Глава 8
Тимоша засыпет почти сразу. Я никогда не видела, чтобы так спали дети. Вытянувшись в струнку, как солдатик оловянный. Ощущение, что даже во сне он не может позволить себе расслабиться. И пижамка эта дорогая, но какая-то старушачья. Не подходящая мальчику. Как у обитателя дома престарелых, на пуговичках, в серую клетку, без ярких принтов. Безрадостная — вот точное определение. Надо будет купить ему нормальную, с трансформерами, детскую и нарядную.
— Что же с тобой такое случилось? — тихо выдыхаю я, склоняюсь над малышом, чтобы взять на руки и отнести в его кроватку. Он трогательный и очень красивый. Словно кукольный. Наверное мать была ошеломительной, да и отец не подгулял. Улыбался бы чаще, его можно было бы назвать полубогом.
— Нет. Не трогай. Не трогай меня, — я вздрагиваю от пронзительного писка. Задумавшись не замечаю, как Тимоша распахивает глаза. Они сейчас похожи на бездонные черные дыры, полные страха. Он не видит меня, он в таком ужасе, что просто не в состоянии оценивать окружающее. И лобик его покрыт испариной. — Не трогай. Мама. Не прикасайся.
— Тише, Тишка. Тише, — я шепчу успокаивающие слова, хотя мне самой страшно до чертиков. Личико вымазанное крошками от печений похоже на маску. Ребенок задыхается, а я стою как дура и шепчу какие-то пустые глупости. — Малыш, это я — Рита. Ты слышишь? Все хорошо. Все будет хорошо.
Дую на его щечку, легко, и кажется это его успокаивает. А так хочется прижать его к себе. Укрыть от всех его страхов. Но… Не трогай меня.
— Мама, — в его взгляде я вижу узнавание. И губки трогает легкая улыбка. Прошел странный припадок, слава богу. — Ты другая.
Причмокнув губками, Тимофей мгновенно снова проваливается в царство грез. Будто это не он сейчас выгибался на кровати и задыхался. Да что здесь, черт возьми, происходит? Я не могу с места двинуться. Мне страшно оставить Тимошку даже не секунду. Пусть спит здесь, в этой кровати, в этой комнате, пусть только будет обычным мальчиком и все. Он боится прикосновений, это я поняла. И правила этого дворца не пустые звуки. Они подчинены жизни маленького хозяина дома. Одно я знаю точно, я его не оставлю. Он мне послан судьбой, или богом, или кто там еще посылает старым девам возможность не бесполезно прожить жизнь?
Придвигаю тяжелое кресло поближе к кровати, обваливаюсь в него. И мне кажется, что я не смогу заснуть ни за что на свете. Но тут же забываюсь мутным липким бредом. Сном назвать это состояние язык не повернется.
Утро внезапно обрушивается на мой измученный организм. Кажется, что я просто моргнула и солнце по волшебству выскочило на небо, словно мячик. Но просыпаюсь я не от солнечных лучей, пробивающихся через рюши вырвиглазно-розовой гардины, а от взгляда. Ну да, такой, знаете, взгляд, как в толпе — сверлящий, физически ощутимый. Тело ломит от неудобного положения, в котором я все-таки вырубилась. Усталость и нервы таки сделали свое дело и нашли во мне тумблер выключения.
Тимошка сидит на краешке кровати, свесив ноги. Сидит прямо, не шевелясь, как крошечный робот в пижамке. И у меня по позвоночнику пробегает холодок.
— Ура, мама. Ты проснулась, — увидев, что я открыла глаза, оживает мой мальчик. — Я ждал. Бу говорит, что неприлично мешать людям отдыхать. И я вел себя прилично. А Бу уже приходила, хотела меня кормить. А я подумал, что ты забоишься без меня в этой комнате и не дался. И ты же мне обещала, что мы будем кушать вместе. А вчера меня не стошнило, представляешь. А я печенья ел и молоко пил.
Он говорит это с такой гордостью, будто то, что мы с ним натрескались вкуснятины не обыденность, а великое достижение. Бедный мой ребенок. Не отдам, не позволю его мучить. Никому. Даже если меня потом найдут в потайной комнате этого проклятого замка, как сказочную жену Синей Бороды, висящую на крюке.
— А ты говорила, что мы и завтракать будем вместе. Это же правда? Прям сам я буду кушать, да?
— Конечно. Только сначала ты сходишь в туалет, почистим зубки, умоемся и…
— Я сам? — распахивает изумленные глазища Тимошка. — Прям сам? И пасту на щетку мне самому давить? Ух ты.
— Конечно сам. Ты же уже взрослый. Сколько тебе лет?
— Ма, ты чего? Семь, конечно. Вот столько, — показывает пятерню и два пальчика на второй руке малыш. — Но Бу говорит, что она для того и есть, чтобы меня обихаживать. Вот. А в пансионе там нянечки были, но они такие противные, ужас. И кормили меня ужасно, аж зубки было больно. Хорошо, что ты вернулась.
Он соскакивает с кровати, подбегает, обвивает меня ручонками. И у меня сердце заходится от нежности и боли. Нянечек я бы поубивала.
— Беги в туалет, Тишка, — глажу его по голове и чувствую, как каменеет маленькое тельце. — Эй, ты чего?
— Не надо. Не надо. Не надо.
Не знаю что делать. Малыш весь дрожит, сжимается.
— Вас ведь предупреждали, — Бу влетает в комнату, словно стояла за дверью все это время. — Звать Тимофей надо только его настоящим именем. Рита, вас ждет Алексей Романович. И он уже начинает злиться. Идите в столовую. Завтрак накрыт.
— Я буду завтракать с Тимофеем. Я ему обещала, — говорю ровно и громко, не сводя глаз с мальчика. Он снова похож на простого ребенка. Если конечно к нему применимо понятие обычности. — И умываться мы будем вместе.
— Ох, девочка, — вздыхает нянька, но глаза ее теплеют. — Накличешь ты на наши головы грозу своим упрямством.
— Мама сказала, что я взрослый, — улыбается Тимоша, демонстрируя трогательную щербинку между зубами. — И пасту я сам на щетку намажу. И потом я сам буду кушать, поняла Бу?
— Рита, Алексей Романович…
— Я сама с ним разберусь, — машу рукой, хотя мне страшно, если честно. — Бу, у Тимофея нет аллергии на продукты? На яйца, например? И где мой костюм?
— Я его выкинула. Так приказал хозяин. Ему не нравилась ваша одежда, — отводит взгляд добрая няня. Черт, я начинаю злиться. И это очень плохо. Очень. Не хочу пугать малыша.
— Тимофей, мы уже выходим из графика, ты наверняка голодный. Так что бегом в туалет, — приказываю я мальчику, возбужденно вертящемуся под ногами. А его и уговаривать не нужно. Бросается с готовностью, но не в санузел моей комнаты, а в коридор. Я слышу как хлопает соседняя дверь. Дверь детской.
— А мне не нравится ваш хозяин, так и передайте ему. Завтракать надо в приятной обстановке, а не глядя на каменную морду человека, который распоряжается чужими вещами, и который родного сына лишает своего внимания, — у меня аж голова от злости кружится. Не наломать бы дров. — И пусть ваш дорогой хозяин хоть на мыло изойдет. Я здесь для того, чтобы его сын был счастлив, а не он.
— Рита, Алексей Романович любит сына…
— Поэтому не подпускает к себе? Не позволяет малышу быть просто ребенком? Или может из любви он его оставляет без тепла родительского?
— У каждой медали две стороны, — тихо шепчет Бу, но я слышу каждое ее слово.
