Фауст

Иоганн Вольфганг фон Гёте, 1831

Имя крупнейшего немецкого поэта Гете (1749–1832) принадлежит к лучшим именам, которыми гордится человечество. Трагедия «Фауст» занимает центральное место в его творчестве, принадлежит к шедеврам мировой литературы. Перевод ее выполнен одним из лучших русских поэтов XIX столетия Афанасием Фетом. Фет с детства по материнской линии был тесно связан с немецким языком и немецкой культурой, с эстетико-философскими взглядами И.В. Гете и Г. Гегеля. Литературный критик Аполлон Григорьев писал: «Гете преимущественно воспитал поэзию г. Фета; влиянию великого старого учителя обязан понятливый ученик и внутренним достоинствам, и замечательным успехом своих стихотворений, и, наконец, самою изолированностью своего места в русской литературе». В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Фауст. Трагедия

Посвящение^[25]

Вы вновь ко мне, воздушные виденья!

Давно знаком печальный с вами взор!

Хочу ль теперь те задержать волненья?

Иль сердцу мил безумный сон с тех пор?

Вы принеслись! Я, полон умиленья,

В туманной мгле приветствую ваш хор;

Трепещет грудь младенческими снами

От волшебства, навеянного вами.

Вы принесли веселых дней картину

И много милых ожило теней;

Подобно саге, смолкшей вполовину,

Звучат любовь и дружба прежних дней;

И больно мне; давнишнюю кручину

Несет мне жизнь со всех своих путей,

И кличет тех, которых в миг участья

И унесло, и обмануло счастье.

Им не слыхать последующих песен,

Всем тем, кому я первые певал;

Кружок приветный избранных стал тесен

И отголосок первый отзвучал.^[26]

Кому пою, тот круг мне неизвестен,

Его привет мне сердце запугал;

А те, чей слух мою и любит лиру

Хотя в живых, рассеяны по миру.

И вновь во мне отвычное стремленье

В тот кроткий мир, к задумчивым духам;

Неясное подъемлю песнопенье

Подобное эоловым струнам;

Проснулось в строгом сердце умиленье,

Невольно слезы следуют слезам;

Все, чем владею, кажется мне лживо,

А что прошло — передо мною живо.

Пролог на театре

Директор, поэт, комик.

Директор

Вы оба мне уже не раз

В нужде и горе были братья,

Скажите, это предприятье

Успешно ли пойдет у нас?

Ведь на толпу поди-ка угоди ты,

А ведь, живя, она и жить дает.

Столбы стоят и доски поприбиты,

И праздника невольно всякий ждет.

Вот собрались, сидят, поднявши брови,

И изумленья ждут, коли не крови.

Я знаю, чем народу угождать;

Но в этот раз меня сомненья взяли.

Хоть их не водится хорошим баловать,

Но страшно много все читали.

Как быть, чтоб вышло ново и свежо,

Значительно и вместе хорошо?

Конечно, видеть рад я весь поток народа,

Как к нашей лавочке валит он так, что страсть,

И мучается там у узенького входа

В дверь милосердия попасть.

С утра уже начнется страшной давкой

У кассы, чуть забрезжит свет.

И, как в голодный год пред хлебниковой лавкой,

Готов пропасть он за билет.

Такое чудо — дело рук поэта.

Мой друг, прошу: сегодня сделай это.

Поэт

О, не кажи на пестрое движенье,

В котором дух поэта не живет,

Скрой от меня все это треволненье,

Что нас невольно мчит в водоворот.

Нет, в тихое введи уединенье,

Где радости поэт лишь обретет,

Там где любовь и дружба в благостыне

Рукой богов приводят нас к святыне.

Ах! Что лишь сердца глубина рождает,

Что с робостью лепечут лишь уста,

Что удалось и снова исчезает

Суровый свет развеет навсегда.

Нередко лишь с годами возникает

Вся образов воздушных полнота.

Блестящее на миг лишь создается,

Прекрасное в века передается.

Комик

Мы о веках здесь толковать отложим;

Потомки, я скажу, положим.

А современных тешить как?

И им ведь хочется забавы;

И в настоящем малый бравый,

Скажу я, тоже не пустяк.

Кто ловок говорить с толпой,

Тому хоть будь она еще в причудах злобней;

И нужен круг ему большой,

Чтоб потрясать его удобней.

Итак, смелей, чтоб верно в цель попасть;

Фантазии весь хор нам подавайте,

Пускайте ум и разум, чувство, страсть,

А глупости, прошу, не забывайте!

Директор

Но действию ты должен дать кипеть!

Идут смотреть, так было б, что смотреть,

Коль ты в глаза бросаешься жестоко,

Чтоб всяк сидел, разиня рот,

Ты тотчас захватил широко,

И уж привлек к себе народ.

На массы ты лишь массой повлияешь;

Всяк что-нибудь на вкус отыщет свой.

Взяв многое, ты многих оделяешь;

Тогда доволен всяк пойдет домой.

Разбей свой кус, чтоб каждый видел крошку;

Им нравится глотать подобную окрошку,

Легко играть, легко и сочинять.

Какая польза, здесь им целое давать!

Ведь публика же все расщиплет понемножку.

Поэт

Вам не понять, к чему тут ремесло ведет!

Художнику оно позор неотразимый!

А пачкотня таких господ,

Как вижу, уж у вас максимой.

Директор

Не ляжет твой упрек на совести моей.

Кто хочет действовать верней,

И должен выбирать орудие прямое.

Подумай ведь колоть то дерево гнилое,

Взгляни-ко, для кого писать!

Пришли: тот скуку разогнать,

Из-за стола поднялся объедало,

А ведь иной, легко сказать,

Пришел от чтения журнала.

Идут рассеянно они как в маскарады,

Полюбопытствовать из кресел и из лож;

И дамы показать себя, свои наряды,

Безденежно играют тож.

На высях что мечтать, поэт-владыко?

Наполненный театр порадует ли вас?

На покровителей взгляни-ко!

То сущий лед, то дикари подчас.

За карты сесть одни мечтают молодцы,

Тот до продажной добежать постели.

Чего ж вам, бедные глупцы,

Прекрасных муз терзать для этой цели?

Давайте больше, больше, — вам твержу одно,

От этого никак не уклоняйтесь.

Лишь с толку сбить людей старайтесь,

А угодить им мудрено.

Чем полон ты? Восторгом иль слезами?

Поэт

Ступай, ищи других рабов!

Какой поэт права свои готов,

То право человека, что дано

Природою ему, попрать ногами?

Чем властвует он над сердцами?

Чем примиряет все в одно?

Не строем ли одним, что из груди стремится,

Чтоб с цельным миром в сердце возвратиться?

Когда природа нити бесконечной

Бездушное крутит веретено,

Когда всей пестрой, скоротечной

Толпиться твари суждено,

Кто все в ряды текучие ровняет,

Где все рифмически плывет?

Кто частности в священный хор скликает,

К созвучью дивному зовет?

Кто в бурю страсть влагает роковую?

Дает задумчивость заре?

Кто милой на стезю кидает дорогую

Цветы в весенней их поре?

Кто злачными, ничтожными листами

Заслугу чтит, сплетая ей венец?

Кто на Олимпе правит и богами?

Мощь человека — лишь певец.

Комик

Так властью пользуйся своей,

Примись за творчество скорей,

Как за дела любовные берутся.

Сначала встретятся, прочувствуют, сойдутся,

Глядишь и заплелось, прикован нежный взор;

Все к счастию пошло, а вдруг наперекор,

Восторг в груди; тут жди сердечных ран,

И не оглянешься, а целый уж роман.

Обрадуй нас ты пьесою такой!

Старайся почерпать из жизни-то людской!

Все ей живут, не всем она известна,

А где ни выхвати, повсюду интересна.

Картину пеструю при слабом освещенье

И правды искорку при многом заблуждении,

Такое пиво как сварить,

По вкусу будет всем, всем можно угодить.

Весь цвет сберется молодежи,

Чтоб откровенья слово услыхать,

И в каждом нежном сердце тоже

Твое творенье будет грусть питать;

То то, то это станет пробуждаться

И станет каждый сам с собой считаться.

Они еще не прочь и плакать, и смеяться,

Им дорог и порыв, их привлекает вид.

Кто довершен, с тем трудно управляться,

Кто развивается, за все благодарит.

Поэт

Так вороти те дни мне снова,

Когда я сам в развитье был,

Когда поток живого слова

За песней песню торопил,

Когда я видел мир в тумане,

Из ранней почки чуда ждал,

Когда я все цветы срывал,

Что распускались на поляне.

Я был убог и как богат!

Алкая правды, так обману рад.

Дай тот порыв мне безусловный,

Страданий сладостные дни,

И мощь вражды, и пыл любовный,

Мою ты молодость верни!

Комик

Друг, молодость тебе нужна,

Когда в сраженье меч над головой твоею,

Когда красавиц, — не одна,

А много кинулись на шею,

Когда за бег быстрейший твой

Еще вдали венец мелькает,

Когда за пляской круговой

Всю ночь попойка ожидает.

Но с силою, с уменьем ударять

По всем струнам знакомым, неизменным

И в обаянье сладостном витать

Уж долг велит вам, господам почтенным,

И честь от вас нимало не отходит.

Не к детству старость может возвращать,

Она лишь нас вполне детьми находит.

Директор

Довольно на словах считаться,

Пора бы дело увидать;

Чем в комплиментах разливаться,

Могли б полезное создать.

Что толковать о вдохновенье этом?

Не жди, хватай его сейчас.

Коль ты считаешься поэтом,

Так дай поэзии приказ.

Наш вкус довольно обнаружен,

Напиток самый крепкий нужен,

Вари сейчас, чтоб был хорош!

Что нынче не сыскал, и завтра не найдешь;

Пропал, кто день один просрочит.

Одно возможное везде:

Хватает сильный, приурочит,

Тогда уж сам бросать не хочет

И продолжает, по нужде.

Ты знаешь сам, на наших сценах

Свое всяк тащит напоказ;

И не тужи на этот раз

Ты о машинах, переменах.

Большой и малый свет пускай ты произвольно,

На звезды тоже будь щедрей,

Воды, огня и скал довольно,

И хватит птиц у нас, зверей.

Так на подмостках дай-ко вдруг

Всего творенья полный круг,

И пробегай, насколько быстро надо,

С высот небес ты через мир до ада.

Пролог на небе

Господь, небесные силы, затем Мефистофель, три архангела.^[27]

Рафаил

Ликует солнце как бывало,

Свой голос в хор миров неся,

Не уклонилася нимало

Его громовая стезя.

Сей вид возносит херувима,

Твоих творений без числа

Краса для всех непостижима,

И все, как в первый день, светла.

Гавриил

И с быстротою веской мочи

Земли кружится красота,

То вся покрыта мраком ночи,

То райским светом залита;

И, пенясь, моря волны рвутся,

Чтоб со скалою в бой идти,

И море, и скала несутся

Стремглав по вечному пути.

Михаил

И бури вечные бушуют

К морям с земли, к земле с морей,

И цепь влияний образуют

Живой подвижностью своей.

И все спаля и уничтожа,

Прогрохотавший гаснет гром.

Но мы, твои посланцы, Боже!

Твой кроткий день мы воспоем.

Все три

Сей вид возносит херувима,

Твоих творений без числа

Краса для всех непостижима

И все, как в первый день, светла.

Мефистофель

Когда, Господь, ты вновь доступен нам,

И сам спросил, как там у нас ведется,

И милостив ко мне обычно сам,

То с челядью и мне предстать придется.

Прости! От громких слов не жду успеха,

Хоть попади у всех я на язык, —

Мой пафос лишь тебе б наделал смеха,

Когда б ты сам от смеха не отвык.

О, солнце, о мирах мне вовсе неизвестно,

Я вижу лишь, что человеку тесно.

Сей мелкий бог земли стал на одну ступень

И странен, как и в первый день.

И от того беда над ним стряслася эта,

Что призрак дал ему небесного ты света;

Его он разумом зовет, и с ним готов

Звероподобнее явиться всех скотов.

Коль вашей милости угодно,

Живет с цикадою он длинноногой сходно,

Что, подлетая, подскакнет

И тотчас же в траве все старое поет.

И хоть лежал бы уж в траве-то без вопроса,

А то ведь дряни нет, куда б не сунул носа.

Господь

Иль ты сказать другого не имеешь?

Иль только осуждать умеешь?

Земля хоть раз тебе понравиться могла б.

Мефистофель

Помилуй, Господи! Но мир наш плох и слаб.

Мне жаль людей, и я, при их терзанье,

Сам мучить их не в состоянье.

Господь

Ты знаешь Фауста?

Мефистофель

Доктор он?

Господь

Мой раб!

Мефистофель

Не как другой тебе он угождает.

Чудак все неземным одним себя питает.

Брожением его уносит неизменно,

Свое безумство он едва ли сознает;

Давай ему звезды небесной непременно,

Земля неси ему свой лучший плод,

И все, что близко или отдаленно,

Никак в нем жажды не зальет.

Господь

Хоть смутно он мне служит, но в конце

Его на свет я выведу блестящий.

Ведь узнает садовник в деревце

Грядущий цвет, прекрасный плод сулящий.

Мефистофель

Бьюсь об заклад, что он для вас пропащий,

Лишь дайте власть в моем лице

Повесть его дорогой настоящей!

Господь

Пока с земли он не сойдет,

То я тебе не возбраняю.

Блуждает человек, пока живет.

Мефистофель

Благодарю на этом; не желаю

Я с мертвыми возиться никогда.

С румянцем щеки — вот моя среда.

Покойником меня уж не прельстишь;

Я так люблю, как кошка любит мышь.

Господь

Ну, хорошо; теперь ты власть имеешь!

Сбей этот дух с живых его основ

И низведи, коль с ним ты совладеешь,

Его до низменных кругов.

Но устыдись, узнав когда-нибудь,

Что добрый человек в своем стремленье темном

Найти сумеет настоящий путь.

Мефистофель

Прекрасно. В ожиданье скромном,

Я в выигрыше буду преогромном,

Когда дойду до цели я.

Вот хохотать-то мне придется:

Он пыли всласть же насосется,

Как тетушка моя, почтенная змея.^[28]

Господь

И вновь явись. Таких, как ты, пускают.

Не гнал я вас от моего лица.

Из духов всех, что отрицают,

Скорее всех терплю я хитреца.

Слаб человек, на труд идет несмело,

Сейчас готов лелеять плоть свою;

Вот я ему сопутника даю,

Который бы, как черт, дразнил его на дело.

Вы ж, дети божьего избранья,

Любуйтесь красотой созданья!

Все, что в бываньи^[29] движет и живит,

Пусть гранию объемлет вас любовной,

И что в явленье призраком парит

Скрепляйте мыслью безусловной.

Небо закрывается, архангелы рассеиваются.

Мефистофель (один)

Рад видеть старика я хоть на миг один,

Боюсь в немилость впасть, конечно.

Прекрасно, что такой великий господин

И с чертом речь ведет так человечно.

Август фон Крелинг — немецкий исторический живописец и скульптор. Иллюстрации к «Фаусту» Гёте — одна из самых значимых работ Крелинга, как живописца.

Август фон Крелинг родился 23 мая 1819 года в городе Оснабрюке. Получив художественную подготовку в Ганновере, он прибыл в 1836 году в Мюнхен с целью завершить своё образование в сфере скульптуры и живописи.

Будучи в 1853 году назначен директором Нюрнбергского художественного училища, исполнял эту должность до конца своей жизни и много сделал для процветания вверенного ему заведения и вообще для успеха художественно-промышленного образования в Баварии. Умер 22 апреля 1876 года в Нюрнберге.

Обложка изданной в 1875 году в Мюнхене/Берлине книги Фауста «Гете» с иллюстрациями Августа фон Крелинга (Faust von Goethe. Mit Bildern und Zeichnungen von August von Kreling. München/Berlin 1875)

Страница из книги Фауста «Гете» с иллюстрациями Августа фон Крелинга

«Река освободилась ото льда, ручьи,

Где милый взгляд весны, там все журчит,

Надежда зеленеет радостно в долине,

И старая зима ослабла ныне.

В суровые отходит горы.

И шлет оттуда на зеленые просторы

Дрожь слабую, зернистый иней.

Но солнце белый цвет не терпит ныне.

Повсюду тяга к жизни и стремленье,

Все оживляет, все в цветенье;

Еще цветов недостает вокруг,

Но люд разряженный усеял луг.

Вот повернись и с гор взгляни

На этот город средь долин!

Чрез вынутые мрачные ворота

Струится пестрая толпа народа.

И каждый греется на солнце, млад и стар.

Все Воскресение празднуют Христа

И радуются, и воскресли сами:

Из тех жилищ с их чердаками,

Из ремесла и уз профессий,

Из тяжести фронтонов, крыш, навесов,

Из узости давящей улиц и прочей,

Из почитаемой Церковью ночи,

Они достигли света тут»

Перевод неизвестного автора, подписавшегося инициалами Н.Б., Санкт Петербург 1980 год.

Иллюстрация Августа фон Крелинга

Иллюстрация Августа фон Крелинга

Часть первая

Ночь

В тесной готической комнате с высокими сводами Фауст в беспокойстве, в своем кресле у конторки.

Фауст

Ах, и философов-то всех,

И медицину, и права,

И богословие, на грех,

Моя изучила вполне голова;

И вот стою я, бедный глупец!

Каким и был не умней под конец;

Магистром, доктором всякий зовет,

И за нос таскать мне десятый уж год

И вверх и вниз, и вкривь и вкось

Учеников своих далось.

И вижу, что знать ничего мы не в силах!

От этого кровь закипает в жилах.

Я точно ученей всех этих глупцов,

Магистров, писцов, докторов и попов:

Смущаться сомненьем мне больше не надо,

Не стану бояться я черта и ада;

За то и отрады ни в чем не встречаю,

Не мню я, что нечто хорошее знаю,

Не мню, что чему-то могу поучать,

Людей исправлять и на путь наставлять.

Ни денег не нажил, ни благ иных,

Ни славы, ни почестей мирских;

Собака б не стала так жить, как я маюсь!

Поэтому к магии я обращаюсь,

Не изречет ли мощный дух

Какой-нибудь мне тайны вслух,

Чтоб перестал я твердить, кряхтя,

Другим, чего не знаю я;

Чтобы познал я, чем вполне

Мир связан в тайной глубине,

Чтоб силы мне предстали сами,

А не возился бы я над словами.

О, месяц! Если б в этот час

Ты озарял в последний раз

Конторку в комнате моей,

Где столько я не спал ночей!

Тогда над книгами горой,

Печальный друг, ты был со мной!

О, если б на вершинах гор

Я светом мог насытить взор,

Средь духов вкруг пещер носиться,

В лугах, в лучах твоих томиться,

От чада знанья облегченный,

В твоей росе возобновленный!

Увы! Не в той же ль я тюрьме?

Нора, в которой душно мне,

Где даже свет небес дневных

Тускней от стекол расписных;

Стесненный этой грудой книг,

Что точит червь, гнездясь в пыли,

Где вверх до сводов до самих

Бумаги в копоти легли,

Везде бутыли у шкапов

И инструменты по стенам,

Меж них набит старинный хлам —

И вот твой мир; вот мир каков!

Спрошу ль, зачем так сердце вдруг

Пугливо застучится в грудь?

И непонятный мне недуг

Всей жизни преграждает путь?

Взамен природы всей живой,

Куда Господь послал людей,

Живу в пыли я лишь гнилой

Звериных да людских костей.

Беги! Воспрянь! И в свет иной!

И разве эта книга вот,

Что Нострадамуса^[30] рукой

Написана, — не поведет?

Тогда познаешь ход планет,

Природою руководим,

И сила духа даст ответ,

Как дух беседует с другим.

Напрасно трезвым здесь умом

Святые знаки разъяснять.

Вы духи! Вьетесь здесь кругом;

Ответьте, коль могли вы внять!

(Открывает книгу и видит знак макрокосма^[31].)

Какую радость этот вид исторг

Из всей души покорной этим силам!

Я слышу, юный и святой восторг

Течет по нервам у меня и жилам.

Не бог ли эти знаки начертал,

Что бурю сердца укрощают,

Его отрадой наполняют,

И тайной властию начал

Природы силы вдруг пред взором обнажают?

Не бог ли я? Все ясно, наконец

В чертах я сих читать умею.

Природы творчество перед душой моею.

Теперь я понял, что сказал мудрец:

«Не мир духов нам заперт властный,

Твой смысл закрыт. — Но ты прозри,

Встань, ученик! Омой, несчастный,

Земную грудь в лучах зари!»

(Он рассматривает знак.)

Как все слилося здесь в одном,

Как все живет одно в другом!

Как вверх и вниз здесь силы неземные

Несут друг другу ведра золотые,

На крылиях перелетают,

С небес сквозь землю проникают

И все созвучьем наполняют!

Какое зрелище! Лишь зрелище, увы!

Природы силы, где же вы?

Где грудь ея? Источник жизни каждой,

К которому земля и небо льнет,

Куда всего меня влечет —

Ты всех поишь, что ж я томлюся жаждой?

(Он нетерпеливо раскрывает книгу в другом месте и видит знак духа земли.)

Совсем не так на этот знак смотрю!

Ты дух земли, ты мне роднее;

Себя я чувствую сильнее,

Я словно от вина горю;

Я мужество почуял молодое,

Сносить и скорбь, и счастие земное,

Сражаться с бурею морскою,

Под треск крушенья не слабеть душою,

Тускнеет надо мной —

Луна свой прячет свет —

Лампада меркнет!

Чадеет^[32]!

Красные лучи дрожат

Вкруг головы моей! Со сводов

Какой-то дрожью веет

И обдает меня!

Ты реешь, дух желанный, чую я:

Откройся!

Ах, как стеснилась грудь моя!

Чтоб вновь наполняться,

Все чувства волненьем томятся!

Явись! Явись! Хоть с жизнью пришлось бы расстаться!

(Он берет книгу и таинственно произносит знак духа. Красное пламя вздрагивает, и дух является в пламени.)

Дух

Кто звал меня?

Фауст

(отворачиваясь)

Ужасные черты!

Дух

Ты влек меня в сильнейшей мере,

И долго льнул к моей ты сфере,

И вот…

Фауст

Ах! нестерпим мне ты!

Дух

Ты звал, алкал под страстный лепет

Услышать мой голос и лик видеть мой;

Я тронулся твоей мольбой,

Вот я! — Какой позорный трепет,

О, полубог, тебя объял?

Где грудь, в которой мир ты целый создавал

Носил, вмещал, гордясь мечтой любовной

Возвыситься до нас, до высоты духовной?

О, где ты, Фауст! Чей зов ко мне звучал,

Которого ко мне порыв всесильный мчал?

Ты ль здесь, объят моим дыханьем,

Вдруг стал трепещущим созданьем,

Подобьем слабого червя?

Фауст

Лик огненный, смущусь ли я душою?

Я точно Фауст, и равен я с тобою.

Дух

В буре деяний, в волнах бытия

Бродящая сила,

Кружусь на просторе,

Рожденье, могила

И вечное море,

За сменой другая,

И жизнь огневая,

Основу у времени шумно сную,

Живой я покров божества создаю.

Фауст

Носящийся над бездной мировой,

Дух деятель, как родствен я с тобой!

Дух

С тем равен бываешь, кого постигаешь,

Не ты со мной!

(Исчезает.)

Фауст

(содрогаясь)

И не с тобой?

Так с кем же?

Я, образ божества!

И даже не с тобой!

(Стучат.)

Смерть! Узнаю, — мой фамулус опять —

Прощай все счастия мгновенья!

Ведь нужно ж эту мощь виденья

Сухому шатуну прогнать!

Вагнер в халате и колпаке, с лампой в руке. Фауст отворачивается.

Вагнер

Простите! Декламировали, мнилось,

По греческой трагедии вы? — Вот

Такое б мне искусство пригодилось,

Ему теперь большой почет.

Слыхал я мненье, да и всякий скажет,

Иной актер священнику укажет.

Фауст

Да, ежели священник сам актер.

Как это иногда бывает.

Вагнер

Ах! Кто сидит, вперяя в книгу взор,

И мир едва по праздникам видает,

Лишь издали, в трубу глядя глазами,

Как станет мир он убеждать словами?

Фауст

Чего в нас нет, нам не поймать, мой милый!

Не из груди оно течет,

Откуда с первобытной силой

У слушателя к сердцу льнет.

Вам век сидеть в труде бесследном,

В чужих объедках видеть прок,

Стараясь в вашем пепле бедном

Раздуть убогий огонек!

У обезьян да у ребят возбудишь

Восторг, — коль в этом вкус нашел,

А сердца льнуть ты к сердцу не принудишь,

Коль не от сердца ты исшел^[33].

Вагнер

Но дикция оратора спасенье.

Сам чувствую, отстал я, без сомненья.

Фауст

К чему при честной цели шум?

Зачем шутом с гремушкой быть?

С искусством малым здравый ум

Себя сумеет заявить.

И если подлинно есть что сказать,

Зачем мудреных слов искать?

Да, ваши речи с яркой мишурой,

Глаза лишь людям отводящей,

Бесплодны, как осеннею порой

Туманный ветр, в сухой листве шумящий!

Вагнер

О, Боже! Жизнь кратка, — меж тем,

Искусство долго в изученье.

Я при своем критическом стремленье

Пугаюсь иногда совсем.

Источники, какие и найдешь,

Чтоб приобрестъ, как трудно достается,

Полу пути, пожалуй, не пройдешь,

А бедняку и умереть придется.

Фауст

Ужель пергамент — кладезь тот священный,

Что в силах жажду навсегда залить?

Лишь из души отрадою нетленной

Возможно душу утолить.

Вагнер

Позволь! Так радостно, признаться,

В дух прошлых лет переселяться,

И видеть, что до нас писал мудрец,

И как мы далеко ушли-то, наконец.

Фауст

О! Далеко. До звезд самих!

Для нас, мой друг, чреда веков былых

Есть книга за семью печатями.

Что духом тех веков слывет,

То, в сущности, дух самых тех господ,

А в нем века должны признать мы.

Тут больше грустного, чем срама.

Посмотришь, — жаль, что не бежал давно;

Помойное ведро, чулан для хлама,

И много что событие одно, —

С прекрасной прагматической максимой,

Ни с чем в устах у кукол несравнимой!

Вагнер

Однако мир и дух-то наш познать

Ведь каждого из нас прельщает.

Фауст

Да, что зовется познавать!

Кто вещи звать их именем дерзает?

Того, кто что-нибудь да знал

И сердцу в простоте душевной дав свободу,

Свои воззрения и чувства нес народу,

Народ же изгонял всегда, да распинал.

Любезный друг, прости, давно уж ночь,

Пора расстаться позднею порою.

Вагнер

А я не спать и доле бы не прочь,

Чтоб так учено толковать с тобою.

Но завтра, ради праздника Христова^[34],

Про то и се позволь спросить мне снова.

Ученый труд давно себе усвоя.

Хоть много знаю, — знать хотел бы все я.

(Уходит.)

Фауст

Как в голове надежда не проходит,

Когда иной пустому только рад,

Рукою жадно роет клад,

А дождевых червей находит!

Как смеет речь людская здесь звучать,

Где мощный дух сказался мне тревогой?

Но, ах! Спасибо, в этот раз сказать

Я должен и тебе, бедняк убогой.

Ты спас меня в ужасный этот миг,

Как я едва с рассудком не расстался.

Так исполински образ сей возник,

Что сам себе я карликом казался.

Я образ божества, когда

Перед зерцалом правды вечной

Я мнил, в отраде бесконечной

Стряхнуть земное навсегда;

Я, выше херувимских сил

Мечтавший всюду разливаться,

И творчески с небесными равняться, —

Как тяжело я должен рассчитаться!

Ты словно гром меня сразил.

С тобою мне равняться не пристало.

Хоть сил во мне призвать тебя достало,

Но удержать тебя не стало сил.

Я был в те чудные мгновенья

В душе так мал и так высок;

Ты вновь столкнул без сожаленья

Меня в людской неверный рок.

Кто скажет мне: куда стремить желанья?

За тем порывом, иль назад?

Ах! Наши действия, равно как и страданья

Ход нашей жизни тормозят.

К высокому, что в духе обретаем,

Все чуждое помалу пристает.

Когда земного блага достигаем,

Все лучшее мечтой у нас слывет.

Святые чувства жизненных стремлений

Коснеют средь житейских треволнений.

Хотя сперва, в порыве молодом,

Мечта рвалась взлететь над сферой звездной.

Теперь ей круг очерчен небольшой,

Когда за счастьем счастье взято бездной.

Забота тотчас в сердце западает,

В нем тайные страданья порождает,

И, разрушая радость и покой,

Все маской прикрывается другой:

Дом, двор, жена и дети нас дурачут,

Вода, огонь, кинжал и яд,

Что не грозит, — пред тем дрожат,

И то, чего не потерять, — оплачут.

Богам не равен я! Глубоко в том сознаюсь;

Я равен червяку, я в прахе пресмыкаюсь.

Его, возросшего, живущего в пыли,

Стирает путника ступня с лица земли.

Не прах ли, что с высоких стен

Здесь грудь стесняет мне до боли,

Что здесь гнетет меня как тлен

В жилище копоти и моли?

Найду ли здесь, чего искал,

Хоть в тысячах бы книг я убеждался,

Что человек всегда страдал,

Что изредка счастливец выдавался? —

Что скалишься так, череп ты пустой?

Что мозг твой, как и мой, добыча тленья,

Что дня искал ты в темноте густой,

И, алча правды, знал лишь заблужденья!

Вы инструменты, кубы горбачи,

Колеса, гребни на смех, знать, вы были?

Стоя у врат, я видел в вас ключи,

Бородки ваши ничего не вскрыли. —

Таинственна средь бела дня,

Природа не дает покров свой снять руками,

И то, чего она не вскроет для меня,

Винтами выдавить нельзя да рычагами.

Ты, старый хлам, мной сбережен ты весь,

Ты послужил отцу, но мне не мог годиться.

Ты, старый свиток, ты коптишься здесь,

С тех пор, как на столе лампада тут дымится.

Не лучше ль было б мне всю эту дрянь прожить,

И не потеть всю жизнь над малым, что имеешь,

Что мог ты от отца в наследство получить,

Приобрети, — и им ты овладеешь.

Нас давит то, чего нельзя употребить,

Лишь в том, что создал миг, ты пользу возымеешь.

Но отчего мой взор к той точке прилепился?

Ужель тот пузырек для глаз моих магнит?

Зачем весь мир вокруг внезапно озарился,

Как в час, когда луной полночной лес залит?

Привет тебе, о, склянка дорогая!

Благоговейно чту тебя, снимая.

В тебе дивлюсь людскому я уму,

Ты усыпительница мук несносных,

Ты выжимок всех соков смертоносных,

Иди служить владельцу своему!

Тебя я вижу — и слабей страданья.

Тебя беру — и никнут все желанья,

Отлив волны духовной настает.

Меня влечет морская вдаль пучина,

У ног моих зеркальная равнина,

На новый берег новый день зовет.

Я огненную вижу колесницу

Сходящую! И я готов душой

Перелететь эфирную границу

К деяньям чистым сферы неземной.

И это счастье жизни богоравной,

Недавний червь, ты мог бы заслужить?

Лишь к солнцу, милому недавно,

Дерзни ты спину обратить!

Отважься только в те врата ворваться,

Которых всяк бежит невольно сам.

Пора тому на деле оправдаться,

Что сильный не уступит божествам.

Не трепетать пред мрачной той пещерой,

Куда мечта на казнь себя ведет,

В тот переход пуститься с верой,

Где целый ад пред устьем тесным ждет,

На шаг такой с улыбкою решиться,

Хотя б затем пришлось в ничто разлиться.

Теперь сойди, хрустальная ты чара,

Из своего старинного футляра,

Тебя я много лет позабывал!

Пиры отцов ты обходила,

Гостей угрюмых веселила,

Когда тебя один другому подавал.

Изображений хитрых блеск и свет

И пьющих долг их объяснять стихами

И пить до дна, не отольнув устами, —

Все в память мне с пирушек юных лет;

Теперь тебя не передам соседу,

И в честь твою не рассмешу беседу;

Вот этот темный сок, который лью

Теперь в тебя, мгновенно охмеляет.

Кто сам готовил — избирает,

Чего душа в последний раз алкает,

Его в честь утра праздничного пью!

(Подносит чашу к устами. Звон колоколов и хоровое пение.^[35])

Хор ангелов

Христос воскресе!

Радость свободного

От первородного

Греха народного

Миру дадеся^[36]!

Фауст

Что так жужжит, какой веселый звон

От уст моих вдруг чару отрывает?

Иль гул колоколов со всех сторон

О светлом празднике вещает?

Иль та же песнь, что пел ночной порой

Хор ангелов над сенью гробовой,

Союз нам новый обещает?

Хор женщин

Благоухания

Мы ему лили,

Полны рыдания,

Здесь положили,

В плат из холста мы

Его облекли.

Ах! Но Христа мы

Здесь не нашли.

Хор ангелов

Христос воскресе!

Блажен тот преданный,

Кому изведанный

И заповеданный

Искус дадеся!

Фауст

Зачем юдольного жильца

Искать вам здесь, святые звуки?

Звучите там, где нежные сердца,

Я слышу весть, но с верой я в разлуке;

Кто верит, жаждет чуда до конца.

Мой дух лететь в те сферы не дерзает,

Откуда слышен ваш привет;

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

25

«Посвящение» написано октавами — восьмистрочными строфами, распространенными в итальянской поэзии и впервые перенесенными Гете в немецкий язык.

26

Ко времени написания «Посвящения» (24 июня 1797 г.) скончались многие из слушателей первых сцен «Фауста».

27

«Пролог на небе» построен по принципу Книги Иова («Ветхий Завет»), где дьявол получает позволение Творца вселенной искусить Иова.

28

В образе змеи, согласно библейскому преданию, сатана искушал праматерь Еву.

29

Быванье (устар.) — существование, жизнь.

30

Нострадамус (1503–1566) — французский фармацевт и алхимик, знаменитый своими пророчествами, лейб-медик французского короля Карла IX.

31

Макрокосм (микрокосмос) — в античной философии понимание человека как вселенной (макрокосм) в миниатюре. Эта теория послужила основой для многих учений средневековых мистиков.

32

Чадит.

33

Исшел — исходил, происходил, шел (слово «исшел» часто употребляется в Библии).

34

Праздник Воскресения Христова.

35

Церковные песнопения и звон колоколов доносятся, по-видимому, из ближайшего храма, где совершается пасхальное богослужение.

36

Дадеся (устар.) — дается.