За бесконечность времени. Рассказы | Книга первая

Илья Рашев

Это первая книга автора из этой серии и содержит в себе сборник рассказов.Произведения в этой книге перемещают читателя в мир по ту сторону жизни. Показывают, что бывает, если человек решил вмешаться в законы природы. Так же заставляют подумать и переосмыслить свои взгляды. Произведения в этой книге являются выдуманной фантазией автора и ни в коем случае не стоит воспринимать их всерьёз. Это лишь предположение того, что происходит с человеком после смерти.

Иллюстратор Илья Валерьевич Рашев

Редактор Оксана Георгиевна Бахтина

Корректор Илья Валерьевич Рашев

© Илья Рашев, 2021

© Илья Валерьевич Рашев, иллюстрации, 2021

ISBN 978-5-0053-8286-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЖДАТЬ

Глава первая

— Новенький!?

От неожиданности я поднял голову и обернулся на голос.

— Новенький, спрашиваю? — У соседней могилы стоял мужичок небольшого роста и смотрел на меня. — Не видел тебя давеча здесь.

— Наверное, новенький, — пожимая плечами, тихо согласился я.

— Ну, то и видно, не свыкся ещё, — начав протирать своё фото на кресте и тут же поправляя цветы на могиле, ответил мужичок. Он был весь какой-то шебутной и не мог устоять на месте.

— Ладно, бывай. Позже пообщаемся, — договорил мужичок и куда-то в спешке убежал.

Я смотрел на свою фотографию, прибитую к кресту. Яркие цветы торчали из холмика под ним.

Лес шумел от ветра, и осенняя листва разлеталась по кладбищу.

Таких как я здесь было много. Практически у каждой могилки копошились «люди» от двадцати до девяноста лет.

Кто-то просто сидел на лавке, кто-то наводил порядок в своём новом «доме», кто-то принимал гостей.

А я был один.

Неподалёку раздались голоса. Я посмотрел в их сторону и увидел группу людей в темных одеждах и с цветами. Они что-то негромко обсуждали, к кому-то шли.

С неба закапал небольшой дождь и начал слегка пригибать цветы к земле.

Так я просидел весь день, не сходя с лавки. Все остальные мои соседи уже куда-то разошлись, или попрятались по своим могилам.

К вечеру дождь стих.

— Ну что, давай знакомиться, — ко мне подсел тот же мужичок, — держи вот конфету и стопку, у тебя-то, смотрю, ничего нет, не приходил сегодня никто?

Он посмотрел на меня.

— Или просто не оставили ничего, не любили тебя, что ли? — по-дурацки пошутил мужичок.

Я молчал.

Увидев, что шутка не удалась, он протянул мне грязную от земли и песка рюмку, с бесцветной жидкостью и конфету в обертке.

— Вчерашняя, — уже спокойно начал мужичок, — сын приходил помянуть, дак налил пару рюмашек. Ему уж тридцать. Здоровый лоб вымахал, батьку не забывает, — он махом опустошил свою рюмку и тут же закусил конфетой.

— Михаил, — мужичок протянул мне руку.

— Андрей, — тихо ответил я, и мы пожали друг другу руки.

— Ты давай пей, холодно, согреешься хоть чутка.

— Сколько тебе? Двадцать с чем-то? — смотря на мою фотографию, чуть позже спросил Михаил.

— Двадцать девять, — негромко ответил я и опустошил рюмку.

На вид Михаилу было лет пятьдесят, может пятьдесят пять. Я и при жизни ещё не умел определять возраст людей.

— Молодой ещё совсем, — он посмотрел на меня, — но не расстраивайся, таким и останешься. Молодым. Старения здесь нет. И твои тебя таким и запомнят, — и, улыбаясь, хлопнул меня по плечу.

— Пожил вот мало только, это и обидно, — чуть позже добавил он.

— А я вот здесь уже пятый год «живу» и до сих пор пятьдесят семь. Под той берёзкой, — Михаил указал пальцем на пожелтевшую берёзу неподалеку от своей могилы, — Лариской зову, как жену.

— Пятый год здесь? — с непониманием спросил я, — а почему не в раю или куда там ещё после смерти попадают?

Михаил засмеялся.

Он достал из кармана смятую, чуть промокшую сигарету. Немного покрутив ее пальцами, прикурил от спички.

— Не куришь? У меня ещё одна есть. У соседа взял.

— Нет, — ответил я.

Затянувшись и выпустив дым, Михаил продолжил.

— Нет там ничего, Андрюха. Ни ада, ни рая, ни облачка того, на котором все летают. Видишь, какие люди-то наивные. И мы такие же с тобой были. Здесь вот конечный пункт, в этой ямке с крестиком. Всё гораздо проще, как оказалось.

Он затянулся ещё раз.

— И никуда ты отсюда уже не денешься. Привязан теперь навсегда. За территорию кладбища тоже не выйдешь. Тут и «живёшь».

Михаил выдохнул.

— Ждёшь своих целыми днями. Месяцами, годами ждёшь. Придут, помянут, посидишь рядом с ними, послушаешь их, повспоминаешь себя, посмеешься.

Мужичок немного призадумался.

Минуты через две он втоптал окурок в землю.

— А они с тобой обо всем говорят, как на исповеди. Могут даже признаться тебе в чем-нибудь. «Тайну свою какую-нибудь маленькую поведать», — шепотом сказал он.

— Кому как не нам душу-то излить? Мы-то уж точно никому не расскажем, а им легче от этого делается.

Михаил опустил голову вниз, ненадолго замолчал и тяжело вздохнул.

— Сын вот вчера. Не люблю, говорит, жену больше. Вот те раз. Принес мне новость тоже, я аж в гробу перевернулся, — мужичок развёл руками, — а мне сейчас тут чего с этим делать? Говорит, кончилось всё к ней как-то. Дак ведь дочка у них есть, девять лет уж ей. Большая. Жили бы и жили дальше, елы-палы, чего ещё надо-то? — возмущался он.

— Десять лет вместе прожили. И чего стряслось? Не понимаю. Чего делать, говорит, как быть? Не знает.

Не знает он, дурында. Как дал бы в лоб, чтоб мозги на место встали! Вот мы с Лариской душа в душу столько лет прожили и всё хорошо у нас было. До сих пор люблю. А эти… — мужичок махнул рукой.

Михаил снова замолчал в думках. Его взгляд застыл на моей могиле и смотрел в одну точку.

— Так и не дождался от меня ответа. А я и помочь ему ничем не могу, ни советом, ни делом. Чего делать? Видимо, всё-таки проходит любовь у некоторых.

Чуть позже он перевёл взгляд на меня и положил руку мне на плечо.

— Вот такие дела, Андрюха, — выдохнул мужичок, — а ты сидишь с ними, как и раньше. Только они не видят тебя теперь. Смотрят на твою фотографию, а ты рядом стоишь. Цветочков воткнут, водки в стопку нальют, сигаретку там, если курящий, да конфетку положат. Всё чин чинарём.

Моя вон, дура, всё время сигарету прикурит и воткнет фильтром в могилу, хрен потом покуришь — истлеет вся, если не погаснет. Благо иногда забывает, дак и хорошо. А Витёк, друг мой, никогда не прикуривает, так кладет. Знает, как будто, что так правильней будет, — Михаил ткнул меня кулаком в плечо, — мужики всегда друг друга понимают. Так ведь? — улыбнулся он и посмотрел вдаль.

— Поревут и опять на месяц или вон, на несколько лет пропадут, — чуть позже продолжил мужичок, махнув рукой куда-то в сторону.

— Как у Маринки. Третий год уж никто к ней не ходит. А двое детей остались, муж. Заняты так что ли, что времени совсем нет прийти проведать? Не понимаю. Первый год часто бывали, не знаю, чего перестали ходить. Но она баба сильная, всё ждёт. Каждый день ждёт.

Михаил снова посмотрел на меня.

— Ну, а нам деваться некуда сейчас, только ждать и остаётся. В этом, наверное, и заключается смысл жизни. Чтобы сейчас увидеть и понять, кто нас по-настоящему любил, — улыбнувшись, закончил он.

На улице уже стемнело. Хмурое осеннее небо вновь брызнуло дождем.

Мы какое-то время сидели молча.

— Ладно, Андрюха, — докурив вторую сигарету, мужичок поднялся со скамейки, — пойду я. Давай, до завтра. Ложись тоже в свой «склеп», не мокни.

Он взглянул на небо.

— Осень сей год дождливая какая-то очень, зима наверно теплая будет.

И посмотрел на меня.

— Я тоже пойду, Ларку чмокну и спать. Вот уж не знаю, что буду делать, если вдруг замуж снова выйдет. Свалю берёзу к чертям! — засмеялся Михаил.

— Ладно, давай. Завтра зайду, покажу окрестности, побродим. Не унывай. Жизнь хоть и закончилась для нас людская, но взамен хотя бы такая осталась.

После мужичок тяжело вздохнул.

— Сын вот только у меня хернёй маяться начал, — грустно добавил он.

— Ладно, разберутся, я думаю, — Михаил махнул рукой, — их жизнь, — и с этими словами направился к своему «дому».

На кладбище стало тихо. Лишь только дождь молотил по осенней листве. Я сидел и мок под его каплями один на лавке.

Теперь и мне остаётся только ждать. Как и всем находящимся здесь.

Ждать каждый день, бесконечно, «своих» в гости — в этом новом, но увы мертвом мире.

С трепетом ждать.

И бояться.

Бояться того, что вдруг однажды и ко мне никто не придет…

Глава вторая

В гробу было слегка сыро. Дождевая вода просачивалась сквозь щели досок.

Я проворочался в нем всю ночь, так и не сумев заснуть.

Наутро я опять сидел на лавке.

Моросил дождь, небо было затянуто непроглядными серыми тучами.

Ветер, как и вчера, трепал деревья, сбрасывая с них последние листья на остывающую землю.

Из живых на кладбище не было никого. Как и вчера на нем суетились только души умерших.

Они наводили порядок в своих «домиках» перед приходом гостей. В надежде, что именно сегодня к ним придут.

Только я опять не делал ничего, как и весь вчерашний день.

— Проснулся уже? — Михаил с утра копошился у своей могилки.

— Я не спал всю ночь. Сыро, — негромко ответил я.

— Дааа, осень она такая, — протянул он, — у тебя-то хоть ещё гроб новый, у меня-то там вообще беда.

Михаил поправлял крест. Чуть выправив его, он подошел ко мне.

— Тут попривыкнуть надо, — закурив сигарету, мужичок присел рядом, — со временем освоишься.

— Ждешь сегодня кого? — чуть позже спросил он, отдышавшись.

Я пожал плечами.

— Жду.

Я снова смотрел на свою могилу, на фотографию, на крест. Я до сих пор никак не мог привыкнуть к тому, что меня уже нет среди живых.

— Да не загоняйся ты уже, — заметив это, сказал Михаил, потом поднялся, втоптал окурок в землю и положил руку мне на плечо.

— Пойдем, прогуляемся лучше.

Мы бродили с ним по безлюдному кладбищу.

Всюду были лишь души умерших, таких же, как и мы. Они не обращали на нас никакого внимания, занимаясь своими «житейскими» делами. Михаил изредка здоровался с кем-то, приветственно подымая руку в их сторону.

Я узнал, что похоронен недалеко от лесной дороги, которая делила кладбище пополам.

Должно быть, мама с папой специально выбрали это место, чтобы не потерять меня среди стремительно разрастающихся могил.

Почему стремительно?

Потому что, побродив где-то с час по кладбищу, мы наткнулись на две свежих могилы, на его окраине.

Это были две сестры погодки — десяти и одиннадцати лет. Даша и Маша.

Цветы и венки на их могилках пестрели яркими красками. Черные ленты гласили о скорби, памяти и о любви к умершим. Их игрушки: плюшевые мишки, Микки-Маусы, куклы — грустно мокли под дождем, облепленные осенней листвой. Лес, словно одеялом, укутал их от холода.

— Сюда чуть ли не каждые пару часов кого-нибудь да привозят, — негромко сказал Михаил, — дня не бывает, чтобы не привезли. А их, наверное, вчера вечером…

Он вздохнул.

— Жалко, малышки совсем. Болели, что ли, чем, или чего страшнее произошло? — спрашивал он себя, смотря на их улыбающиеся детские счастливые лица.

— Самое печальное, когда детей, особенно таких вот малышек, приходится хоронить.

Михаил поднял чуть потрёпанного жёлтого мишку за лапу.

— Игрушки — это хорошо, будет им чем играть. Родители у них молодцы. Жалко их очень.

— А почему их нет? — спросил я.

— Ну, они должно быть еще дома. Не могут распрощаться, — Михаил отряхнул мишку от листвы, положил его аккуратно обратно, и мы пошли дальше.

— Три дня же у нас есть после смерти дома побыть. Ты вот не знаю, почему на второй день здесь появился. Не знал, наверное.

Лес на кладбище шумел от ветра. Деревья местами синхронно качались под его силой. Вороны наперебой, перекрикивая друг дружку, доедали крошки с могил, перелетая с одной на другую.

— Ох уж эти каркуши, вот никогда не любил их. А сейчас без них здесь тоска была бы, — улыбаясь, сказал Михаил, — они как дети, дерутся, ругаются чего-то. — Он улыбнулся.

— Тоже сладкое очень любят. Я помню, конфеты как-то у меня все стащили, даже закусить было не чем, сволочи. Так что успевай прятать.

Мы шли дальше.

— Вот только могила после них вся растрёпанная становится.

Тем временем мы подходили обратно к своим могилам.

Было где-то уже около полудня.

Позади себя я услышал звук подъезжающего автомобиля. Это был черный джип.

Он остановился у края дороги и из-за руля вышел солидный мужчина, одетый в черное пальто.

— Отец? — обернувшись, чуть слышно, с радостью в голосе, произнес я.

Мужчина открыл пассажирскую дверь, и из нее вышла незнакомая мне женщина. В руках у нее были цветы. Она тоже, как и папа, была в черном пальто.

— Что? — спросил, отвлекшись от рассмотрения табличек на могилах, Михаил.

— Отец приехал, — сказал я, — с кем-то.

Я не мог понять, что за женщина была с ним. Почему не мама?

Радость с моего лица тут же исчезла.

— Ну, давай, иди, принимай гостей, — хлопнув меня по спине, сказал Михаил, — а я пойду до Николаича дойду, проведаю. Он ещё при Сталине умер, много интересного рассказывает о тех временах. Я тебя потом с ним познакомлю, настоящую историю хоть узнаешь, а не выдуманную, из учебников.

Ну, давай, давай иди, — подбодрил меня снова Михаил, — вечером заскочу, расскажешь, что да как.

И после этих слов он ушёл.

Я, дойдя до своей могилы, снова присел на лавку.

— Положи цветы ему на могилу, — сказал папа женщине, — вот так, да.

— Красивый у тебя мальчик, — рассматривая мою фотографию, сказала женщина.

Ее голос был хриплым, я бы даже сказал, каким-то прокуренным.

Ну, это и понятно. Пока они были у меня, она выкурила сигарет семь точно. И сигареты она курила какие-то со вкусом. Ароматные, с длинным мундштуком. Неприятные.

Отец присел на лавку рядом со мной. Я не чувствовал никакого тепла от него.

Я попытался взять его за руку, но она прошла сквозь меня.

Отец держал в руках маленькую бутылку водки и стопку. Налив в нее немного водки, молча выпил.

Остатки из стопки он вылил мне на могилу.

— Привет Андрюха, — закурив сигарету, сказал папа, — как ты тут?

Я смотрел на него, но он меня не видел.

— Я к тебе сегодня не с мамой, — отец опустил голову вниз и тяжело вздохнул.

— Не хотели тебе говорить… Вернее собирались, но не успели. Мы с мамой расходимся.

Папа пожал плечами.

— Давно уже как-то не клеилось у нас. Ну, ты парень взрослый уже — поймёшь, — отводя, как будто от стыда, в сторону глаза, закончил он.

— Как же надоел этот дождь, — кутаясь в пальто, проворчала женщина.

Она была моложе отца, и это было видно.

— Может сигарету ему прикурить?

— Он не курил, — буркнул в ответ папа.

Достав вторую стопку, он налил и в нее, и в свою, водку.

Поставив ее под крест, сказал: — Давай, Андрюха, выпьем, — и махом выпил.

— Милый, ты за рулём, не пей много, — забеспокоилась женщина.

Я смотрел на отца, на его новую спутницу и мне было чертовски обидно и больно это слышать. Обидно было за маму.

— Может, пойдем? — чуть позже, обратившись к отцу, спросила женщина, — холодно.

Она все куталась в свое тонкое пальто.

Отец, поднявшись, поставил бутылку мне под крест. Она была почти полна.

Папа был явно чем—то взволнован.

— Андрюх, на следующей неделе памятник тебе поставлю и оградку, — он положил руку мне на крест. — Ну, давай, пойдем мы. Люблю тебя. Земля тебе пухом и царства небесного.

Потом отец повернулся к женщине, обнял ее сзади за плечи, и они ушли.

Я сидел молча и смотрел им в след.

«Да уж пухом, — подумал я, — опять сегодня в сырости этой спать. За царство спасибо, только вот нет его, к сожалению».

Потом они сели в машину и уехали.

А я всё думал.

От этой новости мне было совсем не хорошо.

М-да уж, моя первая весть, полученная здесь, и сразу вот такая.

Я сидел молча и смотрел в одну точку.

Как и сказал вчера Михаил: — Они здесь как на исповеди, а нам приходится это слушать и принимать, другого нам теперь ничего не остаётся.

Чуть позже я услышал детские голоса.

Подняв голову, я увидел двух девочек, чьи могилки мы сегодня видели.

О чем они говорили, я не разобрал.

Девочки прошли мимо, держась за руки, не обратив на меня никого внимания.

День подходил к концу. Дождь, слава богу, к вечеру совсем перестал лить и в тучах появились просветы.

Михаила до сих пор не было. Наверное, задержался у Николаича. А может быть и ещё к кому зашел, не знаю.

Водку, которую оставил отец, я так и не трогал.

Посидев ещё немного, так и не разобравшись в своих мыслях, я полез обратно в могилу.

Буду снова ждать…

Больше мне ничего не остаётся. Как и всем, находящимся здесь, по эту сторону жизни.

Только ждать…

В этом теперь и заключается наша суть умерших. Ждать и иногда сниться им — живым.

Глава третья

Всё хорошо, я был дома.

Из кухни доносился приятный запах еды. Это было воскресенье и мама, как обычно, стряпала в этот день пироги.

Из телевизора на кухне доносилась музыка.

Мама любила слушать по Муз-тв передачу «Золотая лихорадка».

Там звучали песни групп: «Мираж», «Ласковый май» и других — песни времен ее молодости.

В окно моей комнаты светило яркое летнее солнце, штора едва колыхалась от лёгкого дуновения ветра в приоткрытую форточку.

Мне пятнадцать лет. Каникулы.

Я неспешно потянулся.

В комнату с полотенцем на плече вошла мама.

— Проснулся уже?

— Да, а сколько времени, мам? — потягиваясь, спросил я.

— Одиннадцать утра.

Мама раздвинула шторы шире, и солнце ещё ярче осветило комнату.

Я прищурил глаза.

— Ну, раз проснулся, то вставай. Одевайся, умывайся, чисти зубы и завтракать. Скоро на дачу поедем, — и с этими словами она вышла из комнаты.

Я не очень любил дачу и моё настроение резко упало, когда мама сказала про неё.

Опять эти комары, весь день без связи и интернета. Такое прекрасное утро было испорчено на корню.

— Мааам, ну зачееем? — гнусаво протянул я.

— Вставай! — уже немного сердито крикнула из кухни мама.

Но мне было лень, и я продолжал лежать в кровати.

Вскоре я снова уснул, разморенный солнцем.

— Андрюха, хватит дрыхнуть, — через какое-то время раздался уже папин голос. Он тряс меня за плечо.

— Андрюха, вставай, — папа тряс меня всё сильнее и сильнее.

Мне еле удавалось открыть глаза.

— Да встаю я, встаю. Надоела мне уже ваша дача! — не отойдя ещё от сна, ворчал я.

Отец смотрел на меня и улыбался.

— Какая дача? Вставай, говорю, — и продолжал меня трясти за плечо.

— Да встаюююю яяяяя! — все так же раздражённо продолжал гнусить я.

Я смотрел на отца, а он, улыбаясь, на меня. Потом его лицо стало менять облик, но он не переставал меня трясти.

Очертания комнаты стали размываться, музыка отдаляться и приятный запах от пирогов тоже стал ощущаться плохо.

Было уже не так комфортно, как пару минут назад. Я не понимал, что происходит.

Я кое-как все-таки открыл глаза.

— Какая дача, Андрюх? — улыбаясь, спросил меня мужичок, — по картошке соскучился?

Это был Михаил. Он спустился в мою могилу, чтобы меня разбудить.

— Давай выбирайся наверх. Я тебя там буду ждать.

Погода на кладбище, несмотря на осень, сегодня была солнечная. Чистое синее небо и легкий ветерок создавали ощущение летнего морского бриза где-нибудь на берегах Турции. Пестрые осенние листья, вперемешку с искусственными цветами, походили на морские кораллы.

Вот только деревянные покосившиеся кресты и памятники вернули меня обратно в реальность — на кладбище.

Мы, как и предыдущие два дня, сидели на той же лавке рядом с моей могилой.

— Крепкий сон у тебя, — прикуривая сигарету, начал разговор Михаил, — тяжело разбудить. Даже завидую.

Он сделал пару коротких затяжек и выпустил дым вверх.

— Думаю, день такой хороший, проспишь всё. Вдруг после обеда опять погода скурвится, а ты и не погреешься напоследок. Вот и разбудил.

Я ещё не полностью проснулся и зевал, прикрывая рукой рот.

— Сейчас бы кофе, да? — ухмыляясь, сказал Михаил, — как раньше, — и он снова затянулся.

— Вчера, думал, дождешься меня, посидим, расскажешь мне, как с гостями посидел. Я прихожу, а тебя нет, — развел мужичок в сторону руки, — не поздно вроде и пришёл.

Я опять зевнул.

— Да ничего особенного, — я махнул рукой, — они недолго и были. Посидели и ушли.

Я не особо хотел рассказывать Мише про вчерашнюю встречу с отцом и его новой спутницей. Мне была неприятна эта тема, и я хотел ее как можно скорее забыть.

— А женщина эта, кто такая? Я так понял, что не мать, — Михаил пытался вытянуть из меня правду, — мне показалось, что как-то ты ее не признал.

Он видел, что я что-то не договариваю.

— Да это тетя Зина, — сказал я первое, что пришло в голову, — давно не видел ее, вот и не узнал.

Ты, может, выпить хочешь? — тут я вспомнил про бутылку водки, которую вчера оставил отец, и с ее помощью попытался сменить тему разговора.

Вытащив из-под креста облепленную за ночь листьями бутылку, я протянул ее мужичку.

— Оооо, с этого и нужно было день начинать, а то сидишь, тянешь, — довольно хмыкнул Михаил.

Его настроение сразу улучшилось, а глаза заблестели.

Он вынул из кармана фуфайки стопку, обтер ее о рукав и, дунув в нее, принялся наливать водку.

— Ладно, не хочешь — не рассказывай, — наливая из бутылки содержимое, сказал Михаил.

— Свою давай, чего сидишь?

— Не, — я пока не буду, — отмахиваясь рукой, ответил я.

Мужичок, посмотрев на меня, поставил бутылку на землю, сказал: — Ну, как знаешь, — и махом влил стопку в себя.

— Ооох, хороша, — занюхивая рукавом, промычал он.

Я протянул ему конфету в ярко-красной обертке.

Михаил спешно ее развернул и откусил половину.

— Спасибо.

Он вновь закурил и принялся смотреть куда-то вдаль, как будто разбирая по полочкам и компонентам состав выпитой жидкости у себя в голове. Ну, знаете этот «умный взгляд», со слегка прищуренными глазами, в думках о смысле бытия, у людей, которые выпьют пару стопок? Вот у него был такой же.

— Денек, может два, постоит ещё тепло-то, а потом всё, зима, — позже заговорил Михаил, — последние отголоски лета остались, — взглянув на небо, с грустью добавил он.

На кладбище в этот день пришло много народу. Многие плакали. Их умершие родственники, друзья, сидели рядом и слушали их рассказы. Жалобы, истории, воспоминания.

Люди приходили и уходили.

Души умерших провожали их до ограждения кладбища, протягивая им вслед свои руки, и уходили опять к себе, ждать. Вновь и вновь прокручивая их слова у себя в голове. Как и я.

Я всё обдумывал слова отца, думал о маме.

Они мне снились сегодня. Вместе.

Всё бы отдал, чтобы сейчас уехать с ними на дачу.

А Михаил всё пил, что-то говорил.

Я его особо и не слушал.

Я просто думал и смотрел. Вдаль, на людей, на «жителей» кладбища.

Как они хаотично переплетались друг с другом. Люди проходили сквозь них и не замечали.

Они скучали. Все. И живые, и мертвые.

Я скучал тоже.

Михаил скучал по-своему.

Он от того и пьет, наверное, чтобы заглушить всё это, так что пусть его сын чаще приносит ему выпивку. Это ему помогает. А я не буду противиться этому и осуждать его.

Да, Михаил свыкся уже со многим. За пять лет здесь многое услышишь и узнаешь. Держать это все в себе невозможно. Можно и с ума сойти.

Вот он и спасается алкоголем. Находит себе какие-то занятия, а не просто сидит и ждёт. Ходит, общается, знакомится с «жителями» нашего кладбища.

Ожидание убивает.

Как он и сказал, что это тоже жизнь, только в другой ее форме. Есть живые, и есть мы. И все здесь — на одной земле.

Я начинал это понимать и осознавать с какой-то горечью. То, что сейчас — это не изменится. Когда мы живы, мы знаем, что однажды умрем. Там есть какое-то стремление. Стремление успеть жить. А тут нет ничего. И это теперь навсегда.

Видеть, как стареют те, кто однажды сюда тебя привезли и предали земле. Какие испытывают трудности там, в мире живых.

Мы для них вроде исповедников. Они знают, что мы их слышим и видим.

Мы единственные, кому они могут рассказать обо всем, как себе.

И выговорившись, они уходят отсюда с легкой душой.

Вот только нам не легче от этого.

Начинаешь переживать за них.

А они боятся, боятся непознанного. Боятся умереть.

А что потом? Куда попадут, в ад или в рай? И что там вообще за жизнью?

Так бы и сказал им, что бояться нечего, живите пока живется и никого, и ничего не бойтесь, но не можешь. Никак и ничем помочь им тоже не можешь. Просто слушаешь. И переживаешь. Не за себя, за них. За маму и папу, что там у них такое случилось? Почему вдруг решили разойтись?

Михаил — за сына, за внучку. Как они будут дальше?

Но он как-то справляется с этим. Я думаю, что тоже научусь однажды, как и он, с этим справляться.

— Андрюх, — Михаил ткнул меня в плечо, — ты чего завис? Эй.

Я дернулся.

— Что? — повернув голову в его сторону, опешив, спросил я.

— Задумался, говорю, о чем?

— Да так, — тихо ответил я.

Михаил поставил пустую бутылку под лавку.

— Я пойду, говорю, прилягу, что-то разморило меня, — он был пьян.

— Хорошо, — ответил я, — а я ещё посижу немного.

— Давай.

Михаил медленно поднялся с лавки и, шатаясь, держась за деревья, направился к себе «домой». Потом он скрылся в своей старенькой могиле.

Хорошая погода продержалась до самого вечера.

Кладбище постепенно опустело.

Вороны подчистили остатки еды у могил и тоже притихли.

На небо высыпали звёзды. Похолодало.

Был прожит еще один день здесь.

Мне надо перестать их считать.

Просто перестать.

И я остался сидеть абсолютно один… Наедине с тишиной и звездами.

Глава четвертая

На следующий день я снова сидел на своей лавке.

Утро было прохладным, а кладбище безлюдным.

На нем, как и всегда, копошились только его обитатели.

Было тихо. Деревья стояли неподвижно.

Небо вновь было затянуто серыми тяжелыми тучами.

Совсем скоро вместо дождя они принесут сюда снег.

От вчерашнего солнца остались лишь воспоминания.

Через какое-то время, позади себя, я услышал женские голоса.

— Всё, пришли, — запыхавшись, сказала женщина.

Я обернулся.

Это была мама. На ней был черный траурный платок, черная демисезонная куртка, а в руках искусственные цветы.

За ней пробиралась тетя Тамара.

Тоже во всём черном и с такими же бездушными цветами.

Они прошли немного от дороги и оказались в моем маленьком дворике.

— Специально недалеко от дороги выбирали место, чтобы долго не искать, — сказала мама и прошла к столику рядом с лавкой.

— Здравствуй сынок, как ты тут поживаешь? — обратилась она к моей фотографии, протирая ее и табличку с моим именем на кресте.

Я стоял рядом и смотрел на свою маму.

Тетя Тамара выкладывала принесенные ими бутерброды, бутылочку настойки и пластиковые стаканчики из сумки на стол.

— Привет мам, — тихо сказал я, — нормально. Ты как?

Я пытался заглянуть в ее глаза и найти в них ответ, но она не слышала меня, и я понимал, что мой вопрос прозвучал в пустоту.

Мама наклонилась над могилой и принялась поправлять цветы, втыкая туда новые.

— Листьев-то сколько налетело. Сейчас я тебе тут немножечко приберу, — пыхтела она, — красиво будет.

Мама у меня немного полная женщина и в годах, так что наклоняться ей было весьма непросто.

— Нин, давай помянем парня, — протягивая стаканчик с вином, предложила тетя Тамара.

Мама выпрямилась и взяла стаканчик.

— Андрюшка, Андрюшка, — начала мама. Она смотрела на мою фотографию, — как же так?

Тут она начала плакать, прикрывая лицо рукой.

Я не мог удержаться от эмоций и по моему лицу тоже побежали слезы. Мне было ее очень жалко. Я попытался ее обнять, но руки прошли сквозь маму.

Тетя Тамара успокаивала ее, гладя по плечу.

— Ну, хватит, хватит. Все хорошо. Выпей.

Тетя Тамара — это мамина двоюродная сестра. На похоронах ее не было, так как живет она на Украине и не смогла приехать по определённым обстоятельствам.

Они выпили. Потом закусили бутербродами.

— Андрюшке-то тоже налить надо, а то, как единоличницы, пьем тут, — жуя бутерброд, сказала тетя.

Она достала из-под креста стопку, протерла ее, сполоснула водой из пластиковой бутылки и налила туда вина.

Потом так же аккуратно поставила ее обратно и положила рядом кусок хлеба с колбасой.

Я сидел рядом на лавке.

— Ты не будешь ему говорить про развод-то? — чуть позже спросила тётя Тамара.

— Не буду, — ответила мама, — рано, четвертый день как похоронили, а тут ещё и это — не надо, — махнула она рукой, — пусть спокойно там лежит и не переживает. Успеется ещё.

Но я уже всё знал, и видел новую жену папы, буквально пару дней назад.

Значит и в самом деле разводятся.

Но мама вроде держалась.

Подул лёгкий ветерок. Деревья тут же дружно начали покачиваться из стороны в сторону.

Листья, те, что посуше да полегче, под его силой стали медленно расползаться по кладбищу.

— Дождь, наверное, будет? — смотря на небо, сказала тетя Тамара.

Тучи и вправду стали, казалось, ещё тяжелее и готовились вот-вот пролиться дождём вниз.

— Собираться надо, пока не начался, — предложила тетя.

Ещё немного постояв и выпив по стаканчику, они начали собираться.

— Оставь под крестом бутерброды-то, — сказала мама, — нельзя ничего с собой с кладбища уносить.

Тетя Тамара положила пакетик с бутербродами под крест.

— Ладно, Андрюня, пойдем мы, — сказала мама, — пусть земля тебе будет пухом, — и поцеловала мою фотографию на кресте.

Я тронулся рукой своих губ, как будто бы пытаясь почувствовать ее поцелуй.

Но ничего не почувствовал.

Проводив их до конца кладбища, я подождал, пока они скроются за поворотом, и не спеша вернулся обратно.

Снова присев на лавку, я смотрел на «свежие» пластмассовые цветы, принесенные мамой и тетей. Они выделялись среди остальных своими новыми яркими красками.

— Это кто был? — спросил, подсевший ко мне через пару минут, Миша.

— Мама, с тетей, — тихо ответил я.

Я был в раздумьях.

— А я смотрю у тебя гости, думаю уйдут дак зайду, — Михаил закурил сигарету.

Она пахла каким-то кофейным вкусом. Он вроде ни разу ещё такие не курил.

— Фу, гадость какая, — вынув сигарету из рта, сказал недовольно он, — ничего больше не нашел, дак приходиться теперь эту дрянь курить.

Я сидел и молчал.

Мужичок, отплевываясь, курил свою «вонючку».

С неба закапал небольшой дождик.

Чуть позже Михаил перевел взгляд на меня.

— Андрюх, у тебя это, рука шевельнулась, — как-то испуганно сказал он.

— Чего? — посмотрев на него, в недоумении спросил я.

— Рука, — указывая на мою руку пальцем и смотря на нее с широко открытыми глазами, заикаясь повторил Михаил, — говорю, шевельнулась. Я сейчас доктора позову.

— Какого доктора? — не понимал я.

Миша вскочил с лавки и побежал куда-то в противоположную сторону от своей могилы, спугнув ворон, которые вот-вот собирались полакомиться моими бутербродами.

— Я сейчас, мигом! — убегая, крикнул он.

Я посмотрел на свою руку, и тут у меня зазвенело в ушах. Какой-то писк, с размеренным таким тактом, проникал в мою голову.

«Пип… Пип… Пип»

Я схватился обеими руками за голову, упал на землю спиной и тяжело дышал. В глаза проникал тусклый белый свет. Сначала он был совсем тусклый, но постепенно становился всё ярче и ярче. Писк в голове тоже усиливался.

Я чувствовал, что меня кто-то держит за руки вдоль туловища и не дает пошевелиться.

Земля подо мной становилась всё мягче.

«Что это? Что со мной происходит?»

— Есть движение, — сказал сквозь писк еле слышный чей-то мужской голос.

Я шевелил головой из стороны в сторону.

Тело покрылось потом, лоб испариной.

Вскоре я открыл глаза. Дышалось тяжело, как после пробежки. Я оказался в помещении.

Надо мной висел больничный осветительный прибор. В рот была вставлена пластиковая трубка.

В стороне от меня пищал аппарат искусственной вентиляции легких. Это его звук я услышал первым.

Надо мной стоял врач и проверял что-то на приборах.

Я повернул голову вправо и в проеме открытой двери увидел двух идущих девочек лет десяти, одиннадцати. Это были те девочки, Даша и Маша. В руках они держали плюшевых мишек и Микки-Маусов.

Мои глаза слезились, и в них стояла слабая пелена, но девочек я узнал сразу, даже сквозь нее. Как и тогда, они прошли мимо меня, о чем-то разговаривая.

В палате пахло кофе. Этот запах шел от Мишиной сигареты там, на кладбище, а здесь, мой сосед по палате заваривал себе пакетик кофе в кружке.

Все запахи и звуки были как на кладбище. За окном кричали вороны, в форточку дул лёгкий ветерок и кидал небольшие капли дождя мне в лицо.

Всё вокруг напоминало мне про то место. Кроме нудного писка.

Врач что-то записал в планшетку.

— Поздравляю вас со вторым днем рождения, — улыбаясь, сказал он.

Затем вынул из кармана халата мобильный телефон и набрал номер.

— Алло, запишите, что пациент вышел из комы на четвертый день в 15:30. Да, да. Григорьев Андрей, — выходя из палаты, сказал врач по телефону, — шестая палата.

Я лежал, обвязанный трубками и капельницами, и смотрел то в окно, то в потолок. В голове была неразбериха. К тому же она жутко начинала болеть. Я с трудом соображал, что вообще произошло и происходит.

Через пару-тройку минут, когда я уже более-менее успокоился, ко мне подсел небольшой мужичок, сосед по палате.

— Ну, привет, — протянув руку, улыбаясь, сказал он, — Михаил.

Я посмотрел на него.

— Андрей, — узнав его, с ужасом невнятно промычал я, протягивая ему свою трясущуюся руку.

«Это же ты, — вдруг промелькнуло у меня в голове, — мужичок с кладбища».

— С возвращением, — улыбаясь сказал он, — я же говорил «рука шевельнулась у тебя». Не показалось.

И пожал мне руку.

На столе рядом с койкой лежали бутерброды и стаканчик с морсом.

— Мама твоя приходила, оставила, — сказал, кивнув на них, мужичок, — ещё свежие.

Глава пятая

Я с трудом поднялся с кровати. Выдрав из себя капельницу и отключив аппарат ИВЛ, я неровной походкой направился к выходу.

Мои движения были ломанными и нескоординированными.

— Мне нужно домой, — держась за стены, еле ворочая языком, сказал я.

В глазах всё было мутным и расплывалось. Пол, казалось, двигался подо мной и норовил скинуть меня на себя.

Михаил сидел на своей койке.

— Отсюда нет выхода. Я же говорил.

— Как нет, вон дверь. Значит там выход, — я посмотрел на дверь, к которой и направлялся, — из любого здания есть выход.

В дверном проеме опять возникли те девочки. В руках они держали свои плюшевые потрёпанные игрушки.

— А когда придет мама? — хором спросили они у меня, — а то у нас игрушки уже старыми стали, — и медленно направились в мою сторону.

Я от неожиданности покачнулся и облокотился на стену в том месте, где находилась кнопка пожарной тревоги. С потолка, из спринклеров, тут же полилась вода.

— Ну вот, опять дождь, — недовольно сказал Миша.

Я смотрел на него, на девочек и не мог ничего понять. Вода заливала всё вокруг, попадала в глаза и мешала видеть.

— Кладбище не отпустит тебя, Андрюха, — снова сказал мужичок, — с этим пора уже смириться.

— Какое кладбище? — не понимал я.

Я обернулся назад и вместо койки, где только что лежал, увидел крест со своей фотографией.

Цветы на могиле гнулись под напором воды.

Дальше, среди леса, тоже стояли кресты.

Рядом, на лавке, сидел мужичок и смотрел на меня. Девочки, тоже смотрели на меня непонимающим взглядом.

Неподалеку, у могилы Миши, стояла его березка, которую он называл именем жены.

Я упал на колени и начал разрывать сырую землю руками.

— Я ведь жив, — говорил я про себя, — Жив.

Дождь лил на меня, на Мишу, на девочек, на могилы.

Чуть позже, мужчина в белом халате, который взялся непонятно откуда, поднял меня под руки и повалил спиной на землю.

Я плакал, или же на моих глазах был дождь — не знаю.

Мужчине я не сопротивлялся. Я покорно выполнял всё, что он со мной делал.

— Вам нельзя вставать! Ложитесь! — кричал он, — мертвым не подобает так себя вести!

После этих слов мужчина накрыл меня белой простыней с головы до ног и стало темно.

Я медленно открыл глаза.

Вокруг меня была темно и тихо. Я понимал, что лежу. Но где?

Я чувствовал запах гниения, который раздирал мой нос. Так обычно пахнет перегной. Затхлость, влажность, духота, спертый воздух — всё это мешало мне свободно дышать.

Я попытался выбраться из этого места. Подняв руки, я уперся во что-то твердое. То же самое я почувствовал и по бокам от себя.

Я попробовал сесть, и у меня получилось.

Теперь я упирался головой во что — то рыхлое.

Через пару движений руками и ногами мне удалось выбраться из этой непонятной оболочки.

Я вновь оказался посреди леса. Посреди леса и крестов. Меня охватил ужас с головы до ног. Я не понимал, было это утро или день. Сквозь тучи еле-еле проглядывало солнце. Земля под ногами была сырая от недавно прошедшего дождя. Лес шумел от ветра.

Вороны перекрикивали друг друга, перелетая с одного дерева на другое.

«Что я тут делаю, посреди кладбища?»

Но ответа на свой вопрос я не находил. Я не понимал, что вообще происходит.

«Я сплю? Или я спал?»

— Новенький? — вдруг услышал я позади себя…

Я не хотел оборачиваться. Боялся.

Неужели моё пробуждение из комы был всего лишь сон, а я на самом деле мертв? А сзади меня опять стоит Михаил и поправляет свой крест.

Тогда почему он спрашивает новенький я или нет? Ведь в таком случае, если я действительно мертв, то мы получается с ним уже знакомы. Или может быть он просто решил так сменить свое однообразное «привет»?

— Ну, чего застыл!? — опять спросил голос.

Я медленно повернулся…

Передо мной стоял низкорослый мужичок в фуфайке и в шапке ушанке.

— Напривозят вас сюда чудных, а мне потом разбирайся, — ворчал он.

Это был живой человек. И он видел меня.

«Получается, что я тоже жив? И этот мужичок поможет мне выбраться отсюда и найти дорогу домой?»

Внутри меня появилась какая-то надежда и чувство радости. Я был очень рад, что это был не Миша. Значит, мне всё это просто привиделось.

— Вы меня видите? — радостно улыбаясь, спросил я.

— Вижу, чего не видеть-то, — ворчал опять он, — почему я должен ходить и искать вас по всему кладбищу?! — продолжал ругаться мужичок.

Я подумал, что под словом «вас» он имеет виду — «потерявшихся». Заблудившихся на кладбище людей. И, судя по его недовольству, я был такой далеко не первый.

— Извините, я просто не знаю куда идти, — тихо ответил я.

Мужичок посмотрел на меня.

— Ладно, — сказал он, — пошли, а то скоро совсем стемнеет, а вижу я уже плохо.

Он развернулся в обратную сторону, и я пошагал вслед за ним…

Глава шестая

Мы шли мимо могил и крестов. На кладбище уже опустились сумерки.

Осенью на улице темнеет быстро, а учитывая, что на небе тучи, то световой день и вовсе составляет пару-тройку часов. К тому же это лес, фонарей здесь нет.

Жители кладбища, то тут, то там, прятались по своим могилам.

«Почему я их вижу? — вдруг промелькнуло у меня в голове, — Может быть во мне проснулся дар ясновидения?»

— Какой бардак кругом, — шагая впереди, бубнил про себя мужичок.

— А как я здесь оказался!? — перебив его ворчание, крикнул я.

— Как, как. Как и все! — не оборачиваясь, ответил он, — тебя тоже на машине привезли. Не своим же пешком пришёл.

Я начал вспоминать, но ничего подобного не мог вспомнить.

Я вспомнил, что лежал на больничной кровати обвязанный трубками, потом, по-моему, уснул. Мне приснился какой-то странный сон и после этого, каким-то образом, я оказался здесь.

Приснилось, что я вылезал из могилы. В общем, не сон, а бредятина какая-то.

«Но как я здесь оказался?» — ответ никак не приходил в мою голову.

Он сказал, что привезли на машине.

Та-ак, машина, машина, машина. Я не помню никакой машины.

Пока я пытался вспомнить всё, что со мной приключилось, и как попал на кладбище, мы подошли к избушке у центральных ворот. На входе висела табличка «Смотрящий по кладбищу» с номерами телефонов и адресом.

— Заходи, — открыв чуть скрипящую дверь, буркнул мужичок.

— Зачем? — остановился я, — просто вызовите мне такси, и я поеду домой, а то у меня даже и телефона-то нет.

Я хлопнул себя по пустым карманам брюк.

— И в самом деле, чудак, — вздохнул мужичок.

— Отсюда ты можешь уехать либо глубоко вниз, — он указал пальцем на землю под ногами, — либо высоко вверх, — теперь его палец указывал на небо, — а на чем вас туда доставляют, на такси или ещё на каких средствах передвижения, я не знаю, — развел руками в стороны мужичок.

— Либо вообще здесь останешься, насовсем. Как там вами всевышний распоряжается, хрен знает, — закончил он.

— Что за бред вы несёте? — усмехнулся я, — я же живой, — положив руку себе на грудь, в недоумении сказал я.

— Все вы тут живые и домой хотите, наслушался уже за двадцать лет, — махнул мужичок рукой, — об этом раньше надо было думать, а не мне сейчас тут выговаривать.

— Но вы же меня видите.

— И что? — мужичок что-то искал в кармане.

— Значит, я живой, получается.

— Я вас всех вижу. И живых, и мертвых, — он сделал паузу и посмотрел на меня.

— Вот ты, — указав на меня пальцем, снова начал мужичок, — мертвый. Уже как несколько дней. А пометка о тебе в документе до сих пор не стоит. Заколебался тебя искать. Вы же сами не приходите. Всё за ручку приводить приходится. Что я делать буду, когда вас здесь как на футбольном стадионе станет? Неделями, месяцами собирать вас ходить? — ругался он.

После этих слов мужичок прошел в избу и вышел минут через пять с папкой и ручкой в руках.

— Всё, давай, ищи свою фамилию, пиши свой год рождения и шуруй обратно, — нервничал он, — мне некогда тут только одним тобой заниматься.

Я взял папку. Среди множества других имен я отыскал свою. Напротив имени был написан номер места моего захоронения — участок номер семь. «Мое счастливое число — было», — с досадой промелькнуло в сознании.

Я трясущимися руками вписал дату рождения.

Мужичок дерзко вырвал папку из моих рук.

— 1989, — негромко вслух прочитал он, — подожди, — и зашел в избу.

Мне казалось, что я был просто растоптан. Разбит от сказанного мне этим мужичком. Мне не хотелось абсолютно ничего. Просто, наверное, ещё раз проснуться и поскорее забыть всё это. До меня дошло, про какую машину он говорил. Катафалк. Именно в нем меня сюда и привезли. Как и всех остальных здешних обитателей.

Дверь снова заскрипела.

— Вот. Положишь рядом с крестом, — вышедший из избы мужичок протянул мне деревянную табличку с числом 1989. Такую я видел на Мишином кресте, только с другим числом. Как оказалось, теперь, и в самом деле видел, не во сне. Но как-то не спрашивал у него, что это за табличка. Теперь я понимаю, зачем она. Это как в библиотеке — картотека. Чтобы по ней, старожилам кладбища, умершего, определенного года рождения, можно было легче найти.

— Всё, иди, наслаждайся покоем и царством небесным, — сказал мужичок и скрылся за дверью.

Я медленно брел по пустому кладбищу. Перебирая все события у себя в голове. Выбирая, что из них правда, а что нет.

Вокруг было тихо, лишь кое-где чуть поскрипывали деревья. Было уже поздно, но, сколько точно времени, я не знал.

Подойдя к своей могиле, я увидел Михаила. Он сидел у себя на лавке, рядом с облетевшей от листвы березкой и задумчиво курил. Услышав меня, он обернулся.

— Ооо, привет Андрюха. Я думал, ты уже спишь, — выпуская из легких дым, сказал он.

Я подошел к нему и присел рядом. Моя голова была забита мыслями.

— Что это у тебя? — спросил Миша, обратив внимание на предмет в моих руках, — Аа, табличка. У смотрящего был? Я и забыл тебе сказать, что к нему нужно было зайти ещё в первый же день.

Я сидел рядом и переваривал кашу у себя в голове.

— Я ничего не понимаю, — чуть позже начал я.

— Я запутался… Я мертвый или живой?

Михаил посмотрел на меня.

Я рассказал ему про свои видения или может сны, что это было, я так и не мог понять. Про то, что мне сказал смотрящий. Что я действительно мертв и отсюда мне не выбраться.

После рассказа Михаил закурил ещё одну сигарету.

— Я ведь тоже, — выдохнул он, — как только сюда попал, долго не мог смириться со всем этим. Я и бежать пытался. И ночами слонялся по кладбищу. И сны, вот как ты говоришь, тоже видел, — мужичок затянулся ещё раз, — с ума, думал, схожу.

Миша сделал небольшую паузу.

— Это надо просто принять, Андрюха, и всё. Ничего не поделаешь с этим. Теперь-то уж точно.

Спасибо вон Петровичу, — мужичок кивнул головой куда-то в сторону, — помог, так сказать, не сойти с ума, — и вновь посмотрел на меня.

— И я вот с того дня решил помогать новичкам. Как-то их отвлекать от этих дум, мыслей… Самим им сложно справится с этим, по себе знаю.

Михаил перевел взгляд на свою могилу.

— Вот вспоминаю себя в первые дни здесь, и как-то тошно становится, — он поднес руку с сигаретой к своему горлу.

— Надо просто взять и как-то принять, тот факт, что есть два мира, мир живых, тот, что за оградой, и наш мир. Который здесь. Который стал для нас последним. И «быть» дальше. А иначе с ума сойдёшь. Даже здесь.

Михаил поднялся с лавки.

— Кто-то же должен жить, да детей растить, а кто-то должен ждать у крестика. Любая ниша должна быть заполнена, Андрюха. Иначе дисбаланс в природе, — мужичок положил руку мне на плечо.

— И знаешь, что? Не забывай носить кепку, — улыбаясь, сказал он, — тебе ещё пожить надо, да сына вырастить.

И после этих слов ударил меня ладонью по лицу. Я отшатнулся.

Потом он ударил меня ещё раз и ещё.

Я пытался схватить Мишу за руки, но он был сильнее меня, и мне не удавалось их удержать.

Я что-то пытался ему сказать, возразить, но у меня получалось только мычать.

— Вроде очухивается, — я услышал приглушенный мужской голос.

Мне вновь прилетела пощечина.

— Принеси влажное полотенце! — крикнул опять тот же мужской голос, но уже более выразительно.

Я постепенно приходил в чувство.

По телу пробежал легкий ветерок, но холодно мне совсем не было.

Спустя пару минут я почувствовал приятную прохладу у себя на лбу.

— Вот, принесла, — сказала, запыхавшись, женщина.

— Сейчас очухается, — снова прозвучал мужской голос, — дачник тоже, блин.

Я мычал.

Сквозь еле-еле приоткрытые глаза проникал солнечный свет.

Затем я увидел отца, склонившегося надо мной, а рядом маму.

— Ну как? Нормально себя чувствуешь? — спросил папа.

Я был растерян.

— Нормально, — еле пробубнил я, — а что произошло?

— Ты копал грядку и упал в обморок. Словил солнечный удар, — сказал отец и помог мне подняться.

— Я сколько раз говорила надевать кепку! — помогая ему, рядом ворчала мама.

На земле, где я только что лежал, валялась лопата.

Чуть позже я разглядел место где мы находились. Это была наша дача. На соседнем участке, как и прежде, играли две девочки и их звонкие голоса разносились по двору.

Всё, как и каждый год.

Взяв меня под руки, родители завели меня в дом.

В моей голове всплывали какие-то оторванные куски воспоминаний про кладбище.

Что я умер.

Что какой-то мужичок там мне помогал, и звали его Мишей. И мне было 29 лет. Как фрагменты из плохо запомнившегося сна, они мутно возникали в моей памяти.

Родители положили меня на кровать.

— Я сейчас чаю сладкого сделаю, — сказала мама и убежала на кухню.

Я лежал и смотрел на отца.

— Хорошо, что мы с мамой рядом были, — сказал папа, а то так бы не дожил до своих шестнадцати лет, рас..п..здяй, — улыбаясь, выругался он.

— Пап, а вы с мамой не разводитесь? — негромко спросил я.

— Видать крепко тебя шибануло, — сказал отец, — отдыхай, давай. Приходи в себя, — закончил он и поднялся с кровати.

— Пап, а можно ещё спросить?

— Чего, — он остановился на пороге.

— Давайте завтра дедушку навестим, на кладбище. Он ведь нас сидит там и ждёт.

— Обязательно навестим, — сказал отец, — отдыхай, давай, — и после этих слов он вышел из комнаты.

Я лежал на кровати, и мне было непривычно хорошо на душе. Что всё это мне привиделось. Родители были вместе и даже не думали расходиться.

С тех пор я постоянно надевал кепку в жаркие летние дни, как сказал тогда Михаил. Особенно на даче.

А на следующий день мы все вместе поехали на кладбище к деду.

…А то он ведь нас ждёт…

Я только сейчас это по-настоящему понял.