В начале было трое. Ироническая шпионская фантастика

Илья Тамигин

Трое советских людей, обладающих сверхъестественными способностями, спонтанно, без ведома Кого Надо, объединились в Коллективный Разум, способный даже ликвидировать готовый столкнуться с Землей огромный астероид. Такое превосходство США не могут стерпеть! Агентесса ЦРУ пытается сломать Тройку, лишив силы одного из участников с помощью гнусно-изощренного колдовства. Но наши бравые чекисты начеку, хотя колдовство им и мешает. Скорее найти Тройку и предупредить о покушении! Счёт идет на минуты!

Часть вторая: Медсестра

Глава первая

Тоня ехала домой с ночного дежурства. Глаза слипались, но настроение было хорошее. Вагон электрички уютно постукивал на стыках, ветерок из окна приятно холодил лоб. Мысли лениво брели в разных направлениях:… купить бы тушь «Ланком» у Светки-спекулянтки, но уж больно дорого… Бабулька, наверное опять нажарила на завтрак нелюбимых сырников, но придется есть, чтоб не обидеть… Эй! Я же не домой еду, а к Верульке на дачу!… Кота Мурзика уж который день дома нет — весна!.. «Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром…»…

Народу в вагоне почти не было — так, человек десять. Кто читал, кто дремал. Одна тетка вязала кофточку. Ветерок из окна усилился и попрохладнел. Тоня открыла глаза: погода хмурилась, пахло дождем.

«Успею до дождя или не успею? Впрочем, зонтик вот он, в сумке», — подумала девушка.

— Лесной Городок, следующая — Толстопальцево! — жестяным голосом прохрипел репродуктор. Зашипели, закрываясь, двери вагона… И тут началась гроза! Дождь за окном хлынул водопадом, полыхнула молния, другая. Гром рявкнул, как из пушки. Тоня мгновенно получила заряд брызг, всё левое плечо и волосы намокли! С визгом она вскочила со скамейки, но этот момент в раскрытое окно неторопливо вплыл ослепительный бело-голубой шар, размером с теннисный мячик.

Время, казалось, остановилось. Завороженными глазами, не в силах пошевелиться, Тоня следила за шаровой молнией, плававшей в воздухе в полуметре от её лица. Несколько секунд ничего не происходило, затем яркая беззвучная вспышка заполнила весь мир… и наступила темнота.

–… пульс ей пощупай… как же так… ложи на лавку… милицию надоть… искусственное дыхание… мама, я боюсь!… не лезьте, женщина!.. вот валидол… отвали, не лапай меня!.. да пульс ей пощупай же… женщина, не видать ничего, подвиньтесь, а?… да только что… мороженное приложить помогает… умерла, да?.. ухи потри… от дурака слышу… дайте мне, я роды принимал… причем тут валидол… ухи потри, я сказал!

Гул голосов доносился как сквозь вату. Кто-то сильно потер Тоне уши, похлопал по щекам.

Она открыла глаза, увидела круг испуганных лиц.

— Живая! — облегченно выдохнул какой-то толстый дядька, — Вишь, глазами лупает!

Опрятная старушка в беретике держала за руку, искала пульс.

— Пульса нет! — растерянно пискнула она.

Тоня рывком села на лавке. Голова слегка кружилась, но самочувствие было сносное. На лицах пассажиров расплывались улыбки.

— Я же говорил, ухи потереть надо! — торжествующе трубил мужичок в телогрейке и с красным носом, — Мне, как сознание потеряю, перебравши, кореша завсегда ухи трут! И домой, как по ниточке дохожу!

— Это ж у тебя сердце! Вот, валидолу пососи, дочка! — пожилая женщина протянула пахнущую мятой таблетку.

Тоня машинально положила кругляшок под язык.

— Скорую уже хотели вызывать!

— Не надо Скорую… Со мной все хорошо… — прошептала девушка, окончательно приходя в себя.

— Хорошо-то, хорошо, а пульса нету! Все-таки, молнией ударило, не шутка! Вы бы, милая, все-таки доктору показались! — наставительно вещала старушка.

— Пульс, мамаша, фельдшера выдумали, чтоб народ смущать, а себе авторитету прибавить! — засмеялся специалист по трению ушей.

Старушка возмущенно фыркнула.

— Толстопальцево! Следующая — Лесной Городок! — проквакал репродуктор.

— Вот те на! Обратно, что ль, едем?

Начался легкий переполох, про Тоню забыли.

Она встала и, прижимая сумку локтем, пошла в тамбур. Станция со смешным названием «Толстопальцево». Надо сходить.

Гроза кончилась, оставив стойкий запах озона и молодой тополевой листвы, а также обширные лужи, через которые приходилось перепрыгивать. Снова выглянуло приятное майское солнышко, над травой, пестревшей одуванчиками, и разбитым асфальтом поднимался парок. Полностью придя в себя от происшедшего и оправившись от испуга, девушка была опять в отличном настроении, в голове прояснилось, шаг был легкий и упругий. Да и кто печалится долго по пустякам в девятнадцать лет!

Верулькину дачу Тоня нашла по описанию без труда, хотя раньше здесь не бывала. Дача была капитальная, зимняя, с огромным, в гектар, участком. Высокий забор позволял видеть только крышу двухэтажного дома. Верулькина мама была директором большого гастронома и могла себе позволить немножко роскоши. И позволяла!

Позвонив у калитки, Тоня огляделась. Улица здесь заканчивалась, дальше начинался лес: высокие стройные сосны тянулись ввысь, наполняя воздух ароматом хвои. За калиткой послышались шаги, щелкнул замок. Внимательные глаза рыхловатого, пожилого, лет пятидесяти, дядечки быстро оглядели её. Это был Верулькин отчим, Виталик (так звала его жена, ну, и падчерица тоже!). Что же он увидел, Читатель? А увидел он такое чудо природы, что даже в глазах у него помутилось от восхищения!

Высокая стройная девица, со светлыми, пепельными волосами, кудрявыми, хоть и влажными. Лицо её было как с полотна Боттичелли… ну, того самого, где Венера нарисована! Огромные синие глаза, удлиннённые к вискам, темные, густые невыщипанные брови. Прямой греческий носик с деликатно вырезанными ноздрями. Рот с полными яркими губами в форме Купидонова лука. Маленькая родинка на щеке. Длинная изящная шейка. Грудь… (Про грудь лучше не буду, а то… г-м, жена Автора может неправильно понять!). Тонкая-тонкая талия. Длиннющие, безупречно стройные ноги. Опытным взглядом специалиста по женскому платью (Виталик много лет работал продавцом в ГУМе) он сразу определил, что девушка, купив вещь сорок шестого размера, будет вынуждена расставлять её в бедрах и ушивать в талии. То-есть, попа была самую малость великовата, но придавала всей фигуре только ещё больше пикантности. С обувью тоже должны были быть проблемы: непросто достать туфли или сапожки тридцать пятого размера! Короче, молодую Софи Лорен видали? Только наша Тоня ещё стройнее и красивше! (Уф-ф, Читатель, у Автора аж в глотке пересохло от такого описания! Эй, человек! Подай стакан бургундского, а лучше — бутылку!)

Тряхнув головой и непроизвольно облизнувшись, Виталик спросил:

— Вы к кому?

— К Верочке. Я — Антонина Левченко, её подруга, — ответила красавица, улыбаясь.

— Ах, да-да-да… она предупреждила… пре… ага! — пробормотал Виталик, пропуская гостью войти.

Посмотрел вслед, причмокнул толстыми губами: хороша Маша, да не наша! Супружница Элеонора Силантьевна была о-очень ревнива и держала его под неусыпным контролем.

Подруга Верочка встретила её на пороге и сразу же потащила завтракать. Они были знакомы уже давно — дней десять. Познакомились сидя в очереди на профосмотр в женской консультации, и сразу понравились друг другу.

Во время завтрака Верочка (полненькая брюнетка среднего роста) непрерывно щебетала и подкладывала Тоне на тарелку всякие деликатесы: омлет из перепелиных яиц, датскую ветчинку, оливки, сыр Рокфор. От Рокфора Тоня отказалась — там была плесень. Потом пили заграничный кофе «Нескафесь» со сливками.

— Все такое вкусное… но больше не могу, а то лопну! — вздохнула Тоня, откидываясь на спинку стула.

— А пирожные? — жалобно чирикнула Верочка.

— Потом, надо сперва жирок растрясти!

— Ой, да какой у тебя жирок! А я, действительно толстая, да? Вот, пощупай здесь! — Вера показала на пухлую грудь.

Тоня, пожав плечами, деликатно пощупала. Вера задышала глубже, закусила губу.

— Да нет, вовсе ты не толстая! — свеликодушничала Тоня.

Чуть подрагивающими пальцами Вера взяла из красивой пачки с верблюдом сигарету, прикурила от блестящей зажигалки. Округлив губки, выпустила колечко дыма.

— Виталик сейчас уедет, дома никого… Пойдем в сад, позагораем?

— Да у меня и купальника нет!

— Ой, да зачем этот дурацкий купальник! Потом белые места остаются! Загорать надо исключительно го-лы-шом! И искупаться можно: у нас бассейн.

— Ну да? А если увидит кто?

— Брось! Забор высокий, да с улицы бассейн и не увидишь. Пошли!

Они вышли к бассейну, около которого был дощатый настил, нагретый солнцем. Бассейн был небольшой, круглый, метра три в диаметре и глубиной сантиметров шестьдесят у одного края и сто двадцать у другого. Девушки разделись. Тоня помахала руками, чтобы остудить разгоряченное тело, и спрыгнула в бассейн. Вода была теплая. Тоня засмеялась от удовольствия и щедро брызнула Верочке на живот. Та, заверещав, тоже слезла в бассейн и обрызгала подругу. Несколько минут они плескались, взвизгивая и хохоча, затем Тоня попыталась плавать по кругу на спине, только бассейн был для этого слишком мал. Потом они вылезли на настил и Вера, учащенно дыша, вытерла Тоню дефицитным, мягким-мягким китайским полотенцем. Легли загорать. Тоня лежала на спине, закрыв глаза, и ей было хорошо. Чувство неги и свежести заполняло и расслабляло всё тело. Вера лежала рядом на животе, слегка касаясь бедром её бедра, и водила травинкой по Тониной груди, при этом рассказывая смешные истории о своей учебе в Институте Советской Торговли. Училась она заочно и числилась на работе в мамином магазине. Зарплату её делили между собой другие продавщицы, зато Вера не перетруждалась, и имела достаточно времени заниматься собой. Вдруг она надолго замолчала, а затем тихо и вкрадчиво попросила:

— Поцелуй меня, Тонечка!

Тоня удивилась. Целоваться с девчонками ей никогда не приходило в голову. Весь её поцелуйный опыт сводился к кинофильмам про любовь и книгам Бунина и Чехова. Лишь однажды, на выпускном вечере, она целовалась с Генкой Долотовым, но это скорее он её, чем обоюдно. Клюнул в щеку, покраснел — и убежал. М-да…

Она открыла глаза. Вера смотрела серьезно, слегка улыбаясь чуть подрагивавшими губами. Мокрая прядка черных волос прилипла ко лбу, на котором цвели два скромных прыщика. Мысленно пожав плечами, Тоня приподнялась на локте, обхватила подругу за шею и влепила звучный чмок прямо в губы. Вера словно взорвалась. Она, навалившись на Тоню, впилась в её губы так, что перехватило дыхание. Язык, длинный и скользкий, дерзко загулял по зубам и деснам, оставляя слабый, но все равно неприятный, привкус табачного дыма. Затем, пыхтя как паровоз, Вера принялась целовать грудь и живот своей жертвы.

— Сейчас, сейчас! — бормотала она, — Расслабься! Это будет божественно, мы сольемся с тобой в блаженстве! Ты прекрасна, я обожаю тебя!

Руки же пытались раздвинуть сомкнутые колени. Все это было странно и неприятно.

— Перестань, Вер! — Тоня резко высвободилась и села, подтянув колени к груди.

Тяжело дыша, Вера встала на четвереньки.

— Тонечка! Да я тебе так приятно сделаю, как ни один мужик никогда не сможет!

До Тони стало доходить. Дело в том, что, выражаясь старинным высоким стилем, стрела Амура ещё не поражала её, и она не имела сердечного друга, хотя, конечно замечала, как вывихивают себе шеи мужчины, глядя ей вслед. Об отношениях же между женщинами она слышала… краем уха, но в суть не вдавалась, даже забыла, как это называется: лебснийская… нет… лембийская, что ли, любовь?

— Не хочу! — отрезала она и отодвинулась.

Глаза Верочки наполнились слезами:

— Ты меня не любишь! Злая!

Вскочив, она, не одеваясь, убежала в дом. Обалдело глядя ей вслед, Тоня осталась сидеть, собирая смятенные мысли и чувства в кучку. Немного погодя она встала, собрала раскиданную одежду, мимоходом позавидовав на подругин югославский лифчик, и повернулась, чтобы уйти. Но…

Петька Кутырин, по прозвищу Маркушка, весь покраснев от возбуждения, таращился сквозь щель в заборе. Он зашел со стороны леса, и бассейн был виден отлично. От подсмотренных девичьих игр у него аж ноги ослабели. Левая рука самостоятельно нырнула в карман штанов и, помимо его воли, ритмично двигалась там.

Петька в этом году закончил вспомогательную школу-восьмилетку. Сын алкоголички и тысячи отцов, уродливый, но крепко сшитый, он даже в школе для умственно отсталых умудрился остаться на второй год трижды: в шестом, седьмом и восьмом классе. Диагноз у него был такой: олигофрения в степени дебильности. Но для армии медкомиссия признала его годным, ибо был он сильным и здоровым физически! Призыв уже шел, и через неделю должны были забрить. Но пока Маркушка оттягивался: шарил по дачам, тибря, что плохо лежит, дрался, пил дешевое вино или одеколон (а что? Вкусно и душисто!).

Эту дачу он высматривал уже третий день: богатая хоромина, явно торгаши живут, а значит, пусть поделятся богачеством! Богатство он представлял как полный карман трёшек, или стол, уставленный жратвой и напитками: белым и красным, сиречь водкой и портвейном.

Когда черненькая вскочила и убежала, Маркушка содрогнулся, перевел дух и вытащил руку из кармана. Рука была мокрая и липкая. Обтер об штаны. Белобрысая девка все ещё сидела на досках голяком. Такой шанс упустить нельзя! Быстро подтянувшись, он перекинул тело через забор.

Тоня увидела перед собой невысокого плотного парня с кривыми ногами. Низкий прыщавый лоб, маленькие тусклые глазки, отвисшая слюнявая нижняя губа, обнажающая редкие дегенеративные зубы, скошенный подбородок — всё это вызвало в ней мгновенное отвращение. И звериный запах месяцами немытого тела, от которого к горлу подкатил ком тошноты! Она слабо вскрикнула. Парень, гнусно осклабясь, приказал:

— Ложись, с-сучка!

В правой руке у него был большой складной нож. Тоня попятилась, поскользнулась на мокрых досках и упала навзничь. Урод довольно ухмыльнулся и левой рукой расстегнул штаны, вынув из них нечто, похожее на большую сырую сардельку. Тоня зажмурилась и выставила перед собой руки… Хотелось, чтоб страшный нож исчез!

«Щас я ей… вопру! Ишь, покладистая попалась! Верно робяты говорили: девки, как толкушку увидют, так сразу и ложатся, потому, что у них тоже щёлка чешется!» — счастливо думал Маркушка, приближаясь к своей жертве.

Вдруг из руки зажмурившейся девушки вырвался ослепительный сине-белый поток плазмы. В неуловимый миг нож в руке насильника раскалился сначала добела, затем расплавился и закипел! Пальцы обуглились. Струйка расплавленного металла попала на прямо на напряженный причиндал Петьки, прожигая плоть насквозь. Запахло горелым мясом. Секунду дебил смотрел непонимающим взглядом на почерневшие пальцы и обрубок члена на траве. Затем пришла боль. Пронизывающая, красная, оглушительная! Вопя раненным паровозом, Петька бросился прочь. Выбив сходу калитку, покатился клубком по безлюдной улице. Метров через сто упал, потеряв сознание от шока.

Тоня открыла глаза. Урод исчез. На траве валялось что-то бледное. Что произошло, она так и не поняла. Медленно встала, и прижимая одежду к груди пошла в дом.

«Зато его теперь на войне не убьют! Куда в армию без пальцев?» — такая странная мысль почему-то вертелась в голове. Потом девушку затрясло.

…А вон, посмотрите, сидит Левий Матвей, ученик Иешуа! Из романа Булгакова. Давайте пошлем ему амфору Фалернского, а, мой друг?

Глава вторая

Вечером, когда Тоня приехала домой, бабушка Даша уже ждала её с ужином на столе. Дымился в тарелках наваристый борщ с пятнышком сметаны, вареники с картошкой и жареным луком ожидали своей очереди. Бабка всегда угадывала время прихода внучки, а как — объяснить не могла. Просто чувствовала.

— Бабуля! Опять ты меня закормить хочешь! Вот, борщ — поем, а второе не буду!

— Да как же, внученька! Отощаешь! Что ты там, на службе-то, кушаешь? Казенное же все!

— Бабуля! Ем нормально, не беспокойся! И не с работы я нынче, а из гостей! А в толстуху раскармливаться не желаю!

Жили они вдвоем. Мать умерла десять лет назад, отец исчез, когда Тоне было два года, и с тех пор не объявлялся. Алиментов тоже не платил. Своей жизненной программой баба Даша считала сначала вырастить сироту, а затем выдать замуж. А там и помирать не жалко! Вырастить-то удалось: школу внучка закончила, и медучилище тоже, сама деньги начала зарабатывать. А с замужем — проблемы! С парнями не хороводится, все одна да одна, на танцы тоже не ходит, да, может, это и к лучшему, шалопаи да стрекулисты одни на танцах-то…

Пыталась бабка сама искать внучке женихов. Нашла одного: аспирант-физик из соседнего дома, бабки Ниловны внучатый двоюродный племянник. Ви-идный из себя! Опять же, перспективный. Зазвала в дом, познакомила. Парень и сон, и аппетит потерял, а Тоньке хоть бы что — ноль внимания. Физик и цветы дарил, и билеты в театр — все без толку! До сих пор по вечерам под окнами дежурит, а Ниловна обижается…

Нашла и другого: мужчина солидный, положительный, на руководящей должности в торге. Разведенный, правда. Этого тетка Михайловна присоветовала, она в ихней конторе уборщицей трудится. Из кожи вывернулась, а познакомила его с внучкой баба Даша, умудрилась! Опять ничего не вышло. То-есть, мужик-то влюбился без памяти, в рестораны приглашал, в театры тож, на выставки всякие — а Тоня: нет! Не нужен такой, говорит, скучный он, книг не читает, поговорить не о чем. Да разве мужика по книжке любят! Эх!

Съевши борщ и твердо отвергнув вареники, пообещав, впрочем, разобраться с ними за завтраком, Тоня не смогла устоять против чаю с вареньем. И бабушка, и внучка любили сладкое, оно приводило их в хорошее настроение. После ужина поговорили о том, о сем. Бабулька безыскусно пыталась выведать, не появился ли у Тони кавалер. Тоня честно поведала об отсутствии такового, на данный момент. Рассказала о происшествии в электричке, как взорвалась шаровая молния, как потеряла сознание. О странных посягательствах Верочки и о неудавшемся изнасиловании рассказывать не стала: зачем зря волновать старушку?

Подумав, баба Даша вздохнула, глядя на девушку:

— Говорят, ежели кого молоньей ударит, да жив останется, чудесные силы в том человеке открываются. Но, не просто так: это Бог испытание посылает. Сумеет человек распорядиться ими во благо, значит выдержал, значит достоин Божьей милости. Если же нет…

Не договорила, только головой покачала.

Посмотрели телевизор — показывали фильм про разведчиков, «Мёртвый Сезон» с Донатасом Банионисом. Обе (и старая, и малая) искренне переживали за нашего советского героя невидимого фронта. Баба Даша прикидывала, подошел бы Банионис Тонечке в мужья. Решила, что нет: староват, однако. После фильма разошлись по спальням. Тоня посидела часок, читая книгу: удалось достать на неделю «Три товарища» Ремарка. Кукушка из ходиков прокуковала одиннадцать. Потянувшись, Тоня разобрала постель и разделась. Критически осмотрела себя в трельяже: задница все-таки толстая, может, на диету сесть? Одного плавания явно мало, чтобы быть в форме! Нахмурилась, увидев засос на правой груди: ну, погоди, Верка! За стеной завозилась, закашлялась баба Даша, у неё опять была бессонница. Постояла минутку, прислушиваясь: не дать ли лекарство? Вспомнила бабулькины слова насчет чудесных сил. Улыбнулась: сказки и суеверия! Надев ночнушку, улеглась. Проникший через форточку в кухне кот Мурзик неслышно скользнул сквозь приоткрытую дверь и свернулся калачиком в ногах. Вскоре пришел сон-угомон. Во сне приснился Бог, хоть Тоня и была комсомолкой. Бог был старенький, седенький. И добрый. Улыбнулся и протянул на ладони яркую звездочку.

…К-хха, к-ха… седло барашка не в то горло попало… Нет, не все седло целиком, а маленький кусочек!…Ой, вы такими ударами по спине меня калекой сделаете, господин барон!

Глава третья

Тоня работала постовой медсестрой уже целый месяц. Распределили её в хирургическое отделение больницы по соседству — всего пять остановок на автобусе. Работа нравилась, коллектив был хороший, дружный. Сейчас закончилась утренняя пятиминутка и все расходились по рабочим местам. У выхода на лестницу курили хирурги Голицын и Немахов. До Тони донесся обрывок разговора.

— Свояк мой, ну, ты его знаешь, Димка, на Скорой в области подрабатывает. Так в последнее дежурство попал он на огнестрел: парень то ли ракету запускал, то ли с взрывчаткой баловался, только пальцы, все пять, на правой кисти сожгло до углей, и большую половину члена оторвало! Речи тоже лишился, ничего не говорит, только мычит!

— Н-да-а… А милиция что?

— А что, милиция? Покрутились да ушли! Один он был посреди улицы. Свидетелей нет…

По спине у Тони пробежал холодок. Она ничего не сказала Верочке о происшедшем. Та долго не давала ей уйти, плакала, уверяла, что Тоня её неправильно поняла. В конце концов они помирились и даже выпили чаю с шоколадными пирожными. Это помогло снять стресс. (Да, шоколад — вещь хорошая! Наешься его — и нервничать уж не будешь! Автор на себе проверял. И есть его нужно часто, но помногу!)

Когда Тоня вышла из дома, чтобы успеть на электричку, вороны уже расклевали фрагмент насильника, а его самого увезла Скорая Помощь. Все это оставило тяжелый осадок.

— Девочки! Давайте все ко мне, медикаменты получать! — раздался голос старшей медсестры отделения, Александры Георгиевны.

Тоня, сестра со второго поста Лена, процедурная сестра Татьяна и перевязочная сестра Баба Настя гуськом двинулись в кабинет Старшей.

Выдавая им для пополнения медикаменты и материалы, Старшая ворчала:

— Вату тырите — пёс с вами, только меру знайте, не наглейте! Но, хоть заворачивайте свои дела в газету хорошенько! Туалет-то у нас один, перед мужиками же стыдно, когда в поганом ведре менструальная затычка во всей красе!

— Это когда это? — вскинулась Баба Настя, про которую было известно, что во время первой мировой войны из-за неё бросил жену кавалергардский поручик князь Оболенский.

Красавица Настя тогда служила в военном госпитале сестрой милосердия, ну и влюбился раненый князь, не устоял, значит!

— Да вчера!

— Так это ж Женька! Точно, она но-шпу вчера просила от живота уколоть! И песню пела:

Расцвела вчера в саду акация,

И теперь, уж точно, нет сомнения:

У меня начáлась менструация,

Значит, я сегодня не беременна!

(Однако! Лебедев—Кумач отдыхает! Автор за этот текст ответственности не несет!)

— Женька, значит! Ну, я ей клизьму завтра поставлю! Со скипидаром и патефонными иголками!

— А я слыхала, что за границей тампоны такие, специальные, для баб изобрели: вставляешь — и не течешь, и ходить не мешает, хоть гимнастикой занимайся, хоть в бассейне плавай! — встряла Татьяна, крупная, горластая тетка лет тридцати, обремененная по жизни тихим пьяницей-мужем и двумя близнецами-хулиганами мелкого школьного возраста.

— Куда… вставляешь? — не поняла Тоня.

— Куда, куда… Туда! — заржала кобылой циничная Татьяна. Потом вгляделась в Тонино растерянное лицо:

— Да ты что, целка, что ли?

Тоня густо покраснела, схватила свою коробку и выбежала из кабинета. Почему-то она стеснялась своей девственности.

Когда закончился обход, новый доктор Сергей Михайлович, проходя мимо её поста, опять таращился своими очками.

Было это не то, что неприятно, но причиняло неудобство: все время хотелось проверить, все ли в порядке с одеждой, не зацепилась ли где петля на чулках. Сам Сергей Михайлович Тоню абсолютно не волновал.

— Что, Сережа, нравится Тонечка? — подзудил Немахов коллегу, когда тот вошел в ординаторскую.

— Слушай, не то слово! Женат я, и жену люблю, но на эту как гляну, прямо сердце останавливается! Красива, как богиня! Никогда таких раньше не встречал! И, как будто, свет от неё исходит, вроде нимба, точно!

— Да… это верно. Наш Коревалов, на что уже седьмой десяток разменял, а тоже стойку делает. И, знаешь что? Люди в её присутствии добреют, лучше становятся. Понаблюдай — сам увидишь!

…Блины надо есть вот так, сударь: намазать черную икру, сметану, свернуть трубочкой и… Но сначала — водочки!… Не кривите губы, Портос, небось, в походе на Ла-Рошель ещё и не такую гадость едали!

Глава четвертая

Летний тихий вечер опустился на Москву, смягчив сумраком острые углы зданий, расцветив город огнями реклам и уличных фонарей. Красный, желтый, зеленый — ритмично подмигивали светофоры. Подростки на лавочках у подъездов бренчали на гитарах и, втихаря, отхлебывали портвейн. Где-то задумчиво заливалась гармошка. Люди отдыхали, чтобы завтра с новыми силами строить развитой социализм. Кремлевские рубиновые звёзды, символизируя мудрость Партии, сияли над столицей первого в мире государства рабочих и крестьян… (Ой, чевой-то, занесло меня!)

— Ба! — позвала Тоня из ванной, — Халат забыла взять, принеси, пожалуйста!

Бабулька вошла, держа в руках требуемый предмет одежды. Полюбовалась розово-перламутровым телом внучки.

— Смотри, бабуль, задница толстая, а? — Тоня оттопырила упомянутую часть тела для лучшего обозрения.

— И вовсе нет! — не удержавшись, шлепнула круглую, как… как… (Вот, подсказывает мне знаток предмета, сын Кавказа, в кепке и усах, из-за соседнего столика: — Как пэрсик, да?), сахарную попу баба Даша.

— Ай! А все-таки — толстая!

— Так запишись хоть на танцы! Сразу попа похудеет! Вон, в ДК Железнодорожников, и ездить близко!

Баба Даша считала, что внучке надо чаще бывать на людях. Опять же весело: музыка, танцы, конкурсы, гастроли всякие. И мужчины! Ради Тонечки она даже была согласна оплачивать кружок и наряды из своей невеликой «пензии».

Идея Тоне понравилась.

— Я буду думать эту мысль, — задумчиво ответила она, надевая халат.

На следующий день Тоня отправилась в Дом Культуры Железнодорожников, записываться в танцевальный кружок. Кружок был хозрасчетный, но платить надо было сущие пустяки: пять рублей в месяц.

Руководитель кружка, симпатичный пожилой дядечка лет сорока с прядью волос, зачесанной поперёк головы от левого уха, чтобы замаскировать лысину, очень обрадовался Тоне.

— Конечно, конечно, милая дама! Разрешите представиться: Эдуард Самсонович Гаврилов, веду секцию латиноамериканских танцев. Вы будете божественно смотреться на высоких каблуках, это я Вам говорю, как специалист! Пойдемте, я познакомлю Вас с коллективом.

Коллектив — два десятка парней и девушек, Тоне понравился. Все были доброжелательные, веселые, красивые. Партнер Валера Тоне сразу пришелся по душе: симпатичный, высокий и мускулистый парень с черными усиками в ниточку, чем-то похожий не то на Лермонтова, не то на индийского артиста Раджа Капура. Под аккомпанемент аккордеона, на котором играла полноватая улыбчивая тетечка — жена Эдуарда, по имени Генриетта, стали разучивать румбу. Тоня схватывала все на лету, другие пары, к немалому удивлению Эдуарда — тоже. Через полчаса он объявил перерыв.

— Ой, девочки! Сегодня так легко было! Прямо наперед знала, как двигаться, ноги сами шевелились! — воскликнула раскрасневшаяся Маша.

— И у меня тоже… И я… — откликнулись несколько голосов.

Никто не подозревал, что в присутствии Тони опыт Эдуарда был доступен им напрямую. Вся моторика и пластика движений сложного танца благодаря прямой связи с его мозгом не нуждалась в нудном разучивании, но становилась неотъемлемой принадлежностью всех танцоров. Чувство партнера, без которого нет танца, также передавалось непосредственно друг другу, позволяя полное слияние и синхронность движений.

После занятий к Тоне подошла Генриетта.

— Молодец, девочка! Ты просто рождена для танца! Тебе нужно будет купить правильные туфли. Я дам тебе записку к нужному человеку. И ещё, сшей несколько платьев для выступлений. Вот адрес, портниху зовут Шура. Скажешь: от меня. Она возьмет недорого.

Поблагодарив Генриетту, Тоня убежала в душ.

На выходе из раздевалки её, с ещё влажными волосами, уже ждал Валера.

— Я тебя провожу?

Тоне стало приятно. Хороший вежливый парень, заботливый. Почему бы не согласиться? Надо же познакомиться с партнером поближе!

И они под руку пошли к остановке автобуса.

…Как Вы насчет устриц, барон? Человек! Две дюжины устриц и бутылку Шабли урожая 1715 года!… Их едят — они пищат, осторожней, Портос!

Глава пятая

День выдался хлопотливый. Было трое новеньких, много процедур, но Тоня справлялась без проблем. После обеда её вызвала к себе завотделением Зинаида Николаевна.

— Что ж, Тоня, работаешь месяц уже. Отзывы о тебе хорошие, и больные тобой довольны: рука, говорят, лёгкая. Как самой-то, нравится у нас работать? — улыбнулась Хирургиня (так её звали за глаза), затягиваясь сигаретой.

— Нравится… — застенчиво потупилась девушка.

— Наташа через месяц в декрет уходит. Со стороны в оперблок брать не хочу. Лучше тебя воспитаем! Не против операционной сестрой стать? Работа ответственная!

— Хочу, конечно хочу, Зинаида Николавна! — сверкнула улыбкой Тоня.

— Значит, договорились! В среду начнешь Наташе помогать. Инструменты знаешь?

— Знаю, Зинаида Николавна!

— Молодец! Кстати, и зарплата там повыше… рублей на двадцать. Ну, до свиданья!

— До свиданья, Зинаида Николавна!

Вечером, не откладывая дела в долгий ящик, Тоня поехала по адресу, который дала Генриетта — заказывать наряды. Ехать было далеко, через пол-Москвы. Вот и нужная дверь. На звонок открыла Шура.

— Здравствуйте, я — Тоня Левченко, от Генриетты.

— Здравствуй, проходи.

Они сели в зале, и Шура показала несколько эскизов, специально разработанных ею для секции латиноамериканских танцев по просьбе Генриетты. Тоня, совершенно очарованная, листала альбом.

— Если можно, я хотела бы вот такое, — показала она на черно-зеленое короткое платье с асимметричным подолом и открытой до середины ягодиц спиной.

— Здесь нужен шелк, — задумчиво ответила Шура, окидывая девушку взглядом мастера, — Другой материал летать не будет, тебе же нужно, чтоб кружилось красиво! А фасончик этот тебе пойдет, точно!

Взяв сантиметр, она быстро сняла мерку.

— А не слишком нескромно? Вся спина ведь голая…

Шура улыбнулась:

— На танцполе надо выглядеть привлекательно, смело и эротично!

— А-а… Понятно…

— Значит, материал твой или мой? По полтора метра черного и зеленого надо!

— Да я не знаю, как его и покупают!

— Значит, сама куплю.

— Только, пожалуйста, сшейте так, чтоб задницу замаскировать, а то слишком толстая отрастилась!

— Девочка, такую мумуню, как твоя, не прятать надо, а носить с гордостью, как орден! Поверь, я-то знаю, что говорю! — рассмеялась Шура.

Тоня с сомнением кивнула.

Операционный блок был «святая святых» хирургического отделения. Стерильное место! Без бахил вход воспрещен. И вдруг: Эй! Вставайте! Напал на нас из-за черных лесов и высоких гор проклятый Микроб — Стафилококк Гноеродный!

Бьются малочисленные санитарочки с тряпками и ведрами, с хлоркой и карболкой, но прорывается враг, устраивает послеоперационные нагноения, от которых даже огромные дозы антибиотиков не помогают!

Встает тогда Старшая Медсестра и кричит: Субботник! Все на борьбу с ненавистным врагом! Нам бы только день простоять, да ночь продержаться, ибо уже спешит нам на помощь Генеральная Дезинфекция! И уже весь персонал хватает тряпки и ведра и вылизывает оперблок до скрипа и блеска…

М-да, проблема… Тоня сильно переживала за больных, да и за хирургов тоже, потому что за осложнения им была нахлобучка.

Месяц стажировки пролетел быстро. Суровая Наташа иногда покрикивала на ученицу, но была ей в целом довольна: смышленая, расторопная, аккуратная, чистюля. Ушла в декрет со спокойной душой: в надежные руки отдала хозяйство!

Впервые оставшись в оперблоке в одиночку, Тоня помечтала, как было бы замечательно, если бы все микробы в операционной сдохли. Не успела она додумать эту мысль, как вокруг её тела появилось светло-голубое свечение. Оно медленно расширилось, заполняя собой всё помещение, на мгновение вспыхнуло искристым туманом… и исчезло! Тоня только ресницами похлопала от удивления.

Вскоре пришла лаборантка Каримовна из Санэпидстанции.

— Здравствуй, девонька! Ты, говорят, здесь новая хозяйка?

— Так точно! — откозыряла Тоня пионерским салютом.

— Смывы буду брать на стерильность.

— Берите, раз надо!

Каримовна взяла смывы, собрала свои банки и пробирки в контейнер и ушла. Смывы ничего не показали: ни один, самый завалящий микроб не вырос на питательных средах! Завлаб сгоряча заподозрил Каримовну в невыполнении задания:

— Что, поленилась до оперблока дойти? В гастрономе, говорят, кур давали. Взяла себе отпуск на часок, да? А мне стерильные пустые пробирки подсунула?

Тётка Каримовна обиделась, и простыми, древними словами объяснила, куда ему нужно пойти, за что подержаться и что съесть, чтобы убедиться в её, Каримовны, добросовестности. Слава Аллаху, двадцать лет работает, и ни одного замечания! А что касается кур, то не ему бы говорить, и не ей бы слушать! Она за тех кур свои кровные деньги платила, хоть и без очереди взяла через задний проход, а он, хищник, вообще бесплатно взял, для анализов, как бы!

В тот день Тоня помогала на трех операциях. Ни у одного прооперированного осложнений в последствии не было.

Настало время первого конкурсного выступления! Тоня очень волновалась, хотя и Эдуард, и Генриетта уверяли, что танцует она отлично. Переодевшись, они с Валерой стояли за кулисами и смотрели в дырочку в занавесе. Зал был полон, и где-то там сидели баба Даша и Валерина мама, а также Шура и Олечка. Шура очень хотела посмотреть на платье в движении, а Олечку она взяла для компании.

С Валерой у Тони сложились добрые товарищеские отношения. С ним было интересно, он всегда провожал её после танцев, рассказывал смешные истории. Но не пытался ухаживать, или, там, лезть с руками. Партнер — и всё! Тоня была очень этим довольна.

Наконец, объявили их выход. Оркестр заиграл вступление, и Тоня, на во-от таких шпильках, в изумрудно-черном платье, с Валерой, одетым во что-то строгое, серебристо-черное, пируэтом ворвались на сцену! Зал замер, потом раздалось громкое: А-а-ах! Пара была изумительно красивая. Забыв обо всем, кроме танца, Тоня летала в Валериных руках. Платье кружилось, взлетало и опадало, провоцирующе открывая и вновь маскируя стройные ноги. Казалось, что оно танцует свой, особый танец.

Олечка кусала ногти от зависти: ей бы такие ноги! Её фигура была далека от идеальной: тяжеловатая, на грани отвисания грудь, коротковатые полные ноги. Ещё отравляли жизнь заметные усики — наследство армянских предков, и прыщи, периодически вылезающие на лбу. Ей пришло в голову, что если Алешка увидит эту танцорку, то западет на неё непременно! А такая возможность была, ведь она у тети Шуры платье шила! От этой жуткой мысли у неё даже пальцы на ногах скрючило!!!

Народ, тем временем, вошел в экстаз. Кто-то рвал на себе рубаху. У одного дядьки в третьем ряду пошла кровь из носа, но он этого даже не заметил. Баба Даша едва не описалась от переполнявших её чувств и чая с лимоном. Зал уже ревел от восторга, заглушая музыку. В конце Тоня глубоко откинулась на руку Валеры, касаясь волосами пола. Правая нога её была устремлена в зенит! Оба замерли с последним тактом. Аплодисменты, аплодисменты! Овация! Счастливые и раскрасневшиеся, ребята убежали за кулисы. Эдуард едва не задушил их в объятиях:

— Успех, какой успех! Я знал, я верил! — вопил он.

Зал продолжал грохотать в ладоши. Пришлось выйти ещё раз на поклон. К ногам падали букеты. Счастье с большой буквы Сэ!

Позже жюри объявило итоги. Тоня с Валерой заняли второе место на межрайонном конкурсе танцевальных коллективов Москвы. Для новичков это было очень высоко!

— А знаешь, почему первое место ДК Горбунова взял? — хитро прищурился Эдуард, идя с супругой домой.

— Почему, Эдя?

— В Тоньке перца нет. Ну, не эротично она выступала. Изображать может эротику, а чувствовать — нет! А у Горбушки девка хоть и не такая видная, зато сексуальная до порочности! Вот и… ага!

— Эдя! Тоня девочка ещё! У неё все впереди!

— В девятнадцать-то лет?! Да ты што-о-о!

— А вот представь себе!

Дома Тоня озабоченно обмеряла себя сантиметром: противная жопа никак не хотела худеть!

На этом месте Автор прервется: принесли заказанного жареного гуся.

Человек! Ещё бургундского!… Портос, пожалуйста, возьмите штопор, не отбивайте горлышко!

Прошло ещё две недели. В ординаторской хирурги пили чай.

— Заметил, Володя, что, с тех пор, как Тонечка в оперблок пришла, нагноений не стало?

— А ведь, точно! И у меня такое чувство, Николай Николаич, что она вообще помогает. Уверенности, что ли добавляет… Не знаю даже, как объяснить… Ну, вот, делал позавчера холецистотомию (удаление желчного пузыря, прим. Автора), а там все в спайках, обычно часа два провозился бы, а тут глянул на часы — всего сорок минут! Прямо как будто мне другие пальцы и мозги пришили! Такие вещи вспоминались, каких я сроду не знал.

Коревалов моргнул.

— И у меня было! Засомневался однажды, каким доступом идти, и вдруг — щелк! Как бы, подсказал кто-то!

Вошла Зинаида Николаевна.

— Водохлёбы! Пойдемте уже, там по Скорой больного привезли. Сережа смотрел — не разобрался. Консилиум надо!

В приемном покое все четверо осмотрели вновь поступившего. Случай, действительно, был сложный, а состояние — тяжелое. Решать надо было быстро. И тут все почувствовали, что они думают вместе! Энциклопедические знания Хирургини, опыт Коревалова, хирурга с ещё военным стажем, исследовательский ум Немахова, клиническое мышление и непредвзятость отличника Сережи Голицына, работающего самостоятельно первый год — все это чудесным образом стало доступно каждому из них и всем вместе. Это не было чтением мыслей на расстоянии, это было что-то другое. Автор назвал бы это свободным доступом к интеллекту коллег.

Диагноз и план операции были готовы в несколько коротких минут.

— Прямо небывалое что-то! Я как бы вас всех насквозь видела, и брала, что хотела! — пробормотала несколько растерянно завотделением.

— И я… тоже самое… — откликнулся Голицын, потирая лоб.

Немахов и Коревалов только переглянулись. А Тоня, собирая инструменты, радовалась за больного. Это по её неосознанному желанию создалась эта интеллектуальная связь.

…Михаил Самуэлевич! Окажите честь, присядьте к нашему столику! Нам как раз гуся принесли! Вам что: ножку, крылышко?… Барон, закажите шампанского! Это же сам Паниковский!

Глава шестая

Предстояло через месяц выступать на открытом первенстве Москвы. Нужны были новые туфли и новое платье, и Тоня снова поехала к Шуре. На этот раз они решили шить ярко-красное платье с золотой отделкой. Договорившись обо всем и оставив задаток, Тоня собралась уже уходить, но в прихожей столкнулась с Алексеем и Ольгой. Знакомясь, Алеша задержал Тонину руку в своей дольше, чем прилично, и лицо его сделалось растерянно-глуповатым. Олечка заметила все это и помертвела. Всё-таки эта белобрысая толстожопая овца на ходулях попалась на глаза Алеше, ЕЁ Алеше! Нагрянул враг, откуда не ждали!

«Пусть только дернется на него, бельмы повыцарапываю! Кислотой харю оболью! Бритвой сиськи искромсаю!» — смятенно ревновала она.

Тоня ушла не задерживаясь, но ушерб уже был нанесен. Сидя в Алешиной комнате, Олечка чувствовала, что теряет женишка, на уловление которого было угроблено столько времени. Весь, понимаешь, из себя задумчивый, отвечает невпопад. Что делать-то, люди! Она искоса посмотрела на Алексея. Как он прекрасен! Как артист Ален Делон, только мускулатуристей! Выпускать его, закогтив так удачно, нельзя.

Есть, конечно, способ… Но это — последний резерв, вводить его в бой было крайнее средство! Но придется, ибо операция «Замужество» внезапно оказалась на грани провала. То-есть, надо ДАТЬ! По-настоящему. И без двухкопеечного изделия из резины! Пальчиками, как прежде, уже не отделаешься… А потом поплакать: сорвал, мол, цветок, добился своего… Кому я, такая, теперь нужна… Обесчещеная, опозоренная… А вдруг, дескать, ребеночек будет?… Беременность: кстати, это мысль!… Тете Шуре рассказать, заступится. И женится, как миленький! Только нужно все делать быстро, прямо сейчас, чтоб сразу глупости из головы выпали.

Проверив, хорошо ли закрыта дверь, ласковой кошечкой присела к парню на колени. Он все ещё был какой-то заторможенный. Ничего! Сейчас раскочегарится! Обхватив руками за шею, воткнула язык в ухо. Подействовало! Поцеловал, хотя и вяло. Ну, держись! Ловко расстегнула рубашку, царапнула ноготками по груди. Как бы ненароком спустила бретельку лифчика. Ага, задышал! И твердость приятная в штанах под рукой ощутилась! Привстав, быстро стянула с себя сарафан, оставшись в трусиках. Лифчик уже был расстегнут. Руки Алеши скользнули по бедрам, трусики поползли вниз. Нетерпеливо стащила с него рубашку, обрывая пуговицы. Откинулась на спину на софе, зажмурила глаза. Пусть сам, не маленький! Вот, его тело накрыло её. Он обнажен! Ну, ну! Давай дальше! Целует, целует… Как бы ему подсказать, что МОЖНО! Крепко обхватив за шею, раздвинула ноги как могла широко. Ну, же! Вводи! О-о, наконец-то, решился!… Эй! Что-то не так! Ой! Больно! Ай! Что-то мешает…

Алексей, тяжело дыша, сполз с Ольги.

— Я не могу… Не могу войти, слишком… крепко заперто.

И тут до Олечки дошло! Вспомнился профосмотр у гинеколога:

— Все у тебя в порядке, Саркисова, только девственная плева толстая, и не одно отверстие, а несколько маленьких. В брачную ночь проблемы могут быть! Если что, приходи, разрежем. А тебе справку дадим, мол, девственность утратила хирургическим путем! — гнусно ухмыляясь, вещала врачиха.

Накаркала, жаба бородавчатая! Положение было совершенно дурацкое. Прямо сейчас ведь на операцию не побежишь! А дать надо — сейчас! Хоть бери отвертку и расковыривай!

Алексей наклонился к ней, провел ладонью по груди.

— Оль… сделай, как раньше, а?

Ну, вот! Хотела, как надо, а приходится — как всегда! Привычно нащупала опавший слегка Алешкин предмет мужской гордости, нежно поиграла пальчиками, поцеловала. Обычно этого было достаточно, чтобы он разгрузился и выдал фонтанчик, но сегодня он крепко надавил ей на затылок и придержал. Вырваться сейчас означало все испортить насовсем… Пришлось завершать начатое.

Все вышло даже лучше, чем она ожидала. Чувство полного обладания мужчинкой (он сейчас мой, только мой!) триумфально стучало в висках. Сам процесс ей неожиданно понравился, приятно возбудил, теплом растекся в низу живота… Когда она подняла голову, Алеша смотрел на неё такими сияющими глазами, что она поняла: битва выиграна! После сегодняшнего вечера он и смотреть ни на кого, кроме неё не захочет!

— Олечка, милая, ты — чудо! — прошептал Алеша, легко лаская её.

Удовлетворенно вздохнув, она замерла в его объятиях.

После чая с плюшками, поболтав немного с дядей Яшей и Шурой, она собралась уходить, но неожиданно почувствовала, что хочет прямо сейчас ещё раз испытать сладкое чувство оргазма.

— Алеш, чуть не забыла, я там, в конспекте, не все поняла… — она показала глазами на дверь его комнаты.

Когда за ними закрылась дверь, Оля, не мешкая, опустилась на колени и расстегнула молнию на джинсах Алексея…

Когда он проводил её домой, и целовал на прощание уже перед самой дверью, она снова ощутила в себе желание. Было уже поздно, родители наверняка спали. Что, если…?

На цыпочках они прокрались в темную квартиру, ощупью прокрались в Олину комнату. Нетерпеливо разделись и устроились на её девичьей узкой кровати. Не сговариваясь, в позицию 69… Вот, сейчас, сейчас, СЕЙЧА-А-АС!

Свет! Пронзительно яркий! И мама-папа в дверях! Ольга резко подняла голову, но было уже поздно: произошел залп, который невозможно остановить!

При взгляде на родителей Олечка чуть не рассмеялась: мама в халате и бигудях стояла с раскрытым ртом и распахнутыми шире некуда глазами. Брови на жирном от крема лбу ползли вверх. Стояла она, почему-то, на одной ноге, поджимая другую. Девушка перевела взгляд на отца и смеяться сразу расхотелось. Изумление на лице полковника Воздушно-Десантных Войск, одетого в семейные трусы и тельняшку, быстро сменялось на тяжелый прищур вкупе с каменными желваками, зашевелившимися на щеках. Огромные кулаки сжались так, что побелели костяшки.

— Та-ак! — протянул он тихим, но очень жутким голосом, — Ну-ка, орёлик… Ага!

Угадай, Читатель, что собирался сделать с Соблазнителем Любимой и Единственной дочери полковник-десантник, человек весьма консервативных взглядов и суровых армейских привычек? Да ещё заставший его в такой интересный момент, торжествующе пульсирующим, извергающим Влагу Жизни могучим фонтаном на глазах у изумленной публики? (Пиша… пися… Люди! Как правильно-то!?.. Написуя эти слова с заглавных букв, Автор хотел подчеркнуть драматичность момента! Напоминаю также, что в 1976 году еще сильны были всякие пережитки прошлого, а сексуальная революция в СССР ещё не произошла!)

Жалкая жизнь в инвалидном кресле парню никак не импонировала!

Алексей быстро сел на кровати.

— Фёдор Кузьмич, Наталья Всеволодовна! Мы вот, с Олечкой, встречались-встречались… любим друг-друга… сильно… да… и вот, сейчас решили пожениться! Мои папа и мама согласны. А вы?

Мать невесты пришла в себя первая. Окинув одобрительным взглядом ладную обнаженную фигуру почти уже зятя, она ткнула остреньким кулачком в поясницу мужа, повыше сползающих семейных трусов.

— Мы согласны! — возвестила она ликующим голосом за обоих, и выскочила, чтобы вернуться через секунду с иконой Спаса Нерукотворного.

Федор Кузьмич обмяк. Пудовые кулаки разжались, на лице начала расцветать улыбка. Взяв у жены икону, он торжественно благословил дочь и Алешу, которые быстренько завернулись в простыни. Потом обернулся к жене:

— Наташа, собери там чего-нибудь, отметить же надо! А ты, Олька, не стой столбом, бежи, умойся и матери помоги! — и отвесил дочери звонкий шлепок по филейной части.

— Ай! Пуркуа, папá? — притворно возмутилась девушка, подхватывая одежду и устремляясь вслед за матерью.

Дождавшись, когда оденется Алексей, полковник положил ему руку на плечо и задушевно-проникновенно шепнул:

— А вот за то, что дочку мою пожалел до свадьбы портить, спасибо! Это же какую силу воли надо иметь, чтоб сдержаться, когда девка дает! Молодец, придумал эффективный обходной маневр! Уважаю! А то, ведь, гостям-то, после брачной ночи, простыню показывать положено, на которой молодые ночевали! Ну, пойдем, отпразднуем твоё успешное сватовство!

За столом, после третьей немелкой рюмки армянского коньячку, будущий тесть заявил:

— Ночуй уж сегодня у нас, Алешенька! Поздно уже, метро вот-вот закроют. Я родителям позвонил, они не против.

Помолчав, добавил:

— Паспорт у тебя с собой… Завтра схожу с вами, бестолковыми, в ЗАГС, прослежу, чтоб не напутали чего, заявление подавая! Договорюсь, опять же, чтоб побыстрее… Чего тянуть-то?

Олечка ликовала. Алексею после коньяку уже было все по фигу.

Вскоре все улеглись. Алеше, ради соблюдения приличий, постелили в зале на раскладушке. Он, от утомления, фейерверка эмоций и коньяка, уснул мгновенно. Ольга, свернувшись калачиком в своей постели и понюхав подушку, хранившую запах любимого, тоже постепенно погружалась в счастливый сон. Саркисовы старшие удалились в спальню и долго ворочались. К ним сон, почему-то, не шел. Наконец Наталья Всеволодовна, вдохновленная примером дочери, решилась.

— Федя, — дотронулась она до плеча мужа, — знаешь, я хочу… — и прошептала свою просьбу на ухо.

— Да ты же никогда раньше этого не делала! — удивился необычности просьбы полковник.

— А сейчас — хочу! Лучше поздно, чем никогда! Ну, пожалуйста!… И для кожи… это полежно… от мо’щин… — она уже начала действовать.

Федор Кузьмич пожал плечами, расслабился и получил удовольствие.

— Шура! Ты где? — воззвал дядя Яша утром, хромая по квартире в одних трусах.

— Здеся! — раздался приглушенный голос жены.

— Здеся большая! Иди, слушай, сюда, чего скажу!

Новость, сообщенная по телефону Саркисовым едва не в час ночи, бурлила и требовала выхода, катаясь леденцом на языке. Добудиться Шуры ночью было невозможно, пришлось ждать до утра. Но дядя Яша уснул, а Шура встала раньше его.

— Ну, вот она, я! — появилась она из кладовки.

Дядя Яша встал в позу герольда, объявляющего новости на площади:

— Наш сын, Алексей Яковлевич Соколов…

— Что!? Что с Алешей?! — побледнела Шура, хватаясь за сердце.

— Тьфу ты! Испортила! Дай договорить-то!… Сделал Предложение Руки и Сердца девице Ольге Федоровне Саркисовой! И Предложение принято!

Шура зарыдала, припав головой к мужниной груди.

— Эй! Ты чего? Да не реви, глупая ты баба! Радоваться надо! — растерянно, сбивчиво бормотал дядя Яша, гладя жену по голове.

— Сам дурак! Я от радости и плачу!

Отерла слезы, улыбнулась:

— Откуда ты знаешь, в такую рань? И Алешки дома нет!

— Оттуда! Федор вечером позвонил! Заходим, говорит, случайно, в комнату дочери, а они там целуются. Алёшка их с Натальей увидел и сразу объявляет: как кстати вы зашли, давно хотел сказать, что люблю, мол, вашу дочь, жениться хочу! Ну, согласились, куда ж деваться!

— Да, что ж ты сразу мне не сказал, Яков!

— Так, ведь спала ты! Не добудишься!

— Ага, добудиться не смог! Когда тебе надо, всегда расшевелишь и добудишься! А тут не смог!

Помолчав немного, Шура спросила:

— А когда?

— Сегодня пойдут заявление подавать. Три месяца ждать… Под Новый Год, или сразу после, на каникулах.

…А как Вы думаете, дорогой Портос, не спеть ли нам? Вот эту, боевую:

Наши жены — пушки заряжены,

Вот, кто наши жены!

…Да, согласен, жена-пушка — это для экстремала.

Глава седьмая

Полковник Минеев снял очки, вытер платком мокрое от пота лицо и шею. Конец сентября, а жара стоит тропическая: 29 градусов в тени! И эти идиоты уже начали отопительный сезон, до раскаленных батарей не дотронешься! Эх, сейчас бы на дачу, сесть на веранде, пивка холодненького похлебать… В прошлые выходные на станции мужик отличных раков продавал… По пять рублей… А в запрошлую субботу можно было взять даже по три, но маленьких… Если раков, да живьем в кипяток, да лаврушки, да перца черного побольше, а потом полить маслом растопленным, с чесночком! Язык проглотишь, м-м! Но, увы! На часах ещё только вторник…

Вздохнув и сглотнув слюну, он вернулся к чтению письма, пересланного в КГБ из отделения милиции №362, поскольку там (в письме, а не в отделении!) упоминались шпиёны в тёмных очках, вредители-расхитители, а также прочая контра Баба Настя, путавшаяся в 1916 году с антисоветским князем:

«… А исчо медецынская сестра А. Левченко колдуит и делаит эликтричество. Сама видила как она синий туман пущает а он искрами. Я спрятамшись была а мене она не видила так тем туманом эликтрическим взпыхнуло и мене брови апалило и потом ищо долго эликтричеством воняло и воласом паленым…»

Письмо в органы было криком души пьющей санитарки Ульяны Тереховой, забравшейся в оперблок рано утром, чтобы скоммуниздить немножко спирта на опохмелку. Несправедливо, по её мнению, уволенная с любимой работы по оговору (на самом деле — за пьянку!), где она была и сыта и пьяна (продуктов от больных остается много, а спирт можно завсегда стырить или выклянчить), Ульяна всех в письме поливала грязью, требовала возмездия и восстановления на работе.

Отложив письмо, полковник задумался. Делает электричество? Колдует? Маловероятно, г-м… Но, тем не менее, проверить бы надо. Или сразу спихнуть эту Левченко Лукину?

Решив не торопиться, затребовал всю информацию по гражданке Левченко Антонине Георгиевне, 1957 года рождения, уроженке г. Москвы, проживающей по адресу… Затем, умирая от жары, стал дожидаться конца рабочего дня, занимаясь всякими мелкими и незначительными делами.

Платье получилось роскошное: ярко-алое с золотом, свободного покроя, как туника, оно открывало плечи и грудь, спадая классическими складками до середины бедер. Даже при медленном движении оно напоминало язык пламени.

— Ой, тетя Шура! Прямо ни в сказке сказать, ни вырубить топором! — восхищалась Тоня.

Баба Даша плакала от восторга.

— Носи, Тонечка, на здоровье и на удачу! Я на твое выступление обязательно приду, не сомневайся! — Шура аккуратно свернула шелк и подала невесомый пакетик девушке.

Расцеловав её и омочив слезами, бабушка и внучка отбыли восвояси. Через два дня, в субботу, что-то будет! Открытое первенство Москвы — это не шутка.

С утра в пятницу термометр показывал всего 20 градусов. Уже можно жить!

Полковник Минеев, бодрый после утренней пробежки и ледяного душа, вошел в свой кабинет, сердечно поздоровался с секретаршей Леночкой, привычно ощутив хозяйской рукой отсутствие трусиков под короткой форменной юбкой. Сел в кресло, ослабил галстук. На столе уже лежала папка со справкой о Левченко. Закурив первую утреннюю сигарету, открыл. Сразу же поперхнулся дымом, закашлялся: с маленькой фотографии три на четыре на него смотрела такая красавица, что аж ноги похолодели, а в голове на миг помутились мысли. Встряхнулся всем телом, пришел в себя. Это где же таких делают… и чем? Сосредоточился, стал читать. Москвичка… русская… комсомолка… сирота, живет с бабкой… школа, медучилище… работает… так, в больнице… участковым характеризуется положительно… занимается танцами, завтра выступает на первенстве Москвы. Ничего по теме колдовства! Ещё раз посмотрел на фотографию, покачал головой. Закурил новую сигарету, посидел, барабаня пальцами по столешнице. Вызвал Леночку.

— Да, Николай Дмитрич?

— Завтра предстоит важная операция. Нужно обеспечить два билета на открытое первенство Москы по латино-американским танцам. Будешь меня прикрывать!

Леночка вытянулась по стойке смирно и, выпучив глаза, по уставному рявкнула:

— Есть!

— Кру-у… гом! Шаго-ом… арш!

Жена Минеева, Харитина Ипатовна, была человеком тяжелым. И характер у неё был тяжелый, что усугублялось беременностью. Первой, в тридцать девять лет! Но папа — генерал-лейтенант, начальник управления! Потому и женился, собственно, хотя личная жизнь с Харитиной была далеко не мёд. Она была капризна, злопамятна, мелочна и ревнива, как бритва. Полковник и раньше отдыхал от неё с Леночкой. А тут можно было совместить приятное с полезным, то-есть: посмотреть на объект во время танцевального конкурса. А жену с утра отправить на дачу.

Концертный зал гостиницы «Россия» ломился от публики. Лишний билетик стреляли уже около метро. Телевизионщики хлопотливо устанавливали свою аппаратуру. Эдуард Самсоныч, мечась между ребятами, давал последние наставления:

— Машенька, ты, когда будет уже трам-там-ти-ти-ти, не забудь: голову выше, и рукой — вот так!… Витя, подбери живот, горе моё!… Валера… Валера! В финале Тонечку держи на секунду дольше, музыка позволяет. Тонечка, не мандражируй, я в тебя верю!… Ну! Началось! Кавалеры приглашают дамов, там, где брошка, то перёд…

Тоня обмахивалась платком, действительно, чувствуя немалое возбуждение. Прозвенел третий звонок.

Конкурс был волшебным карнавалом, праздником молодости, музыки, красоты и ярких нарядов. Минеев с Леночкой сидели в четвертом ряду партера. Сначала шли выступления отдельных пар. Когда на сцене появились Тоня и Валера, полковник испугался, что у него остановится сердце. Тоня была (Автор не побоится этого слова!) божественно прекрасна! Прическа и умело наложенный грим подчеркивали совершенные черты её лица, а алое с золотом платье, порхающее огоньком пламени, затейливо драпировало фигуру, при взгляде на которую можно было сойти с ума, что многие мужчины в зале и сделали немедленно, в той или иной форме. Они краснели, синели и желтели, как цветомузыкальная установка. Один сломал зуб, грызя ногти. У двоих пошла пена изо рта. Пятеро потеряли сознание, так как забыли дышать. Порваных рубах и вырваных волос было не счесть. Вулкан извергшийся! Землетрясение! Цунами! На всё это одновременно был похож зрительный зал. Когда музыка стихла и пара сделала публике комплимент, полковник обнаружил, что прокусил губу до крови, а судорожно сжатые кулаки оставили на ладонях полукруглые ранки от ногтей. С горечью подумал он, что ему уже сорок восемь, что развестись с женой совершенно невозможно, что, даже будь он холост, эта богиня не удостоила бы его и взглядом. Вспомнились слова из популярной песни:… Я готов целовать песок, по которому ты ходила…

Не обращая внимания на руку Леночки, провоцирующе лежащую на его бедре, решил вызвать гражданку Левченко для беседы. Насчет электричества и вообще…

Конкурс шел своим чередом. Кружились пары, гремела румба и самба, пахло духами и молодым потом.

Тоню и Валеру все увидели ещё раз во время синхронного выступления всего коллектива. Полковнику опять поплохело, но уже не так сильно.

По итогам конкурса, коллектив ДК Железнодорожников занял первое место в синхронном танце (заслуга Тони, все двигались слаженно, чувствуя друг-друга напрямую). Тоня и Валера заняли второе место в индивидуальном зачете!

Эдуард Самсоныч на радостях выпил много коньяку, сделался пьяный и лез ко всем целоваться.

В понедельник, придя на службу (наконец-то установилась нормальная погода, приятные 15 градусов!), Минеев, прежде, чем заняться делами, перебрал в памяти выходные. Субботний вечер: ресторан «Арагви» с Леночкой и её подругой Стеллой (отдельный кабинет!). Девушки старались изо всех сил, помогая снять напряжение после трудовой недели. Отвлекли даже от ранящих душу воспоминаний о красавице с конкурса. Затем, уже за полночь — поездка на дачу. Там все прошло гладко: так, обычные мелкие придирки, почему, мол, поздно, да почему духами пахнешь и коньяком… Сделал значительное лицо, объяснил, что брали шайку диссидентов. И диссиденток! Лично их вязал! Отсюда запах духов, а коньяк выпил, чтобы снять стресс после операции: пуля в сантиметре от виска пролетела!

Хуже было потом, когда легли на супружеское ложе. Жена вдруг пришла в игривое настроение, а у бравого полковника, свежеконтуженного вражьей пулей (а, попросту говоря, после трех заплывов с Леночкой и Стеллочкой), произошел отказ оборудования: не встал, значит.

— Пойми, Харичка, я так выматываюсь на работе. Давай завтра, а?

— А я хочу сейчас, хочу, хочу! — навалившись своим грузным телом на мужа и больно дергая его за… г-м… истощенные части тела, капризничала Харитина Ипатовна.

Только через полчаса полковник смог геройски мобилизовать скрытые резервы организма, выпив изрядную дозу зверобоя на самогонке и представив на месте супруги Тоню (вот ведь, гад!). Секс с женой не доставил удовольствия, так как кончить не смог, как ни старался. Пришлось имитировать оргазм. Довольная Харитина вскоре уснула.

В воскресенье просто отдыхал: съездил на велосипеде на речку, искупался в холоднющей воде, купил на обратном пути на станции ведерко раков. После обеда до самого вечера пили чешское пиво с соседом-астрономом. Раки удались на отлично! Сосед рассказал несколько новых антисоветских анекдотов, перед каждым уточняя: одна вражеская сволочь насильно рассказала.

В общем, настроение было отличное, несмотря на легкий сушняк после пива. На два часа была вызвана повесткой гражданка Левченко. На всякий случай пригласил поучаствовать в беседе и Лукина.

В десять ноль-ноль в дверь просунулась Леночка:

— К Вам Ипат Спиридонович, Николай Дмитрич! Сказал, прямо сейчас зайдет!

Минеев похолодел. В животе кишки затрубили марш. Визит тестя мог означать только одно: провал в тщательно законспирированной личной жизни. Во всех других случаях вызвал бы к себе, старый хрен.

Дверь распахнулась, и кабинет ввалился генерал-лейтенант Млын. Был он, несмотря на свои семьдесят пять, высок и крепок, как дуб. Грубое лицо было растянуто в сладенькой улыбке.

— Здорово, Мыкола! — гаркнул он с порога.

— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! — рявкнул, встав по стойке смирно Минеев.

Тот сел в кресло для посетителей. Полковник продолжал стоять.

— А расскажи мени, будь ласков, що то за операцию з диссидентами ты у субботу зробыл без моего ведома? Харитиночка казала: за пивничь приихал, пулею був контужен. Як воно, здороввя, а?

— Так, Ипат Спиридоныч, соврал я ей… В преферанс поехал играть, а она этого не любит. Вот и решил схитрить, — покаянно повесил голову неверный муж.

— Ну! И як, богато грошей отримав?

— Восемь рублей сорок копеек! — не моргнув, быстро ответил якобы картежник, решив, что пронесло.

— Гарно, гарно… А вот, зараз подывысь на партнёрив, — генерал швырнул на стол пачку фотографий.

У полковника подкосились ноги. Вот он, со спущенными брюками, употребляет голенькую Стеллочку, перегнув её через подлокотник мягкого кресла, вот Леночка вдвоем с подругой совместно обрабатывают хохочущими ртами распростертое на кушетке тело, его тело, в самом интимном месте. Это был конец. Это была его смерть, увидь это жена.

— Ну шо, Мыкола, мени с тобой робыть? — риторически вопросил генерал, чьим именем до сих пор пугали маленьких детей в Литве и на Западной Украине.

Помолчав секунду, перешел на русский. Это означало, что гроза проходит стороной.

— Я, конечно, вывел бы тебя в чисто поле, поставил бы мордой к стенке, да пустил пулю в лоб двумя очередями, но дочку вдовой оставлять неохота. Но больше не шали! Все равно узнаю. И тогда тебе, зятюшка любезный, Колыма раем покажется. Секретутку твою я переведу от греха подальше, скажем, в… Воронеж. Чаще будешь своё поле окучивать — глядишь и окрепнет семья! А то Харитиночка жаловалась, что ты с ней последнее время суховат стал и неласков. Нихт гут!

Улыбнулся одними губами, но глаза были беспощадные, как обрез двустволки. Быстро, по молодому, встал, и не прощаясь, вышел.

Хватая ртом воздух, Минеев рухнул в кресло. Сердце колотилось, как чижик-пыжик о стекло аквариума. Трясущейся рукой нажал кнопку вызова секретарши. Вошла Глафира Трофимовна, секретарша Млына, тетка под шестьдесят, плоская, как доска, и уродливая, как грех. Старший прапорщик, в прошлом — член расстрельной бригады.

— Здравствуйте, Николай Дмитриевич! Теперь я — Ваш секретарь, Ипат Спиридонович уговорил.

Ещё и это! Такую даже по пьянке не возжелаешь!

— Валерьянки… принесите… — слабым голосом попросил отныне самый верный в мире муж.

Он знал, что второго предупреждения не будет, и тесть может его сослать, посадить, искалечить, убить до смерти по одному слову любимой дочурки. Придется привыкать жить по-новому, скучно и уныло, на коротком поводке… Бли-ин!

Тоня пришла на Лубянку ровно без пяти два. Повестка сильно удивила, так как ничего такого, шпионского или антисоветского, она за собой не помнила. Но раз вызывают…

Её проводили в нужный кабинет. Пожилая симпатичная секретарша прочитала повестку, глянула паспорт.

— К Вам Левченко, Николай Дмитриевич! — проговорила она в интерком.

— Пусть войдет! — последовал незамедлительный ответ.

Тоня вошла. В кабинете было два мужчины под пятьдесят в строгих костюмах. Один за столом, другой на стуле, рядом.

— Здравствуйте! — с улыбкой приветствовала их она, не подозревая, что её улыбка сразила сих джэнтльменов наповал, как пуля или молния, в самую середину.

Слегка помешкав, они ответили на приветствие и представились, только Тоня их имена не запомнила, очень уж волновалась.

— Как живется, Антонина Георгиевна? На работе Вас хвалят. И танцуете прекрасно, я в субботу на конкурсе был. Почему второе место, кстати? — задал вопрос хозяин кабинета.

Тоня слегка растерялась. Неужели вызвали поговорить о танцах? Потому, что в Хельсинки, на международный конкурс ехать?

— Так ведь Синюхова с Гавриловым уже пять лет танцуют, а мы с Валерой только три месяца… У них техника сильнее…

— Ну, техника, может, и сильнее… только в Вас такая энергия, прямо электричество так и брызжет!

По тому, как дернулась и побледнела девушка, Минеев понял, что заход сделан грамотно, и сразу развил успех.

— Нам все известно! — наклонившись вперед и сверля Тоню взглядом, резко выдохнул он, — Но лучше будет, если всё сама подробно расскажешь! Для тебя лучше!

На длиннющих ресницах прекрасных синих глазах появились слезинки.

— Я не виновата… Он хотел меня… изнасиловать… не знаю, что это было… синее такое… Ему вдруг ножик расплавило и пальцы сожгло… и пенис…

Лукин и Минеев потрясенно переглянулись. Как говорится, не было ни гроша, да вдруг — алтын!

Лукин быстро налил в стакан воды и подал Тоне.

— Выпейте, успокойтесь, и расскажите подробно! Мы во всем разберемся.

Тоня выпила воды, промокнула платочком потекшую тушь, и подробно описала тот майский день, начиная со взрыва шаровой молнии в электричке. Когда она рассказывала про купание в бассейне и дурачества с Верочкой (тут она смягчила), Минеев, представив себе эту сцену своим живым воображением, едва не потерял сознание. Когда он снова овладел собой, в трусах было мокро. Во время рассказа о насильнике, которому таинственный синий луч расплавил в долю секунды складной нож и пережег пополам член, оба офицера сидели с раззявленными ртами.

— Он убежал, а я пошла в дом. Мне было лихо: сильно испугалась, — закончила свою повесть Тоня.

Наступила долгая пауза. Переварить рассказанное было непросто.

— Мы все тщательно проверим, — протянул Минеев, — и сделаем нужные выводы.

Проверить, действительно, было несложно. Начать со Скорой Помощи, они же выезжали к покалеченному, и милиция тоже…

— А можете показать нам, как Вы производите электричество? — возбужденно наклонился к Тоне Лукин.

Та протянула руку. Через мгновение на ладони возник маленький, с вишню, голубой прозрачный шарик, медленно вращающийся по часовой стрелке. Запахло озоном. Затем шарик стал расти. Лукин резко отодвинулся. Шарик исчез. Мужчины синхронным движением вытерли со лбов обильный холодный пот.

— Что ж, Николай Дмитрич, я её забираю к себе. Спасибо, уважил! — протянул руку Лукин после краткой заминки.

— З-забирай… — пожал протянутую руку Минеев, чувствуя огромное облегчение и, одновременно грусть.

Жаль, что больше не увидит эту красоту, но работать с ней… б-рр! Страшно! Как только Лукин не боится?

— Куда… забираете? — пролепетала Тоня, представив, что её сейчас посадят в тюрьму.

— Вы, Тонечка, представляете огромный интерес для науки и безопасности государства. Мы будем исследовать Ваш феномен. Жить вы будете, по крайней мере, некоторое время в… санатории. Мы все устроим на работе и объясним бабушке. Вы ни в чем не будете нуждаться, наденете погоны: лейтенант госбезопасности, звучит, а? Офицерский паёк, длинный отпуск, бесплатные санатории, большая зарплата! Ну, согласны?

— Н-нет…

— Но почему? Что не так? Разве лучше пахать медсестрой за копейки?

— Лучше… А к вам я не хочу!

— Ну, мы ведь можем и власть употребить! Посидишь, подумаешь… И не таких уговаривали! — рассмеялся Лукин.

Он уже представлял, чего можно достичь с помощью этой красотки, сколько статей написать, да что статей — монографий! А использовать её для выполнения спецзаданий! Тут вообще внеочередным повышением пахнет! Не понимает, дурёха, своего счастья.

Он встал, кивком головы показывая Тоне на дверь.

И тут ей сильно-сильно захотелось, чтобы они всё о ней забыли и не беспокоили больше.

Голубой туман возник из ладоней девушки и начал распространяться, заполняя кабинет. Лукин и Минеев оцепенели, побледнев, как мертвецы, до фиолетового оттенка. Это выглядело, как смерть, непонятная, и оттого ещё более страшная. Они ошиблись. Туман вспыхнул искрами, стирая им часть памяти и магнитную ленту в диктофоне.

Тоня продолжала сидеть, ожидая, что будет дальше.

— Вам что, девушка? — поморщился Минеев. У него было чувство, что посетительница прервала важный разговор с Лукиным.

— Так это… Пропуск подпишите! — нашлась Тоня.

Минеев размашисто расписался. Ему хотелось, чтобы красавица поскорее ушла, а то Глафира ещё доложит тестю. Хорошо, что он не один в кабинете! Но зачем пришел Лукин?

— До свидания! — попрощалась девушка и вышла.

Комитетчики тупо пялились друг на друга.

— Так о чем мы говорили? — прервал молчание хозяин кабинета.

— Ты мне обещал что-то интересное показать… — потер лоб Лукин.

— Показать… показать… — зашарил глазами по сторонам Минеев.

О, вот же!

— Ты такую раньше видел? — показал он коллеге новейшую импортную газовую турбозажигалку на пьезокристалле, искусно выполненную в форме пистолета «Люгер» в натуральную величину, — Попробуй, задуй!

— Вещь, слушай! Откуда?

— Оттуда, брат! — полковник, уже совсем придя в себя, махнул рукой куда-то в сторону заката, — Привезли!

…Милль пардон, Мадам! Я не нарочно, это все гороховый суп, вот и месье Портос подтвердит, он тоже ел… Портос! Портос! Я не имел ввиду такого графичного подтверждения… Уф-ф… Человек, противогаз!…

Итак, продолжаю: