ПУНКТИР

Инга Павловна Голубкова, 2018

«Пунктир» – это мемуары Сергея Викторовича Голубкова, по-настоящему государственного человека. Книга представляет собой сборник коротких новелл, связанных с той или иной историей из жизни автора, в которых трагическое переплетается с комическим, в которых есть улыбка, ирония и печаль. Автор предельно откровенен и точен в воспроизведении картин прошлого, поэтому книга представляет собой своего рода документ эпохи. Для тех, кто жил в советскую эпоху и вышел из неё, книга будет тёплым напоминанием о молодости, о мечтах и свершениях, об ушедшем. А для молодых читателей эта книга – источник размышлений о профессии и смысле жизни.

1938–1960

Откуда я такой

Кому сказать спасибо, что я такой, какой есть? Спасибо маме с папой за хорошую генетику и правильное воспитание, спасибо моим учителям, которые были всегда, потому что я учился всю жизнь и продолжаю учиться, спасибо Инге — моему зеркалу, которое показывало недостатки и заставляло работать над собой, и спасибо комсомолу, который сделал из меня общественного человека.

В первый класс я пошёл в семь лет. Это была семилетняя железнодорожная школа в Орше. Мои родители работали в системе железнодорожного транспорта, а у этой системы и тогда, и сейчас, и 130 лет назад были свои образовательные учреждения, включая школы. Они отличались от обычных городских школ тем, что были больше приближены к жизни и профессии, к труду. Образование в этих школах давали отменное.

Это был 1945 год. Ещё продолжались бомбежки и гибли люди, взрослые и дети. Но уже невозможно было не учиться — школы не работали четыре года! Поэтому во вновь набранных классах собрались дети разного возраста. В моём первом классе были ребята семи лет, как я, а были и десятилетние. В классе учились и мальчики, и девочки — раздельное обучение практиковали в те годы только в крупных городах, и были представлены четыре национальности: белорусы, русские, поляки и евреи. Поразительно, но представительство было равным — по семь человек. Одним словом, ситуация оказалась сложная, надо было как-то самоутверждаться и становиться героем. И у меня это получилось. Наверное, потому, что мне до всего было дело, равнодушием я не страдал.

Сергей и его семья: мама, Зоя Есперовна Иванова, в юности, папа, Виктор Сергеевич Голубков, сразу после войны, и старшие братья Леонид и Густав.

Сергей в школе и со своими одноклассницами. С Таней Кореньковой — Додух (стоит слева) Сергей дружил всю жизнь.

Я окончил шестой класс, мне предстояло идти в седьмой. К тому времени в школе уже было изрядное количество комсомольцев и полагалось выбирать комсорга школы. Учителя страстно хотели, чтобы комсоргом стал я, видимо, чувствовали мой потенциал, который я сам пока не осознавал. Но была одна загвоздка — я не был комсомольцем, по возрасту не дорос. И тогда учителя предложили мне приписать к моему возрасту один год. Я согласился, меня тут же приняли в комсомол, а комсомольцы выбрали меня комсоргом школы.

Всё, что происходит с нами, оставляет след в нашей жизни. Всё участвует в создании нас такими, какие мы есть.

Иоганн Вольфганг Гёте

Учился я хорошо, и в 7 классе меня, как лучшего ученика школы, командировали летом на три недели в Мичуринск. Железнодорожные билеты были бесплатными, а в Мичуринске мы жили в общежитии аграрного института. Восемьдесят лучших учеников приехали из разных железнодорожных школ со всей страны, и было потрясающе интересно, потому что нас научили всему — как управляться с ягодными культурами, с зеленью и овощами, с фруктовыми деревьями и кустарниками. Эти навыки остались у меня на всю жизнь. Сегодня всё, что есть в саду рядом с моим домом, посажено и ухожено моими руками. С тех пор меня родные и друзья называют юным мичуринцем.

Но вот седьмой класс окончен, надо идти в другую железнодорожную школу — в десятилетку. Мой класс был очень сильным и в полном составе перешёл в новую школу. В ней уже было пять своих восьмых классов, а тут ещё наш. И меня в новой школе, только представьте (!), опять выбрали комсоргом, хотя у них были свои кандидаты постарше. Выбрали и на следующий год, в девятом классе. К десятому соревнование за роль комсорга обострилось, появилось много желающих. Мы устраивали дебаты, каждый кандидат докладывал свою программу деятельности. В общем, всё по-взрослому. Каждый старался заработать себе очки везде, где только возможно. И меня опять, в четвёртый раз, выбрали комсоргом.

Такие фотографии класса получали все выпускники по окончании школы в советское время.

Может быть, здесь свою положительную роль сыграло моё активное участие в школьном драмкружке. Наша учительница логики и психологии регулярно ставила спектакли, где я играл всё, что мне предлагали. Моей звёздной ролью стал Городничий в «Ревизоре» Гоголя. Помню, на живот мне привязывали подушку, потому что никакого, даже малейшего намека на живот у меня не было, а какой городничий без живота? Спектакль шёл с оглушительным успехом, и меня всегда награждали аплодисментами.

Одна из встреч с одноклассниками спустя 20 лет.

Жили мы в школе потрясающе интересно, именно что жили, пропадали в ней с утра до ночи, поэтому наш класс сдружился невероятно и навсегда. Каждые пять лет в течение последующих пятидесяти наш класс собирался в Орше. Были и «приблудные», как мы говорили, из других классов. Конечно, нас всех разбросало по России и по миру, но мы всегда приезжали в Оршу на встречу, скидывались, чтобы организовать застолье.

Обычно встречи организовывали мои оршинские одноклассники — Таня Коренькова-Додух, Валентин Дегтярёв и Гена Грищенков. Нам заранее сообщали, какие взносы мы должны сделать. Помню, уже после распада нашей общей страны мне написали, что скидываемся по 35 тысяч. И забыли приписать, что не рублей, а белорусских «зайчиков». Я отправил 35 тысяч рублей с посыльным. Ребята получили деньги, обалдели, звонят: «Сергей, ты спятил?» Но деньги я не забрал, и мы устроили пир на весь мир. А кроме того, я приехал не с пустыми руками: багажник моей машины был забит ящиками с шампанским, а салон — конфетами всех сортов от «Красного Октября».

Последний раз мы встретились в 2010 году. Тогда-то «девчонки» из нашего класса попросили: «Давайте больше не встречаться — стареем, выглядим всё хуже, самим противно смотреть на себя в зеркало». На том и порешили. Так завершилась одна из важнейших линий моей жизни. Всё-таки жизнь чудовищно коротка!

Инга: второй голос

Откуда Сергей такой? От родителей, конечно. Они были, безусловно, талантливыми людьми, но какими разными!

Папу, Виктора Сергеевича, я не знала. Он умер, когда Сергею было 15 лет. Но, судя по воспоминаниям близких, именно от отца Сергей унаследовал обострённое чувство ответственности за всё и за всех, умение собрать вокруг себя единомышленников, сформировать коллектив и вдохновить его на решение сложных задач. Именно так Виктор Сергеевич действовал во время войны, когда двигался по пятам отступающих фашистов и восстанавливал работу железнодорожных станций. При этом он был романтиком, восторженным и открытым. Любитель стихов и песен, больших компаний, он умел из любой встречи сделать праздник.

Мама, Зоя Есперовна, — человек совсем другого склада: железный характер, почти патологическая пунктуальность, сверхтребовательность к людям, к себе и особенно — к близким. Сила её воли была фантастической. Вот лишь один пример. Она курила десятки лет, курила много, махорку и папиросы — видимо, война приучила так бороться с голодом. Но однажды она увидела в руках Сергея, новоиспечённого студента, приехавшего в Оршу на каникулы, папиросу.

— Ты давно куришь? — насторожилась она. — Да нет, с ребятами, за компанию.

— А тебе это надо?

— Почему нет? Все курят.

В тот вечер Сергей пришёл поздно. Мама его ждала — сидела возле печки, а рядом на столе был выложен весь её курительный запас табака и папирос. «Давай договоримся, — сказала она. — Прямо сейчас ты бросаешь курить. Я тоже брошу и никогда больше не притронусь». И она начала швырять в печку всё свое накопленное богатство. Последней в огонь отправилась пачка папирос, которую она взяла у Сергея. Она всегда умела эффектно обставлять свои действия и решения, чтобы результат был гарантированным. С тех пор ни Сергей, ни Зоя Есперовна к куреву не притрагивались, хотя ей, с большим стажем заядлого курильщика, это далось нелегко.

Её настороженность и даже какое-то недоверие к новым людям порой изумляли. Но уж если доверие завоёвано — вернее не было человека. Больших компаний не любила, однако в кругу близких раскрывалась в полной мере. С ней было и тяжело, и легко. Она взяла на себя заботу о доме и детях и дала нам возможность сосредоточиться на работе? Но в ответ требовала беспрекословного подчинения. Например, первые три года все свои зарплаты мы отдавали Зое Есперовне. Потом Сергей настоял, что будет выделять деньги только на хозяйство. Она согласилась, и тем не менее частенько жаловалась внучкам: «Вот родители ваши — какие деньги зарабатывают! И всё на друзей тратят!» Она знала, что мы не будем заниматься накопительством. Сама же к своей пенсии не притрагивалась, копила её на сберкнижке. Всё это закончилось плохо: в 1991 году её накопленные девять тысяч пропали.

Все годы мы жили вместе с мамой Сергея, вплоть до её смерти. Безусловно, именно мама сформировала в нём черты государственного человека, хотя задачи такой не ставила, а папа внёс свою лепту — жизнелюбие, теплоту общения с людьми, сопереживание, желание броситься на помощь, когда, казалось бы, помочь невозможно. И всё это причудливым образом переплелось в Сергее. Поневоле вспоминается царь из «Обыкновенного чуда», в котором постоянно просыпаются то дядюшка с маминой стороны, то двоюродная тётка…

Как я стал химиком

О том, чтобы стать химиком, я никогда не думал. Мне хотелось быть политиком, хотя нет, это слово тогда было не в ходу, лучше так — государственным деятелем. Мне хотелось делать что-то очень важное и нужное для нашей страны или, как тогда говорили, вершить судьбу страны. Почему-то я полагал, что для этого надо учиться в Московском институте международных отношений (МИМО) в Москве. Я тогда ещё не знал, что москвичи произносят название этого института с другим ударением, на «и» — МИМО, потому что обычный человек с улицы поступить в этот институт не мог. Но когда пришло время поступать, в Москву я не поехал, и вот почему.

У меня есть двоюродная сестра Галя, моя ровесница, дочь папиной сестры Евгении Сергеевны. Они жили в Москве, Галя училась в московской школе, училась хорошо, и у нас было негласное соревнование — кто кого обойдёт в учёбе.

В Москву я приезжал на каникулах довольно часто и вместе с Галей ходил по моим любимым местам. Их было два — зоопарк и Планетарий. Почему зоопарк? Это понятно, зоопарк любят все дети. А Планетарий я обожал потому, что там устраивали всякие викторины, игры, интеллектуальные состязания, и я часто выигрывал и забирал призы. Галя не любила Планетарий, потому что выигрывала она редко, но ходила со мной — из вежливости.

Леонид Ефименко, Евгений Гусев, Сергей Голубков и Владимир Додух. Они не только вместе учились в Ленинградском технологическом институте, но и жили в одной комнате в общежитии, и дружили всю жизнь.

В 1953 году, когда я учился в девятом классе, умер мой отец, и отношения между нашими семьями охладели. Возможно, московская семья Гали посчитала нас не такой уж и роднёй — отец-то умер — и совсем не ровней, как нам с мамой показалось. Мне было обидно за маму, и я решил, что в Москву не поеду, не хочу с ними общаться. Поеду в Ленинград — там, как я слышал, тоже было много хороших вузов. Кстати, окончил школу я с серебряной медалью, уступив в соревновании Гале — она окончила с золотой.

Беззаботный мальчишка в считанные годы превратился в одного из лучших выпускников ЛТИ и по собственному выбору отправился работать на химический завод в Сталинград.

Каждый человек рождается для какого-то дела. Каждый имеет свои обязанности в жизни.

Эрнст Хемингуэй

Когда мечта о МИМО тихо умерла, я оказался на перепутье. Не то чтобы мне было всё равно, где учиться, скорее наоборот — я хотел учиться везде, мне всё было интересно. Так что я не выбирал себе вуз заранее, а положился на судьбу. Приехал из Орши в Ленинград на Витебский вокзал и решил, что буду поступать в тот вуз, который ближе всего к вокзалу. Первым мне попался Ленинградский технологический институт. И я, конечно, выбрал самый опасный факультет — инженерный химико-технологический, где готовили химиков-технологов для производства взрывчатых и отравляющих веществ. Эта профессия показалась мне стопроцентно мужской.

На втором курсе я неудачно сдал экзамены и лишился стипендии. Мама говорит — придется тебе на каникулах деньги заработать, и отправила меня на три месяца к друзьям укладывать рельсы. Правда, попросила друзей меня не спаивать и следить, чтобы не покалечился и не надорвался. Друзья слово сдержали. Работа была сложная физически, поэтому я возмужал, накачал мускулатуру и заработал на шесть месячных стипендий. Все деньги оставил маме, боялся, что в Ленинграде или по дороге могут украсть, и она высылала мне их каждый месяц. Но в Ленинграде я тем не менее подрабатывал разгрузкой вагонов — всё время хотелось есть, так что все деньги уходили на еду.

Ведущие профессора моей кафедры — Вульф Григорьевич Немец и Евгений Григорьевич Сочилин — с первого курса присматривались к нам. И на четвертом курсе выделили меня и ещё двоих моих одногруппников. Кстати, наша группа была очень сильной, все стали кандидатами и докторами наук, а 15 человек (из 21) — профессорами. Итак, выделили троих студентов — для чего? Нам и только нам в группе доверили синтезировать боевые отравляющие вещества в лаборатории института. В общем-то — в центре Ленинграда. Профессора, видимо, поняли, что можно довериться нашему чувству ответственности, нашей собранности и организованности, что мы не будем хулиганить и зарываться. И действительно — все синтезы мы выполнили без проблем и отклонений. Остальным студентам оставалось лишь смотреть на нас. Тогда-то я и перестал бояться — когда делаешь всё правильно, бояться нечего. Кстати, на всех заводах, производящих химоружие, которые впоследствии были в моём подчинении, не было ни одного смертельного случая от отравления.

Тогда эти два профессора сделали главное — они убедили меня, что я выбрал правильную профессию, что химия — это моё. Они с гордостью следили за моими успехами, возили ко мне на завод в Волгоград студентов на практику и были счастливы. Мы дружили семьями, и с их легкой руки я стал почётным профессором ЛТИ.

Интересно, что и моя двоюродная сестра Галя стала химиком, кандидатом химических наук. Тут поневоле задумаешься о том, что предрасположенность к какому-то виду деятельности, определенные способности заложены в человеке на генетическом уровне, от рождения. Нужно лишь вовремя распознать эти способности и следовать их зову. Мне в этом смысле очень повезло: я был рождён химиком и стал им.

Инга: второй голос

Как мне повезло, что на пути Сергея оказался именно ЛТИ, в котором я училась в тот момент! Я думаю, что будь это какой-то другой вуз, Сергей с его интересом ко всему и там добился бы успеха. Он умел влюбляться в дело и погружаться в него без остатка. Он мог быть кем угодно в технической области. Но в этом случае это была бы другая жизнь, и нашего шестидесятилетнего союза не случилось бы.

Да, Сергей был ярким химиком, но не только — он был ещё и настоящим учителем. Вкус к преподавательской работе он почувствовал уже на заводе. Этому всячески способствовал профессор Евгений Григорьевич Сочилин, буквально вырастивший из Сергея педагога. Он привозил студентов на практику и сразу же знакомил с ними Сергея. С этой минуты студенты буквально прилипали к нему и всю практику ходили за ним хвостом. Были, конечно, и прогульщики, и «сачки». К ним он был беспощаден — назначал штрафы в виде общественно полезных подсобных работ в цеху, что, впрочем, не освобождало их от выполнения программы практики. Зато вечерами и в выходные дни наш дом превращался в Дом культуры и отдыха с песнями, танцами, шахматами и преферансом. Несмотря на скромные возможности, нам удавалось подкармливать вечно голодных студентов.

В это же время Сергей взялся за заводскую молодёжь, учившуюся на вечернем отделении Сталинградского политехнического института. Так наш дом стал ещё и учебно-консультационным центром, где курсовики и дипломники могли получить ответ на любой вопрос. Более того, Сергей помог нескольким парням перевестись в ЛТИ на дневное отделение. Впоследствии все они стали крупными руководителями на предприятиях отрасли. А Толю Лукашова, начальника смены на заводе Сергея, даже выдвинули на должность заместителя Председателя Госплана СССР.

А потом Сергей организовал на заводе практику для слушателей Академии химзащиты. Несколько поколений выпускников академии до сих пор вспоминают, как много знаний и навыков они получили на этой прекрасно организованной практике.

Он любил свою профессию и передавал эту любовь всем молодым специалистам, кто попадал в его орбиту, а раз попав, уже не мог с неё сойти. Такова была удивительная сила его притяжения.

Путь к сердцу мужчины…

Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Эту тропинку, да нет, какую тропинку — столбовую дорогу, протоптали миллионы женщин разных эпох. История моей любви — ещё одно тому подтверждение.

Когда я приехал в Ленинград поступать в институт, я был, конечно, стопроцентным провинциалом, причем воспитанным в белорусском духе: с девчонками мы дружили как с мальчишками, и вопросы секса нас не волновали. На моём факультете, инженерном химико-технологическом, учились преимущественно парни, девочек можно было пересчитать по пальцам одной руки. Среди моих друзей были только мальчишки, однокурсники. Поэтому первые три года девушки меня совершенно не интересовали.

И тут грянула целина. Студентам дали возможность поработать в летние каникулы на уборке целинного хлеба. Это были прообразы стройотрядов, которые появились позже. Я очень хотел поехать на целину и оказался в первых рядах добровольцев. Это был 1958 год. Каждый факультет формировал свой отряд из 30 человек и получал своё назначение — куда ехать. Отряд моего факультета, в котором были в основном мальчишки, и отряд факультета органической химии, состоящий почти из одних девчонок, получили одно и то же назначение в Казахстане.

По дороге на целину: пока ещё чистые и не загорелые. Сергей — крайний справа.

Ехали налегке не столько от предусмотрительности, сколько от бедности. У меня были одни крепкие штаны, в них я и поехал. До Казахстана мы добирались в теплушках, в которых возили скот. Наш поезд еле полз и подолгу простаивал на станциях, как любые товарняки. В Кунгуре мы застряли надолго, поэтому рванули с ребятами посмотреть пещеры. Когда вернулись — поезд уже ушёл. Пришлось нагонять его на пассажирских поездах, которые передвигались гораздо быстрее. В конце концов мы добрались до пункта назначения — совхоз имени Алтынцарина в Кустанайской области Казахстана.

Те, кто озаряет жизнь других, не останутся сами без света.

Джеймс Мэтью Барри

Два наших студенческих отряда определили на зерновой ток — очищать самосвалы от зерна и ворошить его, чтобы лучше просыхало и проветривалось. Зерно убирали скорее, чем вывозили с тока, оно быстро накапливалось в буртах и начинало «гореть». Нет, оно, конечно, не горело буквально, оно самосогревалось — температура в массе зерна могла подняться до 75 градусов. Происходило это из-за того, что зерно продолжало дышать, выделяя тепло, а теплопроводность зерна плохая. Когда бывало холодно, мы закапывались в зерно в буртах, грелись. Возила зерно с поля на ток колонна самосвалов, которую обслуживали 150 наёмных водителей, в основном украинцев.

Мне не хотелось работать на току — моя душа мичуринца звала меня в поле, и я попросился работать на комбайне. Бригадиру комбайнёров я понравился, и он посадил меня на прицепной комбайн РСМ-8, громадный даже по нынешним меркам, и дал мне в напарники своего племянника-тракториста, ещё более молодого, чем я. А мне тогда было всего 20 лет. Бригадир провёл инструктаж, показал кое-какие приёмы и сказал: «Поля у нас ровные, справитесь». Надо сказать, что с этим юным трактористом у нас получился отличный тандем. Полтора месяца с раннего утра до позднего вечера мы занимались только одним — молотили, молотили и молотили. И намолачивали столько, что все только диву давались. Наш бригадир, хоть ни разу на комбайн так и не сел, после нашего отъезда получил Звезду Героя Социалистического Труда.

И всё бы ничего, да вот только меня никто не кормил и, похоже, не собирался — обо мне просто забыли, потому что все ребята работали на току и только я один — на отшибе, в поле. Бригадир выделял еду своему трактористу, и тот делился со мной, но очень малой долей. На самом деле кормить меня было не их заботой, студентов должны были кормить централизованно. Но как это сделать, если я не слезал с комбайна с утра до вечера?

И вот на четвёртый день, когда я уже начал чувствовать, что вот-вот протяну ноги, вечером после работы я рискнул пойти на кухню, которая работала на полевом стане недалеко от наших палаток. Все, кто работал на току, питались здесь. Пришёл на кухню, застал там девушку, которая оказалась Ингой. И не просто Ингой, а шеф-поваром, «спасительницей» — так её все называли. Она умела великолепно готовить и искусно командовала студентками, которых ей дали в помощь. Причем Инга готовила и на студентов, и на водителей, которые привозили продукты. Украинцы с удовольствием у неё столовались. Инга была удивительно бесшабашная девчонка — водила грузовик, не имея прав, и возила на нём парней за 15 километров на озеро купаться.

Всё это я узнал позже. А тогда просто попросил воды. Чистая вода, к слову, была дефицитом на целине. Инга стала интересоваться — кто я и откуда. Я объяснил, что я тоже студент, просто работаю в поле, на комбайне, и что меня никто не кормит. Инга тут же накрыла стол и так прониклась, глядя на мой зверский аппетит, что взяла надо мной шефство и стала обо мне заботиться. Теперь мне в поле каждый день привозили обед, а вечером, когда бы я ни вернулся, меня всегда ждал сытный и вкусный ужин.

Через пять-шесть дней мы подружились, а недели через две я понял, что в Инге есть что-то невероятно притягательное и магическое. А Инга поняла это ещё раньше. Симпатия друг к другу стала разгораться не на шутку, и мы начали вместе проводить вечера — условно вместе, в компании парней и девчат. Инга привезла с собой на целину патефон, который ей буквально накануне подарили на день рождения, и несколько пластинок с популярным в то время джазом, так что вечерние танцы нам были обеспечены. Я ещё тогда подумал: «Какая молодец, позаботилась обо всех и не поленилась тащить с собой патефон».

Через три недели Инга объявила всем о нашей помолвке. Причём объявила неожиданно, но торжественно. В большой девчоночьей палатке Инга накрыла большой стол всякими вкусностями, которые привезла из районного магазина, включая бутылку вина. И вот, когда бутылка была открыта, Инга торжественно объявила, что мы с ней… помолвлены. Я открыл рот от удивления. Но быстро сообразил, что идея-то замечательная, и согласно закивал головой. Более того, заявил даже, что когда приедем в Ленинград, то обязательно поженимся.

Но вот целина закончилась, и мы расстались: Инга вернулась в Ленинград, а я поехал к маме в Оршу на пару недель. За ударную работу на комбайне со мной расплатились зерном — выдали двенадцать центнеров пшеницы. Не живьём, конечно, а в виде кучи справок, подтверждающих, что мне принадлежат эти 1,2 тонны зерна. Это было моё первое знакомство с рынком ценных бумаг. Забегая вперёд, скажу, что в Ленинграде на элеваторе я продал своё «зерно» почти за бесценок, но тем не менее этих денег мне хватило, чтобы купить костюм, который впоследствии стал свадебным.

Приехал я к маме в Ингиных синих сатиновых шароварах на резинке, которые ей сшила тётушка, потому что мои единственные брюки были изодраны на комбайне вдрызг. И мама, когда увидела меня в этих штанах, заплакала — поняла, что в моей жизни появилась женщина.

В октябре вернулся в Ленинград. Инга уже приступила к занятиям. За месяц разлуки мы ни разу не виделись, телефона тогда не было, и нам пришлось друг друга искать. Инга со своей подругой передала записку, что будет ждать меня под часами в главном здании института. Я пришёл раньше и, как на грех, встречаю свою условную приятельницу (в белорусском духе). Она расспрашивает про целину, и я ей рассказываю, что на целине случилась моя помолвка. Она в слёзы. Я стою и не знаю, что делать, и тут появляется Инга: «Серёжа, ну где ж ты?» Я не успел ответить, как Инга увидела плачущую девушку, повернулась и пошла прочь. Я побежал за ней. Мы молча гуляли два часа. Просто шли рядом. Замерзли страшно. Инга говорит: «Ну что, пошли ко мне? Поговорим?» Я согласился. Пришли домой, выяснили отношения, и я остался. Остался навсегда.

Инга была из Петрозаводска, и мама снимала ей комнату в коммунальной квартире. Жила она в комнате с мальчиком-школьником двенадцати лет, Толиком, которого опекала, — её опека была платой за эту комнату. С этого дня мы с Ингой стали жить вместе, хотя тогда это было, мягко говоря, не принято, и смотрели на нас косо. Вот с этого мы и начали.

Инга: второй голос

История нашего знакомства ещё более романтичная. Впервые я увидела Сергея на пути от железнодорожной станции в Кустанае к месту работы на стане, куда нас везли несколько часов по голой степи «вповалку» в открытых грузовиках. Жара была несусветная, воды с собой не было. Наконец сделали привал у степного «озера» — громадной мутной лужи. Но для нас это было море в пустыне. Все кинулись в воду, полоскали пропылённые волосы, пытались постирать одежду после длительного пути в теплушках.

Через час был дан приказ «по машинам». Здесь караван машин (это были отряды из разных институтов Ленинграда) разделялся по местам назначения. К нашему грузовику подошёл молодой человек в серых брюках (!), белой (!) рубашке и с копной кудрявых волос на голове — красавчик! Он вскочил на колесо грузовика, заглянул в кузов: «Все на месте? Всё в порядке? Вперёд!» Мы видели его впервые и решили, что это какой-то начальник. Как потом оказалось, у него просто не было другой одежды и его, сжалившись, везли в кабине грузовика. А начальником он назначил себя сам, поскольку сопровождающий нас преподаватель оказался «утомившимся». Откуда мне было знать, что это моя судьба заглянула к нам в кузов? Меня он, конечно, не заметил в толпе. А мне, как и многим нашим девчонкам, приглянулся. И каково же было моё изумление, когда через несколько дней я увидела на кухне полевого стана того пижона, что пересчитывал нас в грузовике.

Почему я объявила о «помолвке»? Как эта мысль пришла мне в голову? Я впервые в жизни встретила человека, которого приняла полностью со всеми его достоинствами и недостатками, который отвечал всем моим высоким требованиям к спутнику жизни, который воспринимал жизнь и себя в ней так же, как и я. Это был мой человек, моя половинка, и я испугалась, что могу его потерять. Поэтому, как только он обмолвился, что хочет и дальше быть вместе, я тут же решила объявить об этом всему миру. Правда, увидев недоумение в его глазах, даже испугалась, не поспешила ли я, может, неправильно его поняла? Но отступать было поздно.

Эта новость моментально облетела наш отряд. На следующий день со мной стали секретничать все однокурсницы Сергея. Мол, нельзя ему верить, у него в Ленинграде есть девушка, он не такой, каким мне кажется. Единственное, о чём я его спросила тогда, это насчёт девушки. Получила отрицательный ответ и успокоилась — остальное для меня не имело никакого значения.

Берём!

Мы с Ингой начали жить вместе, обойдясь без родительского благословения. Мы даже не были знакомы с семьями друг друга. Я лишь знал, что у неё мама живёт в Петрозаводске, вместе с бабушкой и Ингиной сестрой, инвалидом, и все — в одной квартире в деревянном двухэтажном доме. Инга знала, что моя мама живёт в Орше, а братья живут отдельно, сами по себе. Вот и все сведения. В те годы молодые люди вообще не заморачивались социальным и имущественным положением, а мы с Ингой — тем более, нам хватало друг друга, мы ни о чём другом не думали.

Но однажды Инга говорит — есть возможность познакомиться с моей мамой. Конечно, говорю, всегда готов, но как? Она же в Петрозаводске. «Мама должна ехать в Москву, а поезд идёт через Ленинград, вот на вокзале и встретимся», — отвечает Инга. Приехали на Московский вокзал, и Инга остановилась у депутатского зала. Вскоре объявляют, что поезд Петрозаводск — Москва прибыл. И через три минуты появляется женщина. Она идёт к нам стремительным, широким шагом, полы плаща развеваются. Под плащом строгий костюм, а во рту — папироса «Беломорканал». «Знакомься, это моя мама, Нина Павловна», — сказала Инга. Не помню, что я ответил. Помню только, как обалдело смотрел на значок депутата Верховного Совета, который красовался на груди у мамы. А в голове промелькнуло: хочешь быть достойным такой мамы — надо делать карьеру.

Фотография из фотоателье сразу после загса 18 декабря 1958 г.

Молодожены на своей свадьбе в Петрозаводске 25 января 1959 г.

Нина Павловна осмотрела меня внимательно с ног до головы, перевела взгляд на дочь и сказала: «Я бы просила вас, во-первых, подождать со свадьбой до окончания института. (Мне оставалось два года, Инге — год.) А во-вторых, хотелось бы понять, что это за парень. Отвези его в Разлив. Как Милица решит — так и будет. Меня не провожайте». Развернулась и ушла. Я понял, что, возможно, у меня будет очень строгая тёща. И стал интересоваться, кто же у нас мама. В то время мама была вторым секретарём горкома партии Петрозаводска Карельской АССР.

Инга трепетно относилась к поручениям мамы, поэтому в ближайший выходной мы отправились в Разлив. По дороге Инга дала вводную. Милица — это её тетка, родная сестра Нины Павловны. Её муж, дядя Костя, работал слесарем-инструментальщиком 7-го разряда на Сестрорецком оружейном заводе. Их сыновья, Володя и Олег, оба работали на том же заводе. Ещё была дочка Верочка, девчонка одиннадцати лет. «Ты не тушуйся, — успокоила меня Инга, — они люди простые». Но я был весь в напряжении от предстоящей встречи, от которой, возможно, зависело счастье моей жизни.

Приехали на станцию, Инга мнётся и показывает на магазин. Действительно, надо что-то купить, с пустыми руками в гости неудобно. Показываю на полку с вином, но Инга замотала головой — нет, не надо вина, купи что-нибудь покрепче. Водку что ли? «Старку»? Надо сказать, что к тому моменту я ни разу водку не пробовал, студентам она была не по возрасту и не по карману, если пили, то дешёвое вино. Но слово «Старка» я слышал, поэтому произнёс его уверенно, как человек, понимающий в этом толк. «Да, «Старку», две бутылки», — заулыбалась Инга.

Теперь можно и в гости. А вот и дом, большой, деревянный, двухэтажный на берегу озера Разлив. Это был дом родителей дяди Кости из Кронштадта, полученный молодожёнами в подарок в день свадьбы. Комнат много, но все они сданы дачникам. Правда, дело было в октябре, все дачники разъехались, поэтому семья жила свободно.

Человек существует для чего угодно, но только не для себя самого.

Эрих Фромм

Дома нас встретили Ингина тётка и её дочка Верочка. Мужчины ранним утром уехали на рыбалку на Разлив, так у них было заведено по выходным. Но вскоре они появились с каким-то фантастическим уловом. Там было килограммов восемьдесят разной рыбы (лещей, окуней, плотвы), которую все взялись споро распределять — эту на продажу, эту на сушку, эту на готовку, эту в погреб на засол… И после этого женщины принялись готовить. Надо отдать должное и тётке, и её одиннадцатилетней дочке, и Инге — все они готовили здорово, а рыбу разделывали просто виртуозно.

К часу дня обед был готов и стол накрыт. За большим столом сидели дядя Костя, сыновья, Володя и Олег, я, две женщины, тетя Милица и Инга, и Верочка. Перед каждым мужчиной стояла поллитровка обычной водки и стопка, по объему соответствовавшая ровно одной шестой бутылки. Перед женщинами — по бутылке «Старки» и такие же стопки. А перед Верочкой — две бутылки пива, которое считалось, видимо, детским напитком.

Я Инге говорю — слушай, я водку не пью. Она смотрит на меня и отвечает — надо, деваться некуда. Первой свои две бутылки пива выдула Верочка, буквально за пять минут. Пришлось и мне — действительно, куда же деваться? Закуска, уха и другие блюда были такими вкусными, что водка проскочила легко и непринуждённо, и я наравне со всеми «уговорил» свою бутылку. Захмелел, конечно, но пьяным не был. К концу обеда дядя Костя, чрезвычайно выразительный мужчина, говорит: «Ну что, Инга, Серёга — парень наш. Берём!» И тут же — старшему сыну: «На тебе червонец, беги в магазин и купи ещё две бутылки, надо это обмыть, чтобы крепко было». Говорю Инге — я точно больше пить не смогу. А она опять отвечает — потерпи, никуда не деться. Думаю, что же придумать такого, а ну как вырвет, позору не оберёшься!

Но тут прибегает Вовка и говорит: «Пап, магазин закрылся на обед на два часа». Отец отвечает «Ну и дурак». Кто дурак, я так и не понял — продавец в магазине или сын? — но сообразил, что у меня есть шанс. Семья предложила нам, пока магазин не открылся, прогуляться, посмотреть на местную достопримечательность — «Сарай Ленина». Это был сеновал в доме рабочего сестрорецкого завода, где Ленин скрывался перед тем, как перебрался в знаменитый шалаш на берегу Разлива. Я согласно закивал головой, но, как только мы с Ингой вышли на порог дома, я схватил её под руку и — огородами, огородами, потащил на вокзал, на электричку.

Смотрины прошли успешно, и нас пригласили на Седьмое ноября в Петрозаводск познакомиться с семьёй. Я очень понравился Ингиной бабушке. Симпатия была взаимной. Но мне не понравились бабушкины кошки, которых было больше, чем членов семьи. Вонь в подъезде стояла та ещё. Бабушка это заметила, и в следующий наш приезд кошек в доме как не бывало — всех она пристроила в хорошие руки. Между мной и кошками она выбрала меня — испугалась, что из-за кошек я не буду приезжать в Петрозаводск. Так что и здесь смотрины прошли с хорошим результатом. Но мама снова попросила отложить свадьбу до конца учебного года, боялась, что Инга может выбыть из строя по естественным причинам и не окончить институт.

Однако, вернувшись в Ленинград, мы тут же побежали в загс и подали заявление. А нашим сокурсникам объявили, что устраиваем досрочную студенческую свадьбу. Двадцать восьмого ноября в учебной комнате общежития собрались две наши учебные группы — около 60 человек. Инга проявила все свои кулинарные таланты, и, помимо традиционных салатов, на столе были волованы с грибами, пироги с разной начинкой, несколько кастрюль тушёного мяса с картошкой. Пили водку как настоящие химики. Для особо нежных поставили несколько бутылок вина. В общем, застолье получилось широким. К этому случаю у меня уже был приготовлен костюм, купленный на «зерновые» деньги. А Инге портниха сшила платье из белого технического капрона.

Восемнадцатого декабря нас расписали. Мы пришли в загс вдвоём, свидетелей тогда не требовалось. Работница загса посмотрела недоумённо — а где друзья, родители? Родители, говорю, дома, ждут у телефонов. Зачем я это сказал, сам не пойму, наверное — пошутил, домашние телефоны тогда были редкостью. Работница загса только хмыкнула в ответ на это и — объявила нас мужем и женой.

Потом зашли в ближайшее фотоателье, сделали стандартный свадебный снимок в семейный альбом. Купили в магазине бутылку вина «Российское полусладкое», нехитрую закуску вроде красного и белого зельца, капусты провансаль, хлеба и прекрасно посидели дома вместе с Толиком, Ингиным воспитанником.

Когда мы сообщили родителям, что поженились, нас пригласили на зимние каникулы в Петрозаводск на мамин день рождения 24 января. А на следующий день, 25 января, тёща закатила нам настоящую семейную свадьбу. На нашу свадьбу пришли не только члены семьи, не только моя мама, приехавшая вместе с нами, и школьные друзья Инги, но и друзья самой Нины Павловны — заведующие отделами обкома, второй секретарь ЦК Карельской АССР, члены правительства… Собственно, организовал свадьбу Вадим, брат Инги. Ради этого он специально прилетел из Праги, где учился в университете.

На свадьбе был и отец Инги, Павел Михайлович Гультяй, о котором впоследствии я узнал много интересного. С женой они разошлись много лет назад — в молодые годы отец предпочитал богемную жизнь с друзьями, театрами и капустниками. Ведь он был писателем-драматургом, работал заведующим отделом культуры Совмина Карелии. Во время Финской войны служил комиссаром в дивизии и отличился тем, что вывел дивизию из окружения, за что был награждён орденом Красного Знамени и стал знаменитым в Карелии человеком. Хотя все предыдущие годы, как говорила Инга, он не принимал никакого материального участия в воспитании детей, а их было четверо, на нашу свадьбу он подарил Нине Павловне кольцо с аметистом, а нам, молодой семье, — набор серебряных рюмочек на подносе с красивой гравировкой, он хранится у нас до сих пор.

Роскошный подарок мы получили от Нины Павловны — свадебное путешествие ближайшим летом. Это был круиз на дизель-электроходе «Ленин» (бывший «Муссолини», полученный по репарации из Италии) по маршруту Кижи — Астрахань — Кижи. Мы посмотрели все города Поволжья и тогда-то вместе с Ингой выбрали Сталинград как будущее место работы. С химзаводом я уже был знаком по практике на третьем курсе, а город поразил своим патриотическим величием. У нас просто сердце замирало, когда мы ходили по его улицам.

Свадебные подарки мы храним до сих пор. Статуэтка «Царевна-лягушка» из кости с гравировкой «Сергею и Инге в день свадьбы» и серебряная конфетница с надписью «Всю жизнь — медовый месяц» от наших однокурсников, два синих хрустальных бокала, два набора чайных серебряных ложек, два сервиза Ломоносовского фарфорового завода, столовый и чайный… Почему я так точно перечисляю? Да потому что на серебряную свадьбу Инга устроила дома выставку «Им тоже 25!», на которой выставила все уцелевшие свадебные подарки. На самом деле их было значительно больше. Но что-то побилось, постельное бельё и скатерти сносились… В наше время деньги было не принято дарить. Но что деньги? Потратил — и нет их. А подарки живут до сих пор. Посмотришь на них и вспомнишь счастливую юность.

Инга: второй голос

Я не допускала мысли, что Сергей может быть ревнивым. Но столкнулась с этим прямо на нашей студенческой свадьбе. Мы с подругой решили проветриться и пошли через комнаты общежития, где кипела своя ночная жизнь. В учебной комнате мы гуляли нашу свадьбу, а тут, в двух шагах, — вечерние танцы в полумраке. Из зала с танцами высыпали ребята, увидели меня в белом платье невесты и с возгласами «Невеста!», «Танец с невестой!» затащили нас в танцевальный зал. Мы с подружкой задержались лишь на пару танцев, а потом пошли своей дорогой. Однако на «дороге», рядом с танцзалом, меня уже ждал Сергей. Он окатил меня ледяным взглядом и процедил: «Я считаю, что между нами всё кончено». Я сказала «хорошо» и пошла одеваться.

Стоял ноябрь, на улице было жутко холодно, дул ледяной ветер. А на мне лёгкие туфельки и продуваемое пальтишко. Я медленно шла к трамваю, чтобы ехать к себе на Васильевский остров. Не плакала, поскольку точно знала, что догонит. Наконец услышала за собой шаги и голос Сергея: «Ты же замёрзнешь, пошли обратно». «Но у нас же всё кончено! — говорю. — Я еду домой». Он кое-как уговорил меня вернуться и, не доходя до общежития, стал читать мне лекцию, что девушке не подобает так себя вести. Если я в первый день свадьбы иду танцевать незнамо с кем, то что же будет потом?! Возмущался, надо сказать, вполне искренне. На что я ответила, что с его взглядами категорически не согласна и если я его не устраиваю, то расходимся.

Сергей подумал и сказал: «Давай будем считать инцидент исчерпанным и договоримся впредь не ссориться больше пяти минут. Кто-то должен прервать ссору и извиниться, признав вину». Мы все шестьдесят лет соблюдали это правило. Правда, если я была виновата, то я через пять минут извинялась. Если же виноват был Сергей, то через пять минут подходил и говорил: «Ну ладно, я тебя прощаю». И мы хохотали.