Тэ! Так что расслабьтесь, допивайте и позвольте мне воздвигнуть на этом столе еще один Ньюкасл-апон-Тайн.

— Есть, сэр, ничего не имею против! — улыбается Ронни.

Сэл закатывает глаза, но от еще одной дорожки не отказывается. Мне приходит в голову, что куча пыли и виски, возможно, не лучшая закуска для пташки, которая только что пыталась покончить с собой, но мой Верный Друг вправил ей мозги, и он всегда под рукой, если потребуется добавка — в любое время дня и ночи! Все сомнения Ронни рассеялись, и даже его фанатская прическа высохла и снова понемногу встает торчком. Шторм сходит на нет, и Ронни, даже несмотря на то, что он вдрызг пьян, теперь в сто раз счастливее и спокойнее, по этому я говорю ему, что нам пора ехать.

— Терри, ты даже не представляешь, как я тебе благодарен. Я твой должник, приятель.

— Все путем, чувак. Верный Друг требует разрядки, так что пора.

Ронни кивает и смотрит на Сэл:

— Ладно, спасибо, что заехали, ребята.

— В любое время, дружище. — И я слегка его приобнимаю, пока Сэл, ничего не говоря, просто берет свою сумочку и встает.

Мы выходим, спускаемся по лестнице и покидаем отель.

Идти по мостам — сумасшествие, на улицах бушуют вихри из мусора. Я собираю волю в кулак, из-за всего этого дерьма, которое летает вокруг, придется снова мыть голову.

— Этот парень ненормальный, — говорит Сэл, — слышит какие-то голоса…

— Эй! Да ты не далее как час назад собиралась откинуться!

Сэл просто пожимает плечами. Я привожу ее к себе домой и затаскиваю в койку. Как всегда и бывает с тёлами, кокос сделал свое дело — Сэл вконец обдолбана и на взводе. Так что я разряжаю в нее всю обойму, прямо в ее хорошенькую тугую киску. Это продолжается почти всю ночь: мощный трах, мы не надолго засыпаем, и вот снова меня будит Верный Друг, а я бужу Сэл.

— Ты вообще когда-нибудь останавливаешься?.. — стонет она и ловит ртом воздух, пока я забираюсь на нее в четвертый или пятый раз.

— Не раньше, чем выгоню из твоей башки последнюю мысль о самоубийстве, — говорю я, но она и сама жаждет продолжения; каждый раз словно два кусочка хорошенько поджаренного хлебушка выпрыгивают из тостера.

Утром я встаю с постели, высмаркиваюсь коксом с соплями, раздвигаю шторы и смотрю в окно. Похоже, на улице холодно. Несколько мусорок перевернуто, летает какой-то хлам, кричат чайки. Да и хер с ними. Я поворачиваюсь, чтобы осмотреть квартиру. Нормальная такая берлога ебаки, снять квартиру в центре — вообще лучшее, что когда-либо приходило мне в голову.

Я вспоминаю о том, как героически всю ночь пялил Суицидницу Сару-Энн Ламонт: не пожалел сил, в терапевтических целях выложился на все сто! Это ли не лекарство от всех мировых проблем? Тупая, сука, езда. О чем, черт возьми, беспокоиться, если ты как следует потрахался? Политика… та еще куча дерьма. Отношения… да любой пташке, у которой проблемы в отношениях, нужно только вогнать между ног правильной длины шишку. И вот она уже запела по-новому: какие еще проблемы в отношениях? Метод творит чудеса! Надеюсь только, что Сэл не сумасшедшая с комплексом спасителя. Но о чем это я: конечно, она сумасшедшая, она только вчера ночью пыталась себя укокошить!

А вот и она — входит в моей, сука, футболке «Солнце над Литом», еще один тревожный звонок. Я всегда говорю: волноваться нужно не ночью, когда ты пытаешься стащить с тёлы трусики, а на утро — когда ты не можешь, сука, отобрать у нее свою футболку! Железно!

Пташка она что надо. Черные волосы до плеч, макияж, мрачная, как чертова готка, но сексуальная, немного плотная, самую малость, на середине четвертого десятка, то самое время, когда пташки начинают немного отцветать, — как раз то, что я люблю! Вот когда тёла начинает по-настоящему получать удовольствие от ебли! У Сэл уже не та унылая мина, с которой она ходила вчера, — на диван она плюхается с крокодильей улыбкой.

Я смотрю на нее.

— Ну и как ты себя теперь чувствуешь?

— Как следует отжаренной.

— А суицидальные мысли?

— Их нет, — отвечает она, призадумавшись. — Осталась только озлобленность.

— Ты можешь злиться на тех, из-за кого тебе пришлось несладко. Но не на себя. Иначе считай, что они победили.

Она качает головой:

— Я знаю, Терри, но я не могу перестать быть собой. Я прошла через все возможные консультации, выслушала все мыслимые и немыслимые советы, принимала самые разные лекарства…

Я похлопываю себя между ног:

— Вот единственное лекарство, которое тебе нужно, цыпочка. Железно.

— О боже, — смеется она, — ты просто ненасытен!

— Да, — говорю я, — здесь ты права. Но это не главное, — подмигиваю я ей. — Главное — это вопрос, который ты должна задать себе: «Кто насытит меня?»

15. Джонти в «макдональдсе»

В школе дела у меня никогда особо не складывались, ага. Точняк, точняк, не складывались. И я всегда из-за этого расстраивался. Я виню в этом нашего настоящего папу Генри, кото рый проводил слишком много времени на работе где-то далеко, и маму, которая так растолстела, что не могла даже выходить из дома. Наш Хэнк ходил в школу, и Карен тоже. Этот наш настоящий папа Генри, он говорил:

— Ты, Джонти, малость туповат, так что школа тебе все равно не поможет, не то что Хэнку или Карен.

Я никогда не жаловался, но меня это задевало. Это задевало что-то глубоко в груди, мне казалось, что если бы грудь можно было открыть, то внутри оказались бы пауки. Они ползают на своих маленьких ножках, и ты чувствуешь внутри что-то странное. Точно, он поселил в моей груди пауков, вот что он сделал, ага. Школа не очень-то им помогла, в смысле — нашему Хэнку и Карен. Правда, теперь Хэнк водит погрузчик, не так уж плохо, но вот Карен всего лишь присматривает за мамой. Пустая трата навыков, которые она получила на курсах соцпомощи. Конечно, теперь она вся такая квалифицированная; вся такая квалифицированная и могла бы присматривать за кучей людей, а не только за мамой в своем собственном доме. Ужасное расточительство, точняк. Присматривать только за своей мамой, когда у тебя есть квалификация, чтобы присматривать за кучей мам; точняк, так и есть. Ага.

А я просто сидел себе на кладбище и читал надписи на надгробиях, пока не становилось слишком холодно, тогда я шел в гости к Бобби Шенду, чтобы немного погреться и выпить чашечку чая. Мы смотрели по телику гонки и делали ставки, кто победит. Но потом я перестал туда ходить, потому что Боб би все время выигрывал. «У тебя нет шансов, малыш Джонти», — говорил он. И тогда я понял, что все ставки против меня, я хорошо это понял, ага, разве не так?! Поэтому я перестал тусоваться с Бобби. Он был нормальным парнем, болел за «Хартс», но его прозвали фенийским ублюдком, потому что в РИА^[23] тоже был Бобби Шенд. А потом я взял и уехал из Пеникуика в Горджи.

Но Горджи я люблю.

Я люблю «Макдональдс». Точняк. И больше всего я люблю чикен-макнаггетс, ага, их — больше всего. Мне нравится, что они такие плотные, когда их откусываешь, и не такие жирные, какими бывают иногда наггетсы в «KFC». Я люблю «KFC», но только под настроение, обычно после пары пивасиков, вот, точняк, это я люблю. А Джинти всегда выбирает фиш-энд-чипс. Я постоянно говорю ей, что она не должна бояться приключений. Ты не должна бояться приключений, Джинти, подшучиваю я над ней. Точняк, не бояться приключений. Но для разнообразия я все равно люблю взять макнаггетс, точняк, для разнообразия. Ну а этот новый макфлури-афтер-эйт, мне так нравится этот макфлури-афтер-эйт! Но это лакомство только по вторникам, потому что нужно беречь деньги. Странно, но я совсем не люблю бигмак. Потому что после бигмака иногда жутко пучит.

16. Отели и сауны

Эта Мошонка — просто куча дерьма собачьего. Это даже ураганом нельзя назвать! Абсолютно пустое место, тоже мне событие: ебаный, сука, розыгрыш. Немного мусора на улицах, какие-то разворошенные помойки, сбитые знаки и дорожные конусы да одно или два высаженных окна — ничего такого, чего не оставалось бы после толпы бухих придурков каждые, сука, выходные!

Я развожу по городу парочку посылок и заглядываю в «Свободный досуг», чтобы проверить, как там бизнес-империя Пуфа. Эта Саския по-прежнему здесь; польская пташка, страшно сексуальная, всегда в облегающем блестящем топике и короткой юбке, как будто собралась в клуб, но для местного предприятия она, пожалуй, выглядит слишком потерянной и хрупкой.

— А Джинти нет? — спрашиваю у нее.

— Не-а, она так и не вернулась, — говорит Саския, выговор у нее вроде как шотландский, но с восточно-европейским акцентом. — Может, в Мошонке застряла!

Я смеюсь над ее шуткой, но тут другая пташка, Андреа, смотрит прямо на меня и говорит:

— Может, и застряла.

Мне нравится манера Саскии и Джинти держаться, но, судя по всему, многие тёлы здесь отнюдь не так счастливы, и, кажется, я знаю, в чем причина: этот мелкий придурок Кельвин определенно наводит на них страх. Как только он появляется, любой смех замолкает. Мне это не нравится, на работе нужно быть жизнерадостным. Особенно если твоя работа — трахаться!

— Бизнес-то не особо идет, — говорит он.

— Да уж, — произносит эта Андреа, и я начинаю загибаться от смеха, потому что сама она вроде как китаянка, но говорит с английским акцентом.

— Ну, тогда пойдем, — говорит он, кивая в сторону одной из комнат, — есть кое-что длинное для тебя.

Этот придурок смотрит на меня и улыбается до ушей. Так бы и врезал этому тощему говнюку в его тупое табло. Пусть эта Андреа и корова, но я вижу, что тёла уходит реально напуганная, а этот тошнот идет за ней. Не нравится мне все это дерьмо. Предложить пташке потрахаться — это одно, но приказывать тёлам трахаться в ситуации, когда они не могут отказаться, — это, сука, ни в какие ворота не лезет. Когда они скрываются за дверью, Саския бросает на меня испуганный взгляд, словно просит меня что-нибудь сделать. А что я могу сделать? Ко мне это никакого, нахуй, отношения не имеет, я здесь просто для того, чтобы помочь Пуфу, а Кельвин как-никак его шурин. Стараясь не привлекать лишнего внимания, я говорю Саскии:

— Сообщи мне, если Джинти объявится.

— Но ты ведь можешь сюда позвонить.

— Не хочу лишний раз разговаривать с жизнерадостным мальчиком, — киваю я в ту сторону, где Андреа, вероятно, уже тонет в потоке страданий. Я стараюсь говорить тихо: может, быть тёлы и ненавидят Кельвина, но стукач в такой организации всегда найдется.

Саския смотрит на меня секунду-другую и чиркает свой номер на клочке бумаги.

В тачку я возвращаюсь не в лучшем расположении духа. Я вбиваю номер Саскии и отправляю ей сообщение: «Будут новости от Джинти, дай знать. Терри. Це».

Годные тёлы здесь, конечно, есть, да и Пуф говорит: ебись на здоровье, контора платит. Но ну его нахрен, ведь даже если у тебя халявный счет, хочется трахать пташку, которой это нравится, вроде Джинти, а не ту, которая отрабатывает, сука, часы. К тому же с таким шлангом, как у меня, это они мне еще должны приплачивать за услуги! Железно! Эта Джинти теперь знает, что к чему, вопрос только в том, когда она вернется.

Приходит ответное сообщение от Саскии: «Да, и ты тоже, если что-то узнаешь. С».

Хорошая девка. Но проститутки — это совсем не для меня. То, что такие тёлы, как Саския, вынуждены продавать свое тело за деньги, — беспредел. Куда лучше зарабатывать, снимаясь в порнушке с таким парнями, как я и Больной. Но заговаривать с ней об этом не стоит, того и гляди об этом прознает Пуф и обвинит меня в переманивании сотрудников или, хуже того, еще начнет вмешиваться в наши дела. Я и так уже повязан с этим придурком дальше некуда.

Подъезжаю к Истер-роуд и вижу, как из магазина с номером «Ивнинг ньюс» выходит наш новый директор, паренек, что приехал из Дублина, я сигналю ему и легонько машу рукой. Этот должен быть получше, чем тот бесполезный придурок, что был до него. Я беру пассажира на Лондон-роуд. Опять какой-то придурок с лосиной мордой. Очень скоро он спрашивает меня:

— А почему мы едем этой дорогой?

— Трамваи… одностороннее движение… объезд… муниципалы…

Звонит телефон, это Суицидница Сэл. Мы договариваемся встретиться на Грассмаркете, после того как выгружу там этого жалкого уебка. Скупердяй оставляет мне на чай пятьдесят ебаных пенсов. Диспетчерская со своей шарманкой тут как тут:

ПОЖАЛУЙСТА ВОЗЬМИТЕ ПАССАЖИРА В ТОЛЛКРОСС.

Но это не Большая Лиз, так что пусть сосут, сука, мой хуй, если они, конечно, смогут натянуть на него свои сраные маленькие губки. Я печатаю:

ТОЛЬКО ЧТО ВЗЯЛ ПАССАЖИРА НА ГРАССМАРКЕТ.

Сэл залезает в кэб, выглядит она значительно лучше. В глазах как будто снова появилась какая-то жизнь. Ничто так не возвращает веру в светлое будущее, как тупая, сука, езда! Железно!

Лучшее в сексе с пташкой на заднем сиденье настоящего такси, например кэба, заключается в следующем: после того как ты ее трахнул, она не может сесть на переднее сиденье. То есть ты сохраняешь дистанцию, улавливаете?

— Где будет проходить наш заезд? — спрашиваю я, оборачиваясь. — Для тебя сделаю все на высшем уровне, ни одной дырки не пропущу. Я даже захватил с собой приятеля, — говорю я и вытаскиваю из-под сиденья вибратор, который всегда там храню.

Сэл лукаво выгибает дугой бровь. А она не из глупых: знает, что этот жест стабильно вызывает у мужиков дрожь в яйцах.

— А что, все эдинбургские таксисты — наркозависимые сексуальные извращенцы?

— Только те, с которыми стоит иметь дело.

Она издает легкий смешок:

— Можем поехать в мой отель. У меня до завтра забронирована комната в «Каледониане», потом мне нужно ехать обратно к матери в Порти.

— Класс, — говорю я. — Оторвемся как следует, пока есть где.

Я люблю еблю на заднем сиденье кэба, но и против капельки роскоши тоже ничего не имею. За все эти годы я понял одну вещь: если судьба наградила тебя шлангом размером с коня — и, прошу заметить, не размером с конский хуй, а размером с самого настоящего жеребца, — то ты, сука, обязан им пользоваться. Ну а если у тебя еще и язык как шарф у Доктора Кто, то, будь любезен, найди и ему применение. И вот мы уже на кровати в шикарном номере. Я в самом низу, вылизываю так, словно я джамбо, а она — стеклянная витрина, да еще добавляю огонька вибратором. Поначалу Сэл немного скована и недоверчива, но есть такие тёлы, которым просто нужно немного помочь, — и тогда они раскрепостятся. Обо всем можно договориться. Как я привык говорить: «отъебись» значит «нет», «нет» значит «может быть», «может быть» значит «да», а «да» значит «анал». Железно!

Скоро с нас начинает течь пот и у Сэл сносит крышу, она залезает на меня и в какой-то момент чуть не вырывает из моей груди клок шерсти! Господь, сука, Всемогущий! Затем небольшой сеанс сзади. Мы выходим на уровень, который я называю «сожаление о забытой видеокамере». Это когда ты уже наебался на целый диск с порнушкой и теперь думаешь: «А вот это, сука, было б нехудо и записать».

Мы лежим в постели и заказываем обслуживание в номер: бутылку красного вина и бутер. Не стоит, конечно, пить за рулем, но у меня в заначке есть кое-что, что поможет мне взбодриться. Сэл заговаривает о том, чтобы уехать из Лондона и найти себе квартиру здесь.

— Меня там все достало, — говорит она и впивается в меня взглядом, который мне не совсем по душе.

В смысле, я ведь не могу ей ничего на это сказать, она сама решает, где ей жить. Мне хочется ответить: даже, блядь, не вздумай переезжать из-за меня! Я не тот чувак, слышишь. Шизанутые пташки; убогие, полоумные, подрывающие физическое здоровье и коверкающие душу — это да, но куда чаще просто классные тёлы для траха. Всегда приятно провести с ними немного времени — и еще приятнее наконец-то от них съебать!

В итоге весь день был потрачен на устройство ебатория, и с идиотской, словно нефтяное пятно на коралловом рифе, улыбкой до ушей я возвращаюсь в кэб. Я замечаю, как мимо проходит тёла в красном пальто, у нее черные волосы, и на секунду мне кажется, что это малышка Джинти, но это не она. Тогда я делаю короткий звонок в сауну, Саскии, но там по-прежнему тихо. Затем мне звонит Ронни:

— Мы можем завтра поехать в Хаддингтон? Я имею в виду, это безопасно?

— Ну конечно безопасно.

— А ограничения на передвижения в связи с чрезвычайной ситуацией к тому времени уже снимут?

— Да нет никаких ограничений. Ураган ушел, все.

— Странные вы, черт побери, ребята, — говорит он.

Мы договариваемся на утро, и он вешает трубку.

После пары заказов, в том числе одного, благодаря которому я получаю номер шикарной, развратной на вид, потертой куколки из Нового города, мне снова звонит Сэл, и я не могу удержаться, чтобы не вернуться в отель для повторного сеанса, еще более безумного, чем первый. Сплошная ебля, опустошение мини-бара, раскатывание дорожек, и так без конца, до полного изнеможения. Ее изнеможения, разумеется, не моего, уж это железно!

Когда я просыпаюсь на следующее утро, вокруг все засрано к чертям. Пиздец, рок-звезда, блядь! Мы спускаемся вниз, чтобы позавтракать, оба как в тумане. Ко мне подходит какой-то придурок, типаж «благородный швейцар», ебаный французиш-сука-консьержиш, псих в дебильном костюме. Он смотрит на меня и говорит:

— Джентльмены перед завтраком бреются.

Умник сраный. Тогда я ему отвечаю:

— Предпочитаю дождаться момента, когда я окончательно проснусь. Иначе недолго и без мошны остаться.

Это затыкает мудиле пасть, и он стоит, словно кто-то вогнал в его волосатую задницу раскаленную кочергу. Самоубийственная Сэл смеется, и то хорошо. Классно видеть, что она смеется. Умная, ладная, молодая пташка с талантом — и вдруг решила покончить с собой? Она еще и чертовы пьесы пишет, кроме всего прочего! Было время, когда я, сука, едва мог свое имя написать вместо подписи. А она столько всего умеет и хочет сброситься с чертового моста? Да у нее не все дома, не иначе! Твою мать, конечно, у нее не все дома, в этом-то и проблема!

Любая дорога хороша, если она ведет к завтраку, но сейчас я ощупываю складки на животе и думаю: может, в меню есть какая-нибудь каша с ягодами. В любой момент на еблофон может прийти неожиданный звонок по горячей порнолинии: Больной никогда не предупреждает о съемках заранее. Здесь не Голливуд, поэтому только ты срубил тысчонку-другую на одном фильме, как через пару месяцев ты уже снимаешь следующий. Нужно быть в форме. Поэтому я выбираю кашу.

Нам приносят еду, и Сэл говорит:

— Никогда бы не подумала, что ты из тех, кто прикалывается по здоровой пище.

— Люблю, когда организм в тонусе, — подмигиваю я ей. — Как насчет небольшого совокупления после завтрака?

— Ты чудовище, — говорит она и качает головой. — Совершенно озабоченный. Ты не можешь прожить без секса и пары часов!

— Ага.

— Тебе правда стоит сходить на собрание сексуально зависимых.

— Ага, все может быть, — говорю я, посмеиваясь, а про себя думаю, что здесь есть над чем поразмыслить. Нельзя ниче го утверждать наверняка, но и исключать тоже не стоит. Но овсянка здесь — высший, сука, сорт! Ни в какое сравнение с тем, что готовила маманя!

17. Безучастные к природному феномену

В пабе уже давно не накурено, но призраки сигаретного дыма все еще здесь. У музыкального автомата в углу синхронно опохмеляются близнецы Барксдейл, в то время как их товарищи, которые выглядят куда бодрее, собрались перед разложенной на столе газетой. В «Дейли рекорд» опубликована статья о том, как храбро детеныши панды встретили ураган Мошонка у себя в вольере в Эдинбургском зоопарке.

«Они остались совершенно безучастны к природному феномену, — сообщил старший служитель зоопарка. — Они как будто уже переняли знаменитый шотландский стоицизм».

Губы Эвана Барксдейла плотно сжимаются, потому что в паб заходит Джонти Маккей. Джонти просит стакан молока, и бармен, Сандра, очень аккуратно, как кажется Джонти, его наливает.

— Вот, держи, Джонти.

Конечно же, Джонти знает, что парни в углу смотрят на него и на этот стакан молока у него в руке. Крейг Барксдейл окликает его:

— Ты что, Джонти, трипер подцепил? Теперь в КВД бегаешь? Ать-два!

— Ничего такого, не-а, точняк, просто пытаюсь не пить, — качает головой Джонти. — Слишком много пить вредно, точняк.

— Ебнуться можно!

— Молоко в Пабебезназвания! За гранью полит-сука-бля-корректности! — вставляет Дерек.

Джейк, который все это время стоял за барной стойкой и протирал стаканы, смотрит на Джонти и говорит:

— Молоко за счет заведения, приятель.

— Спасибо, Джейк, ага, спасибо…

— Я тут слышал, Джонти, что ты здорово умеешь красить.

— Ага, красить, точняк, да, да…

— Не хочешь покрасить наш паб? Правда, работать придется по утрам — закрывать на ремонт я себе позволить не могу. Но ты ведь живешь как раз напротив!

Джонти обдумывает предложение. Дополнительный заработок лишним не будет.

— Да, Джейк, я смогу вставать рано, точняк, да…

Эван Барксдейл слышал этот разговор, он отрывает глаза от газеты на столе. Джонти присоединяется к компании и слышит, как Эван заключает:

— Эти сраные панды, я уверен, что-то там с ними нечисто. Вон, смотрите, здесь уже даже признают, что это фенийские ублюдки!

Вмешивается Тони:

— Это две панды из Китая в зоопарке-то фенийские ублюдки?

— Да.

— Не гони!

— Да я тебе, сука, отвечаю!

— Да ну тебя!

Джонти бегает глазами с Эвана на Тони и обратно.

— Эй, тупица, кончай глазами дрыгать, — не выдерживает Эванс. — Как на сраном Уимблдоне! Туда-сюда, туда-сюда!

По столу проносится волна смеха.

— Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда!

Джонти пытается понять, о чем это они. Никто в пабе не играет в теннис.

— Они уже называли одного «Солнцем», как в «Солнце над Литом», и говорят, что он фанат «Хибз», — продолжает Эван Барксдейл. — Вонючие узкоглазые фенийские шлюхи подзаборные. Как раз в тот самый момент, когда правительство отказалось от своего обещания помочь нам с новым стадионом!

— Здесь ты прав, Баркси, — вклинивается Опасный Стюарт. — Помните, как этот хибби Риордан, продажная шлюшка, уехал играть в Китай? Следом приходят новости о том, что в Эдинбург едут две сраные панды. Вот увидите, дальше будет концерт этих очкастых придурков Proclaimers!

— Туда-сюда, туда-сюда! — смеется Тони.

— Ага, смейся сколько влезет, только это не дело.

Эван Барксдейл качает головой и смотрит на Джонти:

— Что ты, черт возьми, на это скажешь, Джонти?

— Мне нравятся панды, точняк, точняк, точняк, но я не думаю, что их волнуют «Хибз» и «Хартс». Скорее уж, «Данфермлин» или «Сент-Миррен», раз они такой расцветки. Точняк, черно-белые, ага. Ага. Ага. Ага. «Данфермлин». Ага. Или «Сент-Миррен». Точняк.

— Вот ты и попался, Баркси, — говорит Тони.

— Хер с ними, с пандами, — усмехается Эван Барксдейл. — Я вообще не понимаю, почему поднялась такая шумиха вокруг этих тупых панд. Они даже не трахаются, чтобы спастись от вымирания, и попробовать другую жрачку ни-ни.

— Политкорректный медведь, — говорит Дерек. — Безумие!

— Повторить? — Крейг Барксдейл указывает на пустые стаканы. — «Теннентс»?

— Да. «Теннентс», — говорит Тони.

— Да. Тогда уж и еще один пирог давай, чтоб тебя… — добавляет Опасный Стюарт. — Деньги я тебе верну!

— Да, «Теннентс», — говорит Эван Барксдейл.

Крейг Барксдейл поворачивается к Джонти:

— А тебе чего?

— Не, не, не, мне нравится пить молоко, точняк.

Крейг Барксдейл закатывает глаза, но, вообще-то, он рад, что Джонти отказался от пива.

— Не фачатся, ах, не фачатся чертовы панды, — напевает он своему брату.

— Вот сука, — произносит Тони, — я б хоть сейчас сунул бы в стремя!

— Туда-сюда, туда-сюда!

— Так что же, Джонти, не собираешься ли ты завести с Джинти семью? — спрашивает Тони.

— Туда-сюда, туда-сюда! — Все садятся на свои места, чтобы посмотреть на реакцию Джонти.

— Нет, — отвечает удрученный Джонти. — Нет уж. Не-а.

— Семья — это сплошные дети и разговоры о деньгах, Джонти, — печально произносит Тони. — Собственная жизнь тебе не принадлежит. Нужно заделать пташке спиногрыза, тогда она перестанет трахаться с кем попало, если, конечно, она не настоящая проститутка. Настоящая проститутка всегда будет трахаться с кем попало, и с этим ничего не поделаешь. Но попомни мои слова, Джонти, главное — заделать тёле ребенка, но только одного или двух, не больше, потому что иначе ее щель пойдет по бороде. После родов заезды будут уже не те. Моя Лиз — та просто ложится на спину и раздвигает ноги. Никакого энтузиазма. — Он с грустью качает головой. — У вас с Джинти все так же, как и было, когда вы только начинали, а, Джонти?

— Нет, — отвечает Джонти, теперь уже совсем грустный. Потому что раньше и вправду было не так.

— Этот разговор приобретает депрессивный, сука, оттенок! — кричит Эван Барксдейл. — А ведь на носу чертово Рождество.

— Точно, время добрых дел, — говорит Опасный Стюарт. — У кого есть первый? Кто-нить, бля, позвоните кому-нить!

Джонти не выдерживает.

— Мне пора идти, точняк, ага, у меня еще дела, — говорит он, вставая со стула.

— Ага, деньжата, значит, будут, — слышит Джонти Эвана Барксдейла, который повышает голос, как только Джонти начинает идти к выходу. — Маленький хитрожопый придурок будет красить паб! Когда он в последний раз угощал нас чертовой выпивкой? Я только к этому, Тони.

Джонти толкает дверь и выходит на улицу, размышляя о том, что требовать от него платить за чужую выпивку нечестно, когда сам он пьет только бесплатное молоко. Снова начинает холодать, но дождь прекратился, и темные от воды тротуары замерзают, образуя узоры, от которых Джонти приходит в восторг. В порыве чувства он наступает ботинком на один из них и уничтожает замысловатый орнамент, но затем едва сдерживается, чтобы не расплакаться от осознания того, что его действия стали причиной исчезновения такой красоты.

От этого разочарования его отвлекает бесплатная газета, которая валяется на тротуаре. Он поднимает ее.

Проходит совсем немного времени после его возвращения в квартиру, прежде чем раздается звонок в дверь. Джонти открывает дверь лишь настолько, насколько позволяет небольшая длина цепочки, которая держит дверь. Молодая женщина смотрит на него, сморщив нос, словно учуяв что-то нехорошее, и Джонти вынужден признать, что внутри немного грязно, потому что Джинти болеет. Дома нужно прибраться. Придется чаще выполнять свои обязанности.

— А Джинти дома? — Девушка говорит как иностранка. Может быть, полячка. — Я Саския, ее подруга с работы.

— Нет, — говорит Джонти и качает головой. — Нет, ее нет, точняк, не-не-не… и в то место она тоже больше не вернется, — сообщает он Саскии, имея в виду «Паб без названия». — Я все знаю о том, что творится в этом месте! Да, все! Отвратительные вещи! Точняк, точняк…

Саския поднимает руку к груди, и Джонти истолковывает этот жест как проявление стыда.

— Мне очень жаль, я знаю, что это плохо, но мне были нужны деньги…

— Потому что в этом месте происходят плохие вещи!

Повесив голову, Саския уходит прочь, она думает о своей семье в Гданьске, о том, что они бы умерли, если бы узнали, откуда берутся деньги, которые Саския присылает им каждую неделю «Вестерн юнионом», а в это время Джонти размышляет о Баркси, об этом злосчастном кокаине и о том, что с ними со всеми из-за него стало. Внутри него закипает ярость. Чтобы успокоиться, он берет бесплатную газету и начинает медленно читать.

Шотландские курильщики проявили настоящий героизм перед лицом экстремально суровых сил природы, принявших форму разрушительного урагана, который местные жители пренебрежительно прозвали Мошонкой. Когда около часа ночи по местному времени шторм достиг своей предельной мощи, на площади Грассмаркет в Эдинбурге группы курильщиков спонтанно покинули бары и затянули духоподъемную и дерзкую вариацию на тему «Цветка Шотландии». Строчку «выстояли против гордой армии Эдуарда» из известной песни Роя Уильямсона собравшиеся заменили на «выстояли против урагана Мошонка». Штукатур Хью Миддлтон, 58 лет, так прокомментировал это событие: «Я ни когда не видел ничего подобного. Мы горланили эту песню прямо под ночным небом. Удивительно, но после этого ураган стих. Так что мы действительно отправили Мошонку „восвояси, хорошенько подумать“. Думаю, посыл в том, что если ты приехал в Шотландию, то должен вести себя подобающе, тогда тебя радушно примут. Но если ты выходишь за рамки приличий…»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

20

Sainsbury’s — один из крупнейших в Великобритании сетевых супермаркетов.

21

Vimto — английская газировка со вкусом ягод.

22

Игра слов основана на созвучии «calvary» и «cavalry». На самом деле Джонти имеет в виду песню английского музыканта Джона Льюи «Stop the Cavalry» («Остановите кавалерию»), однако он ошибочно называет ее «I Will Stop the Calvary» («Я положу конец крестным мукам»), но при этом думает, что она о канадском городе Калгари.

23

Фений — член тайного общества, боровшегося за освобождение Ирландии от британского господства. Джонти, очевидно, имеет в виду ИРА — Ирландскую республиканскую армию, и активиста ИРА Бобби Сэндса (1954–1981), умершего в результате голодовки.