Ночь сурка

Инна Бачинская (2017)

Празднование юбилея скульптора Леонарда Рубана пришлось на канун Нового года. В его имении собралась разношерстная компания, чтобы отметить сразу два праздника. Но веселье не задалось: сначала хозяин впал в депрессию и уединился в своей мастерской. Потом один из приглашенных, журналист Андрей, поехал в соседний поселок, чтобы пополнить запасы продуктов, и исчез. Отправившиеся на его поиски мужчины обнаружили лишь пустой перевернутый джип. А на следующий день светская львица, красавица Зоя, была убита, причем сделать это мог лишь кто-то из обитателей дома… Обратиться за помощью к властям было невозможно из-за снежного бурана, поэтому за расследование взялся бывший оперативник, а ныне преподаватель философии Федор Алексеев. Его под видом приятеля пригласил Рубан, как оказалось, давно опасавшийся за свою жизнь…

Глава 5

Доверительная беседа

На верху головы есть лотос,

светящийся

собственным светом. С него струится

прохладный нектар, исцеляющий

все болезни.

Тот, кто считал его лепестки,

говорит, что их тысяча.

Нектар этот — жизненная сила.

Р. Минаев. На верху головы есть лотос…

…Иван растолкал Федора около восьми.

— Иван… что случилось? — спросонья спросил Федор.

Вчера они хорошо пообщались. Иван многословно рассказывал о творческих задумках, поминутно убеждая Федора, что он единственный человек, который его понимает. Федор устал до чертиков, но послать Ивана после подобных откровений, смахивающих на шантаж, и пойти спать, постеснялся. Шантаж лестью — страшная штука! А потом проснулись петухи…

— Вставай! А то пропустишь шоу! Давай, Федя, одевайся!

В коридоре он сунул Федору первый попавшийся тулуп с вешалки и потащил во двор. Привел к веранде за домом, прилепленной к мастерской. Тут уже торчали Артур и дядя Паша. Дядя Паша делал вид, что чистит дорожку. Артур любовался восходящим солнцем.

— Смотри, Федя! Только ради этого стоило сюда ехать!

На лице его было написано упоение и восторг, руки сжимали фотокамеру. На деревянном полу заснеженной веранды на циновке сидела в позе лотоса Наташа-Барби в белом купальнике. Глаза ее были закрыты. Безмятежное лицо, узел волос на макушке. Загорелая, неподвижная, как статуэтка, в первых белых лучах ледяного солнца.

— Это же охренеть! Ну? Это же… совершенство!

— Да, сильно, — сказал Федор. — Удивительно, что она не мерзнет.

— Йогам все равно. Ты думаешь, Мэтр торчит в мастерской просто так? Нет, Федя, не просто так. Необыкновенная девушка! Красотка! Повезло Диму, а ведь дурак-дураком.

Они стояли перед верандой, во все глаза уставившись на девушку. Иван клацал камерой. Федор испытывал чувство некой сюрреальности — полуобнаженная девушка и снег казались порождением чьей-то изощренной и странной фантазии.

— Как, по-твоему, Федя, йога — это мировоззрение или физкультура? — спросил Иван шепотом.

Федор не ответил…

* * *

— Садись, Федор. Как устроился?

Рубан полулежал на диване, обложенный подушками; был он бледен, на щеках пробилась седая щетина, что вкупе со спутанными волосами придавало ему вид несколько диковатый. Курил сигару. Синий вонючий шлейф дыма тянулся к открытому окну. В мастерской стоял страшный холод.

— Прекрасно, Леонард Константинович. Спасибо. Вы как?

— Нормально. Давление дает о себе знать. Тебе спасибо. Если честно, не ожидал. Поделился с Кузнецовым, а он возьми да скажи: пришлю тебе, мол, толкового человека, он разберется. Из наших, бывший опер, ныне философ. Вот это финт! Из оперо́в да в философы. Я особь любопытная, навел справки, и оказалось, что ты, Федор, личность в городе известная, и у нас много общих знакомых. И все закатывают глаза и говорят с придыханием: «О, Федор Алексеев! Ах, Федор Алексеев!» Окончил юридический и философский, работал оперативником, потом следователем, потом ушел на преподавательскую работу. Такая занимательная биография. Можешь объяснить мне, что общего между оперативной работой и философией?

— Больше, чем кажется на первый взгляд. Попытка увидеть преступление через обобщения философского, исторического, даже литературного характера. Попытка понять и обосновать преступление, ответить на вопрос: зачем? Увидеть общую картинку, а не собирать разрозненные факты и улики. Мой друг, капитан полиции, называет это «мутной философией».

— В отличие от «прозрачной» философской науки, должно быть?

Гость усмехнулся…

…Федор Алексеев был интеллигентом в четвертом или пятом колене. Прадед его был из семьи священника. После окончания духовной семинарии не принял сана, примкнул к разночинцам и стал писателем. Пописывал в либеральные журналы о ветре свободы, грядущей революции и народовластии.

Дед окончил медицинский институт; имея от роду тридцать четыре года, погиб от оспы где-то в Средней Азии, куда отправился добровольно, оставив семью. Отец, горный инженер, всю жизнь мотался по экспедициям. Наверное, охота к перемене мест была заложена в мужчинах их рода на генном уровне. Иначе как объяснить более чем странный поступок Федора Алексеева?

Несколько лет назад Федор распрощался с оперативной карьерой и пошел преподавать философию в местный педагогический университет. И до сих пор не понял, правильно он сделал или нет. Он скучал по следственной работе. С другой стороны, преподавать ему тоже нравилось. «Вот если бы можно было работать и там и там, — думал иногда Федор. — Но там и там работать нельзя, как нельзя сидеть на двух стульях. Или все-таки можно?»

Старшекурсники называли его «Кьеркегор», а первокурсники, которые не могли произнести это имя с первой попытки — попросту «Егором» или «Философом». Необходимо заметить, что последнее было более популярным в университете в силу простоты и демократичности.

Между Федором и студентами царило полное взаимопонимание. Они любили его за справедливость, эрудицию и чувство юмора. Но и зубоскалили, и анекдоты про него сочиняли в силу возраста, для которого не существует авторитетов. И обезьянничали: то шляпу с широкими полями заведут, то длинный белый плащ, а то и трубку… был такой период в жизни Федора, «трубочный», когда он расхаживал по аудитории с незажженной трубкой, — короткий, правда. А студент Леня Лаптев даже вел виртуальные «Философские хроники», куда записывал всякие байки про него, реальные и выдуманные…

–…Сказать-то Кузнецов сказал, да не всякий сюда поедет. Ты приехал и сразу попал в гущу событий.

— Леонид Максимович сказал, у вас проблемы.

Рубан почесал седую щетину и сказал:

— Что-то творится вокруг меня в последнее время… возня какая-то. Уговаривал себя, что старческие фантазии, плюнуть и растереть, а потом спать перестал. Мы, художники, животные внушаемые. Лежу, думаю, прислушиваюсь, и такая тревога охватывает… и давление прыгает. Понимаешь, Федор, самый смелый, самоуверенный и успешный человек, которому море по колено, вдруг начинает чувствовать нечто вокруг себя… пугающие ночные телефонные звонки, исчезают вещи, какие-то люди все время попадаются на глаза, какой-то тип торчит около дома, и он уже не знает, то ли галлюцинации и крыша едет, то ли действительно. А потом начинают приходить письма, и этот, самый успешный, сильный, умный и так далее, сдувается, ему становится страшно, он забивается в норку и по нескольку раз проверяет, заперта ли дверь на ночь. Даже говорить неловко, ей-богу, и, главное, кому это нужно? Врагов нет, соперников тоже… кто?

— Письма?

— Письма. С угрозами.

— Можно взглянуть?

— Возьми в верхнем ящике секретера. Лежат сверху. Два письма.

Федор выдвинул верхний ящик, посмотрел и сказал:

— Здесь ничего нет, Леонард Константинович.

— Как нет? Посмотри еще, может, не наверху, а под альбомом.

— Альбом вижу, еще пара блокнотов, пачка, видимо, счетов… писем нет.

— Куда же я их дел? — Рубан сполз с дивана, подошел, уставился в ящик. Схватил альбом, блокноты…

— Когда вы видели их в последний раз?

— Ну… несколько дней назад, не помню. — Вид у Рубана был обескураженный. — Куда они могли… черт! Нелепость какая-то! Память ни к черту. Не в службу, а в дружбу, Федор, посмотри под подушкой!

Федор поднял подушку. Там было пусто.

— Сюда ведь может зайти каждый, как я понимаю. Кто, кроме вас, знал о письмах?

— Дверь не запирается, я иногда выхожу. Никто не знал, я не хотел никого пугать. Не думаю, что взяли, зачем? Сам, должно быть, засунул куда-то. Найдутся.

— Они пришли сюда или на городской адрес?

— На городской.

— Что там было?

— В первом: «Пора собираться. Готов? Не страшно?» Во втором: «Собрался? Уже скоро. На мягких лапах, скрипнув половицей…» Втемяшилось, будто в камне выбито. Лежу ночью и повторяю…

— Когда они пришли?

— Первое месяц назад, второе перед отъездом сюда, неделю назад. Потому и сбежал. Абсурд, честное слово. Стыдно сказать. Думал, что уже ничего не страшно, всякого видел-перевидел, а тут как гром среди ясного неба. Может, чья-то неудачная шутка?

— Если письма вас напугали, то не шутка.

— Ну не то чтобы напугали, но заставили оглянуться по сторонам и задуматься о жизни. Что это, Федор? Читал про такое в детективных романах, смешно было, что жертвы так пугаются, казалось, сюжеты из пальца высосаны. Зачем?

— Подавить морально. Напугать. Я не думаю, что речь идет о прямой угрозе. Как правило, преступник не объявляет о преступлении заранее.

— Что же делать?

— Подумаем. Что еще?

— Я думаю, автор писем находится здесь.

Федор в упор рассматривал Рубана, думал. Потом сказал:

— Пропавший журналист ваш телохранитель?

— Прав был Кузнецов, — сказал после паузы Рубан. — Хватка у тебя имеется. Как ты догадался?

— Здоровый, накачанный, жизнерадостный, с анекдотами. Такие, как он, не имеют понятия об искусстве и не пишут книг. В вашу компанию он не вписывается. Тем более познакомились вы недавно, никто ничего о нем не знает. И еще. Ваша реакция на то, что произошло. Как-то слишком бурно, особенно по сравнению с реакцией ваших гостей и домашних. Чувствовалась личная заинтересованность. Кто он такой?

— Из частной конторы, нашел листовку в почте. Хотел, чтобы он тут осмотрелся. А потом понял, что морду побить в случае чего он сможет, а мозгами ворочать… вряд ли. Позвонил Кузнецову на всякий случай. Описал в общих чертах ситуацию, думал, он скажет, успокойся, ерунда, а он сказал, что пришлет… философа. А теперь получается, что я прав, журналиста устранили.

— Вы думаете, устранили?

— А что еще я могу думать? Он, как ты сказал, накачанный, сильный, здоровый, прекрасно водит машину, говорил, был в десантных войсках. И вдруг авария. Шел снег, скорость минимальная… я вообще не понимаю, как он мог перевернуться и слететь с дороги. И куда тут вообще можно исчезнуть?

— Кто мог знать, что он не тот, за кого себя выдает?

— Простоват он для журналиста. Елена называла его паном спортсменом и футболистом. Может, поняли и устранили, чтобы не мешал. А это значит, что собираются и меня… — Он прищелкнул языком. — Кроме того, я сидел в мастерской, никого не хотел видеть, впускал только Пашу, Марго и этого парня. Еще Наталью, отраду для души. Может, и догадались, что он тут не просто так. И главное, все свои. Смотрю на них и думаю: кто? Ты хоть будь осторожнее, а то мало ли…

— Буду. Извините, Леонард Константинович, я хотел бы задать вам пару вопросов, скажем, деликатного свойства.

— Валяй, Федя, — хмыкнул Рубан.

— У вас есть враги?

— У кого их нет?! Но не настолько, чтобы слать письма с угрозами и умыкать журналиста. Кроме того, они все люди в возрасте, солидные вроде меня. Слушок распустить, сплетню, сказать гадость — я еще могу допустить, но чтобы подобные действия… — Он развел руками.

— Как я понимаю, вы человек состоятельный. На кого составлено завещание?

— Вона ты куда замахнулся! На Марго и Дмитрия, поровну. Ты думаешь?

— Бью наугад. Считается, что около девяноста процентов преступлений носят экономический характер.

— Ищешь, кому выгодно?

— Да. Если бы речь шла о титулах, признании, премиях, то можно было бы говорить о соперниках. Но вы мастер с мировым именем, лавры все завоеваны, врагов и соперников нет. Никто спихивать с пьедестала не собирается. Значит, остается экономика. Или месть. Ничего не приходит в голову? Брошенные, обиженные, оскорбленные…

— Да я уж думал. Если и было что-то, то быльем поросло. По молодости и бросал, и обижал… как все.

— Сколько лет вы женаты на Марго?

— Около двух. До меня она замужем не была. Жила скромно, ни с кем не встречалась. Она была моей натурщицей. Часто сидели в мастерской за полночь, никто никогда ей не звонил. Да и не чувствовалось, что кто-то есть. Она поражала какой-то беззащитностью… сирота, бедная, плохо одетая. Кроме того, она необычная, Аэлита! Ты же ее видел. Не из нашего мира. Привязалась ко мне, советов спрашивала.

— Как вы познакомились?

— Я искал девушку, скажем, определенных параметров, озадачил знакомых. Однажды пришла Марго… Вообще-то она Мария.

— То есть никто конкретный к вам ее не приводил?

— Нет. Можно, конечно, спросить, кто ее прислал… Мне это как-то не приходило в голову. Она мне подошла, я ее нанял. Если ты думаешь, что она замешана, то вряд ли. Я дал ей все. Была простенькой девчонкой, работала костюмершей в театре, а посмотри сейчас. Кроме того, останется ей много — и банковские счета, и коллекции. Хватит. Особой жадности я в ней не чувствую… не особенно образована, капризна, мотовка, но не злодейка. Нет, не вижу. Да и письма для нее сложноваты по замыслу.

Федор молчал.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Федя. Сын-бездельник, самое большое разочарование в моей жизни. Письма не он. Ленив слишком, неспособен замышлять… то есть, я так думаю… вернее, мне хочется так думать. Успокаиваю себя, что не пьет, не наркоманит, не играет — спасибо и на том. Просто ни хрена не делает. Его новая девушка, Наталья… повезло охламону. Хороша. И характер под стать — мягка, услужлива… Йогой занимается. Если она его не бросит, я за него спокоен. Она не даст пустить по ветру папино наследство, на жизнь им хватит.

— Наслышан, — сказал Федор. — На веранде занимается.

— Уже сказали? Кто?

— Иван Денисенко. А Миша?

— Мишка? Молодое дарование! Характер сложный, мизантроп, но талантлив. Этому незачем. Наоборот, без меня он многое теряет.

— А ваш адвокат?

— Артур вообще человек со стороны. Занимается бумагами. Нудный, но толковый. Случайный человек.

— Вы давно знакомы?

— С полгода. Познакомились на выставке современной скульптуры, там выставлялись две мои работы. Он подошел и выразил восхищение. Разговорились, то, се. Я хочу купить недвижимость, приличный дом, давно присматриваю… Марго совсем замучила, ну и спросил. Он дал пару дельных советов, оставил карточку, сказал, почтет за честь. Я перезвонил ему через пару месяцев уже по другому вопросу, он обрадовался. Так завязались отношения. У меня был свой юрист, толковый парень, к сожалению, эмигрировал. Это все.

— Как по-вашему, что могло случиться с Андреем Сотником?

— Если это не случайность, то сам понимаешь. Что угодно. Оттащили подальше и зарыли в снегу. А если случайность, то где он? Что ты собираешься делать? Хочешь поговорить с ними?

— Да. Кроме того… Леонард Константинович, как на духу: вы мне все сказали?

— Почему ты спрашиваешь?

— Нутром чую, как говорит один мой знакомый сантехник. Откуда текет, говорит, не знаю, но нутром чую, что оттудова. Я тоже нутром чую, что есть что-то еще… недоговоренное. И адвокат на месте. Он здесь неуместен так же, как и телохранитель. Чувствуется умысел. Все остальные свои, а эти чужаки. Собираетесь переписать завещание?

Рубан, усмехаясь, смотрит на гостя.

— Ты прав, Федя. Есть еще кое-что. Скажу.

Внезапно внимание их было привлечено Норой, которая захрипела и забилась, повалившись на бок.

— Нора! — Рубан бросился к собаке. Нора кашляла и задыхалась, в раскрытой пасти пузырилась белая пена.

— Федя, Пашу, быстрее! Нора, девочка!

Федор выскочил из кабинета…