Конец земной истории

Инна Бачинская, 2016

В «Бюро случайных находок», открытое ясновидящим и волхвом Олегом Монаховым, обратилась странная девушка Лика и рассказала, что в семье ее отца, знаменитого режиссера Левицкого, одна за другой произошли две трагедии: гибель в автоаварии молодой жены режиссера и убийство его сестры. Экзальтированная девица, актриса по профессии и по жизни, утверждала, что вскоре случится еще одна смерть, если не вмешается Монахов. Он скептически отнесся к словам взбалмошной девчонки, но отправился с ней в гости в дом Левицких просто из интереса – ему любопытно было взглянуть на знаменитого режиссера и его семью. Напрасно Монах не поверил в предчувствия Лики – во время застолья в доме внезапно погас свет и новое убийство все-таки произошло…

Глава 4

Клиентка

В почте «Бюро» его ожидало письмо, отправленное неделю назад. Монах открыл его и прочитал следующее: «Добрый день, уважаемый Олег Монахов! Мне очень понравился Ваш сайт, где Вы обещаете помощь в безвыходных ситуациях и говорите, что безвыходных ситуаций практически не бывает. Я с Вами не согласна, потому что весь мой жизненный опыт говорит, что жизнь только из таких ситуаций и состоит. Но спорить с Вами не буду, так как уважаю Ваше мнение. Давайте проверим, бывают или не бывают, и кто в итоге окажется прав. Нужно поговорить и обсудить одно дело. В ближайшее время. Напишите мне, буду ждать с нетерпением. Желательно до пятнадцатого ноября. Ваша Лика».

Монах с легким чувством оторопи перечитал послание еще раз, чувствуя его странный привкус и необычный стиль, хотя ответить себе, что же показалось ему странным, он затруднился бы. Странное построение фраз, нарочито назидательный тон, неторопливость и монотонность, ни одной ошибки, все до единой запятые… Обычно он чувствовал человека, а тут полнейшая безликость! Письмо женщины по имени Лика было безликим, извините за каламбур. Из него нельзя было заключить ни кто она такая, ни сколько ей лет. Что касается безвыходной ситуации, в которую она попала, то не похоже, чтобы она была такой уж безвыходной — во всяком случае, из ровного тона письма этого отнюдь не следовало. Что наводило на вопрос: а что же ей нужно? Причем до пятнадцатого ноября? Он представил себе тощее существо без пола и возраста, с незапоминающейся физиономией, в бесформенном платье и круглых очочках, которое монотонно читает с листка вышеприведенный текст. Она написала «весь мой жизненный опыт…» Сколько же ей? Тридцать? Сорок? Больше? Кроме того, странностью было то, что она просит о помощи, но тут же заявляет, что не верит ему. И как это прикажете понимать?

Инстинкт самосохранения помигал красной лампочкой, что значило: «не лезь, а то влетишь». Да и вообще бюро уже история. Пережито, забыто… Монах доверял инстинктам, они несколько раз вытаскивали его из безвыходных ситуаций. Курсор замер над значком «удалить», но палец повис в воздухе. Монах задумался. Потом не торопясь отстукал ответ: «Добрый день, Лика! Извините, что задержался с ответом. Если Ваша безвыходная проблема все еще не исчезла с горизонта, то я готов обсудить с Вами возможности выхода из кризиса и предложить посильную помощь. Если не ошибаюсь, до пятнадцатого ноября еще три дня. Ваш Олег Монахов». Письмо улетело, а он отправился на кухню пить чай.

Через десять минут пришел ответ: «Сегодня, в четыре в «Детинце». До встречи. Лика».

Таким образом, Рубикон был перейден, и Монах занялся отчетами фабрики, которые принес Жорик. Он сидел на кухне — в самом теплом месте в квартире, в махровом халате, сунув в рот карандаш. На экране был открыт калькулятор, и Монах резво бегал пальцами по клавиатуре. Жорик и Анжелика убыли в восемь утра — отвезти девочек в школу, а Олежку в садик, а потом по своим делам — Жорик на производство, Анжелика по лавкам. Монах был один. Он наслаждался одиночеством, потому что, если честно, семейство Шумейко несколько его утомило. В квартире стояла тишина — ни детишек, ни телевизора, ни перепалок Жорика и Анжелики. Монах уже в который раз подумал, что идея купить квартиру… а почему бы и нет? Друзья всегда примут, но хотелось бы свой угол. Тем более Монах чувствовал себя уставшим, да и спина давала о себе знать, может, прав Жорик — сколько можно бегать по свету, не мальчик, чай, скакать, пора и честь знать.

…Без десяти четыре Монах переступил порог погребка «Детинец». Встал, обвел взглядом небольшой зал, где царил желто-красно-синий полумрак — окно-витраж изображало оленя на фоне синего неба. Над оленьими рожками застыл серпик молодого месяца. Зал был пуст, лишь за столиком у окна спиной к нему кто-то сидел. Монах отметил оттопыренные уши и круглую воробьиную голову, стриженную под ноль. Мальчик? На столе стояли чашка с кофе и маленькая рюмка коньяку. Не колеблясь, он потопал к столику.

— Лика? — В голосе его сквозило сомнение.

Мальчик вздрогнул и привстал, уставясь на Монаха выпуклыми зелеными глазами. Кивнул. Монах присмотрелся. Это было странное существо — тощее, бледное, как картофельный росток в погребе, в белом обтягивающем свитерке, увешанное цепочками и кулонами. С крохотными грудками. Девочка! Монаха кольнуло нехорошее предчувствие — напрасно он принял приглашение. Но поздно, деваться было некуда.

— Позволите? — Он вытащил стул и уселся напротив.

— Господин Монахов? — пискнула девочка тонким голоском эльфа, не сводя с него настороженного взгляда.

— Я! — отрапортовал Монах, помахав официантке. — Кофе, пожалуйста. Я не опоздал?

— Нет, это я пришла раньше. У меня бзик — дико боюсь опоздать. Вы такой… такой… — она запнулась. — Такой большой! И борода больше, чем на фотке, и вообще…

— Старая фотография, я с тех пор подрос. — Монах степенно пропустил бороду сквозь пальцы. — Опаздывать женщине простительно. Даже нужно. Пусть ваш мужчина почувствует страх, что вы можете не прийти.

— Правда? — Она всматривалась в его лицо, пытаясь определить, шутит он или серьезен.

— Правда. Самая правдивая правда на свете.

Она неуверенно хихикнула.

— Так что же у вас случилось, Лика?

— Кое-что, и я думаю, скоро может случиться еще.

— Вас мучат предчувствия?

Она пожала плечами.

— Лика, сколько вам лет? — вдруг спросил Монах.

— Я уже совершеннолетняя, — заявила она важно. — Допустим, двадцать. — Она увела взгляд и закусила губу — соврала.

Монах взял ее руку. Рука была холодная, с тонкими детскими пальцами и короткими ноготками. Она побагровела, вспыхнули даже уши, и попыталась вырвать руку, но он не позволил. Они сидели, держась за руки. Она смотрела в стол…

— Вам семнадцать, Лика, не врите старшим.

— Подумаешь! Допустим, почти восемнадцать. А как вы догадались?

— Вы читали мой сайт?

— Ну, читала, и что? — удивилась она.

— Помните, что там сказано? Бывалый путешественник, психолог, ясновидящий… Так что любое вранье мигом просекаю. Понятно?

— Там не было про ясновидящего! — вскрикнула она. — А вы правда ясновидящий?

— Конечно. А теперь рассказывайте.

— Пятнадцатого день рождения мамочки, и у нас будет прием.

— Где будет прием?

— У нас дома. Ну, не прием, а просто гости. Это семейная традиция после смерти мамы, почти двенадцать лет. Собирается вся семья.

— Ваша мама умерла?

— Да, я была еще совсем маленькая, пять лет всего. Сердце. Вы не могли бы говорить мне «ты»? А то как-то… — Она передернула острыми плечиками.

— Чем ты занимаешься? Учишься?

— Ага. В театральной студии. Это семейная профессия. Мама была актриса. Папочка — режиссер, вы наверное слышали — Роман Левицкий! Работал в Праге, в Риме, в Берлине. В Риме ставил «Божественную комедию», в Берлине — Брехта. — В голосе ее зазвучали хвастливые нотки. — До сих пор в репертуаре. Сейчас он пишет мемуары — встречи со знаменитостями, современный театр, все такое. Он у меня старенький, ему уже за семьдесят. Я у них поздно родилась. Сейчас почти не выходит, сидит дома. У него проблемы со здоровьем.

— Одна из моих жен была актриса, — заметил Монах. Имя режиссера было ему незнакомо. — Пробовала себя где-нибудь?

— В роли Дездемоны… — Лика скосила взгляд на витраж, оттопырила нижнюю губу.

— Как тебя принимали? — Монах с трудом удержал усмешку, представив себе это странное существо в роли Дездемоны.

— Плакали! — процедила она неохотно.

— Ну что ж, это признание.

— От смеха! Представляете?

Монах рассмеялся.

— Понятно. Ну и..?

— Понимаете, двадцать четвертого сентября разбилась на машине жена отца, Нора. Не вписалась в поворот, был дождь, темно… — Она вздохнула. — Неплохая женщина, мы с ней ладили. Глупая, правда. Тоже актриса, только оперетты. Папа обожал ее пение. «Я танцевать хочу, я танцевать хочу…» — и все такое. После ее смерти он неделю не вставал, отказывался есть. Если бы не Юлия… это наша экономка, на ней все держится. Она ведет дом, следит, чтобы папочка принимал лекарство — у него давление и печень. Она правильная тетка. Даже Лариска это признает. Говорит, слава богу, что есть Юлия, иначе всем вам хана, все с придурью, что ты… это про меня, что папочка. Лариска — это моя старшая сестрица, очень правильная… аж тошнит!

Монах подавил ухмылку.

— Это Юлия тебя воспитывала после смерти мамы?

— Еще чего! Меня никто не воспитывал. Лариска пыталась… даже не смешно! Она страшная зануда. Отец вечно в разъездах, Юлия вела дом, а Лариска зудела. Ужас! К счастью, она с нами не живет, у нее шикарная сталинка в центре. Папочка с Норой поженились девять лет назад. Нора была безобидная. А Лариска тогда жила с нами. Она сначала ушла — когда училась в институте, а когда умерла мамочка, вернулась. А когда папочка женился, снова ушла. И с тех пор меня никто не пытается воспитывать. Мы жили вчетвером — отец, Нора, я и Юлия. Юлия с нами уже лет восемь или даже больше. Или нет! Она пришла сразу после папочкиной свадьбы. Значит, восемь. У отца еще есть сестра, копия Лариски, тетя Нина. То есть была. Они не разговаривали сто лет. То есть папочка и тетя Нина. Тетя Нина только Лариску жалует. Характер фельдфебельский, что у Лариски, что у тети Нины. Тетя Нина — работала судьей, а Лариса адвокат — два сапога… — Она вдруг осеклась. — Никак не привыкну. Тетю Нину убили месяц назад, двенадцатого октября. Открыто следствие, к нам все время ходят, расспрашивают. Две смерти за месяц. Даже меньше. Если бы вы видели, как они на нас смотрят! Лариска — наследница, тетя все оставила ей. Она была богатая, муж дядя Слава — художник, хорошие картины ей оставил, она их понемножку продавала и ни в чем себе не отказывала. Отец чувствует себя виноватым, они никогда не ладили, он говорит, что не проявил достаточно терпения, в детстве он ее очень любил, она делала с ним уроки, научила плавать. А я помню, он рассказывал, как удирал от нее, сыпал соль в чай, а однажды порвал школьный дневник, и она его отлупила. И вообще издевался. Знаете, когда умирают родные, начинаешь изводить себя за невнимание, грубые слова, не так сказали, не то, не проявили терпения, соли насыпали… Просто ужас! Папочка едва пришел в себя после смерти Норы, как тут тетю Нину убили. Он снова слег, даже не хотел гостей, но я сказала, что это семья, надо быть вместе, традиция есть традиция, и он согласился. Вот! А теперь…

— Ты сказала, тетю убили? — переспросил Монах, рассматривая ее.

— Да, ударили чем-то по голове. Ее домработница пришла утром, а она лежит убитая. Представляете? Вся в крови.

— Чего же ты хочешь от меня?

— Помешать третьему убийству.

— Помешать убийству? — удивился Монах. Ему казалось, девочка играет придуманную роль, а он — публика. — Откуда мысль о третьем убийстве? Ты что-то знаешь?

— Ничего я не знаю! Но ведь кто-то же тетю Нину убил? Убил. И Нора разбилась. Две смерти в семье в течение трех недель. Не удивлюсь, если будут еще жертвы. Весь мой жизненный опыт говорит, что нужно готовиться к худшему. Помню, в одной английской пьесе…

Она поджала губы и опустила глаза. И снова у Монаха появилось чувство, что его дурачат, и он уже не публика, а простофиля из неизвестной ему пьесы. Он испытующе смотрел на Лику, пытаясь разгадать некий тайный замысел и каверзу, придуманную этим странным существом неизвестно с какой целью — может, репетиция новой роли. Ни тайный смысл, ни каверза решительно не просматривались — перед ним сидела девчонка, играющая роль взрослой женщины.

— Ваши гости — кто они? — спросил он наконец.

— Все свои, семья и несколько старых друзей. Лариска, конечно, явится, скрепя сердце. Будет сидеть с кислой физией и рычать на папочкины шуточки. Еще мой братец Леонид с супругой Ириной и ее вечным хвостом — подругой Алисой. Алиска бесхозная, у нее вечно какие-то недоразвитые любовные истории. Может, они хотят подсунуть ее папочке в роли новой жены. С них станется. Папочка еще о-го-го! Глаз горит. Там один бюст шестой размер, не говоря уже о… — Она запнулась, сделала округлый жест руками и словно бы смутилась, и Монаху снова показалось, что она валяет дурака. — Не думаю, что папочка клюнет, ему не нравятся дуры, хотя… Ну, то есть такие дуры. Алиска не просто глупая, она форменная дура, мозги как у курицы. Но офигительная красотка — в духе этой… Зеты-Джонс, вся из себя пышная и мягкая. — Она вздохнула, вытянула губы трубочкой, поводила пальцем по столу. Подняла взгляд на Монаха и сказала: — При такой внешности простительно быть дурой, правда? Для вас, мужчин, это просто неважно — липучие ручки тянутся к телу, а не к голове. Ведь не книги же папочка с ней собирается читать. Она была у нас два раза за последнюю неделю — приходила одна. Сидела, хихикала, несла какую-то чушь, глазками стреляла. Одним словом, ужас! Ирка ее всюду таскает за собой, подруги неразлейвода. Леонид тоже запал на нее, скалит зубы, когда она щебечет, и веко дергается. Ленька неврастеник и истеричка. Но это между нами, ладно? Получается, Ирка ревнует к Алиске сразу обоих — и Леньку, и папочку. Такая семейная идиллия. — Она помолчала. — Ну, потом еще придет доктор Владимир Семенович, обязательно! Старинный друг папы, классный старикан и лапочка. Всегда рассказывает всякие страшилки из практики — покойники, морги, всякие амнезии — аж мороз по коже! Про переход! В смысле, отсюда — туда. Ужас! Волосы дыбом. То ли врет, то ли правда. Будет еще подруга Лариски Екатерина со своим бойфрендом Виталием… Вот чего я не догоняю, так это зачем она пригласила Катьку! — Лика уставилась на Монаха круглыми, слишком наивными глазами. — Катька отбила его у Лариски, представляете? С виду тихоня — уси-пуси и глуповатая, и вдруг на тебе! Я ей однажды говорю, ты, Лариска, слишком умная, тебя никто долго не выдержит, сделай вид, что дура, похихикай, ляпни какую-нибудь глупость! Она как глянула, прямо смертоубийственно! Я и присела. Да пожалуйста! Мне что, больше всех надо? Они два года не разговаривали, а тут помирились и снова прекрасная женская дружба. Прямо чистый тебе оксюморон, извините за выражение. Сейчас заплачу от умиления. И этот тип согласился прийти! Представляете? Ни малейшего понятия о приличиях. Или хочет обратно? — Она сморщила лоб и сделала вид, что задумалась.

— Лариса замужем?

— Лариска? — Лика фыркнула. — Нет, конечно. Ее все боятся. Я бы не удивилась, если бы она… — Лика замолчала, ухмыльнувшись, и сделала вид, что смутилась.

— Если бы она… что?

— Если бы она подсыпала Катьке крысиного яда. Я видела в ее мобиле фотку Виталия. Она его до сих пор любит. Он восточного типа, похож на хорька, весь прилизанный, шикарно одетый, парфюм сшибает с ног, прямо ночи Шехерезады. Убей, не понимаю, что она в нем нашла! Они обе. Ну, Катька ладно, мозги слабые, но Лариска! Она его юрисконсульт, они встречались два года, он крутил ей мозги, я думаю, чтобы не платить, а потом Катька прибрала его к рукам. У него три магазина электроники — «Сатурн», знаете?

— Не обращал внимания. Каким образом ты увидела фотку?

— А! Каким, каким… Обыкновенным. Взяла из сумочки и увидела. А что? — Она смотрела на него своими нахальными зенками. «Что-то не так?» — читалось в ее взгляде.

Монах невольно улыбнулся.

— Ты серьезно насчет яда?

— Ну что вы! — Лика рассмеялась и махнула рукой. — Это такая гипербола. Но между нами, она могла бы, запросто. В принципе. Лариска — каменный идол, в кого она такая — ума не приложу! В тетю Нину… — Она вдруг ахнула и закрыла ладошкой рот. Монаха кольнула тонкая игла предчувствия — похоже, последуют новые признания. — А вдруг это ее мать?

— Кто?

— Тетя Нина — мать Лариски! Родила, не хотела воспитывать и отдала брату!

— Зачем?

Она пожала плечами.

— Откуда я знаю? Отдала и все. — Она скорчила гримаску и сказала: — Да ладно, это я так, не парьтесь. Папочка говорит, что мне нужно перед каждой фразой считать до десяти, а то ляпаю несусветное. Как пришелец из космоса. — Она свела глаза к переносице и высунула язык. Потом сказала серьезным тоном: — Понимаете, мы ведем очень замкнутый образ жизни, и я думаю, что убийства совершил кто-то свой. Не бывает таких совпадений. Весь мой жизненный опыт…

— Детективы читаешь?

— Ну, читаю. И фэнтези. И классику. Читаю папочке вслух, вырабатываю дикцию.

— И кто жертва, по-твоему?

— Да я уже всю голову себе сломала! — воскликнула Лика, всплеснув руками. — Пробую разные комбинации, и так, и этак. Ничего не получается! Не складывается, так как непонятен мотив. Понимаете, брат Леня — неудачник, вечно без работы. Он журналист, сейчас считается, что он пишет книгу. Уже пять лет он делает вид, что пишет книгу. За пять лет можно собрание сочинений написать, если есть что сказать. Не представляю, кого могла бы заинтересовать его писанина. Папочка иногда звонит знакомым, давит авторитетом, его берут в газету или на радио, но без толку, все равно через месяц вышибают. Классический бездельник с амбициями — все вокруг барахло, а он — непонятый гений. Мамочка его обожала, вот он и получился… такой неадекватный. Его даже от экзаменов в школе освобождали по слабости здоровья. Женился три раза. Третья супруга, Ирина, — красотка, каких мало, но генетическая лентяйка и злая. Папочка ее очень любит. Он подкидывает им на жизнь исключительно ради Ирки. У папочки слабость к красивым женщинам. — Она развела руками и рассмеялась. — Знаете, вся жизнь в театре, условный мир сцены, быстрая смена картинок… все такое. Лариска с ними не общается, разумеется. Презирает, называет трутнями. Ирка не работает. То есть работала на подтанцовках, а потом ушла — не по рангу. Вот если бы актрисой, да еще на главные роли, тогда да! Но этого даже папочка не может. Они таскаются к нам за деньгами раз в месяц, приносят торт, коньяк… Юлия накрывает на стол. Ирка держит папочку за руку, щебечет. В мини, все коленки наружу, с вырезом до пупа. Папочка тут же тает и выдает на расходы, хотя торт не ест и пьет только виски. Так и живем. Но в последнее время папочка как бы охладел к ним, два раза отменил визит, сказался больным… не знаю. Подозреваю, из-за Алиски. Они рассчитывают на наследство, и я бы поняла, если бы они папочку… — Она запнулась. — Знаете, говорят, убил тот, кому выгодно. Как у Шоу: кто шляпу украл, тот и бабушку убил! Но, тогда непонятно, кто убил тетю Нину. Им бы никогда ничего не обломилось. И все это знали. Ее смерть выгодна Лариске, но это не она. Тетя Нина единственный родной ей человек, взаимопонимание полное… то есть была… было. Лариска прилично зарабатывает, ей от папочки ничего не надо. Она приходит к нам только в день рождения мамочки, раз в год — пятнадцатого ноября. И все. Даже не звонит. На папочкин день рождения присылает бутылку хорошего виски, а на мой приглашает меня в кафе, мы пьем кофе, ну, там торт, пирожные, она спрашивает про учебу, воспитывает, зудит — не так одета, намазана как уличная девчонка, прическа дурацкая, бижу… На себя бы посмотрела сперва! Серая моль! Даже не красится, деловая женщина. Спрашивает, как и что, учеба, личная жизнь, но я вижу, что ей неинтересно и она думает о своем. Она была против театрального, хотела, чтобы я шла в юридический, обещала взять к себе в офис. Я — в юридический! — Лика расхохоталась. — Я бы им всех преступников повыпускала! Дает денег. Она не жадная, она просто считает, что мы ведем неправильный образ жизни и… ди-стан-ци-руется. Вот.

Монах рассматривал Лику, с увлечением рассуждавшую о том, кто из ее близких убийца, и удивлялся. Этот ребенок, похоже, даже не понимал, насколько чудовищные вещи он говорит. Легкость, с какой Лика выкладывала незнакомому человеку подробности причудливых семейных отношений, ее фантазии и полет мысли — все это рождало в нем чувство оторопи, и ему пришло в голову, что не только отец семейства живет в условном мире театра, но и эта маленькая наивная девочка чувствует себя в жизни как на сцене и постоянно играет роль. То особы в летах, умудренной житейским опытом, то циничной продвинутой старлетки. Все как бы понарошку, в параллельной реальности, в кривом зеркале. Дездемона…

— Чего же ты хочешь от меня? — повторил он.

— У меня есть план!

— Интересно послушать.

— Вы придете к нам и посмотрите на всех свежим взглядом, и тогда, может, поймете, кто есть кто. Как вам?

— В качестве кого?

— Ну… — Она окинула его испытующим взглядом. — …Хотя бы в качестве моего бойфренда. — Она даже не покраснела.

— Я?! В качестве бойфренда? — поперхнулся Монах. Она ставила его в тупик своей непредсказуемостью, незрелостью и попросту глупостью. Или это было что-то другое? Наивность? А чем, спрашивается, глупость отличается от наивности? Глупость — навсегда, наивность проходит со временем… возможно. Как-то так. Эта девчонка не имела ни малейшего понятия о приличиях и социальных табу, о том, что можно и чего нельзя. Под вывеской: что хочу, то и ворочу. Дитя природы. Держать язык за зубами она тоже не умела. Даже речь ее — речь взрослого образованного человека, а не молодежный сленг — всякие словечки проскакивали лишь изредка, — была странной и никак не вязалась с обликом этого существа. Она смотрела на него в упор, и Монах понял, что эта дурацкая идея пришла ей в голову явно не сию минуту.

— А что? — удивилась она. — У нас дома запросто. Кто чей бойфренд — личное дело каждого, никто не лезет. Представляю себе физию Лариски! — Она захихикала и шлепнула ладошками по столу. — Она старая дева, а у меня бойфренд! Хотите, скажем, что вы мой жених?

— Упаси боже! — вырвалось у Монаха.

— Понимаете, я их всех знаю, и это мешает восприятию — то все они кажутся убийцами, то никто, — сказала она, состроив серьезную мордочку. — Не вижу! А вы с вашим опытом путешественника, психолога и математика сразу их… вычислите!

Монах вспомнил свой сайт и почувствовал, как загорелись скулы. Издевается, дрянная девчонка? Но она смотрела на него честными глазами пай-девочки из хорошей семьи. А может, Дездемона просто не ее роль, подумал он. Ей бы Фигаро играть… или клоуна.

— Я подумаю, — сказал Монах.

— Может, вы меня боитесь? — спросила нахалка, ухмыляясь, и Монаху показалось, что глаза ее сверкнули зеленым ведьмовским блеском.

«А были ли убийства?» — подумал он запоздало.