Страж Монолита 2. Фантастический роман

Ильяс Найманов, 2012

Зона отчуждения ЧАЭС. На какие шаги готово человечество, чтобы завладеть дарами и возможностями, которые дает Зона? Какие силы позволяют этому аномальному участку Земли противостоять всему миру, оставаясь секретным и непознанным? Множество попыток делалось из Большой Земли, но теперь в игру вступили ранее стоявшие за кулисами основные игроки. В Зону идут танки. Сталкер Бобр, заручившись поддержкой Лесника и используя мутантов, встречает незваных гостей.

2. Назад в Рыжий Лес

Лесник встретил сталкера на окраине Рыжего Леса. Суровое лицо с глубокими морщинами на лбу, длинные, мохнатые брови, серые внимательные глаза с сеточкой морщин, загоревшая грубая кожа, несмотря на то, что в Рыжем Лесу, да и вообще в Зоне, невозможно загореть, поскольку солнце здесь нечастый гость, как и новости с Большой Земли. Прошла всего неделя с тех пор, как Бобр и ученый Валерий Степанович покинули Лесника. Несколько больших дней отделяли сталкера вчерашнего от сегодняшнего, и как знать, сколько дней превратят его в сталкера будущего. Хотя и на Лесника, видимо, тоже повлияли те несколько дней, когда он оставил двух гостей в одном из своих лесных домиков. Его лицо осунулось, взгляд, ранее блестевший искорками смеха, теперь выдавал тревогу, шапка-ушанка теперь не торчала лопоухо щечками, во все стороны болтая шнурками в такт тяжелому, но бесшумному шагу, а была стянута в корзинку.

— Здорово, дед, — поздоровался Бобр.

— Привет, парниша, привет, — не очень радостно, но все-таки с нотками облегчения поприветствовал его Лесник. — Я знал, что ты вернешься, только долговато что-то.

Бобр внимательно искоса глянул на Лесника.

— Быстрее не получалось. А ты откуда знал, что я приду?

— Зона поведала. Видела она тебя, ждет, — сказал Лесник, поворачиваясь на возвратную тропу. — Голоден?

Бобр кивнул головой, вспоминая, что и правда не ел нормально уже два дня: наверное, это видно было теперь по его осунувшемуся лицу с темными кругами под глазами, выдававшими ночи мучительных, неуспокоительных и безрезультатных раздумий. Не спрашивая, куда именно они идут, Егор зашагал следом, странно чувствуя ощущение, будто каждый шаг за широкой спиной Лесника приносил ему облегчение.

— Как твои… — вспомнив недавний набор новых охранников вместо погибших снорков Борьки и Яшки, спросил Егор, — твои эти, новенькие?

— А-а-а, — догадываясь, о чем спрашивает сталкер, протянул дед. — Киргиз и Старый?

— Ну да, наверное, они. А кто Киргиз? — с интересом спросил Егор.

— Киргиз — снорк. Охотник, кровосос, по-вашему — Старый, — ответил Лесник, пригибаясь от метившей ему в лицо ветки. Сталкер повторил движение Лесника. — Да что они, оба молодцы, стараются. Правда, давеча стрелял кто-то в обоих, подранил, но ничего, они стрелков не тронули — я проверял, просто спрятались, как велено было.

Оба замолчали, да и что особо говорить о мелочах, когда не за этим их снова свела дорога. Тишина и величие Рыжего Леса действовали на Бобра успокаивающе: отломившаяся сверху веточка, тихо шелестя задеваемыми по пути листьями, упала в воронку. Та, потревоженная возмущением, схватила с земли слой крупных желтых листьев и, широким кругом закручивая их на высоте от трех до четырех метров против часовой стрелки, раскрутилась, готовясь затащить все что угодно в центр себя, но, не найдя в своей добыче и вокруг ничего для себя интересного, вдруг ослабла и, словно выдохнув разочарованно, отпустила. Отпущенная воронкой листва крупными золотыми хлопьями разлетелась в стороны, крутясь в воздухе и создавая приятный тихий шорох. Еще несколько воронок, стоявших поодаль, сработали от влетевших в них листьев и, точно так же покрутив добычу, разочарованно выдохнув, отпускали их, заставляя разлетаться широким веером.

— Ты знаешь, Егорка, Рыжий Лес теперь другой стал, красота в нем теперь пошла… Растет девчонка, теперь ей красивое нравится, — улыбнулся Лесник.

— Зона? — переспросил сталкер.

— Она самая, — ответил Лесник. — Только в черных клетках смерть и погибель по-прежнему, лютует там она. Руки, ноги переставляет… Ну, ты сам знаешь, — подумав, дополнил он.

Сталкер промолчал, обходя за Лесником облепленный жгучим пухом ствол дерева, нити которого потянулись вслед за их движением, словно намагниченные. В какой-то момент сталкер разглядел кости человекообразного существа в этой мохнатой подушке. Спрашивать о пустяках деда он не стал — мало ли кто там был: человек, снорк, кровосос или еще кто — в живое его уже не превратишь.

Спустя еще полчаса они пришли в избушку, в которой они уже бывали ранее. Низкий плетень, за которым стоял деревянный сруб, журавль с низким колодцем во дворе, сарайчик. Зная о том, что строение охраняется, Бобр остановился, держа руки на животе, а дробовик — на ремне через плечо. Лесник встал возле ворот и негромко свистнул — из пристроенного сарайчика выбежало еле заметное преломление воздуха с желтыми угольками глаз, а вдоль плетня с внутренней стороны слева от людей, низко пригибая голову в противогазе, полубоком неспешно приковылял снорк. Сталкер лишь плотнее встал к Леснику.

— Знакомьтесь, — обращаясь больше к Бобру, сказал Лесник. — Бобр. Пошли, — не делая паузы, продолжил Лесник и, не оглядываясь, открыл калитку и пошел к дому.

Кровосос полностью пропал из виду, а снорк пробежал несколько шагов за сталкером, принюхиваясь, и затем, потеряв интерес, отстал, оставшись стоять посередине двора, покачивая головой и глядя в спину Егору.

— А как это Старый так испарился? — с удивлением спросил Бобр.

Это, пожалуй, первое и единственное, что действительно заинтересовало его сегодня.

Лесник усмехнулся в бороду.

— Да не испарился он, это он так играется, недаром Старым кличут. У него кожа тонкая, чувствительная, стало быть, видать, и управляется лучше, а он еще и, стервец, моется, чтобы, мол, пыли на нем никакой не было или грязи, так до такой степени маскироваться научился, что глаза закрывает, и нет его вообще. Только нащупать можно.

— И как он с закрытыми глазами ходит? — спросил Егор.

— Да как, вот по слуху и ходит. Ты назад аккуратно пальчиком ткни, ток не пужайся, — посоветовал дед, открывая дверь избушки.

Бобр обернулся: сзади никого не было, только снорк Киргиз сидел на тропинке, крутя в разные стороны головой.

— Нет, не хочется мне назад пальчиком тыкать. Верю, что тут он. Молодец Старый, — сказал в никуда Бобр. Из ниоткуда позади, но очень близко неопределенно хрюкнуло.

Внутреннее убранство избушки не изменилось: стол, две скамьи, несколько шкафчиков, печь буржуйка. Разложив на столе нехитрое сталкерское угощение, — походную бутылку казаков, заблестевшую вдруг гладким стеклом, Егор вымыл руки и сел. Лесник тем временем вернулся со знакомыми пучками зелени, растущей тут недалеко на огороде, и несколькими крупными белоснежными яйцами.

— Откуда это? — спросил Бобр, удивившись за сегодня второй раз.

— Точно знать хочешь? — хитро прищурившись, спросил дед, скидывая ушанку и фуфайку, обнажая седые волосы с каемкой следа от шапки и серый свитер. — А то ведь, смотри, скажу, и аппетит пропадет, — продолжил он, доставая примус и большую сковороду.

Егор почесал в затылке, но, решив, что Лесник уж плохого не посоветует, ответил:

— Да говори уже, — махнул он рукой и потянулся за бутылкой казаков.

— Змеиные это, на болоте собираю, — спокойно сказал дед, высыпая уже нарезанное сало на сковороду и прижимая кусочки алюминиевой советской вилкой с искривленными, но бережно выпрямленными зубьями. По домику понесся изумительный запах жарящегося сала. Желудок сталкера мигом воспринял композицию и заурчал, словно древний холодильник ЗИЛ. Замершая на мгновенье над бутылкой рука продолжила свое движение. Хрустнула сворачиваемая с бутылки крышка, звякнули придвигаемые стаканы, торопливое бульканье жидкости.

— И как, вкусные? — спросил Егор, засовывая в рот веточку ароматного укропа, от которого желудок, страшно жаждущий живой, человеческой пищи, а не консервов и колбасы, протяжно взвыл, что не ускользнуло от внимания Лесника.

— Да, кажись, тебе сейчас в самый раз, — посмеиваясь, ответил дед. — Не боись, чуточку погуще, да запах рыбный бывает, а так, сдается мне, деликатес. — Еще через минуту он разорвал кожистую оболочку яиц над сковородой, выливая их содержимое на сало.

Наконец, поставив деревянную подставку на стол, он водрузил на нее широкую сковороду, на которой шипели и пенились согнутые жаром шкварки и расползались яркие желтки на ажурных, пронизанных дырочками белках. Густо посолив крупной серой солью, он бросил туда пару веточек травки и закрыл сковородку эмалированной крышкой, явно не принадлежавшей этому прибору.

— Пусть дойдет, — двинув бровями, посоветовал дед. — Ну давай, Егорка, по малой.

Они чокнулись. Пятьдесят грамм водки казаков на голодный желудок огненной змеей скрутились внутри. Крякнув, Лесник снял крышку. Аромат, вырвавшийся вместе с облаком пара, заставил Бобра прослезиться от умиления. Совершенно несложное блюдо пахло просто божественно. Удовлетворившись реакцией сталкера, Лесник подвинул к нему корзинку с крупно нарезанными ломтями хлеба.

— Ну давай сынку, угощайся.

Плотно поев и с трудом опустошив сковороду, они вышли и сели на деревянное крыльцо. День близился к концу, небо, частично видимое с освобожденной от молчаливых деревьев делянки, начинало темнеть с одной стороны. Раскурив самокрутку, испустившую душистый аромат самосада в вечернем воздухе, Лесник начал главный разговор.

— Ну что, Бобр, хочешь знать, почему Зона тебе сна не давала, да еще и подарками своими наградила?

Сталкер промолчал. Лесник, правильно понявший его молчание, слегка кивнул головой, затянулся и выпустил струю дыма в землю.

— Беда у Зоны большая.

— Что за беда? — внимательно глядя на Лесника, спросил он.

А где-то внутри вновь появилось и усилилось ощущение его беспокойного состояния, не дававшее ему не только спать, но и мыслить.

— Извести ее хотят. Люди, — с этими словами дед выкинул только что раскуренную цигарку во двор.

Окурок, пролетев пару метров, стукнулся о невидимое и, рассыпая красные, тухнущие в полете искры, упал на землю. Из ниоткуда раздалось удивленное бульканье.

— Извини, Старый, нечего тебе тут стоять, иди.

Пустота удрученно вздохнула. Вспыхнули огоньки глаз и, медленно качаясь, двинулись в сторону открытой дверцы сарая.

— Так ее все время извести хотят, сколько я знаю, что за беда?

— Теперь, Егорушка, большие силы хотят, раньше так, человек малый или конторка задохлая, а теперь тучи, не чета прежним, идут. Солдатики да Долговцы скопом пойдут, но большей частью Долг опасен, только не долговские там ребятки сейчас, а те другие, злые, черные. Зона их не видит и управы найти не может. А они уже кто год, кто месяцы в Долге служат, ума да хитрости набираются, чтобы, значит, в аномалию не попасть, мутанта шибче убить, да кто как дружит в округе, учатся и копят силушку-то.

— А военные как?

— Военные, Егор, никак — муляж они соломенный, высадят их на вертолетах, и будут они монолитовцев огнем дразнить, а те, значит, отбиваться будут. Так все силы и будут стягивать, а черные тем временем, ну, которые в долговской форме, пойдут своим ходом напрямую, на Монолит пойдут и толь взорвут, толь пушкой специальной шарахнут — то Зона сама не ведает.

— Так это все Зона тебе рассказала?

— Конечно, сталкер, чего ж тут мудреного. Все мысли сюда стекаются в черные клетки, да ты сам знаешь, а там же кроме убить, отнять и твое-мое другая чернота имеется, вот оттуда-то и все планы Зона видит, особенно то, что ее напрямую касается. И обидно ей, что извести ее хотят, а недавно пришло, что вот-вот начнется операция какая-то — шибко уж много мыслей про нее пошло. Вот тебе и мне и не спится, вот и зверье не спокойное все, не может и не хочет она печаль свою скрыть, а ты же навродь как помазанник ее стал. К Монолиту тебя сам Страж пустил, стало быть, чист ты перед Зоной, вот и видит теперь тебя она, да и все, значит, дети ее.

Лесник сделал паузу, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Защитник ей нужен, тот, кто сможет уберечь ее от беды от этой.

Дед опустил голову.

— Я старый, силы не те, Доктор совсем не по этой части.

Неожиданно голос Лесника зазвенел несвойственными ему звонкими, чужеродными нотками, голова неестественно медленно, словно только что пришедшего в себя человека, повернулась к Бобру.

— А вот ты, Сталкер, — глаза Лесника заполонил зеленый огонь, — ты — можешь!

Лесник закрыл глаза.

Егор вздрогнул. Мороз пробежал по коже, сковав ледяными иглами тело, и, впрыгнув в каждую волосинку на теле, вызвал болезненное ощущение по всей коже. Зона сама сказала главные слова ему. Он промолчал. Та, все-таки уже несколько дней назад минувшая история начала забываться и становиться действительно какой-то правильной ожидаемой точкой, определяющей его, Егора, суть. Сталкер чувствовал что-то древнее и одновременно молодое и разумное, исходящее не столько от Лесника, сколько от того, что говорило с ним секунды назад, но часть его разума, разума сталкера, отказывалась вот так с размаху поверить в его причастность к этому. Возможно, раньше Бобр просто проигнорировал такое проявление Зоны, сославшись на галлюцинации, но теперь он просто не смог этого сделать. Какая-та часть ранее существовавшего в нем критического мышления теперь сломалась, и сорванные со шпонок шестерни никак не могли закрыть дверь, через которую Зона заглядывала внутрь сталкера, когда ей этого захочется. Они лишь вяло проворачивались, но, не находя видимого эффекта, выключались. Это могло бы свести с ума и, наверное, сводило, но сталкер не сопротивлялся этому. Он не противопоставлял свой человеческий рассудок, которым все реже и реже приходится пользоваться, происходившему вокруг. Толика здравого смысла, присутствовавшего в нем, не пыталась оценить стандартными человеческими рамками мышления происходящее здесь и видимое глазами. Даже поговорка, что «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», работающая там, на Большой земле, вполне могла быть заменена здесь, в Зоне, на «лучше один раз почувствовать, чем сто раз увидеть», — настолько сильно менялся сталкер, выживший в средней и глубокой Зоне.

В принципе, так поступали все промышляющие на территории Зоны сталкеры, но, по сравнению с Бобром, они могли время от времени проверить степень своего свинчивания с катушек с состоянием других людей: это позволяло людям оставаться людьми, по крайней мере в своих проявлениях, но все же Зона неизменно, день за днем, подобно скульптору, высекала из человеческой натуры все лишнее, все ненужное. Здесь психика человека была исходным материалом, тем самым гранитом, глядя на который скульптор пытается понять, что же сокрыто внутри.

— Так что мне делать? — тихо спросил он Лесника, понимая, что выбора ему никто не оставлял.

— Надо разбить Долг, — ответил Лесник.

— Всего-то? — усмехнулся Егор, вспоминая свой дробовик, оставленный в избе. Он даже не стал продолжать, понимая абсурдность ситуации.

— Да, — без тени иронии подтвердил дед, — надо выбить половину или большую часть личного состава Долга. Ты не думай, на убой тебя никто не пошлет. Зона поможет, да и я тебя кое-чему научу.

— Чему? — спросил Бобр, перебирая варианты, что может подсказать ему Лесник, чтобы суметь в одиночку разделаться с Долгом.

Варианты в голову не приходили.

— Да ты не дрейфь, — как-то буднично сказал дед, — не один ты будешь. Дает Зона детей своих, а я тебя научу, как с ними обходиться. Будут тебе они в помощь, иначе не сможет Зона черных остановить, тут человек нужен. Кто же, кроме человека, человека обхитрить может? А? Я, сколько лет живу и с мутантами якшаюсь, поверь мне, хитрее и изворотливее человека существа не видел, и Зона знает, что супротив человеческого ума только человеческий играть и победить может.

Действительно, изворотливость, жестокость и хитрость человеческого существа, оттачивающего мастерство обмана, захвата и подавления тысячи лет, не могло идти ни в какое сравнение с совсем юной частью территории вокруг ЧАЭС с выведенной на ней советскими учеными искусственным интеллектом. Пусть искусственный интеллект наделен волей, делающей его разумным и способным выбирать и желать, одновременно используя возможности Монолита, тем не менее этот интеллект, называемый Зоной, не способен остановить людей, не подчиняющихся ее, Зоны, законам и имеющим достаточно навыков и знаний, чтобы избежать с ней столкновения. В конце концов, действия Зоны — всего лишь программа, роль датчиков, сенсоров которой выполняют мутанты, программа, созданная хозяевами, чтобы развивать и сохранять внутреннюю экосистему, а затем защитить их и Монолит от посягательств внешних сил или при возникновении угрозы. А люди, идущие с верой и жгучим желанием уничтожить Зону и Монолит и дошедшие до Исполнителя, вполне могут повернуть Монолит против Зоны или, поменяв алгоритм действия и программу Зоны, заставить ее расширяться и расти или создать новую собственную реальность. Тут уж не до шуток никому, никто не сможет остановить человека, рвущегося к цели, кроме него самого, поскольку Монолит и Зона лишь рукотворные инструменты, изначально призванные служить людям, а те, кто их создал, Хозяева, постепенно выходящие из строя в своих автоклавах, не настолько всесильны, и даже им все чаще и чаще необходима помощь со стороны.

Бобр испытывал странное чувство опустошения и предопределенности, он был уверен, что может отказаться и покинуть Зону — ничто не давило и не заставляло его сейчас, когда вопрос начал вырисовываться. Да, он все еще оставался человеком, свобода выбора это — то, на что не могла посягнуть даже Зона. Но сможет ли он сделать правильный выбор, тот выбор, который не оставит его за бортом быстро происходящих изменений, а с головой окунет его в самую настоящую жизнь, в которой он, не пригодившийся снаружи, за периметром, вдруг ощутит себя центром вселенной, из которого не хочется выныривать, чтобы глотнуть свежего воздуха? С его полученным пониманием Зоны, совпадающей с описанной ему Сахаровым на Янтаре «реакцией инициированной среды», он без проблем может найти выход и покинуть Зону или устроиться на Янтаре к ученым вполне себе теплым сотрудником, изредка выказывающим нос наружу, только зачем? К чему были эти бои за свою жизнь с мутантами, бандитами, неизвестностью и завтрашним днем? К чему эти скрытые от него самого, но вечные попытки заглянуть за черту, за ту, которая, казалось, вот-вот откроет ему новый цвет в палитре жизни и новую ноту в ее звучании, если завтра запереться на Янтаре и превратиться в тухнущий мешок костей? Как он может отвернуться сейчас от того, что шлифовало его и создало его сегодня таким, какой он есть, гораздо более сильным и гораздо большим человеком, чем тогда, когда он переступил периметр? Как он может сидеть в норе, глушить себя водкой, постепенно разжижая волю и разум, и делать вид, что ничего не произошло, не происходит и не произойдет, когда он сам часть Зоны? Как он может отказаться от новых знаний, которые наконец-то начали давать ему понимание ролей в этой системе? В Егоре теперь не осталось ничего, что бы хотело спрятаться, убежать, поджать хвост или согласиться со слюнявой надеждой, что все будет хорошо и без его участия. Черта с два все будет хорошо для него, если он спасует! Он сам лишит себя того, что дороже жизни, и станет таким же зомби, как и миллионы и миллиарды других, только облученных выжигателем души, серым сгустком бессмысленно двигающейся материи там, на Большой Земле.

— Мутанты пойдут со мной? — спросил Егор, вспоминая Мелкого, оставленного на краю пустынных земель и Рыжего Леса.

Мелкий, еще недавний бандит, все никак не ассоциировался у него с мутантом. Для Бобра это было существо, заслуживавшее сочувствие и жалости.

— Да, сходим в черную, выберешь себе помощников. Зона может доверить тебе их, — ответил Лесник, закрывая глаза.

— Так, значит, война? — спросил Егор, нахмурившись.

— Да, сталкер. Не люблю я это слово, — нахмурившись, сказал Лесник, — плохое слово, недоброе, с детской да с бабской кровью замешанное. Знавал ли ты, что такое война?

Егор отрицательно покачал головой

— Нет, дед, не знаю.

— И не надо, неправильное это дело. Тут, в Зоне, только мужики воюют, у тебя будет свой бой, у монолитовцев свой, у меня свой.

— А у тебя с кем? — удивленно спросил Егор.

— Тебе знать не положено, но найдется и мне, старику, забота. Всем постоять придется, теперича люди с Большой Земли действительно до Монолита руки свои дотянуть могут — большие силы и знания у них. Слухай, значит, сюда, вот какой план у них вырисовывается: вояки, значит, займут открытым боем монолитовцев, закинут их туда поближе, но это куклы, а главный враг — те которые, ходят в броне Долга. Неизвестны и невидимы для Зоны, две жизни у них в голове, одна из них видна, а другая… Когда они получат приказ, они станут теми, кем были до Зоны, — чужими и неизвестными, но уже будут знать, как работают аномалии, как убивать мутантов и что делать возле ЧАЭС, поэтому их нужно уничтожить до того, как они проснутся. Даже если Зона устроит гон, чую я, звери не смогут достать их, ускользнут. Да, Егор, и тебе нельзя, чтобы тебя смогли опознать или заподозрить, иначе за тобой начнется охота, а в этом деле тебе несдобровать, слаб ты. Пусть не сегодня, но завтра тебя достанут — для этого у наших врагов слишком тренированные руки. Ты знаешь, что несколько кланов наемников живут здесь только на заказах той самой конторы, которая шарит тут чужими руками?

— А что, эта самая контора не может наемников на ЧАЭС снарядить? Обязательно своих?

— Может, но наемников Зона видит, и не пройти им, да и не участвуют они пока в этом деле: шутка ли дело, добраться до Монолита, не доверяют тут им, — сказал Лесник. — Ну что скажешь, сталкер? Возьмешься за дело? Только одно предупредить тебя хочу: если согласишься, то не будет тебе пути простого, и друзей-знакомых забыть придется и Большую Землю от себя избавить — не выдержит человек два мира в себе носить, когда и один с трудом в душе помещается.

Егор отвернулся и уставился в землю: «Вот оно, решение, — подумал он. — Быть или не быть», — усмехнулся он, поняв, наконец, весь смысл великой фразы.

— Так, значит, это мне больше не пригодится? — спросил он, повернувшись к Леснику, и отстегнул ПДА.

— Верно мыслишь, сынок, — ответил Лесник, глядя в глаза Егору.

Лесник протянул руку ладонью вверх, не делая попыток забрать ПДА. Бобр вложил свой ПДА сам, Лесник забрал его себе и нажал несколько кнопок. Сталкер дернулся было остановить его (как так, кто-то ковыряется в твоем ПДА), но так же внезапно остановил свое движение. «Какая разница-то теперь…». Лесник, окончив манипуляции, свистнул — из-за избушки, ухая, появился снорк и сел перед человеком. Лесник показал ему ПДА Бобра и, держа гаджет между своим лицом и мордой в противогазе снорка, несколько секунд неотрывно смотрел через стекла противогаза в неожиданно красные, даже розовые, как у кролика-альбиноса, глаза снорка, в которых не выделялись ни зрачки, ни белки. Все было сплошным неприятным розовым шаром. Киргиз несколько раз ухнул и схватил ПДА.

— Пошел, — спокойно сказал дед, и снорк, развернувшись, поскакал в лес, попутно перемахнув через плетень. — Все, Егор, теперь ты — обожженный, зомби по-вашему, и расстреляют тебя сегодня-завтра на Янтаре.

— Это как, я — зомби? — не поняв, спросил сталкер.

— Наденет Киргиз твой ПДА на обожженного, и дело с концом, а того пришьют или еще чего. Дело-то несложное.

— А по-другому сделать нельзя было? Там же тайники мои, инфа разная, — вспомнил Егор, понимая, что теперь эта информация может быть доступна любому обыскавшему зомбированного. И задним числом понимая, что он, по сути, остался в том, что на нем, хоть и это немало, но где же ему теперь брать еду, воду, боеприпасы, особенно с учетом последних событий.

— Не трухай, Бобр, — весело объявил Лесник, — правильное ты дело сделал, Зона тебя не оставит. Ага… — теребя ус и думая о чем-то своем, продолжил дед: — Я видел, с тобой снорк на границе был. Так чего ж его с собой не взял?

— Да я это… — растерявшись, начал Егор, не зная, что ответить. — Может, подерутся еще с местными, я ж не знаю.

— Подерутся?

Лесник засмеялся: его настроение явно улучшилось, словно он решил давно мучавшую его задачу.

— Да не, у меня не подерутся. Я так признал его, это не бандитик ли бывший, все со своей шайкой на пустынке промышлявший? Как, то бишь, его звали?

— Косой.

— Во-во, Косой, он самый и есть. Много они мне кровушки попортили, пока не шуганул я их из лесу. Крепко пострелять да тикать быстренько мастера. Ну да ладно, кончились они? — спросил он у сталкера.

— Да, они нас с Валерой между холмов взяли. Я им схрон пообещал и в тоннель увел.

— К тому, что аномалиями заложен и жарки две возле стен приметные? — уточнил Лесник.

— Да, туда, — ответил Егор, не удивляясь осведомленности Лесника. — Ну контролер нас встретил, Толстого, их бригадира Житуху, так вроде звали, и еще одного… Как это… разбил, что ли… И с собой забрал. Они кто убегать, кто стрелять начали, — вспоминая, рассказывал Егор, впервые ведая эту историю живому человеку и чувствуя невероятное облегчение, что можно было, наконец, вот так высказаться, и никто не покрутит пальцем у виска и ему не нужно будет убеждать себя, что это лишь наведенная Монолитом галлюцинация.

А вот Косой на колени упал, выпрашивал что-то, жаловался, ну вот, видимо, контролер его и это… того, в снорка.

— А противогаз ему кто надел?

— Я подал. Он ко мне приполз, головой в колени стукнул, а рюкзак на спине, ну вот я как-то понял, о чем он просит, — ответил Егор, опасаясь, что, может быть, сделал что-то не то.

— Это правильно, это хорошо, теперь он и правда счастливый будет. Хозяин, значит, признал его, и сам тебя не подведет. Как назвал-то?

— Мелким, — усмехнувшись, ответил сталкер, — он еще когда человеком был, я его мелким про себя называл.

— Ну что, имечко хорошее, вот ты только Мелкого спроси, где схрон ваш, и картинку ему так представь, подельников его бывших, его самого, только без обиды, а спокойно так. Он вспомнит, покажет, — поглаживая бороду, учил Лесник. — Они тут крепко при жизни лютовали с ученых вон, со сталкеров, иных, кто с грузом от Рыжего Леса шел, да и долговцами не брезговали. Крепкая бригада была около десятка, но и на таких старух пришла пара прорух, — улыбнулся дед. — Так что поменяешь ты свои схроны на бандитские, общего, значит, назначения. Мелкий там у них вроде за помощника бригадира был?

— Ага, что-то вроде, — подтвердил Егор.

— Ну вот, все нычки ему известны, так что будь спокоен, — хлопнул Бобра по плечу Дед и встал с крыльца. — Пойдем, Егор, времени у нас нет, собираться будем. Сегодня в черную пойдем, помощники тебе нужны, — уже из комнаты сказал он.

Сталкер встал.

— Да что собираться-то? Я-то уже. А почему сейчас идти, вроде как ночь на носу? — спросил Бобр, вспоминая ту страшную поляну и ряды мутантов, сидевших на ней, явившихся по сигналу Лесника. Особенно врезалась ему в память высокая фигура в плаще с широкополой шляпой, окруженной тремя чернобыльскими псами. Несмотря на то, что тогда она была далеко и лишь чуточку выступила из тени дерева, ее особое положение среди всех мутантов было очевидным. Даже сейчас от воспоминания этого момента сталкеру было не по себе.

— Ночью идти-то и надо, — появляясь в дверном проеме, сказал Лесник.

За плечами у него уже покоился вещевой мешок и охотничье ружье. Бобр быстро метнулся за своим рюкзаком и дробовиком.

— Ночью мутант беспокойный, зато видный как на ладони. Есть такие, что не со зла, а так, от дурости повредить тебе или мне могут. Человек-то слаб и наг супротив них, таких постоянно в узде держать надо, да только зачем мне такие. А есть другие, которые без дуринки, — у таких глаза ясные, в голове чисто все, ну, ты поймешь, я тебя научу, — открывая дверцу в плетне, сказал Лесник

— А как это, ясные? Как у Киргиза? — спросил Бобр, вспоминая его неестественно красные глаза снорка.

— Да нет, у Киргиза другое дело: он под Выброс попал, да под матку, она его переваривать да переделывать начала, а тут их волной накрыло, ну вот он с Зоной, что твой косой, который нынче Мелкий, и договорился.

— А что это за матка? — с недоумением спросил Егор.

— Аномалия такая или мутант, тут и я не шибко пойму, вроде мутант, а убить невозможно. Редкая, только на деревьях и водится, ну или еще на верхотуре какой. Вроде как слизняк такой розовый лежит, просвечивает или паутинкой такой сделается, маскируется навродь, а как подойдет кто под дерево, так она ему на голову и надевается и вроде как растворяет и в себя втягивает, но не всего, а только кожу, мышцы, внутренности, а вот кости не берет, выбрасывает. Выбрасывает не целиком, а так, кусочками, мол, отделяет потихоньку, там, где освоила человека уже. И получается потом, лежит матка на дереве, а в ней пара глаз, мозг еще чего остается, бывает, ладонь прям наружу вываливается и шарит медленно, так и ниточки от нее идут к мозгу, нервы, стало быть. Так она округу изучает да, может быть, и с мозгом тешится.

— А что человек, ну, который в матку попал? Умирает сразу?

— Да нет, не умирает как раз. Она ему и дышать дает, и вроде с голоду не умирает, а тем временем его живое мясо в свое превращает. Бывает, стоит-то бедолага такой по пояс всего человек, а сверху, значит, она, матка, на нем сидит, вываживает. Так ему в ногу стрельнешь ежели, смотришь — в другой части матки ладонь появляется и кукиш показывает или пальчиком грозит, мол, не шуткуй.

— Да…а Киргиз как спасся?

— Я ж тебе говорю, Выброс был, а когда Выброс идет, Зона все уголки, которые волна накрывает, видит, ну и порядок наводит по-своему, ну, видать, и взмолился-то человек: не дай мне такой смерти, дай жизни, чтобы радость была у него от всего, что, мол, за счастьем сюда пришел. Вот и сделала его Зона снорком, долго ли? Только процесс-то уже начат был маткой той, вот он частично с маткой перемешался, красный стал на полголовы, но ничего, спокойный, ответственный. Сразу видно при былой жизни, человечьей: хорошим мужиком был.

Тем временем они уже шли по Рыжему Лесу. Начавшиеся сумерки сгустились, как только они попали под тень деревьев.

«Да… — подумал Егор, — тут уж и не знаешь, просил бы Киргиз жизни такой, если бы знал, чем дело обернется?» Мысли были невеселы. Вспомнив, что матки висят на деревьях, он настороженно поднял голову на темную крону.

— Да ты не бойся, они идущего не берут… Пока. Если встанешь где или под куст ляжешь, тогда может накрыть, а так пустое, не переживай. Да и нету их тут на этой окраине, не завелись.

Егора передернуло. «Действительно ужасная смерть быть в сознании, но быть не в собственном теле, а в… в чем? В каком-то аномальном физрастворе? Для чего? А как же"я мыслю, следовательно, существую?"Кто же это сказал? Декарт? Да Декарт!», — настолько удивившись вдруг всплывшему неизвестно откуда знанию, Егор поперхнулся слюной. Внезапное понимание, что с ним в последнее время что-то не так, заставило остановиться его. Лесник, идущий впереди, тоже встал, вопросительно глядя на сталкера.

— Дед, я не пойму что-то, — начал Егор, собираясь с мыслями. — У меня в голове библиотека какая-то открылась, иногда… — растерянно разведя руки в стороны, попытался объяснить сталкер, но, махнув рукой на попытки, спросил: — Что это?

Лесник засмеялся.

— Не голова, а дом советов, а? И давно у тебя это? — с хитрым прищуром спросил он.

— После контролера, наверное. Я никогда раньше не знал то, что сейчас в голове появилось, — растерянно проговорил Бобр.

— Радуйся, — сказал Лесник. — Объяснять не буду, время терять, сам поймешь. А про библиотеку ты правильно сказал, в Монолите все знания Хозяев заложены. Пошли, Егорка, времени в обрез.

После еще сотни метров к ним присоединился вроде бы из ниоткуда взявшийся здоровенный чернобыльский пес. Лесник удовлетворенно хмыкнул, а Бобр, обрадовавшись старому знакомому, несмотря на устрашающий внешний вид и пятисантиметровые клыки, полез обниматься. Чернобылец по прозвищу Пес совсем по-собачьи завилял хвостом и несколько раз припадал на передние лапы, как это делают обычные собаки в своей игровой манере.

— Ишь ты, совсем родные стали… — удивился Лесник, глядя на такое панибратство. — А когда-то ты, зажмурившись мимо него проходил. Изголодался по общению, а, Егорка? Ага… правильно, человеку всегда душа родственная нужна.

— Так это когда было, — ответил Егор, улыбаясь, и, улучив момент, когда Лесник снова широким шагом продолжил путь, слегка пригнулся, поскольку до мутанта такого размера особо наклоняться не нужно было, и, обняв его за толстенную шею с вылезавшей из нее клочьями шерсти, из-под которой пробивалась новая, прошептал ему в рваное ухо: — Ты же мне жизнь спас, спасибо.

Пес громко чихнул, встряхнул по-собачьи головой, отчего с его шеи полетела расшевеленная сталкером шерсть, и попытался лизнуть Егора в лицо широким языком. Бобр успел отклониться.

— Не надо, Пес, пошли. Чернобылец в три скачка обогнал Лесника и бодро потрусил вперед, указывая дорогу, изредка пригибаясь и обнюхивая пружинящую лесную подстилку, пахнувшую сыростью, плесенью и грибами.