Побег из Владимир-Волынского лагеря для пленных офицеров

Иосиф Васильевич Тимошенко (2024)

В книге представлены воспоминания моего отца, Тимошенко Иосифа Васильевича, о начале войны, фашистском плене и побеге из Владимир-Волынского лагеря для пленных офицеров. К сожалению, он не успел закончить записи. В 1978 году отец умер. В приложении приводятся статьи из газет о его послевоенной деятельности, которые сохранились у нас дома.

3. Лагерь военнопленных во Владимир-Волынске

Многие военнопленные знали этот город, здесь служили и приняли первое сражение. И вот снова в этом городе, но уже на правах военнопленных. Нас построили и повели в лагерь. Он находился рядом со станцией и размещался в казармах бывшего военного городка. Не верилось, что в этом городке можно разместить такое количество людей. Лагерь был огорожен высокими заборами из колючей проволоки. Изгородь, пулеметные вышки для часовых, деревянные тротуары между рядами проволоки, заграждения были сделаны добротно, со знанием дела. Было видно, что устроители — опытные люди. На вышке установлены пулеметы, между вышками по деревянным тротуарам ходили парные патрули со сторожевыми собаками. Нас подогнали к лагерю, но на территорию не вводили. Нужно было выполнить все формальности зачисления в лагерь. В караульном помещении работало несколько команд гестаповцев, занимаясь оформлением военнопленных. Это выглядело так. При входе в помещение у тебя отбирали все вещи, потом ты раздевался догола, и врач-гестаповец определял, не являешься ли ты евреем, затем брали отпечатки пальцев, присваивали номер и на веревочке вешали на шею. С этого момента ты уже не человек, у тебя отобрали имя и фамилию, ты стал военнопленным № 1584. После этой процедуры выдавали вместо сапог деревянные колодки. Все мало-мальски целые вещи отбирали, и одевался ты в рванье. Все это должен делать быстро, за всякое промедление наказывали палками. Выявленных евреев, людей с татуировками звезды, лиц, у которых при обыске находили удостоверение личности политработников и билеты членов партии, выводили через другую дверь и организовывали из них особую команду. Все остальные строились в команду и шли в лагерь. Оформление длилось целый день.

Когда я прошел эту процедуру и вышел на улицу, у здания стояла команда военнопленных и ожидала своей очереди. Среди усталых, голодных, худых, напоминающих скелеты людей, суетливо ходил мужчина в форме интенданта третьего ранга и умоляюще просил товарищей спасти его. Одному он совал в руки часы в золотой оправе и пачку сигарет. Другому давал серебряный портсигар и банку консервов. Он спешит избавиться от своего добра, нажитого в лагере на горе других спекуляцией и мародерством, чтобы избежать наказания немцев, он делает последнюю попытку спасти свои ценности. Кто же этот интендант и откуда у него такое богатство? Я уже рассказывал, что в Бориспольском лагере действовала шайка воров, спекулянтов и мародеров. В нашей воронке жили два странных военнопленных. Один из них интендант 3-го ранга Саша Егоров, а второй — воентехник Котя Слепой. В отличие от всех остальных они были хорошо одеты, всегда выбриты, курили хорошие сигареты, хорошо питались. Их вещевые мешки были набиты продуктами питания и еще какими-то вещами. У Саши было пуховое одеяло, а у Коти стеганый спальный мешок. Когда военнопленные спрашивали, откуда у них такие продукты и вещи, то они как будто в шутку отвечали, что к плену нужно было готовиться. Если из воронки уходил один, то другой оставался охранять вещи. В воронку к ним приходили какие-то люди, что-то приносили и уносили. У них часто появлялись такие продукты, как голландский сыр и сухая колбаса. Мы догадывались, откуда они берут все это, но достоверно мы узнали гораздо позже. Сначала мы считали, что они работают на немцев и за это получают вознаграждение, но это была ошибка. В походе из Борисполя до Киева Саша и Котя шагали бодро, как натренированные туристы с переполненными рюкзаками. В Киеве они жалели, что не могут попасть в Бабий Яр. По дороге на Владимир-Волынск случилось непредвиденное. При погрузке в вагоны их разлучили, они попали в разные вагоны. Коте повезло, он попал в вагон, который дорогой сбежал, вместе со всеми ушел и он со своим рюкзаком. Саша благополучно добрался до Владимир-Волынска, и вот теперь мечется и не знает, куда девать свое добро. Военнопленные принимают подарки, зная, что ими они смогут пользоваться только до обыска, а вот придача к подарку им пригодится. Но когда дело дошло до золотых коронок и золотых мостов с зубами, то таких подарков товарищи не приняли, и Егоров со злостью бросил их на землю и втоптал ногами. При обыске с Саши сняли золотое кольцо, отобрали карманные часы в золотой оправе с массивной крышкой и красивый серебряный портсигар, инкрустированный дорогими камнями. Сняли с Саши все обмундирование, отобрали пуховое одеяло, выпотрошили все запасы продуктов. Выдали ему деревянные колодки, старое рваное солдатское обмундирование, присвоили ему номер. В лагерь он вступил как все, но упитанным и полным физических сил.

Погода было холодная. Землю прихватили первые заморозки, и припорошило снежком. Военнопленные после процедуры зачисления замерзли и дрожали. В этот день кроме кусочка суррогатного хлеба нам ничего не дали. Все с какой-то надеждой смотрели на казармы. Прежде чем завести в казармы, нас предупредили, чего мы не должны делать в лагере. Не разводить костров, не ходить после отбоя по территории, не подходить к проволочному ограждению.

В казарме нам стало еще труднее. Она была пустая и холодная, печи предусмотрительно разобрали, окна разбиты, в помещении гуляют сквозняки, нар нет. Наш вагон разместили в помещении умывальника на цементном полу. Холод, зуб на зуб не попадал. Решили развести костер, погреться. Нашлись смельчаки поискать дров. Только вышли на улицу и тут же были убиты очередью с пулемета. Эту ночь никто не спал, а утром рядом с живыми лежали умершие.

Утром нас построили, пересчитали и строем повели к полевым кухням за порцией «зубу». Нас предупредили, что «зубу» мы будем получать один раз в сутки. Во дворе было несколько полевых кухонь. Военнопленные должны были по одному, цепочкой подходить к костру и получить черпак баланды в свою посуду. У кухонь стояло несколько здоровенных немцев и кричали: «Бистро, бистро!» — а рядом с ними их прихлебатели с резиновыми шлангами били каждого зазевавшегося. Особенно досталось обессилевшим раненым и больным. После завтрака нас снова построили и начали распределять по работам. В первую очередь вывели похоронную команду, чтобы похоронить умерших товарищей. Остальные должны были заниматься обустройством жилья. Нары строились сплошными в три яруса и только в трех казармах. В четвертой казарме нар не делали, туда поместили выявленных комиссаров и евреев. Если в наших казармах при таком скоплении людей было холодно, то что делалось в четвертой казарме, где жило 150–200 человек, обреченных на смерть?

Через несколько дней обустройство лагеря было закончено. Наша команда была помещена в комнате здания бывшего штаба в/части. В комнату площадью 90 квадратных метров поселили 150 человек. Места распределили между собой по жребию. Мне попало место на первом ярусе около окна. Моим соседом оказался полковник Жуков. Когда мы с ним познакомились поближе, он оказался приятным человеком и верным товарищем.

Товарищ Тарасов, который работал в похоронной команде, как-то вечером рассказал, что в лагере ежедневно умирает около ста человек. Он рассказал также, что немцы за проволокой вырыли бульдозером две ямы размером примерно шесть на сто–сто пятьдесят метров. Трупы укладываются в ямы и накрываются соломой. Зарывать ямы будут тогда, когда заполнят трупами. Жутко было слушать такие новости. Настроение было подавленное. Но, как всегда, в компании находятся неунывающие, начинают считать, сколько нужно трупов, чтобы заполнить эти ямы.

«Это ты неправильно считаешь, — заявляет капитан Касьянов, — ты рассчитываешь на рядового военнопленного, а в лагере есть такие, как Денисюк и Саша Егоров, которые займут места побольше, и значит, умрет пленных поменьше».

Саша ежится, Денисюк огрызается. Находятся оптимисты, которые считают, что по смертности первых дней нельзя делать заключение, что лагерь постепенно будет благоустроен, станет теплей, кормить станут лучше, что не допустят такой высокой смертности.

«Ты что, на курорт приехал?» — кто-то кричит с верхней полки.

«Немцы — народ деловой и с опытом. Если они вырыли ямы на 5500 трупов, значит так и будет!» — неожиданно высказался Саша.

Теперь Денисюк ощетинился. Во всем обвиняет Сталина, что это он довел до войны, что виноваты коммунисты, а не немцы. Сразился агент Денисюк со спекулянтом Сашей, все остальные молчат и только изредка вставляют реплики подливая масла в огонь. Спорили долго, пока кто-то не крикнул: «Ну, довольно! Пора спать».

Началась нудная, мучительно долгая жизнь в лагере. Военнопленные, что называется, принюхивались друг к другу, изучали повадки и характеры друг друга, искали друзей, единомышленников, выявляли врагов и предателей. Прислушивались к каждому сказанному слову, ловили реакцию на сказанное. Особенно следили за реакцией при разговоре о положении на фронте. Хотя немцы все время трубили о близком конце войны, какой-то внутренний голос подсказывал, что это не так. Вновь поступившие военнопленные приносили вести о разгроме немцев под Москвой, говорили, что наши войска снова завладели Ростовом-на-Дону.

Я искал себе пристанища, но все были чужие. Наконец мне удалось найти в лагере двух своих сослуживцев. Но радость была недолгой. Майора Молявко скоро куда-то угнали, а капитан Бедный умер от истощения. Много знакомых было у моего соседа Жукова. Степан Антонович, так называли однополчане Жукова, был человек молчаливый и в разговор вступал редко. Вид у него был болезненный, впалая грудь, голова наклонена вперед и немного вправо, отчего он казался сгорбленным. Руки висели вперед и делали его неуклюжим. Несмотря на его болезненный вид и молчаливый характер, к нему часто обращались его товарищи за советом.

Подошел конец ноября, жильцов блока № 4 выгнали на улицу. Блок № 4 находился рядом с нашим помещением, и нам с окна хорошо было видно этих обреченных на смерть людей. После Здневного голодания и нахождения в холодном помещении на сквозняках они напоминали трупы. Избивая палками и травя собаками, их стадом погнали по площади к воротам лагеря. Всех военнопленных загнали в казармы, и они из окон наблюдали эту печальную картину. Немцы объявили в лагере, что жильцы барака № 4 отправляются в другой лагерь, но мы знали, что их повели на расстрел. Это была первая партия организованного расстрела военнопленных в офицерском лагере. Со слезами на глазах провожали в последний путь своих товарищей. Лишь иногда слова гнева срывались с уст товарищей. Я повернулся в сторону рядом стоящего полковника Жукова. Он смотрел на меня. По его глазам и выражению лица я понял, что он читал мои мысли. Мы почти одновременно произнесли: «Сволочи, гады!».

Военнопленные медленно начали отходить от окон, и, хотя уже можно было выходить на улицу, никто не вышел, все молча лежали на нарах. Только изредка слышны были вздохи и всхлипывания. То плакали взрослые мужчины слезами отчаяния. В эту ночь мы с Жуковым не спали, как не спали многие в лагере. Когда разговорился Степан Антонович, мне стало ясно, что в этом больном теле сильный дух. Я понял, что это тот человек, которого я искал. Степан Антонович сожалел, что в нашем лагере еще не было ни одного побега. Он расценивал побег как выполнение долга, как высшее проявление патриотизма в лагерных условиях. Он с огорчением сказал, что в лагере многие под воздействием голода поддаются фашистской агитации, начинают терять надежду на победу, малодушничают, что организации однополчан малочисленные и разрозненные, что они не охватывают всех военнопленных и не способны противостоять немецкой агитации. Он предложил мне примкнуть к их однополчанам. Так я вступил в контакт с одним из организаторов подполья во Владимир-Волынском лагере полковым комиссаром Жуковым.

В лагере фашисты организовали голод и старались убедить военнопленных, что виновниками голода является Советское правительство. Фашистская пропаганда до небес возносила победы немецких войск, осуждало командование Красной армии в неправильном ведении войны. Немцы старались вдолбить военнопленным, что эвакуация промышленности и продовольствия являются причинами голода в лагерях. Голод они объясняли еще и тем, что не рассчитывали взять такого количества пленных, а также и тем, что Советский союз не является членом международной организации «Красный крест». Рисовали радужные картины жизни в новом мире без коммунистов и жидов. Призывали всех «честных» военнопленных помочь очистить лагерь от комиссаров, коммунистов, евреев и всех, кому не нравится новый порядок, кто не признает арийской расы как господствующей, единственной расы, способной управлять миром. Восхваляли все немецкое, охаивали все русское, все советское. Такие мысли внушались в беседах, на допросах. Внушали их гестаповцы, абверовцы, немецкие офицеры. Внушали их помощники из среды военнопленных, бывшие петлюровцы, махновцы, белогвардейцы, воры и спекулянты. Организовывались слежки и провокационные разговоры.

К этой знакомой военнопленным своре во Владимир-Волынском лагере прибавились новые помощники: украинские националисты, грузинские и армянские князья, недобитая великосветская русская знать. Все они развернули энергичную деятельность по обработке советских военнопленных, по опорочиванию Советской власти, советских порядков, ленинской национальной политики. Голодом, обманом, запугиванием, побоями, посулами, истязанием, расстрелами и пытками они старались нарушить дружбу советских людей, подорвать их дух и веру, сделать послушным оружием против своей Родины.

Всему этому советские патриоты должны были противопоставить свое умение организовать людей на борьбу с ненавистным врагом, помочь выстоять в борьбе, вселить в победу. Слишком неравны были средства и возможности борьбы. Но борьба шла жестокая, беспощадная, смертельно опасная. Я не знал руководителей организации, а только догадывался, что Степан Андреевич причастен к этому, но я верил, что такая организация есть и во главе ее стоят коммунисты — умелые, опытные организаторы.

Наш лагерь считался офицерским, и командование лагеря никого из военнопленных не посылало на работу за черту лагеря, за исключением похоронной команды, которая вывозила трупы. Как-то ночью ко мне пододвинулся Степан Антонович и шепотом спросил, знаю ли я надежных товарищей, которым можно поручить важное дело. Он просил меня не спешить с ответом и не предлагать себя, так как требуются физически сильные товарищи. Это был намек, что я с одной рукой не смогу выполнить этого поручения. Он объяснил, что нужно укомплектовать похоронную команду надежными людьми. Это пока единственная возможность связаться с внешним миром. Командование лагеря ежедневно направляет военнопленных на эту работу, но команда не постоянная, а нужно сделать так, чтобы состав команды не менялся. Теперь для меня было ясно, кем является Степан Антонович.

Через несколько дней я получил согласие майора Гончаренко и старшего лейтенанта Поливанова быть членами похоронной команды и выполнять поручение комитета. Я доложил об их согласии Жукову. Как похоронная команда установила связь с внешним миром мне неизвестно, но эта связь действовала. В лагере начали появляться написанные от руки сводки Совинформбюро. Сводки размножались и передавались из рук в руки. Они нужны были как хлеб, как воздух. Небольшие листочки школьной тетради согревали и радовали военнопленных, придавали силы.

Зима 1941–1942 гг. была холодной. Чтобы меньше расходовать энергии, военнопленные много лежали, мало двигались. Многие в эту зиму умерли. Особенно большая смертность была среди военнопленных моложе тридцати лет. На место умерших пригоняли новых, так что лагерь все время был переполнен. Немцы все кричали о победе и вдруг замолкли, а потом, обновив пластинку, начали снова, что русских спасла зима, что весной они закончат разгром. Новые военнопленные приносили в лагерь печальные вести. И вдруг радостное известие: немецкое наступление приостановлено по всему фронту и немцы разгромлены под Москвой.