Жизнь и смерть в «Дакоте»

Инна Быкова, 2020

Конец 70-х годов: Джон Леннон (1940-1980), легендарный основатель «Битлз», живет с женой Йоко Оно и сыном Шоном на седьмом этаже фешенебельного здания «Дакота» в Нью-Йорке. Какую диету он соблюдает? Что он думает о длине и форме носов? Как сложились его отношения к американскому идолу Элвису Пресли? Как он относится к Иисусу Христу? Кто угрожает ему и почему он решает ничего не предпринимать, чтобы избежать «современного вида распятия» (выражение Леннона) вечером 8 декабря 1980? Роман, написанный в форме внутреннего монолога главного героя, предлагает новую интерпретацию событий последних месяцев жизни Леннона.

Gimme Some Truth

John Lennon

Слишком много есть в каждом из нас

Неизвестных, играющих сил…

Александр Блок

…воображение есть один из путей прорыва из этого мира в мир иной.

Николай Бердяев

Я сидел в моей любимой позе на широком подоконнике, слегка согнув колени и прислонившись левым (еще целым) плечом к оконной раме, и смотрел на Центральный Парк внизу. Там, внизу, бегали машины с зажженными фарами, люди делали вечерние покупки, целовались неоперившиеся парочки, подмигивали разноцветные огни большого города, призывая пить кока-колу и есть оладьи фирмы «Пилсбэри», откуда-то доносились полицейские сирены, но все это было далеко. Я знал по опыту, что кока-колу лучше всего пить с виски, а оладьи все равно с детства терпеть не мог. Каждый день одно и то же. Тоска, в общем-то! Только в полицейских сиренах, к которым я тоже уже давно привык, слышалось нечто необычное: то ли предупреждение, то ли обещание. Завывание зазывания или позывные с того света. Наверное, кого-то убили, и полицейские спешили на место преступления, чтобы преступника настигло наказание. Как знать: может, когда-нибудь они будут нестись к «Дакоте»…

У стены мерцал голубой экран. Звук, как всегда, был выключен. Главное, все видеть своими глазами — тогда можно составить свое собственное, непредвзятое мнение об увиденном. Комментарии журналистов только мешают, только отвлекают от процесса осмысления событий дня. Седьмой этаж «Дакоты» — седьмое небо. Над нашей крышей вьются только птички небесные да ангелы, если они вообще существуют и если их по какой-либо причине послал к нам Иисус. Да и вообще, верхний этаж «Дакоты» — вершина мира, потому что здесь живем я и Йоко. Мимо окна кто-то пронесся — наверное, птица, не успел рассмотреть.

Я повернулся к телевизору. Что сейчас промелькнуло на экране? Знакомое по газетным фотографиям лицо: панк из далекого Лондона. Лондон… Но если подумать, то Лондон совсем не так уж далек. Какие-то семь часов перелета — и ты уже там, на родине! Как много в этом звуке… Но мы подождем. Мы туда не торопимся. Туда торопиться не стоит. Они только и ждут, чтобы разразиться фанфарами: «Битл Джон вернулся домой! Воссоединение великолепной четверки на носу! Пол обнимает Джона!» Пропади оно все! Тьма кромешная и скрежет зубовный…

Нет уж, нам все это совершенно не нужно. Или, скажем так, это может подождать. Только в самом крайнем случае я бы согласился поучаствовать в таком фарсе. Только в самом-самом крайнем. Точка. Идем дальше, а вернее, вернемся к этому бледному личику лондонского панка. Интересно все-таки, что он там натворил? Судя по следующим кадрам, кого-то зарезал. Как у Достоевского в «Идиоте», или совсем не как у Достоевского. Факт в том, что некая блондинка отправилась в мир иной. Вот ее опять показали… Включить звук?

Я привстал было, но потом сразу вернулся в прежнюю позицию.

Нет, не стоит — интеллигентный зритель должен быть в состоянии самостоятельно во всем разобраться, безо всяких навязанных ему чужих разъяснений и интерпретаций. Так что же ты, панк несчастный, натворил? Постой, постой… А ведь мы, кажется, даже встречались с этой самой блондинкой… Такая уже затасканная, несмотря на юный возраст, голос хрипловатый с визгливыми интонациями. Затянута в черную кожу. Да, я припоминаю.

Я пересел на кровать и стал гипнотизировать телевизор. Вот опять показали его. Всплыло имя: Сид Вишес. Он заслонился от камеры локтем в черной коже и вообще от всего света. Жить ему, по всей видимости, осталось недолго. Про таких говорят: не жилец. От всей его нескладной, долговязой фигуры исходила такая бездонная безнадежность, что зритель почувствовал позыв переключить на другую программу — только бы избавиться от этой взывающей из самой преисподней безысходности! Но камера уже метнулась в сторону, щадя нервы своей аудитории. Так-то оно лучше для увеличения квоты, или как оно там все официально называется. Нужно просто показывать мелькание лиц и декораций, ни на чем подолгу не задерживаясь, и при этом нести околесицу, фонтанировать без передышки — и уже твоему каналу обеспечен успех.

Но ее я и впрямь встретил как-то раз. Это было, скорее всего, в первый год после переезда в Нью-Йорк. Я думаю, Йоко была осведомлена, что я решил познакомиться с Большим Яблоком поближе. Кстати, она ничего не имела против — сама она занималась возобновлением старых знакомств. Так что все было в полном порядке. Железно. Я снял в центре квартирку и развлекался, когда становилось скучновато играть образцового мужа, лидера молодежной революции и музыкального мэтра. Как-то раз я заказал по телефону девку, попросил прислать молоденькую. Вот она и пришла — между прочим, с опозданием на полтора часа. Ввалилась в квартиру с глупым смешком, налетев на вешалку. Я сразу учуял, в чем дело. Ее сумка была полна пакетиков с наркотиками и презервативами. Сама она уже накокаинилась. Я подумал: почему бы нет — и нюхнул тоже. Сначала все было нормально (я наверху, потом она), но, когда я сделал паузу, на нее напала охота поговорить. Я в принципе ничего против разговоров не имею. Даже наоборот, я люблю поговорить, пообщаться с людьми. Но есть определенный тип, который меня страшно раздражает: истеричные дуры, кретины с надрывчиком, назойливые болтуны и кликуши всех мастей. Вот Нэнси (даже ее имя выудил в памяти!) и была из этой партии.

После пяти минут я сказал:

«Заткнись, пора опять заняться делом…»

Но дуреха трещала без перерыва:

“Do you know Jerry and Johnny from The New York Dolls? Because if you don’t, you don’t know anyone worthwhile in New York… If you want, I could bring you there… They are simply the best of the atom age, you know… Not like any other group… They are real, very much real… And they do things, a lot of fun, really, but they are not simple junkies, they are simply the best, you′ll like them… I can make the connection… A lot of fun, really…”

Я начал сердиться:

«Закрой хлеборезку, дура! А то папа рассердится и всыплет тебе как следует».

Но ее было не остановить — из нее так и сыпался словесный мусор. Короче, она мне так испортила настроение, что я дома поцапался с мамой и вообще… Вот после этого-то эпизода у меня начисто пропала охота слушать «Нью-Йорк Доллс». Кстати, они вроде бы были недурны как рок-группа, но героин их погубил. «Искусство требует жертв» — старая истина бьет с новой силой.

И с этим Сидом тоже вышел глупый трюк! То, что он зарезал Нэнси, которую мне что-то не особенно жаль, в «Челси», только добавит известности этому отелю. Мы там тоже как-то остановились с мамой, но пробыли меньше недели — слава его, связанная для меня прежде всего с Диланом Томасом, уже отошла в прошлое, а сидеть в обшарпанном здании с осыпающейся штукатуркой — удовольствие ниже среднего. Теперь, после всей этой карусели, его начнут реставрировать, и он опять станет модным. Убийство, кроме того, что оно само по себе скверное грязное дело (ведь человек и так и так смертен), связано с неоправданной потерей энергии — ведь речь идет о совершенно ненужных движениях, а как мы знаем, каждое движение означает затрату энергии. Для восполнения энергии в этом проклятом материальном мире приходится есть. Есть и есть… От еды, этого бессмысленного акта набивания желудка более или менее вредными чужеродными субстанциями, можно набрать вес и превратиться в такое вот жирное чудовище, как наш обожаемый Элвис в конце жизни. Подумать только: впасть в такое состояние, когда в дверь нужно входить боком! По-моему, пугающее представление. Есть нужно только для того, чтобы как раз поддержать искру жизни в твоем теле и быть в состоянии мыслить. И ни одной калории больше! Йоги правы. Точка.

Как мне все это осточертело!

Кстати, насчет еды: нужно будет посмотреть на кухне, есть ли еще рисовые вафли. Только бы не забыть, только бы не забыть!

Но мы отвлеклись — доктор О′Буги все время сворачивает в сторону.

«Челси-Отель» — мы там с мамой когда-то останавливались. Так, ничего особенного, если не считать, что там жили Дилан Томас и наш Боб, тоже Дилан, только в обратном порядке — Дилан наоборот. Дилан — плотник, почти как в Евангелии. Изменив имя, человек меняет свою судьбу. А нам даже не пришлось менять имена, тут мы сходимся с Элвисом. Один евангелист, один апостол и два короля не могли не выиграть партии! Это был просто вопрос времени, когда мы выиграем, когда прорвемся наверх. Я всегда чувствовал, просто-напросто знал, что я рожден для чего-то большего, чем сидеть в каком-нибудь пыльном ливерпульском офисе, плевать в телефонную трубку и давить мух.

«I —

I found out…»

Я и впрямь кое-что обнаружил в процессе жизни. Например, что некоторые помешаны на смерти. Они… да впрочем, к чему эти оговорки, этот эзоповский язык, на котором только рабам и стоит говорить! Речь идет, собственно, о нашем обожаемом короле рок-н-ролла, да-да, об Элвисе Пресли. Кто бы мог подумать, что он время от времени забирается по ночам в морг и наслаждается созерцанием трупов! Ночью, когда, казалось бы, все зовет к радостям жизни, Элвис безжалостно тащит за собой очередную подружку в этот безрадостный, потому что немой, театр смерти. „She said, she said…“ Его, видите ли, интересуют проблемы бальзамирования и гримирования мертвецов. «Как остаться красивым после смерти? Советы будущим покойникам» — вполне возможно, скоро выйдет в свет и такая вот брошюрка. Ведь в нашем абсурдном мире все возможно. Держу пари: Элвис и иже с ним первыми бы набросились на это, проглотили и потом долго бы переваривали — благо, что и лбы, и желудки у них из жести. Не удивительно, что у него, как слышно, были проблемы с пищеварением. Да при такой всеядности ничего другого и быть не могло! Нет чтобы взять пример с умных людей! Хотя бы с меня и Йоко! Мы не шатаемся по мертвецким и не читаем всякую макулатуру. Правда, у Йоко есть ее собственная египетская мумия. Но это предмет культа, а совсем не ординарный труп; это скорее эзотерический объект. Совсем другая категория! Во всяком случае, мумию нельзя приравнять к трупу вчерашнего самоубийцы или застреленного конкуренцией или полицией мафиози. Да и вообще, книжки вперемежку с оружием — вот тебе и весь Элвис!

А ведь как хорошо он начинал! Когда я в первый раз услышал „Heartbreak Hotel“ (опять отель!), весь мир для меня перевернулся. Его голос возвестил новую эру. В тот момент я понял, что буду рок-звездой, а не благородным разбойником, как мечтал в детстве. Впрочем, если вдуматься, это почти одно и то же. Если бы мне не удалось пробиться наверх как музыканту, я стал бы преступником высшей категории, каким-нибудь супервором в законе, вождем самой страшной шайки, современным Робин Гудом, от одного имени которого все короли и богачи бледнели бы от страха. Но я вовремя стал известным. Мне, да и всему миру, повезло. Я бы прорвался так или иначе. Вообще, могу без ложной скромности сказать: талантом я не обделен.

К слову, о талантах — вернемся опять к Элвису. Не перестаю удивляться, что ему нравились „Monty Pythons“, ведь их юмор рассчитан на определенный интеллектуальный уровень. Бедняга! Кто опускается в умственном отношении, тот плохо кончает. У кого мысль заедает, тот не в состоянии разобраться, что к чему, и в результате идет ко дну, частенько даже не замечая этого.

Как-то по телевизору показали «Элвис в концерте». Публику попросили высказать свое мнение о звезде. Так вот, каждый второй твердил о том, что Элвис, мол, красив, прекрасен, сногсшибателен и тэ дэ. Но поймите вы, дорогие мои: красота не освобождает от нашего общего долга как homo sapiens думать, думать и думать! Так завещает великий Леннон!

Кстати, было бы неплохо включить такую фразу в мое завещание.

Но это еще успеется. Далее: о красоте. Красота — это не оправдание. И она не уникальна. Сегодня косметическая хирургия делает чудеса: каждый может стать красивым. Я и Йоко встретили у доктора Янова жену одного пластического хирурга. Она нам таких историй понарассказала — мы только ахали. Практически любое лицо можно перекроить и сделать из тебя Мону Лизу за какие-нибудь пять часов скальпельной работы. Даже если предположить, что она кое-что приукрасила, все равно картина получается весьма впечатляющая. Одним прекрасным утром наш Элвис посмотрел на себя в зеркало и решил, что ему не нравится его нос. И он решил его перекроить. Сказано — сделано. И вот сидит наш король в своем доме в Мемфисе и любуется на свой новый нос. Нос-то новый, да сам-то он остался как был! Так было дело, Элвис?

Мы тебя научим уважать великого человека!

Да ты сам на себя в зеркале полюбуйся! Урод, да и только…

Я прислушался. Нет, показалось. Слишком тонкий слух иногда улавливает какие-то вибрации, которые плохо поддаются расшифровке. Или я стал яснослышащим? Ведь есть же ясновидящие, так почему бы не быть яснослышащим? Новый виток эволюции, привет Дарвину!

Но вернемся к вопросу о носах.

Да что там Элвис! Даже моя первая жена Синтия сделала свой нос красивым. А что это изменило в наших с ней отношениях? Как будто в этом было дело! А ведь как бы просто жилось на белом свете, если бы мы все прооперировали наши носы и стали бы счастливыми! Но нет, не тут-то было. В этом пункте мы с Элвисом и иже с ним кардинально расходимся. Дело не в носах! Кто-то из классиков написал повесть «Нос» (если доживу до седых волос, прочту), но я думаю, это была шутка. Важно то, что внутри, а не то, что снаружи. Твоя способность мыслить и чувствовать определяет тебя как личность, как человека. Нос, глаза, рот есть у каждого, но они разные. Да, мы все разные. Наука установила, что даже однояйцевые близнецы не идентичны. С осознанием этого немаловажного обстоятельства надо уметь жить. И все-таки, несмотря на все различия, люди могут понять друг друга. Люди могут договориться друг с другом. Люди могут жить друг с другом в мире. Я в это и теперь верю, хотя наши с Йоко кампании за мир и не принесли желанных плодов. Вот только носы и прочие внешние черты здесь ни при чем! Мир во всем мире — дело будущего.

Надвигалось время ужина. Сосание под ложечкой становилось все более ощутимо. Но перспектива идти на кухню, рыться в шкафчиках, доставать из холодильника кокосовое молоко, смешивать семечки и орешки с овсянкой в мисочке — все это так невыносимо затрудняет жизнь. Лучше терпеть голод, покуда терпится.

Король должен быть худым! Этот постулат вытекает непосредственно из слова thnking, что следует интерпретировать как thin king (худой или стройный король). А наш монарх от рок-н-ролла уже давно склонялся к полноте. А полнота не только не эстетична, она приводит к болезни. Поэтому я и говорю: диета! Единственное, что я по-настоящему не люблю в Америке, это еда. Один раз в пять лет можно позволить себе один гамбургер, но уж никак не три раза в день! 1 + 5 + 3 = 9. Девятка — моя золотая пятка! Мое число! Доктор Леннон как всегда прав! Может быть, осчастливить мир книгой о здоровом питании «Так ест Леннон»? Надо будет подумать об этом. Пожалуй, лучше звучит заглавие «О вкусном и здоровом питании». Но такая книга уже имеется: стоит у нас на кухне. Раскинем мозгами… Что ни говори, но вкус — великое дело! Ходили слухи, будто Элвис, когда мы его обскакали, стал сетовать о падении вкуса у молодежи и так далее и тому подобное. Он даже обратился к математической стороне дела и стал рассуждать: мол, как же иначе, если Битлы вчетвером стоят на сцене, а я один должен концентрировать на себе внимание публики весь вечер… В его интерпретации (единодушно поддержанной всеми его придворными, а иначе и быть не могло — в том и состояла их работа, чтобы во всем ему поддакивать) четыре против одного — борьба неравная и даже нечестная. Но это только в школьной математике четыре больше, чем один. В музыке имеет силу другая математика. Один может перевесить и сто и тысячу, не только что четырех. Все смотря по тому, что и как этот один делает. Грандиозная ошибка Элвиса в том, что он перестал сочинять песни. Конечно, можно сказать, что в этом были повинны обстоятельства: казарма, отсутствие творческой среды, безвкусный менеджер и прочая и прочая. А я говорю, человек должен бороться против обстоятельств, должен выбиваться из заедающей его среды, уволить деспотичного манипулятора и жить по-своему. Среда, как мы знаем, всегда «заедает». Но артист никогда не должен плыть по течению. Так что нет, Элвис, тебе оправдания. Музыкальная математика против тебя!

Мне вспоминается скандал с той, в общем-то, скучноватой, а главное, плохо написанной книжкой, в которой откровенничали три его опричника. Он их выставил — они на него накатали книжку-донос. И поделом! Нечего было таскаться к дяде Никсону и предлагаться в осведомители! И никто никогда не узнает, кто спонсировал эту книжонку. Через подставных лиц, разумеется. Знай наших! Но сама по себе книжонка — средней руки макулатура. Для меня, как и для каждого, имеющего дело с шоу-бизнесом, там не было ничего нового. Ну разве что сцена, где Элвис чуть не застрелил своего врача. Разумеется, нечаянно, играя револьвером, как неразумное вооруженное дитя. Так себе — мелочь, маленькое происшествие, в сущности ерунда, просто случайная пуля, вылетевшая как бы сама по себе из пистолета нашего обожаемого короля! К счастью, пуля была рикошетная и попала как раз в грудную кость. Врач, как говорится, «отделался легким испугом». А Элвис разразился знаменитым своим заливистым смехом. Вот если бы у него на руках оказался труп, то с него мигом бы слетела вся веселость. Может быть, он бы очнулся… Ясно: в тот момент от был накачан до краев амфетаминами и тэ дэ. Но некоторые события — как правило, шоковые — способны стряхнуть действие наркотиков. Кстати, я как раз поэтому и не доверяю версии о том, что Сид проткнул Нэнси. Он бы очнулся при виде крови и вызвал бы скорую… или бы сбежал из отеля и вообще из Штатов. Он вряд ли бы стал дожидаться полиции. Со мной, например, был случай. Я вез Йоко и детей на машине и съехал в кювет. Всего лишь два бренди и одна занюшка кокса — пустяк! Йоко и дети закричали, посыпались стекла, у меня самого полетели искры из глаз от удара. В тот самый момент с меня слетел весь high. Прямо как ветром сдуло. Потом в клинике, когда нам зашивали раны, я дал Йоко слово, что никогда больше не сяду за руль. Но это только часть истории: после этого случая я долго не притрагивался даже к бутылке, а уж о психоделических субстанциях и говорить незачем. Так что неплохо подумать на досуге о «пользе» несчастных случаев… Даже марихуана, и та лежала нетронутой… Йоко помнит этот случай до сих пор. У нее очень хорошая память, просто замечательная. Особенно ярко она помнит все мои прегрешения и ошибки. И она умеет с большим тактом мне об этом напомнить при случае. А случай представляется частенько. Положим, я и сам виноват, но повинную голову меч не сечет… Хотя речь идет в данном случае не обо мне, а об Элвисе. Чувство вины или, в более официальной формулировке, осознание собственной неправоты ему было так же чуждо, как жизнь на Марсе, что ли. Еще хуже то, что он даже не допер до понимания, что впал в самую глухую зависимость от таблеток. Да, наш дорогой и любимый Элвис скатился в самую банальную наркоманию. Фред купил для меня эту книженцию. Перелистать ее было достаточно. Многие в нашем бизнесе попадают в эту западню, но большинство в какой-то момент осознает ситуацию и старается найти выход. Есть профессиональная помощь, есть группы взаимопомощи, есть частные клиники. Всем в наших кругах известны имена надежных, проверенных врачей, но он, видите ли, стоял выше всего этого. Все это было не для нашего королька! Он возвышался над нашим грешным миром, как Эверест над долиной. Вот и сыграл в ящик в 42 года!

В голову пришла вдруг фраза как раз для дневника, который не что иное, как черновик будущей книги: «Непрерывно подрывая устои общества, вы помогаете человечеству». Не забыть записать! Вообще-то я редко беру дневник в руки.

«Подрывать устои общества» — это революция маленькими шажками, не как у Ленина. Кстати, «Леннон» по звучанию близко к «Ленин». Мы с Йоко заметили это созвучие незадолго до нашей свадьбы. Ну что ж — в России Ленин, в Америке Леннон. Правда, не все вышло, как мечталось, но кое-что нам удалось. Но кто же мог подумать, что среди революционеров столько придурков?!

Революция и реакция были прямо за углом, рукой подать! И когда прекрасная дама Революция меня обманула, пришла и разгулялась гнусная старуха Реакция. Разгулялась, да еще как! Любо-дорого… Даже Уотергейт поначалу не помог. А как мы с Йоко надеялись! Какие замечательные планы мы строили! Йоко… Чем она сейчас занята? Моя вечная возлюбленная, краса и гордость Нью-Йорка, гроза «Дакоты»… А она как раз, насколько мне видно, собирается нюхнуть героинчика. Никак не может отвыкнуть… Я вот, с ее же подачи, живу как аскет, наркотиками не балуюсь, марихуана, конечно, не в счет, а она что себе позволяет?! Пойти, постучать в дверь, спугнуть… или уж Бог с ней. Пускай балуется! Но я ей скоро вправлю мозги. Так ведь дело дальше не пойдет: у нас сын, замечательный мальчуган. Его надо растить, ему нужны оба родителя. И вообще, героин в больших порциях разрушает творческое начало в человеке. Так что хватит! Вот если бы Йоко курила марихуану, я бы к ней с удовольствием присоединился, а так… Напишу-ка я реалистичное продолжение к “Ballad of John and Yoko“ и покажу ей — это ее отрезвит. От романтизма к реализму! Пора завязывать с наркотиками. Точка.

К слову о героине: наш оболтус-герой Сид, голова с дырой, тоже баловался героинчиком. Вот оно (Оно!) и вышло боком. Плохо одно: панки отныне будут ассоциироваться с этим порохом.

Я чувствую внутреннее родство с панками и поэтому болею за них, в некотором смысле. Мы, когда начинали, тоже были панками. Мы ели и пили пиво не сцене, перешучивались, а иной раз переругивались с публикой, да и одеты мы были поначалу кое-как. Мы просто опередили время! Мы соотечественники, да, просто мы родом из Ливерпуля, а молодежь, все эти Sex Рistols, The Clash — из Лондона. Вот и вся, собственно говоря, разница.

Но мы были первыми! Поэтому мы и взвихрили ураган всеобщего восторга.

Сосание под ложечкой становилось все сильнее.

Тут что-то не то. Послушаем все же, что там рассказывают…

Так, картина вырисовывается следующая: поздно вечером 11 октября Нэнси вызвала дилера по прозвищу Рокетс и купила диладида. А дилер этот известен в определенных кругах как полицейский информант. Так! Он остался с ними в номере далеко за полночь, а когда выходил от них, то столкнулся с другим дилером Чинкотти, имеющим репутацию психа. С ним уже давно никто из приличных людей не хочет связываться. Он доставил нашей парочке туинола. Сплошная химия! Насколько мне известно, глотать разные таблетки одновременно или с коротким промежутком вообще нельзя. Такой вот химический коктейль и прикончил Элвиса и Монро и многих других. Ребята, будьте осторожны! И лучше вообще держитесь подальше от всяких таблеток! Я, например, научился обходиться практически одним кофе. А нынешняя молодежь не знает удержу.

Кроме всех этих даров фармацевтики, они были накачаны героином. А свой большой нож дурачина Сид показывал соседу по этажу, гитаристу Неону Леону, за день до случившегося. Этот же негр-гитарист утверждает, что Сид был в очень подавленном настроении, подарил ему свою кожаную куртку и как бы прощался с ним.

Сид дал занести в протокол, что между ним и Нэнси вспыхнула ссора, причина ему не ясна, и он ударил ее чем-то, а потом свалился в постель и отключился. Утром он увидел, что вся постель залита кровью, и кровавый след ведет в ванную, где он и увидел тело Нэнси. Все это так. Все как будто складывается в стройную картину. Но, с другой стороны, у Нэнси были какие-то счеты с пуэрториканскими дилерами, а всем известно, что это за кровожадные бандиты. Здравомыслящий человек никогда не стал бы с ними связываться. Кроме того, из номера пропали деньги — что-то около полутора тысяч «зелененьких». Так что имеется несколько версий убийства. Хотя сам Сид сразу взял вину на себя: “I did it because I’m a dirty dog”. В начале шестидесятых мы пели о том, что мы устаем как собаки на работе. Отсюда все и пошло… Но никто из нас не был замешан в мокром деле. Нет, мы были другими.

Это правда: героин делает человека агрессивным, я и сам это знаю. Я как-то даже пнул Йоко в живот, когда мы о чем-то поспорили. Сплошной мрак! Совершенно не помню, в чем было дело. Но помню, что я страшно разозлился на нее, а я и так завожусь с четверти оборота. Ну вот и пнул… Странно это теперь вспоминать… Как будто это было не со мной. Лучше забыть. Но я просто к тому, что я способен поставить себя на место этого несчастного олуха и вообразить ход событий. Что он должен был почувствовать при виде зарезанной шалавы, которая еще вчера ругалась с ним, размахивала руками, орала, вешалась ему на шею и целовала его, чтобы потом опять начать ругаться и истерически хохотать. А он уже просто хотел, чтобы его оставили в покое. Такое бывает.

Но взглянем на этот бессмысленный кошмар с другой стороны. Зададимся вопросом: кому ультимативная компрометация панков особенно на руку? И ответ сразу ясен: Лондонской администрации. Как это они пели? „We love our queen…“ А какой громадный скандал получился от одной этой песни?! Это был открытый бунт. Панков стали бояться и ненавидеть на самом верху, а это означает, что с ними решили бороться любыми средствами. Сжить со света. Помнится, дружок Сида Джонни Роттен сильно пострадал в уличной атаке. Нож или бритва? А здесь был нож… Хотя этот нож принадлежал Сиду… Но это еще ни о чем не говорит. Заинтересованность в разгроме панков была на самой верхотуре истэблишмента. Вот от этого и нужно танцевать!

Я тоже выступил в свое время против них: вернул орден двору и приписал еще пару ласковых. Давно это было.

Впрочем, не знаю, как все у них на самом деле случилось, Сид, Нэнси — это дело темное.

А теперь доктор Леннон разрешает себе поужинать.

Итак, Chelsea-Hotel! Chelsea называется один из районов Лондона. Да, времени Сиду осталось всего ничего: или его прикончат в тюрьме, или он сам положит конец своей пропащей жизни. Не хватает того, чтобы потом какой-нибудь киношник состряпал фильмовую липу про Сида и Нэнси. Тошниловка. Просто нужно всегда думать, что ты делаешь. Думать! Тогда и за решетку не попадешь. И вообще…

А теперь обратно в мой, менее мрачный мир.

„Watching the Wheels“ — да, я представляю себе, как в неком субпространстве Элвис, тогда еще салага, ведет грузовик. „I really love to watch them roll…“ Ему нравилось водить машину, сидеть за рулем — он воображал, что это он направляет события своей жизни. Ан нет!

Ван Гог был первым психоделическим художником до эпохи ЛСД и прочих вспомогательных субстанций, сокращающих нам дистанции до потусторонности. Он был как бы предтечей и «Битлз», и Лири, и Уорхола, но его как художника открыли только после его смерти. Легко любить мертвых, как легко любить человечество вообще, а не конкретного живого человека. И мне тоже, и мне тоже! Я хотел бы спасти все человечество, но некоторые люди, например сумасшедшие фанаты Элвиса, которые пытаются его копировать даже после его смерти, меня просто злят. Какой смысл в том, что ты стоишь, одетый как дурак в какие-то нелепые сценические хламотья, изображая всем своим корпусом кого-то, кого уже нет в нашем материальном мире? Что они хотят этим сказать? Что Элвис бессмертен? Или что им нечего делать? Элвис бессмертен. Это так, потому что существует такая штука, как рематериализация. Элвис умер, Элвис проходит свой кармический путь за пределами этого мира, Элвис будет вновь рожден на Земле и будет жить в новом теле. Проблема заключается в том, что человек в ходе этого кармического цикла в жутком промежутке между смертью и новой жизнью успевает забыть прежнее воплощение. Вот родится Элвис в следующий раз и не сможет вспомнить, что он был знаменит, любим и богат в прошлой жизни. Что тут поделаешь? А вот тут–то и могут помочь ЛСД и магия. Йоко знает. Ее ясновидящие друзья. Я. Большие художники. Но ведь мы в меньшинстве. Попробуй переспорь миллиарды невежд! Они всегда апеллируют к авторитетам. Да ведь авторитеты кто? Когда они жили? Тыщи лет назад… С тех пор накопились новые факты, неучтенные или неизвестные в то время. А книга уже написана! И вот все новое запросто отметается. А ведь оно есть! Все эти люди, пережившие клиническую смерть и вернувшиеся к жизни, все ясновидящие, вступающие в контакт с душами умерших, — все они, в сущности, повествуют об одном и том же. Интересный факт: они все рассказывают, что видели голубой цвет. У кого было пристрастие к голубому? У того же Ван Гога! Он принадлежал к знающим, к мудрецам. А что с ним сделали при жизни? Держали в черном теле и надоедали поучениями! А Иисусу пришлось и того хуже.

У меня с Ван Гогом вообще много сходства. Это был первый художник, который произвел на меня в детстве большое впечатление. И не только своей замечательной, эзотерической живописью, но и своей жизнью. С Гогеном его связывали почти такие же сложные отношения, как меня с Полом, только они жили на Земле сто лет до нас. Любовь и соперничество, причем Гоген, конечно, не был соперником Ван Гогу — кишка тонка! Ну, положим, я бы не стал Пола целовать, хотя удобных случаев было предостаточно, особенно во время турне, когда мы делили тесные каморки, а бедный Винсент поцеловал-таки своего Пола. Вообще, для того, чтобы что-то такое особенное почувствовать к представителю своего пола (опять этот Пол, всюду-то он пролезает!), нужно обладать незаурядной фантазией. По крайней мере, мне так кажется. Когда я впервые прочитал его биографию лет в тринадцать, вопрос о его неординарной сексуальности заинтересовал меня не меньше его картин. Гоген, как все примитивные натуры, ничего не мог в этом понять и просто сбежал как раз в тот момент, когда самое интересное приключение в его жизни только-только начиналось. И нет никакого сомнения, что наш сверхразумный, тоже между прочим склонный к простым решениям Пол поступил бы в похожей ситуации точно так же. Здесь даже не было смысла пробовать. Вот потом, с Джессе, я дал себе волю, но все равно ничего так и не вышло. Да и потом, я был сильно выпивши (вши и блохи) и буянил вовсю, потому что Йоко была далеко и остановить меня было некому. Мэй всем хороша, но ей со мной не справиться. Она из другого материала, чем Йоко. В ней нет того стержня, она вся мягкая, а меня надо «держать»! Надо быть сильной.

Но вернемся к нашим баранам — они уже давно блеют.

С Брайаном было интересно прежде всего потому, что он был голубой. Было где разгуляться воображению. Вот он посмотрел на меня как-то искоса — о чем он подумал? О сексе? Или это был взгляд просто так? Потом в Испании мы играли с ним в игру — кто из прохожих ему бы подошел для развлечения, а кто нет и почему. Мы сидели в уличном кафе и разглядывали и обсуждали всех мужиков, попадавших в поле нашего зрения. Это было совсем так, как мужской разговор о бабах, с той только разницей, что роль баб исполняли в тот раз мужики. В этом было нечто пикантное, но до конца проникнуться голубой жизненной философией я все-таки не смог. Ни тогда, ни потом. Хотя соблазн иной раз витал совсем рядом.

Да, вот мой Фред… Что-то из него выйдет? Лакомый кусочек, а достанется он какой-нибудь вертихвостке, разбитной бабенке, которая раздобреет к сорока и будет весить центнер, как Элвис. Как бы то ни было, приятно иметь поблизости симпатичного парня, у которого все еще впереди.

Сейчас забавно вспоминать, как нас допекали в этой самой свободной в мире стране в начале 70-х. Расцвет кондового никсонизма, черные «фольксвагены» и «форды», преследующие нас совсем не скрываясь, очень хорошо заметное прослушивание всех телефонных разговоров, незнакомцы, «по ошибке» звонящие по нескольку раз в день… Меня с Йоко это прямо достало, до наших печенок они добрались, гады гуверовские! Но и Гувер оказался не вечен. А потом, когда Tricky Dicky наконец-то «ушли» из Белого дома, стало вроде бы полегче. У Рональда Голливудского в гостях было, в общем-то, совсем не так уж плохо. Правда, иногда он по-отечески заботился о том, чтобы мне, бывшему Битлу Джону, не было скучно в его солнечной Калифорнии, и подсылал каких-нибудь любителей сырого мяса и людоедских деликатесов, но мы с Хэрри и Мэй умели от них каждый раз отвертеться. Во всяком случае, для особенно ретивых моих биографов заявляю, что до серьезных стычек и кулачных боев в стиле Ливерпуля в Эл Эй дело не дошло. Один раз, ну от силы дважды я насовал самым докучливым и не самым увертливым «поклонникам». Сам тоже получил по морде — не беда! Не в этом дело! В жизни всякое случается, если смотреть на жизнь не только из окна лимузина. Но дело в том, чтобы не было этого невыносимого сосущего одиночества, этого душевного вакуума, от которого нет другого лекарства, как водка, виски и разрушение. Я пил и крушил окружающие меня симптомы слишком далеко зашедшего благосостояния: хрустальные пепельницы, цветные телевизоры, зеркала в золоченых рамах — кому это барахло нужно?

Вот жаль только, что Никсон не попался мне тогда под горячую руку, — я бы ему с большим удовольствием всыпал как следует. Дики Никсон — ячмень на глазу Америки, язва ее желудка и каверна в ее легких…

А ведь он жив, кое-как отошел от уотергейтского потрясения, сходил в сауну, надел новый костюмчик и сидит себе, строчит, поди, мемуары. С него все как с гуся вода! Скорее всего, дело не в том, что он без совести, а в том, что он без ума. И притом в самом что ни на есть клиническом смысле. Мы с Йоко уже в конце 60-х пришли к выводу, что большинство наших правителей безумны. Может, есть где-нибудь на этом свете политики в высших эшелонах власти, которые сохранили разум и остались нормальными людьми, но я их не встречал. Трюдо… Брежнев… Ганди… Кто знает? Хотя Трюдо при ближайшем знакомстве оказался не так уж хорош, как его имидж — имидж «своего» в ранге президента. Нет, он увильнул в последний момент, когда вопрос стоял об акции. С другими двумя я не встречался — а понаслышке трудно судить. СМИ всегда готовы создать благостный образ того, кто наверху. Вот только в Америке почти все СМИ дружно выступили против Никсона. Бернстейн и Вудворд были первыми — честь им за это и слава! Первыми открыть рот и сказать миру то, что думаешь, всегда трудно. О Никсоне курсировали анекдоты еще тогда, когда он сидел в овальном офисе, жуя свой президентский ланч своими крепкими, как у щелкунчика, президентскими челюстями. Да, давно уже пора было разделать его и его администрацию под орех! Сам-то он был хоть и крепким орешком, но вполне созревший „nut“. Конечно, в Белый дом не попадают с улицы: если уж рок-стар должен научиться убивать с улыбкой, то политик — и подавно. Но чего стоит президент, не выносящий (от страха?) новых лиц в своем собственном окружении? А как он тер подошвой о ковер во время очередного спича в поисках нужного слова! Им же придется ковры менять! Все протерто до дыр… А его манера все речи читать по бумажке? Что это за политик, у которого язык не подвешен как следует? Просто смешно! Мы за словом в карман не лезли. Даже самых матерых журналистов мы укладывали на пресс-конференциях на обе лопатки. А Никсон, как и Элвис, только что-то там бормотал несуразное, обормот несчастный! У Элвиса были по крайней мере звучный голос и внушительная внешность. Да что там говорить! Никсон — фигура, сбежавшая из комикса. Беднягу было просто больно слушать.

Но его коронный номер — это приказ установить записывающее устройство в его собственном офисе! До этого надо додуматься: прослушивать самого себя! Тут уже явно попахивает сумасшествием. Удивительно не то, что его выкинули из Белого Дома, а то, что его вообще пустили в президентское кресло. А его физиономия — навозный жук, да и только! Как это его возили по белу свету — даже в Москву и в Пекин — и всем демонстрировали как новое лицо Америки! Война во Вьетнаме, демонстрации, уличные бои — такой президент, как Никсон, в состоянии довести страну до революции.

Наконец-то после Уотергейта общество увидело всю невыносимость своего президента. А исполнители его приказов, тот же МакКорд — чем не Эйхман, этот обыкновенный фашист из Америки, — все тот же Никсон, только помельче. Мы ожидали, что до его повторных выборов дело не дойдет, ведь Уотергейт уже случился. Всем умным людям все и так было ясно, ан нет — опять выбрали! Потом, уже в Лос-Анджелесе, я купил книжку Бернстейна и Вудворда, но они слишком много уделили внимания долларам, поэтому я читал по диагонали — я ничего не понимаю в финансах и бухгалтерии, как и в математике. Но им надо отдать должное — постарались они на славу и то, что Никсона «ушли», в основном их заслуга.

Мы с Йоко поддерживали провалившихся вскоре революционеров, а Andy Warhol боролся по-своему: давал деньги демократам. Одним ненастным вечером, когда мы уже всласть поиздевались над горе-президентом, передавая друг другу джойнт, разговор зашел о покушении на него. Он говорил, все было абсолютно нереально, как в фильме или в телепрограмме. Его бывшая актриса Валери, у которой уже давненько зашел ум за разум, пришла как-то в его рабочую студию и вдруг вытащила пистолет, который Энди счел за игрушку, навела не него дуло и нажала на курок. Бэнг! Энди сказал, что настоящие пистолеты — это дурная бутафория. Он даже не пытался увернуться, загипнотизированный дулом. По счастью, она промазала. Только его левое плечо было задето, и он, как говорится, к глубокому удовлетворению окружающих, отделался легким испугом. Ее разоружили, а Энди повалился в кресло и потребовал камеру и виски. Ее потом отправили на принудительное лечение, а он нанял двух здоровенных бывших полицейских охранять свою фабрику американской мечты.

«Было страшно?» — поинтересовался я.

Мы все были в превеселом настроении. Йоко гладила себя по голове и что-то бормотала себе под нос. Анди выписывал сложные фигуры носком ботинка на ковре. Он небрежно прошелестел:

«Не могу ответить утвердительно… Немного не по себе, как в самом ужасном моменте фильма ужасов. Все произошло как на экране телевизора — я люблю телевизор. Это наш путь спасения от одиночества и полного одичания. Пока голубой экран не погас, ты не один».

У меня уже давно было чувство, что он кого-то копирует. Какой-то старомодный, раздражающий маньеризм. Он играл пальцами, скрещивал руки на груди, перекидывал одну ногу на другую, поводил плечами… Но каков был оригинал? Noel Coward? Кто-то из немцев? Из русских? Не знаю, во всяком случае, какой-то европейский мэтр.

«… Черная неблагодарность… Я научил ее одеваться, причесываться, фотографировать… а она вдруг выкинула этакий дурацкий номер! Люди, люди — что за мусор у них подчас в голове. Главное — я никогда не давал ни малейшего повода…»

Тут я решил оживить разговор и рассказал, как в мою бытность Битлом Джоном я учил попугая одной моей знакомой-«спаниеля» говорить: «Сними штаны!» Правда, разобрать крики его заржавевшей гортани было трудно, но я сделал все, что было в моих силах. I did what I could!

Тогда Энди вкусно облизнулся и сказал: почему бы нет? Снимать штаны — это одно из самых важных действий в жизни…

Хихикая, мы дружно с ним согласились. Фоном к нашему разговору был Lou Reed с его „Walking on the wild side“. И мы…

Как говаривал Оскар Уайльд, любой авторитет безнравственен. Я не хочу этим сказать, что Энди был для нас с Йоко авторитетом, но он, несомненно, пытался играть роль мэтра, даже в моем присутствии. Мэтр всегда хочет быть непререкаемым авторитетом; в этом смысле Энди — глубоко безнравственный человек.

С другой стороны, у него было чему поучиться: прежде всего его умению кроить свой имидж из лоскутков чужой личности). Но я не собирался входить в его близкий круг, так же, как и он в мой. Йоко знала его по старым временам, еще до меня, но особой теплоты в их отношениях не было и тогда. По-моему, он недостаточно оценил искусство Йоко, а это недопустимый проступок в ее глазах. После этого вечера мы обменялись несколькими звонками и потом приглушили наше знакомство. Его рассказ о покушении был так себе.

Пожалуй, самым интересным был его ответ на мой вопрос, не испугался ли он, когда не него направили пистолет.

«О нет, совсем наоборот. Скорее это было стимулянтом, как понюшка кокаина или хороший, неожиданный секс… Это все телевидение, друзья мои, реальность устарела и отжила, так что настоящему испугу места нет!»

Ну, это он заливал, что не струхнул. Иначе он бы не стал нанимать после этого двух здоровенных горилл. А насчет телевидения — я уже в середине 60-х понял, что все в этом мире — showbiz. Только такие наивные души, как Синтия, этого не понимают, точнее не желают постигнуть эту очевидную истину. Мне вспомнилось, как в нашу пору молодого напора мой лучший друг Стюарт Сатклиф цитировал Шекспира: «Весь мир — театр, и люди в нем — актеры». Старина Стюарт знал, кто что сказал и любил вплетать в разговор умные изречения былых знаменитостей. Здорово это у него получалось! Так что я, создавая мой собственный театр реальности великого Леннона, кое-что у него позаимствовал. Получается, что уже в XVII веке умные люди понимали, как все закручено на нашей планете. Я и Энди просто модернизировали шекспировскую формулировку. Все осталось по-старому в этом лучшем из миров. Наличие миллиона газет, радио и телевидения по сути ничего не изменило. Технические штучки ничего не прибавили и не убавили в человеческом нутре. Все те же чувства волнуют души, все те же скандалы возмущают общественное мнение, те же пастухи пасут то же стадо. Бе-е-е-е, ме-е-е-е-е-е-е-е… А человек остается один на один с тем, что его гложет.

Единственное по-настоящему большое изменение — скорость, с какой мы узнаем о событиях в разных уголках нашего мира: там-то свергли диктатора, там-то произошло землетрясение, где-то попался политик на взяточничестве, кумира публики забрали за понюшку кокаина, а у нас под носом застрелили протестующих студентов. И повсюду война без конца и без края… Господи, как мне все это надоело! Я не хочу больше участвовать в этом кровавом шоу!

Шоу, все хотят шоу. Я хорошо помню, как Кошмидер, хозяин нашего клуба в Гамбурге, орал на нас: “Mach schau! Mach schau!” Меня это взбесило: я никогда не мог терпеть, когда мною командовали (потом то же самое выводило меня из себя на съемочной площадке: что я, робот что ли, что я должен выполнять чьи-то указания «стань здесь, иди туда». Я — Джон Леннон, я сам себе хозяин, и точка.). И от бешенства я начал прыгать, вертеться, размахивая гитарой, насколько позволял шнур, трясти головой и орать истошным голосом. Пол, Джордж и Стюарт сначала обалдело глазели на меня, но потом быстро включились в безумную свистопляску, и мы четверо (Пит от смеха едва попадал по своим ударным) дали нашему шефу вполне убедительную картину буйных сумасшедших, дорвавшихся до сцены. С этого момента мы не пели, а выкрикивали тексты песен, топая изо всей мочи в такт, дергаясь как от электрошока, — мы произвели, очевидно, благоприятное впечатление, потому что Кошмидер заткнулся и сел у бара тянуть свое пиво, а публика, которая до того не обращала на нас внимания, начала таращиться на сцену и прислушиваться. Потасовки в зале и выкрики постепенно прекратились, все глаза были обращены на сцену — мы захватили плацдарм и со временем закрепили нашу победу. Иной раз, когда мы чувствовали, что внимание зала от нас ускользало, мы устраивали потешные междоусобные потасовки на сцене: я против Пола или Стюарта, или Пол против Стюарта или Джорджа. Но никто никогда не атаковал меня первым — я был заводила и инициатор всех междоусобиц. Тут немцы и иностранные матросы, с нередким вкраплением наших соотечественников, превращались в болельщиков на боксе. «Дай ему как следует! Еще удар — и ты победил, клювастый! Нокаутируй его! Еще, еще! Задай длинному трепку! Так его!» Некоторые вскакивали с мест, разгоряченные водкой и джином, пытаясь влезть на сцену, чтобы поучаствовать в представлении. Тогда вмешивались здоровенные бугаи, нанятые Кошмидером, и быстро приводили буянов в чувство. Несколько треснувших ребер и столько же сломанных носов за вечер — и порядок, если это можно так назвать, в клубе «Индра» восстановлен, мы можем продолжать петь. И так по шесть и даже по восемь часов в сутки. Когда становилось совсем невмочь, нам отсыпáли щедрой рукой таблеток и давали запить чуть ли не ведром пива, что и было, по сути, частенько нашим ужином. Химия придавала энергии — мы с новой силой ударяли по струнам и орали. Один Пит отказывался от таблеток, признавая только немецкое пиво: не удивительно, ведь ему не приходилось так выкладываться, как нам четверым, скача по сцене и крича во всю глотку, он-то сидел спокойненько за ударными и тихонько ухмылялся нашим проделкам. Бабы были податливы и любвеобильны — в этом плане нам не на что было жаловаться, а триппер мы мигом вылечили в Ливерпуле. Условия жизни были катастрофичны, но все остальное было так, как надо. Мы делали свое дело, и наша совесть была чиста. Там, в Гамбурге, мы стали профессионалами. Еще и в помине не было стадионов с истеричными малявками, чтобы разменять наш талант, нас еще не обложила свора журналистов, и политики всех рангов и цветов не искали нашей близости. Мы уже оторвались от земли, но еще не достигли стратосферы. Ну что же, космическое путешествие приносит иной раз удовольствие.

Это тоже был театр, своего рода искусство ХХ века — массы, левые, правые. Мы, конечно, принадлежали к левому крылу. А Пресли — к правому, за это его и постигло кармическое наказание. Вообще, как в наше время художник может стоять справа? Лично я верю в так называемый пролеткульт! И в то, что «дилетанты» (ох, уж мне эти тетушки!) могут при случае оказаться лучше «профессионалов». Не все в красной России плохо устроено. Из нас ведь никто музыке не учился — а мы стали самой популярной группой современности. Самоучка — а кстати, гениальный Эдисон тоже в нашей команде — оказывается под час талантливее и самобытнее какого-нибудь прокисшего на лекциях обладателя диплома. Выбиться в звезды в классовом обществе нам, выходцам из низов, было совсем не просто. Я еще рос в более обеспеченных условиях, чем остальные три «битла». Но ни у кого из нас не было влиятельных родителей. Мы могли положиться только на самих себя и друг на друга. Брайан появился уже потом, когда наши дела и так пошли в гору. Вообще, размышляя о нашем успехе, я пришел к выводу, что мы смогли так высоко взлететь только благодаря тому, что мы родом из Ливерпуля, а не из столицы. В Лондоне нас бы и близко не подпустили к микрофону: не то происхождение, не тот акцент. Вот у Джорджа у нашего Мартина — вот он говорил аж как ББСийный диктор, вот ему все двери были открыты! А мы… „As soon as you born they make you feel small…” Да нас бы и на порог не пустили, при такой топографической близости ко двору! Все эти белоподкладочники, будь они неладны! Классовое общество это тебе не шутка! Может, они там, в России, хотя и наломали потом дров, но в том, что сделали революцию, они были правы. Не знаю, как там живется людям, я там не был, но в теории все смотрится совсем недурно. Каждому все доступно, нет классовых барьеров, нет королевы, а во дворцах устроены музеи. Музыкантам из низов путь наверх открыт. Пой, что хочешь! Но все же «Битлз» зародились в великодержавной Великобритании, в стране с неравными возможностями, с каким-то там диким зверем на гербе и двойным крестом на флаге. Символ того, что ты уже обманут с рождения, что ли? А впрочем, правители и здесь и там хороши! Как-то я прочел, что некоторые советские партократы иной раз выдавали настоящие перлы смехотворности, вроде изречения: «Новое должно быть лучше старого, иначе оно не имеет смысла»!!! Это значит, что каждая новая песня «Битлз» должна была превзойти предыдущую, иначе ее бы не стали записывать. Но день не приходится на день — один раз ты пишешь лучше, другой раз хуже, а фирмы звукозаписи давят на тебя — им нужна продукция в срок. „I have every reason to be mad…“ Так что страшно подумать, что у них там творится с поп-музыкой. Наверное, им разрешено только про облака и красные знамена петь, хотя и тут нет правила без исключенья; «Терпи, Рамзес, за наказанье прегрешенье…» и все в том же духе. Куда тут „Goon Show“! Досадно!

Юмор… Хотя музыка была не единственной областью для самопроявления, она оказалась самой подходящей. А «страх полета» я испытал лишь однажды в Америке, когда наш самолет внезапно воспламенился. «Страх полета» был такой роман начала семидесятых, написанный женщиной, но не только для женщин. Эрика Джонг выбила многих консерваторов из седла. Женская эмансипация, сексуальная революция, женщины и мужчины меняются ролями (что мы с Йоко некоторое время спустя и сделали, после рождения Шона) — в общем: бой ретроградам всех мастей. Я и Йоко даже хотели как-то встретиться с автором этой правильной во всех отношениях книги. Но Йоко вдруг стала мне рассказывать по телефону (я жил тогда с Мэй в Лос-Анджелесе), что у Эрики очень волосатые кривые ноги, которые она редко бреет. Не знаю, как кому, но мне представление женщины с кривыми волосатыми ногами глубоко противно. Это какой-то атавизм, на мой взгляд, волосатые ноги у бабы — после этого остается разве что залезть на деревья и кидаться друг в друга кокосовыми орехами, издавая нечленораздельные звуки. Не знаю, у меня есть некоторые пунктики непереносимости, так вот, женщины с волосатыми ногами — один из них. Еще я терпеть не могу сверкающие золотом улыбки. Только последние дураки могут набить себе рот золотом. Уж ладно там золотые перстни, цепи и медальоны, но драгоценные пломбы в зубах, коронки всякие! Нет, это не лезет ни в какие ворота. Помню, стоит один бизнесмен передо мной на каком-то официальном приеме, сияет от уха до уха, сверкая золотом во рту, что дорвался от наконец до «битлов», что-то мне все накручивает насчет долларов и бареллей, а у меня в голове крутится одно: «Как бы мне хотелось съездить тебе по физиономии, выбить все твое хамское золото из твоей хлеборезки!» Но пришлось кивать и вяло над ним подтрунивать. Эх, встретился бы он мне в Ливерпуле вечерком или в Гамбурге ночном! Собирал бы он свои коронки потом на четвереньках! Ну да ладно, всем жлобам мира сего зубы не выбьешь. Ненавижу показуху — она ничего общего с хорошим шоу, с искусством не имеет!

Но я увлекся. Так вот о полетах и самолетах. Я думаю, что Бадди Холли и «Сверчки» разбились не случайно. Тогда ведь вдруг всех первоклассных музыкантов в США постигли большие или малые неприятности. Little Richard вдруг стал проповедником и отошел от музыки, Jerry Lewis был вынужден жениться на своей малолетней кузине и таким образом стал «нежелательным лицом» в такой высокоморальной конторе, как музыкальный бизнес, Chuck Berry так вообще угодил за решетку из-за ловко подстроенного «совращения малолетней». Вот только наш Элвис сравнительно дешево отделался: его всего лишь забрили в солдаты и отправили в Германию.

Как ты осмеливаешься его судить? Что ты вообще понимаешь, ты чужак, набивший себе карманы нашими долларами… заткнись!

Или мы заставим тебя заткнуться…

Что-то я стал в последнее время слышать частенько эти голоса. С чего бы это? Говорят: болезнь, безумие, шизофрения! Какая чепуха! Просто есть люди, к которым я с гордостью себя причисляю, более восприимчивые к колебаниям пси-поля, и они-то, или вернее мы, слышим то, что другим недоступно. Вот и вся ваша шизофрения! Мой диагноз: яснослышание…

Что? Совесть? «И совесть в нем заговорила…» Но моя совесть чиста. Все эти бредни мне порядком надоели. Вот возьму и напишу книгу, где дам по мозгам всем мозговывихивающим силам во всем мире — а то ведь не дают спокойно даже телек посмотреть! Ни при монархии, ни при демократии… Что, если податься в красную Россию? Пролеткульт… левое искусство… как перебежчик… ведь от них-то бегут — падедешные спецы со товарищи, — было бы неплохо возглавить движение в обратном направлении. В этом мире важно установить симметрию: Нуреев сюда, а Леннон туда. Почему бы не бросить якорь у Таллинна или Ленинграда, сойти на берег, обратиться к Советам, созвать пресс-конференцию, сочинить песню про Кремль и победивший социализм…? Если я еще не забыл, как пишут песни! А если им мои песни не понравится, то еще дадут в руки лопату и пошлют в Сибирь… Да нет, не те времена. Там тоже есть теперь фестивали и концерты поп-музыки, там тоже знают «Битлз». Потому что мы были всегда за прогресс, не то, что некоторые. Придется тряхнуть стариной, старина Джон, взять гитару и запеть. Была бы оглушительная сенсация: «Леннон перекинулся!» «Леннон — коммунист!» «Предатель идеалов Запада!» «Настают последние времена!» «Экс-“битл” сменил оперение!» И все это на титульных страницах аршинными буквами! Просто красота: новый скандальчик нам пошел бы весьма на пользу, а то что-то уж слишком тихо стало в нашей Нутопии. Ну вот взять нашего соседа, танцора-попрыгунчика; он сбежал оттуда. Чего только тогда не писали: «Прыжок к свободе», «Гений танца выбрал свободный мир», «Нуреев — новая звезда королевского балета», пропади он пропадом! По мне, так закройся балет навсегда, я бы не поперхнулся. Не та эпоха, не те ритмы, дорогие мои! Бадди Холли, мы, Хэрри Нильсон, Боб Дилан — вот кто идет в ногу со временем. Правда, про Нуреева говорят, что он глотает партнеров, как блинчики — это и впрямь современно. Но порхать по сцене перед какими-то там лордами и леди — это не велика заслуга! Тоже мне элитарное искусство! Мы все равны! Так что нечего тюбетейками от народа отгораживаться и прохаживаться по Нью-Йорку танцующей походкой! Видели мы его тут как-то. В вестибюле. Ничего сверхъестественного. Пижон. Любимец чистой публики, перебежчик прошествовал прямо перед моим носом — а то я бы его и не заметил — к лифту: летящий шаг, пестрый шарф, замысловатый тюрбан на голове. За ним по пятам огромный негр, за негром смазливый юнец с подведенными глазами. В общем, экзотическое шествие. Их черный лимо как раз отъехал, чтобы освободить место для нашей семейной колымаги. Наша звезда балета никого не одарила взглядом, всем своим видом демонстрируя: я — первее всех, я — Нуреев, а вы все никто и ничто. Словом, новый пуп земли, да и только. Вопрос в том, сколько у земли пупов? Я нарочно задержался, чтобы перекинуться словами с Хозе Пердомо, чтобы не столкнуться лбами с прославленным перебежчиком. Все равно Йоко еще докуривала, или донюхивала, или доглатывала свою чепуховину. Пока она спустилась, я успел ощетиниться. Преданный Фред уже сидел за рулем. И вот, когда премьер миновал презренный, потому что слишком медленный, лифт и стал взлетать вверх по лестнице, я оттолкнулся моим худым, зато естественным, нетренированным плечом от стойки Хозе и, нарочно горбясь и шаркая ногами, поплелся к нашему скромному «мерседесу». Я — не танцор киргиз-балета, я пируэты не кручу, но я пишу стихи про это и иногда пою-кричу. Вот что я могу сказать о моем отношении к балету и его звездам. Когда-то я поддержал Движение голубого освобождения, к которому наш прыгучий сосед наверняка принадлежал с самого начала. Как-то я по совету Мика Джеггера забрел даже в их святая святых Континентальную Баню. И, честно говоря, разочаровался: всего лишь голые мужики всех цветов и возрастов, громко гогочущие в водяных парах. Адское пекло, и все как-то негигиенично. Пошел домой и долго не мог отмыться. Чужая сперма мне ни к чему. Мне уже под сорок, и я ничего не хочу менять в моей жизни. Довольно метаний и поисков, довольно терзаний и происков, я знаю, чего я хочу, и все же…

Так вот, я не против гомосекса, даже наоборот, вижу в этом нечто пикантное. В некоторых исключительных случаях это может быть здорово. Но в последнее время я, например, стал чрезвычайно ценить чистоту и порядок. Да, появился у меня такой пунктик. А там надо садиться голой задницей на сырую скамью, с которой только что встал какой-то там голый фраер, трахнутый как раз перед этим другим любителем банных развлечений… Не знаю, кому как, но это просто не по мне. Я уверен, что и Мик, который сие заведение рекламировал, был там самое большее полтора раза. А одному, без компании, тусоваться там мне просто не по нутру. Так что нехай наш знаменитый балерун один туда захаживает — он там завсегдатай, — а мы с Йоко посмотрим, чем это все кончится.

Я говорил неоднократно, и еще раз могу повторить: нам нужно освободиться, „You′ve got to be free“, и речь идет только о путях и средствах. Раньше я считал (увы, в расчетах я пигмей! прости меня, Мэй! Я бывал подчас свиньей, впрочем, как все…), что есть один путь для всех, то есть революция, где массы увлекают за собой аутсайдеров всех мастей, а сейчас я все больше склоняюсь к идее индивидуального освобождения. Мать идет работать, в то время как муж сидит с младенцем (Йоко и я!), повзрослевший стриппер пишет музыку, вчерашняя фотомодель становится художником, полотер изобретает компьютер… Ну это, пожалуй, слишком, хотя, если задуматься о возможностях нашего мозга, то чем черт не шутит! Все возможно на этом свете. Примеров наверняка хоть отбавляй…

А дело моей жизни — музыка. На втором месте, пожалуй, литература. Сочинять и читать. Отряжу-ка я Фреда за моей любимой гитарой — давненько я не брал ее в руки! Пусть он ее тряпочкой аккуратно протрет. А потом пускай отыщет моего Мэлвилла и Сэлинджера… Хотя Сэлинджера придется купить, его у меня нет. Что они тут все на нем помешались? Сомневаюсь, что это что-то из ряда вон, но прочитать как-нибудь на досуге все же не мешало — как-никак мы в Америке. Так что позвать сюда такого-сякого Фредди и завалить его ответственными поручениями, что б он бегал, как ошпаренный, а не жирел, как Элвис, от безделья! Надо заботиться о фигуре, в том числе и о чужой. Джон Леннон всегда был альтруистом и спасителем человечества. Хо-хо!

Ты не только не спаситель, ты сам не сумеешь спасти даже свою собственную шкуру!

Куда ты полез, а? Певчих птичек много, а ты что о себе возомнил?

Вот именно, пел бы себе, как все, драл бы горло, так нет…

А слышимость становится все лучше. От этих голосов — а я насчитал их три — у меня начинает свербеть внутри. Очень неприятное, подташнивающее ощущение. Тяжесть жернова, вместо легкости перышка. Когда я пишу музыку или люблю, то всякий раз испытываю необыкновенное чувство легкости, какого-то парения или полета… а вот это как раз обратное — будто меня вдавливают в землю. Поговорить с ними? А что это принесет? Я уже давно догадался, кто за этим стоит. Они не остановятся ни перед чем. И что делать, честно говоря, я не знаю.

Я занимался мозговым спортом, так, чтобы серое вещество не ссохлось, придумывал теории заговора. Ну ясное дело: Бобби Кеннеди, Мартин Лютер Кинг, жирненький черненький. Но их всех уже ухлопали, поэтому все теории выходили такими гладкими, и даже можно было на досуге порассуждать, чего им не стоило делать и куда нельзя было соваться, чтоб остаться в живых, чтоб в живых остаться… Как это там: «живая собака лучше мертвого льва» или наоборот: «мертвая собака лучше живого льва»? Один хрен! Я-то хочу жить! Вот только не знаю, как! Гулять с малышом в Центральном Парке, пить кофе, держать Йоко за руку, сочинять песни… жаль, что этим нельзя заниматься с утра до вечера, каждый день, всегда… какое странное слово: всегда. Я чую каждой клеткой моего существа, что это означает, но в логических терминах объяснить не могу. Такая тоска! Господи, как жаль, что я не могу молиться тебе! А ведь Иисуса, первого спасителя человечества, распяли… Спасители, им самим всегда (вот оно словечко!) приходилось плохо на этом свете. Может потому, что человечество и не хочет, чтобы его спасали. Дело спасения утопающих — дело рук самих утопающих. Кто это сказал? Очень современно, в духе нашего времени. Спаситель, спаси себя сам. Слышал как-то историю про одного бедолагу, который подрабатывал на спасательной станции на побережье, а сам плавать не умел. Кто-то кричит: тону! Ну он, понятно, кинулся в воду спасать, да и сам чуть не пошел ко дну — их обоих в этой истории спас напарник, умевший плавать. Я жду наития, как того напарника из этой басни. Придет наитие — буду знать, что делать, не придет — пойду ко дну. Единственное, что мне приходит сейчас в голову, — это внезапный отъезд, например в красную Россию. Звезды на высоких башнях, меховые шапки, парады и официальные демонстрации с красными флагами… Водка и икра! Марш, марш вперед, рабочий народ! Или вернуться домой? Длинные лица, как у Мими, например, сыр, рыба с поджаренным картофелем, виски, кошки… Королевская семья, бобби с подбородками вместо глаз в черных шлемах… Лондон или Ливерпуль? А не то — взять да и осесть в Дублине? Портрет художника в молодые годы! Мы как-то шутили об этом со Стюартом. Если из нас ничего не выйдет, мы подадимся в Ирландию и будем рыбачить и ездить в Дублин продавать улов на рынке. Тут была одна загвоздка: ирландская кровь была только у меня, а у него ни капли… Везде границы. Американская мечта — для американцев! Нам уже десять лет назад ставили в вину, что мы приехали в США и заработали кучу долларов. Как будто это преступление — пользоваться успехом в Америке, где успех стал чем-то вроде национальной религии! И Элвис тоже гудел в этом хоре! «Мистер президент, они разбогатели у нас, а наши сапоги они отказываются лизать!» Прямо беда с нашим корольком! А ведь он поначалу казался бунтарем и своим в доску. Вот что делают с человеком желание всем угодить и таблетки! Допрыгался — сыграл в ящик! Откинул сандали! Отправился к праотцам! Скапутился и подох! Какая нелегкая понесла его к Никсону? Ну, если бы это был Форд или Картер — куда ни шло, но якшаться с таким пройдохой и шулером, как Трики Дики, — последнее дело! Дальше ехать некуда. Ясное дело, это приблизило его конец. Я не говорю, что его убрали — не за что, — но я говорю: с кем поведешься. Вымазался в дерьме по уши — тут уж от одной вони можно подохнуть. Думать надо было, куда лезешь! Если б ему съездили по морде — может, это его бы отрезвило. Но когда вокруг одни лакеи и подхалимы, то ничему не приходится удивляться. Все они хороши — эти коронованные и самозваные короли мира сего! Не верю я в блеск венценосных особ, ни там, ни здесь. Орден, врученный «битлу» Джону, я правильно отослал обратно, но лучше было бы его просто-напросто не принимать. Да, отказаться и все! Брайан бы полез на стенку, газеты подняли бы вой, но это было бы плевочком правды в этой вакханалии кривды. «”Битл” Джон подрывает устои общества!» Ату его! Вероятно, это было бы концом великолепной четверки…, если бы они не попытались меня заменить на какого-либо клоуна. Джозеф МакФилин? Все равно! Интересно, при такой раскладке сил, как долго выстояли бы мои три товарища страшный натиск темных сил? Или прогнулись бы сразу и пели легкую попсу до посинения. Но тогда они бы перестали быть великолепной четверкой, а превратились бы в серую заурядность. Так или иначе, это было бы концом «Битлз». И не было бы последующего скандала с Иисусом в США, и австралийские девахи кидались бы на каких-нибудь других кобелей из колыбели цивилизации. И Джон не развелся бы с Син. И сидел бы я сейчас где-нибудь в шотландской или ирландской глубинке в убогой хижине у очага и ждал бы, когда Син привезет Юлиана из школы в допотопной колымаге (хо-хо! Маг тут как тут). И скучал бы я так, что сводило бы скулы, и без драк и побоев можно тихо загнить, как собаке, как волку, мне — изгою, на луну приходилось бы выть…

Что-то мне не пишется!

Мысль о спасении человечества уже давно впиталась в мою кровь и растеклась по жилам, постепенно краснея. Я, конечно, не коммунист, не маоист и не ленинец (хорошая рифма — леденец!), но в “Imagine” звучит что-то созвучное их идеям: “Imagine… there is no heaven, there is no posessions and no religion too…” Религия и имущество — вот два камня преткновения. Все о них себе лбы расшибли, и Элвис первый! Он не то что автомобили — он стал под конец самолеты коллекционировать! Перстни с бриллиантами… Он мою песню ненавидел, я слышал об этом от ребят. А иначе и быть не могло — ведь я покусился на самое святое в его жизни. Ничего — ничего, за порогом жизни твой пыл остудят. Единственное, почему эту мою песню играют по радио, а гораздо более сильную вещь “Working Class Hero“ нет, — это из-за той ложки патоки, которую я подмешал в текст, да и в мелодию тоже. Просто я заметил, что некрепкие желудки почтенной публики не смогли справиться с жесткой правдой, выплюнутой годом раньше; вот я и взял немножко патоки и размазал ее, где нужно. Ничего — скушали. Послушали и скушали, а ведь это в сущности такая же антикапиталистическая, антирелигиозная, антинационалистическая песня, как и про героя рабочего класса (хотя это не только про рабочих, но так нужно было сказать, чтобы медные лбы вроде Элвиса меня поняли). Хорошо, что хоть эта прошла все препоны и дошла до народа, — какой-нибудь патлатый юнец услышит ее по радио и почувствует, что он не одинок, что еще кто-то думает и чувствует так же, как он и его подружка. «Вообрази» должна помочь молодежи стряхнуть апатию. А то куда ни глянь — все только колются, нюхают, глотают и трахаются. И все это вдобавок делается исключительно перед ящиком, на который здешний нормальный человек чуть не молится. Тоска смертная! Может быть, как раз потому, что я критически отозвался о телеке в «Герое», песню и запретили. Тут у них все-таки другие нравы. В Европе телевидение еще не так доминирует жизнь. Там еще люди нормально общаются, в кабаках и клубах, устраивают вечеринки. А здесь… впрочем, я что-то и сам к нему пристрастился, сижу как приклеенный. Героин или телевин — один хрен! Странное дело: сама реальная жизнь в Америке приводит к сидению перед телеком. Мы все здесь цепенеем перед мерцающим экраном — новая реальность Америки. Мы с Йоко почти не разговариваем. И другие пары живут не лучше. Вот где она сейчас? У себя в офисе, на первом этаже. А я, ее муж, — на седьмом и даже не знаю, когда мы увидимся. До чего мы докатились!

Как я понимаю тех, кто истребляет вещи! Выкинуть ящик из окна — геройский поступок, жест, указывающий обществу на его язвы. Только так и можно привлечь внимание к проблемам. Впрочем, я еще не созрел для того, чтобы таким вот еройским макаром расстаться с моим телеком, но время придет! Весь хлам — в мусорный контейнер! Долой власть вещей! Да здравствует духовная свобода! Да здравствует творчество без конца и без края! Аминь! Один мудрец сказал: «Все, что ты не можешь взять с собой — ненужный груз. От него надо избавиться». Так вот, я вполне согласен с этим мудрецом, может, я даже его сам выдумал, чтобы было с кем согласиться. Одно мне ясно: это правда. А все остальное — туфта. Банки! Как только у тебя заведутся деньги, пожалуй в банк! И там тебе предложат надежность и уверенность в завтрашнем дне, как будто это бывает на белом свете — надежность, уверенность! А завтра какой-нибудь полоумный возьмет да и выстрелит в тебя прямо на улице! Нет никаких гарантий на этот счет, да и быть не может! А если тебе повезло сегодня, и маньяк прошел стороной, то нет никакой гарантии, что это не случится завтра или послезавтра… Вот у меня кошки давно уже скребут на душе. Пойди сюда, моя Мими! Папа даст тебе молочка, только не холодного, из холодильника. Одни изверги дают своим кошкам холодное молоко, у них может от этого заболеть живот. Я уже давно запретил держать молоко в холодильнике; все продукты должны быть свежими, только что с фермы, за один день молоко не испортится, а делать покупки надо каждый день, лентяи и лоботрясы! Так и норовят что-нибудь да сгноить — ведь холодильник-то у нас, слава богу, большой — все стерпит! На днях обнаружил в дальнем углу второй полки заплесневелый апельсиновый джем! Японская стерва! Зла на нее не хватает! Я бы ее давным-давно приструнил, да вот Йоко ей потакает. А зря! Она с ней спелась! Я-то как музыкант это отлично понимаю. У них, видите ли, дуэт взаимопонимания! Вот возьму и выкину холодильник к чертовой матери! Что тогда? Кстати, я, в свою очередь, спелся с Фредом. Это было нетрудно: парень смотрит мне в рот, а обаяние во мне еще, слава богу, есть. Ничего, Йоко, мы еще посмотрим, чей дуэт победит!

Теперь, когда все кошачьи потребности удовлетворены, за исключением одной, но тут я пас — не то у меня тело! — можно заняться опять нашим мыслеверчением.

Главное дело — плыть против течения, какое бы оно ни было! Только тогда есть шанс создать что-то новое. Хотя, если всмотреться или, в нашем конкретном случае, вслушаться, то все новое окажется, как говорится, наполовину забытым старым. Плагиат? Ну, до явного плагиата не стоит опускаться: уж если тебе «прислушались» обрывки чужой мелодии, будь умен и измени их до неузнаваемости. А для этого возьми инструмент в руки и варьируй мелодию на все лады, пока пальцы не окрасятся кровью. День, другой — и у тебя на руках твое собственное творение. А то, что чужая песня была первоначальным источником твоего вдохновения, — ну расскажи об этом в твоих воспоминаниях, что ли. Прояви великодушие, похвали предшественников — и тебя все будут любить. Да еще как! Это единственный случай, говорю я, когда щедрость на месте — сфера творчества. Другое дело — политика. Тут нужно быть беспощадным: или ты их, или они тебя. Причем «они» всегда сильнее. «Они» — правящий класс, угнетатели. «Мы» с «ними» никогда не состояли в родстве. У меня всегда было классовое сознание. Что бы там ни болтали, я, да мы все: Пол, Джордж, Ринго принадлежали к низам классового британского общества. К рабочему классу, если это понятие взять шире. Юлия, мать моя, правда, была скорее артисткой, но вся ее родня, как и родня моего папаши Фреда (не путать с моим, толковым молодым человеком!), — все как один вкалывали в поте лица. Тетушка Мими, например, подвязалась медсестрой, работала то днем, то ночью; в доме, как в больнице, был идеальный порядок, ни пылинки и все отутюжено… Она и за мной смотрела, как за больным. Мими — моя больная тема… Но дело не в этом — я отвлекся, — а в том, чтобы последовательно противостоять «верхам»! Тот, кто думает, что за последнее десятилетие со всеми демонстрациями и уличными боями (достаточно вспомнить Чикаго!) хоть что-нибудь изменилось, тот просто наивный дурак. Это не интервью, где приходится выбирать выражения, а то затравят, так что можно выпустить пар по-настоящему… а если кто и так к моим мыслям прислушивается, то ради Бога, кушайте на здоровье, доктор Леннон разрешает в качестве слабительного — лишь бы помогло! А если вы со мной не согласны, купите прямо сейчас любую вечернюю газету: и вы увидите тех же хорошо откормленных ухмыляющихся типов на первой странице, как они жмут друг другу руки, как от них несет дорогим одеколоном, как поскрипывают их новые ботинки из крокодиловой кожи. Все осталось по-старому, дорогие друзья-товарищи. Дело не сделано. И в официальной религии тоже ничего не сдвинулось с мертвой точки. А ведь еще в 66-м я обронил: «”Битлз” популярнее Иисуса». Но «они», все те же всемогущие «они», кроме того, что меня осыпали бранью и угрозами (розы тут ни при чем!), даже не почесались. А речь-то шла не обо мне и моей наглости, а о падении интереса к организованной религии, то бишь к церкви. Нет чтобы призадуматься, почесать в затылке хотя бы самую малость — глядишь, и осенит тебя новая идея (может быть, даже от самого Иисуса Христа пришедшая) — так нет же! Все осталось как было: я стал ходить в плохих, а церковная элита бубнит все то же самое; те же запыленные слова с амвона…

Тогда я разразился «Героем» — хотя бы эта моя песня должна меня пережить. В ней сказано, в общем, все, что я собирался сказать людям. И то, как нас оглупляют и религией, и телевизором, и удовольствиями — тут секс на первом месте! И то, как нас с детства запугивают — «не делай того, не говори этого, а то не возьмут, не пропустят, не заметят». И так всю жизнь! А в конституции стоит черным по белому: свобода мысли и свобода слова гарантированы. Но кто соблюдает эти законы? На самом деле, для «них» нет ничего страшнее свободного слова. Поэтому подручные дяди Никсона и стали за мной гоняться. В песне свои идеи легче протащить, потому что все немного завуалировано и упаковано в красивую мелодию. Но не приукрашено! Приукрасительство — это ложь и хлам. Просто все сказано на другом, по сравнению с прокламацией, уровне — это и есть творчество. Замечу между прочим: тех «проклятых поэтов» занесло не в ту степь, когда они повторяли за святошами, что мол, творчество — против Бога. Нет, тут как раз все наоборот. Бог сотворил весь мир, так? Значит он — творец. И человек, занимающийся творчеством, ему, Богу, подражает, следует его примеру. А в Библии сказано: «Следуйте за мной!» По-моему, это Иисус говорит своим ученикам, где точно и по какому поводу — не помню. Но не в этом суть. А в том, что свободное творчество — это не против Бога, а, наоборот, за него! Мне бы встретиться с Рембо и с Ван Гогом — я бы их переубедил. Потому что Бог за нас, а не за «них». И вообще, на этом свете многое не так, как надо. Я бы многое переиначил, перекроил, чтоб лучше сидело, так сказать. Да только не подступишься к важнейшим вещам. Потому что все главные кнопки в «их» руках, на них без устали жмут, поверьте мне на слово. «Их» главное оружие — ложь, поэтому в противовес я требую правды! “Gimme Some Truth!” Тогда «они» прибегают к репрессивным методам — благо средства для этого имеются. Здесь выбор большой: от газетной кампании и угрозы высылки из страны до полицейских дубинок и тюрьмы. Глядишь — а от свободы одна статуя осталась, и та до наших дней уж заржавела малость…

А все-таки сердце радуется, как взглянешь на эту позеленевшую даму. В старой Европе и того нет, там все предано забвению — идеалы революции давно не в почете. А ведь мы пытались как-то расшевелить британское цветущее болотце, на это Ирландия и создана, чтобы не давать другим заплесневеть окончательно. Уже поэтому мы и хороши! Да здравствует беспокойный дух Ирландии ныне, и присно, и во веки веков! Да испустят дух все ее великодержавные враги! Аминь.

Хотя и не моя епархия, но я бы нашел, что сказать с амвона. Сегодня говорит проповедник Джон Леннон — спешите видеть и слышать!

Берегись, Леннон! Есть вещи недопустимые, непростительные. Ты скоро заплатишь за все твои мерзости и богохульства. Вот увидишь!

Да что вам, жалко, что ли? Чего вы ко мне прицепились? Я думаю про себя, это не может никому помешать. Чего вы взъелись, а? Раньше слова сказать не давали, а теперь уж и подумать ничего нельзя! Нет, ребята, так дело не пойдет! Да и потом, откуда вы знаете, что я всерьез все это думаю? Может, я шучу… Шуток не понимаете!

Ну шути, шути… Дошутишься! Ты у нас уже давно на заметке.

Я включил звук у телевизора. Я вдруг вспотел.

«…Группа туристов заблудилась в Андах. Со вчерашнего дня с ними потеряна связь. Наш корреспондент сообщает, что поисковая партия…», — говорила молодая дикторша с безупречными зубами и выразительным бюстом.

Гораздо безопаснее слушать, что она там чирикает про туристов, и потом волноваться весь день об их судьбе, чем думать свои собственные мысли. Бедненькие, заблудились… Какой кошмар! Надо их спасать! Нечего было лезть, куда не надо! В Анды их, видите ли, понесло! А зачем? Кто их туда звал, этих спортивных кретинов? И почему теперь я, Джон Леннон, должен тратить на каких-то незнакомых остолопов мое драгоценное время? И мою умственную энергию? Нет уж, извините, подвиньтесь — я буду думать о том, что меня интересует. Не надо мне подсовывать темы для размышления: мы не в школе! Я уж как-нибудь и без вас обойдусь! А угрозы — дело не новое. Мы уже привыкшие! И аварию, и триппер мы пережили. И эти гнусные голоса мне не указ!

Я почесал подбородок, посмотрел на пожелтевшие от сигарет пальцы.

Что-то эти включения (назовем их так) участились в последнее время. Не пора ли слинять в наш загородный дом? Позвоню-ка я Фреду и дам ему указания на этот счет. Иметь деньги иной раз чертовски полезно. Что бы мы с Йоко делали, если б не деньги, как в моей старой песне говорится “…Give Мe Мoney!” Но это я запел, когда стало ясно, что ничего другого от общества на этой его стадии развития ждать не приходится. Мы, видите ли, живем при капитализме, и все, что здесь имеет вес, — это деньги, и чем их у тебя больше, тем лучше с тобой обращаются. Такая вот допотопная жизненная установка определяет правила игры… Ничего не поделаешь! В Риме надо жить как римлянин.

«Фред, наконец-то, почему ты так долго не брал трубку?… Ладно, не важно. С Йоко я сам все улажу… Теперь так: мы уезжаем завтра в наш загородный дом недельки, скажем, на две, так что, будь добр, подготовь все, что нужно к отъезду, и Хелен скажи… конечно, Шон едет с нами. Йоко у себя?… Я сейчас к ней спущусь. Все!»

Йоко вряд ли поедет — у нее новый роман. Мама хочет амуриться до ста лет — пожалуйста! Если наша семья от этого не пострадает, то я готов все терпеть. Муж я в общем и целом довольно толерантный, а сравнения с Сэмом мне нечего боятся. Это просто миниатюрный блондинчик, каких в Нью-Йорке пруд пруди. Мне он не соперник: в нем нет того творческого потенциала, который необходим, чтобы произвести на такую женщину, как Йоко, действительно сильное впечатление… Так что это все временная блажь… Пройдет и забудется!

Не забыть обуться! Где мои сандали? Мои пятки их видали. Дома босиком, вне его: каблуком. Нигде не орать, не стучать кулаком. Аутотренинг — мысленный веник, все дурное прочь, разогнать душевную ночь… Рифма рифмой, но как-то не сочинялось…

Ну где же наш треклятый лифт? Сколько можно ждать в конце концов? Только бы кошки не выскользнули, а то ищи их потом по всему дому, как в прошлом году: проверю, закрыта ли дверь… Закрыта, и лифт приполз.

Поехали! Тяжелая дверь с узорной решеткой захлопнулась.

… Дело в том, что это не единственная возможность проявить себя. Человек есть, потом перестает быть, потом опять возвращается в этот мир. И такой круговорот и есть тот самый perpetuum mobile, который раньше пытались сконструировать, — а он уже изначально существовал. Вот какая штука! Шутка того, кто сверху на нас глядит, вполне удалась. Это человек, или то, что в христианской религии называется душой. Или это можно назвать неделимой сердцевиной одного отдельно взятого человека. Человеческий атом; но только это не атом, потому что атом — это все-таки материя, от которой нам хочется оторваться. Это в некотором роде духовный атом или духатом… Порой я сожалею, как это говорится в лучших домах Ливерпуля, что не стал профессиональным философом, а пошел в поп-музыку. Это развязало бы мне мозги высказать в ихней высокопарной терминологии все, что я думаю о жизни, обществе, смерти и мире ином. Никто бы и пикнуть не посмел, когда доктор Леннон развивал бы при всем честном народе свои гениальные идеи. У них бы просто челюсти отвалились! Но они бы все проглотили, как пить дать. А в роли поп-короля у меня не те карты. Вот говоришь людям правду, пытаешься что-то новое протащить — и все перевирают, все тонет в обычном болоте. Мнения сразу разделяются и пошло-поехало, все передергивают и поднимают крик, а между тем никто ничегошеньки не понял. Одни — поклонники — превозносят каждое мое словечко, даже не пытаясь вникнуть в смысл, только потому, что это я сказал, а не кто-нибудь другой. Другие — критики-ретрограды, так называемые «профессиональные мыслители» — так же огульно все отвергают: мол, бывший «битл» Джон опять несет белиберду. И все только из-за моего статуса «поп-звезды», а поп-звездам не по чину философствовать, да и вообще думать, а уж тем паче рот раскрывать! Вот так я и живу… До нас или, скажем, до меня все звезды держали язык за зубами и вели себя приятно во всех отношениях. Так оно удобнее, да и безопаснее — а то откроешь рот, скажешь что-нибудь политически некорректное — и наживешь себе смертельных врагов. И покатилась твоя карьера под гору: скинут тебя с трона, развенчают и перестанут приглашать в Альберт-холл и Мэдисон Сквэа Гарден, и вот ты уже поешь в каком-нибудь грязном сарае, как Индра. И на этом твоя карьера кончена. Горлопанам — наука! Держи язык за зубами и считай денежки — вот и вся премудрость! Поэтому все звезды, вплоть до нашего Элвиса строго следовали этому «мудрому» правилу: «мое дело петь, развлекать публику, а мои мнения и мысли я оставлю для себя». Впрочем, некоторым, похоже, и нечего сказать, тем, которые себя в роли певчей птички вполне комфортно чувствуют — это относится к Элвису в первую очередь. Поет, заливается, а что поет, ему наплевать. Теперь замолчал навсегда — и у соловья может быть короткий век. Сложил наш соловушка буйную головушку…

Вот что, Джон: если ты не перестанешь трепаться про Элвиса — тебе скоро конец. Понял?

«К черту вас всех!» — это у меня уже вырвалось вслух, когда я вышел из лифта и встретил вопросительный взгляд Фреда.

«Йоко поедет? Почему ты стоишь? Где Шон? Не надо брать много, только самое необходимое… Да, и не забудь мои кассеты и гитару».

«Какую гитару?»

«С красной искрой, самую легкую. Скорее, мы едем сегодня. Йоко у себя?»

«Йоко разговаривает по телефону, она сказала, у нее неотложные дела и что она приедет на выходные».

«Ладно, я спрошу ее сам».

И я решительно двинулся к массивной двери, за которой пряталась жена. Японская речь подействовала как всегда обволакивающе на мой мозг. Йоко сделала жест рукой: мол, подожди, я занята. Я уселся в черное кожаное кресло напротив и начал сверлить жену взглядом. Обычная картина — Йоко, сросшаяся с телефоном. Телефоночеловек — новая ступень эволюции homo sapiens. Спешите видеть!

Дымящаяся тонкая сигарета в хрустальной пепельнице. Какие-то бумаги на полированной поверхности стола. Черные космы, черный пуловер, желтоватая маленькая ручка, сжимающая трубку, — моя жена! Моя муза-ведьма… засмотрелся и чуть было не забыл, зачем пришел. Йоко с самого начала действовала на меня гипнотически. Постепенно вся спешка, вся паника улетучилась. Я устроился в черном кресле поудобнее и стал любоваться мамой во всех подробностях. Японский водопад журчал без передышки. Она изредка бросала на меня взгляд и делала рукой каждый раз знак, что, мол, скоро дойдет очередь и до меня. Наконец, я начал проявлять нетерпение, это выражалось в дрожании левого сандалия, когда это не подействовало, я просто положил ноги на полированную поверхность ее письменного стола. Теперь Йоко созерцала мои подошвы — она этого терпеть не могла! Йоко привстала и энергичным жестом приказала убрать ноги с ее стола. Не тут-то было; если мама хочет, чтобы Джон вел себя хорошо, она должна положить трубку и поговорить с ним, ее мужем. Точка! Я осклабился, когда она попыталась сбросить свободной от телефона рукой мои ноги со стола. Мы, ирландцы, — народ стойкий, и победа будет за нами. Наконец, Йоко сдалась и положила трубку на рычаг.

«Чего ты хочешь, Джон? Я много раз просила не беспокоить меня в дневное время. У меня дела. Если ты хочешь остаться богатым человеком, ты должен…»

«Йоко, я почти забыл, как бы выглядишь, вот и заглянул. А кроме того, я решил поехать в наш загородный дом…»

«Не дом, а вилла, Джон, я устала тебя поправлять».

«Пусть будет вилла… Так вот мы с Шоном, Фредом и Хелен отбываем туда сегодня. Вопрос к тебе: присоединишься ли ты к нам? Не разбивай компанию, мама, поехали, а?»

Последние слова я произнес увещевательным тоном.

«Ты все еще не хочешь понять, а пора бы! Налоговый инспектор, счета, расстроенные дела на ферме, неблагоприятный гороскоп… у меня и так голова идет кругом, а тут ты вдруг появляешься и предъявляешь претензии!»

«Йоко, всего лишь на несколько дней! Пожалуйста! Шон будет тоже очень рад».

Она тяжело вздохнула и покачала головой. Телефон, как будто ждавший этого момента, опять зазвонил. Но тут он опередил ее руку и завладел трубкой в немом поединке с моей японской принцессой.

“She is busy! She is busy! Call later!” — крикнул я в трубку и надавил на рычаг что было силы.

«Джон! Сколько раз я тебя просила не делать этого! Что это за мальчишеские выходки?! Тебе под сорок, ты — богатый, всеми уважаемый человек, а ведешь себя…!»

«”Всеми уважаемый человек” желает получить ответ от своей жены!»

Она поджала губы и помолчала, потом с достоинством вымолвила:

«Может быть, на выходных… Надо посоветоваться со специалистом по Таро-картам, что он скажет».

«Как его зовут?»

«Сэм, пора запомнить!»

«Значит, на выходных! Не забудь, Йоко! Мы будем ждать тебя!»

«Если карты благоприятны, Джон».

Телефон опять зазвонил, я убрал с него руку. Пора было отступать в приемную, на заранее подготовленные позиции. А карты окажутся благоприятными! Вот увидишь, Йоко! Сейчас мы позвоним этому Сэму и приведем дело в порядок.

Вернувшись к себе, я взял переносной телефон и, убедившись, что никого в пределах слышимости нет (все были заняты сборами в дорогу), набрал нужный номер.

«Сэм, это Джон. Слушай, у меня к тебе просьба…»

Все было улажено в пять минут. Этот Сэм свойский мужик, берет, правда, дороговато. Зато теперь уж мама не отвертится и приедет к нам в субботу.

… ну наконец-то мы тронулись! Сюда вкралась вроде бы совсем не по делу некая ирония, а впрочем, если взглянуть на мир глазом Ван Гога, то мы все здесь тронутые, да и чокнутые вдобавок. Зря мы, что ли, столько возились и чокались? Нет, что-то прилипает, что-то остается — значит, тронутые и чокнутые.

«Шон, веди себя как следует, а то папа рассердится и не пойдет с тобой в Диснейленд!»

«Папа, кто это был: галка или ворона?»

«Это корова, которая, как известно, дает молоко. Ты же его пьешь. Куда ты смотришь?»

«Не, вон там, летит, высоко! Папа! Вон там!»

А нас обоих, оказывается, тянет в поднебесные дали! Молодец, Шон! Моя кровь.

«Ах, там! Шон, в небесах летают только журавли, запомни это. Вороны и прочие пернатые не залетают так высоко». Шон понятия не имеет, как его папа близорук! Какие там птички! Хорошо еще, что я вижу его мордашку на расстоянии вытянутой руки. Но вот корову, благо что большая, я могу различить в неровностях ландшафта.

«Папа, а это кто?»

Господи, если ты есть, сделай так, чтобы Йоко приехала, хотя бы на выходные! Конечно, я люблю малыша, это моя плоть и кровь, но я хочу побыть один со своими мыслями, собраться с духом для нового рывка. Как-то раз, это было в тот день, когда мы всей великолепной четверкой навестили Мухаммеда Али, я увидел, как штангист поднимает свою штангу. Это было в соседнем с боксерским зале, и, честно говоря, меня это зрелище привлекло гораздо больше, чем руководство, как делать отбивную из человека по всем правилам искусства, — этому мы научились еще в Ливерпуле, правда, без всяких там специальных перчаток. Муха и мед нас не особенно поразил, и не диво, что он потом появился при дворе нашего обожаемого королька, — там было ему самое место! Недалекий он, нам не чета. А вот штангист меня заинтересовал. И поднимал он вес не сразу, а в два рывка: рывок первый — штанга под подбородком, рывок второй — и она над головой! Я поинтересовался у крепыша, сколько он поднимает: «два моих веса, сэр». И это было сказано очень просто, без всякой рисовки: два моих веса и точка. Так вот это я и хочу сделать: первый рывок было создание «Битлз» и сочинение песен после развала по инерции, а теперь мне нужно набрать воздуха в легкие и сделать второй рывок. Я хочу войти в историю не как миляга «битл Джон», а как поющий поэт Джон Леннон. Кое-что уже сделано: «Герой», «Вообрази», «Один день», еще несколько песен, но нужен окончательный штрих гения, который бы обеспечил мне наверняка достойное место в стелларии. Мне нужно только уловить волшебную струю…

«Шон! Не ешь так много шоколада! Это уже третья конфета! И весь перемазался! Неряха! Фред, скажи своей тете, чтобы она ему не совала столько сладостей в дорогу! Слышишь?»

Фред, не поворачивая головы, флегматично ответил:

«Я скажу, но, по-моему, это был пакетик от Йоко. Но я обязательно скажу».

«Ладно, я сам скажу», — проворчал я, вытирая бумажной салфеткой маленькие шоколадные пальчики. Надо было сесть рядом с Фредом, а его тетю, по совместительству няню Шона, посадить с Шоном на заднее сиденье. А то мне приходится выполнять ее работу, а она едет сейчас с ветерком и любуется видами во второй машине. Но обратно мы поедем другим порядком. Мне нужен покой. Ребенку этого, как видно, не втолкуешь. А жаль.

…Мы были во многом первыми. Так, например, мы первые из звезд высказались против войны во Вьетнаме. Тогда уже «они» насторожились, но никаких конкретных мер поначалу не предприняли, видимо решив, что это эпатаж с нашей стороны, трюк, чтобы привлечь к себе еще больше внимания. Буря разразилась, когда я — на этот раз уже действуя в одиночку — сказал, что у современного христианства огромные проблемы, что оно отстало от времени и захирело. Духовное развитие современного человека прошло мимо церкви, этой самой консервативной из всех общественных структур. Евангелие содержит высокие истины. Я никогда ни словечка не сказал против этой великой книги. В свое время я ее с большим интересом прочитал, мы даже обсуждали некоторые моменты с беднягой Стюартом. Его интересовали скорее мистические аспекты, в то время как я все больше углублялся в моральную перспективу Иисуса и его учения. И чем больше я размышлял об этом, тем яснее мне становилось уклонение церкви от первоначальных идеалов христианства. Боюсь, что если бы жители древнего Рима зашли в какой-либо собор сегодня, они бы предпочли остаться язычниками. Никто бы не согласился ютиться в катакомбах из-за того, что говорится сегодня с амвона. Да зайди в любую церковь — там только и есть что свечной нагар. Веры, Христа там как раз и не найдешь… «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» — величайшая фраза из Нового Завета. Лучше не скажешь. «Гони сюда правду» — это моя парафраза на евангельскую тему. Вообще, плох тот художник, который не хочет в своем искусстве сказать правду, найти истину. Так было во все времена, так оно и в наши дни. Вот интересно: наш Элвис, он любил почитывать со сцены Библию — вот это высказывание он тоже цитировал? Вряд ли. Скорее нет, потому что в мире чистого развлечения, в мире неразбавленной попсы, в котором Элвис и был королем, нет места ни истине, ни свободе — только развлечению.

Пока Хелен бегает за Шоном по всем комнатам, гулким после стольких месяцев пустования, а Фред и нанятый специально для этого случая шофер таскают чемоданы, мы, Джон Леннон Первый, удалимся в наши апартаменты и предадимся размышлению.

От Пита Беста до Пита Таундзена рукой подать. Первый Пит был нашим ударником, правда, не совсем как у строителей коммунизма, но вполне терпимым. Увы, его смазливость и чрезмерный успех у женской половины публики сослужила ему плохую службу — его пришлось уйти, в особенности по настоянию ревнивца Пола. Ринго оказался в перспективе даже лучше, и характером он отличался прилично-покладистым, и вообще — свой в доску. По счастью, он никогда не интересовался чрезмерно своей внешностью и не собирался оперировать свой нос. Ох, уж эти мне носы! Уже в зубах навязли — хуже нет проблемы в кругах богемных, чем носы улучшать! Не пора ли нам поддать? Или песню написать? Охи вздохи… Надо всегда искать сути вещей. Потом на горизонте появился Пит Таунзенд, наделенный от природы выдающимся носом. Да, так вот он организовал вполне приличную группу The Who, где ударником стал наш общий любимец Кит Мун, Мун-Лун, самый симпатичный из всех лунатиков. Прошу любить и жаловать! Как он крушил гостиничные номера! Грохот стоял такой, как будто весь дом обрушится! Горничные прятались, уборщицы разбегались кто куда. Менеджер группы просил не вовлекать полицию и тряс чековой книжкой… По-моему, Муняша как раз праздновал свой день рождения. Мы с Ринго припозднились и услышали грохот с парковки. «А наш Муняша сегодня в ударе!» — сказал я, Ринго кивнул, и мы решительно двинулись к отелю, чтобы помочь имениннику расправиться с остатками обстановки. Когда мы вошли в номер, он как раз приступил к истреблению телевизора. Я нюхнул и глотнул чего-то и пришел ему на помощь. Помнится, там имелись еще целое зеркало в ванной и мини-бар в комнате, конечно, уже пустой! Все было выпито давным-давно. После полуночи началась вдруг какая-то потасовка, и Мун лишился передних зубов. Но он не хныкал, а только чуть-чуть протрезвел. Да, вечеринка удалась на славу! Слышно, он решил с недавнего времени вести тверезую жизнь. Как бы оно там ни сложилось, желаю Муняше счастья. Если принять постулат, что мы живем только раз, то все свихнувшиеся дебоширы, громилы и драчуны мира сего поступают единственно правильно. А чего время терять — его и так мало! Круши носы и скулы у любого шакала и акулы! Кто смел, тот и съел. Торжество права кулака и бутылки. Гулять так гулять… Но постепенно начала нарастать во мне какая-то неопределенная тоска. И уж не знаю, что бы я натворил, если бы не Йоко. Она заставила меня задуматься, и не просто для того, чтобы выпалить очередной каламбур, — тут я всегда был горазд, и слова занимать не шастал к соседям, — а задуматься всерьез. О том, что будет потом. Куда перельется душа, когда меня не станет. В какой сосуд, в чье тело? Йоко помогла мне найти ответ. И вот он бегает, носится по всей вилле, как угорелый и смеется от души — наследник моей души, сын Шон. Его появлению на свет предшествовали неисчислимые разговоры и расчеты. Мы обсудили с Йоко все возможные варианты и пришли к выводу: он должен родиться в день моего рождения. И Йоко блистательно справилась с этой задачей. Шон — наследник моего состояния и души.

С гениальным папой и гениальной мамой — из него непременно выйдет толк! Йоко… все врачи были против, но она настояла на своем, рискуя жизнью. Сколько крови ей это стоило! Все пережила, все вынесла. Моя жена — героиня! Сперва никто из этих ученых ослов не верил, что она сможет забеременеть, — забеременела! Потом никто не верил, что она выносит ребенка, — выносила! До седьмого месяца — так, чтобы можно рожать и чтобы крошка выжил. Тогда все стали ее уговаривать доносить еще два месячишка, но тут подошел мой очередной, тридцать пятый день варенья — и Йоко решила рожать во что бы то ни стало. Я тайком от врачей принес ей в палату хорошую порцию героина. Мы поцеловались на прощанье, и она приняла всю порцию в два приема, запивая зеленым чаем. Пакетик от героина я спустил в туалет, чтобы ни одна собака не догадалась, в чем дело. Что тут началось! Йоко стало так плохо, что ее хотели везти в реанимацию, но нам с огромным скандалом удалось убедить идиотов-врачей везти ее прямо в родильную палату. Цепляясь за меня скрюченными пальцами, Йоко прошептала в последний момент: «Если меня не станет, вырасти его по нашему плану…» Тут судороги усилились, ее стало рвать, и санитары побежали бегом с каталкой. Двери захлопнулись перед моим носом. Я услышал еще, как Йоко закричала. Меня силой вытолкали в коридор. Потом я ничего не помню. Пробел. Помню, как вышел врач, снимая на ходу дыхательную маску, и объявил, что у нас сын.

Теперь вот он — наш сын, наше сокровище. Ему отойдет все, в том числе и моя душа. Это нечто мистическое, то, чего еще на Западе никто не добивался. На Востоке другое дело — там они поднаторели во всяких таинствах и эзотерических действах. Что-то Шон будет делать лет через двадцать? Каким он станет? Каким станет мир вокруг него? Или все-таки этим идиотам удастся уничтожить нашу планету? Остается надеяться, что высший разум восторжествует…

«Папа, смотри, что я нарисовал!…»

«Да, да, Шон, иди бегай!»

А все же, по какой кривой пойдет развитие событий? Наше бесподобное телевидение станет еще бесподобней: число каналов возрастет до 500 или даже до 1000! Рекламу будут показывать не каждые 15 минут, а каждые 5, так что многие перестанут вообще смотреть телек, а будут его включать по инерции и потом просто игнорировать. Может, придумают какие-нибудь интерактивные штучки, чтобы все-таки привлечь зрителей; я не знаю, какие-нибудь игры, чтобы им в студию звонили и чтобы можно было выиграть призы или что-нибудь в этом роде. То же самое примерно будет и с радио. Но ты, Шон, на это не покупайся! У тебя будет все, и тебе не нужны будут никакие призы в мире, слышишь? Ты не должен терять драгоценное время, ты должен будешь жить наполненной жизнью, каждый твой день будет прожит не зря. Только так и стоит жить, когда ты дышишь полной грудью, когда ты занят делом своей жизни. И осознаешь это. Только так, Шон! Только так и не иначе. Изменится отношение к питанию, толстяков станет меньше, худоба будет в моде. В колу и пепси перестанут сыпать сахар тоннами, станут наконец-то разумно дозировать и сахар и соль и отменят все химические усилители вкуса, от которых только и остается, что головная боль. Выбросить их вообще на помойку и забыть! Как и многое другое… А вот куда повернет музыка — это вопрос, на который труднее ответить. Потому что это есть проявление творческого духа человека, и если большой бизнес не слопает всех творческих людей, то это может быть даже любопытно для ушей и серого вещества. Да, иной раз хочется пожить подольше, чтобы узнать, куда все пойдет…

«Ну, что там опять, Фред?… Йоко на телефоне? Дай мне трубку!.. Йоко? Да, мы хорошо доехали, Шон носится по всему дому… Шон! Хелен! Где Шон? Мама звонит!… Нет, мы еще не ели… Ты когда приедешь?… И что он сказал?… Ну вот видишь! Даже звезды за нас!… Так, значит, до субботы! Алле! Алле! Вот он, прибежал!»

«Шон, мама хотела с тобой поговорить, но ты был неизвестно где! Вот теперь папе придется набирать ее номер…»

«Где мама? Она приедет?»

«Мама дома, мы сейчас ей позвоним… 7 и 2… Занято!»

«Я хочу говорить с мамой!»

«Опять занято! Вот теперь ты будешь знать, как гоняться по дому, когда тебя зовут! Все, мама сидит на телефоне, и это будет до вечера! Все, Шон, можешь бегать дальше. Мама занята. Беги!»

«Я хочу к маме!»

«Это абсурдно! Только что ты ничего другого не хотел, как играть в прятки с Хелен, а теперь ты вдруг возжелал говорить с мамой! Иди играть!»

«А где мама? Я хочу маму! Папа, где мама?»

«Так! только этого мне не хватало! Не реви! Хелен, забери его! Терпеть не могу, когда дети ревут!»

«У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У! Мама! У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У!»

«Прекрати эту бессмысленную истерику! Слышишь? Если ты не хочешь получить затрещину, заткнись немедленно! Хелен! Фред! Сделайте что-нибудь! Тихо!!! Вот тебе! Хочешь еще?»

Слава Богу, он убежал! Никого не дозовешься, когда срочно нужна помощь! Чистое безобразие! За что я им всем плачу?! После такой нервотрепки мне нужна сигарета. И хорошо бы кофе. Самый черный. Самый крепкий.

Я ворочался вот уже два часа в постели после аппетитной болтовни с Фредом о бабах и вообще о том, кому в Америке жить хорошо. Почему-то начала чесаться спина. Я уже читал много раз об опасностях аллергии, иногда первые признаки этого заболевания начинаются именно с зуда в различных частях тела. Может, кофе стояло слишком долго открытым? Ведь все остальное мы привезли с собой из Нью-Йорка. Или еще одна возможность: неужели Уда-сан опять подменила тофу презренными мучными изделиями? Эта ужасная догадка заставила меня подскочить и спустить ноги с кровати. Я почесал себе под лопаткой, зуд становился все сильнее, перекинувшись на плечи, живот и голову.

Страшно зудела задница. Не может быть, чтобы я что-то подхватил! Последний раз я наведался в *** чуть не год тому… слишком большой срок для такой ерунды. Теперь уже и в паху! Что это за наваждение?! Если начать чесаться везде, то придется идти мыть руки, и это среди ночи! Удовольствие ниже среднего… Или это яд замедленного действия с первыми признаками отравления в качестве нарастающего зуда? Следующей ступенью будет рвота и слабость, потом наступит кома и…

Я чесал одной рукой живот, другой голову. Потом я начал тереть ногу о ногу. Наконец я вскочил и стал бегать по комнате.

Однако никаких рвотных позывов нет! И слабости тоже вроде я не чувствую… Уж не говоря о коме и прочих комических ужасах… Что же это такое в самом деле? Зеркало в ванной комнате — скорей туда! Никаких волдырей, никакой красноты. Стоп, без паники: у меня есть идея, мне нужно надеть очки. Вот мои запасные очочки! Вот те на! Это и есть случай, когда уместно выражение: «Глазам не верю». Я поймал ее: блоху, ху-ху! С очками загадка разрешилась быстро и безболезненно. Удивительное изобретение человеческого гения — очки! Что бы я без вас делал?! Разумеется, это риторический вопрос, я бы и так как-нибудь обошелся, на это и есть у меня леннон-мозги, на тот случай, когда не видно ни зги. Да, это самые элементарные блохи! При блошиной атаке нормально испытывать зуд и чесаться. Ха-ха, вот блоха! хи-хи, нет блохи! А ведь какие они махонькие, эти треклятые бестии! Даже в очках трудновато разглядеть. Так, еще одной меньше! Однако это безобразие надо прекратить, и как можно скорее. Значит так: утром, как только проснется Шон, мы бежим к машине и едем обратно. Без завтрака! Шон может поесть и в «мерседесе». А Фред вызывает санэпидемстанцию, и они обрабатывают весь дом. Положим, это он сделает уже из «Дакоты». Вот Йоко удивится! Представляю ее лицо, когда мы всей честной компанией ввалимся через пару часов в дом, покрытые блошиными укусами! Умереть — не встать! То-то будет потеха! А уж как я все это распишу для Марни, которую любят все парни!!! Любо-дорого! Все попадают с табуреток! Или она как раз куда-то укатила? В крайнем случае, с юмористическими рассказами можно подождать до ее приезда. А сегодня насмешим Йоко. Я уже давно не слышал, как она смеется. А смеяться полезно для здоровья!

Мама! Опять и снова и в тысячный раз! Сколько можно? Вместо того чтобы посмеяться вместе со мной, она нахмурилась, скрестила руки перед грудью и принялась меня отчитывать.

«Джон, не будь таким ребячливым, я прошу тебя! Подобные случаи не могут быть случайностью, уж это ты с твоим опытом должен был сообразить. Тут нет и не может быть ничего веселого, это дело серьезное. Я позвоню Сэму и спрошу его, что говорят карты. На тебя, и на нашего сына, и это только счастливый случай, что меня не было с вами, было совершено покушение. Да, не смейся! Именно так! И карты в руках ясновидящего расскажут, что за этим кроется».

Йоко, которая, как известно, никогда не ошибается, может и в данном случае оказаться права. Если призадуматься, то можно представить себе, как какой-то тип с маленькой коробочкой в руках приблизился к нашему загородному дому и, выбрав момент, когда никого не было поблизости, открыл коробочку и поставил ее под дверь. А под дверью есть щель! И вот обрадованные блохи, почуяв свободу, заскочили одна за другой в наш дом. Там они расплодились, благо никто не мешал, и набросились на нас с огромным аппетитом после долгого голодания, как только мы появились. Да, пожалуй, я припоминаю, что зуд начался уже вечером. Шон чесался за столом и получил за это выговор. Надо будет ему возместить за несправедливость: куплю ему полицейскую машинку с сиреной и униформированным водителем. Кстати, интересно было бы узнать, сколько блохи могут голодать… Человек может месяц воздерживаться от пищи. Блохи неизмеримо меньше, но уж неделю-то наверняка эти прожорливые малютки в состоянии протянуть без того, чтобы укусить царя природы или хотя бы кого-нибудь из его подданных. Значит, прилежный частный детектив мог бы выяснить, кто ошивался около нашего дома примерно неделю назад. Но как «они» узнали, что мы приедем? Ведь мы туда вроде и не собирались. Решение было принято спонтанно, и на все сборы ушло около двух часов.

Думай, Джон Леннон, думай! Вот я опять слышу…

…И ведь ты понимаешь, что тебе никогда не удастся схватить нас за руку!

Лучше и не старайся, все зря! А еще считает себя умником! Сдайся, Джон, ты все равно проиграешь…

Как бы не так!… Вспомнил: за неделю до того вдруг позвонил Джерри, но меня не было дома. Я как раз был у Ринго. Мы слушали музыку и курили травку в свое удовольствие. Он рассказывал всякие истории про свою голливудскую карьеру. Вот уж чему я не завидую! Но его там многое забавляло. Добродушный он парень, его трудно вывести из себя. Я так на стенки лез во время съемок, и еще больше во время перерывов между, которые длились заметно дольше!

«Камера, стоп! Джон, отдохни! Пауза!»

И так каждые полчаса (уж этот мне Пол! И сюда просочился!), даже иной раз чаще. Это была не работа, а сплошное издевательство! Я стал напиваться и нюхать кокс — вот до чего довел меня фильм. Или они надеялись, что я стану в перерывах петь и играть для этого сборища задарма? Для этой банды балбесов и болтунов? Фиг вам! Не на того напали! Я вам не Элвис! По-моему, я ни разу не дотронулся до благородного инструмента в этой зоне бессовестной траты драгоценного времени. Сколько песен я мог бы за это впустую растраченное время написать!…

Впрочем, я слушал Ринго и смеялся вместе с ним. Ведь каждому в этой жизни свое. Собственно, Ринго и был актером из нас четверых, да и клоуном. Хотя клоуном был и я, но я был злой, с фигой в кармане, а он был добрый, любимец сирот и вдов. Мы с Полом были композиторами, а Джордж больше играл на соло-гитаре. Это потом он уже развился и тоже стал сочинителем. А Ринго всегда был и остался хорошим парнем, которого слишком трудно вывести из себя, чтобы этим специально заниматься. Уж я-то знаю! Я в свое время испытывал его терпение достаточно долго и могу сказать… но я сейчас не о том.

Так вот, в то время как мы с Ринго приятно проводили время, в «Дакоте» раздался звонок, и Джерри осведомился у Фреда, можно ли со мной поговорить. Тот самый Джерри, самый высокий увалень среди прочих менее симпатичных ленивцев, которые и составляли двор короля Элвиса. Что ему надо было, он не сказал, по-моему, он обещал мне перезвонить. Я-то ему звонить не собирался — у нас маловато точек соприкосновения, особенно с тех пор, как наш королек безвременно погиб от пилюль и непомерной жратвы. Возможно, этот звонок ни с чем и не связан, но надо запомнить сам факт, что один из «них» пытался достать меня. А вскоре после этого — Ринго уже улетел в Голливуд — как-то около полудня, когда мы с Шоном собирались идти в бассейн, я заметил краем глаза недалеко от входа в «Дакоту» громилу в костюме Элвиса. Он, кажется, косился на нас сквозь свои глупые темные очки, позируя для каких-то идиотов, которые горазды фотографировать все подряд. Ну, мы сели и укатили — чего глазеть на дураков? Но в душе остался неприятный осадок. У меня было неуютное чувство, как будто двойник Элвиса меня подкарауливал. Конечно, я не думаю, что у него за пазухой был револьвер (не наш, а убийственный), но целью его маячения возле нашего дома могло быть просто желание вывести противника из себя, привести его в замешательство, запугать его — то есть меня! В «Дакоте» и в округе нет никого, кроме меня, кто бы мог тягаться с Элвисом в отношении славы, таланта и денег. Да, он кое-чего достиг, наш дылда с обворожительной улыбкой и неповторимым тембром голоса. Но и мы не лыком шиты. И уж во всяком случае я написал в сто раз больше песен — да еще каких! — чем он! Один «Герой» чего стоит! Хо-хо! Так просто (про 100) вы не справитесь с Джоном Ленноном!

Да, скорее всего, мама опять попала в точку: блошиное нашествие не было случайностью. Но их микроскопические блошиные укусы, по счастью, не имели последствий. Мы просто проскользнули в «Дакоту» с черного хода, все разделись донага перед входом в апартамент, побросали одежду (Шон, хотя и цеплялся за свою любимую кепку, но в конце концов поддался доводам рассудка: «Шон, ты ведь не хочешь и завтра так чесаться, ведь правда? Тогда сними кепку и брось ее вон туда! Молодец!») в пластиковый мешок и побежали в ванные комнаты. Мы смыли всех паразитов, вытерлись, выбросили полотенца и оделись во все чистое. Вот и вся история. Посмотрим, чего достигнет санэпидемстанция. Кто не слыхал, что порой как раз после приезда машины из санэпидемстанции дом наводняется тараканами или клопами или еще какими-нибудь гнусного вида насекомыми; увы, бабочек среди них не бывает. А было бы неплохо, если бы вдруг во всех комнатах затрепыхались бы бабочки! Вот только сачка у меня нету. Кстати, вот что надо будет купить для Шона: сачок.

Среднестатистический гражданин этой самой свободной в мире стране говорит в таких случаях: «О, «они» знают, что делают. Так уж значит положено». До чего меня это все бесит! Эти пакостные жульнические акции, всегда направленные против того, кто выделяется из толпы. «Они» назовут это все, пожалуй, шуткой, practical joke, а я утверждаю, что «они» начисто лишены чувства юмора, как и всех других чувств, кроме, наверное, обоняния. Потому что «они» всегда чуют доллары. Или фунты, или йены, или золото. Как натасканные собаки: «Ищи, где деньги! Давай-давай!» Я-то знаю. Я с этими господами сиживал за накрытыми столами, выуживал лангустов из винного соуса, запивая все самым что ни на есть дорогим игристым. Боже ж мой, что «они» там лопотали, постепенно наполняя свое чрево изысканными блюдами и винами и деликатесами для балбесов (рифмуется в именительном)! А их женки были еще похлеще! По мне, так я мог бы есть рыбу с картошкой всю жизнь и пить водку или джин. Не в жратве дело. Раз помню, как совершенно потерявшая естественный облик и возраст дама, жена одного из тех, кто всем заправляет, пыталась подсунуть мне свою нескладную прыщавую дщерь.

«У моей Бетси в жилах течет голубая кровь! И она так обожает “Битлз”! Джон, ты только посмотри на нее! Ты должен быть счастлив, что с тобой рядом…»

Она мне так надоела, что я смахнул стоявший передо мной фарфор, хрусталь и какое-то там столовое серебро на пол и предложил заняться этим прямо здесь, за столом, чтобы все могли полюбоваться. Как они от меня отскочили! И какое благородное негодование изобразилось на их физиономиях! Но начинающийся скандал Брайан замял в два счета (раз-два, ать-два, почти как у Элвиса!), потому что тогда мы котировались выше олигархов. Или по крайней мере так же высоко. Нас не смели тронуть. Мы были недосягаемы даже для чиновников госдепартамента, даже для особ, приближенных ко двору, то есть к дворникам со славной родословной. Но потом-то они отыгрались за прошлые поражения с лихвой. Вся эта история с гашишем была, конечно, подстроена, и какой-то там сержант не мог решиться сам по себе замахнуться на «битла» Джона. Может быть, я не успел все спустить тогда в туалет, может быть, один пакетик завалялся где-то в углу, а не был подброшен… Все равно, врываться в дом, переворачивать все вверх дном, угрожать беременной женщине!.. Нет, это было не просто так. Это было санкционировано свыше, как и все подобные акции. Потом началась газетная травля, Йоко потеряла ребенка, нашего ребенка! И нас благополучно довели до эмиграции. Но я не жалуюсь. Я доволен моей новой жизнью в Нью-Йорке, в городе, кипящем от артистической энергии. Я встретил новых друзей, я нашел мою публику в Америке, у меня растет сын, замечательный мальчуган! У нас с Йоко приличные хоромы в самом центре города… Чего же боле? Я счастлив… или почти счастлив. У нас огромный счет в банке. Во всяком случае, я доволен. Все могло бы быть гораздо хуже. Я доволен! Стадо племенных коров. Мерседес и Ренуар… Довольно! Пропади оно все пропадом! Я не этого хочу! Я хочу совсем другого. Я хочу сидеть на берегу моря рядом с Йоко и Шоном и играть мою музыку на гитаре. А вечером я хочу сидеть в хорошем ресторане на свежем воздухе, и чтобы ветер трепал ее черные волосы. И чтобы на небе постепенно проступали звезды. Или Мэй, или даже Син! Нет, все-таки Йоко! Да, я бы, пожалуй, и сегодня выбрал бы ее. Но этого нет! А есть имперсонатор Элвиса перед «Дакотой», Йоко, живущая в телефоне, и ребенок, который часто выводит меня из себя. И вообще, я заперт в этих хоромах. От хором до похорон всего три буквы — как три шага, как три пули. Кто знает? Может быть, в следующий раз, когда какой-нибудь переодетый «поклонник» попросит у меня автограф, я буду продырявлен с близкого расстояния, а чернила станут краснилами от моей крови. Стреляя в упор, нельзя промазать. Разве что за это дело возьмется какой-нибудь абсолютный чемпион среди неумех — таких ведь на белом свете пруд пруди. Не дай-то Бог, в которого я согласен поверить! Уж тогда лучше пусть это будет меткий хладнокровный стрелок, у которого рука не дрогнет… Какого калибра будет его пистолет? Я не очень-то в этих делах сведущ. Надо будет дать Фреду поручение выяснить, какие пистолеты чаще всего в ходу. Нет, а то он еще будет задавать вопросы… Чего доброго расскажет ассистенту Йоко. И пойдет домашняя разборка! О снайпере, как было с Кеннеди, я не мечтаю. Нет, меня постараются укокошить с близкого расстояния. Ну, уж тогда я бы хотел, чтобы мокрое дело произошло как можно быстрее. Бах-бах-бах-бах! Бах. Может быть, я услышу его музыку в тот самый момент… Так я, по крайней мере, буду избавлен от лишних страданий. И вот лежу я в морге с биркой на ноге, с закрытыми холодными глазами, и ничего не чувствую, а Йоко плачет за дверью…

Кто знает? Признаться, мысль об этом меня не радует. Будет ли она плакать? А что если не будет? Есть вдовы, которые легко утешаются. Да впрочем, какое это имеет значение? Нет, не хочу об этом больше думать! Я жить хочу и сочинять песни, как раньше, как дома. Только на этот раз без соавтора. Пол пошел своим путем, а я моим. Еще посмотрим, кто кого обскачет! Хотя на сегодняшний день: он выпускает диск за диском, а я «молчу» вот уже… неужели три года! Да, целых три года! С ума можно сойти! Нет, хватит! Довольно. К черту, к дьяволу всех этих предсказателей, мистиков-тароистиков! Что они понимают? Выдумали тоже, что мне якобы грозит опасность, если я опять начну писать музыку. Все они тоже лживые рожи. Не стану я больше никого слушать, даже Йоко! Кстати, ведь она выпустила диск, в то время как я пьянствовал в Эл Эй. Ее даже в дискотеках играют. А меня не играют! Черт меня дери! Я просто теряю время! Где моя гитара? Меня аж озноб пробирает — так чешется душа от творческого зуда! Аккорд. Надо подтянуть струны.

Не одна струна D, а почти все струны на самой легкой гитаре ослабли. Напряжения не было, музыка вышла из гитары, как воздух из надувного шарика. Я занялся было грифом, но что-то мешало.

Нет, не то! Начну-ка я лучше с текста. Где бумага и ручка? Паркер не обязателен для этого предприятия. «Когда я был молод, я рвался туда и сюда, но время уходит, его не вернешь никогда…» Лучше: «метался туда и сюда», только при чем тут «время»? Это философская категория, а я пишу лирику! Да, лирику, а не философский трактат! «Теперь я стал старше и знаю, чего я хочу, с тобою решил я остаться и жизни другой не ищу…» «Я рад, что с тобою я в ногу иду…» по Центральному Парку… «И мальчик наш ясноглазый…» Однако «ясноглазый» совсем не помещается в размер. Шустрый или бойкий уже лучше… «ручонки»… «все лучше и лучше…» «закат безмятежен…»

Я писал и зачеркивал и писал заново. Я чувствовал, как меня подхватило и понесло, но понесло куда-то не туда. Меня скорее заносило, чем выносило на той заколдованной дорожке, которая не раз уже приводила меня в самые неожиданные моменты на вершину — Парнаса, что ли? Это были земляничные поля вдохновения, среди которых почти незаметная, петляла моя тропка. Но как ее было отыскать теперь, когда все волшебные окрестности запорошило золотой пылью? Незаметно настала ночь. Выбившись из сил, я с проклятием смял исписанные листы. Но все-таки не разорвал их в клочья. Ладно уж, пусть останется что-нибудь на потом.

Я еще вернусь к моим наброскам. Еще на вечер! Хотя уже вообще-то ночь, но это ничего. Лиха беда начало, а начало положено. Пока я ничего не стану говорить Йоко. Пусть она думает, что я пишу дневник или письмо тетушке Мими. Она уже давно — наверное, с тех пор, как завелась эта бодяга с нашей высылкой и улица перед нашим домом в Гринвич-Виллидж стала кишеть гуверовскими агентами, — смотрела косо на мои стихи, а уж когда ее любимчики-экстрасенсики усмотрели некую опасность для меня, если я буду по-прежнему писать стихи и сочинять музыку, то уж тут был вынесен высочайший вердикт, строжайше запрещающий мне всякий род творчества. Так что же мне осталось? Нянчиться с ребенком и записывать в дневник рецепты для самого здорового в мире хлеба из цельнозерновой рисовой и кукурузной муки! Сначала я так и делал, но она добралась и до моего дневника. Тогда я написал пару крепких словечек в ее адрес и в адрес ее дружков. Она смутилась. Несколько дней я ее вообще не видел, но потом все вернулось в привычную колею, но к моему дневнику ничья рука уже не прикасалась. Так доктор Леннон отвоевал кусочек свободы в своем собственном доме. Поразительное достижение! Вот это настоящая проблема: с ней неволя, без нее — тьма кромешная и скрежет зубовный. И опять же никакой воли, потому что набежала толпа друзей и приятелей. А с ними пришли и тысячи соблазнов, из которых бутылка была еще наименьшим. Как это там называлось — «Бренди Александер»? И чем мы это с Хэрри запивали? Кажется, водкой. Или «Кровавой Мэри»? Белое и красное… А потом мы разобрались с этими занудами из Smoothers Brothers и в процессе, так сказать, разборки сокрушили добрую часть обстановки в таком приличном заведении для уважаемых людей, как «Труба-дур»! Труба для дур! Это нас с Хэрри так развеселило, что мы уже заранее решили растрепать ту теплую компанию богатых бездарностей, которая там имела обыкновение тусоваться. Хэрри от предвкушения удовольствия даже заикал:

«Труба-хикс — для дур-хикс!»

Ну и… подробности, как говорится на языке профанов, читайте в газетах в разделе «Происшествия». Зато мы отвели душу. И заодно дали собравшимся послушать настоящие песни вместо того кошачьего концерта (хотя я и люблю кошек, но не в музыкальном смысле), который был подготовлен этими двумя напомаженными манекенами в приличных костюмчиках. Соединенными усилиями, хотя дурашка Мэй пыталась нам помешать, нам удалось превратить запланированное скучнейшее представление «Беззвездный вечер» (или что-то в этом роде) в достаточно оживленное «Дам по мордам» или «Ударю в харю». Наше выступление экспромтом увенчалось шумным, дело дошло даже до полицейских сирен, успехом. Понятно, что мы всех сразу заткнули за пояс. Уж куда им, беднягам, было с нами — гигантами рока — тягаться! Мы исполнили «Сегодня суббота. Нам заплатили — и мы в клуб закатиться решили…» и наше битловское «Давай сюда ДЕНЬГИ!» Тут-то на нас и накинулись и не дали допеть, буржуи! Чуть не сломали мне большой палец, сволочи! Но и мы в долгу не остались. Но потом прикатили менты и нам пришлось свернуться. С этом сортом лучше не связываться. И мы выкатились на свежий воздух… К сожалению, какой-то подлец сумел сфотографировать меня, но не Хэрри, при выходе из клуба. Жаль, что мне не удалось набить ему морду! На следующее утро вся история была в газетах, и я получил нагоняй от Йоко. Причем позвонила она в самый неудачный момент, то есть до того, как я успел опохмелиться.

«Джон! То, что ты себе позволяешь такие…»

Ну и пошло: она мне слово, я ей два… Ну и в результате, я истребил телефон и порезал себе руки, пытаясь порвать кабель. Заявился агент Минтц… Я решил, что Мэй его вызвала, захотел ее задушить… Мы втроем гонялись друг за другом по комнатам, как в комедии абсурда. Минтц все восклицал:

«Остановись, Джон! Подумай, что скажет обо всем этом Йоко!» Я лягнул его в пах, но, к сожалению, промазал.

И неизвестно, чем бы все эти догонялки кончились, если бы не пришел Хэрри с бутылкой водки. Мы опохмелились, и я позволил перевязать себе руки, а то все было в крови… Так иногда какая-то малая малость меняет кардинально настроение и ситуацию: мне всего лишь нужна была водка, чтобы прийти в себя. А с мамой мы помирились на другой день, как только новый телефон был установлен. Да, это было неповторимое время! Но я, собственно, и не хочу ничего такого повторять в будущем. Хватит приапических подвигов! Нужно жить день за днем, как все нормальные люди: любить жену и сына, позаботиться о том, чтобы Мими и мои сестренки не знали недостатка. Нужно перечитать мой дневник и наконец слепить из отрывков книгу. Составить полный список моих песен и вообще стихов и прозы. А написал я не так уж мало! Ох! Хо-хо! Это все архивная работа! Почему я должен заниматься этой пылью прошлого? Я хочу совсем другого!

Вот мне в голову как раз сейчас пришла история про одного подпольного музыканта и торговца наркотиками по имени Челнок и его изредка верной скво Цыпы. Или он был подпольным дилером и музыкантом-неудачником. Скорее так, чем наоборот. А Цыпа подрабатывала днем шлюхой в ближайшем притоне, а по ночам писала докторскую о венерических болезнях.… Во время полицейской облавы Челнок как музыкант потерял последнее пристанище в подпольном клубе «Лулу на луне» и разбил в знак протеста гитару о голову подвернувшегося сержанта. А Цыпу тем временем пригласили участвовать в лайф-шоу в качестве обнаженной модели, и продюсер шоу сделал ей внезапно предложение выйти за него замуж. Она вышла замуж, но таскала с собой повсюду огромный саквояж, в котором прятался разыскиваемый полицией Челнок… Записать или оставить так — в голове? Если б знать, сколько мне осталось, а то прямо неохота ничего делать — начнешь что-нибудь интересное, а тебя — бац — и укокошат!

Первые письма с угрозами (грозы о’кей, они здесь на месте, но розы тут ни при чем) стали приходить, когда мою вполне безобидную фразу об Иисусе подхватили и разнесли по всем Штатам. Через несколько колов времени эту неправдоподобно раздутую историю удалось замять. Спасибо, Брайан! Но теперь ты уже на том свете и не можешь мне помочь. Скорее всего, новый виток начался после того, как наш миляга Джерри (чтоб ему было пусто!) выкрикнул на каком-то митинге в знак какого-то про-(кисшего)-теста или скипидарности черт знает с кем: «Леннона в президенты!!!!!» Словом, он мне оказал такую «услугу», что если я его переживу, приду танцевать степ на его могилке. Вроде бы жука Никсона свалили, и уже давно, но что-то там в глубине госаппарата заело и меня, похоже, не собираются оставить в покое. И хотя и Гувера с нами нет, но его дело живет и побеждает, как говорят наши заокеанские друзья. Меня не оставляет чувство, что за мной непрерывно следят. И на улицах этого славного города и в парке, и даже один из швейцаров нашей «Дакоты» кажется мне подозрительным. Глаза у него бегают, и он как-то суетлив и все выспрашивает, куда это я направляюсь и когда вернусь. Кажется, его зовут Джуд — Иуда! Таких гениальных совпадений в природе не бывает. Тут что-то есть, определенно! Доктор Леннон способен распознать паутину взаимосвязи. И паранойя здесь совершенно ни при чем. Другой швейцар — старый Хозе — в полном порядке. А этот…

Кстати, о паранойе. Лет пять назад меня тоже пытались уговорить — и все мои друзья! — что мне только кажется, что за мной следят. Само собой, приятное во всех отношениях словцо «паранойя» то и дело запускалось бумерангом в прокуренный воздух и делало кубреты где-то там под потолком, чтобы потом вернуться к автору. «Леннон, ты — просто маньяк! Ну скажи, кто станет за тобой следить? У тебя явная паранойя… Лечись, дружище, пока не поздно!» Ну вот, нас всех и вылечили после Уотергейта. После того, как выяснились все гнусные подробности — положим, все-таки не все, но бóльшая часть — слежки и прослушивания конкурентов и взламывания сейфов и манипуляций с документами и запугивания свидетелей и прочее, стало очевидным, что моя так называемая паранойя была вполне оправданной, то есть здоровой, органической реакцией на никсоновские беззакония. А другие просто пытались отмахнуться от неприятных фактов, повторяя чужие мантры, не хуже нашего Джорджа. Вот кто нашел себя в мантрах, медитациях и игре на цитре, во всей этой индийской экзотике и мишуре. Вообще-то, я уже давненько предчувствовал, что наш Джорджик в послебитловый период скорее уйдет в восточную мистику, чем останется парадной лошадкой шоу-бизнеса. Да-да, мы все знаем, кого я имею в виду! И нечего делать такое постное лицо! Кто выпускал по нескольку альбомов в год, и притом один хуже другого, а?

«Ну, знаешь, Джон, не каждому нравится сидеть сложа руки и наблюдать, как другие карабкаются на Парнас… Когда-то ты и сам…»

Что? Ты еще оправдываешься?! Заткнись! Лучше сядь и напиши что-нибудь стоящее, поглубже «Мишели-вермишели-надоели» и всяких там излияний о том, как было здорово вчера! Бери карандаш! Ну, самый популярный композитор-песенник нашего времени, покажи миру, на что ты способен! Молчишь?

Так Полу мы заткнули рот.

Посмотрим, кто еще стоит у меня на пути… Ах, кажется, моя дражайшая разведенная женка грозила что-то там опубликовать. Уж ей-то доктор Леннон вправит мозги в два счета! Син никогда не умела постоять за себя, потому и поплатилась. Как человека научить быть человеком? — Пробудив в нем самосознание! — А как этого конкретно добиться? — К примеру, создав ему невозможные условия, вот как! Тогда он начинает сопротивляться, включается механизм борьбы за выживание, и человек постепенно становится человеком, а не амебой или там кроликом. Так что начнем с элементарного запугивания. Организуем пару ночных звонков, благо, что друзья у меня в тридесятом королевстве еще есть. А если это не поможет, то найдутся и другие меры воздействия. У Леннона Грозного имеется в закромах кое-что поэффективнее. Посмотрим, может быть, Син вскоре возьмется за ум. Тогда ей ничего не грозит. И досточтимого Джона Твиста изымем из игры. Он ей уже достаточно крови испортил, хватит!

Кстати, о женщинах. Что-то давненько ничего не слыхать о Мэй. Что-то она там поделывает, моя кошечка? Вот ей никогда не взбредет в голову писать какие-то там «разоблачительные» книжонки о бывшем любовнике и патроне Джоне Великом и Столиком! Она всегда знала свое место в игре и не совалась, куда не след… А все-таки любопытно, что она поделывает… Ее податливость, мягкость во всем, тепло ее смугловатой кожи, ее неунывающая душа… Молодость… Кажется, мне ее-то и не хватает. Разыскать ее? Я люблю китайскую кухню почти так же, как суши. Но что скажет мама? Хотя у нее тоже романчик за романчиком, но, я думаю, она встанет в этом случае на дыбы. Так уже было… Нет, лучше не рисковать, лучше по маленькой играть. Чтобы окончательно не проиграться в пух и прах. Если оба играют краплеными картами… неизвестно, чья возьмет… Лучше не провоцировать конфликт. Тем более что у нас сын, да и вообще я ей уже отдал все бразды правления… Последним декретом замечательной страны Нутопии Йоко была назначена фельдмаршалом и верховным казначеем. А я освобожден от всех земных забот, так сказать, чтобы иметь полную свободу для занятия искусством! Да, я с виду вполне свободен, и да, я, по сути, веду жизнь зека. «Заключенный номер один, на прогулку!» Так, во всяком случае, говорят в фильмах. Но действительность намного скучнее и отвратительнее всех выдумок на свете. Сесть в настоящую тюрьму мне бы не хотелось, да в сущности меня и не за что сажать. Процесс с моим бывшим менеджером и еще один с фирмой не в счет. Дело пахнет всего лишь денежными потерями в случае проигрыша, но никак не кутузкой. Вот поэтому меня и хотят укокошить. Если не к чему прицепиться, тебя просто уничтожают, как Иисуса. Ведь он не был ни в чем криминальном замешан, а его осудили и распяли. Я когда-то читал Библию, еще у Мими в доме. Она вообще поощряла чтение и ходила в церковь по праздникам, и меня с собой брала. Есть там одно интересное место, когда Пилат спрашивает: «Что есть истина?», а Иисус, у которого руки за спиной связаны, отвечает: «Аз есмь». Даже если бы у него руки были свободны, он бы, похоже, не стал бы драться, дробить скулу римскому начальнику. Он знал и так, что он их всех выше, сильнее духом. А его все равно взяли да и распяли на другой день. Ему повезло: по крайней мере, он недолго мучился на своем кресте. А теперь все еще проще: возьми револьвер (не из нашей пластинки, а из презренного металла), прицелься и шлепни кого-нибудь.

Было дело, мы выпустили пластинку под названием «Револьвер», но это был всего лишь заголовок. Просто мы смотрели в то время много вестернов, мы ничего такого при этом не думали. Слова, которые материализуются и начинают жить своей жизнью, — страшная штука. Овеществление невещественного не менее загадочно и жутко, чем воскресение, возвращение с того света. У меня вышло нечто вроде Пасхальной проповеди: реверенд Леннон готов взойти на канцель! Вот такая петрушка!

Почему я снова и снова об этом думаю? У нас ведь есть телохранитель, и притом вполне профессиональный… Вроде и письма с угрозами больше не приходят. Или их скрывают от меня? Не думаю, я не истеричная барышня, а рокер из Ливерпуля — я бы не лишился чуйств от каких-то там подленьких намеков и прямых угроз. Но даже и в звуке родного города мне слышится в последнее время свист пули, которая меня убьет… Возможно, письма такого сорта приходят на самом деле. Пойти покопаться в почте? Вряд ли это что-то принесет. Устроить Фреду допрос с пристрастием? Боюсь, что он запишет меня в параноики. Конечно, он не станет трепаться, но доверие будет поколеблено. Нет, это не годится. Я, конечно, не сторонник полной откровенности с моим ассистентом, но некоторую разумную степень доверия все же следует иметь друг к другу. То же относится и к менеджеру. Брайан — особая статья.

Но меня что-то гнетет. И мне надоело выше крыши глазеть на дурацкий экран. Пусть грабят банки и устраивают массовые карамболажи, пусть бегают по улицам с винчестером и бастуют себе в удовольствие! Пусть устраивают марши протеста против Ку-Клукс-Клана и марши в поддержку умалишенных! Пусть! Меня эти внешние события перестали волновать. Да, это Америка, и все эти гамбургерские излишества (а порции здесь во какие — лопнуть, да и только) просто являются частью общего колорита. Я привык. Романтика первой встречи испарилась, ее не вернуть. Но надо ведь как-то жить, существовать. Увы, со временем выяснилось, что любовь — это еще далеко не все! Как это раньше мы пели с ребятами: „All You Need is Love!“ Все-таки славное было время! Битломания — этим все сказано. И Элвис тогда еще не окончательно съехал с нарезки. Но уже полыхал Вьетнам. И Британский двор поспешил присоединиться к агрессору. Значит, и тогда не все было благополучно. Но то, что творится сейчас! Боже милосердный! Если ты есть, то что ты об этом всем думаешь? Меня часто интервьюировали, а вот я с большим удовольствием взял бы интервью у Бога. Любопытно, что бы он такое сказал… Но боюсь, не выйдет разговора, потому что небеса молчат, и для пристава, как и для вора в генах ссора в своре… волчат… Да, нет у меня собеседника, от которого я бы ожидал услышать что-либо новое, неожиданное. Пол, как Элвис, всегда все округляет и уходит от прямого ответа. И все этак с улыбочкой, и никаких вам конфликтов. Дипломат, да и только! Брайан за это его особенно ценил. Пол — любимец публики! Пол — самый старательный, самый трудолюбивый, самый аккуратный, самый застегнутый на все пуговицы, самый скучный, самый поверхностный, самый патриотичный и прочая и прочая. Словом, Пол был официальным лицом Великолепной Четверки. А кто его принял в группу? Я, Джон Леннон! Без меня где бы он оказался? Просто я терпеть не могу все эти маразматические излияния о черной неблагодарности, а не то я бы его так разделал, само собой в духовном плане, что он бы и пикнуть против меня и Йоко не посмел. Куда ему до меня! Нет, надо мне как следует раскрутиться, а то от всех этих кошачьих концертов, которые преподносятся сегодня в качестве рокового попа и попсового рока, просто с души воротит. К лешему все запреты! Будь, что будет! Надо отвлечься, сменить декорации. Был разговор о моем кругосветном путешествии. Пойду-ка я к Йоко, она все знает.

Пока ничего неизвестно. Одна газета запросила интервью. Надо подумать. С одной стороны, нужно время от времени мелькать на страницах прессы, чтобы «остаться в игре». С другой стороны, я и Йоко уже вроде бы все обсудили в телепередачах и в толстых журналах: о чем говорить? Пережевывать или подтверждать «съеденное выше»? Но умным и так все понятно, а дуракам что в лоб, что по лбу. Да и потом еще надо знать, с кем говоришь, а то пришлют какого-нибудь остолопа — потом хлопот не оберешься. Правда, надо отдать им должное — журналисты в основном ребята зубастые и с юмором. Это в эпоху «Битлз» кое-кто из них пытался сделать из меня жучину-симпатягу, с которым приятно обниматься в темном кинозале и с которым можно просто так «играть». Или — еще хуже — меня пытались представить честной публике как еще одного Энгельберта Хумпердинка, британского подражателя Элвису. А не то и похлеще — как второго Пола Маккартни! Иной раз меня так допекали, что я закуривал и выпускал струю дыма в глупую, лоснящуюся от нездорового любопытства физиономию. «Джон, почему у тебя галстук сидит криво? Это знак для посвященных, да?» Много раз у меня на языке вертелись непечатности, но всегда вмешивался Пол или Ринго или Брайан… Но прошли времена, дорогие мои, когда я, сжимая кулаки в карманах, вынужден был изображать ого-го как обходительного поп-стар, любимца публики и клоуна на политическом манеже. Все! Финита, как говорят у нас в Риме. Родственные мне души — это не Репин, а Ван Гог, не Диккенс, а Уайльд, не Фейербах, а Тимоти Лири, не Паунд, а Дилан Томас. Одним словом, мне чужд так называемый «реализьм» — он хорош для клизьм! В наш век только сюрреализм отвечает современной эпохе. Так-то, господа хорошие! И не я один так считаю, но и мои друзья-приятели. И может быть, тот бешеный русский, который мелькнул как-то на нашем экране. Я было послушал, но, черт его дери, ни слова не понял, но кричал он хорошо, душевно. Я вообще предпочитаю крик писку и мяуканью, которого развелось в последнее время в поп-мире — хоть уши затыкай! Когда кошки мяукают — это хорошо, потому что это заложено в них природой — издавать такие звуки. Я вообще люблю кошек. Но когда какой-нибудь жлоб, приняв пятую позицию, начинает издавать неподобающие человеку звуки — извините, мне охота пульверизировать это шоу вместе со всеми участниками. Этого добра здесь столько развелось, что я перестал слушать современный поп и даже рок. Поэтому особенно приятно знать, что там, за океаном и даже не просто за океаном, а за железным занавесом, есть тоже кричащая душа. Да, орал он действительно с полной самоотдачей, несмотря на камеры и юпитеры. Great Russian!

Я не люблю благополучно-самодовольных персонажей без своего нутра, без каких-либо особенных задвижек и проблем, бесконфликтных конформистов в безупречно сидящих костюмах. Эти бессмысленные мэмфисные мафии, роившиеся вокруг Элвиса как стая мух — все одетые одинаково, да еще и в темных очках! Воображали из себя невесть что! Пуп земли, что ли? Их дурацкие забавы — бросать друг в друга тортами или обливаться кремом для бритья и стрелять друг в друга ракетами для фейерверка — только подчеркивали их непроходимую тупость. У нас были развлечения поумнее, а дураков в нашей команде мы не держали. И дело совсем не в образованности: есть дураки и с дипломами. Я знаю, я с ними встречался. Но у каждого есть мозг, и надо просто-напросто научиться им пользоваться — об этом и речь! И поскольку как раз этому нигде никто никого не учит, то уж будь добр, учись сам. В этом и проявляется ум человека. И я, и Боб Дилан, да и Пол с Джорджем и Ринго — самоучки. Значит, можно добиться всего самостоятельно! И кивки на какие-то там гены совершенно неуместны. Мой папан был официантом на судне, а мама в основном сидела дома. Уж не говоря о Мими, в которой даже при вскрытии не смогут обнаружить ни одного грамма превозносимого всеми бездарностями так называемого таланта. Да такой вещи, как талант просто вообще нет в природе, его выдумали дипломированные придурки, чтобы найти себе оправдание и чтобы проштемпелевать остальных. Мол, не суйтесь, все равно у вас ничего не выйдет, сидите в темном углу и молчите в тряпочку. И большинство, как ни странно, верит всем этим бредням и остается в дураках. О том и песня! По крайней мере, моя песня! А что там поют все эти Фрэнки, Рики, Бинги и иже с ними — туфта и лапша для развесистых ушей. Ох уж мне этот старый хрыч Фрэнки! Видите ли, мы были повинны в падении общественного вкуса! Скажите, пожалуйста, а что же такое с его свинговыми трелями, с его мафиозными замашками и брутальными сексуальными развлечениями?! Нет уж, извини-подвинься, падение вкуса, если таковое и наблюдается, — это твоя заслуга, миляга Фрэнки! Опять же, умный услышит, а кретину все равно не втолкуешь. Собственно, люди различаются по тому, как и в какой мере они научились пользоваться своими мозгами. Так что я предлагаю разделить все человечество на умных и дураков. А все остальное не так уж важно. И если бы дураки не были бы в большинстве, то не нужны были бы и деньги. Тогда я бы согласился петь за так. Но это время еще не наступило (слушай „Imagine“ и проникайся), поэтому и только поэтому в этом мире всем заправляют толстосумы. И даже среди нашей братии поп-звезд есть настоящие поклонники Молоха. Конформисты и соглашатели — они всегда плывут по течению и загребают то там, то сям миллиончик. Вдобавок у каждого из этих дутых величин свой антураж, хотя бы и не в таком неправдоподобном ом! масштабе, как у нашего почившего королька, но достаточный. Как тут не вспомнить о «крысиной команде»! Они бегали за Синатрой пестрой стайкой, как крысиный выводок, и любили пастись в предбаннике у незабвенного Кеннеди, которого некоторые почему-то считали, да и по сей день считают, чуть ли не мессией. Их провозгласили одно время по недомыслию СМИ законодателями тона. Потом наступила эра «мемфисной мафии» с их костюмированными парадами глупости. Групповой дух царил и в Голливуде, так что, когда мне пришлось туда временно переселиться, мы решили организовать банду «голливудских вампиров». По крайней мере, наши выходки отличались остроумием и бесшабашностью, и никто из нас не носил твидовых костюмов и галстуков — у нас не было формы. Зато — сколько содержания! Да в какой еще компании можно было встретить столько гениев, как среди нас? Я (уж о себе я здесь даже не говорю — я уже достаточно заявил о себе и до этого), Хэрри Нильсон — человек-хор и оркестр в одном лице, Наполеон среди музыкальных продюсеров Фил Спектор, и два гениальных ударника: Кит Мун и Джим Кельтнер. Иногда к нам прибивался Ринго, когда бывал наездами в Голливуде. Тогда в нашей компании было целых три замечательных ударника, людей, уважаемых во всем мире. Ну а остальная братия состояла из хороших музыкантов и критиков, воспевавших наши подвиги. И, конечно, с нами шатался Джессе Эд Дэвис — свой парень почти во всем, и индеец в остальном. Настоящий краснокожий — брат бледнолицых, не какой-то там «выбившийся в люди», стыдящийся своих корней, как Элвис, никогда ни словом не обмолвившийся о том, что его кровь по отцу — собственно индейская. Почти как наш Брайан, который всегда слегка морщился, когда я его называл то евреем, то жидом, — судя по настроению и ситуации. Особенно мне нравилось восхищаться его семитским носом при всяких там потомках феодалов на официальных приемах. Или приводить его в замешательство вопросами типа: «А расскажи-ка, Брайан, как происходит обрезание? И кстати, ты сам помнишь этот ритуал, который ты однажды испытал на себе?» Тут бедняга Брайан совершенно терялся и бормотал: «Джон, если тебе интересно, мы поговорим об этом как-нибудь потом… пожалуйста, не перед гостями… я прошу тебя». Было так легко его смутить и сбить с толку, почти как мою Синтию. Вообще, робкие, застенчивые люди могут вызывать симпатию, но я не склонен к дребезжанию жалости и сопливости сочувствия. В конце концов я женился на Син и был дружен с Брайаном. Но с Син я развелся, а бедный Брайан отошел к праотцам. Нет, это все не могло быть моим двигателем на долгое время. Нет, рядом со мной должна быть женщина с умом, фантазией и сильным характером, которая была бы способна поддержать разговор на любую тему и которая могла бы постоять за себя в мужской компании. Женщина, равная мужчине во всем, а не исполнительница его прихотей. Женщина с изюминкой, женщина с безуминкой — короче, Йоко Оно. Когда я ее встретил и нас стало двое вместо один и один, у меня было чувство, как будто я распрямился в мой полный, настоящий рост и начал дышать обоими легкими и видеть обоими глазами (уж не говоря о том, что мой третий глаз тоже прозрел в скором времени после нашей встречи), вместо той неизбежной однобокости и увечности от компримированности грудной клетки — жилища нашего сердца и нашего голоса, которые являются сопутствующими эффектами жизни каждого, не нашедшего своей половины, каждого, живущего от случая к случаю. Да я увидел свет, если хотите! Но не благодаря обманщику Махариши, этому фарисею от эзотерики (которую я, кстати сказать, очень уважаю), а благодаря Йоко. Буддизм. Будда. Да!

Но я сильно уважаю и почитаю также и Иисуса, того, что родился в Назарете и стал суперзвездой Древнего Мира. Да и по сей день этот Человек сохраняет свое особое место в истории земли. Некоторые называют его Христом. В его честь совершается обряд крещения, и все крещенные называют себя христианами. Но я говорю вам: если бы все люди, или хотя бы те, кто называют себя христианами, жили по заветам Христа, то и весь мир был бы сегодня другим, потому что вся история пошла бы по другому пути. Трудно сказать, по какому, но уж явно, что в Гарлеме не было бы чуть не каждый день стрельбы, и не случилось бы войны во Вьетнаме, а до этого в Корее, а до этого во всем мире… и так далее и тому подобное. Войн не было бы вообще. А не было бы войн, не было бы и оружия. Был бы настоящий мир во всем мире. И все бы ощущали нечто вроде кровного родства друг с другом: и белые, и черные, и желтые, и красные — словом, все! Сам Иисус где-то сказал: «Несть эллина и несть иудея». То есть, выражаясь современным языком, все люди равны, все люди братья. Но в том-то и штука, что в повседневной жизни нет ничего труднее, чем выполнить этот завет. Я пробовал, я знаю. Но я не фарисействую и не говорю, что я — образец для всех. Что я живу лучше других… Хотя в материальном плане, и в особенности с тех пор, как Йоко взяла все дела в свои маленькие умелые руки, я не могу пожаловаться. Наш жизненный стандарт надежно застрахован на будущие этак лет сто. Так что и Шону хватит.

Но дело опять же не в этом. А в том, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не смог бы испытать братских чувств к жучине Никсону или к сушеной вобле Тэтчер или как их там всех зовут. Вот и приходится в таком вот мире, где Трики Дики сидят на своем Олимпе, заботиться о завтрашнем дне, чтобы не скатиться на дно, чтобы не захлебнуться нечистотами. И если в Библии где-то сказано про нищих, то я уверен, что не в этом контексте. Может статься, какой-нибудь умник, тыча пальцем в наш банковский счет, начнет меня уличать в двуличии и проповедовать бедность для всех как единственное возможное в земных условиях равенство. Но я скажу ему на это: «Да пошел ты… Этот мир пока не свободен, а нет свободы — не может быть и равенства. Одно вытекает из другого».

А мне лично деньги по фигу. И так было всегда. Жизнь моя держится на кофе и сигаретах. От всего остального я могу отказаться. И от суши, и от супа мисосиру, и от «мерседеса», и от загородных вилл. Я научился жить как йоги. Или почти как они. Я вешу пятьдесят девять. Мне уже почти ничего не нужно от этого мира. Какой-то писатель на старости лет научился даже тачать сапоги, чтобы вообще ни от кого не зависеть, даже от сапожника. Я его понимаю. Это был великий писатель. Русский классик, кажется, кто знает? Если доживу до старости, прочитаю его книги. А пока хочется заняться своим.

Древние говорили: «Вся земля — родина». Вот как далеко они заглянули вперед: ведь ни черта они не знали про Америку, а уже предугадали эмиграционную волну и то особое чувство, которое испытываешь, найдя свою новую родину далеко от того места, где родился и вырос. Как это было со мной и Йоко в 70-м.

Но они же говорили: «Все течет, все меняется». Так вот, что-то там утекло или протекло — время, быть может? Одна администрация сменила другую: жук Дик уступил свое насиженное место любимцу публики Джимми. Несносный ретроград и, как поговаривают, тайный гомосек (в чем я лично еще никакого криминала не усматриваю), Гувер отошел в мир иной. После невообразимо запутанных прений, в коих сэра Ленноновица представлял его адвокат (кстати, зело умелый, как и дорогой), ему была вручена в соответствующей торжественной обстановке зеленая (а точнее, господа дальтоники, голубая) карта, разом освобождающая его от всех последующих разбирательств, дебатов, прений, трений, притеснений и гонений (вот было бы здорово, кабы так оно и вышло!). Рррмиау!!! Миледи сделала ее обворожительному супругу небольшой подарок по сему знаменательному случаю, а именно, двадцать (буквами: д-в-а-д-ц-а-т-ь) самых дорогих костюмов от Армани. Куда я должен их надевать — это другой вопрос. Это же долгожданное событие совпало (ну, скажем, почти совпало) с появлением на свет столь же долгожданного наследника престола. «Престола…» Хорошо, тогда изменим «сэра Ленноновица» на «Его Королевское Величество Джона Бесстрашного». ОК! Это подпись, а теперь нарисуем и картинку к ней. Хе-хе! Трики Дики вышел особенно хорош! Хо-хо! Никак не могу понять, как это он пролез в президенты, с такой вот физиономией злого насекомого, а? Недосмотр, ребятки, недосмотр! И это в самой свободной стране в мире! Ну ничего, серебряные мои

Конец ознакомительного фрагмента.