Сказки темной Руси

Инна Ивановна Фидянина, 2023

Гуляли, значит, по матушке Руси три статных молодца, три брата Доброслова. И добрых слов у них было немерено: кому здравия пожелают, кому советом помогут, а кому и утешением. Младший брат Доброслов был хорош со всех сторон, потому как слово вещее знал. И слово это – бу… ба… бе… Ах, впрочем, неважно! Что толку нам с вещего слова? Морды свои лживые словесами не отбелим, только больше грехов на душу навесим, да и те не взвесим.Средний брат Доброслов был пригож со всех сторон, потому как байки светлые знал. Вот вы слыхали байки светлые, нет? И я не слыхала, я всё про нежить да нечистую силу байки баю. А он про Ярило да про прочие светила сказы сказывает, вот поэтому его душа птахой и порхает.Старший же брат Доброслов – горбун. А всё от поклонов уважительных: кланяется он низёхонько, извиняется скорехонько да головушкой об сыру землю бум-бум-бум! Ну как тут ни скрючиться да ни скукожиться?Вот так и ходили три Доброслова по земле Русской, пыль словесную поднимая....

Карачун и дед Мороз

Эх ты, горе Егорка,

ждёт тебя конторка,

но ты туда не ходи —

Новый год впереди.

Где-то там на севере непролазном, в царстве пурги, метелей и буранов: в тех местах, где ты никогда не был, и где тебе никогда не бывать, под толщей больших снегов да под корой толстых льдов есть глубокие-глубокие ледяные пещеры. В этих пещерах так холодно и безжизненно, что если бы полярный медведь случайно провалился вниз, то тут же бы превратился в ледышку. Но никому нет ходу в те пещеры заветные. И даже ветер внутри них так тоскливо гудит, что сама Скука-плакса давным-давно покинула те зловещие места, оставив в ледяных залах лишь свои слёзы: огромные, круглые ледяные шары. Заледенев, ее слезы стали обладать невиданной волшебной силой и светиться изнутри недобрым сине-красным светом.

Глядя на них, могло показаться, что это огонь. Вот к этому-то огню и потянулись погреться души замёрзших в снегах людей. Но чем больше они грелись у леденящих душу шаров, тем больше усыхали и черствели.

И в тот самый миг, когда души уже хотели сдохнуть от тоски, и навсегда перейти в Навь — в мир абсолютной смерти, шары-слёзы вдруг потухли, и из них побежали струйки голубого света, которые вырывались наружу и позёмкой катились по снежной глади. Небывалую голубую поземку почуяли Медведи-бураны и Волки-метели, они бегом побежали в глубокие ледяные пещеры, и увидели там засыпающих вечным сном души замёрзших в снегах людей. И решили Волки-метели и Медведи-бураны усыпить их ещё быстрее — отправить в Навь навсегда, стали они окутывать несчастных метелями да буранами, и напевать:

Баю-баюшки, усните во льду,

баю-баюшки, мы принесем вам еду:

шишек еловых, орехов медовых

и шубки теплы от ветров,

да подарим побольше грехов!

Услыхал бог стужи Карачун, какую забаву нашли себе его верные слуги, усмехнулся ехидно, оторвал свой зад с ясна Месяца и полетел на звуки колыбельной. Летит грозный и неумолимый северный бог в белой шубе на босу ногу, потряхивает седыми лохмами волос, большущей бородой, громыхает громами небесными, сверкает ярким северным сиянием. Прилетел и заглядывает внутрь пещер. Увидал горстями лежащие волшебные шары-слёзы и решил остаться там навсегда, ведь зло злом питается, а волшебство — волшебством.

Щелкнул пальцами бог Карачун и его слуги-проказники угомонились: отправились шалить в деревнях да городищах. Улетели Медведи-бураны и Волки-метели окутывать холодными ветрами людские жилища, пеших, конных.

А Карачун дыхнул своим зловонным дыханием на подурневшие души замёрзших в снегах людей, те и ожили. Ну, а как ожили, рассыпались в вечных благодарностях, и остались служить своему спасителю верой и правдой на веки вечные. И нарёк их Карачун Душами-душегубами. Служба же их была простая: ежели заприметят замерзающего человека в чистом поле или в лесу дремучем, то обязательно снежком его укроют и колыбельную споют, ту что им Волки-метели и Медведи-бураны пели:

Баю-баюшки, усни на снегу,

баю-баюшки, мы принесем тебе еду:

шишек еловых, орехов медовых

и шубку тёплу от ветров,

да подарим побольше грехов!

Замерзал человек, а Души-душегубы его душу себе забирали: добро из неё высасывали, зло в утробу вдыхали и уже дальше вместе летели — новых путников до смерти в снегу усыплять. Росла эта невидимая армия день ото дня, чего-то большего просила: жужжала в уши своему хозяину Карачуну. А о чём жужжала, слушай далее.

Так они все и жили: ясен Месяц вздыхал облегчённо, а пещеры Карачуновы злобой лютой наливались. Бог Карачун иногда вылезал из жилища своего нового, ковылял по матушке Земле, порядки свои наводил: ударит палицей ледяной оземь — нагрянут морозы злющие, лёд в озерах заскрипит, воздух сломается так, что аж птица на лету замертво падает.

Но самое любимое его занятие было — дни укорачивать, а ночи удлинять. Как закинет он Природу-угоду свою ледяную палицу, так дни сами по себе укорачиваться начинают: делаются всё серее и короче, а ночи всё длиннее и морознее. Сам Карачун тоже старается: ясен Месяц рукавом прикрывает, светить ему не даёт. А к декабрю такую темень нагонит, что только-только полдня пройдёт, уже темнеет, волки в лесу выть начинают: на простолюдинов страхи нагоняют — Карачуна забавляют.

Вот в этом-то «волчьем месяце» декабре Карачун и устраивал себе праздник: носился по белому свету, дышал в окна своим зловонным дыханием, покрывая их белой изморосью — ничего сквозь них не видать!

Волки-метели тоже на радостях озоруют: завалят первым зимним снежком дома по самые крыши и смотрят, как дурак мужик из хаты своей выбирается, лопатой сугробы ворошит, чертей поминает. Весело Карачуновой свите, хохочут!

И Медведи-бураны от своих братцев названных Волков-метелей не отстают, по их хотению и зима длится: как повернется в день «солнцеворота» их родной братец бурый медведь в своей берлоге на другой бок, так и зиме полпути пройти осталось.

Тогда-то и приходит «последняя праздничная ночь» Карачуна: двадцать второе декабря — самая длинная и холодная ночь в году, пора всевластия тьмы, время зимнего безмолвия, когда врата между Явью и Навью широко распахнуты, и явьё беспрепятственно заглядывает в Навь. Что там в мире мёртвых разглядывает бог Карачун в эту ночь? Одному ему и известно.

Но слышишь, как трещат морозы на улице? Это значит, что пришло «зимнее солнцестояние» — начало нового года, когда дни перестают укорачиваться, а ночь удлиняться. Вот-вот придёт власть деда Мороза. Он выйдет из своего золотого терема, застучит по земле огромным серебряным посохом и прогонит Карачуна на севера непролазные, в те пещеры заветные.

Зашагает по матушке Земле дед Мороз, а борода у него из инея, волосы скатным жемчугом переливаются, на голове красная меховая шапка, из-под красной шубы шёлковая рубаха проглядывает, на ногах сапожки сафьяновые всеми цветами радуги переливаются. Постучит дедушка Мороз своим посохом по свежему насту, и от стука его побежит, поскачет мелкая изморось тебе на потеху!

Дед Мороз не любит тех, кто жалуется на стужу, а веселого и здорового крепыша одарит бодростью духа и жарким румянцем. А ещё он покрывает стекла в домах узорами, леденит гладь озер и рек, чтобы можно было по ним кататься, замораживает снежные горки, снеговиков, и радует детей подарками да нарядными зимними праздниками.

В подчинении у деда Мороза: Морозы-трескуны, которые летом спят и просыпаются с первыми снежинками. Морозы топают по полям, дуют в кулаки, нагоняя стужу и свирепый ветер своим ледяным дыханием. А как пятками топнут, так промерзлая земля и стволы деревьев начинают потрескивать. Мужик тогда радуется и говорит: «Мороз трещит!»

А чему радуется? Непонятно. Дюже не по нутру пришелся Карачуну такой расклад вещей, особенно теперь, когда он слез с ясна Месяца да уселся на волшебные шары-слёзы. И задумал злой бог неладное!

В ту пору как раз наступала очередная «последняя ночь Карачуна» двадцать второе декабря. А завтра с утра должен был прийти дед Мороз и прогнать его с Земли-матери вглубь пещер. Но не в этот раз!

— Власть есть власть, а с власти не слазь! — решил злыдень и приступил к магическому ритуалу.

Ох и тяжко Карачуну пришлось: каждый волшебный шар закидывал он на свой горб и выкатывал на поверхность. А Медведи-бураны кликнули братцев медведей на подмогу, и те раскатали шары-слёзы по всему белому свету: полярные медведи — по северным широтам, а чёрно-бурые — по южным.

Волки-метели тоже старались, они нагнали лис, волков и песцов, которых заставили карябать шары когтями. Без устали песьи стаи драли круглый лёд!

И вдруг из каждого шара посыпались искры, но не огненные, а ледяные. И заполонили эти холодные белые искры всю землю от края до края. И начала мать сыра Земля замерзать: вся, от севера до юга, пока не замёрзла совсем, превратившись в огромную корку льда.

А когда разгоряченное Солнце красное поднялось с утра над землёй, то белые ледяные искры устремились вверх, полетели в самое пекло и прибили огненный жар. Покатилось Солнышко в ужасе колесом, отдавая свой последний свет земле Матери.

Эх, не понравился такой расклад зловещему Карачуну! Осмотрел он всё кругом десять раз. Доволен остался. Но тут скучно ему стало во льдах бродить, ледяной палицей по чём попало бить, поперся он обратно на ясен Месяц — качаться да песни дурные горланить:

Жизнь — это марево,

бери её и умаривай,

а как замаринуешь,

так и дальше забалуешь!

Проснулся, значит, двадцать третьего декабря дед Мороз в своём золотом тереме, льдами не скованном, не окованном; разогнал своих помощников белок и зайчат по делам домашним, и вышел из терема, чтобы Карачуна прогнать да порядки свои в миру навести.

Глядь, а Карачуна нигде нет и мир другой стоит: ни веселый, ни смурной, а ледяной и печальный, Тоска-плакса над ним плачет, слёзы свои роняет, и превращаются её слёзы шары волшебные, перекатываясь по свету: дзинь-дзинь-дзинь!

И кругом ледяные леса, ледяные дома, ледяные люди и ледяные звери застыли каждый в своей последней позе. Над застывшими в статуях людьми, летают Души-душегубы, хотят выудить человеческий дух из ледяных фигур, но не могут — уж больно толстая корка льда, покрывающая тело. Хихикает с ясна Месяца Карачун, глядя на беспомощные попытки Душ-душегубов, уж он то точно знает: нельзя людским душам в несметные полчища собираться — они добреть начнут, друг друга уму разуму учить станут.

Стоит дед Мороз посреди этого убожища, рассматривает, как по глади льда ледяные искры позёмкой лёгкой ползут, к нему за пазуху заползают, душу вечную щекочут. Рассмеялся старик, тук-тук посохом по людям, а они звенят. Ещё пуще развеселило это дедушку из ума выжившего. И побрел он по звонкому льду: тук-тук, тук-тук, а в ответ дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Весело! Хохочет.

Так и потянулись дни мелким пёхом: бродит дед Мороз, тукает по всему, что под посох попадётся и напевает:

Дзень-дзень, бередень,

бери, бери, бери день

и мотай на кулак:

вот так, вот так!

Солнце красное смотреть на это устало свысока. Уж оно и так и этак вертится — пускает и пускает свои слабые лучи то на землю, то в деда Мороза, но всё зря: ни лёд не растопить, ни деда расшевелить! Наконец, догадалось Солнышко, что деда растормошить сможет лишь его внучка Снегурочка.

А внучка Снегурочка в отдельном тереме жила, своей незатейливой молодой жизнью, подальше от отчей опеки родного дедушки. Конечно, у неё был свой волшебный мир и своё зверьё в услужении, которых никоим образом не задело колдовство Карачуна. Снегурушка была доброй девушкой, но нелюдимой. Дед много раз пытался выдать ее замуж за смерда перехожего да пригожего, но всё зря. Не приживалась она ни в деревне, ни в городе. Поэтому, веселила девка вечная сама себя как могла: каждый день она наряжала ёлки-ели да песни пела:

Плакала Снегурочка

горькими слезами,

думала всю жизнь ей

тёмными лесами

жить-поживать

да добро не наживать:

со зверьём лесным целоваться,

с медведями злыми обниматься

во терему высоком

на севере глубоком.

А её звери ей подпевали:

Ты пожди, царевна, пожди,

до тебя доходят дожди,

тебя сладко греют снега,

и песню споёт пурга.

Приедет к тебе разлюбезный,

полем прискачет и лесом,

в терем высокий войдёт

да с собой далеко увезёт,

привезёт в родную деревню,

познакомит с бабами, с селью,

в работу впряжет, пойдешь:

пашня, посев и рожь!

Чего же ты плачешь, дивчина,

жизнь на миру — кручина?

А в лесу одиноко, но праздно.

Тогда плюнь и устраивай праздник.

После этой строчки Снегурочка всегда улыбалась и кликала всех-всех своих подданных:

Белки, лисицы и волки,

подбегайте-ка к нашей ёлке

и выстраивайтесь в хоровод,

ведь в лесу только жизнь и живёт!

Прибегало зверьё из её подворья и водило вокруг наряженных ёлок хороводы. И так каждый день изо дня в день. Так всё это опостылело Солнцу красному, что оно давно плюнуло во двор Снегурушки и старалось лишний раз о её высок частокол лучи свои не чесать. Но сегодня пришлось: запустило Солнышко один лучик в сердце девичье. Ёкнуло сердечко у Снегурочки, забеспокоилась она о дедушке любимом, подумала: «Где старый хрыч, что с ним, проснулся ли, иль спит непробудно? А ведь скоро Новый год!»

— Тебе каждый день «скоро Новый год»! Февраль на дворе, — буркнуло Солнце и беспомощно заморгало.

Ахнула Снегурушка, бросилась-кинулась в дедов терем, а тот пуст: зверьё по хозяйству хлопочет, новогодние подарки упаковывает — до небес уже куча подарочная достала, но деда то нигде нет. Внучка во двор! И там его нет.

— Делать нечего, надо в мир идти, деда родного из сугробов вытаскивать! — сказала Снегурочка, взмахнула рукавами-крыльями, оторвалась от земли и полетела. Летит, деда родного везде выглядывает.

А мир совсем плохой стоит: ни веселый, ни смурной, а весь льдом покрытый: ледяные леса, ледяные дома, ледяные люди и ледяные звери застыли каждый в своей последней позе. Над застывшими в статуях людьми, летают Души-душегубы, хотят выудить человеческий дух из ледяных фигур, но не могут. И по льду ледяные искры позёмкой лёгкой ползут. Увидела девка с высоты своего деда её живым и здоровым, ходит он меж льдов, озорует: стучит посохом по глыбам-людям, а они звенят: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Весело старику.

Нахмурилась внучка, рассердилась даже, подлетела она к своему деду безумному, схватила его за грудки, подняла над землёй, и потрясла пару раз. Высыпались из вечной души деда ледяные волшебные искры, разлетелись в разные стороны и померкли.

Посмотрел дед Мороз на мирозданье удивленным взглядом, ойкнул, крякнул и понял в чём дело. Ну как понял, Солнце красное выпустило свой луч деду в ухо и рассказало ему все подробности приключившегося горя до мелочей. Не стал дед Мороз на ледяную поверхность опускаться, туда где колдовские искры гуляют, и внучке не велел. Полетели они низёхонько над землей и своими волшебными посохами по шарам-слезам стучали, те в воду солёную превращались, в моря текли. Моря оттаивали — океаны бурлили, а океаны лед ломали, оживали, радовались. Когда все шары исчезли, дед Мороз и Снегурочка ступили ногами на гладкий лед и пошли до всего живого и неживого дотрагиваться! Ожил мир, растаял лёд: животина побежала, человек пошёл. Дед Мороз вытащил палицу Карачуна из Природы-угоды и дни на прибыль пошли, а ночи на уменьшение. Зима стала снежной, мягкой, доброй-предоброй, как бабушка твоя родная.

Люди в этот год в феврале Новый год отметили. Ай и ладно! С этих пор так и отмечают Новый год два раза в год: по восточному календарю и про западному. А в чём различие этих календарей — никто не знает: один на другой накладывается — уж больно мудрено получается.

А Скука-плакса поднялась с земли и на ясен Месяц полетела — морить Карачуна своими песнями заунывными:

Спи, мой бог, укрою снежным пледом я тебя,

Плакса спрячет, Скука у тебя одна.

Звёзды освещают Месяц-добродей,

Медведь, Волк, уберегут от злых людей.

Спи, сынок, ты тихо-тихо, на луну

как вернусь, я снега принесу,

и весёлую, весёлую пургу!

Моя крошка, не твоя это беда,

что весь мир давно сошёл с ума,

лишь медведи черные в бору

роют себе зимнюю нору.

Засыпал Карачун, сидя на ясном Месяце. А Снегурочка выдохнула с облегчением и поклялась деду Морозу свои песни печальные да хороводы тягучие забыть, и кинуться-броситься ему в помощь — подарки детям разносить.

Вот и сказке КОНЕЦ. Все зажили своей прежней жизнью: людям — людево, зверям — зверево, деду Морозу — морозы-трескуны, Снегурочке — жениха хорошего, а Карачуну… Ай, тот так и продолжает с ясна Месяца к Земле-матери нырять: дни укорачивать, ночи удлинять, и в декабре праздник себе устраивать с Волками-метелями, Медведями-буранами да с Душами-душегубами.

А ты на празднике гуляй, Егорка,

но помни, ждёт тебя конторка:

лишнего не ешь, не пей

и по Снегурке не вздыхай, не жалей!

Карачун — грозный подземный бог, повелевающий морозами. Его слуги: медведи-бураны, волки-метели и души замерзших людей. Ночь Карачуна совпадает с зимним солнцеворотом 22 декабря, когда дни перестают укорачиваться, а ночь не удлиняется. Карочун — самая длинная ночь, пора всевластия тьмы, когда врата меж Явью и Навью распахнуты и навье беспрепятственно заглядывает В Явь. В ночь Карочуна, Навьи боги, духи и души предков приходят в Явь, чтобы навестить своих потомков. Трещит мороз на улице — это Карачун стучит ледяной палицей по спящим деревьям: в белой шубе, босой, потряхивая белыми лохмами, тряся сивой большущей бородой. Ударит дубиною в пень — звенят злющие морозы, а воздух трещит и ломается. Царствует дед Карочун, укорачивает дни и сыпет, сыпет снег, да напускает лютые морозы.

Дед Мороз — добрый повелитель зимних холодов, старик с длинной седой бородою. Зимой ходит он по полям и улицам и стучит: от его стука начинаются трескучие морозы и сковываются реки льдами. С ноября по март Морозко такой мощи набирается, что даже солнце перед ним робеет! Мароссы (трескуны) — злые духи в подчинении у Мороза. Летом они спят, но падают на землю зимою с первыми снежинками. Мароссы бегают по полям, по лесам и дуют в кулаки, нагоняя стужу и свирепый ветер своим ледяным дыханием. Пятки их заставляют промерзлую землю и стволы заледенелых деревьев потрескивать, потому и говорят люди, мол, «мороз трещит». В знак почитания Мороза частенько зимой воздвигали его «идолов» — всем известных Снеговиков.