Книга Илстар Апейрон

Илья Старцев, 2012

Однажды, я задался вопросами: возможно ли написать книгу? Обо всём и ни о чём, книгу без конца? Где не преобладают собственные имена? Убедится читатель, что книга отвечает на эти вопросы «да». Содержит нецензурную брань.

Глава II. Колебание. Часть Альфа. Распутная жизнь

07. Счастливые острова

Краткий и упрощённый глоссарий Алонсо де Эспиносы и Хуана де Абреу Галиндо: Amen — Солнце; Achaman — Верховный вышний; Mayec — Вышний солнца; Achimayec — Мать; Wayaxerax — Вышний неба; aemon — вода; banot — копье; venichen — земляки; ahorer — молочно-ячменная еда; chamato — женщина; cuca — сын разведённых родителей; chivato — молодой козлёнок; coraja — красная сова; guirre — стервятник; Wayewta — «Разрушитель»; tibicenan — демоны в виде чёрных псов; tavonan — каменные ножи; zahana — вассал; zahori — провидец; axon и xayon — усопшие и мумии.

«Venichen и chamaton, клянусь сделать каждого и каждую из вас счастливыми», — произнёс король, принимая полученную свыше власть.

Основано на исторических событиях.

07.1. Прибытие

Нагой мальчик шёл по песчаному берегу, усеянному камешками и ракушками причудливых форм. Пенистые волны приятно охлаждали его ноги. Высоко в зените стояло солнце и освещало его искрящуюся белоснежную, влажную кожу. Лучи солнца были тёплыми, но не жаркими. Вдалеке от острова маячило причалившее испанское судно, которое осталось без внимания мальчика, хоть он и никогда такого не видел за всю свою жизнь. Мальчик то смотрел себе под ноги, то быстро водил взглядом по морю и каменным выступам, и как раз проходил то место, куда направились высадиться люди в лодках, но он их не заметил. Только когда они причалили и крикнули ему приветствие, он так испугался, что кинулся бежать, не оборачиваясь, обратно к племени, чтобы сообщить о случившемся королю.

— Mancey!.. Mancey!.. — выкрикивал голый мальчик, что было пылу, титул владыки их племени, пока его ноги проворно неслись средь острых камней и по склонам холмов. Он с трудом и ошибочно выговаривал эти слова — карикатуры на весёлую игру звуков, музыки и песен, которые он любил слушать. Его не занимало то, что он говорил; у него это получалось бессознательно. Его голову занимали более интересные мысли. Он был дома, знал и чувствовал здесь расположение каждого камушка, каждый поворот тропинки. Вот он пробегал своих добрых друзей: одни камни напоминали ему домашних животных, другие — ящериц и птиц. И они подгоняли его: «Беги, беги скорее к нему!» До пещер его деревни оставалось совсем недалеко. За высоким склоном, среди сосен, открывался вид на гористую местность, где изредка показывали свои зелёные хохолки всевозможные растения и цветки. Там также сновали по своим обязанностям взрослые люди, одетые в козьи шкуры. Они были, в основном, светлокожими со светлыми или яркими волосами, с высокими фигурами и гордым станом.

— Mancy… Mancy!! — ещё сильнее раскричался он аж до писка, увидев главное общежитие племени, представлявщее из себя открытый грот со множеством входов в него.

В ответ ему последовали раздражённые возгласы:

— Ребёнок, ну что ты кричишь? Не тревожь господина. Не видишь, Его Высочество — Quevehiera Acaimo — занят?

И правда. Старшие совещались в центральном кругу Tagoror. Взрослые обступили мальчишку, а вместе с ними подошла и сама. Мне дали пройти. Как волны, все расступились предо мною.

— Cuca, родненький, что ты увидел?

— Что стряслось? — произнёс молодой Mencey, выходя из круга.

— Там… там… — никак не мог полностью выговорить мальчик, задыхаясь от слишком усердных глотков воздуха, — Там… в aemon… плывут…

— Белые люди? — продолжила под удивлённые и заинтересованные взгляды окружающих. И мальчик подтвердил. Глаза взрослых забегали, а их дыхание участилось. Давно чужаки не прибывали к нам. Ну что ж, вот они снова вернулись…

Выслушав всех король сказал, что нужно приготовиться принять гостей с почестями. Пока несли музыкальные инструменты, к кругу стягивались мужчины и всполошившиеся женщины, которые узнали последние новости от своих знакомых. С востока прибежал пограничный отряд с донесениями о приближающемся отряде чужеземцев, некоторые из которых были наездниками на четвероногих животных. Верные воины окружили короля, сидящего на высоком троне, который состоял из камней. Подготовившись, он ждал.

Перед ним, через некоторое время, предстали относительно невысокие солдаты с пёстрыми перьями в шлемах, в блестящих доспехах, с торчащими в ножнах мечами, пристёгнутыми к спинам щитами, а также другими орудиями, закреплёнными вместе с вещами на их животных. Всё это выглядело угрожающе. Хоть их бородатые лица и подчёркивали строгие взгляды, гости были прилично потрёпанными и уставшими, а некоторые и вовсе травмированными. Однако, их приняли весело и оживлённо. Барабанщики выбивали ритм, кто-то пел песнь племени. Некоторые люди танцевали, другие же трюками показывали свою гибкость, ловкость, силу и проворство под общую похвалу и восторженные возгласы. Прибывшие остановились в изумлении.

— Ты Mencey королевства Guimar? Mencey Guimar? — сказал переводчик со стороны вожатого странных белых людей.

— E-c Acaimo, — король встал и назвал своё имя, поприветствовав их.

— Нам нужна твоя помощь. На острове на нас напали. Если ты под всевышним, тогда поможешь нам и одолжишь в помощь своих людей, ибо…

— Печальны ваши известия, но давайте всё ж по порядку. Кто именно на вас напал?

— Мы не знаем, но это были ваши люди-дикари.

— Нет, моими людьми они не могли быть, но людьми другого короля — вполне возможно, хоть и маловероятно, чтобы они нападали без весомых обстоятельств.

— Скажи нам, Mencey, ты веришь в истинного всевышнего, чьё ученье мы столь усердно пытаемся до вас довести и столь милостиво вам его преподносим, дабы спасти вас?

Король задумался, затем отвёл взгляд от говорившего и посмотрел медленно кругом. Он разглядел моё недоверчивое лицо и понурил свой взгляд.

После затянувшейся паузы, прибывший продолжал:

— Коли ты дружелюбно относишься к нам, то не всё потеряно, ибо мы прибудем вновь и с большими силами в следующий раз. Вы не сможете нас снова одолеть, и те из вас, кто совершил злодеяние против нас, сильно об этом пожалеют. Спаситель примет вас, пока ещё не поздно, пока есть шанс избежать вечной муки ада, изготовленного для безжалостных бандитов, как те, которые напали на нас. Так что скажешь ты? Принимаешь ли ты нашу власть под троном небесным? Будешь ли вольно рабом истинного владыки и будешь ли жить по канонам его книг? Мы научим тебя и твоих людей, среди вас поселим священных служитилей, а тебе останется лишь…

Но тут перебила их дрянную речь:

— Странные речи мы слышим от вас, так как не всё в них ясно. Мы не знаем Того, в которого вы веруете, так как у нас есть свои короли и священные всевышние. Achimayec Achaman, — говорю, показывая рукою в небо, — Это наша Amen, которая освещает нас свыше и которую вы можете увидеть сейчас! Видете, насколько она ласково и ярко светит? А что вы можете показать нам о вашем всевышнем, а?

— Мать, не надо… — сказал король, и музыка затихла.

Но во мне приятно ускорялись стуки, пробивающие волнения внутри, словно дрожь от камушков, летящих по склону. Эмоции выбрасывали слова, доносящиеся из моих уст, словно дикие псы с всклокоченной шерстью, бегущие, чтобы отбить свою стаю от вторгшихся нарушителей:

— А как насчёт Wayaxerax, который разостлался вокруг? Видите, насколько совершенна его светлая синева и насколько нежно она окутывает нас каждый день? Что вы ответите на это?

— Наш вышний милостив и добр и он не даст погибнуть праведным, коли сии ещё остались на этом проклятом острове.

На эти слова король грозно встал, но лишь произнёс:

— Уверен, что наши весьма почтенные гости научат нас глубокой мудрости сего вышнего и не принесут нам негодований, а только взаимное благоденствие.

Но не могла этого вынести больше:

— Они tibicenan, что прибыли, дабы заточить нас! Agonec, вы abcanabac… — Смотрела на них рассержено.

— МАТЬ!

— Вы!.. — не могла остановиться, так как хотелось выплеснуть всю накопившуюся досаду за столь наглое вторжение.

— Уведите её!

До меня не имели права дотронуться, но попытались успокоить. Однако, сама уже поняла, что все мои старания были впустую. Повернулась и пошла прочь в сторону храма.

Король понял свою ошибку и окликнул встревоженных чужеземцев:

— Мы не можем полностью принять одну только вашу веру, хоть и немного знаем о ней. Уверен, что вы уже слышали о том, что к нам спустился священный образ чудотворной Девы Канделарии со своим Младенцем. Они на священном алтаре fayra в пещере San Bias. Мы так же поклоняемся Ей, как и нашим вышним, и надеемся, что наши веры объединяться через Неё. Может, вы обсудите это с Mencey Bencomo, нашим главным королём?

— Учтите, любезнейший, что вы не перекроете слов вашей матери, и раз вы не хотите, чтобы мы впутывали вас в войну…

— Мы не желаем с вами войны…

— Тогда мы должны договориться на протекторат. Для того, чтобы мы оградили вас от возможных надвигающихся несчастий, вы должны подтвердить наши покровительные отношения, а для этого мы просим вас выделить своих людей для нашей охраны сейчас, когда нас столь подло атаковали и столь мало из нас осталось в живых, еле унеся поспешно ноги.

— Конечно, вас проводят мои люди. Вы не хотите обменяться товарами?

— Мы спешим, и у нас не осталось ничего из привезенного.

Отряд избранных воинов короля Acaimo двинулся провожать гостей в весёлой компании с музыкой и песнями. Пока они шли, вдалеке раздавался неизвестный грохот. Песок взволновался, подхваченный ветром. Добравшись же до берега, отряд сопровождения, не прекращающий танцевать и петь под музыку свистящих инструментов, обманом заманили в лодки, а доставив на корабль, захватили в плен и увезли в рабство, тем самым обманув доверие короля.

07.2. Судьба

Когда вернулась из храма, все уже разошлись и мальчика нигде не было видно, а хотела поподробнее расспросить его о прибытии чужаков. Вскоре вернулся другой отряд, и из рук одного воина на землю пало тело того самого мальчика, и пока все стояли в остолбенении, сама кинулась к нему, и меня, старую женщину, даже не заметили, когда протискивалась среди воинов.

Заметила, что не было больше мальчика, который только что стоял у берега. Время исчезло. Cuca нашла лежащим в песке, пропитанном кровью.

— Внучок, внучочек! — провопила, подняв обвисшее тело мальчика и поцеловала его холодный лоб. — Что с ним? Что случилось?

Все стояли не двигаясь, разинув рты, не зная, что произошло и что делать. С ближайших окраин главного поселения, некоторые выглядывали в недоумении из своих каменных хижин с ветхими деревянными крышами. Лишь у воина, который принёс мальчика, проплывала в мыслях сцена, как один из его товарищей нашёл странное оружие белых людей, оставленное на поле сражения на севере Guimar, откуда они только что вернулись. Похоже, именно его чужаки использовали для атак с расстояния специальными древками с пёрышками на одном из концов, одно из которых сейчас упиралось в плотно натянутую поверх тяжёлого гладкого дерева толстую нить. Старший товарищ воина осматривал это оружие и не знал, как им воспользоваться, но вдруг с резким натиском ветра оно чуть не выскочило из рук, нить соскочила, а прячущийся неподалёку мальчик рухнул наземь.

Моё лицо залилось слезами. Похоже, мальчик умирал.

— Внучочек, миленький, единственный мой, ненаглядненький! Что ж ты меня оставляешь, а! Умру ж ведь без тебя, любимый мой!

Ясновидела смерть близких в крови их врагов. Держала его поникшее тело у себя на руках, прижимала его к груди и смотрела вдаль, вдоль берега до горизонта. Мы были самыми счастливыми людьми до этого времени, ибо вижу будущее перед собой. «Ты лила слёзы, как водопады, и нет им конца», — с обращением проносится у меня в голове образ из будущего.

— Это злой знак, слышишь? — обращаюсь к сыну-королю, уже стоявшему подле меня. — Что-то надвигается. Прилив меняется. Ты придёшь ко мне на священный ритуал, когда Amen будет высоко в небе.

— Что уставились? Несите его в храм! — скомандовала окружившим меня мужчинам, передав им бездвижное тело мальчика.

…

Ох! Как же тяжело забираться в гору к храму. За что меня наказали болью в ногах? Как же мне надоело, когда ночами не помогали целительные заговоры и часто и подолгу не могла уснуть. Лишь бы добраться до дома. Хоть бы уснуть сегодня и не мучаться от этой проклятой боли в суставах. Конечно, старалась изо всех сил никому не показывать этого. Но этой ночью у меня больше всего болели бока, поэтому сначала легла на спину и ждала, когда взойдёт прекрасное лицо Матери. Пока что меня только трепало тёмными лоскутками мыслей…

… Король повиновался и пришёл к провидицам на следующий день. Их пирамидальный, ступенчатый храм был расположён на склоне священной горы. Одна из девственных жриц и помощниц старшей видящей несёт прямоугольный камень с круглым отверстием посередине и исходящими от него концентрическими кругами и шестнадцатью линиями. Перед входом в храм, она поднимает его над головой так, чтобы солнце светило через отверстие.

Ясновидение, казалось, отображало как почерневшие, уплотнившиеся куски лавы перемешивались и тонули в жёлто-красной крови вулкана, заточённые в самом его сердце. За освобождение и просветление Mayec, компаньонки, которых звали mawada, пели без остановки, умело держа ноты, вдыхая по мере исходящих голосов, которые словно поднимали их в воздух и облегчали вес всего вокруг. Мерещилось, или же правда тускло мерцали вытянутые, цилиндрические сосуды, развеваемые только сильными порывами ветра или руками. Начала великая жрица, его мать:

— Как и говорил zahori Wanamena, с прибытием белых людей грядут последние времена. В моей голове также проплывают картины ужаса и страданий. Но сперва увидела откуда мы произошли. В былые времена, когда Тейде ещё называли Эчейде и когда Wayewta заточил Mayec, тьма пала на наш мир. Но спасибо мольбам, посвящённым Achaman, «свет» вернулся восвояси — Mayec взошёл на небо и стал нашей Achimayec. Однако же, былые шрамы остались, как на наших предках, так уже и на немолодой Тейде. Как и древнее царство Отцов наших, затонувшее в aemon под всевидящим, грозным оком Великой Матери Amen, мы уйдём в небытие. С одним восходом, нас заберут. Ни один род не вечен. Мы провинились перед Матерью за грехи наши, которые забыли её дети. Также забыли нас Отцы, которые привели нас сюда и поселили здесь, и мы осиротели. Наш род грешен, и мы должны смириться с его вымиранием. Нам нельзя узнать будущего, не зная прошлого.

Король выслушивал речь с вниманием. Его лицо окаменело от гнетущей тяжести, нависшей на сердце. Он не шевельнулся до того момента, пока старшая видящая не закончила прорицать.

— Мать, в случае чего, мы будем сражаться до последнего. Мы ни за что не склонимся перед завоевателями. Ты права, мы смиримся со смертью, но только если таковая сомкнёт наши очи и только после того, как мы ляжем на поле брани в последнем, овеваемом вечным спокойствием, сне…

Жестом показала ему, чтобы он сел на колени предо мною, и, нежно расправив его волосы, поцеловала в лоб.

— Вы не умрёте все сразу. Вам предстоит долгое сражение, и много тягостей повстречаются на вашем пути. Только прошу не впутывать женщин храма и детей, сын мой. На остальные подвиги тебя благословляю. Ты и наши люди станете великими. Они прославятся на долгие годы вперёд. Да услышит Mayec мои слова.

После благословения матери король вернулся к главному поселению племени. Они должны были укрепить свой дом-крепость Ченерфе.

Ему предлагали идею по вооружению: круглые пластины драконового дерева. Они напоминали щиты, которыми пользовались чужаки. Королю нравилось данное защитное устройство, ибо оно смогло бы помочь им выстоять атаку на расстоянии из тех страшных метательных орудий. Также создавались дротики, tavonan, banotan, сучковатые палицы и дрессируются боевые серые собаки породы Cancha, похожие на волков.

— Мы дети Ченерфе и вулкана Тейде, матери Amen и отцов Achaman и Mayec. Мы знаем свою судьбу, своих богов и богинь.

07.3. Любовь среди слёз

Cижу под этим огромным деревом с бесчисленными ветвями, уходящими высоко в небо, словно лапы неведомого животного, с кровавым соком, и в это мгновение воспоминания проносятся в моей голове.

Она была самым ярким моментом в моей жизни. Её звали Olora. Влюбился в неё, наблюдая за её лицом и сияющими глазами, пока она рассказывала мне о себе до позднего вечера. Но у неё было много поклонников и был очень влиятельный отец, zahana, высоко ценимый королём. Однако, мы с Olora уже любили друг друга и решили встретиться с ним, и он, как мы и боялись, не был мною доволен. Его невозможное условие, чтобы добиться руки его прекрасной дочери, было следующим:

— Вот тебе палка. — Он бросил мне заплесневелый обрубок под ноги. — Если из неё что-нибудь вырастет через неделю, тогда ещё подумаем. А теперь убирайся, пока тебя не побил ею же. Тоже мне умник…

Что мне оставалось делать? Любовь заставляла меня пытаться достичь невозможного. Поднял эту палку. На холме, неподалёку от песчаного берега, вонзил её в землю, где было поменьше камней. В любом случае — это был бы мой символ любви. Ходил туда каждый день, в течение семи дней, и поливал эту палку, рассказывал ей о моей несчастной любви к красавице нашего острова. Но ничего не выросло в срок. Как страдал тогда, как терял надежду снова увидеться с возлюбленной. А строгий отец не выпускал мою любовь, невесту моей мечты. Однако, сам не переставал приходить на этот холм, мой холм, где посадил не палку (так никогда не называл её вслух), а древо, мой символ любви, в который верил. Там садился рядом и спрашивал:

— Древо, что ты знаешь о любви? Какова она?

В ответ, под ветренными порывами, нежно шелестела трава.

Там плакал, орошая эту палочку слезами, делился с нею своими чувствами и мыслями, рассказывал о своей любви. Познал каждую мельчайшую извилинку на ней, чувствовал каждый бугорок и трещинку. Недалеко стоял засохший и обтрёпанный ветрами лавр, странно расположив свои ветки, а с него, вдруг, напугав меня, слетела coraja и полетела в более густую зелень на склонах выше. Вдаль, по её следу из будто бы зависших и плавно поднимающихся в синеву среди сосен криков, уносился взгляд, туда, где одиноко, но ничуть ни грозно, выразительно виднелась тёмная макушка Тейде, нашей родной и всеми любимой. Отсюда, вид на долину Orotava поражал воображение. Для меня это был один из самых прекрасных и запоминающихся видов острова.

Оставался один со своими мыслями о любви и любовался красотою. И в один прекрасный день, на палке сверху появился росток. Маленький, жёлто-зелёный. С каждым днём он упорно рос вверх. И со временем даже жители деревни заговорили об этом чуде. Отцу невесты ничего не оставалось, как прийти и посмотреть на «эту палку». Она медленно превращалась в молодое деревце. Драконово дерево с красным, словно кровь, соком. Он допустил меня к своей дочери, и мы дали друг другу клятву в вечной верности и сыграли обряд на этом холме. Мой саженец, взлелеянный нашей любовью, переживёт многие поколения, станет самым большим деревом и великим символом наших жизней. Через него мы прославимся за пределами предназначенных нам отрезков времени…

У корней такого же дерева, уже давно состоялось собрание девяти королей, старейшим из которых выступал Mencey Taoro именем Bencomo. Там также присутствовали люди, которые прибыли на белых домах по голубой воде. И эти люди пришли с предложением, чтобы мы приняли их веру и стали их zahanan, так как наша земля принадлежит их королю. Но на это им ответил наш Великий Bencomo:

— Нам не нужна ваша вера, так как у нас есть своя. Вы можете быть нашими друзьями и союзниками. Ибо сам родился не для того, чтобы подчиняться, а для того, чтобы править, — так говорил он с разгорающимся пылом, и поэтому решил успокоиться и закончил:

— Мы свободные люди, такими всегда были, и такими же мы и останемся.

После этого ушли белые люди с негодованием. Возможно, они ещё вернутся.

И они вернулись с новыми силами, и произошло тогда сражение. Испанцы группировались на возвышенностях и там на специальные подставки устанавливали длинные орудия с чёрными утолщениями, которые стреляли с оглушительным громом. Сотни островитян из разных королевств полегли в тот день. Сопротивлявшихся идти в плен жестоко убивали. Их крестили мечами и пламенем.

— В вышнего светлого и любящего — вот в кого вам следовало веровать, — отходили и смеялись они в компании своей. — Наша церковь любящая, пресветлейшая, и верные служители её, верующие в «вышнего живаго» и истинного.

И крикнули палачу:

— Не дари им быструю смерть. Надо ведь, чтобы они мучались в аду, вот мы и создадим им этот ад. Во имя «сына папы и сына церкви», мы посвятим их в истинную веру, да поможет нам всевышний! — Они несли отрубленную голову Великого Короля Bencomo за волосы и пугали ею других пленников.

И от глубоких душевных переживаний и волнений, пленники, которых по воде гнали в оковах к лодкам, дёрнулись вдруг, да напрасно, так как их тут же остановили режущими оружиями из блестящего «камня».

Брызги крови разлетались в стороны и смешивались с прозрачной солёной водой.

Всё время с начала сражения, на холме, за деревьями, стояли вместе с Olora. До нас доносились предсмертные крики воинов нашего острова. С ужасом оторвав взгляд от их пыток, посмотрел на мою возлюбленную, у которой золотистые длинные волосы красиво переливались в лучах солнца. По её стройному телу пробегала дрожь. Её голубые глаза покраснели, и слёзы медленно текли по её прекрасному лицу. Уверен, она долго их сдерживала, но в конце концов не смогла удержать. Прикоснулся к ней, чтобы стереть слёзы… нет, просто по слезе коснулся её лица в этот момент нашего величайшего душевного колебания. Её сопереживания нашим соплеменникам передавались ко мне волнами, словно пульсами, так что сам мог хорошо чувствовать происходящее вокруг даже с закрытыми глазами. А вот она решительно глянула на меня, и в её потемневших глазах мог прочесть ненависть к тем, кто так издевался над нашими земляками. Понял, чего она хотела. Её глаза говорили, что она сейчас же ринется на врагов, и взглядом она заставляла меня сделать то же самое. Она уже не сдерживала плача, а ногти на её пальцах больно вцепились в мои руки, которые она сильно сжимала, и поэтому не мог ответить ей тем же в данный момент, не мог освободить себя из её рук. Её лицо нежной кожей прикасалось к моему, а её слёзы уже текли по моей щеке. Так мы продолжали стоять молча, не то чтобы в обнимку, но соприкасаясь в душевном оцепенении.

И в тот день мы нацелились на битву с ними. Но наш король решил повременить и пока не учавствовать в этой битве, так как до него донесли, что враги без особых потерь для себя очень скоро истребили армии других племён. Нашему королю казалось, что чужаки с их новым вооружением были непобедимы, и он побоялся за свой народ. И Bencomo был убит, а значит, пока не выбрали нового Великого короля, люди острова были разобщены и особенно уязвимы. Однако, мы были не согласны с королём и, вопреки его решению, не могли позволить врагам свободно расхаживать по нашей земле. Поэтому, вместе с Olora собирали людей на бой, но по сути мы шли на верную смерть. Мы были в первых рядах, когда присоединялись к островитянам из других племён.

Земля дрожит, волны бьются о каменный берег, высоко в синем небе падает пустельга, а в руке колеблется от переполняющей меня энергии banot моих предков. Вот появляются волны врагов. Время тянется упругой нитью. В крике широко разеваю рот, поднимаю ногу для баланса, а той рукой, которую вытянул сзади до предела, кидаю banot. Оно замедленно поднимается, соскальзывая с моей руки. Копьё устремляется остриём в небо, где касается солнца и, извергая кольца энергии, продолжает свой полёт с яснослышимым рёвом, словно пикой вспарывая живот извивающегося змея… но без ожидаемого мощного удара впивается в безжизненный берег, не задевая ни одного из наступающих многочисленных врагов. Но, в этот продолжительный момент, удары проиcходили в наших сердцах, и мы готовы были к битве.

Мы чувствовали это внутри, и сердца произносили нашими устами следующее вслух:

— Мы больше их, сильнее и быстрее. Им стоит нас бояться.

Мы ничего не боялись, и никаких речей нам было не нужно. Мы кинулись с tavonan на врага, чтобы разодрать его или самим погибнуть в бою.

Мы бежали с криком. В брата павшего короля Bencomo, нашего ведущего, попало вражеское древко, сначала одно — он защитился щитом, но затем второе остриём впилось ему в горло, но даже после этого он продолжал бежать, а вот третье уже его остановило. Он падал, но сам успел подскочить к нему и выхватить чёрный, длинный tavona, отмеченный символом его племени — Тейде — и освящённый нашими дедами и их предыдущими поколениями с начала мира, с истоков рек времени. Выхватил его tavona и сразу захотел найти жертву, в плоть которой он войдёт.

Настигли одного убегающего, отстающего от своего отряда стрелка в лёгкой броне, и со всех сторон пытались сорвать с него доспехи. С бегающими глазами и отчаянно пытаясь вырваться, он быстро и жалобным криком просил о пощаде, но, когда погрузил глубоко в его живот свой новый чёрный tavona, мне понравилось, как тот пронзил его плоть, меня захлынуло чувство победителя и продолжал трясущейся рукою, по локоть в тёмной крови, тянуть клинок вверх по его груди, одним взмахом вытягивая оружие вместе с брызгами его горячей крови и предсмертным воплем моего разорванного и обвенчанного длинным разрезом врага. Остриё при этом раскололось и осколок остался внутри него.

Но исход битвы снова переходил в их пользу, когда они рванулись с новой силой против нас. И так быстро пронеслись мгновения сражения, что даже не заметил, как меня окружили враги. В замешательстве стоял перед ними без оружия, как на суде, но у меня был секрет и поэтому не показывал страха к их разочарованию. Секретом внутри меня был невидимый tavona, которым стремился всех перерезать в один нескончаемый миг. И тогда, этим «последователям кафоличности», как они себя называли, достанется всеобъемлющая смерть. Принесли иноземцы свою подстриженную веру против нашей, исконной и истинной, нашей веры живой, ибо мы дышим ею и в сердцах наших живёт она, да услышите вы это прежде того, как погубить нас, прежде, чем вы вонзите свои иглы в мою душу, прежде, чем умру здесь, защищая родину и свой народ…

Моё сердце сильно бьётся, отуманивая мысли. И в этот момент моего опасного промедления, Olora выпрыгнула из-за спины врагов, и с налёту в прыжке палицей проехала по челюсти ближайшего противника. А за ней неслись другие смелые женщины нашего племени, которые прикрыли нас щитами, и вместе с ними и оставшимися воинами мы разделили врагов, некоторые из которых попытались бежать, но было уже поздно. Мы не отставали от них ни на шаг. Мы неслись за ними, словно ветер, словно их скакуны или наши разъярённые псы. Мы настигали их, так как они бежали не в ту сторону, обратно в глубину острова. Мы их загнали, и они оборонялись, как могли, а мы кружили вокруг, словно каждый из нас был guirre, предвкушающим скорую добычу, так что они даже не могли попасть в нас из своих стреляющих при помощи ветра орудий. Женщины с палицами, прибежавшие на подмогу, прыгают на них, искусно дерутся и гибко уворачиваются, и, в конечном итоге, окружают их, подходя практически вплотную. Мы их зажали, а наши храбрые девушки копьями столкнули их с обрыва под наш боевой клич и крики врагов. Мы сбросили этих отбившихся от основного отряда, пытающихся выбраться и зацепиться за крутой склон утёса, сбросили и избавились от них, наконец.

Мы возвращались изнурённые и все в крови, если не в нашей собственной, то в трофейной крови врагов, и так мы принесли эту победу в наш дом. Olora была чем-то очень обеспокоена и продолжала постоянно рваться куда-то, независимо от того, были там враги или нет. С неё не сходил азарт и пыл боя. Она была в его кровавом венце, и дух его крепко её одурманил. Сначала думал, что она вправду увидела кого-то ещё в зарослях кустарника, но потом оказалось, что она их выдумывала.

— Смерть… им, — произносит она.

— Да… — это было всё, что мог сказать.

07.4. Гроза

Когда мы вернулись к королю, ожидая пир в нашу честь, он гневно обратился к нам, обрушив наши надежды:

— Мы не можем допускать таких дерзновенных поступков, чтобы не усугубить начавшуюся войну в ущерб нам самим. Но вы ослушались меня. Вы видели насколько они могущественны и поставили нас всех под угрозу, и поэтому вы будете изгнаны за границы круга. — Был уверен, что король испуган и совершает ошибку. И моя бабушка, старшая жрица, не могла помочь нам сейчас, не могла переубедить его, чтобы он изменил своё решение. Теперь она была с нашими предками.

После главного сражения, которое проиграли другие короли, наш король — Mencey Guimar с именем Acaimo — принял сторону захватчиков. Все наши потери и наша победа казались напрасными. Король настоял на своём и не собирался нам уступать в этом споре.

Нас было несколько десятков, а напротив нас стояло пару сотен наших соплеменников, повиновавшихся королю. Мы были вынуждены покинуть нашу землю, хижины и пещеры. Даже родные по-другому смотрели на нас. А когда мы уходили в сосновый лес, нас вообще никто даже не провожал взглядами. Мы организовали лагерь, чтобы остаться там на ночь. Казалось, что вместо победы, мы получили полное поражение. Но также казалось, что это всё скоро закончится, что завтра наступит новый день, который принесёт радости жизни и всё уладится, всё станет как прежде.

Ночью Olora не могла заснуть, вся тряслась и часто рвалась. У неё очень горячий лоб, и она испытывает боль от даже лёгкого касания. Её прежде прекрасная кожа воспалена. И так уже несколько дней с момента изгнания. Её лицо покрылось волдырями. Потом её кожа стала лосниться, начала темнеть, местами казалась синей. Моя жена страшно увядала на глазах, превращаясь в иную сущность. Какие tibicenan вселились в неё? Пусть они сгинут!

Мы сразу же обратились за помощью к нашему племени и тогда же узнали, что с теми, с кем недавно мы столь безжалостно воевали, король заключил перемирие. Ради спасения наших жён и детей. Они спасут нас? Может быть. Но в голове крутилось: «Они спасут нас? Никогда!»

Также оказалось, что похожая страшная болезнь охватила ещё некоторых из племени. Важным завоевателям и их святейшим позволили вторгнуться в наши родовые пещеры и храм, где новую жрицу ещё не избрали, а девственниц разогнали. Даже наши собаки не помогли им защититься — всех животных расстреляли. Пришлые люди сказали, что наши предки виновны в бедах, что axon от tibicenan. Те, кого они также называли xayon, были наши отцы, деды и прадеды, наши матери, бабушки и прабабушки. Но в отчаянной вере в исцеление наших заболевших близких, мы поверили словам странных чуземцев и разрешили им вытащить xayon из глубин пещер и храма, и их сожгли на больших кострах. В опустевшем храме затем поселились чужеземные магистраты.

Хорошей новостью было наше возвращение домой, к нашим родным и близким, и принятие нас королём, который выглядел сильно постаревшим и понурым в последнее время.

Этой ночью с востока поднялся пронзительный и непривычно сильный ветер. Верхи пальм и кустарники метались из стороны в сторону и издавали громкий шелест, который был похож на возгласы боли. Но у нас в пещере было очень тихо. Иная атмосфера царила здесь. Мы в молчании молились Achaman и Wayaxerax.

Но болезнь не отступала, а, наоборот, сжимала свою хватку. Olora чахнула на глазах, как это делают цветы, за короткое время становясь коричневыми и обвисшими в тени чёрного присутствия. Она была словно затухающая свечка.

Принесли ahorer, тёплую, подогретую для неё, чтобы она поела и поправилась. Мы также зарезали chivato. У их мяса с кровью были целебные свойства, которые не раз восстанавливали тяжело раненых. Но страшная, смертельная слабось поселилась в ней, и Olora, как бы мне тяжело ни было это говорить, умирала. Она не могла даже пошевелить рукой, чтобы взять меня за руку, как это было у родового дерева или на холме, с которого наблюдали издевательства захватчиков над нашими соратниками. Не понимал, что происходит с ней. Мы никогда раньше не болели. Мне так хотелось, чтобы она спросила меня о чём-либо, просто мечтал услышать её тонкий голосок и снова почувствовать прикосновение её руки. Но она даже не узнавала меня теперь.

— Achit Olora! Живи…

Но она в ответ, еле слышно:

–… аккха… акх… аакккаах… ахха… хаа…

В голове путались мысли, переворачивались и сталкивались, тяжёлые и тёмные, словно небесные волны, где гневаются вышние в худые времена. Что со мной случится, когда меня коснётся небо? Умру ли сразу? Или просто изменюсь? Представлял тропу, по которой мне предстояло пройти. Выбежал наружу, чтобы показаться перед вышними. Там, высоко надо мной, переливалось тёмное небо и оттуда лились небесные слёзы, теперь стекающие с моих длинных волос. И прокричал тогда раздирающим горло воплем, что есть мочи:

— Yacoron Atmayec Wayai Xiraxi! Zahana Wayohec! Agonec Wayaxerax! Покажи себя! Лучше возьми мою душу и подари жизнь моей жизни!!! — Упал на колени и не мог сдержать накопившиеся слёзы, быстро слившиеся с каплями дождя, но продолжал свою речь: — Лучше отбери бренную жизнь твоего преданного раба, если заберёшь возлюбленную жизнь его жизни!

Пусть накажет меня, если есть за что! Вдалеке небо тревожно громыхало. Вспышки вышнего пламени соприкасались с землёй. Ждал, пока меня ударит вот так же. Пронзит насквозь до самых пят, чтобы запомнил, каково чувствовать это — остаться одиноким без своей любимой на всю оставшуюся жизнь.

Верни её.

Но никто не ударил в меня небесной искрой. И остался один.

07.5. Принятие

Не всё так просто оказалось с нашими новыми предводителями. Наших королей они ни во что не ставили, и, кроме того, наказывали безрассудно. Король заставлял нас выполнять работы этих людей. Давление чувствовалось повсюду в племени. За любую, даже самую мелочную провинность казнили. Они натравливали на нас принявших чужеродную веру жителей из других территорий Nivaria (так чужаки называли наш остров), которые были под попечительством других королей. Они были только внешне похожи на нас, но беспощадны. Но некоторых мы никогда раньше не видели на нашем острове. Их обычаи были нам чужды. Должно быть, они прибывали сюда с других островов, которые видны с пика Тейде по ту сторону облаков. Может, они прилетали к нам по облачному океану с пиков других гор?

В любой свободный момент, несмотря на опасности, стремился попасть к моему дереву. Иногда мне это удавалось. Однажды, когда местами выглядывали красные цветки агавы и другие ярко-фиолетовые и жёлтые соцветия вокруг, стоял у моего маленького драконового дерева и представлял, как через много лет буду также стоять здесь и обнимать его многоствольную грудь. Как хорошо будет тогда. Шептал ему о своей любви, вспоминал былое и… плакал. Имя Olora не покидало мой разум и постоянно было со мною, во все мгновения моего жалкого существования. Это вечное «древо жизни» — так назвал его теперь. Оно стоит одиноко и красочно и станет выше всех остальных деревьев и растений. У него вырастет бесконечное количество ветвей, по которым разойдётся взгляд и заставит задуматься о вечном. Это дерево одиноко, как и сам, в ожидании чуда и тёплого прикосновения любви и хоть капельки внимания, от которых мы цветём. Ещё долго после возвращения в племя вспоминал этот момент, и ещё какое-то время с моего лица не сходила улыбка.

В очередном походе наших воинов за съестными припасами, которые мы добывали для себя так же, как и для своих новых господинов, мы стали свидетелями зверских насилий и убийств под попечительством белых людей и их преданных слуг. Однако, они также заметили нас. Мы бежали обратно к племени так быстро, насколько позволяли нам обессиленные от непосильных работ ноги. Конечно же нас настигли. Точнее, нас настигали. Мы добежали до утёса, и тут один из наших близких, старый zahana короля, начинает кричать и метаться, будто бы его кусали tibicenan.

Все отпрыгивали от него, оголтело носящегося из стороны в сторону в попытках ухватиться за tavonan или хотя бы выхватить один из них.

— Покажи мне его!!! — орал он не своим голосом. Видимо, он потерял или просто забыл взять своё оружие. Но его по-прежнему окружали испуганные лица воинов, не желающих расставаться со своими tavonan и не знающими, принесут ли они этим пользу zahana короля. Тот сильно закашлялся и схватился за горло, а затем за грудь.

— Что с тобой? — спросили его, но его ноги тут же подкосились, и он упал на одно колено и свалился бы полностью, но его успел подхватить один из воинов.

И в этот момент он из последних сил нам выплеснул свои мысли и чувства этим откровением:

— Venichen… эти люди пришли, чтобы захватить… нас, покорить нас… уничтожить. Но мы будем… кх-кх… сражаться. Они хотят отнять и заменить… наш… ах… культуру, наши правила жизн… и законы, по которым мы столько поколений жили со времени наши… х великих отцов, наш… предков… хрг… Наша вера зиждется на традициях. Мы не должны их уступать. Мы не позволим им. Мы умрём за это. Нам лучше уме… ре… с сердцами пол… ными веры и… полн… — выговаривал он, когда показались из-за кустов наши преследователи, а его последние несколько беспорядочных, быстрых вздохов резко пресеклись, и он перестал дышать. Мы помогли ему в последний раз закрыть глаза и уложили его рядом с обрывом.

В душе мы были согласны с ним, и мы не хотим возвращаться и не будем так жить, а наши завоеватели не остановятся. Хотел кинуться на них с tavona, крепко сжатым в моей руке и, с последним воплем зверя, атаковать, вцепиться зубами в глотку врага и перегрызть её раз и навсегда.

Нас окружили и прибили сбившейся группой к краю утёса. Цепями они цепляли наших воинов из первых рядов, а кнутами истязали их. Они научились держаться плотным строем и на расстоянии от нас, зная, как быстро и далеко мы могли прыгать и бегать, мигом заставая их врасплох. Но не сегодня. Не сейчас. Не было у меня достаточно времени, чтобы насладиться жизнью и любить, чтобы побыть в семье. То, что было здесь сейчас больше напоминало битву за жизнь, чем саму жизнь, чем «древо жизни». Противников было слишком много, и они были слишком хорошо подготовлены. Поворачиваюсь к ним спиной, лицом к сияющему горизонту. Просил дрожащим голосом и позвал под конец:

— Amen, Матерь, скажи, что заберёшь нас к себе и позволишь нам встретиться с теми, по которым мы так сильно скучаем. Мы чисты пред Тобою. Твои дети взывают к Тебе, Ты слышишь?.. Amen…

Мои пальцы тряслись и неравномерно сгибались в волнующем предвкушении, когда протянул руки за помощью к оку небесной Матери. Хотел, чтобы спалило бы оно всё здесь своим ясным пламенем. И горело бы всё вокруг, как круглый дом со многими окнами, в центре которого воины соревновались в силе и ловкости. Освободило бы это людей от адской, угнетающей жизни. И мне на миг показалось, что за нами и вокруг нас уже давно всё сгорело…

Хочу знать, что жизнь лучше там, за чертой, с нашими родными и близкими.

Солнце так ярко светило в синеве, что, казалось, из лучей сплетался мост. Ноги сами понесли людей к своему Вышнему. В прыжке с обрыва они чувстовали, как им дарили свободу и у них вырастали крылья. Они закрывали глаза и слышали удалённый потусторонний свист, дружелюбно зовущий их сердца. В свои тёплые объятия смерть поглотила их навсегда. Их больше нет. Вы больше не встретите таких, как они. Только найдёте современных пещерных людей, призраков былого величия, безвозвратно потерявших свою былую культуру, поглощённую доминирующей испанской…

Захватнические войны испанцев длились большую часть пятнадцатого века, в течение которого численность островитян неуклонно сокращалась на многие тысячи жизней, пока они практически полностью не исчезли совсем. На этом завершилась европейская захватническая миссия. Так ушли одни из последних носителей этой неразгаданной культуры самой загадочной расы на Земле. Жителей последнего завоёванного острова назвали гуанчи — что означало знающих свою судьбу детей Тенерифе, острова одинокой «белой горы» и самого высокого вулкана среди семи крупных островов Канарского архипелага, также известных по сей день как «Счастливые острова».

08. Син

08.1. Шум

Внутри полого ствола дерева сидит девушка: волосы перемешались с листвой, сапоги скрылись под грязью по колено, длинный чёрный лук со стрелами на спине. Осень. Листья колышутся на ветру. Деревья тихо сбрасывают их, как слёзы на неизбежное избавление. Она сидит, согнувшись в листве. У неё шум в голове. Во сне ей шепчут люди, которых она знала. Они зовут её… и повторяют, снова и снова, «с-й-н» — этот звук или слово, которое она приняла за своё имя. Новый день, новая дорога. Она встает и лёгким бегом направляется в путь, неизвестный ей…

… Родилась в кимерийской деревне, в северных краях. Принесли меня с запозданием к шаманке, а она проверила меня и отослала без церемонии вручения имени и татуировки рода. Жила в деревне одиноко, потому что меня боялись взрослые и отгоняли от меня сверстников, хоть умудрялась с ними иногда поиграть. Подростая, любила перемешаться в грязи в яростных драках до крови. Не давала себя в обиду сильнейшим мальчишкам. Мои руки были крепкими, стан гордый, хоть и простой, чуть ли не мальчишеский, и резкий темперамент…

… Уставшая и без провизии, она разожгла костёр под небом, окруженным тёмными ветвями деревьев. Она присела, чтобы погреться и передохнуть…

… Была проклятьем деревни. Подслушала, как говорили обо мне, что спасу или погублю всех, что была посланницей неизвестной судьбы, черноволосой чужачкой. Убежала из дома, после того как украла кусок мяса у соседей, и моя мать обнаружила это. Лежала в прогалине в темноте и любовалась звёздами со слезинкой в глазах…

… Шорох в траве…

… Моего отца редко видела, потому что он часто уходил на охоту и странствовал с другими охотниками. Он тихо поднялся на склон холма, подошёл ко мне и взял меня за руку, когда встала перед ним. Слезинки-крупинки покатились по щекам.

Мои родители держали меня в углу нашей хижины под надзором четыре зимы. Плакала себе в ладони, отвернувшись от них, и злилась на них. Они были слабы, что боялись меня, и за это ненавидела их ещё больше. Меня мучили шорохи в голове и окружающая меня духота. Меня успокаивал обрубок чёрного ясеня, который подарил мне незнакомец, давно проходивший через деревню, и гладила эту вещицу. Путешественник раcсказывал о дальних странах, но больше всего возбудил мою фантазию его огромный лук, и беседуя c ним, узнала, что он ему доcталcя от умирающего воина. Тот протянул ему лук, чтобы хоть бы этой cамой близкой чаcти cебя продлить жизнь.

Во сне мечтала, как обрубок вырастет в длинный лук, держала его и натягивала тетиву. Как из него вырывались чёрные стрелы и, обволакиваясь живым дымом, как будто из змей, затмевавших всё вокруг, впивались в тела, пропитанные древним злом из дальних стран. Но этот последний символ надежды, что оставался у меня в заточении, в этом мерзком плену, был отобран отцом…

… Рычание в кустах, и длинная тень пересекает деревья, до которых не доходит свет пламени…

… Впервые вырвалась ночью в хижину к кузнецу, и пока он работал, нашла длинный чёрный лук, о котором только мечтала. Он был спрятан за грудой ящиков со старым оружием. Но меня услышал кузнец…

… Тигр кинулся на меня, а моя рука, державшая лук, направила стрелу, выхваченную в последний миг…

… Кузнец ринулся со злобой и жилистыми руками хотел меня схватить, но совсем рядом лежавшее лезвие клинка пронеслось вихрем в моей руке…

… Тетива крепко натянулась, дерево задрожало, издало лёгкий стон, и её резко отпустила. С музыкой струны стрела скользнула и впилась в горло зверя. Туша упала — мне повезло отскочить. На восходе, бежала опрометью. Должна бежать…

… Помню, как тёплая, вязкая кровь хлынула из горла кузнеца и потекла по моей руке, брызнула на лицо. Он стоял, схватившись за шею, с выкатившимися от изумления глазами. Солёноватый вкус во рту, как обычная кровь…

… убегая от теней старых деревьев, через лагеря клыкастых врагов…

… Как в трансе выхватила лук и ринулась из хижины, но деревня не спала, и навстречу мне бежали одурманенные люди с мечами и дубинами в руках. А чёрные стрелы навсегда останавливали их на местах, где они падали, и уходила от них, бросала их всех… вот мой отец… мать… и пламенем горит наша хижина…

… снимала стрелами часовых, прорываясь на безлюдную свободу. И только ветер трепал её чёрные кудри, а ноги сами перепрыгивали через павшие деревья и мчали вперед к горизонту, через поля и леса, она бежала и бежала, пока на опушке леса не появился дом с дымом, исходящим из трубы деревянной крыши…

08.2. Чёрная желчь

…Свет от свечи не распространяется дальше стола. Еле вижу слова, написанные моей сестрой. Она приедет завтра утром. У меня трясутся руки, и отчаяние просыпается внутри. Она не должна приходить сюда. Выхожу из дома и ступаю в кучу листвы. Иду по истоптанной тропе в церковь, где служу священником.

Люди здесь недавно умирали со страшными муками, обессиленные, неспособные к покаянию. Везде лежали мертвецы, и даже живые были похожи на них. Приехал в эту деревню, чтобы помочь бороться с эпидемией чумы. Мне следовало молиться за спасение от бесов, прятавшихся во тьме. Стал просить тьму для их изгнания. Когда на просьбы не откликнулись, стал умолять. Снова ад молчания. Тогда отдал свою душу тьме через молитвы. Тьма сгустилась… и пошла чума в другие города и деревни. Но остаюсь здесь, чтобы не дать чуме вернуться назад.

Ясновижу людей в масках с длинными клювами, высовывающимися из-под чёрных капюшонов. Они приходят ко мне во сне каждую ночь. Но вчера, как наяву, ясновидел одного без маски. Он постучался в дверь и ему отворил, как давнешнему знакомому, даже не изумившись его странной внешностью: он был лысый, с жёлтыми глазами и бескровно-бледным лицом. Во сне сразу понял, что он человек в маске, доктор по делам болезни, мне помощник, а догадался тем, что на нём был длинный чёрный халат. Хоть думаю: ну и что? — это ничего не значит, потому что у многих такие халаты. Предложил ему присесть за стол, поинтересовался его делами и здоровьем, даже предложил ему похлёбку, и пока всё пытался увлечь его разговором, он сидел и молчал. Сам же неустанно продолжал болтать о чём-то, как будто сам с собою, и затем он неспеша встал и… тихо вышел из моего дома. Проснулся. Позже, за окном некоторое время лаяла дворняжка, звала соседскую собаку, которая умерла вчера ночью.

Дома не чувствую приюта. Дверь скрипит, когда открываю её настежь. Темнота засиживается здесь, как чёрная напасть. Огонёк свечи колеблется от биения тёмных стен, давящих, как мрачные руки, сжимающие моё сердце. Уже стар, но одиночество для меня — это спасение для других. Доски, из которых сделан дом, гниют и скрепят. Между стен — шорохи, — не уж-то крысиные? А то в городе сегодня говорили, что крысы все куда-то исчезли. В углу лежит дохлая крыса, объеденная личинками, и смотрит на меня пустыми глазницами. Внутри меня сидит что-то и тоже скребётся, и чувствую это давно. Стук в дверь. Это она, но моё тело не двигается с места. Она стучит опять и просит меня открыть. Но не могу… Молящий плач за дверью… Слишком изменился. Мне не даёт жить чёрная желчь.

Помню: был один человек, кто всегда любовался солнцем и тянулся к нему руками, как бы поласкать его. Он хотел научить других людей ясновидеть ту красоту, что он ясновидел. Но его первый ученик не выдержал испытания и сгорел дотла. С тех пор, этого наставника звали бесславным, и все держались от него стороной из-за страха к неизвестности, но уважали его за редкую доброту и службу народу. Он мог направлять огонь в выгодные места, но был робок с людьми и не влюблялся, так как боялся, что близкие ему умрут, посмотрев на солнце через него. Он ушёл далеко, и все забыли про него, но нашли его последнее пристанище, и узнали, что раскопав его останки и посмотрев на них, люди сгорали заживо. Его народ использовал останки для ковчега, через который они сеяли испепеление на своих врагов.

На следующий день дом священника был найден сгоревшим.

08.3. Пустошь

Потрескавшаяся бесплодная земля. Вдруг вырывается гейзер смрадного пара, а за ним вихрь когтистых шипов. С криком отразила удар и, перекувырнувшись, кинулась бежать. Частое дыхание в ушах и тревога от страха в сердце. Мой труп мог бы остаться высыхать в этой пустыне. Но вместо этого мой кинжал остался в песке, у песчаного демона-исполина, от которого еле унесла ноги. Мне редкостно повезло. Позади, на горизонте — столб чёрного дыма в безжалостном небе…

… За окраинным домом была чёрная калитка в заборе из переплетений железных ветвей. Ночь. Сгорбленная тень и вздохи. Скрепят двери, в окнах мелькают огоньки. В таверне гарь, люди пьют, на столах разбросаны монеты и разлита выпивка. Разглагольствуют про северную страну великанов, завоевательные и оборонительные войны в дальних землях и про чудеса, про расхождения вод.

На меня смотрят. Подхожу к хозяину за стойкой, чтобы снять комнату, но не решаюсь сдвинуться с места и спросить что-либо. Мне страшно смотреть в другие глаза и не чувствовать ничего. Как будто вижу упрёки на себя со стороны неизвестных мне людей.

Один здоровяк подходит ко мне и говорит:

— Эй, красотка, хочешь хорошо провести время? — От него несёт хмелем. Пьяница пытался схватить меня, но увернулась. — Ну что молчишь? Давай развлечёмся!

Стою и смотрю, моя рука держит кинжал за пазухой, а сердце громко бьется. Краснею от негодования.

Хозяин щурится на мой лук со стрелами, cо страхом переводит взгляд на меня, и говорит с усмешкой, словно вопросительно: — Нечего тебе тут делать.

— Посмотрим… — цежу сквозь зубы в знак обиды на него, отворачиваюсь и медленно ухожу, бросая на них взгляд. Про себя даю обет, что первый из них, кто выйдет, будет наказан.

Голодна и устала. Горло пересохло, а небо безоблачно, давно закупорилось и не хочет лить дождей. Скоро рассвет. Сижу на крыше. Первый вышел из таверны, облачённый в тёмное одеяние, под которым поблескивали латы, не уберёгшие его от моей бесшумной стрелы. Сдавленный крик в ночи…

Закрываю глаза и представляю себя в пустыне: одинокая стрела всё летит и летит, её наконечник зажигается под солнцем — горящая стрела продолжает полёт, не находящий себе цели. Только гиены стоят и смотрят голодными глазами.

Брожу по пустой рыночной площади. Тихо, как на кладбище. Только на кладбище лужи свежей крови со странными узорами, а здесь ни души, ни криков. Мои стрелы тут никому не нужны. В моём сердце пустота и тяжесть. В голове продолжают сидеть голоса, но мне не привыкать к их боли. Только моменты тишины мучают меня. Заслужила смерть за грехи.

В переулке скрипнула дверь, и тёмная фигура меня манит. Старик закрывает передо мной дверь, и слышу его хрипящий голос:

— Уходи отсюда. Это проклятое место, чтоб его опаяло пламенем. — Он напоминает сумасшедшего с глубоко израненным сердцем. Чернота пожирает здесь людей, а ночь длится вечно…

С восходом солнца, на площади начинает шмыгать народ и торгаши. Меня обнаруживает хозаин таверны и громко говорит, чтобы все слышали: — Эта дикарка из племени пиктов принесла беду со своими стрелами. Она убила моего жильца, — и плюнул мне под ноги, так как убоялся плюнуть выше. Солдаты направились ко мне, но не дошли. Успела проскользнуть в смятенной толпе.

Ему это могло стоить одной стрелы с облитым маслом и подожжённым наконечником, направленным в деревянную крышу таверны. Как крепко натянутой могла быть эта стрела, как резко промчалась бы, скользнув с моей щеки ветренным натиском, всколыхнувшим локоны моих чёрных, слипшихся волос. Но была слишком голодна и бессильна. Не ела целую вечность.

Пробралась в логово кугуаров. Чувствую кровь и мясо. Они затащили свежую добычу. С кинжалом в руке и с бесстрашным огнём в глазах, крадусь к ним. Их двое. Одна из них вгрызается в грудь красного зверя и начинает рычать. Из последних сил размахиваюсь и режу воздух перед собой, резкими, беспрерывными движениями, кажущимися наполненными стремительной силой. Подбираюсь к ним всё ближе. Оба скулят и убираются с моего пути.

08.4. Потускнение

Вижу первое дерево после суток в пустыне. Сгорбленное и старое, оно чёрными сухими когтями пытается отчаянно изодрать небо, отобрать себе хоть бы его клочок. Вокруг начинается еле заметная трава и редкие папоротники. Слышу топот копыт, а за склоном начинается лес. Вооруженный конный отряд спешит по моему следу. Они делятся в лесу, и двое направляются к месту, где мне пришлось укрыться.

Мужчина спотыкается об меня в траве, и хватаю попавшуюся сухую палку и замахиваюсь на него — палка ломается. Он ранит моё плечо мечом, и ударяю его ногой. Сзади, за плечи, хватает меня другой — резко оборачиваюсь и падаю на него. Мы кувыркаемся на земле; царапаю его лицо ногтями и глубоко прокалываю глаза… и его вопль раскатывается по округе. Его меч уже в моей руке, и колю им подошедшего вплотную воина…

Бегу как можно дальше от этого места и прячусь в зарослях. Сидя отдыхиваюсь, останавливаю сильное кровотечение на плече и привожу себя в порядок. В кармане у одного из них был свиток с оповещением привести меня живой или мёртвой в какой-то город…

… Волны бьют о корму галеры. Сижу в каюте, на мне длинное платье, и длинный шрам под вуалью. Мне некуда бежать, и кроме того, тут полно охраны. Слышу гулкий хор гребцов. Меня позвал к себе хозяин судна, этот всеядный жировик. Вожу рукой по деревянному столбу и смотрю, уставившись, на гладкий бугорок, вздутый на дереве, словно пузырь. Ненавижу его, как саму себя. Эта уродливая кочка на моём пути…

… На пути мне встречается пруд. Раздеваюсь догола. Моя кожа приятна, моё гибкое тело тёплое. Беру себя за талию, и мои руки спускаются к бёдрам. Но так грязна. Моё перевязанное плечо болит. Окунаюсь в холодную воду и погружаюсь в неё, чтобы смыть всё с себя, всю соль и запёкшуюся кровь. Воспоминания не дают мне покоя. У дерева стоит парень и говорит со мной. Не хочу его слышать.

— Хочу тебя, почему ты так холодна? — он ищет меня под водой. Медленно всплываю. В моих глазах отражён лунный свет. — Зачем ты делаешь мне больно?

— Не могу, не готова, — отвечаю сама себе, и у меня всё накатывается и бурлит внутри. — Иду в город, должна покончить с этим…

… У ворот большого города — города царя царей — к которому, наконец, пришла, меня останавливают стражники. Не даюсь им легко. Они наваливаются на меня и по-зверски избивают, сажают в клетку, а на площади продают в гарем к работорговцу на галере. Здесь моя жизнь затухает и тускнеет. Мы попали в шторм, который, думаю, покончит с нами…

… Мне снится сон, как тону, погружаюcь в пучину. Ноги подкошены, тело изогнулоcь, и из груди плавно раcходитcя кровь. Но меня выносит на берег. Держу путь к горам с заснеженными вершинами. На склоне, толстый слой льда, как мне кажется, отражает знакомые и незнакомые мне лица. В пещере, покинутой древним племенем каннибалов, нахожу колдуна, холодного, как смерть, но он ещё дышит. Его волосы примёрзли к коже, а тусклые глаза раскрываются, когда подхожу, и он с рычанием кидается на меня, но хватаю и держу его за горло. Он мякнет, и отпускаю. Он хрипит:

— Тебя забрали у меня, но ты вернулась.

— Папа. — Думаю, что он мой отец.

Мы живём вместе под заснеженными горами…

09. Стены

За окном идёт снег, еле видимый в темноте. На окне начали появляться ледяные узоры. В комнате горит тусклый свет. Пишу новую картину о красивой, тёмной роковой женщине: она моя постмодернистская мечта, которую зову Лукава.

Живу один в студии и работаю только ночью. Поздно ночью, после трудоёмкой работы, в ванной комнате, позади моей длинноволосой нечёсаной физиономии с кругами под глазами, ясновижу тёмный образ в отражении зеркала. Но рядом со мной никого нет. Затем бездумно рисую странные картины карандашом, как будто кто-то водит моей рукой. На них изображены средневековые воины. На следующую ночь, на стенах комнаты появляется тень и увеличивается. Слышу тяжёлое дыхание. На бумаге появляются люди в чёрном облачении. В голове яснослышу чей-то хриплый голос.

Ещё одной ночью, передо мной появляется чёткий силуэт мужчины. Не вижу его лица, но он говорит со мной неизвестными звуками. Чувствую неимоверные страдания в этой тени из прошлого. Что-то как будто продолжает мучить моего посетителя. Он направляет на меня темноту. Сливаюсь с ним через неё. Потерянный, блуждающий, он, наконец, нашёл своё место и применение в моей душе. Принял его полностью, но теперь понимаю, что от него не смогу избавиться никакими способами, разве только…

… Ясновижу, как сижу в таверне и слышу, как собравшиеся, старомодно одетые люди говорят о тайном городе, полном сокровищ. Послышалось «патэрон» или «парфенон», что принял за название этого города. Имя города — звучит устрашающе и сильно; в нём мелькают эмоциональные образы, перемешанные со строгостью, невинностью и с капелькой жалости — вызывает у меня интерес. Ко мне обращаются воины моего отряда, и говорю им:

— Собираемся, нам предстоит долгий путь.

На следующую ночь, ясновидение продолжилось. Вёл свой отряд вояк к потаённому городу, спрятанному в горах далеко на юго-востоке. Мы шли ведомы. Когда появились стены города, мои преданные пятьдесят меченосцев заволновались, что мы не сможем проникнуть в город, но их успокаивал. Ясновидение резко оборвалось…

Много думал и задавался вопросами о моём посетителе. Почему он пришёл ко мне? В его речи слышал звук, мягкий, словно женский образ, но пугающий. Он обволакивал меня тьмой и чувствовал, как огромная вина ложится на меня за что-то, чего не знаю, или не помню. Говорили, что в моей квартире произошло убийство или кто-то умер при странных обстоятельствах, не помню точно. Может это неискуплённый грех.

Мои близкие говорят, что сильно похудел и плохо выгляжу. Забыл, когда последний раз спал или ел. Не выхожу из квартиры. Часто просто лежу или сижу при выключенном свете. Иногда чувствую, как зло просыпается во мне, но меня держит что-то… или кто-то. В голове у меня стены древнего, загадочного города. Что находится за ними? Рисую их на обоях — эти нерушимые высокие стены.

Бесстрашен. Вокруг сгущается тьма, но она мне не грозит, потому что чувствую её изнутри. Её переизбыток вырывается из меня. Боюсь выходить на люди и чувствовать на себе их взгляды. Превращаюсь в кого-то страшного. Представляю, как у меня из головы растут длинные винтообразные рога, крючковатые ногти из пальцев, клыки, гребень на спине, тонкий хвост, острые костяные шипы на локтях и предплечьях. Моя кожа становится жёсткой, но отходит щитами, похожими на дерево, местами гладкое, как обсидиант, но словно покрыто вулканическим пеплом. Весь чёрный, и одни глаза светятся красным огнём. Слышу женский крик в тёмном городе… и пропадаю в ночи одним прыжком, перемещаюсь по крышам домов. Получать наслаждение от чужого мучения. Меня следует бояться всем детям тьмы, потому что избранник вышних сил вышел на их след, на охоту за теми, кто нарушает тишину и покой невинных в обьятиях ночной шали…

… Стою с распростёртыми руками перед пробоиной в огромной стене, из которой волнами льётся свет. Он такой яркий, что щурюсь и отвожу взгляд вниз. С моих рук течёт кровь, весь в крови. Земля усеяна окровавленными телами моих людей. Вокруг меня напрягшаяся тишина, и только впереди шумит энергия света. Сзади слышу глухие удары по воздуху. Оборачиваюсь и ясновижу тьму крыльев летучих чудовищ, и безликие тени в чёрных латах идут бесчисленными рядами и смотрят на меня, как на предводителя. Небо над ними застлано тучами. Они ждут меня и надеются, что сейчас дам команду на штурм города. Но живой свет так прекрасен впереди. Хочу взять его, забрать с собой, но не уничтожить это сокровище. Хочу и должен идти вперёд к свету, но стою как вкопанный. Не дам им пройти сюда, через меня. Множество недовольных, угрожающих рычаний и возгласов демонов позади. Стою…

Тело молодого художника нашли в его комнате. Соседи сказали, что он был ещё одним наркоманом, умершим от передозировки. Когда его нашли, в его глазах ещё тускнел свет.

10. Перекрёсток

Заезжаю на ланч в один ресторанчик на углу таких-то улиц. Хочу гамбургер, и заказываю его с напитком. Много мест занято, но один диванчик у окна свободен, только за столиком с другой стороны сидит мужчина в костюме и читает газету.

— Можно? — обращаюсь к нему.

Он вздрагивает газетой:

— Да, конечно.

Сажусь и приступаю к трапезе. Нёбо щекотит зелень, по языку плавно проплывают помидорчики, пережёвываю говяжий фарш и всё время смотрю на газету в руках моего соседа. Наверное он уже поел. О чём он читает? Газета немного отклонена от его лица, и он ловит мой взгляд, кладёт газету на стол и говорит:

— Хотите почитать?

Отпил по соломинке из пластикового стакана и перед тем, как откусить ещё раз от моего гамбургера, отрывисто отвечаю: — Нет, нет, спасибо. Просто забыл купить газету. Интересные новости пишут?

— Да всё как обычно: про смерть.

Сам смотрю на него, глазами поддерживаю разговор, и он продолжает:

— Всё-таки ужасно опрометчиво умирают молодые люди. Сам работаю в морге, и недавно привезли двадцатидвухлетнего парня.

— От чего же он умер?

— Говорят, что от наркотиков. Но сам в это не верю, хотя… пока не известно.

— Да, жаль. Но знаете, они сами на это идут, то есть… имею ввиду, испытывают свои пределы. Вот читал недавно про то, как сейчас нанимают и тренируют беспризорников, создавая из них опытных и безжалостных убийц. Ими интересуются элитные военные подразделения, а также частные лица…

— Тоже слышал об этом. Они, в основном, сироты. Им некуда деваться.

— Может быть. Но то, что в молодости они не думают о смерти — это точно.

— Безрассудная молодость — она и наша с вами.

— Не спорю, главное, чтобы рождалось больше, чем умирало, — ухмыляюсь.

— Да уж, другие об этом позаботятся, — и мы немного засмеялись. — У вас есть дети?

— Да, мальчик, восемь, и девочка, десять. — Хочу показать ему их фотографии в моём бумажнике.

— Сам почему спрашиваю, меня тут затронуло самого, потому что у меня тоже… а да, красивые… просто выписываю один научный журнал об альтернативных вселенных. Там была интересная статья о том, что случается после смерти, или что параллельным жизням достаточно одного поступка для полного отличия. Забавные истории там пишут. Вот например, вы встретили не нынешнюю жену, а жену своего друга и стали маньяком…, — он смеётся, — или, вот ещё лучше пример: представьте, что вы приезжаете домой и находите, скажем, не вашего сына и дочь, а только дочь, и так окажется, что сына у вас вовсе никогда не было.

— Странно. Что же это будет по вашему?

— Что вы попадёте в параллельный мир и не заметите этого. Учёные говорят, что это как переход в другое сознание. Знаю, звучит замысловато, но меня поразила эта идея. Что если мы переходим из одного мира в другой, даже не замечая этого?

— Хм, интересно, правда… — доедаю гамбургер и смотрю на часы. Мне скоро нужно ехать.

— Простите, не спросил где вы работаете… Мне уже пора идти.

— Да ничего. Работаю в корпорации IASO. Может слышали?

— А да, это те, кто производит digital booklet?

— Они самые, — улыбаюсь.

— Кстати, меня зовут, — он называет своё имя, а ему говорю своё. Он встаёт и протягивает руку, и мы делимся крепким рукопожатием. — Ну что ж, было приятно с вами познакомиться.

— Да, спасибо за разговор. Может встретимся ещё.

— Да, сам захожу сюда на ланчбрейке. Тут делают отличные гамбургеры.

Мы смеёмся.

— Пожалуй, что да.

Он выходит. Несу поднос к другому столику и сбрасываю остатки в контейнер. В голове возникает вопрос:

«А что будет, когда все параллельные миры исчерпаны? Куда тогда попадут души?» Странное ощущение. Выхожу на людную улицу и сажусь в припаркованную красную машину.

Заезжаю за партнёром. Он меня ждёт у перекрёстка и садится в машину.

— Где остальные?

— Сейчас заедем.

— Давай, а то уже скоро.

— Да знаю, не подгоняй.

Встречаемся с остальными тремя партнёрами, и мы едем вместе.

Перекрёсток — зелёный свет переключается с красного. Газую… Краем глаза замечаю справа несущуюся на нас фуру или… Закрываю глаза при столкновении — вставленный чёрный кадр продливается — затем останавливаю машину у обочины, не понимая что случилось. Выхожу. Смотрю по сторонам на перекрёсток позади: машины едут, проезжают мимо. Сажусь вновь в свой старый чёрный пикап. Веду машину смело, чётко, показно, чувствую полностью все габариты.

В зеркале заднего вида появляются мои карие глаза: «А он ничего, симпатичный такой, тёмный, высокий, подтянутый, даже немного изящный».

Если бы она сидела рядом, то предложил бы ей с просящими глазами и улыбкой:

— Хочешь ротиком поработать, детка?

— Ты что, не сейчас, — она бы сказала с удивлением. Но в ней бы также читалось любопытство, которое всегда проглядывается, когда сталкиваешься с чем-то новым.

— Да ладно, тебе ведь хочется.

Она наклоняется ко мне. «…Do it baby, do it baby…». Одну руку убираю с руля и кладу на её мягкие, чёрные распущенные волосы. От её ведьминой ласки давлю на педаль газа и мы ускоряемся. «…Dig through the ditches and burn through the witches and slam in the back of my…» Она меня ненавидит, да? Говорит: умри подонок, умри, умри, хоть бы ты умер. Но с тобой никогда не смогу умереть. И по радио, под аккомпанемент электронной музыки и под жёсткую ритмику баса, грубым эхом продолжает вторить: «I can never die…»

11.1. Розовый ларчик

Распущенные тёмно-русые волосы. Такие мягкие, длинные. Она лежит на сухом полу. Её кожа подтянутая, упругая, румяная на щёках, как у красавицы славянки, но в общем, она блестит здоровой белизной; она такая гладкая, и в то же время нежная и приятная на ощупь, податливая на ласки. Мягкость и насыщенная красочность её полных губ — верх всякого блаженства! Стройная шейка поддерживает овал её лица. Редкие родинки на её шее и лице придают ей привлекательность и сексуальность. Женственность округлой формы и насыщенный, мягкий цвет — всё это даёт ей её кожа. Мужчина касается, гладит её лицо и волосы и шепчет:

— Восхитительно, замечательно. Как увидел тебя такою прелестною, так моё сердце зашлось от влечения к тебе и до сих пор не отпускает. И эта память моя драгоценность, ибо в ней ты всегда останешся красивой для меня.

Он любуется ею, водит руками по её коже, его глаза и всё его осязание и обоняние, как цветком, увлечены лежащей на полу полуголой девушкой. Через некоторое время он снова продолжает свои рассуждения вслух:

— Верю, что можно сломить холодный нрав бесчувственной женщины нежностью ласк, вниманием, заботой, и тогда растает её железный нрав, и убедится мужчина, что это было всего лишь игрой; она всегда ждала его и желала, хоть словесно отвергала. Полностью открытые друг другу, интимные, без каких-либо между нами проблем, сам для тебя и ты для меня, а если ты похолодеешь и не будешь отвечать взаимностью на мою теплоту и ласки, тогда могу стать перед тобою на колени и попросить, чтобы мы вместе разрешили то, что отделяет тебя от меня… Однако, также верю, что к мужественным следует относиться нежнее, а к таким женственным — жёстче. Из женщины, как из глины, можно сделать что угодно и побыть с ней на волне. Пока она любит, она будет податливой. Главное действовать, стремиться и захотеть, чтобы сердце разбежалось с тобою, а не с пустотой. Нам дан момент, чтобы схватить и отобрать для себя этот лакомый кусочек, оторвать её ото всех, кто был с ней, чтобы теперь она была с тобой.

Вдруг она открывает испуганные глаза. Страх перед неизвестным, перед смертью, придаёт ей такую ясную отрешённость от вещественного мира, такую сказочную потерянность вне времени, что она ещё больше привлекает. Но не буду её убивать. Её целую. Она кричит, отталкивает меня. Развязываю одну её руку и кладу себе на уже довольно набухший, большой чёрный…

— Сожми, детка, сожми его крепко, не бойся, и почувствуй эту пульсирующую силу.

Он жаждет войти в её влажную розовую киску. И он войдёт. Он обязательно войдёт, но так медленно, чтобы ей не было больно, а было только приятно. Это ведь для неё тоже. Да, для тебя.

— Человек владеет природой, а ты — женщина — такое же естественное явление или часть, которая соединяет меня — мужчину — с природой. Это значит, отчего же мы вами так же не должны силою владеть? Ты ведь хочешь, чтобы в твой мир вошли, слились с тобой, стали частью тебя? Чтобы превышающие твои чужие силы были переданы-отданы только тебе единственной? Это сладострастное наслаждение, прелестное ощущение соития. Ты будешь вдвойне, нет втройне сильнее, потому что сам теперь являюсь твоим и умножаю твои силы.

Она смотрела на него, как на помешанного.

— Мои силы хочу отдать тебе, хочешь или нуждаешься ты в них или нет. Но конечно ты хочешь. И тебе они нужны. Отдаю себя тебе полностью, в твои руки, а ты питаешь меня своей красотой, как будто кормишь молоком и мёдом, — живее и с большим воодушевлением, как будто с мольбой, продолжал говорить он:

— Только ты одна для меня. Только тебя и больше никого. Хочу тебя всю изучить, взглянуть внутрь тебя, увидеть твою…

Он представил себя на её месте, как если бы он был ею:

Моё наслаждение не имеет границ, его не описать — сама на седьмом небе; внутрь, в сокровенный, розовенький, бархатный ларчик мой, врывается сладкое пламя, мои губки скользят по нему, а шейка нежно целуется с его головкой; так приятно и тесно внутри, давление, скользящее там — всё внутри меня; он наполняет меня собою, своей любовью с бушующей, страстной кровью; вся нахожусь в его стремительных, пылких объятиях, двигаюсь в ритм, ловлю резонанс; как он сосёт мои груди и водит язычком вокруг сосков!; пусть он наполнит меня своей силой, такой тёплой, пусть оставит часть себя во мне. Ааа-х.

Она визжит от боли и страха. Пока в ней, целую её, ласкаю, не могу от неё оторваться. Есть только одна она в этом мире. Только она и больше никого.

В подвале у меня были для этого знаменательного случая приготовлены прутья. Он ими стебанул и оставил росчерки крови на нежнейшей, беззащитной её задней плоти, дабы узнать есть ли разница между стенанием от боли или услады, и убедившись, что все эти эмоции одинаково отражены на лице, продолжил свои сладострастные отвратительно-извращённые издевательства. Она рыдала от приятной боли. Бороться ей было бесполезно.

Негр закрывает её в подвале. Идёт в магазин за продуктами. Кормит её хорошо, когда она ест. Покупает только органические продукты. Калорийные и вкусные. Она не должна быть такой упрямой девочкой. Ей нужно восстанавливать энергию, а то она так сильно переживает и быстро похудеет — у неё много стресса. Это плохо для её здоровья. Говорю ей об этом, но она в начале не слушает меня, но потом, в связи с тем, как бережно к ней отношусь — привыкает. Ухаживаю за ней, за её кожей, и часто купаю. Она должна быть чистой. Покупаю разные дорогие платья, модные наряды, какие мне советуют в магазине.

Так продолжается несколько недель. Она уже совсем привыкла. Не вспоминает родных и друзей. Мужчина успокаивает её, говорит что никто здесь её не найдёт в лесной глуши, и никто не обидит. Она его так манила и удовлетворяла. Трахает её ежедневно и каждую ночь. Она связанная и подвешанная стонет — ей должно быть нравится. Она грязная девчонка. В ванной комнате хорошенько её намываю, намыливаю её шею, плечи, груди… руками вожу по её прелестям, обмываю её. Она прекрасна голая. Ароматным шампунем намыливаю её длинные волосы и одновременно скольжу в ней.

Принёс матрас к ней в подвал. Бормотал себе под нос:

— А то что же, по-твоему, заниматься любовью на холодном полу? Да нет же, пол не холодный, а сухой…

Она обещает быть хорошей девочкой и просит, чтобы она спала в спальне. Она себя хорошо ведёт, не плачет, не кусается или кидается на меня, как в начале, не пробует меня вдарить ногами. Она даже призналась мне в любви. От чего же не позволить ей жить наверху, со мной? Но подготовился, чтобы она не сбежала. Замок на входной двери установил, чтобы он работал только снаружи, и окна все крепко забиты. Может её приковать цепью к кровате? Но тогда как же она будет ходить в уборную? Тем более, что же, она животное что ли? Конечно нет, она — прелестный ангел, цветок, которого поймал себе в «лукошко». Может наставить ловушки, которые бы её захватили, при случае, если она захочет убежать? Да нет, это глупо, как в фильмах. Прощаюсь с ней поцелуем. Обещаю скоро вернуться, чтобы она не предпринимала никаких глупостей. Она говорит, что это глупости говорю сам. Что она меня любит и не может жить без меня, что осознала каким необыкновенным и добрым человеком оказался. Закрываю дверь на ключ и еду купить ей что-нибудь. Она просила винограда, но ещё куплю ей сладеньких булочек и кефира. Мысли и сердце наполнены ею. Неужели она меня любит? Было такое, что в насильника влюблялась его жертва.

— Милая, где ты? — он дома. Она за дверью с ножом замахивается на его шею, но он отражает удар, и она пыряет его несколько раз в бок и грудь. Он выхватывает нож, но падает на пол уже на кухне. Она пинает его. Глубоко в груди боль. Её волосы через плечо. Больно, очень больно. Моя кровь растекается по полу. Чувствую, как будто отдал, убил часть себя, но нашёл откровение в образе передо мной, познал её секрет. В образе прекрасного света, облачённого волнистой тьмой. Она напоминает мне вселенную. Моя девочка. Всё равно тебя люблю. Не доживу, не…

11.2. Посвящение

В его кабинете, под столом, лежало в пакете старое и потрёпанное письмо, которое было посвящено: «Красивым и умным русским девушкам по вызову, тем, кто болеет душой».

Я знаю, что у тебя на душе. Я понял это сам, своим умом. Тебе не хватает замечательного друга, который бы смог тебя понять и истинно любить, а не просто использовать. Я хочу быть этим другом. Прошу, поверь мне. Я тоже не такой, как все, и можно ещё поспорить у кого грязней душа. Я позвоню тебе завтра. Пожалуйста, ответь мне. Мы сможем встретиться, и со мной ты сможешь всё забыть или всё обсудить. Не рви со мной связи. Я могу тебе помочь и послужить выходом из твоего положения в сложившейся ситуации. Тебе спокойной ночи, но сам я не смогу уснуть. Я хочу написать о тебе.

«Отстань от меня, пожалуйста», — сказала ты.

Я страдаю и буду страдать, и я теперь не могу от тебя отстать. Я никогда не смогу забыть тебя и о тебе, обо всём, что ты мне говорила, и о твоей жизни. Дорогая моя, ты прекрасна и остаёшься прекрасной, но я никому, никогда не раскрою твоего секрета. Не важно, что думают или говорят про тебя другие, лучше этого не повторять здесь, но ты на самом деле прекрасна. Ты даже можешь в это не верить, но в это верю я и буду всегда верить. Верь мне, как я верю в тебя.

Я думал, что сойду с ума. За последние два дня, моя жизнь изменилась дважды. Такого не было со мной никогда. Я хочу быть с тобой откровенным, и позволь мне раскрыть тебе свою душу. Я говорил правду, когда сказал, что хочу быть как святые и у меня не будет секса. Мне двадцать семь лет. У меня никогда не было девушки, потому что меня мучил комплекс неполноценности из-за размера моего члена и его кривизны. Когда я был маленький, моя мать спросила у врача, почему у меня маленькая писюлька.

— Мамаша, вырастет, — ответил ей строго врач.

Они об этом смеялись. Но он не вырос большим. Однако я избавился от этого комплекса, переспав с моей подругой. Это был первый и последний незавершённый половой акт в моей жизни. Но ты первая смогла возбудить и вызвать во мне желание, жажду и влечение своей аурой. Такого не делала ещё ни одна девушка. У меня поэтому и никогда не было девушки. Во всём виновата похоть.

Как и любой другой самец-мужчина, мне захотелось открыть для себя новое, неиспробованное ощущение, а точнее — анального секса с тобой. Медленного, нежного, с маленьким членом. Даже комнатку недавно отремонтировали, и там есть зеркала. Всё подходит для этого. Я купил специальный, обезболивающий лубрикант и презервативы (этот символ и признак похоти я спрятал в потайном месте под столом, где я раньше прятал непристойные вещи, но это рекорд), и у меня всё шло по плану в голове, но ты не хотела со мной встречаться и не отвечала на звонки. Я не мог ничего понять, и ты бы мне никогда не сказала. Но через два дня, я понял всё случайно, лёжа на кровати, пытаясь заснуть, но на самом деле ещё пытался выплакать все скопившиеся, горькие слёзы о своей судьбе. Я хотел исчезнуть из мира. Я думал, что не способен любить, а те, кто мне нравятся, не отвечают взаимностью. Я хотел попробовать наркотики. Я хотел прыгнуть с парашютом. Я хотел снять проститутку и даже нашёл телефонный номер одной красотки и позвонил ей, но она не ответила. Но вдруг меня осенило мыслью, и в этот же миг взорвалась бутылка того красного, итальянского шампанского, о котором я тебе говорил и которое я долго берёг, если помнишь. С него всё и началось, и ты меня испугалась. Я предложил в первый же день попробовать его у тебя. Стоило ли это вообще делать? Но ведь у меня оставалось лишь пять дней в этой стране! Ох, как много я хочу подробно рассказать о себе именно тебе, потому что, как я считаю теперь, только ты меня поймёшь. Только ты и больше никто. Но ты никогда не узнаешь и не захочешь это прочесть.

И ещё та, которая никогда не покажет мне свои карие-зелёные глаза, не хотела, чтобы я был её парнем. Почему? Она мне никогда на это не ответит. Но я догадываюсь: она как вечный ребёнок — ей только место в монастыре. Я чувствовал, как она противилась моим слабым ласкам, когда я тянулся к её волнистому каре, и ей не нравилось, что я дарил ей подарки, и как она обижалась на меня, что я хотел видеться с нею просто так, и она не отвечала на мои объятия взаимностью. Свою мистическую суть она мне пусть не раскроет. Со мной спонтанно она не станет быть.

Так все мы неразлучны и разлучны.

Какой же я глупец. Я всё равно никогда не обменяю «чёрный океан», в котором скольжу и в который окунаюсь, ни на кого из вас…

Я начал мастурбировать с трёх лет, с тех пор, как у меня был перекрут яичка. Картинками голых женщин начал увлекаться с пяти. Это меня убивало, отстраняя от людей и создавая прочный и непоколебимый фундамент для одиночества. На почве мастурбации, я ослеп к любви. Я был неспособен истинно влюбляться и желать близости с девушками. Но я всегда держал какую-нибудь из них в своём сердце. Потом я переехал в чужую страну в пятнадцать лет, но мне по-прежнему нравились только русские девушки. Я настроил себя на одиночество на всю жизнь. И вдруг, я встретил тебя, узнал больше о тебе, и в конце концов, сам открыл твою тайну. Всё сошлось: и информационная оболочка о всей твоей жизни, которую ты мне так откровенно поведала — по сути, чужому человеку, быть может под синдромом попутчика; и сердце твоей тайны в центре твоего универсума. Зачем ты смеялась над моими шутками и дала визитную карточку со своим телефоном, если с того момента встречи, ты, наверное, не ожидала меня больше увидеть? Твоя тайна мучает тебя, я знаю. Так сильно мучает, что ты спрятала её внутрь, глубоко-глубоко от посторонних глаз. Но именно от этого ты продолжаешь страдать, чувствуя в груди острую, неотрывную и холодную тяжесть, маленькую, словно точечный камушек, — там, где чувствительное сердце. Ты пытаешься скрыться от этого чувства в чём угодно — в фильмах, книгах и даже творчестве. И так у тебя образовался талант. Ты создала прелесть, убегая. Убегая от невзгод жизни, от несчастного случая в твоей семье, но в первую очередь, от себя самой. У тебя многое накипело на душе.

Ты не задумываешься об «этом» специально, потому что это твоя работа, и для этого ты сменила свою фамилию. Ты живёшь одним днём, но часто думаешь как бы уехать из этого города и начать жизнь сначала. Твоя работа позволяет тебе свободно заниматься любимым делом. И что ты не предупреждала меня, когда приехала, и что тебе нужно, чтобы платили каждый день, и что ты не хотела говорить где ты работаешь, и что ты не хотела показываться в своём «рабочем» наряде, и по многим другим причинам, которых всех здесь уже не перечислить. Всё началось с матери, у которой дети от разных мужчин. Ты хочешь быть в спокойной атмосфере, когда тебе не напоминают о себе. Ты считаешь, что тебе лучше быть одной. Ты мне говорила, что у тебя тяжёлая жизнь, через которую нужно проходить любыми способами и оставаться сильной. И ты сильная. Очень сильная. Ты не позволяешь своей любви полностью вырваться навстречу понравившемуся молодому человеку, чтобы не было конфликта с твоей работой. Ради быстрой, лёгкой, скоротечно зарабатываемой прибыли, ты готова пожертвовать всем, даже своим счастьем, даже своим сердцем, переполненным прекрасной любовью.

Да, кроме того, что ты красива, ты ещё и умница, и у тебя талант. У тебя прекрасные работы, с хорошим вкусом. Ах, как бы я хотел, чтобы ты проиллюстрировала Книгу! Но я понимаю, что это несбыточная мечта. Я понимаю, что пока недостаточно богат, но через два года я получу образование и смогу найти достойную работу, а из тебя выйдет прекрасный дизайнер. Ты будешь у меня на уме, хоть об этом никто не узнает. Позволь мне писать тебе, прошу — пожалуйста. И знай, я останусь одиноким в бескрайней сети, думая о тебе.

Ты думаешь, что мне лучше забыть о тебе, хоть я тебе нравлюсь, и ты знаешь, что мне подойдёт лучше любая другая красавица и я смогу сделать её счастливой. Но я думаю иначе. Ту, другую, сможет полюбить и сделать счастливой любой мужчина, а тебя могу полюбить лишь я. И этим я сделаю тебя счастливой. У нас не будет детей, но наши работы будут жить вечно. Я буду счастлив, потому что смогу открыть всю свою душу тебе, только тебе, только тебе, только тебе…

Смейтесь, смейтесь на меня, смейтесь надо мной. А какая моя любимая: левая, ха, или правая, ха-ха, а на самом деле любая, ха-ха-ха-ха. Мы, по сути, одинаковые. Я издевался над своим телом, а ты позволяла другим использовать твоё. Ты можешь сказать, что моя любовь к тебе — это лишь временная, несерьёзная влюблённость. Что ж, может и так, но это не запрещает нам фантазировать и мечтать о будущем, которого у нас пока нет. Будущем, которое может быть будет, а может и вовсе никогда не станет реальностью. Но я вечно останусь тебе признательным за то, что ты помогла мне понять самого себя и других.

В одних случаях, мы заслоняемся Всевышним, чтобы Он помог нам осилить всю боль и очиститься, так как посещение церкви с исповедованием — это искупление грехов. В других — Его отсутствием, чтобы не донимал нас своей чистотой, не напоминал нам о том, кто мы есть. Но, из этих двух, атеисты честнее, так как они не обманываются светом.

Прости, что я обзывал тебя плохими словами за твоей спиной, когда я тебя не видел и тебя мне так не хватало, потому что не понимал тебя, а понял слишком поздно и слишком рано для себя, потому что это страшная тайна, и её тьма затемняет сейчас эту Книгу, ту фантазию, которая стремится к ужасному открытию, так и не достигая его. Я сходил с ума от того, что не мог понять тебя. Теперь я говорю себе: «Нет, она не вертехвостка, не тварь, не падла, не сволочь. Она — прелесть и сокровище. Прекрасный мир, замечательный мир — обзываем тех, кого не знаем. Ты не знаешь, что у неё на душе, ты не знаешь, что у неё на душе, ты не знаешь, что у неё на душе… Что у неё может быть на сердце?»

Существует великая тьма в их сердцах и много страданий. Есть многое, чего мы не понимаем и не должны понять, но здесь свет приоткроет всё. Поможет ли эта тёмная тропа найти истину? Не даром я сходил с ума в этой стране. Остановись, ОСТАНОВИСЬ, пока можешь. Он говорит мне: «В моих словах истина, независимо от того, знаю ли я это или нет. Продолжай…»

Прожитое наиболее тяжко в момент его откровения, а мы играем в ролях слуг истины, но не всегда по правилам. Не задаёмся вопросом, успешно ли я пройду свою жизнь в этот раз, познаю ли я себя и других полностью, чтобы в вечности понять насколько все наши нажитые проблемы были мелочными и ничтожными. Есть сказание: «красивая жена для чужих мужиков». Другое: «с красивого лица воды не пить». Почему, почему, почему так бывает, что умные, красивые, соблазнительные девушки бывают прелестницами? Ох, весь цвет страны уходит в похоть, а от уродов рождаются уроды.

В один миг я пережил то, что люди переживают за несколько жизней, пока шёл из дома встречать в лесу рассвет. Я знал, что меня звали. Я не спал, а шёл встречать рассвет нового, призрачного дня. Всё, что за год накопилось, должно вырваться. Если есть цель и тьма ведёт меня, то мне не страшно. Земля, лес, трава намного темнее неба. Я замерзал и накрылся пледом. В пять часов двадцать пять минут утра встречаю рассвет в лесу. Жаворонки щебечут утреннюю песнь солнцу. И где тьма? Разогнана, потому что она сама этого захотела. Ей надоело быть тьмой.

Если я вас встретил, значит я не лучше вас, а хуже. Я какой-то неправильный из-за того, что не умею любить? По общественным меркам — может быть. В разуме снов ничего этого нет. Похоть — вот что блистало в её глазах, тогда, в машине. Она говорила, что ей нравится жёсткий секс и что, по восточным элементам её внешности, её называют «экзотикой».

Что же мне с собой делать, если похоть влечёт меня, но я ненавижу её за это до слёз? Всю ночь приходили приступы заплакать, но я так и не смог. У меня нет абсолютно никакого соединения абсолютно ни с кем. Я холоден, и я плохой друг. Зачем мне нужен этот человек? По той же самой причине, по которой мне не нужен кто-либо другой. Но я не нужен этому человеку. Любое мучение никогда не сравнится с тем, что я переживаю в душе. Любое мучение, было бы это четвертование, каторга, сожжение, распятие или повешение за ребро, я бы принял с превеликим удовольствием, зная, что оно только затмит мои исконные страдания. Все, кого я любил, были девушками по вызову, и поэтому они не отвечали мне взаимностью и не хотели со мной встречаться. И я думал не зря, что я ничтожество. Я трясся и уже не мог сдерживать нервы, и я заплакал — появились первые слёзы ровно в семь утра. И они не заканчивались и не заканчиваются по сей день. Я чувствую себя гнилым. Мне толкуют старшие, чтобы я не забивал себе голову, так как мне ещё нужно учиться, а то я сойду с ума. А я хочу умереть. Зачем так жить, если не для чего и нечем?

Что думают о тебе другие? Что ты больше не человек, что тебя не хочет даже сам сутенёр, так как ты мусорное ведро, как вон то, что подле скамьи, — грязное, обтрескавшееся, серо-бурое. Или та, что не обращала на меня внимания с пятого класса. Как же она потом резко изменилась, из прекрасного светлого ангела превратившись в ужасного чёрного ворона! А сама говорила, что не изменилась, но и так она мне нравилась. И для мальчиков водка, как для девочек секс. Пилотки, пилотки… Всё, что я сейчас вижу, — это широкие, разорванные, попользованные и выброшенные, грязные пилотки.

Я дёргаюсь. У меня судорожно трясётся голова и руки. У меня нервные припадки. Моё болезненное сердце жестоко и лихорадочно бьётся и метается, будто отбиваясь от стенок грудной клетки. Как ты думаешь, когда я умру? Случится ли это скорее, если останусь в лесу…

12. Разум снов

Разум снов изливается красками, выступающими в вечно незаконченной картине жизни: зелёный — цвет любви, жёлтый — ревности, фиолетовый — наслаждения, чёрный — боли, серый — потери, белый — свободы, а синий — цвет блаженства. Любить — значит поддаваться человеку. Для гордых это единственно верная ошибка в их жизни, и они будут счастливы, что её совершили.

12.1

Мы стоим, сплетясь как древа, в этой густой зелени, которая тускнеет, покрываясь осколками нашей реальности. Мы как будто движемся внутри друг друга в тишине момента. Мы окружены ореолом слабого, ровного сияния. Свет защищает нас и делает неприступными в лесной чащобе. Её нежное зелёное платье обволакивает её гибкий, стройный стан, который никак не могу достаточно обнять, чтобы полностью ощутить его.

— Как ты можешь меня так сильно любить? — спросила она своего спутника.

— Больше, чем люблю, — тебя обожаю. Твой свет питает меня, как и всё твоё естество. Твоё тело терзает меня своей прелестью. Ты как сон, но ты есть на самом деле.

Дышу воздухом, который сжимают её губы, дышу ею, живу в её голубых глазах. Целую сначала её лоб, потом левый глаз, когда она его закрывает, и правый; целую её левую и правую щёчку, и наконец тянусь к её тёплым, нежным губам. И в это время свет, исходящий от неё, колеблется, то ярко вспыхивает, то так же резко угасает.

Дикий лес вокруг нас увядает, завистливо злясь на нашу человеческую любовь. Он ненавидит эту пару человеческих гостей, забредших глубоко в его предел, и ждёт свою спутницу ночь.

Мы светимся, а тени вокруг нас сгущаются. Часы длятся минутами, а минуты секундами. Наш свет пропадает. Тёплое дыхание на губах, приближающихся друг к другу. Корни сплетаются у ног в тот момент, когда наши слабости преобладают. Её губы у моих губ… её рука соскальзывает с моей шеи, когда вдруг падаю в клетку из острых сучьев. Она ранит себя иголками моей тюрьмы, но не может спасти меня. Прошу её привести помощь.

Она просит помощи у заходящего солнца, а то только улыбается. Она бежит за помощью и теряется в глуши. Там она встречает оленёнка с пугливыми, красивыми глазками самой невинности и идёт за ним. Но глубоко внутрь леса зашли они, а сам дитя испугался и убежал. Вокруг собирается темнота, а в ней оживают мерзкие твари, тёмные дети от скрещивания леса и ночи. Она бежит, надеясь выбраться из леса к людям, но острые ветви и шипы не позволяют ей свободы действия. Они царапают, изнуряют её болью отчаяния и неодолимым страхом. Она падает, и её захватывают ветки. По ней ползуют шевелящиеся, скользкие и противные насекомые, гусеницы и сороконожки.

Светлый, жёлтый силуэт образа солнца спускается ко мне, и дети леса уступают ему, съеживаясь перед её чистыми ступнями. Способная спасать пришла забрать мою любовь. Она прекрасна, и она мне сладко молвит:

— Будешь моим кавалером и познаешь горнее счастье.

Сам молчу, но смотрю ей в огненные глаза.

— Так что скажешь, любимый?

Но не поддаюсь её ласкам и призыву.

— Люблю другую…

Она уходит без моей любви, но говорит ревниво напоследок:

— Ты единственный, кто не ответил мне вниманием и зря. Теперь твоя любовь глубоко заблудилась в лесу, и ты её больше не увидишь.

Прошу леса, чтобы он взял меня вместо моей любимой.

— Ты выбился из сил, а она свежа и будет моей вечно. Её платье рвётся, и она кровоточит, но не отпущу её, — слышится лес, как сухие, ломающиеся ветки.

Всё бледнеет, и покрывается тёмными пятнами моё сердце. Время всего мира болезненно растягивается перед моими глазами. Секунды становятся часами, минуты годами… Издаю стоны. Моё сердце выбивается из сил, и моё тело трясётся. Кто даёт мне жизнь? Кто забирает её?

12.2

— Проснись, любимый, проснись! — она толкает меня в постели. — У тебя кошмар.

Её глаза, как море после бури, когда в небе ещё не рассеялись тучи. Она нервно кусает ногти. Беру её за руки и целую их. Огонёк любви сверкает в её глазах. Она знает, что нашла того, без кого не может быть. Она чувствует себя в безопасности с ним. Этот мужчина проживёт с ней жизнь, обнимая, защищая, оберегая и поддерживая её всегда и во всём.

Наша комната окрашена фиолетовыми тонами. Помню, когда она пришла с работы и не знала, что сделал с нашей спальней. Весь день ушёл на окраску стен и потолка, покупку фиалковых штор, светло фиолетовых простыней и подушек. Ждал её в фиалковой футболке в нашей новой спальне с таким же цветом всего вокруг. Это её любимый цвет. Это цвет восхождения. Хотел создать для неё мир необыкновенной красоты. Она была так удивлена, так смеялась, была такой прекрасной. Целовал её, и мои руки скользили по её грудям и сжимали её упругую талию, прижимая её к себе. Снял её кофточку, а затем джинсы. Раздел её, целуя нежные губы, обнимая. Она была в одних белых носочках. Наши губы горели словно в жаре, но язычок их изредка остужал.

Окутал её в ткань, с букетом свежих цветов вшитых внутрь так, чтобы благоухающие бутоны высовывали свои разноцветные макушки вокруг горловины и обволакивали мою любовь. Связал её, чтобы она не могла свободно шевелить руками. Уложил её на кровать. Она чувствовала аромат цветов вокруг и одурманивание начатого сладострастия, когда раздвинул её стройные ноги, водил языком по её бёдрам, слабо дул на её губки и легонько целовал их. Приподнимался вместе с ней, зажав голову между её бёдрами. Затем немного распустил ткань, медленно прильнул к моей любимой и обматал нас вместе, чтобы она могла только держаться за меня, и так мы долго перекатывались, то сам на ней, то она сверху, всегда напротив друг друга…

Сегодня у нас выходной, и мы собираемся пойти в город. Мы играемся в ванной комнате. Мы привыкли видеть и чувствовать друг друга без одежды и так чувствуем себя открыто, заботливо и не стесняясь. Мы бреем друг друга. Она намазывает меня кремом для бритья и смеётся — ей нравится, когда у меня лицо искрится в белой пене, словно покрыто брильянтами. Аккуратно брею её киску. Мы принимаем вместе душ. Сливаюсь с ней. Окружность её тела, её незабываемый запах, страстный стон и вкус податливой, гладкой кожи…

Пока она угощала наших питомцев, приготовил свежую клубнику, которую до этого собирал для неё. — Ты мой клубничный пирожок, — она говорит мне. Помню, как мы целовались и чувствовал вкус клубники на её языке, как водил холодной клубникой по её обнажённому телу, как холодная дорожка тянулась между грудей и по её соскам, по животу и вокруг пупочка, между бёдер и целиком погрузилась в вульву… достал клубнику языком и откусил внутри неё. Но на этом не остановился и прошептал ей на ушко:

— Хочу пить, но жаждую только твоей влаги. Позволь мне насытить мою жажду тобою, напиться из твоего фонтана, пригубить и испить весь бокал свежих соков, терпкого, светлого вина твоей прекрасной киски. Пальцами левой руки разведу твои губки и приятно буду раздражать между ними, а средним и безымянным правой буду изнутри массажировать тебя. И когда ты подаришь свою долгожданную струю, буду сосать, высасывать её из тебя, водить моим ртом, губами, язычком вокруг и по твоей киске в твоём же соку, не отпуская твоих прелестей. Не отпущу, слышишь? Как бы ты не трепыхалась и не стонала, тебя ни за что больше не отпущу…

Мы выходим из дома на берег синего океана.

— Любимый, ты закрыл дверь? — недоумённо спросила она.

— Да, всегда её закрываю, — ответил. Небосклон болезненно темнеет.

Мы ужинаем в французском ресторане и пьём красное вино. Вечером мы веселимся на пирсе. Прохожие делят нашу радость, останавливая на нас добрые взгляды с улыбками. Они не могут понять нашу непостоянность. Мы порхаем вместе, останавливаемся в покое, танцуем на пляже у самой воды, чувствуя мелкие брызги разбивающихся о берег волн и целуемся под закатом.

Дома мы находим дверь открытой. Иду к телефону, а она идёт через холл покормить собачек на заднем дворе. Мужчина в чёрной куртке с пистолетом в руке останавливает нас.

— Телефон отключен, — говорит он со злобой. — Ну как вы тут без меня, сладкая парочка?

Стал между ним и нею и принял спокойную позицию.

— Мы можем разрешить это мирным путем? — спрашиваю его.

— Ты… да как ты плевал на меня и не принял на работу в свою чёртову компанию… так же и плевал на тебя. — Он обратился к ней: — А ты, большая «зи», совсем забыла про нас вместе, да? Как ты дала мне ключи, и как…

— Хватит, прошу тебя, — отозвалась она. Её голос дрожал, когда она глянула на меня и подумал, что у неё накатываются слёзы. — Прости меня любимый, люблю тебя и не хочу прошлое…

— Прошлое, когда мы трахались, и тебе нравилось, и ты ненавидела навязчивую любовь своего мужа, его чрезмерное обожание, которое давило на тебя, не давая покоя и свободы. Тебе было…

— Молчи, не хочу это помнить, — она кричала. — Любимый, разве ты не видишь? — он пытается рассорить нас… Любииииимый… — она не сдерживает слезы.

— Ты мне даже сказала, что любишь своих щенков больше, чем…

— Заткнись! ЗАТКНИСЬ! — кричала она сквозь рыдания.

— Ты любила МЕНЯ! — кричит мужчина.

— НЕТ! — она ему в ответ.

Мои руки трясутся. Пытаюсь сдержаться:

— Верю тебе. Оставим наши обиды в прошлом и забудем о них.

— Что-о-о? Ты думаешь, что такой идеальный и безобидный? Ну, уж нет. Тебе наплевать на мир, ты думаешь только о себе, — ухмыляется он и направляет на меня пистолет. Грохот выстрела… держусь за грудь и смотрю вниз. Не чувствую конечностей, нет силы в ногах… паркетный пол поднимается на меня, закрываю глаза, слышу ещё один выстрел и теряю сознание…

12.3

Скорая везёт меня… В больнице, вижу медсестру.

— А где… она? — спрашиваю у неё.

— Сейчас придёт доктор и всё вам скажет, — говорит она и выходит из комнаты.

Полоски света растянулись по потолку от жалюзи на большом окне, в которое хотел глянуть, но оно было выше уровня глаз. Хотел приподняться, чтобы встать и стоять спиной к миру, глядя через это окно. Её образ был где-то рядом. Чувствовал её здесь, со мной у этого окна. На улице лают собаки, и бьёт колокол. Там идёт толпа людей в процессии…

— Дышите, пожалуйста, у вас тяжелое ранение. Мы спасли вас, но… у вашей жены была… смертельная рана. Пожалуйста, сделайте глубокий вдох и… — Чистая белая форма на докторе не облегчает его слов. Не мог говорить и не мог плакать, сдерживал слёзы, но кровь внутри меня лилась и лилась, и темнота схватила меня за узды. Чёрные слёзы пролились во мне, и их соль смешалась с кровью…

Белое менялось на чёрное, голоса с тишиной, плач со смехом, церемонии с пустотой… Не знаю, сколько прошло времени, но комната передо мной опустела. Жалюзи убрано, окно приоткрыто, но от солнца нет тепла. На потолке зайчик от кольца на руке. Вожу пальцем по кольцу и опускаю палец по линии жизни.

Это всё сон, страшный сон. Что есть ревность и как её побороть? В каждом человеке лишь часть от общего, каждая женщина лишь часть вселенской женственности, которая разлилась по всем женщинам, открыв каждой по несколько секретам из множества. Так вот, секс — это саморазвивающееся занятие, которое должно всегда эволюционировать творчески, всегда подпитываться общей валютой вселенной — любовью. Если между партнёрами отношения становятся скучными, но по-прежнему остаётся любовь, это следствие застоя любви в данной изолированной системе. Из чувства неполноценности исходит недоверие, а из недоверия — ревность. Но если человек сильный, то с ним хочется жить вместе. Слишком много любви к одному человеку вёдет к концентрации ненависти, так как любовь становится темнотой, она расходится от давления во все стороны. Открытость к любви в полиаморных отношениях, построенных на силе, согласии и доверии, подобно путушествию, которое приведёт обратно домой. Такой путешественник, поддавшийся соблазну, любви и нежным ласкам любовницы, вернётся домой, обогащённый новым опытом, откроет в себе и для своей спутницы что-нибудь новое и станет ещё прекрасней, за счёт переполнявшей его любви, и этим усилит энергию обоюдного влечения. И так же для женщин…

… Она могла бы любить другого, но сам бы мог убить даже её блаженного, психически больного, неразумного брата, чтобы доказать мою любовь. Истинную любовь, а не то, что мы видем вокруг — измены, из-за которых рушатся семьи, рвутся сердца и гибнут жизни. Пусть её брат будет козлом отпущения — он не будет сопротивляться. По её глазам вижу, что она шутит, но сам могу принять её предложение серьёзно…

… Вдруг в мысли врывается картина, словно ветер в настеж открытое окно. В нашей спальной комнате, на фиолетовой кровати, моя любовь изменяет мне с ним, этим, в чёрном. Неслышно вхожу сам. Что бы сделал тогда? Убил бы его? Нет, так нельзя. Она меня замечает первой и останавливается, как будто замерзает с удивлённым, таким прекрасным лицом. У неё уже вырывается крик, но ещё до того, как он из неё выходит, словно в замедленном времени, говорю: — Не останавливайся, если тебе хорошо, милая.

В спешке раздеваюсь и начинаю ласкать её, присоединяюсь к ним.

Сколько хотел бы сделать для твоего наслаждения! Только будь с нами. Дай нам двоим вдоволь натерзать, растеребить твои прелести ласками, продлить страстную эйфорию любви до невозможности глубоко. Кричи, кричи от сладости, милая. Твой отзвук слышен в наших сердцах. Только не будь скорой, милая, а мы то тебя доведём, доведём, «ласточка», но оборвём и не дадим. Всю тебя прелестную расцелуем, язычками длинненькими ублажим, жар твой лютый охладим, чтоб запылал он снова в иной раз.

Помню, как играл наш животный магнетизм, как любил слушать музыку её тела, легонько касаясь и быстро нажимая на все её клавиши; держал ладонями её лицо, поглаживая и затем сжимая ушки, смаковал её мочкой; целовал её шею и еле заметно проводил по ней языком; обходил сзади и погружался в её длинные, тёмные, мягкие волосы, которые переливались и завораживали меня, и окунался в мир её запахов; любил тешиться её нежными, маленькими грудями и твёрдыми, игривыми сосочками; целовал её прелестные коленочки и пухленькие, такие мягкие и изнеженные, роскошные бёдра; когда был внутри неё, чувствовал прекрасный рай, весь её трепет, всю влагу, мягкость, нежность и тепло, что невозможно было остановиться крутиться, вращаться, тереться, погружаться всё глубже, замедлять скольжения на осторожные, бережливые толчки и смотреть ей в глаза в тот миг, и моя душа порхала с нею… Хочу говорить с нею, как раньше, обо всём, о всяких пустяках. Как мне не хватает её. Хочу держать под волосами твою нежную шею и целовать, и целовать… Любиииимаяяя…

Встаю с кровати и срываю капельницу. Мои ноги еле идут, но ясновижу её образ передо мной. Она как будто притрагивается ко мне. Её ладонь оставляет сияющий след из многоцветных огоньков. Упругая, как настоящая ладонь, но нет её руки. С одной стороны чувствуется как ладонь, а с другой — пустота. Тянусь к ней, но ноги не держат меня. Болит сердце. Не могу… Хватаюсь за забинтованную грудь и пытаюсь сорвать бинты, так как мне тяжело дышать. — Где ты, любиии… Залфиии? — В моём горле комок, падаю на пол и не могу пошевелиться.

12.4

Нахожу себя в маленькой тусклой комнате с серой дверью. Странные люди оборачиваются на меня, когда выхожу из помещения и потерянно бреду по коридору. Они останавливаются и ждут чего-то, как замороженные.

— Где она? — спрашиваю.

Люди продолжают заниматься своими делами, как будто вновь запустили переигранное кино под аккомпанемент надоедливого, без конца повторяющегося гудения. Кто-то смеётся. Кто говорит необычно. Кто хватается за волосы и пытается их вырвать. Слышу вереницу мужских и женских возгласов:

— Не она, не она… Бедный дружок не нашёл ещё свою любимую… Любимая, любимая — какая любимая?

— Не надо его раздражать. Пожалуйста, имейте уважение друг к другу. — Женщина подходит и говорит: — Не волнуйся, тебе всего лишь нужно принять таблетку. — Она обращается к вышедшему навстрему ей седому мужчине в белом халате: — Доктор, у него рецидив.

— Она здесь? — повторяю свой вопрос.

— Ты её придумал, — улыбается она и ведёт куда-то.

— Нет, — трепетно отвечаю.

Появляются двое мужчин и быстрым шагом идут ко мне.

— Любимая! — кричу куда-то в потолок, когда они берут меня за руки и вносят обратно в серую комнату, — Хочу видеть Люб… Залфи! Зал… — слабею, когда они вкалывают в меня шприц. Чувствую лёгкость, как перед сном, но не хочу больше спать. Порхаю по комнате, но они не видят меня. Входит мужчина в халате, и они переговариваются, но их речь обрывается:

— У него уникальный мозг… разум снов… договор… самой знаменитой… исследования… его надо… спал пока не…

Не стал больше прислушиваться. Мне всё так надоело. Мне уже всё равно.

Чувствую себя легче пёрышка, и вокруг небесная белизна. Лечу, и только яркая серебристо-белая кручёная нить держит меня, словно пуповина. Изрытые пики непоколебимых гор вдали и благоухающая зелёная равнина. Течёт звонко речка. Везде царит мир и благо. Мы сидим на траве, и вокруг нас жёлтые и белые цветы с распускающимися, ранимыми бутонами. Наши головы окутывает нежное небо. Она в длинном сером платье. Говорю: — Любимая, — и обнимаю её. Её улыбка и всё… исчезает, и хватаю воздух. Небо бледнеет, сгущаются серые облака и ветер перемен поднимает падающие снежинки, образуещие комы снега. Бугор, словно ковёр из упавших листьев, на котором сижу, застилает меня белизной, сковывая ледяным замком мою трепещущую грудь и дрожащее дыхание. Но даже в самом начале, у самой пропасти, скрывается надежда, которая стремится залечить боль, теряющуюся во времени безумного терпения.

12.5. Эпилог

12.5.1

Из проплывающих облаков вдруг хлынул холодный дождь. Вскочил, подняв голову к небесам и прокричал:

— Зачем? Ты-ы! Зачем?

— Меняется только то, что любишь, — раздался голос с неба.

Успокоившись, пролепетал, угрюмо:

— Нет, хочу ещё, — прошу и ясновижу со стороны, как бы вдалеке, за дымкой пространства:

Они были в старом, заброшенном доме, который защищал путешественников от жестокой, русской зимы, штурмующей снаружи. Он подошёл к ней, когда она стояла, терпеливо ждала его, в большой, уютной комнате с камином, который отбрасывал тени светом от горящей, тихо трескавшейся древесины. Тем не менее, скрытое присутствие теней, разжигающих романтические чувства, по-прежнему заполняло большую часть мебели и многочисленные полки, которые были набиты старыми, пыльными книгами. Её тело было в тени, но он ясно видел её лицо. Её мягкая кожа на лице была с небольшим оттенком жёлтого огня, который робко колебался.

Он приблизился и обнял её. Он увидел искру удовлетворения и любовь в её глазах и изгиб её губ. Он видел себя, счастливый быть с ней — его отражение в её голубых глазах, которые темнели, из-за таинственной, заманчивой пропасти в ней, её прекрасной бездны. Она хорошо понимала свою цель в жизни и глубоко знала, что она хотела быть с ним. Он взял её на руки и поднял её гибкое, стройное тело. С нею в руках, он подошёл к мягкому дивану и отпустил её. Он погрузился в диван вместе с нею и поцеловал её. У неё были мягкие розовые губы. Он вспомнил, когда его губы коснулись её, он вспомнил, что этой сладости он желал больше всего на свете. Он не удержался и ускорил касания. Они касались друг друга энергично, и они не могли остановить себя. Губы с губами, губы с кожей, сладострастие; всё объединилось в единое целое — мир и они…

— Подойди ко мне, — он ей говорит, лёжа. Она садится скромно рядом. Он обнимает её и медленно тянет к себе, небрежно притрагивается к её волосам, пальцами заплетаясь в них, касается лица и губ и ведёт рукою по шее, и говорит:

— У тебя прекрасная внешность, — затем встаёт и отходит.

— Ты меня не поцелуешь?

— Зачем? Сам не из тех; у меня всё в голове.

— Хочу тебя поцеловать, — она дрожит от страстного влечения к нему, и её щёчки горят румянцем.

— Тебе дай любого приглянувшегося парня, и ты его расцелуешь с закрытыми глазами…

Но она от него не отходит, закрывает ему рот ладонью в тот момент, когда он собирается продолжить свою речь, затем убирает ладонь, притягивается к нему и нежно целует в губы. Он отвечает на её поцелуй. Они ложатся скрестившись на кровать, и он начинает мягко целовать её прекрасное лицо на своей груди. Согнувшись, он обвивает её.

— Что ты хочешь со мной? — у неё манящая искра в глазах.

— Ты так просто ко мне порхнула. Ты такая сладкая, а сам голодный, изголодавшийся по тебе. Разве ты не боишься, что тебя съем?

— Нет, — она смеётся.

— Ты как бутон тюльпана, у которого раскрываются-разводятся лепестки…

— Почему ты так робко меня поцеловал, как будто впервые?

— Ты самая драгоценная, кто у меня есть. Хочу продлить мгновения с тобой до вечности. Твои родинки манят магической глубиной и неразгаданными тайнами. Великолепная картина удивительной вселенной кистью высшего художника запечатлена на твоей коже, как на холсте. Прикоснуться к ней губами — это как дотронуться до неба. Мне не следует расточать это чувство…

12.5.2

… Не могу выдержать этого. Что есть реальность? Где видел её? На обочине ли дороги или в классе? Одну в подземном переходе или среди большой толпы? Где же эта одна, чей взгляд ищу и не могу найти? Даже если лишь один взгляд она на меня бросит, я никогда не забуду её глаз. Где именно та из множества, которая есть где-то под покровом серой массы? Где проскользнёт её прекрасное лицо, на чём остановит свой взгляд? И где же в это время?.. Почему не мог быть с ней? Есть ли эти воспоминания у меня? Все фрагменты картины, как желал её, вырывались наружу:

По улице, у автобусной остановки, идёт высокая, стройная брюнетка, собирается переходить дорогу, и к ней подходит парень и спрашивает:

— Девушка, у вас огоньку не найдётся?

— Нет, не курю.

— Это правильно. — После паузы, идя радом, не отрывая от неё взгляд: — Девушка, вы знаете, вы так тихо идёте. — Она заулыбалась. — Скажите, вам некуда спешить?

— Иду на встречу.

— Можно вас проводить? А то кругом полно бандитов, — с серьёзным выражением лица.

— С чего это должна вам верить? Может вы тоже бандит, — она мягко смеётся.

— Поверь, не сделаю тебе ни малейшего вреда, — он смотрит ласковыми и внимательными глазами. — Куда идём?

— Иду на встречу с парнем.

— Ты его очень сильно любишь?

Она глянула, кивнула головой.

— Девушка, желаю тебе от всего сердца очень большого счастья с ним. Всего тебе доброго, — и отходит.

— Подожди.

Заходим в квартиру. Наши губы в неразмыкаемом круговороте. Мои руки то жёстко, то нежно цепляются за овалы её упругого, отзывчатого тела. Она горячая и вся такая влажная снаружи и внутри — от неё как будто клубится пар, и моё тёплое дыхание покрывает её кожу. Поддерживаю её нежности, как она, словно пружинка, подскакивает на мне. Не чувствую себя, и только одно сладостное наслаждение переливается на меня от её стонов и вязкого, чувственного тепла её мира. Как бы под воздействием кокаина на слизистую оболочку, она попадает в мир незабываемого блаженства. Она извивается подо мной и как будто искрится, вся трепещет, не находя себе места, чтобы выразить неописуемое наслаждение, словно русалка, в чьи сети разом попало всё бытие, которое переполнило её душу и перелилось через край с избытком. Вдруг, после бурных колебаний и со слезами на глазах, она теряет сознание, разрывающееся на бесчисленное множество осколков, как после ошеломительного взрыва, приподнятая у меня на руках.

Она уже спала. Её грудь нежно колыхалась, а внутри билось такое тёплое сердце, шёпчущее о любви. Сначала положил её гибкое тело на диван, укутал её в одеяло. В это время накрыл кровать чистой розовой простынёй с подушками, от которых ароматно пахло свежестью. Поднял мою прелесть на руки вместе с одеялом и перенёс в постель, уложил её мягко на кроватку, и сам лёг раздетый рядом. Она проспала всю ночь. Встал пораньше, пока было темно; принял душ, побрился, слегка надушился, в общем, привёл себя в порядок. Приготовил фруктов на блюдце: клубнику, дольки мандарина, виноград. Всё это на подносе с ароматным, возбуждающим кофе внёс в зал и поставил на стол рядом с кроватью. И снова лёг под одеяло, к ней сбоку, лаская её, легонько поглаживая её волосы и кожу на лице, грудях, шее, стал её мягко целовать пока она не открыла свои прелестные глаза и с улыбкой не посмотрела на меня.

— Доброе утро, солнышко, — произношу ей на ушко ласково, шёпотом. — Моя небесная королева.

— Доброе утро, — она не менее ласково мне отвечает, улыбается такой небесной улыбкой и замечает поднос. — Как приятно!

Она смачно потянулась.

— Выпей кофе; оно придаст тебе сил.

Она пьёт и смеётся на меня, пока неустанно не свожу с неё «спальных» глаз.

У меня намечается и ждёт её касаний бугорок. Медленно снимаю с нас одеяло. Прилегаю к ней сзади, когда она в пол оборота тянется и берёт зелёную виноградинку. Она позволяет мне медленно в неё войти, сладко вздыхает, потом немного смеётся и кладёт мне в рот клубнику.

Разглаживаю её волнистые волосы и восклицаю: — Какая ты прелесть! Я хочу сделать тебя счастливой…

Большим пальцем дотрагиваюсь до её губ, опухших от поцелуев. Она открывает рот, но только вожу пальцем по её губам из стороны в сторону, затем нажимаю на нижнюю губу и отслоняю её немного вниз. Своим ртом увлажняю этот палец и надавливаю на её правый сосок и вожу вокруг него.

— Ты такая мягкая, как плюшевая игрушка…

Когда играешься и шутишь, то нет риска ошибиться, как когда пытаешься быть серьёзным в такой ситуации. Не желание овладеть партнёршой должно присутствовать в сердце, а желание просто хорошо провести время вместе, время радостной встречи и совместного досуга, а не одностороннего и ведущего к исчерпывающим конфликтам обожания. Не секс главное, а взаимное разделение времени, даже если это секс. Ради одного секса не стоит встречаться.

Намазываю ладони аромамаслом, которое припрятал рядышком, и массажирую её тело, расслабляю её, разглаживаю и привожу в порядок, затем вожу вокруг её йони, жму и развожу её губки. Думаю о том, какие из трёх точек внутри неё массажировать, на какие буду просто надавливать головкой, а какие потирать пальцами круговыми вращениями. Она словно поле, за которым слежу и ухаживаю, которое вспахиваю и засеиваю прекрасными ощущениями, побеги которых ярко восходят и цветут. Мы смеёмся, потому что тут нет ничего серьёзного. Хочу просто доставить ей удовольствие, но ни в коем случае не быстро, чтобы не притуплять или нарушать её тонкую чувствительность, только медленно, но затрагивая всё, усидчиво и внимательно к деталям, к тому, как она реагирует, концентрироваться на том, что ей нравится, ну и конечно пробовать что-нибудь новое каждый день. Вот здесь блестает творческая сторона интима. Главное не забывать того, что являюсь инструментом, способом доставления ей чувственного наслаждения, окрыления и просветления, единения с мировой энергией. Только пусть использует меня. Сам культивирую внутреннюю энергию, наслаждаюсь самим процессом, никогда не завершая.

Затем, с этими мыслями, сидя на кровати напротив друг друга, моя левая нога под её правой и моя правая над её левой, поддерживаю её спину, поглаживая, и надавливаю на её плоский живот. По мере толчков, двигаюсь ещё кругом и восьмёрочкой, ускоряясь и замедляясь, но, в основном, двигаюсь в ней в медленном темпе, неспеша и без погонь, до того момента, когда она ловит резонанс, и её естественно накрывает приятной и тёплой волной. Но сам не сдерживаюсь, когда её конвульсии нахлынывают на меня и переливаются ко мне и от меня обратно к ней. И затем, после затухания незабываемого ощущения, наклоняюсь к ней и шепчу ей, моё лицо в её волосах за изгибом её шеи:

— Не хочу уходить, а хочу всегда быть внутри тебя. Мечтаю просто жить вот так внутри с тобою дольше, хочу быть в тебе, чтобы мы питали друг друга энергией, восполняли друг друга…

И её любящее лицо повернулось ко мне и глазами она мне дала понять, что это чувство обоюдно. Мы обнимаемся, прижимаемся друг к другу.

— Неужели только что занимался любовью с такой красивой девушкой? — нежно говорю ей, заглядываю в её блистающие от удовольствия глаза и нежно глажу её мягкие чёрные волосы, которые свободно раскинулись по розовой подушке вокруг её лица. — Ты такая красавица!

Вечером мы ещё продолжим веселье в постели с бокалами шампанского…

12.5.3

… Однажды мы поссорились. Не помню по какому пустяковому поводу. Вся эта борьба за сохранение лица в отношениях, борьба до тех пор, пока у обоих не смирится гордость. Помню только, что мы оба кричали, хоть думал, что сам говорил спокойно.

— Ты куда это собрался? — она накинулась на меня.

— Всё, мне надоело. Ухожу от тебя.

— Что ты всё время входишь в экстримы, что ты такой экстремист ненормальный? То ты бесстрастный, то какой-то бешеный порой. Что ты угрожаешь, надоела тебе…?

— Ты — да, мне все надоели.

— Тогда соберусь и уйду сама. А ты продолжай отделяться от людей — ты и так уже ото всех оторвался, отстранился даже от меня. Вот и живи один. Запомни, ты всегда так будешь один. Вечно! — и она хлопнула дверью. Эти, примерно, слова подтвердили мои мысли, и поэтому я поверил им и запомнил их на всю жизнь. Они прострелили мне душу…

Но она постучала снова, хоть закрыл на щеколду дверь. Она кричала пока не открывал. Когда она немного успокоилась и понизила голос, разрешил ей войти, но вместо этого она дала мне звонкую пощёчину, на которую с трудом не ответил ей, и сел, отвернувшись от неё в приступе её издевательского смеха.

— Ну и что, ты так и будешь молчать, а? Всё в молчалки играешься, как ребёнок! Когда из пелёнок вылезать собираешься, а? Дай мне собрать вещи, а потом молчи на здоровье в своём любимом одиночестве, в своём юношеском максимализме.

На эти слова встал и направился твёрдой поступью к ней.

— Что, ударить меня хочешь, да, козёл!?

Но её схватил за шею и поцеловал в губы, обнял, уложил на кровать. Она была удивлена, когда начал резко снимать её футболку, и горячо продолжал целовать её, отрываясь только на мгновение, чтобы расстегнуть её джинсы и снять их. Засунул руку под её трусики. Приподнял её и прислонил к стене, а потом вошёл в неё: наши позы менялись круговоротом, сам, не выходя из неё, не останавливал свой пыл и особенно тесно держался к ней, когда она меня пыталась оттолкнуть, громко стоная. Когда был сзади, держал и массажировал её груди и хрупкое, стройное тело, приподнял её волосы к темени, оголил её тонкую, длинную шею и целовал и водил язычком по её нежному затылку, губами сжимал её гладкую кожу. У нас была прекрасная, незабываемая любовь…

… После этого, купил ей алую розу и, когда она взяла её, сжал её ладонь. Она крикнула от боли, когда шипы глубоко впились ей в руку, и выронила розу. Снова зажав в своей руке её ладонь, расправив её и легонько поцеловав, сказал:

— Подними розу и обещаю больше никогда не сделаю тебе больно…

12.5.4

… Когда сломал ногу и попал в больницу, она приехала ко мне и вывела меня на улицу. На набережной стоял, опираясь на трость, но когда посмотрел на море, трость выпала из руки и начал падать. Со спины, её нежные, тёплые руки обняли меня и не дали упасть. Так хотел обнять её в ответ, но не мог, и так мы долго стояли. Чувствовал улыбку на её лице и сам улыбнулся, как она приютилась на мне, как лёгкий морской ветерок окутал нас, развевая её длинные волосы и поднимая концы моей клетчатой рубашки. Смотрел на море, был полон любви к ней, а она шептала мне:

— О море и небо, две вечные cтихии — как различны вы и неразлучны.

Вода была тёплой, и мы решили окунуться. Тогда в воде предложил ей следующее:

— Давай сам задержу дыхание, нырну, но не всплыву пока ты не нырнёшь за мной, и тогда мы встретимся губами — только тогда ты поделишься со мной глотком воздуха…

… В мечтах обнимаю её сзади за талию и прижимаюсь к ней, погружаюсь в приятно мучающий меня запах её волос, целую её шею и спрашиваю:

Конец ознакомительного фрагмента.