Вакуум

Илья Чернецов

Реальная история о парне, который вернулся из армии и обнаружил вдруг что всё чем он жил раньше удивительно плоское. И что все вокруг продолжают этим жить. Парень глушит свою боль в алкоголе и женщинах. В итоге с ним случается нечто настолько страшное, что и представить сложно. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 3. Друзья

Я лежу на кровати и смотрю в потолок. Потолок белый.

В комнате приятно прохладно от открытой форточки.

Я проснулся минут пять назад, на мне нет одежды, я лежу под одеялом и смотрю в потолок.

Мне не нужно на работу, на учёбу, я никому ничего не должен. На что я потрачу этот день, то и будет. Меня радует мысль, что я могу разбазарить сегодняшний день на удовольствия. На что-то, что не принесёт мне ничего, кроме сиюминутного кайфа. Меня совершенно не волнует необходимость создавать вклад в будущее.

Когда ты взрослый и ответственный, ты испытываешь чувство вины, когда не тратишь какой-то отрезок своей жизни на что-то, касающееся будущего. Обычно это работа, как вклад в своё благосостояние. Или учёба, как вклад в своё развитие в профессии. Да, термин «умственное развитие» я сознательно не использую. Потому что развитие ума — это развитие способности мыслить, анализировать обстоятельства и принимать наиболее разумное решение. А учёба — это когда ты, как ёбаный раб, учишься выполнять работу, которая тебе нахуй не нужна. Например, бортировать шины. Или рангом повыше — ловить пики ростов и падений нефтяных фьючерсов. Или ещё рангом повыше — диагностировать болезни. На земле не найдётся никого, кто, положа руку на сердце, сказал бы: «То, что я вырезаю аппендициты, делает меня счастливее». И всё же, чтобы выжить, всем нам требуется сегодня сосать хуй, чтобы в будущем заменить хуй леденцом. Или пряником. Всем приходится сегодня жертвовать своим удовольствием, пиздуя на работу, чтобы потом…

В реальности — чтобы потом так же сосать хуй. Идея того, что станет лучше, мифична. Всё будет точно так же. Та же работа, те же лишения, то же отсутствие удовольствий и полноценной личной жизни. Т. к. личная жизнь с 20:00 до 22:00 с понедельника по пятницу и по четыре часа в выходные — это не личная жизнь.

Почему в выходные по четыре часа? Ведь не надо идти на работу? Но ведь никто не отменял выполнения социальных функций. Это тоже работа. И учёба. Учение быть рабом. Ёбаным куском тлеющей биомассы, которая не испытывает ничего, но, возбуждённая мифической надеждой на лучшее, медленно тянет лямку.

Так, блять! Какие ваши доказательства? Что это за хуйню ты порешь, парень? Мы все живём полноценной жизнью!

Из нескольких миллиардов живших на земле людей лишь нескольких нельзя никем заменить. Это именно те, кто жил жизнью полной ценности. Собственно, вот и доказательство. Любого токаря Федю можно заменить токарем Васей. А Теслу ты уже никем не заменишь. Ценность. Полная.

Ну, зачем же равняться на таких людей? Это же уже дар, это гениальность.

Да, конечно, давайте равняться на соседа, который по пятницам хуярит водяру и орёт в караоке. А уж если равняться на бомжей, так это вообще не жизнь, а подвиг у любого продавца мороженого. В школе никто не предлагает равняться на двоечника, так с какого хуя в жизни нужно равняться на неудачников?

Ну хорошо, да, мы все облажались. Но ведь для близких мы важны. Для них мы незаменимы.

Что верно, то верно. Мою маму никто не заменит, она уникальна. Но это моя личная привязанность, а речь идёт о полноценности жизни, чего-то, касающегося всех людей. А не о моих частных делах.

И в данный момент вся эта ботва мне ровно безразлична.

Я лежу на кровати, смотрю в потолок и ощущаю свою жизнь, полную ценности. Каждая секунда моей жизни имеет наиболее важный смысл из всех возможных. Именно сейчас, когда я полностью свободен, когда я могу сделать всё что угодно. В любом количестве.

Звонит телефон.

Думаю, я потрачу своё сегодня на удовольствия. Делу время, потехе час — это для рабов. Свободный человек наслаждается тогда, когда хочет, и столько, сколько хочет. Собственно, свободным свободного человека и делает та внутренняя свобода, благодаря которой ты волен поступать, как угодно тебе.

Ветер задувает через форточку. Дворники метут двор позже обычного. Люди спят, отсыпаясь перед понедельником. Я лежу на кровати, проснувшись несколько минут назад, и наслаждаюсь тем, что живу здесь и сейчас.

Мой отец поднимает трубку:

— Кристина! Привет! Как ты? Как у тебя дела?

Мой папа крайне позитивно относится к моей подруге Кристине. Она, конечно, того стоит, но позитивное папино отношение к ней — это что-то особенное.

— Да, приехал. Этой ночью. Дома. Спит.

Это Кристина. Моя давняя знакомая. Вообще-то для кого-то это не давнее знакомство. Два с половиной года. Но у меня каждый год за десять по насыщенности, так что она моя очень давняя знакомая. Прям реликтово.

Когда-то я пришёл работать в «Оскар», музыкальный магазин, и познакомился с ней. Нет, я её не трахал. Потом она писала мне в армию каждую неделю и присылала кассеты с бодрой музыкой. Во время той переписки мы и стали друзьями.

К разговору о привязанностях и ценностях: её никто не заменит. Но это касается только меня. И больше никого.

Батёк любезничает с Кристиной по телефону, несёт какую-то свою хуйню. Он вообще любитель любезничать с моими девочками.

Помню, когда мне было пятнадцать, у меня была одна классная чикса. Она была старше меня на пять лет, у неё были крутые бёдра, классные титьки и высокий рост. Ах да, ещё и красивое лицо, живой характер, отличное чувство юмора и аристократическая тактичность. Не та тактичность, когда не кладут локти на стол и всячески выёбываются, всеми силами обозначая себя высшим существом. Я называю это «наиболее дрессированная лошадь из стада». У той девчонки была натурально аристократическая тактичность. Которая рождается из широкого кругозора, осознанной любви к жизни и, как следствие, сознательно позитивного отношения ко всему сущему. Её нельзя было не любить.

Так вот, однажды она пришла ко мне, а батёк затянул её на кухню и давай что-то втирать. Вот всякую хуйню. Мне было пятнадцать, я требовал максимум внимания к себе, поэтому закрылся в своей комнате. А этому старому пердуну похуй — сидит и чешет, сидит и чешет. Как будто она пришла к нему. Тут, блять, каждая секунда на счету, лето закончится, и она уедет в Казань, а я не могу побыть с этой девушкой. И почему? Потому что в моём батьке проснулся жеребец! Охуительная, блять, история.

Разумеется, с Кристиной всё иначе. Во-первых, мне больше не пятнадцать и мой мозг работает иначе. Во-вторых, Кристина никуда не уедет и мы не трахаемся. Ну и, в-третьих, я в любой момент могу подойти и забрать трубку.

Батьку тоже нужно счастье в жизни, пусть порадуется?

А с чего вдруг его счастье связано с моими девочками? Кто мешал ему строить жизнь так, чтобы каждое мгновение имело смысл и приносило радость? Я же не из космоса достаю таких знакомых. Прекрасные люди — вот они, вокруг, их полно. Достаточно самому быть таким, с какими хочешь общаться. Или общаться с такими, какой есть ты.

Ну всё, хватит валяться. Город, полный удовольствий, ждёт меня, человека, которому они нужны.

Я встаю с кровати и подхожу к телефону.

— Илюха проснулся. — На лице у папы улыбка от затылка до затылка. — На. Кристина звонит.

Папа всегда говорит очевидные вещи, когда его разум затуманен его счастьем.

— Илююююха! Привееет!

Она рада меня слышать, она всегда на позитиве, она хрупкая и уязвимая, а я тот, от которого она точно не ждёт ничего плохого, поэтому раскрывается полностью. Я сокучился по ней.

— Привет. Я соскучился. Ты работаешь сегодня?

— Да. До шести.

Ну всё, теперь я не хочу ничего, кроме как быстро одеться и пойти к ней.

— Я скоро буду. Только зайду к Цурику на пару минут.

— Давай, приходи скорей!

Ну вот теперь и у меня улыбка от затылка до затылка.

Кладу трубку и иду к Цурику, чтобы накусаться с утра и сходить с ним купить цветов. Ну и потому что сейчас утро и до шести далеко, так что мы зайдём к ней, а потом до шести будем хуярить и где-то ошиваться.

***

После работы Кристина собралась отмечать день рождения с коллегами на работе, в «Оскаре». Когда-то я тоже там работал. До армии. Там же и познакомился с Кристиной. Точнее, обрёл потрясающе ценного друга — Кристину. Насчёт остальных людей ничего такого сказать не могу, потому что все остальные были совершенно обычными. Такими, с которыми ты вежлив, когда рядом, и которых напрочь забываешь, стоит тебе неделю их не видеть. Обычные, нормальные люди.

Так что шёл я туда исключительно к Кристине. И, желая произвести на неё впечатление, решил вести себя, как брутальный пацан из армии. Надел форму, аккуратненько всё поправил, взял цветы. Хотя и знал, что мне достаточно просто прийти. И более того, мы просто друзья. Между нами нет ничего, кроме качественной дружбы, и ничего не будет по ряду причин, и главная из которых: хорошая девушка-друг гораздо ценнее просто ебли. Несмотря на это, сидит же эта мужская природа: идёшь к девушке и включаешь мужика. И чем дольше не видел девушку, тем больше нужно мужика.

Да и не только это. Также и желание показать ей, что я молодец, что служил. Чтобы она понимала, что я отличный парень. Это просто ин-стин-ктив-но.

За полчаса до закрытия я зашёл в «Оскар», изо всех сил стараясь соответствовать образу служивого, сдержанного мужчины. Всю дорогу до места я репетировал фразы, мимику, жесты. И всю дорогу это были сдержанные, уверенные движения, находящиеся под полным моим контролем.

Но, как только я увидел Кристину, вся тренировка пошла прахом. Я не смог оставаться сдержанным, серьёзным, брутальным. А стал собой — открытым и добрым пацаном. Я обнял её, прижал к себе и приподнял над землёй. Ну, точнее, над кафельным полом магазина. И начал целовать в щёки по-братски и рассказывать, как я по ней соскучился. А она правильно согнула ножки и выглядела на мне как принцесса.

Какое-то время мы провели в этом состоянии на радость персоналу магазина, который ещё не видел своего директора в такой ситуации. Кристина к этому времени стала директором.

После приветствия, дарения цветов, поздравлений я говорю:

— Помнишь, я обещал вернуться из армии в морской форме?

— Да, — говорит Кристина, — но это же не морская форма. Морская вроде чёрная, с лентами.

— Всё верно. Не морская. Дело в том, что командование запретило мне носить чужую форму. И, так как я служил в пограничных войсках, приходится носить пограничную форму. Ничего так, пойдёт такая?

— Конееечно, — протянула Кристина. — Ты выглядишь очень мужественно. И, наверное, ты в любой форме выглядел бы так же.

Пока мы болтали о разном в сторонке, рассказывали друг другу всякое, другие работники «Оскара» накрыли стол в подсобном помещении. Запахло водкой.

Оливье, ебучий салат с кукурузой, нарезки, овощи, пельмени. Короче, полный комплект под пьянство, еблю и драки. Не думаю, что здесь эта схема будет реализована, всё-таки люди мирные, степенные, но начало правильное. Может, получится весело провести время, нажравшись до беспамятства.

За небольшой стол в маленьком помещении уместилось двенадцать тел, включая меня и Кристину. Места было не очень, но я всё же поставил ноги пошире, чтобы не уронить на форму салат или ещё что. За столом разговоры, люди едят, и что-то какая-то прямо хуйня: никто не пьёт. Я решил, что нужно направлять ситуацию в нужное русло, разлил всем и говорю:

— Кристина, поздравляю с днём рождения, желаю счастья в личной жизни.

Выпил и давай снова разливать. Потому что ну их нахуй эти условности. Ну да, эти люди видят меня впервые, кроме Кристины и Паши. Ну и что? Пара кругов — и притрётся. А кому не притрётся, тот пусть валит нахуй, сраный пидор.

Что же до тоста, то да, я не умею произносить такие вот речи, поздравлять с днями рождения и прочее. У меня всегда одна и та же поздравительная фраза. Не скажу какая.

Первый круг закусывается обильно и чинно, второй уже попроще, третий, четвёртый, пельмени берутся руками. Всё идёт заебись.

Приличные девочки громко смеются. Рассказывают, притворно стесняясь, неприличные истории. Приличные мальчики проводят недвусмысленные аналогии. Шуточки ниже пояса, водка, закуска. Девочкам нравится, и вроде всё идёт как надо.

Но что-то какая-то хуйня происходит.

Вдруг я замечаю ложку дёгтя в этом начинающемся мёде.

О чём говорят эти люди? Что это за темы, что за интересы? Почему они обсуждают что-то настолько несущественное, что и в голову не придёт? Это какие-то настолько пустые разговоры, что лучше занять рот выпивкой, чем разговаривать их. Вся эта болтовня не имеет ни малейшего смысла, но они так активно ведут беседы… Что-то вообще не то. Я выпадаю из этого круга.

И хотя Паша поддерживает со мной разговор на армейские темы, т. к. сам служил и т. к. вообще нормальный пацан, всё же я замечаю, что ему куда прикольней обсуждать всю эту гражданскую хуйню.

Кристина видит мой конфуз и спрашивает про армию. Вот она подруга. Вот настоящий товарищ. Не думаю, что её прёт базарить со мной о заставских вещах. Я вижу, что ей ближе весь вот этот мир. Но я рассказываю. И постепенно все начинают слушать.

Как сраного лектора.

Как будто приехал в школу прапор и втирает свою армейскую хуйню.

Они же ничего не понимают. Они смотрят на мою форму, на то, как для меня это важно, и изображают внимательность. Но им насрать. Зачем они меня слушают? Почему они все заткнулись? Почему чувак рядом, Тимур, спрашивает:

— Что вам дала армия? Какие эмоции испытываете по возвращении? Сложно было служить?

Пиздец тип. Он из другого мира, осторожничает. И даже не представляет, что в армии служат такие же простые пацаны. Для него мой мир — тайна, которая живёт по своим понятиям, со своими ценностями.

Так и есть.

В армии всё иначе. Там ты загнан в ограниченное пространство, набитое разной степени зрелости мужчинами. В основном недоспелыми, проходящими становление там, в армии. И эти пацаны переживают очень важные вещи. Не только для них, для любого нормального пацана важные вещи. Там вот этот пустой трёп совершенно ни к чему. Там каждый день ты учишься жить. Там каждая шутка полна смысла, и от твоей реакции зависит то, как к тебе будут относиться. Каждое твоё действие записывается в тебя, как в досье, к которому каждый имеет доступ. И от того, что именно записано в твоё досье, зависит, как тебя будут судить. Там ты начинаешь видеть всё иначе, оцениваешь иначе.

Но, несмотря на важность этого опыта, он не имеет веса в этой среде, у этих людей, которые знают об армии по рассказам. Моим, ещё чьим-то. Здесь весь полученный мною пласт знаний расценивается как бесполезный.

Так какого же хрена вы уставились на меня, ребята? Почему вы такие «приникшие», внемлющие?

Потому что я дикое животное, привезённое с сафари. И вы не знаете, как я отреагирую на вас. Вам кажется, что, если сделать неосторожное движение, я поведу себя неадекватно. Но я даже не давал повода так думать. Да, я не треплюсь обо всей этой пустотелой хуйне, но разве нужно из-за этого смотреть на меня так внимательно, заткнувшись и создавая видимость впитывания?

Я говорю Тимуру:

— Отец, давай проще будь. Тебе ли не похуй, какие там эмоции? Давай не парься, лучше вмажем ещё по одной.

Бля, да я же нормальный чел. Я не какой-то отмороженный еблан. Я просто не втыкаю в ваши темы, вот и всё.

Ну что тут ещё поделаешь? Бухать. Конечно, бухать. Разговор я поддержать не могу, чувствовать себя не в своей тарелке меня не прёт. Так что давайте, пацанчики и девчонки, побухаем. А разговоры — пустое.

У меня порог опьянения высокий с детства, поэтому я сижу и просто накачиваюсь алкоголем. Хотя не поэтому. А потому что чувствую себя не в своей тарелке. И всё-таки это дерьмо давит.

Вроде всё понятно, вроде привычно. Но всё как-то не так. Не понимаю, о чём они разговаривают, как находят общий язык. Не вижу смысла в этих темах. Выпить, закусить, повторить.

Илюх, что нужно сделать?

Правильно:

Выпить.

Закусить.

Повторить.

Кто-то предложил поставить музыку:

— Сидим в музыкальном магазине и без музыки.

Я говорю:

— «Ленинград». Давайте «Ленинград». Лучшая группа. Прямо вот лучшая! Зэ бэст!

Ну вот и славненько. Люди пьяные, «Ленинград» играет. И я почти в норме. Не хватает только бабы.

Тут я поворачиваю голову налево. И что я вижу?

То, что надо: пьяная, весёлая, молодая. Сиськи, ляжки, улыбается. Подходящий формат. Я смотрю на неё пристально, она не отводит взгляда. Тогда я обнимаю её и говорю:

— Моя женщина.

А она говорит:

— Я замужем.

Но так робко, покорно. Или мне кажется? Кажется, не кажется:

— Какая разница?

— Есть немного.

— Мне насрать.

Я смотрю ей в глаза, она мне. Улыбается.

— Боооже, — тянет она, отводит взгляд и смеётся.

Нормальный ход. Держу паузу.

— Хорошо, сегодня я буду твоей женщиной, — говорит она как бы в шутку, оглядываясь и ища поддержки коллег.

Хуйня-война, детка, забей, они задроты.

Неужели и я таким стану? Неееет, нихуя! Секундное помутнение. Едем дальше.

В переводе с женского на мужской её слова значат примерно: «Мы можем сегодня потрахаться».

Причём она реально замужем. Но, похоже, ей насрать на это. Потому что её муж ограниченный еблан, какой-нибудь игрок из тех, что сидят сутками в игровых автоматах, выстраивают игровые схемы, обсуждают их, напустив умного вида, с такими же. Хотя на самом деле это просто зависимость от игровых автоматов, и нет в ней ничего особенного. Иллюзия быстрого куша, лохотрон. Может, он даже бьёт её иногда, потому что он сраный лузер. Но она держится за семью, потому что «ребёнку нужен отец». И это на самом деле тоже отговорка, потому что ей не хочется стыдиться развода, материнства-одиночества. Может, на неё давят родители.

Не важно.

Её семья и её душевная боль вообще не важна, потому что сейчас она готова к тому, чтобы я ей вдул. И это единственный факт, который меня волнует. Меня волнует возможность вдуть, особенно потому, что она нормальная и современная, а я выпавший из гражданской жизни чувак. Я в прострации, а ничто так хорошо не убеждает тебя в твоей нужности, как сиська свежей тёлки, лежащая под твоей рукой. Ей это нравится, а значит, я интересен не только себе.

Замечу, эта сиська лежит только в моей руке, никакой другой руки на ней нет.

Эта чикса тянет меня танцевать. Чудесная идея и важная часть ритуала брачных игр — демонстрация физических возможностей твоего тела с одной стороны и потенции ваших отношений с другой.

Эта чикса… Нет, я не знаю её имени. Она уже произносила его, кто-то за столом обращался к ней по имени, но я так занят собой, что её имя прошло сквозь меня, как пуля сквозь тонкий шёлк.

Она радуется. Да, детка, сегодня у тебя будет новый член. Для взрослой девочки это как новая Барби для маленькой. Для неё это не плоть, не часть тела другого человека, а фетиш, сувенир, может, даже кубок, приз за первое место в конкурсе самок. Ведь он достаётся ей одной, а не на пару с подругой. И не за деньги. Она его заслужила, и она его получит.

Она виснет на мне всей тушей. Она пьяна. Я также в хлам и совершенно не могу её удержать. Кажется, в этот момент мне не даётся роль брутального пацана, потому что я не могу удержать тело бабы, которой планирую вдуть. О, чёрт, она ещё и вертится. Эй, не нужно так рьяно, моё расположение уже получено, я тебе вдую, не переживай. Тише, тише, тииишееее.

И тут она делает совсем дерзкое движение, летит в сторону спиной вперёд, надеясь на меня, благополучно выпадает из пьяных моих рук и со всей дури бьётся башкой об острый угол витрины.

Блять!

Вот в натуре: Блять. Не вовремя. Не в тему. Блять!

Из её головы капает кровь. Он проводит рукой по затылку, смотрит на меня в упор и показывает кровь. Да, моё эго не в лучшем месте. Я не удержал её в руках, и она разбила себе голову. Она смотрит на меня, показывает кровь. К ней подбегают остальные.

Зачем? Ну зачем ты дёргалась? На хрена ты, бухая, выдавала все эти нелепые выкрутасы? Как же неловко. Брутальный, блять, армейский пацан, мачо, блять, у которого из рук выпадает баба. Нужно срочно съёбывать, я не могу смотреть им в глаза. Мне стыдно. Нахуй, нахуй отсюда.

Я выхожу на улицу. В магазине стихла музыка и включился свет, они обсуждают разбитую голову, а я быстрыми шагами удаляюсь от своего позора.

На безопасном для моего самолюбия расстоянии от магазина я слышу:

— Молодой человек…

***

Ночь, тьма, фонари, на улице пусто. Поворачиваю голову, стоит приятная молодая девушка. Рядом с ней — подруга. Молодые, сочные чиксы.

— У вас зажигалки не найдётся?

Даю зажигалку. Рядом с ними, держась за стакан, стоит какой-то задрот. Какого хрена задрот стоит с чёткими девчонками ночью на безлюдной улице?

— Спасибо. А как тебя зовут?

— Илья.

— А меня Эльвира, а это Аня.

Тёлки явно кокетничают. Похоже, что течь вызвана формой. Стопудов форма привлекает чикс. Ведь это доказательство мужской состоятельности. И если тёлка говорит, что на неё не действует армейская форма, она пиздит. На каждую нормальную самку в мире армейская форма действует возбуждающе, так же, как на любого нормального самца действует женское нижнее бельё.

Ну вот и славно. Форма меня уже напоила и накормила, теперь может обеспечить ещё и женским обществом.

— Сергей, — протягивает руку парень, стоящий с девочками.

Пиздец еблан. И стоит, смотрит на меня с надеждой. Нет, чувак, не пожму я тебе руку. Иди лучше пососи где-нибудь у кого-нибудь, или что ты там делаешь, чтобы найти друзей? Сэр гей, блять.

— Ты дембель, да? — спрашивает Аня.

— Ну да. Откуда ты знаешь это слово?

— Ну-у-у…

Она так загадочно отводит взгляд в сторону и вниз, улыбаясь при этом, что чувствую, знакома она с этим словом через дембельскую ширинку. Бабы определённо слабы на передок перед формой.

— Давай за тебя выпьем.

— Давай.

Аня протягивает мне стакан. Чёрт, какая же хорошенькая!

Я беру стакан, отпиваю половину. Это пиво.

— Ты где служил?

— На Дальнем Востоке, детка, — отвечаю я и беру в руку её задницу движением, которое мне очень нравится. Глядя прямо в глаза, проводишь рукой по пояснице, суёшь её под трусы в продолжение и, проведя по трещине, сжимаешь ягодицу. Классное движение, и девчонкам нравится. Два года его не использовал. Чёрт!

— Оу, какой ты наглый… — говорит Аня.

Она довольна, Сергей напрягся. Нужно прогнать этого уёбка и зависнуть где-нибудь с дамочками.

— Просто ты мне нравишься, — говорю я Ане. Потом перевожу взгляд на Эльвиру: — И ты. Вы классные, девчонки.

У чикс чешется. Определённо. От них исходит такой запах, какой бывает, когда девчонки выпьют, потомятся немного и видят перспективу потрахаться. Похоже, они тут уже с час тусуются, обрывая этикетки с пивных бутылок.

Только бы удержаться на ногах и говорить посвязней, а то пиздец уже штормит. Хотя девочки и сами под градусом. Так что всё норм.

Сергей хочет что-то сказать, но я смотрю на девочек, а девочки на меня.

— Ты нам тоже нравишься, — говорит Аня и обнимает меня.

Эльвира смотрит на неё, обнимая меня с другой стороны.

— Подруга… — Она запускает руку мне под китель. — Ты такой красивый и мужественный, с тобой нам ничего не страшно.

Тюююю, бедные вы мои девочки, никто-то вас не трахает. Серёжа, пидорок, блять, по ходу, вообще тормоз.

Я сжимаю попку Ани, просовываю палец ей в промежность и добираюсь до наиболее интересного места. Она делает удивлённое лицо:

— Да ты вообще нахал!

Она манерно разыгрывает невинность, подняв брови и делая удивлённое лицо.

Да я пиздец просто, да.

— Ой, прости, — говорю, — а я и не заметил. Могу убрать.

— Да нет уж, оставь, — говорит она таким намеренно хозяйским и одновременно игривым тоном.

Бляяяди. Люблю блядей.

Эля щиплет меня за сосок.

— Илюша, а ты проводишь нас домой? — спрашивает она. — А то родителей нет и не будет целую неделю, а нам страшно вдвоём.

— А сколько вам лет, девочки?

— Девятнадцать, и Ане тоже. Уже можно, — недвусмысленно заявляет Эля. Эля — это сокращённое от татарского имени Эльвира.

Сергей кряхтит, изображая наличие себя, обделённого вниманием.

— Что такое, Серёжа? Ты заскучал? — спрашивает его Эльвира.

— Да я просто…

Аня прерывает его:

— Как же ты меня уже достал.

— Ты такой скучный, — говорит ему Эля.

— Чувак, вали отсюда, — говорю я.

— Ты только оставь нам три сотки, — говорит Аня, — на хлебушек.

— Я пойду с вами, — не выдержал сэр гей.

— Исключено, — говорит Аня. — С нами пойдёт Илья, а ты иди к себе домой и не обижайся.

— А если с вами что-то случится? — спрашивает Сергей, доставая бумажник и отслюнявливая три красных бумажки.

Феерический лох!

— Илюш, с нами же всё будет нормально? — спрашивает меня Аня.

— Да с вами вообще всё будет отлично, — говорю я.

— Аня…

— Всё, блять. Заебал, — Анна как отрезала.

— Эй, ты больной, что ли? Пиздуй нахуй отсюда, — говорю я ему.

— Ладно, я пошёл.

Сергей уходит.

Ну всё, самочки, теперь мы дойдём до подходящего места, и я раздам вам армейских зарядов.

— Ты такой большой и сильный, тебя на двоих, наверное, хватит? — спрашивает Анечка.

— Дамочки, дамочки, как бы вы сами не выдохлись, — пытаюсь сказать я, но идёт уже что-то бессвязное по ходу.

Пьяные, шатающиеся и трогающие друг друга за интимности, мы пиздуем ночью по безлюдной улице, бессвязно болтая друг другу всякие пошлости.

Трахать, сношать, сандалить до посинения! За всех моих армейских пацанов, которые остались вздрачиваться. За всех мужчин планеты. Удалбливать до конвульсий. А потом ещё по палочке на подругу. По контрольной.

— Ииильяяя! — крик сзади. — Стооойтеее!

Что за хуйня? Funny-тайм на носу, а меня кто-то зовёт. Не надо так. Пиздуйте нахуй.

— Илюх! Стой!

Девчонки всколыхнулись.

Подбегают Кристина с Пашей. Как спасатели, блять, Малибу.

— Куда вы его тащите? — накидывается Кристина на моих самок.

— Никуда, он сам с нами пошёл, — отвечает Аня.

— Кристина, сестричка, я иду к этим девочкам.

— Ты что, совсем ничего не видишь? Это же бляди.

Девочки оскорбились, услышав такое определение, но решили не нарываться. Кристина взрослая и спокойно может надавать этим милашкам таких подсрачников, что улетят до Парижа и сами не заметят, как пересекли границу без визы.

— Да похуй, — говорю, — у меня всё под контролем.

Говоря это, я понимаю, что вообще в хлам. Что вполне возможно, что в тёлочках я мог и ошибиться насчёт внешности. Но правда, какая разница? Если ты считаешь, что всё ок, значит, всё ок.

Паша смеётся:

— Какой там контроль? Ты же в мясо.

По-братски так смеётся, по-дружески. И ему правда смешно. Наверное, я и выгляжу смешно.

— Пошли, — заявляет Кристина, — мы отведём тебя домой.

Они берут меня под руки и оттаскивают. Девчонки услужливо уступают. Вот же лохушки.

— Кристина, хорош, завязывай, — говорю я, а сам падаю в их руки, как подкошенный. Бухой, блять, в стельку.

Кристина с Пашей просто утаскивают меня без возражений.

— Пока, красавчик! — кричит Аня.

— Пока, девки! — кричу я. Вот чёрт, даже телефон не взял.

— Серёжа!! — Девочки решили не упускать последнюю струю и бегут догонять тормоза Серёжу.

А Кристина с Пашей тащат меня домой, жертвуя своим личным временем.

Друзья.

***

У меня есть пара настоящих друзей и несколько таких, с которыми можно потусоваться. Цурик и Гурьянов — мои настоящие друзья. С детства.

С Гурьяновым я познакомился в первом классе, через него же с Юрой.

У Юры ещё есть сестра, которую мы все жутко хотели, когда учились в первом классе. То есть хотели, как могут хотеть первоклассники. Не знаю, как сейчас со всеми этими ГМО, толерастией и правами ребёнка, а мы в первом классе уже прекрасно знали, что куда вставлять и какой в этом смысл. Я лично уже имел свой первый сексуальный опыт. С садика. В шесть лет меня трахнула восьмилетняя девочка из моего подъезда. Так что под фразой «жутко её хотели» подразумевается именно жутко её хотели, а не какая-то розовая хуйня.

Её модно было хотеть. Она была топовой самкой в моём дворе и встречалась с альфа-самцом из соседнего. Он ещё был старшим, и его друганы были крутыми парнями. Сейчас, наверное, работают где-то в шиномонтаже и влачат жалкое существование. Но тогда тот факт, что она встречается с ним, делал её ещё более вожделенной.

Никогда не забуду, как однажды зашёл к Юре, а в его комнате на кровати лежала на животе она и читала книгу. Я стоял, смотрел на её задницу и понимал, что никогда не достанутся мне эти два шарика.

Она была мечтой.

До тех пор, пока я не повзрослел, пока она не приехала к Юре в Пермь, где вместе с ним жил я, и не провела пару недель на моём члене. Вот так мечта была разбита в щепки. Лучше бы мы с ней больше не виделись после детства.

Как бы там ни было, Юра до сих пор мой настоящий друг. Правда, он теперь не составит мне компанию, наверное. Цурик говорит, что Юра женат. Зато Гурьянов всё ещё нормальный. Он-то, думаю, точно составит.

Гурьянов Сергей — особенный человек. В детстве мы дружили с ним очень сильно. Мы встречались с ним у него дома, слушали Высоцкого и смотрели фильмы с Брюсом Ли. Мы тогда дико пёрлись с Брюса Ли и каждое утро ходили бегать до спортплощадки, на которой мы занимались спортом, и бежали обратно домой, чтобы принять душ и успеть в школу.

В то время у меня не было настолько похожих на меня друзей, так что Гурьянов был единственным.

Потом родители Гурьянова переехали в другой район, далеко от моего, и там он стал совсем другим человеком. Занялся криминалом, стал чертовски агрессивным, сходил в тюрьму пару раз. Первый раз за угон, второй — за нанесение тяжких телесных повреждений, так что всё ок.

Мы с Цуриком даже тусовались одно время с его бригадой. В 56-м. Жёсткие пацаны, очень наглые, отвязные.

Не мой круг, поэтому, проведя с ними несколько бухичей и гоп-стопов, я прекратил всякое с ними общение. Хотя по жизни, конечно, всё равно встречал некоторых. Среди них были вообще отличные ребята.

С одним из них я пересёкся, когда провожал свою девушку домой. Он тоже провожал свою девушку, и обе они были сёстрами. То есть мы встречались с сёстрами, сами того не зная.

Довольно интересно было посидеть, поговорить, вспомнить.

А Гурьянов, как говорит Цурик, после тюрьмы ещё раз круто изменился. Теперь уже в более созидающее русло.

Ну и Цурик. С ним Гурьянов меня познакомил классе так в третьем. Цурик тащился от Джеки Чана. Он даже отжимался так же, стоя на руках в центре комнаты. Я никогда не понимал, чем может нравиться Джеки Чан и как можно ставить его выше Брюса Ли.

Потому что Брюс Ли несравненен. А Джеки Чан — сраная мартышка.

И, наверное, Джеки Чан — это единственное разногласие между мной и Цуриком. Мансур, так его зовут по паспорту. Но Гурьянов представил его:

— Цурик. Это Цурик.

Так и пошло.

Цурик всю дорогу пёрся от спорта. Я тогда ходил то ли на карате, то ли на бокс, а Цурик никуда не ходил. Но дрался в разы круче меня. Его уровень всегда был для меня недосягаем. Кроме одного случая. Но о нём чуть позже.

С того момента, как я познакомился с Цуриком, он стал для меня единственным другом. Даже не знаю, что нас объединило. Я ведь всегда был интеллектуалом, а Цурик, если можно так сказать, «физиком». Наверное, степень развратности, отвязности. Цурик всегда был лёгок на подъём.

Щупы.

Однажды мы гуляли просто так, как обычно, и я дёрнул масляный щуп из Камаза. Пошли на рынок, предложили продавцам автозапчастей. Где-то пятый или шестой согласился купить. За 10 рублей. Следующий месяц мы не делали ничего, кроме розыска Камазов, кражи щупов и продажи их на рынок этому мужику.

Под «мы» я подразумеваю меня и Цурика.

Дальше: пьяные мужики и их карманы. Нас снова двое.

Ночи. Припаркованные тачки и их чистка. Снова вдвоём.

Всё на рынок, к тому мужику. Автомагнитолы, зеркальца, щётки, даже игрушки, которых клеят на лобовые стёкла изнутри.

Потом откуда-то у Цурика появился пневматический пистолет. Что мы с ним сделали? Конечно, пустили в производство. В конвертацию чужого бабла в своё. В садике, тоже ночью, тётеньки.

Однако эта тема не пошла. Жёсткие челнинские тётки отлично знали, что такое пневматика, и просто слали нахуй. И Цурик придумал охуительный новый способ. Максимально рабочий: пиздить. Просто пиздить и забирать что есть.

Не пацан, а гений.

На самом деле тут нет ничего гениального. Это просто показывает, насколько мы с ним близки. С Цуриком я мог пойти на что угодно. Это был единственный в моём детстве пацан, которому я по-настоящему доверял.

Естественно, когда мама пристроила меня на борьбу, я, чтобы не ходить один, позвал Цурика. И вот он, случай, единичный, но, сука, приятный: я положил его на лопатки на соревнованиях. Цурик быстро стал борцом номер один в секции, и я положил его на лопатки. Правда, не удержал. В итоге победу дали ему с отрывом в одно очко. А мне — второе место.

Потом Цурик стал огонь-борцом, получил мастера и вообще с головой ушёл в тему борьбы. Я тогда учился в Перми. Зато, когда я приезжал, мы водили баб в бассейн, в котором он тогда работал уже тренером. И трахали их на тех самых матах, на одном из которых я ложил его на лопатки. Так что его профессиональная борьба послужила службу нам обоим. И ещё, думаю, послужит. Скучал по Дельфину.

Сейчас Цурик для меня — это уже не друг, это брат. Прямо вот братский брат. Брат, которого у меня никогда не было.

Есть ещё Олег. Я ещё иногда называю его Олень, а Цурик называет Олегодруг. Ещё у меня на лифте в подъезде написано «Вместимость не Олег» вместо «Вместимость не более». Там буква «б» стёрта, а у последней «е» стёрты две чёрточки. Так и получается. Очень хорошо характеризует Олега. Человека, которому нехуй ездить в моём лифте.

Но Цурик с ним активно общается. И это учитывая, что Цурика с Олегом познакомил я, и по идее, раз я не очень активно общаюсь с Олегом, то и Цурик не сильно должен. Но вот хуй там.

Не ценю я Олега потому, что он ёбаный пиздобол, несколько мудак и потрясающе скучный типок.

Олег — тип, который реально перегибает палку своей ординарностью. В нём даже с лупой невозможно найти что-то своё. Он тотально серый.

И если поставить в ряд Олега и девять его клонов, то, даже глядя пристально, ты не заметишь ни одного из них. Потому что пиздец штамповка. Как с конвейера по производству людей, отдел Олегов.

И, как любой максимально стандартизованный чел, он искренне и безостаточно влюблён в собственную задницу. Если бы у него было достаточно денег, он бы, наверное, построил храм своей заднице, в который каждый день приносил бы жертвоприношения и убивал время в молитвах.

Туда же водил бы и свою нынешнюю девушку, которая скоро станет его женой. И их детей, которые появятся, как только она станет его женой. То, что он на ней женится, безусловно. Потому что, если нашлась дура, которая ему дала, он её уже не отпустит. С другой стороны, такой дуре и вдувать-то стыдно. Так что пара впаряде.

Олег работает на наиболее ебаной работе из всех возможных — пиломатериалы. И дело не в пиломатериалах, а в том, как Олег относится к этой работе.

Как к самому важному делу на земле.

Иногда вот так думаешь: «Чувак работает на самой ординарной работе из существующих, при этом считает её ниебательски важной. Как, блять, в мире, полном таких людей, мы расщепляем атомы и летаем в космос?»

Олег носит наиболее незаметную одежду. Он любит рыбалку. Свободное время он проводит дома с фильмами про войну. Пьёт не более двух-трёх стопок. Ложится в десять, просыпается в восемь. Ест оливье на Новый год. В субботу выходит на выгул в парк со своей подругой. В это время она держит его под руку, они чинно делают два круга и идут домой. Дома делают секс в миссионерской позиции и ложатся спать.

И всё же есть в Олеге нечто особенное. Даже в этом ёбаном дебиле есть что-то не как у всех. Иначе я бы вообще о нём молчал, верно?

Сказки. Он очень любит рассказывать придуманные истории. И умеет рассказывать их так, как будто они были на самом деле. Отличный рассказчик. В школе у него даже было прозвище — Сказочник.

Помню, попёрлись мы как-то с ним и Цуриком в лес, в какие-то вообще ебеня. Зачем? Искать клад. Олег настолько убедительно рассказал о кладе, сокрытом на дне колодца, что мы повелись и пошли.

Есть у него этот дар убеждения.

Правда, потом он признался, что клада нет, мы надавали ему пинков и пошли обратно. Хотя какого хрена давать пинков? Сами повелись, сами и виноваты.

А в десятом классе Олег рассказал мне, как можно сделать деньги на чудо-антенне, снятой с крыши какой-то организации за городом. Я повёлся, и мы пошли на «дело».

Я охренел, когда увидел эту антенну. Она была огромной. Не представляю, как Олег собирался её снять, унести и продать. Потому что каждый из этих трёх пунктов был нереален. Она была настолько сложной, что её невозможно было снять без инструментов, настолько огромной, что невозможно было унести, и я даже не представляю, куда можно было её предложить на продажу. Когда я увидел антенну, то сразу понял, что затея мёртвая.

Олег не отчаивался:

— Ну хоть кабель давай заберём.

— Вот сам и забирай, дебил ёбаный, — сказал я, закурил сигарету и стоял в сторонке, пока Олег болтался на толстенном кабеле, пытаясь его вырвать.

А потом из-за угла появился какой-то мужик и спросил:

— Вы что здесь делаете?

За десять километров от города, где-то за заводами, вокруг несколько заброшенных дач, я стою курю, Олег висит на кабеле, отпускает его, смотрит виновато на свои руки и говорит:

— Да так, гуляем.

А потом резко, прямо пулей, не договариваясь, мы делаем ноги так быстро, как только можем.

Долго и трудно мы убегали по колено в грязи по заброшенным дачным участкам от группы из трёх хачиков, у одного из которых в руке был пистолет. Мы спотыкались, падали в смешанную со снегом землю, поднимались, опять бежали. Потому что сзади кричали хачики. Им было насрать на сказки Олега, на меня, наших родителей, они защищали свои инвестиции.

И как же это здорово, что они нас не догнали. Не знаю, что они бы с нами сделали в десяти километрах от города на заброшенных дачах.

Бывали и забавные истории.

Классе так в шестом, когда каждый из нас думал только о том, как бы кому-нибудь засадить, Олег рассказал, что у него есть девушка.

Олеся.

Ооооолеееесяяяяяяяяяяя.

И что у этой девушки есть две подруги. Что они взрослые и лично Олег ей уже вдувал.

Мы с Цуриком долго не верили, но вероятность вдува перевесила неверие, и мы пошли знакомиться.

Эти три «девушки» жили на даче, рядом с дачей родителей Олега. Мы приехали, взяли пива, сигарет и уже довольно сильно настроились на то, что сегодня познакомимся со взрослыми девчонками.

Олег повёл нас в лес.

Мы несколько усомнились сначала, но потом опять же вероятность межполовой связи перевесила.

И вот мы в лесу. Стоим втроём рядом с толстым деревом.

— Ну и где твоя Олеся? — спрашиваю я Олега.

И это просто пиздец, что он ответил!

У меня до сих пор в голове не укладывается, что должно быть у человека с мозгами, чтобы устроить такое:

— Вот она. Лес — моя девушка, — отвечает Олег.

Я просто выпал в прострацию тогда. Как? Почему? Как это можно придумать? Зачем? Как? Как? Как? Как? Как?

Мы тогда даже не расстроились. Нас просто выбило из колеи.

В двадцать, когда я был в армии, Олег предложил Цурику бизнес: купить вертолёт для орошения полей и зарабатывать на этом самом орошении.

Потом эта идея сменилась на: построить вертолёт для орошения полей.

Напомню: мы совершенно простые пацаны, ни разу не мажорные, у наших родителей трёхкомнатные квартиры в многоквартирных домах и по средней паршивости даче.

Где строить вертолёт? Откуда брать детали и инструменты? Где найти того, кто умеет это делать? И главное — на какие деньги?

Разумеется, эта идея не была реализована. Зато другая стала реальностью.

Купить сотовые в кредит, продать дороже, навариться.

Просто охуеть что за идея. Само золото!

Я тогда всё ещё был в армии, а вот Олег с Цуриком реализовали задумку. Не знаю, чем думал Цурик, но он набрал кредитов на себя, на свою маму, на отца и даже на сестрёнку.

То есть пошёл в банк и набрал. На личные паспорта, на прописки, на свою персональную шею.

Первые несколько телефонов разошлись себе: Олегу, Цурику, маме Олега, девушке Олега. Остальные кое-как удалось продать чуть дешевле, чем они были куплены. А когда стало понятно, что идея была глупой, Олег перестал появляться.

Охуительно!

Ведь кредитов на нём нет. Смысл ему их платить?

Так что Цурик расплачивался один. Он звонил Олегу, трубку брала его мать и говорила:

— Хватит вымогать у моего сына. Ты преступник. Я вызову милицию.

Так что Цурик в итоге расплатился один.

У меня же ничего, кроме смеха, эта история не вызывает. Потому что если ты повёлся на такое, то ты сам виноват, что по тебе проехались.

Несмотря на это, Цурик продолжает общаться с Олегом.

Потому что, когда Цурик расплатился, Олег пришёл к нему с опущенной головой и рассказал душещипательную историю о том, что во всём виноваты его родители. О том, что Олег очень хотел расплачиваться вместе, но его родители запретили.

Цурик повёлся.

Олег действительно умеет убеждать.

А я просто не прогоняю его, когда Цурик приходит ко мне с ним. Потому что довольно кайфово иметь в компании чела, которого всегда можно подъебать. Ведь иногда бывает так, что угорнуть не с кого и не с чего. А как без юмора?

Однако познакомился с ним именно я. Было это так:

У меня был друг, Абашин Паша. Классный пацан, близкий по мировоззрению, лёгкий на подъём. Он был местной звездой, умел одеваться, обладал безупречным вкусом и был единственным человеком, у которого я мог чему-то научиться. У него была прекрасная кузина, Катя, с которой я очень хотел иметь какие-то отношения, но очень стеснялся. Потому что она была особенной. Красивой, интеллигентной, умной.

У Паши всё было особенным.

Особенные родители. Они многое разрешали ему, всегда были рады мне, в их доме постоянно была лёгкая, ненапряжённая атмосфера.

Его отец даже проводил меня однажды до дома, когда я задержался у них допоздна.

Люди, с которыми общался Абашин, были интересными и самобытными. Каждый из них имел что-то своё, не похожее на других, и все они были разные. Они разбирались во всём том, в чём очень хотел разбираться я. Были ультрасовременными и продвинутыми. Мажорики они были.

Всё это сильно резонировало с тем, что происходило у меня во дворе, в домах моих одноклассников. Это был совершенно другой мир, открытый, свободный, насыщенный.

Даже не знаю, что было бы сейчас со мной, если бы все они не разъехались и мы не потеряли контакты. Думаю об этом, и грустно становится, что я потерял всё то, что было в той компании. Они разъехались, а прайд есть прайд, в нём нужно быть в стае. Стая из другого прайда не работает в твоём, находишь новую, старая уходит на второй план, на третий, четвёртый и вообще исчезает. Хуёво, что так вышло…

Хуй бы с ним. Олег:

Мы учились тогда где-то в шестом классе.

В моём дворе появился новый пацан. Олег. Он сидел со своим мелким братишкой в песочнице и играл в танчики. Безумец. Он был нормально одет, и мы решили обуть его немного. Потому что, когда в песочнице сидит взрослый, модно одетый пацан, это как бумажник, лежащий ночью на пустой скамейке.

Мы подошли к нему, начали говорить что-то, и вдруг подошёл местный старший.

— Всё нормально? — спрашивает старший у Олега и смотрит на нас.

— Да, нормально, — говорит Олег.

— Смотри, — говорит старший и уходит.

Мы решили не испытывать судьбу, очень удивились такой поддержке и ушли.

А Олег попал в мой класс, жил в соседнем подъезде, после случая у песочницы начал здороваться со мной. Я познакомил его с Цуриком. Потом Олег довольно активно согласился вписаться в наш с Цуриком «бизнес»: вскрывать по ночам машины, припаркованные на улице. Пару лет мы втроём кормились с этого, и вот как-то это всё объединило.

***

Я лежу на голом матрасе в зале. Кровать свободна, там есть бельё, а я лежу на голом матрасе. Мои глаза открыты, я смотрю в потолок, голова кружится, я измазан кетчупом.

Звонок в дверь. Мама открывает:

— Мансур! — радуется мама, она любит моих друзей. — Заходи, разувайся, Илья ещё не проснулся. Позавтракаешь?

— Да нет, спасибо, я завтракал. — Цурик заходит на кухню. — Тётя Люба, простите, пожалуйста, мы вчера…

— Ничего, ничего. Я всё понимаю.

Как здорово, что у меня такая мама.

— Как здорово, что у меня такая мама! — говорю я маме и целую её.

Мама разволновалась:

— Вы ешьте, не буду вам мешать.

— Ты не мешаешь, — говорю я, но мама всё равно уходит.

Она слишком самокритична и недооценивает своё общество. Мама, как я тебя люблю!

Я смотрю на Цурика наиболее серьёзным взглядом, он сдавленно смеётся.

— Какого чёрта на мне делает кетчуп? — спрашиваю я его, смотрю в зеркало и обнаруживаю синяки. — Откуда на мне синяки?

Цурик рассиялся в улыбке и обнимает меня обрадованно:

— Здорово, друган-братан.

И как давай ржать, по нарастающей.

У Цурика особенный смех, неостановимый. Если его что-то развеселило, то дальше только больше, и хрен остановишь.

— Вот ты корочный тип. — И всё смеётся. — Ты помятый, в синяках, и на тебе кетчуп. А ты стоишь и строишь из себя серьёзного.

И прямо заливается.

— Я и есть серьёзный, — говорю с максимально серьёзной миной, сажусь за стол, наливаю. — Я самый серьёзный человек на планете. Давай.

Мы выпиваем. Я закуриваю сигарету, люблю начинать день с сигареты.

— Ты вообще поугорать вчера, ха-ха-ха-ха…

И этот бесконечный смех по нарастающей.

— Больше информации, — спрашиваю.

— Вчера ночью куролесил. Помнишь? — говорит Цурик и всё смеётся. Но хавать не забывает. Он хоть и завтракал, но от дубля не откажется.

— В чём это выражалось? И как это связано с кетчупом? — Моё лицо непроницаемо. Я ультрасерьёзен. С этим самым лицом я сижу мятый, в синяках, кетчупе, наливаю, пью, закусываю и курю сигарету. Думаю, да, это выглядит забавно.

А Цурика несёт. Прямо как на скоростном экспрессе в деревню Лимонию, страну Петросянию.

Пока он смеётся, я ем и пополняю кровь алкоголем.

— Заебал ржать, — говорю, когда его вроде уже отпускает. Потому что раньше нет смысла.

— Короче, — Цурик давится остатками смешинок, застрявших в углах рта, — помнишь, ты пошёл бухать в «Оскар»?

— Ну.

— Я ещё тебе звонил туда, и ты сказал, чтоб мы с Олегом сидели у тебя дома и ждали?

Вот это уже корка. Этого я не помню, но могу представить:

Стою у ресепшена, как сука Сталин в Смольном, бухой в стельку и отпускаю приказ: «Ждите меня дома». Ну а эти двое послушно садятся на диван в чинной позе и ждут. При этом я совершенно чётко понимаю, что смысла меня ждать нет, потому что я бухаю, и хуй знает, когда вернусь.

— Слушай, я короче не помню этого, но прости, я нажрался и забыл, что вы меня ждёте. То есть Олег мог бы хоть хуй сосать, но ты извини.

— Хуйня, не гони. Мы нормально посидели с твоими родителями.

Да уж вершина чёткости, наверное.

— Короче, мы тебя ждали до часа ночи где-то, потом тебя принесли. Кристина и какой-то хуй. Он тоже работает в «Оскаре».

— Это Паша, нормальный чел.

— Да похуй. Короче, мы с Олегом положили тебя на кровать и раздели.

Братааааан, обожаю тебя.

— Ты в трусах давай цепляться за Кристину. Не уходи, типа, останься. Говоришь ей: «Мне одиноко». Вот дурак, она всё равно ушла.

Мне было одиноко? Возможно. Без бабы мне всегда одиноко. Кристина, сестричка, прости, мне стыдно.

— Потом зашла твоя мама и спросила, может ли она чем-нибудь тебе помочь, — продолжает Цурик. — Ты был очень расстроен. Весь вечер говорил про какую-то бабу, которой разбил голову…

— Бля-я-я.

Вот ведь в натуре. Я ведь уже благополучно забыл об этом. Мне не нужно такое воспоминание. Пусть оно будет у кого-то другого.

— Зачем ты напомнил? Я же в натуре разбил башку одной тёлке. Совершенно, сука, случайно. Просто, блять, не удержал. Дерьмо…

— Да ладно ты, забей, Кристина сказала, что она дура. И что её там все ненавидят, так что они тебе благодарны.

— Я хотел ей вдуть.

— Простительно.

— Почему?

— Ты же был бухой. И после армии. Хорош отвлекать. Ты, короче, говоришь своей маме: «Мама, я хочу секса, вызови мне проститутку». Долбоёб, разве можно матери такое говорить, дебил ёбаный? — Цурик опять зашёлся в смехе.

Мама, моя любимая, прости. И пришло же в голову. Маме такое сказать… Вот это в натуре зря.

— Да хорош переться, даун, ну сморозил, да. Облажался. Ты даже не представляешь, как мне сейчас стыдно.

А мне действительно стыдно. Но не проваливаться же сквозь землю к соседям с третьего этажа. Они, может, вообще размачивают глотки бухлом перед караоке в этот самый момент.

— Твоя мама хотела уже звонить в агентство. Но мы ей помешали, сказали, что сами всё уладим.

Братан. В натуре братан. Спас. Мама бы вызвала.

— Уложили тебя спать, но ты всё не унимался. Сказал, что хочешь есть манты и смотреть порнуху. Короче, ты сидел в зале на полу, корочный ты тип, жрал манты и смотрел порнуху. Я до сих пор в себя прийти не могу, это пиздец коры.

У Цурика открылось второе дыхание, и он вновь разразился зычным смехом. А потом:

— Всех своим кетчупом перемазал, всю кровать, стены, сам весь в кетчупе. Хочешь выдавить на мант и не попадаешь, всё мимо. — Цурик руками воспроизводит описываемый процесс. — И так стараешься. Всё стараешься попасть на мант. — Смеётся опять. — Олег сидит такой, порнуху смотрит. Внимательно, как научный фильм. А ты ему манты суёшь в руку, он отказывается — ты опять суёшь. Олег нервничает, не хочет отвлекаться от порно, а тебе всё равно. Ты ему мант суёшь, уговариваешь, корожар, сука. Порно, кетчуп, твои родители спят, тебе всё похуй. Тебе надо сунуть ему мант в руку. Прямо как цель. Олег сломался, взял мант, начал хавать. Ты сидишь, смотришь на него, и лицо у тебя тупое-тупое, типа, ты вообще ничего не понимаешь.

— А ты где был?

— Рядом сидел. Ты потом говоришь Олегу: «А ты чё без кетчупа ешь? На, так вкуснее». И, блять, давай ему кетчуп на руку наливать. Олег отворачивается, руку убирает, тебя отталкивает, ты за ним, никак угомониться не можешь: «Олег, я же тебе лучше делаю, как ты не понимаешь? Ешь с кетчупом». И льёшь ему кетчуп на свитер, на голову. Бухой, сука, еле двигаешься, падаешь. Я угораю сижу.

В натуре дебил. Как можно есть манты без кетчупа? Олег в натуре долбоёб.

— А ты в этом не участвовал, всё сидел рядом?

— Ну да. Да это вообще коры же, я там умирал от смеха. У меня чуть живот не разорвался. Потом Олег распсиховался, хотел уходить, но я его остановил. Ты сидишь, свои манты хаваешь, порно смотришь, всё в кетчупе. Олег зашёл попрощаться, руку тебе тянет, такой серьёзный весь, расстроенный, а ты ему: «Да катись ты нахуй, пидрила!»

Бля, ну и коры!

— Он совсем занервничал, я его еле как успокоил. Ты тоже вроде успокоился. Потом вы сели с ним на пол и давай трещать про армейку.

— Да о чём с ним можно трещать? Он же всю дорогу провалялся в больничных, — говорю. — Хоть и служил в погранвойсках, но всё равно никакой не пограничник.

— Не знаю, вчера вы базарили об армии. Сначала нормально, спокойно, вспоминали что-то, обнимались. Потом ты резко начал гнать на Олега: «Да ты чёрт, службы не видел. Пидарас, в госпитале всю службу провалялся, понтуешься теперь». И драться полез. Ваще никакой на Олега накинулся. Сам на ногах не держишься, а драться лезешь. Ты вообще там как на шарнирах весь, замахнулся — упал. А всё равно лезешь. Ну, Олег вообще обиделся и ушёл.

Безвольный чёрт.

Цурик выдохнул и давай хавать. Миссия выполнена, данные переданы, можно приступить к личной жизни. Воооольно! Пооо распорядку.

Да уж, корки. Олег-то похуй. Как я уже сказал, он смело может отсосать у каждого коня на этой планете, мне будет плевать. Но маме такое сказал!

Вот мудааак.

— А ты что, пёс, не мог меня успокоить? Знаешь, как мне перед мамой стыдно?

Мама из комнаты:

— Сынок! Всё хорошо!

Мама всё слышит. Бля, а мы материмся. Ну конечно, она всё слышит, это же советская трёшка.

— Ты давай не матерись, короче, — говорю я Цурику, понимая, что говорю в пустоту.

— Ладно, не буду. Скажи ещё, что ничего не помнишь.

— Прикинь! Вот в натуре, как вышибло.

Я ничего не могу вспомнить. В моей голове фрагментами проносятся обрывки событий, но они никак не хотят складываться в общую картину. Может, со мной происходило что-то особенное? Впрочем, какая разница? Главное чтобы в процессе всё было огонь.

Конец ознакомительного фрагмента.