Алхимия лжи

Инесса Давыдова, 2020

«Алхимия лжи» – заключительная часть детективно-приключенческого романа «Слабое звено». Российские спецслужбы выходят на след крупной махинации с акциями инвестиционного холдинга «Эпсилон». В это же время в израильской клинике умирает владелец холдинга Макс Петровский и оставляет акции жене, о которой до оглашения завещания никто не знал. По заданию спецслужб главой безопасности Петровской нанимается агент под прикрытием Руслан Закиров. Для акционеров холдинга Александра Петровская – препятствие в дележке капитала и главная мишень. Ей приходится скрываться и постоянно переезжать. По мере развития событий наследница холдинга и глава безопасности сближаются. Параллельно Закирову приходится вести собственное расследование, которое выводит его на могущественного противника. Справится ли агент с поставленной задачей, если прошлое Петровской и ее непредсказуемость изрядно усложнят ему работу?

Глава вторая. Рефрен

Дикая боль выталкивает меня из тревожного сна, в котором я бросила Икару фразу: «Нужно поставить точку в наших отношениях». Он смотрит на меня с непониманием. Я знаю, нас прослушивают. Запись последнего разговора пополнит полугодовую аудиотеку. Ей присвоят порядковый номер, проставят дату. При необходимости проанализируют специалисты, которые обратят внимание на интонации и интервалы между слов. Дадут оценку его придыханию и легкому дрожанию моего голоса. Да, мы оба взволнованы, ведь уже через час он выйдет из отеля и поедет на базу, где будет проходить подготовку к заданию, которому отдаст не только свой опыт и навыки, но и собственную жизнь.

Икар считает, что я веду себя неблагоразумно. Подставляюсь и навлекаю на себя гнев Эрхарда, ведь он неотрывно следит за моей подготовкой и наверняка прослушает запись этого разговора. Тогда я, конечно, не знала, что вижу ГБ в последний раз, но сейчас, во сне, эта истина отстукивает в моей голове обратный отсчет. Нужно что-то предпринять. Молю его сделать, как я прошу, ведь мне доступна информация, которую он еще не знает.

Его глубокий и богатый обертонами баритон пытается перекричать какая-то настырная итальянка. Она врывается в сознание и слишком громко комментирует показатели моего состояния. Светит мне в глаза и спрашивает слышу ли я ее.

Щурюсь и недовольно ворчу.

— Как вас зовут? — спрашивает она меня по-английски.

Пожалуй, это самый сложный вопрос из всех, какие можно представить.

— Гражданка, назовите свое имя и фамилию, — говорит кто-то по-русски.

Поворачиваю голову и вижу коротко стриженного брюнета лет сорока. Вид недоброжелательный. В его ванной неравномерное освещение или во время бритья жена бухтела под левую руку, от чего он резался и психовал. В уголках губ остатки томата, будто пришел сюда прямиком из пиццерии. Медицинская шапочка небрежно сдвинута, наверное, надевал наспех. Синий халат узок в плечах. В руках держит мобильник. Скольжу глазами по бейджу, на котором латинскими заглавными буквами выведено «MIKHAIL KOZLOV. INTERPRETER».

Интересно, где это я? Оглядываюсь по сторонам. Больничная палата залита солнечным светом. Перед моей койкой, а она единственная в палате, стоят двое врачей и медсестра. Вокруг меня с десяток пищащих аппаратов. Персонал отключает технику и откатывает ее к двери. Вижу, как белая бабочка бьется в оконное стекло, прямо как я о стенки своего сознания.

Дверь распахивается, в палату забегает Мария, сестра моей матери. Они с мужем проживают в Бергене. Что она здесь делает и почему плачет?

— Саша! — бросается она ко мне.

Так меня называл только отец. С чего это Мария впала в ностальгию?

Я все еще не могу отойти ото сна. Там было хорошо и безопасно. А в реальности господствует боль. Приподнимаю голову, пытаюсь себя осмотреть, но персонал просит меня ничего не трогать. Ждут хирурга, который меня оперировал. Он расскажет о ходе операции и даст рекомендации.

Операции?! Я в ужасе!

— Что случилось? — растеряно шепчу я.

— Ты не помнишь? — Мария плачет и прикрывает ладонью рот.

— Нет, — тянусь к пластиковому стакану с водой, — хочу пить.

Дрожащими руками Мария подает мне стакан. Привстаю и морщусь от боли. Персонал встревоженно вокруг меня кудахчет. Переводчик напоминает, чтобы я не шевелилась, у меня могут разойтись швы. Утолив жажду, вытираю рот тыльной стороной ладони и спрашиваю у тетки:

— Где я?

— В Риме. В больнице.

— Как я оказалась в Италии?

— Вы с Эрхардом приехали сюда в свадебное путешествие.

— Ужасная шутка, тетя. Трудно себе представить даже наш разговор, а уж свадьбу… — Я излишне оптимистично смеюсь и отмахиваюсь. — Придумай что-нибудь более реалистичное.

Мария всплескивает руками и бормочет: «Боже всемогущий».

Такое ощущение, что из ностальгического сна меня погрузили в кошмар.

— Что последнее вы помните? — осведомляется переводчик и сует мне мобильник чуть ли не в рот.

Я морщусь и отталкиваю его руку. Кто его сюда пустил?

Заходит седовласый мужчина в костюме-тройке. На плечи небрежно наброшен халат. Мне говорят, что это хирург. Итальянцы галдят, как на рынке. Переводчик судорожно пытается разгрести все, что они нагромоздили в кучу. Хирург, как учитель перед школьниками, поднимает руку и просит тишины. Рассказ начинает без предисловий и стандартных вопросов типа: «Как ваше самочувствие?».

Оказывается, в меня стреляли. Этот факт я воспринимаю, как фантазию умалишенного, и укореняюсь в мысли, что я еще сплю. По словам хирурга, одна пуля прошла навылет, не задев жизненно важные органы, другая попала в брюшину. Ему жаль, но шоковое состояние и внутреннее кровотечение спровоцировали выкидыш. От этой новости у меня отвисает челюсть.

Я перевожу взгляд на тетку, она все еще всхлипывает.

— Мне так жаль, Саша.

— Какая беременность? Как я вообще могла забеременеть? Непорочно что ли? У меня секса не было восемь месяцев. После покушения я безвылазно жила в «Эпсилоне». Секьюрити ко мне даже помощника без присмотра не пускали. Вы сбрендили? Может, палату спутали и вам дальше по коридору?

Смотрю на лист назначения. В графе «Имя пациента» написано: Саша Вернер. Ничего не понимаю. При чем тут Вернер?

— Ты что, сказала им, что моя фамилия Вернер? — таращусь на тетку с такой ненавистью, на какую только способна. — Что за дикие шуточки?

Козлов переводит хирургу мои посылы. Тот хмурится, переглядывается с коллегами. Не нравятся мне эти взгляды. Обычно после таких переглядок мне вкалывали очередную порцию транквилизаторов.

Тетка еще громче охает и ахает.

— Какое, по-вашему, сегодня число? — спрашивает меня переводчик.

— Откуда мне знать? Может я тут провалялась без сознания две недели и теперь за окном лето.

— Но сейчас действительно лето. Сегодня пятнадцатое августа, — он показывает календарь в телефоне.

— 2017-й? — мотаю головой. — Не может быть…

Вопросительно смотрю на тетку. Та кивает. Ничего не понимаю, я что, все это время была в коме?

— Что вы помните?

— «Москва-Сити». «Эпсилон». Закончилось собрание акционеров. В сопровождении главы безопасности я иду к лифту. Спускаемся на парковку. Я сажусь в служебный «Майбах». И… — я запинаюсь.

— И? — торопит меня Козлов.

— И все… — удивленно отвечаю я.

А действительно, что дальше? Ведь что-то же было. Вспомнила! Кто-то из силовиков сел в машину, поздоровался, поздравил с успешно проведенной операцией, тихо и вкрадчиво заговорил со мной о будущем. Помню цитрусовый аромат его туалетной воды и мягкий, убаюкивающий тенор. А вот лица не помню. Помню, как зевнула, захотелось спать. Потом провал. Что он говорил? Ведь он что-то говорил… при чем очень важное…

— Какого числа это было?

— Двадцатого мая 2016-го. Это была пятница. Конец рабочей недели.

— Где, по-вашему, вы были год и три месяца? — с насмешкой спрашивает переводчик, похоже мои слова его не убедили.

— Не знаю. Честно говоря, я не удивлюсь, если мне все это снится.

— К сожалению, это не сон. В вас стреляли прямо перед полицейским участком.

— А что я там делала?

Тетка намеревалась мне что-то рассказать, но врачи бесцеремонно выталкивают ее в коридор, а переводчику дают инструкции, что можно, а что нельзя говорить. Жаль, что я не знаю итальянский, но «читая» лица медперсонала, могу предположить, что в ближайшие часы меня переведут в психиатрию.

— Назовите для протокола ваше имя и фамилию? — переводчик опять сует мне под нос мобильник.

— Меня зовут Александра Гордеева.

— Сколько вам лет?

— Смотря какой сейчас год. Лично я склонна не верить в ваши бредни.

— Хорошо, — он тяжело вздыхает, — допустим сейчас май 2016-го. Сколько вам лет?

— Полных двадцать шесть.

— Где вы проживаете?

— В Москве, — не хочу афишировать апартаменты в «Москва-Сити» и называю адрес родительской квартиры.

— Последнее, что вы помните — события двадцатого мая 2016 года?

Я киваю, переводчик просит меня подтвердить вслух.

— Да.

— Вы замужем?

— Нет.

Хочу добавить, что я вдова, но передумываю. Не хочу, чтобы Томатный Рот узнал о Максе.

— У вас есть дети?

Сложный вопрос. Если скажу, что да, вылезет история с суррогатной матерью, но в создавшейся ситуации я не хочу вмешательства Эрхарда. Пока я не готова с ним говорить.

— Я не рожала, — уверенно отвечаю я. Думаю, с точки зрения закона, это самый грамотный ответ, и врач его подтвердит.

— Пока все. После перевязки вам дадут обезболивающее, вы поспите, а потом вам придется поговорить с полицией, и хочу предупредить, что ваши показания их не обрадуют.

— Мне кто-нибудь объяснит, что происходит?

— После допроса вам все расскажут.

— Если меня будут допрашивать, то я вынуждена обратиться к адвокату, а он в Москве. Так что передайте полиции: пока он не прилетит, я слова не скажу. Я знаю свои права. Допрос без присутствия адвоката незаконен.

— Как фамилия вашего адвоката?

— Авдеев.

— Зиновий Авдеев здесь, в больнице. Я говорил с ним перед тем, как подняться к вам в палату.

— Зиновий здесь? — от удивления у меня брови ползут на лоб. — Когда он приехал?

— Сутки назад, когда вас арестовали.

— Арестовали? Почему меня арестовали? Что я сделала?

Переводчик поспешно прощается и покидает палату. Я ожидаю, что придет Авдеев и объяснит, что происходит, но он не появляется.

◊◊◊

От полиции Авдеев получил записи отснятого видео гостей, команды и персонала. Теперь мы можем восстановить передвижения сладкой парочки — Вернера и Алекс — поминутно. Они были с гостями, пока помощник Вернера не всучил ему мобильник. Вернер вышел на палубу и ответил на звонок. Алекс оценила его настрой и двинулась следом. Он обернулся на звук ее шагов и жестом дал понять, что занят. Немного отошел в сторону и продолжил разговор. Он практически не раскрывал рта, в основном слушал. Потом что-то сказал Алекс, она опешила, но никакого скандала не было. Она поспешно спустилась по винтовой лестнице в каюту для новобрачных.

К Вернеру подошел его заместитель и с минуту они говорили, посматривая на гостей. Заму кто-то позвонил. Он взглянул на мобильник, что-то сказал Вернеру. Оба схватились за рации и повернулись в сторону приближающихся двух катеров. Зам ушел в рубку. Команда засуетилась. Видимо, это тот самый момент, когда Вернер дал распоряжение развернуть судно.

Потом загадочный разговор с дамочкой в белом платье. Лица не видно. Я сразу понял, что это не Алекс, она так активно не жестикулирует. Разговор продлился не более двух минут. Вернер прервал собеседницу и сел в один из катеров. Когда он отчалил, она присоединилась к гостям.

На палубу вышла моя бывшая подопечная, в руках дамская сумка, за ней плетется девчонка лет двадцати с лошадиным лицом. Она загородила Алекс от проезжающего катера. Девчонка дернулась, пыталась ухватиться за Алекс, но та потеряла равновесие, отшатнулась, и ее помощница упала в воду, а вскоре и сама Алекс распласталась на палубе.

Я останавливаю запись и говорю, что нам нужно искать труп Линды Беккер. В нее стреляли, она явно не выжила. Кто-то дождался, когда Вернер свалит, и попытался прихлопнуть Алекс, но помешала помощница.

Третий час мы с куратором и Гамлетом шерстим свидетелей, откликнувшихся на призыв Алекс выплатить вознаграждение за любую информацию о местонахождении ее мужа. Честно говоря, я в этом не вижу смысла, но до приезда консула надо чем-то себя занять.

Паспорт мне возвращают ближе к вечеру. Сообщаю шефу, что могу теперь вылететь, но мне приказывают оставаться под крылом куратора, пока не разрешится ситуация. Я встаю в позу, говорю, что пойду на это только взамен на подписанный приказ о моей отставке. Через час все решается. Петровичу тут же докладывают, что я пытался свалить, и что это мое последнее задание. Он журит меня скрюченным пальцем и хмурится.

— Слинять хотел?

Развожу руками, мол, что с меня возьмешь.

— Раз такой шустрый, езжай в порт, узнай все о двух арендованных катерах.

На записи мы четко видели номера, переписываю их в блокнот и, прихватив с собой местного связного, укатываю в порт.

Близко подъехать к конторе по аренде судов мы не можем, две полицейские машины перегородили подъездную дорогу. Отправляю связного на разведку, а сам приоткрываю окно и закуриваю. Через полчаса он возвращается и докладывает:

— Дело такое: в ночь происшествия на торжество было заказано два катера для сопровождения яхты. На них рассекала охрана. Катера не вернули. Один катер пропал бесследно, второй утром нашли на якоре у причала с помятым боком и дырками от пуль. Хозяин сказал полицейским, что страховая компания уже затребовала счет. Собираются покрывать убытки.

— То есть страховая узнала об инциденте раньше полиции… — я морщусь, не нравится мне эта страна. Бардака больше, чем у нас. Свалить бы поскорее. — Разузнай, что там с показаниями навигатора найденного катера и где прервалась связь с первым катером. Может, затонул?

Связной намекает о лавэ. Куратор выдал на этот случай пресс, и я отсчитываю озвученную сумму.

— Дай ключи, я тоже пройдусь и осмотрюсь, — прошу я связного и смотрю вслед отъезжающим полицейским машинам. Быстро они закруглились. Экспертами и не пахнет. Такое ощущение, что фараоны хотят замять это дело.

Закрываю машину и плетусь к причалу. Солнце медленно закатывается за горизонт. Вдоль набережной включаются фонари. Пляж потихоньку редеет, народ расходится по отелям. Прохаживаюсь мимо кафешек и баров. Навернуть бы сейчас стопарик-другой, но нельзя. Куратор три шкуры с меня снимет. Жара под сорок градусов. Хорошо, что я в шортах, иначе бы совсем спарился. Не люблю работать в курортных зонах. Люди отдыхают, а ты вкалываешь.

Покупаю бутилированную воду и иду к пирсу. Приглядываюсь к катерам и замечаю тот самый, что нашли поутру. Его явно таранили в бочину. Автоматная очередь прошила корму. На поверхности воды вокруг катера тонкая пленка топлива.

Звоню куратору, докладываю новости и вношу предложение:

— Надо арендовать катер и проехать на место потери связи. Фараоны не будут этим заниматься, как я понял, а хозяину — по барабану, раз страховая обязалась покрыть убытки.

Куратор громко сопит в трубку. Решение дается ему с трудом.

— Лады, утром берите подходящую посудину и дуйте по ветру.

В восемь утра мы с оборудованием уже на месте. Сканируем дно и видим на рифе затопленный катер. Связной оказывается опытным дайвером и вызывается проверить. Ныряет и пропадает. Пока жду его, маюсь от борта к борту. Наконец-то он выныривает и, сняв маску, выдает:

— Нашел катер! Правый борт разворочен. В каюте плавают три трупа. В рубке — еще один. На всех надеты маски, похожие на кислородные. Вероятно, на палубу бросили дымовуху или газ. Что будем делать?

— Не нам решать, — тянусь к мобильнику и звоню куратору.

Петрович выслушивает новость про находку, приказывает сделать снимки и вернуться в отель. Битый час мы ищем камеру для подводной съемки и снова отправляемся по последним координатам затонувшего судна. Но нас ждет большой облом. На месте уже стоят два полицейских катера. Мы проплываем мимо, делая вид, что выбираем место для погружения, но нам дают понять, что такое близкое соседство нежелательно. Я даю команду на разворот.

Когда мы подъезжаем к отелю, замечаю, что на стоянке уже маячат знакомые фигуры, и шлепаю к «Инфинити» куратора. Петрович, Авдеев и еще какой-то мужик что-то оживленно обсуждают. Завидев нас, куратор спешит навстречу.

— Все еще хуже, чем мы думали, — с ходу начинает Петрович, вцепляется в мой локоть и тащит меня в сторону. — Алекс заявила, что не помнит ничего, что было после окончания «Протокола-17». То есть после двадцатого мая прошлого года.

Я сажусь на скамью и задумываюсь. Что это означает для Конторы? Алекс не сможет рассказать в деталях, как разоблачила Вернера. Пятнадцать месяцев работы впустую. Начальство не обрадуется.

— Мы вызвали специалиста, работавшего с Алекс перед отправкой в Лондон. Попытаемся вернуть память.

С озадаченным видом к нам подходит Авдеев.

— Меня беспокоит ее амнезия, — говорит нам обоим куратор, потом спрашивает у меня: — Что думаешь?

— Думаю, ранение вышибло Гордееву из легенды. Саша была настолько чуждой Алекс, что сознание не готово открыть пережитое в ее личине. Она же ненавидела и боялась Вернера, а вы заставили ее работать под прикрытием. Двойная нагрузка на психику.

◊◊◊

Первая перевязка вызывает шок. Теперь на моем животе два перекрестных шрама, будто ведьму крестом пометили. После перевязки мне дают снотворное и я сплю до утра. Дважды просыпаюсь дезориентированной, кричу от страха, не могу понять, где я и как здесь оказалась.

У моей палаты дежурит новая переводчица. У нее нет бейджика, но при первом же общении она с гордостью представляется: «Маргарита Моретти». Девушка оказывается излишне навязчивой. Почему-то она считает, что дальнейшее общение невозможно, если в красках не рассказать о своей жизни. После ее второго приступа болтливости я боюсь открыть глаза. Кажется, что она за мной наблюдает. Как только я просыпаюсь, она тут же оказывается рядом и вводит меня в курс событий, происходящих не только в больнице, но и за ее пределами. Икар бы меня за это отругал. Сказал, что в такой ситуации я должна впитывать информацию как губка. Ведь не знаешь, когда и что тебе пригодится.

У меня статус местной сенсации. На меня приходят посмотреть медработники и пациенты из других отделений. Подозреваю, что за короткое созерцание моей персоны персонал оттопыривает карманы. Наверное, уже и таксу установили.

То и дело ко мне пробираются журналисты. Последний оказывается таким наглецом, что просит улыбнуться в камеру. Персонал не спешит прогонять нарушителей моего спокойствия. Поэтому после третьего свидания с настырными «ухажерами» я настаиваю на звонке адвокату и излагаю Авдееву свои требования.

Через час к больнице подъезжают два джипа. Из них выходят пять крепких мужчин в костюмах. Они сразу вызывают интерес у журналистов, дежурящих у главного входа. Стоя у окна, Маргарита красноречиво комментирует происходящее, я будто вижу все своими глазами.

Именно моя охрана выясняет, что к палате приставлены двое полицейских, но таких нерадивых, что на пост заявились, только когда по больнице прошел слух о новом режиме содержания Леди Синей Бороды. Моя выходка не осталась безнаказанной. Уже через час по приказу начальства карабинеры надевают на меня наручники. По их словам, с такой охраной мне не составит труда прорваться через полицейское оцепление. Я усмехаюсь. Как наручники помешают телохранителям вывести меня из больницы? Затем меня оповещают, что в больницу едет комиссар, чтобы повторно меня допросить.

Все это время я находилась в информационном вакууме, поэтому требую беседу с адвокатом наедине. Авдеев буквально врывается в палату и бросается ко мне.

— Зиновий, не задавай вопросов. Некогда объяснять. В любой момент нас могут прервать, поэтому просто изложи очередность происходящего.

— Ты вызвала меня вчера ночью через лондонскую адвокатскую контору. Тридцать шесть часов назад с яхты, где вы праздновали с гостями, пропал Эрхард, одиннадцать телохов и твоя помощница Линда Беккер. Тебя нашли без сознания на палубе. Платье в крови, но не твоей. На теле ссадины от падения и следы удушения двухдневной давности. Ничего не пропало. Кредитки, драгоценности и счета в порядке, но на всякий случай заместитель Эрхарда запустил экстренный протокол. Что это, я не знаю, но связано с повышенной безопасностью.

Пока он говорит, на моем лице сменяются десятки выражений эмоциональных реакций, но доминирующие: растерянность, злость и страх. Я ровным счетом ничего не понимаю.

— Все телефоны Эрхарда вне зоны сети. Самолет стоит на частном аэродроме под Римом. Запеленговали сигнал транспорта службы безопасности. Он исходит из швейцарского отеля. Проверили местность. На стоянке отеля стоит джип, зарегистрированный на фирму Вернера. Эрхард там не останавливался, но у отеля есть вертолетная площадка, он вполне мог воспользоваться воздушным транспортом. Кристоф под усиленной охраной в вашем особняке в Хампстеде. Как я понял из телефонных переговоров, в особняк прилетела сама Гертруда, а с ней армия секьюрити.

Я дергаюсь на слове Кристоф. Это единственное, что я поняла из сказанного. Хочу сказать, если с сыном Гертруда, то можно расслабиться. Прабабка обожает Кристофа и позаботится о нем не хуже меня, но ловлю себя на мысли: откуда я это знаю? Что со мной? Ничего не понимаю. Почему в мое сознание прорываются факты, которые мне в принципе должны быть не ведомы. Это фантазии? Я ведь не раз представляла жизнь с Кристофом, понимая, что он неотъемлемая часть Вернеров, и мне придется общаться с этим семейством, хочу я этого или нет.

— Теперь объясни мне, что за ахинею нес переводчик? Мне нужно знать, что ты реально помнишь, чтобы выстроить линию защиты.

— Зиновий… — облизываю пересохшие губы, — последний день в моей памяти — двадцатое мая прошлого года.

Авдеев отстраняется, складывает руки на груди и минуту сидит в задумчивости.

— Я решил, это твоя линия защиты для полиции. Подумал, ты вспомнила то, что могло тебе навредить.

Мотаю головой. Губы дрожат, я готова разрыдаться, но из последних сил сдерживаюсь. Зиновий сжимает мою руку.

— В память прорываются бытовые мелочи, которые не соответствуют моим привычкам, но ничего более.

— Например?

— Меня расчесывала медсестра, и я вспомнила расческу с щетиной. Я никогда такой не пользовалась, а в памяти промелькнула размером с ладонь, вишневого цвета с выжженным клеймом. Мне постоянно хочется поправить кольца на безымянном пальце правой руки. Но я не ношу колец! Я их терпеть не могу! Они мне мешают, кожа преет, блеск металла отвлекает! Еще длина и цвет волос. Я была шатенкой, а теперь блондинка. — Наматываю прядь на палец. — Волосы были в половину короче. Зиновий, что со мной? Куда делся из памяти год и три месяца? Еще полиция. В чем меня обвиняют? Кто и почему на меня покушался?

Авдеев с опаской оглядывается на дверь, придвигает стул ближе, берет меня за руку и говорит вполголоса.

— Год и три месяца назад ты поехала в Лондон к Вернеру. Это была часть сделки, которую заключили с ним силовики. Он отдает им девять акционеров и получает тебя.

— Это я им отдала девять акционеров. Я вела расследование, установила, каким путем они заполучили акции холдинга и вскрыла схему вывода денег.

— Алекс, ты была лишь винтиком в их сложной и многозадачной операции. Спецслужбы затеяли свою игру ради ареста девяти акционеров и твоего воссоединения с Вернером. Вернер — ключевой игрок спецслужб. Он хотел семью и был на тебе зациклен, а ты была под присмотром Макса. Для этих целей силовики разработали «Протокол-17».

— Нет! — почти кричу я. — Это Макс разработал «Протокол-17»!

— Никакого плана Макс не разрабатывал. Он кормил тебя сказочкой, чтобы отвлечь от своей семьи и капитала, который планировал передать жене и сыну. Его завещание было подправлено. Видеообращения смонтированы. На самом деле Макс оставил компанию и деньги своей семье. Силовики воспользовались положением, разработали «Протокол-17» и взяли тебя под свой контроль.

— Семья Макса погибла!

— Нет, Алекс. Его жена и сын попали в аварию во Франции. Виновником был сын, ему тогда было пятнадцать, у него не было прав, и он не должен был садиться за руль. Но парень привык брать от жизни все. Отец подарил ему гоночную машину, и он решил ее опробовать. В аварии погибла целая семья, но не Макса.

Я на грани истерики. Этот вопрос был для меня особенно щепетильным, ведь я не раз утешала Макса, стараясь не допустить его погружения в затяжную депрессию.

— Макс перевез их в Израиль. Приставил охрану и навещал раз в три месяца.

— В Израиль, — шепчу я. Теперь понятно почему Макс выбрал именно ту клинику. — Ты знал?

— Нет, я помогал с «Эпсилоном» и сопровождал только российские сделки.

— Тогда откуда у тебя эта информация?

— Не задавай глупых вопросов, — он щелкает меня по носу. Так он делает, только когда мы наедине. — Когда Макс умер, спецслужбы нейтрализовали его ГБ и подменили план. Приставили к тебе спеца, которого одобрил сам Вернер.

Прикрываю ладонями пылающее лицо. Я сейчас сойду с ума. Буквально. Так вот почему Исер сказал, что Закиров самозванец.

— Новый ГБ смог сделать то, что не сделали все предыдущие специалисты. Ты открылась, стала доверять, хотя и не до конца. Помимо этого, он мастерки уводил тебя от покушений. При нем тебя ни разу не ранили.

На глаза накатились слезы, я отворачиваюсь и минуту прихожу в себя. После смерти Икара наступил период безнадеги, в моем сердце господствовала зима.

— Давай не будем о нем. Так что ты говорил о плане?

Авдеев несколько секунд смотрит на меня молча. Его всегда интересовали наши с Икаром отношения. Вот и сейчас он считывает мою боль и хмурится.

— Спецслужбы создали условия, при которых ты прошла подготовку и стала Сашей Вернер. Если бы они сказали об этом заранее, ты бы ни за что не согласилась.

Вот почему они настояли на моей пластической операции еще до собрания акционеров. Помню, как Ефим Петрович уговаривал меня изменить внешность, объясняя это получением нового паспорта. Амелия Данте не должна быть похожа на Алекс Петровскую. Иначе мне никогда не избавиться от всеобщего внимания. Пресса будет следовать за мной по пятам, а это привлечет ко мне тех, кто пострадал от «Протокола-17».

Операцию делали в Швейцарии. Не удивлюсь, если Эрхард курировал мое преображение, возможно, даже присутствовал на операции. Это в его духе. Мне легко представить, как он входит в операционный блок после того, как меня погрузили в наркоз. Наверняка с ним согласовывали все изменения, ведь я его приз за доблестную службу. Силовики мне лгали, манипулировали, использовали как разменную монету, не задумываясь кинули на съедение монстру.

— Икар знал?

Зиновий мотает головой.

— Его держали в неведении, информацию выдавали, когда он сам до чего-то догадывался. Подробностей я не знаю, но Ефим Петрович был твоим куратором в Лондоне. Ты вышла с ним на связь и передала запись, на которой разоблачила Вернера.

— В чем разоблачила?

— Не знаю. Ефим Петрович сам тебе объяснит.

— Не могу поверить. Как я могла поехать к Эрхарду? Сама! И он меня принял! Мы были… — я ищу подходящее слово и морщусь от отвращения, — парой?

Авдеев участливо гладит меня по плечу.

— Алекс, мне жаль.

— Я ничего не помню.

— Этому есть простое объяснение: ранение вышибло тебя из легенды. Саша Вернер была настолько тебе чуждой, что сознание не готово открыть пережитое в ее личине.

Я вздрагиваю и поднимаю взгляд на адвоката. Он не замечает моей реакции — занят изучением поступающих сообщений. До боли знакомая фраза! Так мог сказать только один человек — Икар. Что-то уже до этого проскальзывало, но я не заострила на этом внимания. Но последние слова точно принадлежат Икару. Значит, он жив! Мало того, он рядом.

Конец ознакомительного фрагмента.