Демосфера

Илья Новак, 2006

Когда страны исчезнут, сменившись независимыми анклавами… Когда технологии достигнут той грани, за которой они уже становятся неотличимы от магии… Когда Интернет превратится в Геовэб и станет новой реальностью, вобрав в себя все человеческие знания, умения, опыт… Когда искусственные интеллекты будут управлять целыми городами, люди смогут изменять свои тела и сознания, планета окажется под полным контролем человечества и БИОСФЕРА превратится в ТЕХНОСФЕРУ… Тогда на орбите родится дьявол – ЭЛЕКТРОННЫЙ ДЬЯВОЛ нового века – и на Землю придет Апокалипсис…

II

Десять дней спустя похожие слова отразились гулким эхом от сводов аэропорта:

— Тебе там понравится.

Глаза Наты сияли, а на Дана все это наводило тоску: любое место, полное людей, шума и яркого света, было ему неприятно.

К их острову подогнали эскалатор, по которому пассажиры въехали в терминал. Ребристая гибкая труба на Х-образных штангах извивалась между крышами технических построек в двадцати метрах над землей. Более всего она напоминала прямую кишку. Здесь не было ступеней, как у обычного эскалатора. Использовался механизм перистальтики: люди стояли на месте, а вся внутренняя поверхность терминала мягко текла вперед. Под ногами хлюпало — одним из побочных следствий подобной транспортировки была выделяемая пористыми стенками влага.

Аэропорт занимал площадь в пять квадратных миль, вздымался к небу вышками маяков и погружался в землю трубами коллекторов и коммуникаций. С недавних пор здесь заправляли не люди, а структура компьютеров по имени Топлекс, и перед мысленным взором Дана аэропорт представал этаким расползшимся в пространстве бетонно-металло-пластиковым кибернетическим крабом, самостоятельно мыслящим суперорганизмом, и аналогия с прямой кишкой логично приводила к вопросу: какую же роль играют люди? Наверное, для Топлекса они являлись отходами, которые нужно быстрее вывести из организма под названием Центральный аэропорт Университетской автономии.

На выходе из терминала искусственная перистальтика пронесла пассажиров сквозь сенсорную подкову. Данислав с опасением ожидал тревоги, но ничего такого не произошло: главы крупнейших финансовых конгломератов Сотрудничества предпочитали не пользоваться имплантами. Сверхчувствительные сенсорные подковы ввели после того, как по планете прокатилась волна терактов нового типа. Проникший на борт террорист объявлял, что в его теле находится взрывчатка, детонатор которой замкнут на сердечную мышцу и разнесет все к чертовой матери в случае смерти носителя, а в десне спрятана ампула с быстродействующим ядом, которую он может прокусить. Теперь такие теракты тоже устарели, угонами занимались все больше хакеры, пытающиеся перехватить управление у программистов-«капитанов». Все равно сенсоры подков просвечивали не только багаж и одежду, но и тела — на предмет имплантного оружия. Данислав опасался, что подкова выявит его телесный хард, но девайсы были покрыты новейшей органической защитой, которая и спасла их от рассекречивания.

Дан насчитал полсотни охранников, а еще над головами кружилось несколько механических пчел-убийц, но сколько он ни крутил головой, не заметил ни одного аякса. Конечно, спецбойцы стоили баснословно дорого, тем более что трест не соглашался продавать их, а лишь сдавал в аренду на определенный срок. Все же как минимум десяток из тех, кто прибыл на острове вместе с Даном и Натой, могли позволить себе круглосуточную защиту аякса.

Охрана обступила гостей плотным кольцом, оттеснив обычных и механических репортеров, но не маленького подвижного человечка с неестественно радостным личиком — представителя «Электрикум Арт». Он принялся всем пожимать руки, что-то тараторя. Отражающийся от купола гул голосов не позволил Дану разобрать слова, да еще Ната, вцепившись в его локоть, растерянно крутила головой и чуть ли не пищала, словно цыпленок, который впервые выбрался из огороженного старыми ящиками закутка в ослепительно-громадный таинственный мир птичьего двора.

Дан постоял в раздумье, махнул рукой и отправился за багажом.

— Ну их, — сказал он Нате. — Они поедут наземным транспортом, потому что так безопаснее. А мы заберем шмотки — и на струнник. И быстрее, и интереснее, да? Увидишь город сверху. Оно забавно, потому что здесь не как в Западном Сотрудничестве — планировка старинная и даже летающих машин нету, простые токомобили. Идем.

Они направились к багажному отделению аэропорта, миновав по пути мужчину с ускользающей внешностью. Людей вокруг было много, кто-то случайно толкнул мужчину, он шагнул вперед, задел плечо Дана и что-то пробурчал.

Жиль Фнад, пропустив молодую пару, огляделся в поисках уборной.

Тощая пожилая грымза прошла мимо, обдав его смешанным запахом дорогого дезика, искусственной кожи туфель и красящего пигмента для волос. На пояске болтался инфракрасный порт, стилизованный под пряжку, и, будто довершая карикатурную картину показательной зажиточности, за ней катил чемодан от «Фурнитуры» из сверхдорогой натуральной кожи африканского крокодила — корпорация содержала цепь заповедников вдоль русла Нила. Чемодан, естественно, следовал за пряжкой, и потому даме пришлось прицепить ее к поясу над своей худой задницей. Фнад был слеп уже несколько лет, но не все фоторецепторы выродились, и микрочипы в глазных яблоках стимулировали чувствительность оставшихся. Он видел все так четко и ясно, будто смотрел не глазами, а цифровыми камерами с улучшенной фокусировкой. Гипертрофированно — различал каждую пору на носу грымзы, каждую капельку пота на лбу, мог пересчитать все волосы в бровях и морщинки на ее коже. Женщина раздражала его в общем и нервировала частностями: каждой деталью внешности и самим фактом своего присутствия в окружающем пространстве.

Но более прочего его вывела из себя пряжка на заду. Подавляя желание прибить старую суку, Фнад отвернулся. Стало еще хуже. Нельзя ведь ходить повсюду с закрытыми глазами, — а его приводила в тщательно скрываемую ярость любая попадающая на глаза высшая органика. Но в уборную хотелось, так что Фнад, обнаружив наконец вожделенную цель, заспешил к ней.

Внутри пахло дезинфицирующими туалетными водами. Изгибающиеся стены и потолок скрывали в своих складках множество невидимых источников света, от которых по всему полу разбегались радужные блики. Тихо жужжали кондиционеры с йодо-солевым раствором в бачках — пахло морем. Каждый шаг отдавался коротким эхом. Повинуясь прикосновению пальца, магнитная молния ширинки разошлась. Скривившись и выпятив подбородок, Жиль зажурчал в прилепившуюся к стене янтарную раковину писсуара. Из писсуара полился «Танец с саблями».

Что-то оскорбительное было в том, что ему приходится уныло мочиться под ритмичную музыку. Фнад в такт ей заскрипел зубами, но не слишком громко — неодушевленное все же не вызывало у него такой идиосинкразии, как одушевленное. Хотя даже если бы очередной извив карьеры занес Жиля Фнада в самую безлюдную точку планеты, это мало что изменило бы. На его памяти вокруг никогда ничего не было хорошо. Достигшая немыслимых, абстрактных величин мизантропия вкупе с феноменальной сенсорикой превращала окружающий мир в шизофренический цирк уродов, постоянный вялотекущий кошмар — всегда и везде Жиля Фнада бесило всё.

Двери раскрылись, и коренастый мальчишка лет тринадцати метнулся к соседнему писсуару. Чудным образом накладываясь на ритм «Сабель», оттуда донеслась нежная мелодия «Аве Мария». Этого было бы вполне достаточно для Жиля, чтобы сунуть мальчишку головой в писсуар и долго не отпускать. Но он уже закончил и, шагнув к раковине, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркале, стал мыть руки. Сзади доносились упругое журчание и музыка. Вытерев ладони ароматизированной салфеткой — запах лаванды вызвал новое вулканическое извержение ярости в его мозгу, — Жиль повернулся. Мальчишка стоял боком к писсуару, лицом к Фнаду. Одну руку он завел за спину, а другой зачем-то дергал «молнию» ширинки — обычной, не магнитной. На мальце были изумрудный комбинезон дерекламистов, высокие ботинки на железных застежках и черные очки с круглыми и большими, как блюдца, зеркальными линзами. На голове — кепочка с яркой наклейкой в виде улыбающегося медвежонка.

— Ай! — завопил он хрипло. — Ай, дядя, дядя, прищемил!

— Что такое? — пробормотал Жиль, думая о своем.

— Прищемил, дядя, писю прищемил!!! — Мальчишка посеменил к нему, дергая «молнию» и скривив от боли рот, из угла которого вниз потянулась нитка слюны. — Отцепите, ай, дядька-а-а…

Происходило что-то совсем нелепое. Фнад шагнул к маленькому недоумку. Когда он оказался совсем близко, малец рывком вытащил вторую руку из-за спины и пустил прямо ему в лицо струю чего-то остро пахнущего. «Аве Мария» в ушах Фнада взорвалась осколками звуков, переливчатые синие цвета мраморного грота потемнели.

Потом реальность стала немного четче, и Жиль Фнад обнаружил, что стоит на коленях и трет лицо. Из носа лились сопли, из глаз — слезы, сквозь них он видел мальчишку, рот которого от удивления стал круглым.

Содержимое баллончика, которым был атакован Фнад, судя по всему, уже закончилось. Отбросив его, малец стал бить правой ладонью по браслету на левой руке. Жиль чувствовал себя плохо, но не настолько, чтобы это могло помешать ему сейчас же задушить маленького урода. Он привстал. Мальчишка вытянул руку, которой раньше колотил по браслету, и нацелил костяшки согнутых пальцев на переносицу Жиля. Между пальцами был зажат тонкий цилиндрик, из которого выстрелили и вонзились в ноздри Фнада извивающиеся усики шокера.

Камнедробилка, заработавшая после этого в голове Жиля Фнада, опрокинула его на пол и заставила скорчиться у ног мальчишки. Несмотря на все последствия, которые обычно сопровождают удар шокером, Жиль выгнулся, пытаясь дотянуться до ноги щенка. Вновь хлопнув по браслету, тот отступил, сверху вниз глядя на дергающееся тело.

Дверь позади раскрылась, и двое дюжих колесничих в халатах медицинской службы аэропорта, наброшенных поверх изумрудных комбинезонов, вкатили живокресло. На скуле каждого имелась легкая припухлость, какая возникает от недавно имплантированного подкожного микрофона; в левой ушной раковине покоился конус динамика, соединенного с микрофоном серебристым волоском провода.

Мальчишка послал в плечо Фнада второй заряд из шокера, и только после этого Фнад затих окончательно.

— Всё, всё! — произнес один из колесничих, у которого над воротником виднелся край узора динамической татуировки. Морщась, он похлопал себя по уху. — Нормально, Шунды?

— Нормально?! — хрипло выдохнул в ответ мальчишка и коснулся браслета, отключая сигнал. — Вашу мать! Да он меня чуть не прикончил! Почему так долго?

— Куча шишек в зале, с ними охрана. Ждали, пока уйдут. — Татуированный склонился над Фнадом, вглядываясь в лицо. — Ну теперь-то хлопец вырубился…

— Аххх! — Шунды Одома, приподнявшись на цыпочках и не снимая очков, сунул лицо под струю воды из крана. Развернувшись, он оглядел помощников, которые подхватили Фнада под мышки и усаживали в кресло, шагнул к ним, остановился, покачиваясь с носков на пятки и обратно.

Изумрудные блики от скрытых светильников медленно ползли по его круглой бледной физиономии. Самым примечательным был рот: уголки опущены так, что он напоминал туго натянутый лук, и это придавало лицу выражение непроходящей брезгливости. — Прыскалка! — сказал мальчишка. — Если б я такой прыскалкой в летающий остров пульнул, он бы весь растворился! А этот еще дергался! Представляете?!

— У тебя хорошая прыскалка, Шунды, — попытался успокоить его татуированный, прилаживая к покоящимся на подлокотниках запястьям Фнада полупрозрачные слизистые трубки. На концах их были катетеры, напоминающие длинные острые клыки.

Живокресло еле слышно вздохнуло, принимая в свои объятия пациента. Оно существовало для того, чтобы заботиться о каждом, кто сел в него, как любящая мать о младенце. Натянутую сухую кожу на широкой спинке усеивали большие бледные бородавки — органические верньеры и кнопки. Второй «медбрат» повернул что-то, и внутри биомеханизма заурчало. Живокресло опекало пациента по своему усмотрению, но его работу можно было корректировать. Протянувшиеся к запястьям Фнада трубки наполнились мутно-розовой жидкостью.

— И еще шокер! Он меня пытался схватить после первого раза! Тишка, вот скажи, если я в тебя зафигачу шокером, ты с первого раза вырубишься?

— Так то я… — ухмыльнулся колесничий. — Ну ты сравнил — меня и…

— Ты с кем разговариваешь? — процедил Шунды и медленно пошел к нему. — Кто, по-твоему, перед тобой?

Ухмылка сразу покинула Тишкино лицо — оно приобрело выражение, которое ясно давало понять, что тот, кому это лицо принадлежит, искренне, по-настоящему глубоко сожалеет о том, что только что произнесенные слова слетели с его глупого языка.

— Извиняюсь, — пробормотал он, медленно откатываясь. — Я… Вы не…

Шунды шел на него, и стоящий чуть в стороне татуированный решил уже, что невоздержанному на язык Тишке настал кирдык, но тут Жиль Фнад пошевелился и дернул головой. Веки его затрепетали.

— Больше! — заорал Шунды, отпрыгивая к стене и вытягивая перед собой руку с зажатым между пальцами шокером. — Больше дайте! Вы его усыпите или нет?!

Татуированный крутанул верньер. Гул внутри живокресла стал громче, жидкость в трубках налилась густым красным цветом. Трое замерли, глядя на Жиля Фнада. Тот больше не шевелился. Шунды Одома рывком стащил с головы кепочку, обнажив выбритый участок кожи на макушке. В центре его поблескивал кружок эго-форминга. Одома поднял руку и осторожно подкрутил настройку.

— Этот зверь Асю и Ника в ад отправил, — плаксиво произнес он, позевывая от пережитого испуга. Форминг уже начал действовать: губы Шунды поджались, голос стал жалобным. — И весь «Хрусталь» сжег, а там пятьсот человек… За ним даже аякса послали, но он все равно ушел. Послушайте, я хочу, чтоб, пока мы будем ехать, подготовили бункер. Вам понятно? Магадан, распорядись, пожалуйста.

Татуированный давно привык к искусственным сменам настроения Одомы. Он кивнул и прикоснулся пальцем к динамику в ухе.

Минуту спустя в зале аэропорта скучающие люди, уже успевшие забыть про развлечение в виде прибытия нескольких Очень Важных Персон, получили новый повод для пересудов. Два медбрата-колесничих быстро прокатились к центральным дверям, толкая перед собой живокресло с неподвижным телом больного. Рядом семенил мальчик с кривым ртом и в больших зеркальных очках, то и дело всхлипывающий и слегка ненатурально, но с напором причитающий:

— Папа! Что с тобой, папочка?!

Это вызвало прилив сочувствующих охов и бестолковых предположений о том, какая беда приключилась с господином в кресле. Медбратья, живо-кресло и любящий сын пронеслись сквозь услужливо распахнувшиеся плексигласовые двери и скрылись в горячих испарениях, которые заменяли воздух над стоянкой аэропорта. Вскоре с этой стоянки вырулил ощетинившийся антеннами черный микроавтобус, украшенный молочно-белой прямоугольной плоскостью солнечной батареи на крыше.

Развернувшись, он взял направление в сторону реки, за которой открывался пологий левый берег, уже давно занятый Университетами под общежития. В сотне метров над микроавтобусом тем же курсом, но гораздо быстрее двигался похожий на фаллос вагон струнника, из которого Данислав показывал Нате крыши городских достопримечательностей.

— Разве здесь нет ни одного завода или инкубатора? — удивлялась Ната, привыкшая к фабричным и сельскохозяйственным округам запада. — Как же так?

— Понимаешь, мы же в Восточном Сотрудничестве, а не в Западном, — объяснял Дан. — Здесь промзоны не распределены кругами вместе со спальными и административными полосами. Тут не кольца, а скорее такие… пятна. Специализированные автономии — в одних стоят заводы, в других офисные корпуса крупных корпораций, а здесь — Университеты. У них вынужденное взаимосотрудничество налажено, эти теми управляют, а те этим продукцию производят… Есть автономия Мозгов — там все лежат в жизнеобеспечивающих люльках, соединенные в локалке через нейрокремниевые преобразователи с хорошим битрейтом, и просчитывают всякие задачи на заказ… А Университетская автономия держится на образовании, сюда съезжается молодежь из обоих полушарий. Стоит дорого, зато обучают хорошо. Ну и плюс это центр научного истеблишмента.

Ната серьезно кивала и смотрела вниз, бесстрашно опершись локтями на ограждение, тянувшееся вдоль узкого балкончика по периметру струнника. Сзади из окошек выглядывали пассажиры. От встречного ветра балкончик был защищен аэрационным пологом.

А Дан высоты боялся. Вначале, когда На-та вытянула его из салона наружу, он побледнел и почувствовал тошноту. Сейчас слегка приободрился, хотя перегибаться через ограждение все равно не решался.

Вагон уже миновал реку, внизу потянулся пологий левый берег — правильные геометрические фигуры стального цвета среди пушистых зеленых пятен. Дан пригляделся к Нате, шагнул вперед и обнял ее за талию.

— Как красиво здесь, — сказала Ната.

— Ага.

Она перегнулась через перила, и хотя Дан знал, что под ними статис-поле, ему вновь стало не по себе. Он положил одну руку на плечо Наты, а второй стал показывать:

— Вон те корпуса — это Университеты, а вон, видишь, из красного гранита — это Красный корпус.

— А вот это? — Ната указала на высоченные пенометаллические штанги, между верхушками которых строители протягивали горизонтальные плоскости керамической арматуры.

— Там строят Верхний Слой. Пытаются так бороться с перенаселением.

— Разве у нас перенаселение? — удивилась Ната.

Данислав почесал затылок.

— Ну, нет, демографический переход давно произошел. Но живут кучно, понимаешь? Все стремятся в определенные места, которых не так уж и много. В Западном Сотрудничестве, ты ж знаешь, уже несколько двухслойных мегаполисов.

Они замолчали: Ната разглядывала пейзаж, а Данислав — Нату. Ладонь лежала на ее талии. Потом он подумал-подумал — и прикоснулся к ней второй рукой, теперь ниже талии. На-та то ли не заметила, то ли сделала вид, что не замечает. Данислав опустил руки еще ниже, провел по бедрам…

Юбка на ней была короткая: когда он увез ее из инкубаторского поселка, где все ходили в комбинезонах или старомодной одежде, Ната, обнаружив, насколько далеко шагнула мода, стала одеваться, как героини голографического аниме-кавай. Сейчас на ней были серебристые колготки из очень тонкого пластика, мини-юбка и зеленая безрукавка. В волосах сидел крупный жук с золотистым панцирем и вытянутым тельцем такой формы, чтобы его удобно было брать в руку. К поясу юбки крепилась мини-сумочка, а в саму юбку была прошита напоминалка, высоким голоском говорившая с владелицей, если та что-то роняла или забывала. Такая одежда не то чтобы портила ее, но и не очень шла — главным образом потому, что девочкой-то Ната не выглядела. Она производила впечатление юной — и в то же время вполне зрелой женщины. Почувствовав под руками гладкую холодную поверхность колготок, Дан прижал к ней ладони и стал медленно задирать юбку. Ната тут же отвлеклась от созерцания пейзажа, обернулась и отодвинула его руки.

— На нас же смотрят, — сказала она укоризненно. Дан оглянулся: за окнами головы всех пассажиров мужского пола были повернуты в их сторону.

— Ну и что? Кому какое дело? Ты же не в своем инкубаторе. Сейчас ты никого не смутишь этим, даже если мы прямо здесь начнем…

— Нет! — сказала Ната, на которую, судя по всему, накатил один из ее приступов чопорности. — Не можешь потерпеть?

— Да ты пойми, это совершенно нормально, — принялся увещевать Данислав. — В университетских общежитиях даже нету раздельного проживания. Мальчиков и девочек селят не просто в общих корпусах, а в общих комнатах — по четыре-шесть человек, чтобы молодежь друг друга просвещала, понимаешь? — Говоря это, он медленно подступал к Нате, а она отступала, пока не уперлась спиной в ограждение.

— Мне так не нравится, — сказала она. — Не нравится, когда при этом на меня смотрят.

— Откуда ты знаешь? Ты что, делала это, когда на тебя смотрели?

Ната порозовела.

— Нет. Но я… я и так знаю. Это должно быть… — Она наморщила лоб. Недостаток словарного запаса, да и вообще умения обращаться со словами, выражать мысли и, главное, чувства заставлял ее часто морщить лоб. — Чтобы только вдвоем. Об этом не надо говорить и показывать это, и смотреть, потому что тогда… Ну, в общем…

— Исчезает таинство? — подсказал Данислав.

— Что? Да. Оно… Как ты сказал?

Так вот почему она не любила смотреть эротические фильмы, почему заставила его уйти с секс-шоу, на которое он ее когда-то повел, не любила даже разговоров на эту тему, хотя при всем этом в постели отнюдь не была пуританкой…

— Интимность пропадает, остается грубый секс, — пояснил Дан.

— Да… Что? Мне так не нравится. Тебе будет приятно, если… если мне не будет нравиться, когда мы это делаем?

Этот довод смутил его.

— Ну, нет, — сказал Данислав. — Нет, конечно, я не хочу делать это так, чтобы тебе не нравилось. Но хотя бы поцеловаться мы можем?

Раздался писк. На правом рукаве куртки Дана сидела свернувшаяся кольцом псевдоживая ящерица — биомеханический тонк. Данислав завел его недавно и уже хотел поменять, потому что, как выяснилось, это устройство раздражало его. А вот Нате подобное, наоборот, нравилось, забавляло — пришлось купить ей тонк-жука с игрушечным дизайном. Во лбу ящерки горел рубиновый глаз — жестикулярный датчик, и когда Данислав поднес к ней руку, она сама собой развернулась и прыгнула в ладонь.

— Да, Калем, — сказал Дан в щель под пружинным хвостом, то есть в динамик тонка. — Мы подъезжаем, скоро будем… Ага, давай…

Ната улыбалась. Дан положил руки ей на плечи и поцеловал.

* * *

Солнце горячим медом заливало тарелку наземной станции, окруженную покатыми стенами из пластистекла. Грузчик-колесничий с притороченной к животу тележкой похватал сумки и уложил себе под брюхо.

Хотя они не виделись уже много лет, Дан сразу узнал появившегося на дорожке чернявого черноглазого Калема. Старый друг тоже колесничий: до колен ноги почти нормальные, а ниже — два органических колеса. Многочасовая хирургическая операция — и кость сложной формы, что-то вроде перевернутой Y, подвижно закрепленная в колене, охватывает колесо наподобие велосипедной «вилки». В центре — сустав, сухожилия и прокачанные анаболиками «скользящие» веерные мышцы; к окружности тянется тугая, как оболочка барабана, желтая кожа; обод — широкий ногтевой валик и твердая «шина» из таких же ороговевших клеток, что и человеческие ногти. Три недели стационара, частичная перестройка нервной системы и вестибулярного аппарата, месяц ковыляния под бандажом — и кати куда хочешь.

Калем носил шорты, колеса оставались обнажены, хотя мода давно откликнулась на появление людей с модифицированными ногами: теперь для них делали так называемые шташины, брюки-зонтики, не скрывающие лишь нижнюю, касающуюся земли часть обода.

Шелестя и пощелкивая конечностями, Калем подкатился к Дану. Они обнялись.

— Это Ната, — представил Данислав, и бывший однокашник, а ныне — университетский преподаватель, схватил ее руку и энергично потряс. Он остался таким же порывистым и поверхностным, склонным легко воспринимать жизнь и избегать проблем. Дан заметил, что Ната слегка напряглась: в их поселке ни одного колесничего не было, она так до сих пор и не смогла привыкнуть. Калем же сиял улыбкой во все тридцать два покрытых белейшим кальцированным пластиком зуба.

Они пошли к воротам, грузчик покатил следом тележку с сумками.

— Видел тут, как по мосту пронеслась колонна мобилей! — звучным голосом вещал Калем. Как и у многих преподавателей, в его скулу был имплантирован «громик» — усилитель голоса. — Сигналили почем зря. Это те, что с вами на одном острове прилетели?

— Они. Там куча шишек. Прибыли на открытие нового общежития Красного Корпуса.

— То-то у нас с утра переполох, даже занятия некоторые отменили. Бюро шустрит, везде их солдатики носятся, все проверяют…

Бюро, как называли университетскую службу безопасности, не имело особых полномочий: ректоры не хотели, чтобы в городе окрепла силовая структура, которая когда-нибудь может выйти из-под контроля и начать играть в собственные игры. Полиции как таковой не было вообще; Бюро, состоящее в основном из отставных вояк и подчинявшееся напрямую проректору, обеспечивало безопасность во всей автономии. Здесь в общем было тихо: любые владельцы крупного бизнеса заинтересованы в притоке свежих молодых мозгов, и ни одной межкорпоративной войны на этой территории не случалось. Блюстителей порядка называли бюрами или, снисходительно, бюриками. Часто ими становились отчисленные за неуспеваемость студенты.

Выйдя за ворота, Дан встал, щурясь на солнце, охваченный внезапным приступом ностальгии. Низкие крыши и широкая полоса неба между ними, приглушенный шум токомобилей, прохожие, блеклые в дневном свете голограммные вывески…

Он никогда не понимал под Родиной историко-культурное наследие определенного этноса, как и государство, в котором родился, — тем более что и государств никаких не осталось, лишь Сотрудничества, объединения автономных областей, — и потому недоумевал, сталкиваясь с любым проявлением патриотизма. Патриотизм по отношению к чему? К стране? К территории какой-то автономии? Но это лишь кусок земной поверхности с определенными границами! Родиной для него были набор воспоминаний о местах, людях, ситуациях и свои чувства, со всем этим связанные. Некое ментальное облачко в голове, маленькая внутренняя отчизна. Вот к ней можно испытывать любовь, ностальгию — но, как и в одну и ту же реку, в эту отчизну нельзя вернуться. А сейчас… Нет, он не помнил этого места, тихой улицы за воротами станции струнной дороги, но какие-то смазанные временем картины из закоулков памяти вдруг всплыли в голове и наложились на окружающее, заставив Данислава остановиться, жмурясь, поглядеть по сторонам и замереть, не дыша: он пытался остановить мгновение, задержать это теплое, сладкое и печальное ощущение прошлого, сотканного из солнечного пуха и золотых пылинок…

— Ну что, такси поймаем? — спросил Калем, и затопившее Данислава детство — нереальное, не такое, каким в действительности оно было, но идеализированное его сознанием, — детство это исчезло.

Прохожих было мало, иногда почти бесшумно проезжали машины — широкие, чтобы на заднем сиденье могли поместиться несколько человек, и совсем узкие, для водителя и одного пассажира. Калем замахал рукой, останавливая челомобиль, и грузчик, выдвинув из тележки считыватель, хмуро сказал: «Пять кликов». Приложив подушечку большого пальца к фотоэмульсионному кружку считывателя, Данислав коснулся сенсора с цифрой 5 на табло. Один клик — условная единица, равная одному шагу по Большой Гипертекстовой Библиотеке, нажатию на одну из перекрестных ссылок. На самом деле платить за пользование электронным Гипертекстом не было необходимости, клик был лишь условной единицей, результатом общественной договоренности — символом единицы информации, которой оплачивались услуги и товары. Не имея под собой никаких материальных ценностей вроде золота (которое, как и драгоценные камни, ценностью быть давно перестало), клик тем не менее вполне успешно заменил деньги.

Считыватель застрекотал и втянулся обратно. Грузчик-колесничий вытащил сумки. Покосился на Калема, возле которого как раз остановилось такси, сунул ему что-то в ладонь, развернулся и укатил.

— Можно я впереди поеду? — попросила Ната. — Там лучше видно.

— Давай.

Она села рядом с толстым водителем, Дан и Калем устроились позади. Расстояние между сиденьями было достаточно широким, чтобы могли втиснуться колеса.

Водители такси не покидали свои машины до конца рабочей смены, а некоторые из них не вылезали неделями — оттого большинство таксистов страдали избыточным весом. Нижняя часть грузного тела была погружена в мягкий пластик шоферского гнезда. Функциями оно напоминало медицинское живокресло, только куда проще и дешевле — обеспечивало гигиеничный вывод естественных отправлений и через вживленные под ребра катетеры снабжало пищей. От приборной доски к телемоноклю на лице водителя тянулась гибкая белая спираль, по которой при каждом движении головы пробегали радужные кольца. Руки покоились в сенсорных пазах — специальных углублениях на приборной доске; движениями пальцев водитель управлял всеми системами, от включения и выключения фар до дверных фиксаторов. В большинстве автономий люди давно такси не водили, токомобили одной фирмы управлялись через Геовэб упрощенным подобием искусственного интеллекта или штатными программистами. Но в Университетах водителям удалось отстоять свои права и вытеснить автоматизированные такси-сети, которые в разное время пытались развить здесь бизнесмены. Ректоры челомобильщиков поддерживали — по их мнению, живые таксисты придавали автономии аромат старины.

— Давно в машинах не ездил… — хмыкнул Калем. — Все больше на своих двоих…

— Что он тебе дал? — спросил Данислав, когда челомобиль, еле слышно заурчав тесларатором, поехал.

Калем захихикал и хлопнул по карману.

— Я не смотрел. Прокламацию какую-нибудь, что ж еще. Потом выброшу. У них движение «За свободу колесников». Это они сами себя так называют — колесники, а слово «колесничие» считают оскорбительным.

Дан удивился:

— Почему? Глупости какие…

— Ага. Они говорят, что нормальные люди их притесняют, используя колесничих только на тяжелых работах, ну или на неквалифицированных каких-то.

— Но ты ведь — преподаватель.

— Так то-то и оно! Дело в… — Калем многозначительно постучал себя по лбу. — А не в… — Он хлопнул по роговому ободу колеса.

Ната молчала, приникнув к окну. За ним проносились обычные дома — бетонно-керамические стены, бронированные окна — и прохожие, в основном молодежь, пешая или в транспортных костюмах. Город студентов, учителей и обслуживающего персонала…

Наклонившись к Даниславу, Калем прошептал:

— Э, дорогой, красивая девка. В твоем вкусе, а?

— Ага, — пробормотал Дан.

— Свежая, — не унимался Калем. — Как цветок, только распустившийся… А ты, значит, садовник…

Он преподавал теоретическую физику, но увлекался поэзией, в которой, однако, ничего не смыслил, и часто использовал всякие банальные сравнения. Калем, обладатель мохнатых черных бровей и большого горбатого носа, имел арабо-грузинское происхождение. Грузины-то еще остались, что им сделается, а вот арабов сильно поубавилось после Второй среднеевразийской войны, когда объединившиеся славяне и японцы (в Японии как раз окончательно расшифровали карту человеческого ДНК и смекнули, какая последовательность аминокислот за какой ген отвечает) устроили гено-геноцид: совместно создали хитрый вирус и саданули им по множеству ключевых точек, за одно поколение стерев сотни миллионов врагов с лица планеты. Конечно, тогда вышел большой облом: ориентировались на генные комплексы, ответственные за определенный цвет кожи и волос, форму глаз и прочие специфические внешние параметры, — соответственно, не все арабы полегли, а из тех, кто полег, не все были арабами. Например, погибло много евреев — они с арабами похожи. Народу вымерло столько, что, собственно говоря, как раз после этого — вернее, после того как выжившие арабы одну атомную бомбу взорвали под Москвой, другую сбросили на Токио, а третьей рванули Ла-Манш, когда береговая охрана нейтральных французов выследила их мини-подлодку, — именно после этого крупномасштабная война, тотальная межплеменная резня и табуировалась в коллективном сознании так же, как в нем табуированы, допустим, убийство ребенка или инцест. Это, однако, парадоксальным образом привело к увеличению, чуть ли не легализации насилия на межличностном уровне. Затем в течение двух десятков лет сложились Сотрудничества, и планета изменилась до неузнаваемости.

Ну а Калему повезло — он арабом был лишь частично, его штамм «антиарабика» не тронул. Возможно, его спас шнобель выдающейся величины.

— Так куда ты нас везешь? — спросил Дан.

— Гостиница возле старых корпусов. Ты говорил, вы на вечеринку в Общежитие приехали?

— Ну да. Меня пригласили. Хотя я так и не понял, что такого в открытии какого-то общежития, почему из-за этого надо шум устраивать…

— Э нет! Заметь, Общежитие — с большой буквы. Оно ж строилось по проекту ребят с прикладного факультета. А клики «Электрикум Арт» дал. Это дом-умник, понимаешь? Киборгизированный… Тут уже и так, и сяк крутили — интельдом, домумник, зданум, умобитель… Как же так, думаем, «жопа есть, а слова нет»? Непорядок. В конце концов все же решили умнодомом назвать, хоть оно и банально. ЭА вокруг открытия большой шум хочет поднять. Они сейчас взялись за проект по строительству умнодомов и конкурируют в этом деле с «Фурнитурой».

— Да это ж старье, — возразил Данислав. — Сколько времени уже дома с прошивкой делают, на компьютерном управлении… «Фурнитура» вот что-то похожее клепает по заказам, я даже видел один. Похож на загородное бунгало, только движется. Чтоб отпуск проводить где-то за границей техносферы. Мы ехали по бану, а он мимо по лугу полз… как улитка какая. За ним еще след на траве неприятный, вроде мыло склизкое…

— Сам сказал, дорогой — по заказам. Они делают дома для богатых. К тому же движущиеся. А ЭА работает над проектом стационарных зданий.

— Ну и что тут такого принципиально нового? Наоборот, движущиеся дома… вроде как интереснее.

— Только для богачей. Экзотика такая. Они ж стоят раза в три дороже, потому что у них там качающиеся полы, вестибулярный аппарат сложный и навигационная система навороченная. Ну и потом, какой нормальный человек захочет жить в доме, который постоянно перемещается? Я б не захотел. Это чтобы на природе такой поставить… А в техносфере как? Старые дома с прошивкой — они именно старые, там технологии вековой давности. ЭА хочет сделать город, целиком состоящий из стационарных многоквартирных умнодомов. Поставить это дело на поток и снизить себестоимость, чтобы такое жилье могли обычные автономщики себе позволить. Хотя Общежитие — оно, конечно, сверхдорогое. Но это так, реклама. Громкий проект. Здесь, за чертой автономии, есть здоровенный квартал заброшенный. Кирпичные заводы там раньше были — помнишь еще, что такое кирпичи? Фабрики какие-то… Ну вот, они планируют, если с Общежитием все сладится, вложить средства в перестройку того района. Сделать для начала небольшой квартал компендиумов-умников, соединенных в общую систему через Геовэб… Ладно, сам увидишь… А, приехали!

Челомобиль встал. Не поворачивая лысой мягкой головы в бледных складках, водитель что-то еле слышно произнес, голос его полился из динамиков в потолке, будто заговорила сама машина:

— Десять кликов.

В спинке водительского гнезда откинулся щиток, показав щель приемника. Дан расплатился, и только после этого запертые дверцы раскрылись.

Они вышли на залитую солнцем улицу. Здания Желтого корпуса стояли на склоне холма, венчала его цилиндрическая постройка лаборатории физического факультета. Было здесь и несколько не принадлежащих Университетам домов, и на одном, пятиэтажном, висела чуть мерцающая голографическая вывеска: