Стеклянные куклы

Инна Бачинская, 2016

Шестнадцать фотографий. Шестнадцать девушек в разных костюмах. Четыре невесты, четыре Красные Шапочки, четыре цыганки и четыре Золушки. Четыре блондинки, четыре рыжеволосые, четыре брюнетки и четыре русые. Странное название сайта – «Стеклянные куколки»… Тоня Бережная с ужасом узнала в одной из девушек свою сестру Юлю, пропавшую несколько месяцев назад. По словам эксперта-фотографа, модели на фото выглядели мертвыми – либо они находились под воздействием препаратов, либо на момент съемки их действительно уже не было в живых. Выяснилось, что все девушки числятся пропавшими. А вскоре выявилась связь каждой из них с Вадимом Устиновым, известным в городе таксидермистом…

Глава 5

Что говорят профи

Как лететь с земли до звезд,

Как поймать лису за хвост,

Как из камня сделать пар, —

Знает доктор наш Гаспар…

Ю. Олеша. Три толстяка

Недолго думая, Федор Алексеев позвонил знакомому, дипломированному фотографу Ивану Денисенко, от души надеясь, что тот дома и в приличном состоянии. Иван, как всякий нормальный художник, время от времени впадал в тоску и от безысходности бытия и несовершенства мира начинал пить. Мастер он был от бога, с именем не только в родной стране, но и за пределами, казалось бы, живи да радуйся, ан нет — душа творца время от времени требовала драйва, надрыва, вопля и перезагрузки. А то и драки с выбросом тел из окна. Всякое бывало.

Федору повезло — Иван был дома и, похоже, в приличном состоянии. Правда, Федор его разбудил.

— А? Что? Алексеев? — забормотал Иван спросонья. — Федя, ты?! Дружище! Который час? Двенадцать? Уже? Да ты чего? Во, елки-палки, время бежит! У меня вчера тут ребята погудели, то есть мы вместе… нормально так, без булды, даже ментовку не вызывали. Дружбан женится, и мы, так сказать, в последний путь. Ты где? Рядом? Так чего же ты, разбойник! Давай сюда! Жду. Да, кофейку захвати, придурок Гошка высыпал вчера с балкона. Давай!

Он распахнул дверь — здоровенный растрепанный детина с красной физиономией, в одних трусах, босой, — и с ревом бросился Федору на шею.

У Федора имелись самые разные знакомства, в верхах и низах, причем в таких низах, что капитану Коле Астахову и не снилось. Недаром Федор философ, а философы относятся к жизни и людям философски, не встречают по одежке и обо всех имеют собственное суждение, невзирая на репутацию.

С Денисенко они пересеклись пару лет назад на персональной выставке Ивана, и Федор подошел к художнику, чтобы выразить свои чувства. Выставка ему понравилась. Она была необычной. Фотограф представил сотню работ, черно-белых, в традициях цеха, и довольно необычных — корявые одичавшие деревья, полуразрушенные убогие хибары, перекошенные ступеньки, резные наличники и ставни и, главное, двери! Низкие, не открывавшиеся добрую сотню лет, резные, с клямками, засовами, навесными замками, грязные, в паутине… Было в них что-то запредельное и невыносимо печальное — они словно застряли во времени. Федор ничего подобного никогда не встречал, ему и в голову не приходило, что подобная тема может вызвать чей-нибудь интерес. А художник увидел и заинтересовался. Выставка называлась «Прощание» и взяла главный приз на показе в Торонто; красной нитью, как понял Федор, там проходила философская мысль о бренности всего сущего. Он смотрел на Ивана Денисенко в толстом белом свитере и джинсах, с бокалом шампанского в руке, на красную его рожу и не мог поверить, что этот жизнерадостный гигант так чувствует…

— Подыхаю, хочу кофе! — сообщил Иван, и Федор протянул ему торбу из «Магнолии». — Ура! — обрадовался Иван и пошлепал в кухню, бросив на ходу: — Проходи, Федя, падай. У меня, правда, не комильфо… сейчас бутылки соберу.

Федор прошел, осторожно уселся на диван и осмотрелся. Действительно, не комильфо. Беспорядок у Ивана в гостиной стоял страшный. Не беспорядок, а разгром: раскатившиеся по углам пустые бутылки, перевернутые стулья и диванные подушки на полу, а довершали картину оторванная штора и захватанные стаканы на журнальном столике.

Иван прибежал из кухни с пластиковым мешком, заметался, собирая бутылки. Потом прибежал снова, сгреб грязные стаканы; смерил взглядом оторванную штору, подумал и махнул рукой. Федор подобрал с пола подушки.

По квартире распространился волшебный запах кофе. Иван прибежал в третий раз, уже одетый, в джинсах и растянутой неопределенной расцветки футболке, с кофейником. Определил кофейник на журнальный столик и крикнул:

— Федя, доставай чашки из серванта, парадный сервиз! У нас гости! — И снова убежал.

Появился с подносом бутербродов, плюхнулся рядом с Федором. — Все! Давай по кофейку!

Федор разлил кофе. Иван потянул носом, зажмурился и застонал от наслаждения.

Они пили кофе; Ивана повело на философское осмысление бытия и поговорить «за жизнь».

— И чего мы мечемся, как чумные? — вопросил он, глядя в потолок. — Чего надо-то? Творчество, кофе, друзья! Тяпнуть иногда и поговорить о превратностях бытия!

Федор вспомнил, что примерно так же любит говорить капитан Астахов, и усмехнулся.

— Ты как, Федя? Не женился? Редеют ряды, вон Павлика вчера пропили и проводили… — Иван закручинился.

— Пока нет. А что, невеста не нравится?

— Да нет, невеста как невеста, ничего, я в принципе с общечеловеческих позиций. Понимаешь, Федя, Павлик — режиссер, художник, а художник должен быть один, это я тебе точно говорю. Я пробовал несколько раз, погорел. Творческая личность должна быть свободной, понял? А визги, пригоревшая вонь, дурные претензии, шмон по карманам и в мобиле… Нет уж, увольте! Художник заряжается от улицы, шалмана, случайной встречи, ночного трепа… Неважно, ты его давно знаешь или только что встретил, и он бомж, но с тобой на одной волне, понимаешь? Даже махаловка! Обнажается твоя суть, вся цивилизация соскакивает как короста, и ты предстаешь в чистом виде, как природа тебя вылупила миллион лет назад, и неважно, кто ты — обезьяна или уже хомо сапиенс прямоходящий!

Иван вскочил и стоял перед Федором, говорил бурно, даже кричал и размахивал руками — видимо, наболело.

— Ни боли, ни мыслей, одна страсть — достать суку! Вцепиться в горло! Это же… до разрыва сердца, понимаешь? И вот, идешь ты домой после… после… даже обезьянник в ментовке! Там такие персонажи! Не поверишь! Бывал?

— Не довелось, — сказал Федор.

— Для художника очень важно. И там вдруг ты видишь свою новую тему, вылупляется в голове — «Человек со дна», «Ночная улица»… даже «Драка»! И такие исступленные рожи! Или вот еще, «Свалка»! Вдохновение, блин! Поэзия! Отжившие предметы, выброшенные и выпотрошенные! Не нужные, понимаешь? Вот где трагедия. Открываешь дверь родной хаты, не чуя худого, а там тебя уже ждет… инквизиция. В халате, морда как из японского театра и включает электропилу, и все твои идеи и восторги к черту! Стоишь дурак дураком и понимаешь, что ты не венец создания, а старый толстый мятый жлоб с выбитым зубом. Тебя стаскивают на землю, и ладно бы стаскивают, так нет же! Втаптывают! И ты уже не художник, а дерьмо! Блазень! Прекрасный пол, тьфу! — Иван выразительно плюнул и махнул рукой. — Но, с другой стороны, женщины, конечно, вдохновение! Этот поет… как его? Синатра! Стрейнджерс ин зе найт… ля-ля-ля-ля-ля! — пропел он фальшиво. — Ты смотришь на нее, между вами искра, а твоя половина виснет камнем и сразу претензии. Художник я или не художник? Если художник, то имею право. Я говорил Павлику, а он ни в какую! Любовь! — Иван снова махнул рукой и рухнул на диван рядом с Федором. — Вот так, Федя, и живем. А ты спрашиваешь, почему я один. Вот потому.

Ни о чем таком Федор не спрашивал, но Ивану хотелось излить душу понимающему человеку.

— Кстати, о художниках, — сказал Федор после паузы. — Ты своих коллег по цеху хорошо знаешь?

— Ну, в курсе, а как же, — сказал, подумав, Иван. — Есть парочка, ничего работают. А что? Кто нужен?

— В том-то и дело, что не знаю. Есть ряд снимков без подписи, надо бы узнать, кто автор. Определишь по почерку?

— С собой? — деловито спросил Иван. — Давай! Ну-ка, ну-ка.

Федор вытащил распечатки, протянул Ивану:

— Тут шестнадцать девушек… Если сможешь, помоги. Сайт закрылся, найти концов нельзя.

— «Стеклянные куколки»? Шестнадцать девушек? — повторил Иван, перебирая фотографии. — Интересно, интересно…

Он рассмотрел каждую фотографию, морщился, вздыхал, вздергивал брови. Потом разложил по четыре, точно так, как Федор, потом перетасовал и снова разложил. Взглянул на Федора:

— Вот так!

Иван разбил фотографии на все те же четыре группы, но уже иначе. Теперь в каждой были не четыре одинаковых персонажа, а лишь по одному. Одна невеста, одна цыганка, одна Золушка и одна Красная Шапочка.

Федор поднял глаза на Ивана.

— Не врубил? — спросил тот радостно. — Подсказать?

— Подожди! Я сам. — Через долгую минуту Федор спросил: — Ты уверен?

— Стопудово! Даже не сомневайся, это все одна девушка в разных костюмах, в смысле, в каждой колоде. Понимаешь, не шестнадцать, а всего четыре! Неужели сам не допер? И опера не врубились? — Он потер руки и радостно захохотал. — Шестнадцать — это нереально! Четыре, пять, шесть — потолок. Дальше получается базар, ты не способен удержать их в голове и рассмотреть. Не нужно так много, понимаешь?

Путано, но убедительно.

— Не допер, — признал Федор. — Черт! Действительно. Ну, Иван, буду должен. Если еще наведешь на художника…

— Да какой он художник? — фыркнул Иван. — Салага! Камеру в руках держать не умеет. А грим вообще ужас! И свет. А что за история?

— Понимаешь, пропала девушка, пару месяцев назад. Никаких следов, и вдруг сестра этой девушки увидела в Интернете сайт и узнала ее на фото. Вот эта. — Федор взял фотографию Юлии в белом платье. — Но мы не уверены, она тут в гриме и фата закрывает… Она узнала сестру только на одной фотографии, а ты рассмотрел, что фотографий четыре. То есть я хочу сказать, что она может ошибаться. Вообще, странные фотографии, девушки какие-то сонные, видимо, автор действительно дилетант…

— Стоп! — скомандовал Иван. Он снова принялся рассматривать фотографии, даже подошел к окну. Нахмурился, выпятил губы трубочкой, загудел какой-то мотивчик и, наконец, сказал неожиданно серьезным голосом, без обычного ерничества: — Не хочу тебя пугать, Федя, но они не сонные. Они не сонные, Федя, они… они неживые. В смысле… — Он запнулся. — Или обколотые. Понимаешь, полная статика, так не бывает. И глаза пустые.

— Что?! — Федор вскочил, подбежал к окну. — Ты уверен?

— К сожалению, уверен. И название «стеклянные» в этом смысле вроде намек. Ну, урод! — вдруг закричал он, потрясая кулаком. — Так хорошо было, так хорошо сидели и на тебе! Четырех девок замордовал, душегуб! Переодел и сделал фотки! — Иван выругался.

Они смотрели друг на друга.

— Подожди, подожди, а ну, взгляни на этих! — Федор поспешно вытащил фотографии пяти пропавших девушек из Колиного списка. — Кто из них на сайте? Может, узнаешь?

Иван присмотрелся.

— Могу. Вот эта и эта.

Это были Олеся Ручко, секретарша из мэрии, пропавшая четвертого мая, и Евгения Абрамова, менеджер гостиницы «Братислава», пропавшая не то в первых числах января этого года, не то в конце декабря прошлого. Жила она одна, а потому никто сразу не хватился, и точную дату определить не удалось.

— И еще, Федя. Вот, смотри, эта… ты сказал, Юлия, у нее другое платье! Три Золушки в одинаковых розовых платьях, а Юлия в другом. Тоже розовое, но другое. Рукава короче и вырез не круглый, а овальный. Я эти вещи сразу секу, насобачился снимать моделек.

Личность четвертой девушки с сайта куколок оставалась неустановленной.

* * *

— Так это что, они… Он их… О господи! — пролепетал Савелий. — Бедные! Да как же это? Ты говорил, Федя, они возвращаются…

Они снова сидели у гостеприимного Митрича, но настроение было на нуле и радости от встречи не наблюдалось. Капитан Астахов запаздывал — авралы, ненормированный рабочий день, стрессы и перегрузки. Он влетел в заведение, на ходу стаскивая куртку, плюхнулся на стул, не отдышавшись, выпалил:

— Ну что там у тебя? Опять философия?

Он так спешил, что забыл поздороваться, и было видно, что приготовился он к худшему.

— Добрый вечер… — сказал Савелий и осекся.

— Что? Не томи душу, философ! — Астахов перевел взгляд с Федора на знакомые снимки, разложенные на столе.

— Я был у Ивана Денисенко, — сказал Федор.

— У этого пьяницы? — Коля ощетинился, предчувствуя неприятные новости.

— Неважно. Это не шестнадцать девушек, Коля, а всего четыре. Четыре. Тоня узнала сестру только на одной фотографии — грим, парики, необычные костюмы, немудрено, что и мы не сообразили.

— Четыре? Дай! — Капитан схватил фотографии. — Ну… смотрели же, козлы! Смотрели! Ну я вас! Профи называются!

Выражался капитан изобретательно и от души. Савелий отвел глаза — он не выносил ненормативной лексики. Федор молчал.

— Еще сюрпризы? — спросил Астахов. — Что?

— Он узнал среди куколок двух девушек из твоего списка — Олесю Ручко и Евгению Абрамову.

Они молча смотрели друг на друга.

— Три пропавшие девушки… — пробормотал Савелий. — Какое горе для родных…

— Все? — спросил капитан.

— Нет. Иван считает, что они… Помнишь, ты сказал, что они как неживые, помнишь? Нет живости, сонные…

— И что? Ты хочешь сказать… Что ты хочешь сказать?

— Вполне вероятно, что они мертвы, Коля. Иван считает…

— Иван для меня не авторитет! — Астахов бухнул кулаком по столу.

— Отдай криминалистам, пусть посмотрят еще раз. Хотелось бы, чтобы он ошибался. Кроме того, у Юлии другое платье, Иван заметил. Тоже розовое, но другой дизайн.

— И что? — спросил Савелий. — Какая разница?

— Не знаю, какая. Может, никакой. Ад информандум.

— Чего? — не понял капитан.

— Заметка для информации. На первый взгляд видно, но у Ивана глаз алмаз.

Митрич наблюдал за ними издали и переживал, понимая, что произошло что-то из ряда вон. Улучив момент, когда троица замолчала и сидела с каменными лицами, он поспешил к столику с коньяком и бутербродами…