Промежуток

Инга Кузнецова, 2019

Что, если допустить, что голуби читают обрывки наших газет у метро и книги на свалке? Что развитым сознанием обладают не только люди, но и собаки, деревья, безымянные пальцы? Тромбоциты? Кирпичи, занавески? Корка хлеба в дырявом кармане заключенного? Платформа станции, на которой собираются живые и мертвые? Если все существа и объекты в этом мире наблюдают за нами, осваивают наш язык, понимают нас (а мы их, разумеется, нет) и говорят? Не верите? Все радикальным образом изменится после того, как вы пересечете пространство ярко сюрреалистичного – и пугающе реалистичного романа Инги К. Автор создает шокирующую модель – нет, не условного будущего (будущее – фейк, как утверждают герои). Прекрасную и страшную модель сегодняшнего вечера, максимум – завтрашнего утра. Когда повсюду «проза» уже победила «поэзию» и поэтические группы, как и молодежные субкультуры, преследуются вооруженными отрядами берсерков. Когда демонстрантов расстреливают. Когда великого поэта похищают и пытаются насильно превратить в литературного негра… того, кто облечен высочайшей властью, имеет все (кроме таланта), но мечтает о славе поэта. Как выжить в этом яростно-ярком мире? Как дышать? Как любить и спасать? Читайте – и думайте сами. Инга Кузнецова – поэт и прозаик, переведенный на восемь языков мира, лауреат премий «Триумф» и «Московский счет». Автор пяти поэтических книг и нашумевшего романа «Пэчворк» (2017). «Промежуток» – второй роман автора.

Тромбоциты

1. Обед

— Я должен тебя предупредить, — заметил тяжеловооруженный Старший, обращаясь к новичку, возникшему справа.

Мы стояли из последних сил. Приказ остановиться и подпирать собою рухнувший свод был отдан пару часов назад. Караульные ряды устали. Едва успели вытащить труп правого коллеги, погибшего на посту от базового переутомления, и бросить его в реку сосуда, как в образовавшееся пространство между Старшим и Ловким втиснулся невесть откуда приплывший юнец, который теперь легкомысленно поигрывал своим гиаломером, размышляя о преимуществах молодости. Лично меня, ведущего ремонтные работы в соседнем ряду, он не раздражал.

— Клетки в потоке. Наши задачи: следи и следуй. Если возникает опасность — повреждается свод, нужно своим телом закрыть разрыв, слипаясь с другими. То есть фактически стать фрагментом стены.

И немедленно начать плести укрепляющую сеть. Стоять, сколько потребуется. И потом-потом перейти в иное качество. Раствориться, ясно? Наша служба включает в себя самопожертвование. Разве тебе об этом не говорили?

— Починка свода — это ясно. С соседями-то бывает нештат? — другой молодой, слева, даже не попытался изобразить заинтересованность и подавил зевок.

Нас всех здесь уже столько раз обрабатывали теорией, что объяснения Старшего с него стекли, как плазма с тромба.

— Это еще слабо сказано. Кровяные бунты — слыхал о таких? Бывает, что какие-нибудь дурачки, вроде тебя, восстают против своих функций. Отказываются затыкать собой дыры. Хотят путешествовать дальше. Выйти за пределы, как они говорят. — Странно, но Старший не разозлился и рассказывал это обстоятельно и спокойно.

— Бунты? Ну, это, приятель, сказано слишком сильно, — вмешался Левый.

Пока мы накапливались, казалось, Старший так и не привык к нему. Нас становилось все больше, но он по-прежнему держал небольшой зазор между своей оболочкой и телом Левого, хотя по инструкции всем полагалось тесниться пластинка к пластинке. Впрочем, проверять ряды сегодня уже никого не пришлют.

Голос Левого прозвучал вкрадчиво. Легкая угроза была спрятана очень глубоко, но она двигалась, и я ее расслышал:

— Как возможен сбой в столь безупречной системе, как наша? Не пугай малыша! Тебе уже скоро на покой, в рассасывание — а ему еще жить.

Старший помрачнел:

— Вы прекрасно осведомлены. Но у меня еще день.

Дерзкий «малыш» потерял терпение.

— Послушайте, — он позволил себе перегнуться к Левому, отчего весь пластинчатый ряд смялся, и Старшему пришлось дружелюбно толкнуться в его упругое тело. — Я такой же, как вы. Выполняю ту же работу. Побольше уважения, э!

— Вот и не зевай, смотри за проплывающими, — усмехнулся Старший, и юнец, успокоившись, замолчал. — В древности говорили, что если долго стоять на берегу потока, то можно увидеть, как мимо тебя проплывает труп твоего врага.

— Думаю, обойдется, — беспечно брякнул молодой впереди, которому мы тоже еще не дали достойного имени. — Да что тут может такого быть? Война?

— Все бывает.

— Вы участвовали в боевых?

— На войне не был, только слышал. Но драться приходилось.

Юнец, слегка выступив вперед, с уважением оглядел плоское тело Старшего, испещренное выщерблинами и латками, почти сплошь скрывающими канальцы и митохондрии.

По ряду держащихся из последних сил клеток прокатилась волна.

— С бунтовщиками?

— Потенциальными и вероятными.

— Наш старший коллега стал жертвой собственной иллюзии. Он так увлекался легендами, что начал воспроизводить их в реальности, — насмешливо послышалось слева.

— Вы идеолог, — презрительно бросил Левому Старший Страж, инстинктивно отодвинувшись от него и перехватив секиру, — а я практик, и знаю, что опыт работы и битвы — вот самое главное в нашем деле. Что же вас не поставили разрабатывать основные программы, а оставили цементировать пропасти? Почему же вам дали ту же простонародную работу, что и нам, смертным?

— Осторожней на поворотах, коллега, — жестко ответил тот, и стало заметно, что в его полупрозрачном теле что-то откладывается.

— Пошла писать губерния, — хмуро пробормотал Старший.

— Обед! Обед! — вдруг гулко прокатилось по кожаным рядам, и клетки вытянулись ровно, как на параде перед смотрителем.

Из стремительного потока жизни, который мы ограничивали тесными рядами, образуя живой колеблющийся берег, начали выныривать краснорожие смертники с бурдюками, наполненными долгожданным обеденным раствором. Цепляясь за наши ноги, сохраняя кажущуюся невозмутимость, несчастные разматывали гибкие трубки, подавая их нам. И пока мы прилаживались к отверстиям и жадно пили, раздуваясь от радости, смертники никли, бледнели и, в конце концов, обессиленные и обесцеленные, падали с опустошенными бурдюками и влеклись волнами всепоглощающей плазмы.

Размякнув, мы надеялись на заслуженный отдых. Но напрасно. Последняя катастрофа, которой так боялись поколения и поколения предков, внезапно обрушилась на наши сытые тела. Она оказалась куда страшней, чем легенды о ней. Не успев вдохнуть, мы распались, разрушили строй, обвалили свод, попадали в реку — а она оборвалась и —

2. Полицейские разговоры

— Что это было? Да я не знаю, бро. Какое-то безумие. Нет, ничего веселого. Давай-ка за нас. Чтобы их приказы были попроще.

— Ну, давай. — Дзик-дзик. — Хорошо! Холодное пиво, птички поют — что может быть лучше? Мы это заслужили.

— Еще как!

— Вот и расслабься.

— Фух. Но ты понимаешь…

— Забудь. Ну, за легкое сердце и короткую память! Будь!

— За короткую…

— Может, тебе на море? На недельку? До второго?

— Было бы неплохо. Но ты пойми! Это было под гипнозом!

— Опять двадцать пять.

— Они там чего-то распылили.

— Да верю, верю.

— Экспериментируют на нашем брате.

— Точно. Все так и есть.

— Я не хотел этого делать.

— Да ясное дело. А в Крыму сейчас жарковато. Но вот, например, где-нибудь под Калининградом…

— Но кого это волнует?

— А мы когда-то в Балтийске…

— Рубить — это ладно. Это по справедливости, так?

— Тут никуда не денешься, приказ есть приказ.

— Это же нештат?

— Да стопудово нештат.

— Но я же не каннибал, бро!

— А это еще не каннибализм. Хотя он у нас разрешен, да? Конституции не противоречит?

— Так-то оно так, но…

— А это не каннибализм. Это, как я понял, в ритуальных целях.

— Ты бы видел его. Пацан пацаном.

— Бро, это вопросы политики. Должен быть порядок. Он же был заговорщиком, не? Опасен для общества?

— Так-то оно так, но…

— Никаких но. Личность его установлена?

— Нам сказали: не ваше дело.

— Ясно. Под грифом «секретно». Ну и забудь.

— Думаешь, я не хочу?

— Давай-ка за отдых. За душевное лето. За тебя! — дзик-дзик.

— И ты не болей! — дзик-дзик.

— Ну спасибо. А то колени что-то стали шалить.

— Это все служба.

— Большая нагрузка. А приезжай на дачу, хочешь — с Оксанкой! Шашлычки замутим…

— Далеко у тебя? И речка есть?

— Сто первый километр. Не так уж и далеко. Речка — есть. Там все, что надо. Земляника, малина, грибы пойдут…

— Это хорошо.

— Вот и подгребай! Птички, речка, шашлычки… Слушай, это…

— Давай еще по одной.

— Ну давай. — Ч-чпок. — А все-таки как оно тебе…

— Ну давай! — Чпок, пшик. — За нас, за Россию! — Дзик-дзик.

— А все-таки какое оно? Ну, по вкусу?

— Оно?

— Да мясо. Ну… человечина.

— Тише, тише.

— Мне надо знать. Я из профессиональных соображений.

— Ладно, сейчас. Посмотри по сторонам.

— Никого.

— Наклонись-ка.

— Ага.

— Оно такое /шепотом/… незабываемо нежное. Я многое пробовал. Но такое…

— Ты серьезно?

— Цыть. И чтобы никому.