В начале было трое. Ироническая шпионская фантастика

Илья Тамигин

Трое советских людей, обладающих сверхъестественными способностями, спонтанно, без ведома Кого Надо, объединились в Коллективный Разум, способный даже ликвидировать готовый столкнуться с Землей огромный астероид. Такое превосходство США не могут стерпеть! Агентесса ЦРУ пытается сломать Тройку, лишив силы одного из участников с помощью гнусно-изощренного колдовства. Но наши бравые чекисты начеку, хотя колдовство им и мешает. Скорее найти Тройку и предупредить о покушении! Счёт идет на минуты!

Часть первая: Пенсионер

Глава первая

Пенсионер дядя Яша был человеком увлекающимся, если не сказать азартным. Собирал монеты. Коллекция у него была не то, чтобы большая, но и не маленькая. Два — три раза в неделю он ходил в клуб этих… как их… нумизматов. Интересовали его, как патриота, монеты русские, и кое-что интересное осело за много лет в его альбомах (не знаю, правильно ли я выразился, может, это по-другому называется. Кляссеры, это ведь, для марок?). Были у него и каталоги. Два. Один — изданный в СССР, другой — зарубежный, на немецком языке, привезенный аж из самой Швейцарии соседом по лестничной площадке Вивравенаном Харитоновым, работавшем шофером в посольстве (Вивравенаном его назвал папа — инструктор райкома ВЛКСМ. Расшифровывается — ВИхри ВРАждебные ВЕют НАд Нами. Впрочем, он охотно откликался на имя Веня). Дядя Яша долго улещивал его, поил водкой под домашние грибки с жареной картошкой, хотя сам водку не любил. Каталог был сильно нужен! Веня был не прочь оказать соседу любезность, но все упиралось в валюту. В середине семидесятых за валюту было очень строго. Ни-ни! Тюрьма, да! Ещё и с конфискацией! Да и негде купить швейцарские франки, редкие оне в Союзе.

— Пойми, Петрович, ну, не могу я на свои купить и тебе привезти! Там каждый сантим на счету, всё тратим, чтобы что-нибудь себе привести, в комиссионку сдать. А драть с тебя советскими совесть не позволяет.

— Сколько же он стоит франками, слушай, Веня?

— Да уж франков сто… или больше. Только ты на курс газеты «Известия» не смотри, там за сто франков можно такое купить, что здесь за тыщу с руками оторвут.

Гениальная мысль осветила вдруг дяди Яшин мозг лучом утреннего солнца в темном царстве: а если наоборот?

— Во, слушай, я тебе фотоаппарат дам! «Зенит 3М» с объективом «Юпитер». Если его там… тово… то хватит, наверное?

— Хватит за глаза, еще, может и останется немножко…

Веня лукавил. За такой фотоаппарат в Женеве можно было купить два каталога.

— Ну! Вот и договорились! А что останется, слушай, возьми себе за хлопоты!

Вивравенан поломался ещё немного для важности и согласился. Так у дяди Яши появился авторитетный каталог, которым он, по доброте душевной, позволял пользоваться всем, кто попросит. Впрочем, только из своих рук.

В клубе его уважали и просили частенько быть третейским судьёй в спорах.

— Пойми ты, слушай! — говорил он здоровенному Немцову, оперному певцу, потрясая каталогом и задирая голову (сам дядя Яша был маленького роста), — Видишь, здесь написано: ди гроссе… В общем, большой ценности монета, слушай! Значит, меньше чем за пять полтин Алексея Михалыча отдавать нельзя! А Петька тебе сколько сулит? Три?

И Петька соглашался и давал пять серебряных полтин.

Ещё был у дяди Яши Кактус с большой буквы Кэ. Этакий колючий и похожий на спущенный футбольный мяч, серо-зелёный комок в горшке. Ходил с ним гулять, рассказывал ему (кактусу) всякие истории, купал, удобрял по часам. Воспитывал его Яков Петрович уже десять лет, беззаветно веря в чудодейственные свойства сына пустыни в смысле повышения потенции. То-есть, с потенцией, несмотря на возраст (уже стукнуло пятьдесят семь), у дяди Яши все было в порядке, но ведь запас карман не тянет! Периодически срезал он маникюрными ножницами несколько иголок, настаивал их на спирту и принимал по пять капель. Из-за этого ли, не знаю, только Шура, его жена с тридцатилетним стажем, иногда (не без гордости!) жаловалась подругам:

— Совсем замучил, неуемный-ненасытный! Ведь каждую же ночь, а то и два захода! А, бывает, ещё и днем пристаёт! А я-то, уж не молоденькая, столько выносить!

— Так, не давайся, касатка! Передох себе устраивай! — советовала Лизавета, соседка, жутко завидуя.

— Да, как не дать-то? У него ж семя из ушей польется, а молодых-то баб бесстыжих кругом полно! Враз на сладкое слетятся! Не-е, уж лучше, потерплю.

Шура была моложе мужа на семь лет — высокая, статная, дородная и моложавая тетка со свежей кожей и румянцем во всю щеку. Происходила она из города Саратова, славящегося девичьей красотой. Там, кстати, и увидел её бравый, увешанный медалями и орденами, капитан-лётчик. В сорок шестом году.

Шура была в белом платье и фате, ждала в садике, когда приедет за ней жених, и столы уже были накрыты, и гости собрались. Мимо шел Яков. На вокзал, отбывать к новому месту службы. Увидев Шурочку, остановился, бросил чемодан, встал на одно колено, прижал руку к сердцу и сказал громко, так, что все услышали:

— Девушка! Вы — моя судьба! Я Вас во сне много лет вижу! Выходите за меня! Сейчас, слушай!

Шура обомлела. Гости и родственники тоже.

— Но я уже… просватана… за Васю… — пролепетала девушка растеряно.

Тут глаза их встретились. Синие Шурины и карие Яшины. Любовь нечаянно нагрянула, как и предупреждал артист Леонид Утесов!

Сверкнула молния. (Очевидцы утверждали после, что и гром громыхнул, и озоном запахло!). Шура упала в объятия капитана Якова Петровича Соколова. Быстро поцеловав её колкими усами, он, держа её на руках, поднялся и вышел на середину улицы. Кто-то из гостей, не разобравшись, в чем дело, запел свадебную неприличную частушку, но его оборвали. Заскрипели тормоза блестящего трофейного оппель-адмирала — это приехал жених Василий с друзьями.

— Это… Чево? Эй, не балуй, поставь девку на место!

Василий, угрожающе надвинувшись, протянул могучие руки. Был он на полторы головы выше Яши, и вдвое шире в плечах.

Бравый капитан поставил Шурочку на асфальт и заслонил её собой.

Выхватил пистолет.

— Любого, кто встанет между мной и моей женщиной — застрелю, слушай, на… насмерть! — раздельно и громко проговорил он и пальнул в воздух.

Все отшатнулись. Василий увял. Пленные немцы, работавшие неподалеку, залегли. Усадив невесту в оппель, Яков сел за руль и поехал в ЗАГС, где их и расписали. На выходе их уже ждал патруль. Поздравив молодых, патруль, тем не менее, арестовал Яшу. За стрельбу и угон машины дали десять суток гауптвахты (меньше было нельзя, объяснял потом военком). Гости — раз уж собрались! — отгуляли свадьбу без него, но рядом с невестой на столе стояла Яшина фотография, которую нашли в его брошенном чемодане. Все косились уважительно.

Шура навещала мужа каждый день, кормила пирогами и фруктами. А после отсидки молодожены поехали в Москву, куда им определили служить. Яша за свой счет откупил целое купе, чтоб никто не мешал их счастью. И целую ночь… ну, вы понимаете! Проводница утром принесла им чаю.

— Всю ночь боялась, что вагон с рельсов сойдет, так качало! — шутливо пропела она.

Шура покраснела.

Историю эту и сейчас помнят старожилы улицы Чернышевского.

И пел дядя Яша замечательно, проникновенно, особенно романсы, аккомпанируя себе на старенькой семиструнной гитаре. Голоса у него не было, но ведь не было голоса и у Утесова, или, скажем, Вертинского! Но был слух, и, главное — душа!

Выступал регулярно в любительских концертах на сцене Дома Культуры, срывая бурные продолжительные аплодисменты. Шура (на всякий случай!) каждый раз ходила на эти концерты, зорко приглядывалась к теткам, дарившим мужу букеты, и следила, чтоб они не шастали к нему за кулисы.

Дядя Яша играл на гитаре хорошо. Мог даже сложные пьесы по нотам исполнять, не только аккомпанемент. Жалел, что война не позволила ему получить музыкальное образование. До всего пришлось доходить самоучкой.

Подрабатывал подполковник запаса, летчик-истребитель Яков Петрович в авиамодельном кружке при Доме Пионеров. На полставки. Дети его любили и достигали отличных результатов на соревнованиях.

Однажды кружок удостоил посещением первый секретарь райкома КПСС. Походив по помещению, он остановился перед моделью американского бомбера В-29. Потрогал пальчиком.

— Что это Вы, Яков Петрович, вражеский самолёт… этта… экспонируете? Нехорошо!

— Так это он сейчас вражеский, а был-то, союзнический! Мне и самому пришлось на нем полетать однажды!

–???!!!

— В сорок пятом наш полк на Дальнем Востоке развернули. Глушь, до ближайшего человеческого жилья — десятки километров. И однажды плюхается к нам американец! Как раз такой вот, В-29! От японских истребителей удирал и сбился с курса. Ну, увидел, что до Окинавы не дотянуть, и пошел на материк. По счастью, у нас уже бетонная ВПП была. Сел американец — целёхонький, ни царапины! Командир сразу доложил, куда надо. Пока начальство думало и в Ставку докладывало, американцев накормили… и напоили. В дрова! И поступает приказ: союзников срочно доставить в Москву, самолёт перегнать в город Н-ск. Комполка загорюнился: самолет кому пилотировать? Никто из всего полка и рядом с бомберами не стоял. Я и вызвался! Так, мол, и так, разрешите мне выполнить полет! За час берусь разобраться с машиной! Командир прикинул свою незабудку к носу и согласился, ибо в приказе было сказано: «срочно»! Сам, говорит, за штурмана сяду, а начальник штаба раньше бортинженером был, значит, за бортинженера и поработает! Ибо, если не долетим, то приказ не выполним, и так или иначе, всем нам кирдык!

Вторым пилотом Коля Чернов, командир второй эскадрильи, вызвался. Залезли мы в ероплан, за час разобрались, как смогли. Перекрестились украдкой и полетели на авось. И ведь, долетели! Мне за этот перелет Красную Звезду дали, а комполка — Звезду Героя.

— Вот это да-а! — восхищенно протянул первый секретарь райкома, который всю войну прослужил начальником продовольственного склада, но всем говорил, многозначительно двигая бровями, что место его службы разглашению не подлежит. До сих пор!

Дядя Яша не знал, что заблудившийся бомбардировщик ВВС США никогда не был возвращен законным владельцам.

Когда Лаврентий Павлович доложил товарищу Сталину о вынужденной посадке американцев, тот, подумав, усмехнулся:

— Жаль, что такой хороший самолет в болоте утонул! И экипаж спьяну не помнит, где именно! Но, за мужество их надо наградить! А пока отвезти в Москву, в посольство.

Лаврентий Палыч мысль вождя уловил на лету. Был отдан приказ: бомбер перегнать в секретное место, экипаж, напоив до бесчувствия, отправить в Москву.

Самолет потом разобрали по винтикам, пытались построить такой же, только не получилось…

…Да, Портос, я уже видел Ваши боевые шрамы. А у меня только от аппендицита.… Налейте-ка, выпьем за героев, живых и павших!

Глава вторая

— Яша! Сходи за хлебом! И яиц купи по рупь тридцать!

Дядя Яша поднял голову от пюпитра — он разучивал новую вещь.

— А что, наш сын не может?

— Не может, к зачету с Оленькой готовится!

Яков Петрович положил гитару, встал и направился в прихожую одеваться. Перед дверью в комнату сына притормозился, прислушался. Сквозь магнитофонную музыку отчетливо доносились чмоки поцелуев и сдавленный голос Олечки, однокурсницы сына:

— Осторожнее! Чулки не порви!

Ухмыльнувшись одобрительно, оделся и пошел в гастроном на углу.

Отстояв очередь за яйцами и купив хлеба, вышел на крыльцо. Стоял март, днем все таяло, но к вечеру опять подмораживало. Держа в одной руке кулёк с яйцами, а в другой — авоську с хлебом, дядя Яша сделал шаг и… Ноги его разъехались, левая нелепо подвернулась. Пытаясь удержать равновесие, он взмахнул авоськой, но тщетно: падение завершилось, что-то захрустело, боль в щиколотке прострелила до самых зубов, затылок совместился с чем-то твердым… и наступила темнота.

Скорая приехала быстро.

Дядя Яша уже очнулся, но его мутило, как с похмелья, и ногой двинуть было больно. Доктор в белом халате наклонился над ним:

— Что болит-то, а?

— Голова… И нога… А яйца, яйца целы? — пробормотал дядя Яша слабым голосом.

— Яйца?! Г-м, сейчас посмотрим…

— Да не эти…

— А, куриные!… Только три штуки разбились! А очередь большая за ними?… Сейчас мы Вас в больницу: перелом лодыжки и сотрясение мозга.

Так наш герой попал в травму.

…Нет, Портос, водка — это не то, что коньяк. Разве Вы не пили её в 1812 году в Москве?…Ах, да, это было после Вас… Ну, ничего, наверстаем пробел в Вашем образовании… Человек! Два раза по сто грамм водки!

Глава третья

Когда дядю Яшу вкатили на каталке в палату, семь глаз уставились на него с интересом и любопытством.

— Вот, принимайте пополнение! — гордо заявила санитарка Люба, помогая новичку перелезть на койку.

Потом погладила его по голове и ушла. Людей она любила, а мужчин — особенно.

Дядя Яша, неловко путаясь в пижаме не по размеру, сложил в тумбочку уцелевшие яйца, хлеб и папиросы.

— Разрешите представиться! — кривовато улыбнулся он (голова ещё побаливала), — Яков Петрович Соколов, сотрясение мозгов средней тяжелости и закрытый перелом лодыжки.

Все по очереди отрекомендовались, но имена дядя Яша с первого раза не запомнил. Из четырех сопалатников один был парнишка лет семнадцати со сломанной рукой на «самолете», двое мужчин лет тридцати пяти — оба с гипсом на ногах, и дедуля лет восьмидесяти, с пиратской повязкой через левый глаз.

— А что, Яков Петрович, в преферанс играешь? — с надеждой вопросил назвавшийся Александром, с гипсом на правой ноге, — А то мы третьего никак найти не можем!

— Играю, конечно! — ответил дядя Яша, — Только не сегодня, голова ещё не тово.

— Ура! — воскликнул одноглазый дед, назвавшийся Олегом Михайловичем, — Значит, завтра пулю распишем!

Он готовился к плановой операции, но дядя Яша не понял, что именно будут отрезать.

— А как насчет…? — щелкнул по горлу третий из взрослых, таксист Иван.

— Нет, не увлекаюсь я этим.

Тот помрачнел:

— Опять, значить, по всему отделению партнеров искать!

А юноша Кирюша ничего не сказал — он читал книгу братьев Стругацких.

Поговорили на всякие темы. Дяде Яше объяснили, что больница эта — клиническая, а значит, будут его изучать студенты. И студентки, среди которых много о-очень симпатичных! Спортсменки, комсомолки, красавицы, да!

Не успели мужчины со вкусом закончить обсуждение этой неисчерпаемой темы, как дверь открылась, и в палату вошла прям-таки этуаль, в туго подпоясанном по осиной талии белом хрустящем халатике. Ей было лет восемнадцать. В изящной ручке она держала жалом кверху шприц на двадцать кубиков, то-есть большой.

— Соколов кто? — спросила она деловито, но видно было, что волнуется отчаянно, и укол собирается делать первый раз в жизни.

Все молча указали на дядю Яшу.

— Обнажите мускулюс глютеус, больной! Я введу Вам внутримышечно магнезию!

— В глютеус не дамся! — быстро ответил дядя Яша, и прикрыл руками пах, — Коли, дочка, в задницу лучше!

Сопалатники весело захихикали. Студенточка покраснела, рука у нее дрогнула, и игла вонзилась в напрягшуюся ягодицу только с третьей попытки. Дядя Яша все это перенес мужественно.

На другой день с утра его навестила Шура, которой он позвонил с вечера. Поохала, принесла домашнего пирога, также беломору и чаю. И баночку варенья. Яйца и хлеб забрала. Потом, после завтрака были процедуры и обход, а после обхода сели играть в преферанс. Все трое были примерно равны по силе, но дяде Яше везло, и он выиграл шестьдесят восемь копеек. Играли также после обеда и после ужина. Выигрыш возрос до двух рублей! Олег Михайлович лег спать, а дядя Яша уселся чаевничать с Александром, оказавшимся по профессии гитаристом, причем высочайшего класса. Играл на классической гитаре, знал и семиструнную, цыганскую. На этой почве они и сдружились.

Следующий день был несколько необычен: всех, кроме Якова Петровича обуяла тяга к творчеству.

Александр, достав из тумбочки нотную бумагу, сочинял что-то, мыча себе под нос. Кирюша рисовал по памяти портрет студенточки с тонкой талией — выходило очень похоже и слегка эротично. Пару раз попросил дядю Яшу очинить карандаш, так как сам одной рукой не справлялся. Олег Михайлович, конструктор, тоже что-то чертил и высчитывал на логарифмической линейке. Иван-таксист строил карточный домик, чего за ним отродясь не замечали. И не оторвать никого!

Преферанс не состоялся, и дяде Яше стало скучновато. Почитал немного, погулял, хоть на костылях и было очень неудобно. После тихого часа ушел в холл смотреть телевизор. Когда вернулся к ужину, вся палата все ещё творила не разгибая спины. Даже разговора душевного ни с кем не получалось до самого отбоя, пока сестра не погасила насильно свет!

Назавтра повторилось то же самое, с той лишь разницей, что Иван стал вырезать из дерева миниатюрную модель трехмачтового парусника, с целью размещения её в пустой бутылке из-под Столичной.

— В подарок, доктору! — объяснил он.

Кирюша закончил портрет практикантки, которую, как выяснилось, звали Юлечкой, и пошел дарить. Судя по его довольной физиономии по возвращении, и отпечатку губной помады на щеке, дарение прошло успешно. Он немедленно принялся за новый рисунок.

И так день за днем! Все четверо лихорадочно творили, дядя Яша скучал.

Александр писал пьесу за пьесой, и по вечерам исполнял их тихонько на гитаре, которую ему принесли друзья. Яков Петрович завистливо косился на инструмент: уж больно был звук замечательный, да и качество отделки.

Кирилл задарил персонал портретами и перешел на шаржи. Особенно смешно у него получился палатный доктор, Ашот Семенович, но тот не обиделся, а, наоборот, повесил шарж в ординаторской рядом с другими рисунками.

Иван строил уже второй парусник, на первый у него ушло всего шесть дней. Вылазки за спиртным были забыты.

Олег Михайлович за десять дней решил проблему, над которой, по его словам, бился его отдел уже два месяца. К нему каждый день приходили сотрудники, забирали его эскизы и расчеты, спорили, горячились, хлопали старика по плечу. Единственный глаз его сиял от счастья.

Шура и сын Алеша навещали через день. Шура приносила борщ и жареную картошку, пельмени. Рассказывала новости о соседях и родственниках.

Сын приносил новые книги, рассказывал об университете и жизни столицы. Также обязательно новые анекдоты, которые дядя Яша незамедлительно пересказывал в палате. Однажды Алеша пришел с Олечкой, объяснив, что собираются вечером на концерт певицы Аллы Пугачевой. Дяде Яше певица тоже нравилась: звучный, сильный голос, песни с отличной музыкой и словами, да и сама — красивая, рыженькая, веселая. Все считали её восходящей звездой эстрады. Олечка скромно отмалчивалась, но по тому, как она собственнически сжимала Алешкину руку, дядя Яша многое понял и одновременно загрустил и порадовался за сына. Наверное, женится скоро, и останутся они с Шурой одни. Олечку они одобряли: семья хорошая, тоже офицерская; единственная дочь, на рояли умеет и по французски знает. Шура по своим каналам выяснила, что Ольгина бабулька имеет однокомнатную в Кузьминках, но живет с сыном, а значит, молодым будет где жить, когда (ежели!) поженятся. Но сын пока насчет жениться помалкивал, да и то сказать — третий курс только.

На шестой день голова совсем прошла и, когда приехала Шура, дядя Яша отвел её в гардеробную, заранее выпросив ключи у сестры-хозяйки, которая ему симпатизировала. Смекнув, зачем туда её привели, Шура попыталась воспротивиться, мотивируя отказ отсутствием дивана или кушетки, да и вообще, дескать, неприлично, что люди скажут, но любящий муж пресек бунт на корабле крепким, как портвейн «Агдам», поцелуем, объяснив непонятливой жене, что они прекрасно устроятся и на стуле, а люди, если что и скажут, то только хорошее!

Томно вздыхая, Шура стащила длинные байковые панталоны, обнажив сливочные бедра, и, млея от предстоящего, уселась к любимому мужу на колени. В течение почти часа старенький стул скрипел отчаянно, но геройски выдержал натиск.

«Каждый раз — как первый раз! А ведь тридцать лет… уже!» — думала счастливая Шура, приводя себя в порядок.

Пообнимавшись ещё немного, супруги оторвались друг от друга, и дядя Яша проводил жену до выхода под внимательными восхищенными взглядами медсестер. Доктор Ашот Семенович покрутил головой и восторженно шепнул зашедшему в ординаторскую рентгенологу Саше:

— Орёл мужик! И фамилия правильная — Соколов, да!

Тот уважительно хмыкнул. С тех пор это повторялось каждое Шурино посещение и дядя Яша снискал среди персонала славу полового гиганта.

Наконец, настала пора выписки. Накануне дядя Яша устроил палате отвальную, выставив пирог с мясом, винегрет с селедкой и два пузыря белого болгарского вермута. Гульнули на славу, но тихо, чтоб не беспокоить соседей и персонал. Иван подарил очередную модель парусника в бутылке, Кирюша — очень удачный шарж: дядя Яша был изображен гордо сидящим на толчке в позе Большого Орла (и похож был на орла!) с лицом вдохновенным, но напряженным. Так обыгрывалась фамилия «Соколов»! Александр подарил специально сочиненный для семиструнной гитары этюд. Пиратообразный Олег Михайлович подарил скоммунизженный в родном НИИ пузырек спецклея, который клеил всё. Обменялись адресами и телефонами.

Наутро, сложив вещички в авоську, дождался Шуры, которая приехала с соседом Вивравенаном забирать его на машине (нога все ещё была в гипсе!). Душевно попрощался с доктором (армянский коньячок, пять звездочек!) и медсестрами (большой шоколадный торт!) и, привычно уже постукивая костылями, покинул больницу.

…Десятка пик! Валет пик! Девятка червей! Двадцать одно! Я выиграл, барон! Вы ставили на кон два щелбана, подставляйте лоб, сударь!

Глава четвертая

Весна за время отлеживания в больнице развернулась во-всю! Кое-где на газонах ещё лежали кучи грязного снега, но дороги и тротуары уже очистились.

Солнышко светило старательно, обещая скорое лето. Вивравенан-Веня, находившийся в очередном отпуске, вел Жигуль не переставая оживленно болтать. Между нами говоря, он предвкушал мзду за свою помощь. В смысле, выпить и закусить. Сам он был скуповат и на угощение тратился неохотно.

— Представляешь, Петрович, ихний швейцарский франк размером и весом в точности, как наш юбилейный рупь с Ильичом!

— Ну-у! И что?

— А то! Автоматы такой рупь принимают без сомнения! И сигареты можно купить, и пиво в баночках, и зажигалку, да мало ли! Экономия-то какая! Жаль, много монет не провезешь, больше тридцати рублей советскими вообще нельзя провозить… У тебя дома нет ли? А то скоро мне обратно ехать!

— Посмотрю, Веня. Несколько штук вроде было… у Алёшки. Он когда сегодня дома, а, Шур?

— Не знаю, Яша. Я его вчера не видела, рано спать легла, и сегодня тоже. Даже не сказала, что тебя сегодня выписывают. Вот сюрприз ему будет!

Сюрприз, действительно, получился что надо!

Когда все трое вошли в квартиру (Веня нес вещи), то глазам их предстало следующее зрелище: в зале, расположившись на ковре, Алеша и Олечка, обильно покрытые взбитыми сливками, увлеченно облизывали друг-друга. Орал магнитофон, поэтому приход родителей и соседа был ими замечен не сразу.

«А ведь в этом что-то есть!» — практично подумал дядя Яша.

«Не могли заявиться хотя бы через минуту!» — с досадой подумал Алёша, прерывая своё приятное занятие.

«Ой, предки! Ну, да стыд не дым, глаза не выест! Зато теперь точно женится!» — подумала торжествующе Олечка, осторожно выпуская из ладошки раскаленный едва не до бела, готовый вот-вот взорваться Алешкин… э-э… прибор.

«Во, блин, ваще-е!» — подумал Веня.

«Ой, ну как она лежит! Ребенку же неудобно!» — подумала Шура огорченно. (Все, как в старом анекдоте! Только, откуда анекдоты берутся? Из жизни, Читатель!)

Всеобщее замешательство длилось недолго. Взрослые деликатно вышли на кухню, молодежь кинулась в ванную. Все сделали вид, что ничего такого не произошло. И впрямь, ведь, ничего такого! Не так ли, Читатель? Дело-то молодое!

Немного погодя, когда всё устаканилось, стали собираться обедать и отмечать дяди Яшино возвращение. Олечка стеснялась и хотела уйти, но Шура поймала её в коридоре, крепко обняла и поцеловала.

— Поможешь на стол накрыть… дочка! — ласково предложила она девушке.

Та прижалась к возможной свекрови и еле слышно прошептала:

— Я его так люблю, Алёшу! Он такой красивый… на Вас похож!

Шурино сердце было окончательно покорено!

За обедом распили бутылочку Столичной и воздали должное щедрому Шуриному угощению.

Опосля пили чай с плюшками и разговаривали на всякие темы.

Алеша отыскал и отдал Вене шесть юбилейных рублей, чему тот был чрезвычайно рад. Пообещал привезти парню из Женевы сувенир.

Немного погодя Олечка засобиралась домой, Алеша пошел её провожать. Веня, осознав, что все выпито и съедено, тоже ушел к себе.

— Скоро гипс-то снимут, Яша? — поинтересовалась Шура, вернувшись в комнату халате.

— Да, дней через десять, в поликлинике. А что?

— Я подумала, в постели тебе с гипсом неудобно будет…

Дядя Яша воспринял это заявление как намек и вызов, и на одной ноге запрыгал за кокетливо визжащей женой, у которой под халатом ничего не было.

За окном сгущались сумерки, зажглись фонари и неоновый лозунг над домом напротив: «Народ и Партия е…!». Остальные буквы не светились, но содержание надписи угадывалось. Позвякивал трамвай, прогудела вдали электричка. Обычный московский вечер…

…Куда там! Не в пример лучше толедских клинков наши, златоустовские!…Ну, и что Вы доказали, разрубив стол, месье?

Глава пятая

Дел за время отсутствия накопилось много. Отзавтракав, дядя Яша поехал в центр, где у него была назначена встреча с метростроевцем Николаем. Звоня накануне, тот намекал на кое-что интересное, свежевыкопанное, но, будучи прирожденным конспиратором, впрямую не говорил. Встречу назначил в пивной у Киевского вокзала.

Войдя в пивняк, дядя Яша увидел Николая за столиком в углу с полупустой кружкой и рыбьим скелетиком на обрывке газеты. Взяв четыре бутылки дорогого чешского, ибо разговор предстоял долгий, наш Петрович присоединился к нему.

— Привет, Микола!

— Здравствуй, Яков Петрович! Что с ногой-то? Не перелом?

— Сломал, ага! Да неважно… Пивка будешь? Только воблы у меня нет.

— Счас организуем! — Николай поднял руку и щелкнул пальцами.

Подошел мужичок в рваной телогрейке.

— Рыбки желаете? — сипло вопросил он и открыл кошелку, показывая товар.

Это была не вобла, а так, вяленая плотва и окуньки. Впрочем, неплохого качества.

— Сам, что ль, ловил? — поинтересовался дядя Яша, выбирая рыбешек покрупнее.

— Угу, — подтвердил мужичок, деликатно сморкаясь на и без того грязный пол, — Жить-то, надо! А у меня семья большая, и сам я пьющий…

— И почем нынче эта фауна?

— Рупь за пару, пять штук на два рубля. А ратаны — пять штук на рупь!

— Не, ратанов не надо! — дядя Яша протянул ему два рубля за пять плотвиц.

— Спасибо, товарищ подполковник! Я всегда здесь поблизости, если что!

— Ты что, знаешь меня? — удивился наш герой.

— Так ведь видно, что военный, хоть и в штатском. Не в бобрах, лицо боевое, значит — академиев не кончал! Значит, подполковником в запас ушел!

Дядя Яша только поморгал удивленно от такой прозорливости.

Отпили пива, расчленили рыбку. Ритуально поджарили на спичке плавательный пузырь. Закурили.

— Ну, показывай? — вопросительно кивнул расшифрованный подполковник Николаю.

Тот, не спеша, хлебнул долгий глоток, и вынул из кармана пальто коробочку из-под монпансье. Там лежало три серебряных советских рубля 1924 года и несколько полтинников. Состояние хорошее. Не раритет, но для обмена сгодится. Дядя Яша сделал равнодушное лицо.

— Не густо… Сколько, слушай, ежели советскими?

— Полсотни за все! — заговорщицки озираясь ответил Николай.

Цена была божеской. В клубе этот набор продался бы рублей за восемьдесят, но надо было поторговаться. Опять же, пиво и рыбки ведь были за дяди Яшин счет!

Глядя Николаю прямо в глаза, дядя Яша отхлебнул пива и прищурился. Это был его фирменный метод — тянуть паузу, заставляя противника нервничать. Николай заёрзал.

— Если все сразу и прямо сейчас, то пятерку сброшу!

Дядя Яша прищурился ещё сильнее.

— Ладно, за сорок отдам! Дешевле не могу!

Это устраивало гораздо больше, но надо было дожать противника и оставить за собой последнее слово.

— Слушай… Прибавить бы надо… — проворчал дядя Яша, вроде бы все ещё сомневаясь и ковыряя монету ногтем.

Поняв, что покупатель вот-вот расколется на деньги, метростроевец решил, что прибавить стоит.

— Во, ещё это там было, — и положил на стол глиняную трубку, из которых курили при Петре Первом траву Никоциану солдаты и чиновники помельче.

Трубка была совершенно непользованная и неповрежденная. При удаче её можно было сменять в клубе довольно выгодно. На стол с шелестом легли четыре десятки.

— Спасибо, Петрович!

— И тебе спасибо, Микола! Будет ещё — звони!

— Обязательно!

И они разошлись, довольные совершенным гешефтом.

…Как они могут предпочесть какую-то бурду из ячменя благородному напитку, вобравшему в себя свет Солнца и соки Матери-Земли, родившемуся из рубинового винограда, который деревенские девушки давят босыми ножками, высоко подоткнув подолы, обнажая крепкие бёдра, а, барон?… Точно, это влияние Англичан.

Приехав домой, дядя Яша обнаружил жену ползающую на коленках по ковру над выкройками. Она любила шить и охотно брала заказы у друзей и знакомых. Увидав её оттопыренный, круглый, такой соблазнительный зад, дядя Яша немедленно воспылал страстью! Незаметно в кавычках подкравшись, он ухватил Шуру за талию двумя руками. Против всяких ожиданий, она воспротивилась:

— Не сейчас! — и толкнула локтем в мужний живот, — У меня прилив вдохновения, не обламывай!

Отвергнутый муж обомлел от изумления: впервые за тридцать лет супружеской жизни он получил отказ!

— Шура, — начал он, — как же так, слушай? У меня же уже все вооружение с предохранителя снято!

— Вот и поставь обратно на предохранитель свою пушку! Сказала — не сейчас! Ночью все получишь… два раза.

Поняв отчетливо, что жена не шутит, обескураженный дядя Яша проковылял на кухню. Обед не был готов! Тоже впервые за тридцать лет. Пришлось засучить рукава и готовить самому. Накрутил фарша, замесил тесто, раскатал и стал лепить пельмени. Через полтора часа сварил первую порцию, выглянул:

— Жена! Есть будешь? Обед, слушай!

— Нет, ешь без меня! Я занята… потом поем!

Дядя Яша снова удивился. Совместный обед был одним из семейных ритуалов! Но делать нечего, поел один… как на гауптвахте. Полил и причесал кактус. Потом ушел в спальню, до ужина читал. Уже программа «Время» началась, когда он вышел поставить чайник. Шура все ещё возилась с выкройками и эскизами.

— А где наш сын, слушай?

— У Олечки. Родители уехали на дачу, он и сорвался девочку охранять, а то ей одной страшно.

— Гы! Понятно! Ужинать-то будем?

— Не, я потом… сейчас не могу…

Досадливо хлопнув дверью, сделал себе пару бутербродов с любительской колбасой и российским сыром, ибо готовить что-либо более сложное не было энтузиазма. Чай тоже заваривать не стал — женил кипятком старую заварку. С расстройства налил и выпил стопку портвейна. Не помогло…

Оставалось сидеть и таращиться в телевизор. Несколько развлек фильм про войну. Лётчики там выдавали такие перлы в смысле команд, что не захочешь, а обхохочешься. Самолеты взлетали как попало и закладывали немыслимые в реальности виражи. Фашисты не могли попасть в цель с двух метров, как ни старались, советские же асы, принявшие перед боем свои фронтовые сто граммов, не промахивались никогда!

То, во что они попадали своими пулями, обязательно загоралось. Или взрывалось. Неважно, самолет, танк, паровоз или дом. Медсестры с красивыми модельными прическами, выбивающимися из под косынок (!), и длинными наманикюренными ногтями (!) цокали высокими каблучками изящных туфелек, спеша неумело перевязать раненых героев… И за весь фильм ни слова о Сталине!

«И снимают же такое! Хоть бы нас, фронтовиков, спросили, как оно на самом деле было, распроязви их, киношников, в окуляры! Чтоб им всю оставшуюся жизнь водку грязными носками занюхивать!» — подумал с горечью бывший истребитель, направляясь в спальню. Шуры в комнате не было. Из ванной доносился звук льющейся из душа воды. Вскоре жена скользнула под одеяло и прижалась к нему, нашупывая рукой полную боевую готовность мужа.

— Прости, Яшенька! Сама не знаю, что со мной сделалось… Прямо, как запой! Не могла прерваться, и всё!

— Кому шьёшь-то?

— Да Валентине, Зиновьевых дочке, свадебное платье срочно понадобилось.

— Что ж за срочность?

— Так беременная она, восемь месяцев уже. Хотят до родов со свадьбой успеть. А на такую фигуру ох, непросто хороший фасон придумать!

— Понятно…

Исполнив с энтузиазмом супружеский долг, причем не только обязательную программу, но и произвольную, Шура уснула, щекоча дяде Яше шею своим теплым дыханием. Немного погодя уснул и он.

…О! Вот о ней я Вам рассказывал в прошлый раз, Портос! Это Суламифь из повести Куприна! Прекрасна, не так ли?…Кто с ней? Наверное, Царь Соломон… точно, он!

Глава шестая

Следующие несколько дней Шура исступленно кроила и шила, подпарывала, подкалывала, примётывала, забывая пообедать, а иногда и поужинать. Зато, когда была последняя примерка, дядя Яшя ахнул от восхищения: невысокая, с большим животом, Валентина казалась сказочной красавицей в построенном Шурой белом свадебном платье. И живот совсем не был заметен!

— Ой, тётенька Шурочка, уж какое Вам спасибо-расспасибо! Я прямо сама себя в зеркале не узнаю! — лепетала Валя, встав на цыпочки и целуя кутюрье в румяные щеки.

Шура сияла от своего триумфа, как начищенный самовар. Диор в сторонке икал и грыз ногти от зависти.

— А давай, в кино сходим! — предложил ей дядя Яша, когда Зиновьевы ушли.

Жена радостно убежала наводить красоту.

В кинотеатре «Октябрь» на Калининском проспекте шел, как было написано в афише, «новый цветной широкоэкранный художественный фильм» под названием «Легенда о Тиле», с Натальей Белохвостиковой, Евгением Леоновым и Лембитом Ульфсаком. Билеты купили без проблем, так как сеанс был дневной. Бодро переставляя костыли, дядя Яша повел супругу в буфет. Взяли кофе с пирожными «Эклер». Быстро насладившись этой роскошью общепита, Шура ушмыгнула в дамскую комнату, оставив супруга одного. Дожевывая последний кусочек, дядя Яша заметил недавнего сопалатника Александра, идущего с палочкой в трех метрах от их столика.

— Саша! Заходи на посадку, слушай! — приглашающе окликнул он.

Александр подошел, поздоровался, поставил на столик свою тарелку. Расстегнул пальто.

— А меня выписали вчера! Но хромаю, однако. Теперь в санаторий путевку пробиваю, на грязи, в Мацесту.

— Дай Бог, чтоб помогло!

Александр наклонился к дяде Яше и негромко сказал:

— Странное дело, Петрович! Выписали тебя — и на следующий же день у меня сочинительство как отрезало: ни одной ноты в голову неделю не приходило! Кирюшка рисовать перестал, бродил по отделению весь такой скучный… Иван запил на три дня, выписали за нарушение режима без бюллютеня! А Олег Михалыч тоже заскучал, но его через два дня прооперировали и к нам больше не вернули. Ты сам-то, как?

— Нормально… — удивленно ответил дядя Яша, — настроение бодрое, этюд твой разучил…

— М-да… А гипс тебе когда снимут?

— Да послезавтра!

— Петрович, приезжай ко мне во вторник, пожалуйста! Я думаю, ты на меня положительно влияешь! — улыбнулся Александр и откусил кусок эклера.

Толстенькая колбаска крема выдавилась сбоку и испачкала подбородок. Саша, ставший похожим на белого клоуна Пьеро, утерся салфеткой, шепотом длинно выругался.

— Правда, приезжай! Музыку хорошую послушаем, у меня такие люди бывают интересные! Сам Высоцкий!

— Приеду, конечно приеду, слушай! А, во сколько?

— В пять ноль-ноль!

— Ну, я понятное дело, принесу…?

— Нет, ребяты-демократы, только чай!

Оба рассмеялись.

Подошла Шура, но разговор продолжить не удалось: прозвучал звонок, и все потянулись в зрительный зал.

Во время сеанса, благо в фильме было много длиннот, дядя Яша тискал жену и украдкой целовал, делая вид, что шепчет что-то на ухо. Шура отталкивала его (символически) и радовалась приставаниям мужа, как восьмиклассница на первом свидании.

…По-моему, Вам пора освежиться, господин дю Валлон! Шпагу оставьте, я присмотрю. В сортире все равно с ней не развернешься…

Глава седьмая

В понедельник был большой день: сняли гипс с ноги! Нога под гипсом была отвратительного вида, синюшная, вся шелушилась. Хирург, осмотрев и ощупав ногу, заверил, что все срослось хорошо. На выходе из процедурной ждал Алеша. Взяв у него трость, подаренную добросердечным Вивравенаном (осталась от отца и была более не нужна), дядя Яша с удовольствием подрыгал ногой, притопнул. Нога слушалась, но была ещё слабая.

— Что ж, сынок, поехали в баню, ногу отмывать? — повернулся он к Алеше.

Тот, с улыбкой, кивнул, и они поехали в Центральные Бани.

В парилку дядя Яша сделал три добрых захода, долго хлестался новым дубовым веником, потом остервенело тер ногу мочалкой. Завернувшись в простыни, взяли по кружке пива у мрачного дядьки в нечистом белом халате.

— Ну, будь здоров, батя! — поднял кружку Алеша.

— Будь здоров, сынок!

За пивом сын рассказал, что досрочно закончил курсовой проект, помог доделать Ольге, а сейчас пишет большую статью по теме, которую даже в диссертацию не стыдно развить. Дядя Яша только диву давался. Раньше такого рвения в учебе у Алеши не было…

Выпив с наслаждением пивка и покурив, стали собираться. И тут выяснилось, что у Алеши сперли джинсы! Портки было очень жалко: настоящий Вранглер, за который Шурой было вчера заплачено двести целковых. Пошумев и порасстраивавшись, купили за пятёрку у банщика синие тренировочные штаны, к счастью, новые. Он держал в заначке несколько пар, как раз на такой вот случай. Так и поехали домой.

Дома Шура и Олечка ждали их с ужином. Пришел и Вивравенан. Узнав о покраже джинсов, все ахнули от возмущения, но слишком сильно расстраиваться не стали.

— Ты и без джинсов красивый! — заявила Олечка и смутилась, поняв, что получилась двусмысленность.

Вивравенан пообещал привезти портки из Швейцарии по госцене. А Шура улыбалась про себя: это она сшила сыну джинсы, которые никто, даже воры, не смогли отличить от фирменных. А то, что за них она, якобы, заплатила две сотни, было сказано для убедительности.

…Вот, представьте, Портос, что у Вас сперли… ну, я не знаю… Ваш мушкетерский плащ и перевязь с золотым шитьем!… Нет, убивать за это до смерти — это слишком!

Во вторник, с большим пакетом Шуриных плюшек, дядя Яша отправился на Старый Арбат к Александру.

— Заходи, заходи! Пальтушку сюда вешай, плюшки мне давай! — хлопотал гитарист.

Пригладив перед зеркалом волосы, дядя Яша вошел в комнату и слегка остолбенел: комната была одна, но огромная — квадратов семьдесят. В одном углу стола плита с рабочим столом и холодильник. В глубине комнаты виднелся альков, отгороженный портьерами. Большой камин с полочкой, уставленной статуэтками и фотографиями в рамках. Несколько картин на стенах. Кабинетный рояль. Длинный, явно самодельный стол с лавками и несколько разнокалиберных диванов и кресел дополняли обстановку.

— Однако, хоро-омина! — выдал своё мнение наш герой.

— А! — махнул рукой Александр, — Я привык. Ты проходи, знакомься. Сейчас ещё люди подтянутся.

Они подошли к троим, курившим у приоткрытого окна.

— Рекомендую, друзья! Яков Петрович, лабух-любитель, семиструнщик. Исключительно хороший человек! На меня влияет положительно, как с ним познакомился, идеи так и прут и на бумагу прямо без поправок ложатся!

Все, улыбаясь, представились, по очереди пожали дяде Яше руку.

Двое были музыкантами, пианист и виолончелист. У пианиста Гены был смешной нос, похожий на утиный клюв. Третий — жилистый дядька лет под шестьдесят, был человек мастеровой, специалист по реставрации музыкальных инструментов и скрипач-любитель. Рука у него была трудовая, жесткая, с пятнами от лаков и растворителей и изуродованными ногтями.

— У нас тут вроде клуба, — пояснил хозяин, — собираемся, беседуем, показываем новое, играем для себя.

На плите тем временем закипел здоровенный, литров на восемь, старинный медный чайник. Александр заварил чай (в фарфоровом, тоже очень большом чайнике), поставил на стол хлеб, колбасу, сыр, яблочное повидло в литровой банке. Ещё поставил поллитровую банку варенья из лепестков роз. Все уселись чаевничать.

— С этим вареньем из роз история была. Прихожу однажды к другу, а он только что из Крыма вернулся. Сели чай пить, он вот этого варенья открыл, неземной вкус, говорит, только в Крыму продается. Приволок он его тридцать банок, чуть грыжу не нажил, тащивши. Вечером пошел меня до метро проводить и курева купить в соседнем гастрономе. Заходим, значит, в гастроном, он за куревом двинул, а я соку выпить. Смотрю, стоят рядами банки, точно такие же, как у Сереги, крымского производства варенье. Из лепестков роз! Я едва пополам от смеху не порвался, а Серега так ругался, что я целых три новых выражения записал!

Все посмеялись, и попробовали варенье. На вкус дяди Яши — так себе, ничего особенного.

Пришел Высоцкий. Поздоровался со всеми за руку, сел к столу, презентовал хозяину кусок буженины. Рассказал смешную балладу о Чуде-Юде и победившем его герое, отказавшемся от обещаной принцессы.

— Мне уж лучше портвейну бадью! А принцессу мне и даром не надо, Чуду-Юду я и так победю!

Все засмеялись.

— Хочу на музыку положить, — блеснул хитрыми веселыми глазами Высоцкий.

Вытерев губы, Антон Васильевич, реставратор, предложил:

— Новичка прописать требуется, как вы думаете?

— Да, Петрович, надо бы исполнить что нибудь! — подтвердил Александр, улыбаясь.

— Да я не знал… и гитары у меня с собой нет… — растерялся дядя Яша.

— Гитару дадим, не робей.

Подстраивая Сашину семиструнку, дядя Яша решил исполнить этюд, свежеразученный после выписки из больницы.

Играл он хорошо, это было видно по лицам слушателей.

— А спеть, Петрович?

И дядя Яша спел романс «Не уходи, побудь со мною», с чувством спел, с душой.

— Лабух, однако! — был всеобщий приговор.

— Спасибо, Яков Петрович, уважил! — серьезно поблагодарил Александр, — Неужели все самоучкой? Техника очень неплохая, только старомодная.

— Да… показывали, как пальцы на струны ставить… давно… в войну еще. Потом сам до всего доходил… — бормотал счастливый дядя Яша, жадно отхлёбывая остывший чай пересохшим ртом. Подумать только: его, любителя, приняли в свой кружок профессионалы!

…Нет, я не играю на клавикордах. Гармошка — другое дело!… Это вроде клавикордов, портативный вариант… Барон! Не надо! Не стреляйте в менестреля, он играет, как может!

Глава восьмая

С тех пор дядя Яша стал ходить в Арбатскую квартиру каждый вторник. Специального приглашения не требовалось. Некоторые приходили регулярно, некоторые — от случая к случаю. Каждый раз было интересно и весело. Собиралось каждый раз не более дюжины, но всех членов кружка-клуба было около пятидесяти. Дядя Яша перезнакомился со всеми. Кроме музыки нашлись и другие общие темы, в том числе нумизматика. Кое-кому дядя Яша сделал настойку из иголок любимого кактуса, чем снискал огромное уважение и почет. И все отмечали прилив творческих сил! И музыканты, и актеры, и писатели (приходили и такие).

Однажды, в начале лета, дядя Яша несмело заговорил о гитаре. Очень уж хотелось ему настоящую, с хорошим глубоким звуком.

Народ воспринял проблему серьезно и с пониманием.

— Понимаешь, Петрович, на заказ строить слишком дорого и долго. У всех трех мастеров, что на Москве, заказов на три года вперед, да и цены — двадцать тире пятьдесят тысяч, — компетентно объяснял Антон Васильевич, реставратор.

— Не потяну, — увял дядя Яша, — даже если все продать, что дома есть…

— Но есть и другой путь! Сейчас многие уезжают и иногда можно отличные инструменты купить недорого. Часто ко мне обращаются: оценить, покупателя найти… Там деньги более реальные. Посматривай! Я тоже буду иметь в виду.

Вскоре стали расходиться. Уже в метро Антон произнес, глядя в сторону:

— А знаешь, о чем я мечтаю? О трубке. Настоящей, старинной, глиняной. Только в такой табак имеет совершенно особенный вкус! Да где ж найдешь!

— У меня есть, — рассеянно ответил дядя Яша, — Я тебе подарю. Заедем ко мне, слушай!

— Да ты што-о! Да я тебе… Яша! Что ты хочешь, гитару? Будет тебе и гитара, и… и бубен Страдивари!

Через две недели Антон Васильевич позвонил.

— Есть отличный инструмент! Работы крепостного мастера графа Воронцова, Варламова. 1799 год. Гусарский вариант, салонная, значит, гитара, небольшая. Но звук — изумительный, и состояние превосходное, только колки заменить надо, а то строй плохо держит. Самому Денису Давыдову принадлежала! Даже автограф его есть.

У дяди Яши забурчало от волнения в животе. Удача!

— Слушай, сколько просят-то?

— Просят восемь тыщ, но поторгуемся! Только быстрей надо, у человека через неделю поезд на Вену. Обещал подождать до послезавтра.

Дядя Яша засуетился, как суетится проспавший на работу человек, ищущий по всей квартире потерявшийся носок.

Деньги! Нужны! Срочно! (Позволю тебе напомнить, Читатель, что столько в те времена стоила автомашина Жигули. Даже трошки поменьше!). На книжке таких денег не было, едва половина. Повздыхав, вытащил из шкафа альбомы с коллекцией. Если продать вот это, это и это… короче, большую часть, то хватит. Монеты он другие со временем найдет, а гитара нужна сейчас! Сложил альбомы в портфель и стал дожидаться вечера, что бы пойти в клуб нумизматов.

Монеты ушли удачно, за сколько и рассчитывал. Жалко было, конечно, почти тридцать лет собирал. Но, как говорится, новые песни придумала жизнь, не надо, ребята, о песне тужить!

Позвонил Антону, договорился завтра идти за инструментом.

Встретились на станции «Площадь Революции». Идти было всего пять-шесть минут, но дядя Яша от волнения весь вспотел. Ради такого события он оделся не по погоде в свой лучший шевиотовый костюм-тройку. Деньги были сложены для сохранности в специально сшитый Шурой пояс.

— Пришли, — пробормотал Антон Васильевич, — Помни, Яков — твое дело молчать и надувать щеки.

Он позвонил. Дверь открыл грустный пожилой человек, чем-то похожий на грача: длинный нос, одно сутулое плечо выше другого. Молча кивнул, узнав реставратора, жестом пригласил войти. Квартира была почти пустая, видно было, что человек живет уже на чемоданах.

Антон представил их друг другу. Человека звали незатейливо: Абрам Ефимович.

— Вот, смотрите, — положил он потертый футляр с гитарой на стол.

У дяди Яши захватило дух. Гитара была изящна и красива, как женщина! Красновато-коричневый лак с мелкими трещинками придавал её облику необыкновенную элегантность. Размер короба, и верно, был меньше привычного, но это придавало инструменту особый стиль и шик!

Достал из футляра, подкрутил колки, настраивая. Колки, и верно, подносились, нуждались в замене… Взял аккорд, другой. Звук был глубокий, сильный и, в тоже время, нежный, вкрадчивый. Гриф, тоже несколько уже привычного, ладно ложился в руку. Сыграл короткую пьеску. Звук наполнил комнату, переливался и дрожал, замирая где-то под потолком. Качнул инструмент, добиваясь вибрации звука — и возникли залихватские, волнующие душу цыганские переливы. Снова осмотрел гитару: сквозь инкрустированную перламутром розетку читалась залихватская подпись: Д. Давыдовъ и ещё что-то.

На глазах у Абрама Ефимовича выступили слезы:

— Этот инструмент не выпускает из страны министерство культуры. Мой сын уехал три года назад, это его гитара, и все три года я искал возможность вывезти её. Я унижался, я пытался давать взятки — ничего не помогало! Видно, не судьба… Но я рад, что отдаю Мулю в хорошие руки.

— Мулю!?

— Ну да, так гитару назвал Денис Давыдов: Муля! Там, внутри, если приглядеться, можно таки прочитать…

Они сели за стол. Дядя Яша достал и откупорил бутылку крымского муската. Хозяин принес рюмки и пачку Юбилейного печенья.

— Мы не хотели уезжать, не такие уж мы… сионисты. А к антисемитизму мы притерпелись… Но мой мальчик бредил небом, хотел быть лётчиком, а его не брали ни в военное училище, ни в гражданское. Инвалид пятого пункта! Сейчас в Израиле он заканчивает лётную школу, служит в ВВС. А я здесь один, и каждую ночь вижу его во сне… Я был в отказе три года без объяснения причины. Но теперь я таки еду! Говорят, там хорошая пенсия… и апельсины…

Слёзы катились по его лицу и капали с плохо выбритого подбородка. Абрам Ефимович не вытирал их.

— Я москвич, я родился и прожил здесь всю жизнь, даже в эвакуацию отказался ехать, сына вырастил в одиночку. А там… всё чужое, кроме моего мальчика… Мне страшно.

Сердце дяди Яши сжалось. Он-то знал, что такое летать, не по наслышке. Что такое единственный сын ему объяснять было тоже не надо. Детей у них с Шурой не было восемь лет, всех врачей-профессоров обошли — без толку. И вот, однажды, проходя мимо Елоховской церкви, пожалела Шура старенькую бабку на паперти, подала трешку (старыми). Бабка остро взглянула на красивую молодуху, и без предисловий прорекла:

— На Успенье Богородицы исповедайся, причастися, да помолися Заступнице. А как домой вернесси — сразу с мужем ляжь, тоды понесешь, касатка.

И пропала куда-то, как дым, растаяла. Сильно удивилась Шура: откуда бы незнакомой бабке знать про её беду? Но, хоть и была маловерующей и в церковь ходила всего три раза в жизни, сделала как велено, не говоря мужу. И — получилось! Родился сыночек, назвала Алексеем, что значит — Божий Человек. А бабку ту Шура больше так и не встретила, хоть и искала — отблагодарить хотела.

Дядя Яша глотнул вина, вспоминая. Глянул на хозяина, вынужденного продать любимую гитару сына. И дядьку этого стало жалко невыносимо: шутка сказать, уехать в чужую страну, начинать жизнь заново на старости лет, бросить все нажитое, могилы родителей…

Он засопел, расстегнул пояс и положил деньги на стол.

— Здесь ровно восемь, пересчитайте!

Абрам Ефимович поднял на него удивленные глаза:

— Разве мы таки не будем торговаться?

— Нет, — ответил дядя Яша, не обращая внимания на отчаянные знаки, подаваемые Антоном.

— Ну, тогда… Позаботьтесь о Муле!

Дядя Яша промолчал, только кивнул. Ему хотелось пообещать, что он не расстанется с этой гитарой ни за что на свете, но в горле стоял комок и слова не шли с языка.

Они вышли. Дядя Яша неловко прижимал футляр с Мулей к животу, и чувствовал, как удары его сердца слабым эхом резонируют внутри чуткого инструмента, который он полюбил с первого взгляда, как когда-то Шуру.

Так в этот вечер наш герой впал в состояние счастья.

…Сигару, Портос?… Ага, гаванская! Затянитесь!… Теперь окуните кончик в коньяк, снова затянитесь и почувствуйте разницу… Г-м, я имел в виду кончик… сигары, месье!

Глава девятая

«… обращаю также Ваше внимание на появление в кружке Александра Суховерского некоего Якова Петровича Соколова, подполковника ВВС в запасе. По словам членов кружка и по моим собственным наблюдениям, в результате контакта с ним увеличивается творческая активность, независимо от рода занятий: композиторство, конструирование, стихосложение. Сам же Соколов — личность не творческая, крепкий гитарист-любитель, чудак со странностями. С его слов, подобная творческая активность имеет место и в его семье у жены и сына. Со слов Суховерского, впервые это началось в марте сего года, когда он познакомился с Соколовым в травматологическом отделении клинической больницы №4. После выписки Соколова творческая активность прервалась у всех четырех сопалатников последнего. Суховерский отмечает возобновление феномена после посещения Соколовым кружка 3 апреля с.г. и распространение в той или иной мере на всех участников по мере их посещения. Считаю необходимым установить за Соколовым индивидуальное наблюдение в целях дальнейшего контроля и изучения феномена. Утконос».

Прочитав эти корявые строки, полковник Минеев, курировавший по долгу службы неформальные объединения столицы, хмыкнул и закурил. Подобные донесения о пророках, гуру, мессиях, чудотворцах и прочих ясновидящих были нередки, но после проверки, как правило, оказывались пшиком. Но приказ был — проверять всех.

Докурив Яву до фильтра, Минеев накрутил номер на диске внутреннего телефона.

— Сергей Иванович? Минеев… Да… Спасибо… Есть кое-что по твоему, г-м… широкому профилю… Зайдешь ко мне?… Да хоть сейчас!… Жду!

Через полчаса в кабинет вошел высокий сухощавый подполковник Лукин. Обменявшись рукопожатием с хозяином, сел, поддернув отглаженные брюки, в кресло для посетителей.

— Погоды нынче… прямо благорастворение воздухов! Не так ли, Никола свет Дмитриевич?

— Да, сентябрь, а такая теплынь! И урожай на даче — прямо все так и прёт: и картоха, и яблоки! Чайку? Моя тёща варенье сварила — вкуснятина и объедун!

— А давай! Чай не пьешь — откуда силы берешь?

— М-да… Чай не пьешь — и нету силы! Чай попил — опять ослаб!

Посмеялись. Секретарша-прапорщик Леночка, грациозно перебирая стройными ножками, внесла поднос с чайником, стаканами в подстаканниках, сахарницей с колотым мелко рафинадом. (Любители чая согласятся, что у рафинада вкус гораздо приятней, чем у песка). Николай Дмитриевич поставил на стол яблочное варенье.

Немного погодя он небрежно предложил:

— Вот, почитай, — и протянул листок с донесением агента Утконоса.

Сергей Иванович не спеша одел очки и углубился в чтение. Сделал пару пометок, перечитал ещё раз.

— Интересно… — протянул он задумчиво, — первый раз на такого выходим. Я его возьму… под своё крыло.

Хозяин кабинета перевел дух. Спихнуть часть работы в другой отдел было удачей: людей не хватало, а дел было невпроворот.

— А в чем интерес-то?

— Понимаешь, слухи о таких людях ходят давно. Кто удачу приносит, кто целый батальон храбрецами делает, кто ещё что-нибудь. Причем — только других изменяет. Мы их условно называем катализаторами. Ну, как в химии: реакция происходит только в присутствии некоего вещества, которое само в процессе реакции не изменяется. Если твой Утконос не выдумывает, то нам будет, что поизучать.

— Понимаю. Такого в КБ какое-нибудь посадить, сразу план перевыполнят!

— Вот именно. Только это лишь часть проблемы. Мы ищем путь к радикальному изменению сознания, и такая способность — активировать творчество, может быть одним из компонентов процесса.

— Как это?

Подполковник уселся поудобнее и снял галстук.

— Отличное у тебя варенье, и чай вкусный Леночка заваривает… Не торопишься? Тогда слушай! Человек сегодняшний ни в умственном, ни в физическом плане не отличается от жившего пятьдесят тысяч лет назад своего предка-кроманьонца. Качественно новый скачок в развитии возможен только в результате изменения сознания, структуры мышления. Ведутся исследования по освоению резервов мозга, ведь сейчас мы используем только три процента. Дальше всех в этом направлении продвинулись йоги, но этого недостаточно, и путь этот увы, тупиковый. Ну, представь: соревнуются в плавании человек и дельфин. Какой бы пловец тренированный не был, дельфин его лениво обгонит, даже не поймет, что с ним соревнуются.

Лукин прервался, что бы закурить. Выпустив вверх струю дыма, он продолжил:

— Существует предположение, что новая структура мышления возможна в случае возникновения коллективного разума. Представь себе группу людей, объединивших свои мысли, чувства, знания и опыт, но сохранивших, тем не менее, свою личность и свободу воли! Возможности их будут поистине неограниченные! Они смогут стать и дельфином, фигурально говоря, и жирафом, чтобы листики с верхушки дерева сорвать, и мышкой-норушкой… А, главное они будут корифеями и исполинами духа!

— Не, я такое представить не могу. Все равно что бесконечность… или вечность! Как я понимаю, тебе для этого проекта телепаты нужны… Я ж тебе слил парочку недавно. Как они?

— Да… Одна из них кое-что может… иногда. Телепатия — это лишь связь между двумя людьми, чаще — односторонняя. Но нужны катализаторы, вроде этого Соколова, которые пробуждали бы способности сразу у группы людей, причем способности разные. А их чаще всего просто не замечают, потому что связать удачу, или творчество с влиянием определенного человека трудно.

— М-да… Непростое дело… А вы этого, Соколова, препарировать будете?

— Ну, что ты! Понаблюдаем плотненько, пригласим, предложим сотрудничать. Там видно будет.

Лукин затушил окурок в пепельнице и поднялся.

— Пойду я, Николай Дмитрич, спасибо за… г-м… катализатор!

— Всех благ, Сергей Иваныч! Удачи!

Дяде Яше послали повестку с вызовом на Лубянку, на 14.40, тридцатого сентября.

…Портос, попробуйте чипсы! Их делают из картофеля. В Южной Америке растет, корнеплод такой, вроде репы… Во-во, с испанским розовым Аликантэ хорошо!… Итак, продолжаем: