#Ихтамнет

Илья Мазаев

Их не будет ни в парадных реляциях, ни в списках потерь. Рассказы про фантастические приключения «несуществующих» солдат. Книга содержит нецензурную брань.

Оглавление

Голова

Генерал был настоящим. Надменное обрюзгшее лицо, плотный начальственный живот как концентрация федеральной мощи и дружбы между армией, народом и холодильником. Он с порога оценил Кирилла, смешав с первородной грязью и одновременно снисходительно извлекая из говна. Затем палец генерала очертил высоту на карте.

— Займете эту высоту. Ничего сложного. — Слова были обращены Комбату, человеку легендарному, вхожему по воле случая на самый верх. Генерала это раздражало.

— Там духи кругом, — заявил Кирилл, слова упали, как слюна на раскаленную сковороду, заплясали шариками по огненному генеральскому самолюбию. За три продолжительных секунды и выпученные глаза начальник спустил пар, что позволило ему относительно спокойно заявить:

— Если там духи, я застрелюсь, блиадь!

Комбат и Кирилл переглянулись, Комбат весело, Кирилл — растерянно. Эфир заблистал эполетами и офицерской честью, густо замешанной на императорских балах.

— Союзники доложили, нет никого. Закрепитесь. Плевое дело.

Кирилл вздохнул, шумно отхлебнув протянутый Комбатом кофе.

— «Орлан» летал? Ножками ходили? — спросил он через глоток. Переглянулся с Комбатом, затем пересекся взглядом с генеральскими холодными очами. Жестко, до стального лязга. — Точно застрелитесь, если что?

Генерал побагровел, кто-то из ординарцев фыркнул — напыщенно, по-холуйски, чуть не шаркая несуществующими шпорами. Охрана, однако, чуть заметно оскалилась.

— Ты меня за слово не лови, сопляк, — прошипел генерал, — свое дело сделай. Если ссышь, так и скажи. Твой командир, я думаю, замену найдет.

Кирилл пропустил тираду мимо ушей. Кружку поставил прямо на карту, отпечатывая смачный коричневый круг.

— Что с соседями? Поддержка? — спросил он Комбата.

— «Четверка» слева пойдет. Выходите вместе, на точке расходитесь по направлениям. Армейская арта в помощь.

— Добро, — кивнул Кирилл. Следующий час оговаривали детали.

* * *

Как только солнце упало за горы, отряд пришел в движение. Растянувшись в километровую колонну, навьюченная, перегруженная, ползла разнородная человеческая масса. Ночь заскрипела песком, забормотала сотнями голосов вкупе с арабской тарабарщиной. Обрывистое гавканье радеек пронеслось по всей длине строя. Идут метры через часы, Медведь видит перед собой только силуэт спины. Вязкая тьма окружила, алчно слизав сообщников по ремеслу, пропуская сквозь лишь тихий звон и проклятия, переплетая в тонкий звуковой ковер. Человек впереди и человек сзади. Метр за метром, шаг за шагом, минуты — в часы. Колючий песок на лице, промокшая от пота флисовая шапка. Ткач с пулеметом на плече знай себе глотает метры. Погрохатывает в коробе лента в такт растянутым шагам. Метр за метром. Тяжело качает сердце. Два шага вдох, два шага — выдох. Рука ловит протянутую Ткачом бутылку воды. Кивок. Жадный глоток. Второй. Третий. Завинтить крышку. Молча вернуть в мародерку, прищелкнув фастексом.

— Благодарю.

Мельком замечает поднятую руку: «Внимание!». Продублировал, сел на колено. Аккуратно, стараясь не завалиться под тяжестью рюкзака. Выбрал сектор, попробовал рассмотреть его в прицел. Тщетно. В окуляре — силуэт хребта на фоне звездного неба. Черная бархатная шевелящаяся яма.

— Что видно? — обернулся Ткач.

— Нихера, — ответил Медведь, нарочито картавя, — нихера.

Поймал отмашку: подъем. Кряхтя, поднялся, опираясь на «весло», в коленях резко укололо. Пошли. Шаг за шагом, метр за метром. Иногда колонна натыкается на протяженные разломы, в темноте не разглядеть — метр до дна или пять. Звездный свет облизывает покатые края обрыва и тонет в чернильной тьме. Осторожно, проклиная местность и командование, колонна перебирается на ту сторону. Прыжок, и сердце обрывается, но нет — руки товарища вцепляются в лямки рюкзака, чтобы перетащить на другой берег. Кивок благодарности, остановка, чтобы повторить этот трюк с идущим вслед. И снова — шаг за шагом. Бутылки идут по рукам, вода уходит в пот. Громкое сопение и скрежет зубовный. Шипит рация. В сотый раз взмах рук. Сели-встали. Теперь падаешь не на колено — на жопу, блаженно облокотившись на рюкзак, раскинув ноги. Оружие смотрит в темноту, без толку, но так надо. Дачник просто завалился на бок, жадно глотает воду из фляги. Перерыв в три глотка. Подъем! Медведь поднялся, помог Дачнику.

— Пошли?

— Пошли.

Отпустили Ткача на пять метров, он еле виден — скорее угадывается по направлению, по звуку. Тронулись. Пот уже не течет. Лицо — пыльная маска с прочерченными дорожками. Мандраж давно отступил перед усталостью. Охота упасть вниз лицом и раскинуться звездой. Сели! Упал на бок, обернулся на Дачника. Светятся белки глаз. Показывает большой палец: нормально. Встали!

— Блядь!

Час за часом, шаг за шагом. Черноту разбавило серым, резко очерчивая грани вершин. Падают песчинками минуты, прессуются в часы, волокут солнце на небосвод. Жажда уступила место тупой апатии. Шаг за шагом — вдох, шаг за шагом — выдох. Медленно, вязко, буксуя в камнях, перетертых миллионами лет. Шаг за шагом. Сели! Успеваешь глотнуть сухого воздуха. Встали!

— Твою же мать!

Стрелки часов ползут к тройке. До хребта рукой подать. Час-другой. Союзники плетутся следом. Сначала как учили, спустя часы — сбились в мушиную кучу, роящуюся и галдящую. Как дети в школьном походе, будто в сказку попали. Удивительная способность игнорировать очевидное, неудивительно, что ПМН словили именно они. Банг!.. Звонко жахнуло, значительно правее ордера. Медведь оказался на земле, замер, вращая глазами. Мина. У союзников началось веселье. Громко заклокотали, загалдели, замолотили в ночь трассерами. Цирк. Затем счастливчики нашли еще одну мину. Полыхнуло. Оглушило до звона в ушах. Новый всплеск возбуждения. Несчастный арабский капитан попытался навести порядок, но был послан. Известно куда. Он вовремя сообразил, в чем дело, поэтому не сделал ни шагу, а только размахивал рацией, используя антенну как указку. Однако когда он включил фонарь, жалость к чудо-офицеру пропала. Дачник обложил засранца таким матом, что всплеск негатива мог сжечь квадратного коня в стеклянном кубе. Фонарь погас. Угас и пыл союзных человеков.

— Мины, мины, — загалдели они по-русски.

— Так ведь война, — хихикнул Дачник.

По русскому строю пронеслось: «Осмотреться!» А толку — пятьдесят бомжей прошло, естественно, пусто. Пока Медведь изучал местность вокруг себя, арабский гвалт начал утихать.

— Ушли, бляди, — сплюнул Дачник. В темноте растворялась спина незадачливого садыка-капитана.

— Войнажежь! — прошипел Ткач и очень похоже, по-губерниевски, протянул: — Опасно-о-о-о.

Подрыв и связанные с ним мероприятия позволили перевести дух. Медведь с удовольствием вытянулся, взгляд шерстил сектор, уши слушали эфир, а ум думал мысли. Все это происходило раздельно, игнорируя липкий далекий страх. Из ступора вывел оклик.

— Чи-чи!

Медведь лениво оторвался от своего сектора. Овал, припадая на четвереньки, подобрался на расстояние вытянутой руки.

— Мархаба, — поздоровался Медведь.

— Как ты?

— Живой.

— Видел, садыки ушли?

— В первый раз, что ли? — отмахнулся Медведь. — Лучше сейчас.

— Пидоры слабозадые.

Медведь разумно промолчал, говорить не хотелось, хватало своих мыслей, без Овала. Того несло и потряхивало от возбуждения. Он суетливо водил стволом, трогал магазины, перебегал пальцами по гранатным подсумкам.

— Бля, хочу кого-нибудь убить, — неожиданно заявил он. — И бошку бородатую отрезать. — Зачем-то попробовал, как вынимается магазин из штурмового подсумка. Магазин вернулся обратно под фиксатор. Бешеные глаза Овала заглянули в лицо Медведя. — Ведь мрази.

— Да пофиг. — Медведь пожал плечами.

— Твари черножопые, — продолжал заводиться Овал. Его ручонки добрались до ножа. Это был массивный тесак. Овал продемонстрировал черненый клинок, делая вид, будто обрезает чью-то шею под грязной бородой.

— Ага, — сухо подтвердил Медведь, — по горлу и на холодец.

Овал не понял сарказма и хохотнул. Затем грузно поднялся.

— Погнал.

— Давай, — бросил Медведь. Он проводил Овала глазами, ожидая, когда согнутая до самой земли фигура скроется в темноте, чтобы заметить вслед: — Эх, молодежь…

Дачник угрюмо согласился. Вдруг Ткач скомандовал:

— Подъем.

С проклятиями встали. Двинулись со скрипом в коленях. Два шага — вдох, два шага — выдох.

* * *

Повезло. На мины больше никто не попал. Монотонно обходили ловушки, пудовые ноги переступали через проволоку стреляных ПТУРов. Подъем затянулся. Предыдущие пятнадцать километров теперь представлялись легкой утренней зарядкой. Солнце вот-вот взойдет, а рота только втягивалась в каменный лабиринт, который становился круче и круче. Дно древней реки оголено до гладкого отполированного базальта. На серой поверхности пятна выносливой микроскопической живности. Редкие кусты торчат колючими помпонами. Скоро светило заставит выбраться на волю полчища жуков-говножорок. Они ринутся по своим вонючим делам — верные спутники боевых бомжей. Ноги забились: жрем аспирин — помогает. Белым канатом опоясывает хребет бруствер, он первым принимает на себя лучи рассвета. Под ним фигурки «головы», машут — «подтягивайтесь». Свинцовые стопы волочатся на цель. Ткач оживился, с интересом поглядывает на пустой укреп, явно фантазирует насчет устройства удобного бунгало, где будет мангал из цинка и таганок для мате15. По спине мандраж, как перед финишной лентой. Медведь поднял винтовку, ствол заскользил по хребту, нигде не задерживаясь. Пусто: ни нычек, ни палаток, ни вездесущих одеял. Похоже, прав был генерал. Капитан раздал команды, строй рассыпался на группы, разбирая участки. Медведь, Ткач и Дачник побрели на свой. Дачник вполголоса переругивался, черно завидуя соседям. Было скучно и по-мирному обыденно, будто идешь шерстить соседский огород. Но им «повезло» больше всех…

* * *

— Охтыжептвоюмать!

Аду16. Дух. Бармалей. Бородатая кукла, завернутая в одеяло. Стоит вполоборота, из-под серой свалявшейся шерсти торчит всклокоченная борода. Медведь застыл, увязая в остановившемся времени: СВД стволом вниз, столитровый рюкзак режет лямками плечи, флисовая шапка сбита на затылок, открывая блестящий от пота лоб. Не лицо, а пыльная маска. Глаза вдруг становятся огромными — сейчас покинут череп и заскачут по колючему склону сквозь валуны и растяжки. Сердце упало. Толкнув пятки, разогнало кровь. И вдруг взлетело бомбой под самый купол. Мир загорелся фейерверком. Тронулось. Понеслось галопом: серое пятно на срезе ствола, толчок приклада в бок — второй, третий. Рюкзак долой. Сам — вперед, некрасиво, на коленях. Краем глаза видит корчащийся в агонии комок: одеяло, нога в кроссовке на босу ногу роет землю. Дальше — заваливается другой дух, как был, ссущий на коленях, мордой в собственную мочу. Одновременно ритмичные хлопки выстрелов АКМ и вопль на сотни метров вокруг:

— Духи!

Дачник, сложившись пополам, коротко жалит по одному ему видимым целям.

— Ткач, жарь, блядь!

Медведь привстал: граната в руке. Кругляш в траншею. Вторую — туда же, но правее. Третья — на взвод.

— Держу, блядь, пошли!

Ткач на месте. Шарит пулеметом по узкому сектору. Вопли, галдеж. Рация переполнена рваными командами. Мгновение — и зарокотало по всей вершине. Медведь закинул гранату и одновременно с хлопком перевалился за изрытый бугор.

Били сонных, расползающихся, азартно — по-охотничьи. Редкие очаги сопротивления захлебнулись в шквале огня. И наконец бабаи не выдержали. Волна оборванных полураздетых людей посыпалась через бруствер. Рота, опьяневшая от крови, дружно залегла на стрелковом рубеже и как в тире начала выщелкивать обезумевших бородачей. Деловито меняются магазины.

— Смена! — Овал сползает с бруствера, жадно, будто до бабы, добирается до рюкзака, коробки с патронами на землю, зубы рвут скотч, а дрожащие от нетерпения пальцы рассыпают патроны в панаму. Магазины споро забиваются. Овал успевает вертеть головой. Но брешь в строю тут же занята новым «охотником».

— Пустой!

Быстрая замена.

— Пустой!

Гвалт, треск очередей, щелчки магазинов, радостные вопли.

Одновременно чистят лагерь. Гранаты подбрасывают палатки, пули горохом осыпают убитые не одиножды тела. И так: вторая, третья волна зачистки. Нет какого-то плана. Все происходит само собой по обыденному сценарию. Грязные обгадившиеся тела, брызги крови, удивительно алые, еще не успевшие почернеть. Истоптанные ботинками лужи. В конце лабиринта, за каменной невысокой стенкой, шесть серых коконов лежат рядком, подогнув колени. Эти даже не успели проснуться. Один висит на ограде, «комок» задран до лопаток, резко-белое тело изрыто осколками в районе крестца — граната. Растопыренные изломанные пальцы так и не дотянулись до автомата.

Капитан стоял в центре этого хаоса, основательный, живой.

— Скиф, бери Крота. Лагерь проверить. Не рискуйте. Мародерку отставить. Вик!

— Я!

— Ставь АГС. — Он кивком показал куда. — Феликс!

— Здесь.

— Пулеметы на фланги.

— Принял.

— Охоту прекратить. Зарывайтесь. Всех свободных вниз. Подтаскивайте добро.

— Как скажешь.

— Черный, тащи чернильницу, — велел Капитан радисту.

— Здесь я.

— Головка, блядь, от… — Капитан принял тангенту. Одними глазами спросил: готово?

— Сухум, — подтвердил Черный. — Через Рысь. До базы не дотягиваемся.

— Рысь — Капитану.

Минуту Капитан отсутствующим взглядом наблюдал суету на редуте, пропускал спокойно радостные крики, увидев Сливу с матрасом на голове, поморщился.

— Капитан — Рысь один.

— Передай на Сухум, мы на месте, духов до взвода. Ведем бой. Потерь не имею.

— Принял тебя, Капитан.

Капитан выхватил пробегающего мимо бойца.

— Снайпер где?

Боец некоторое время смотрел на Капитана пустыми глазами, пока не узнал.

— А хер его знает. — Он честно пожал плечами и убежал. Капитан взвесил в руках тангенту, а затем заорал так, что над горами сквозь стрельбу и вопли разнеслось звонкое эхо:

— Медве-едь! Медведь, нах!

* * *

Медведь колхоз презирал, поэтому с бруствера стрелять брезговал. Любительщина. Присмотрев сгорбленную пополам опору ЛЭП, они с Дачником оставили бесшабашные порядки бомжей17, чтобы, углубившись в каменные дебри на правом фланге, выбрать более сытное место. Медведь сразу, как только началось бегство, сообразил, что бабаи, кто поумнее, ныряют за каменный отвал. Устье пересохшего ручья чернело чирками трупиков, но везунчики благополучно достигали укрытия. А что там — одному богу известно.

Под опорой Медведь осмотрелся. Взгляду открылось ущелье, духи жмутся друг к другу, лежат вповалку, дышат, клянут Аллаха за подставу. Или благодарят. Один активно и повелительно машет руками, умудряясь одновременно что-то надиктовывать в радио. Медведь оценил: шестьсот метров — не больше. Спокойно прицелился в центр тесной группы, выстрел хлестнул неожиданно. Как только галка прицела упала обратно, повторил. Толчок в плечо, второй, третий, четвертый… Замена магазина. Выстрел, выстрел, выстрел. Куча людей встрепенулась, словно рой мух, но в овраге остались лежать тела. Выстрел. Выстрел… Смена магазина. Аду рассыпаются, самые отважные начинают огрызаться. Но свистит очень высоко, в метре над головой. В окуляре — яркие точки вспышек. Визжит близкий рикошет. Дачник поливает над ухом из автомата словно из лейки. Движение. Галка вправо. Выстрел. Выстрел… Не промазал ни разу. Глумливо, жестоко, безнаказанно. Успокоился, только когда в овраге наступила мертвая тишина. Ни движения. Разбросанные, перепутанные тела. Мертвые камни, расплавленный воздух над раскаленными камнями. Ни души. Выдох, глубокий, как вздох облегчения. Медведь отпрянул от прицела, немигающий взгляд побежал по камням, вывернутым рукам, спинам, коленям. Грязные, замешанные с пылью «комки». Дрожит воздух, застилая маревом мрачную картину, а на душе легко — кончилось. Покидал азарт, освобождая место усталости и опустошению. Второй слой18 мокрый насквозь, хоть выжимай. Прокрался колкий неуютный холод.

— Медведь!

Он нашел на ощупь оброненный магазин, сунул его под нагрудник «честрига».

— Медведь — Капитану.

Радио, вспомнил он. Надо же. И вдруг осознал, что стрельба прекратилась кругом. Даже более того, на вершине бесстыдно ржали.

— Медведь — Капитану.

Медведь вздохнул, пальцы нашарили рацию, и после небольшой борьбы с клапаном подсумка он отозвался:

— На связи Медведь для Капитана.

Только отпустив тангенту, с улыбкой подмигнул напарнику. Дачник сдвинул белую кепку-восьмиклинку на затылок, вытер потный лоб, серые глаза тепло осматривали заваленный трупами склон.

— Хорошо поработали.

Рация опять заговорила:

— Капитан на связи. Ты, бля, где?

— Работал. Много. Возвращаемся.

— Пойдем? — Дачник поднялся с колена.

— А то! — согласился Медведь.

Вдруг на боевом канале заголосили чужие голоса:

— Царек — Отарию, салфетки возьмите.

— Принял, Царек.

— Чикен брать?

— Не вопрос.

— Два.

— Принял тебя. Вечером на «поле».

Медведь с Дачником переглянулись и в один голос отразили свое отношение:

— Блядь!

* * *

Наверху не ржали. Работали. Освобождали щели. Обживались. Трупы стащили в восточный угол, где складывали рядком. Над ними — мрачные тени, слоняются среди хлама. Кругом простреленные одеяла, хрустят под подошвами гильзы. А глаза нет-нет, а взглянут в даль. Она не радовала. Предгорье разрезала пыльная полоса, совпадающая с ниткой дороги, которая виляла по следам тысячелетней эрозии и кончалась в подножии.

— Да, — сказал Медведь, — нас мало, и тельняшек на нас нет.

— Жопа, — согласился Дачник. Он был благодушен, его больше беспокоила перспектива потерять рюкзак с теплыми вещами и тушенкой, чем тухлое будущее предстоящего контрудара. — Надо сожрать что-нибудь.

Капитан кипел. Кажется, тангента расплавится и потечет сквозь пальцы. Связист осмотрительно держится поодаль, обнимая радийный рюкзак, пустой взгляд тычется из-под панамы. Феликс возвышается особняком — мощный торс упакован в британскую «пустынку», — качается на богатых «ловиках» с пятки на носок. Он отрешен, на Капитана демонстративно не глядит, больше доверяя своим острым эльфийским ушам.

— «Вы все придумываете», — прошипел Капитан, явно передразнивая кого-то, — «там нет никого». — Он набрал полную грудь воздуха и громогласно рыкнул: — Конечно, нет. Потому что мы всех убили. Блядь!

Феликс, слышавший оригинал диалога, остался нем. Человек-скала лишь поиграл желваками, разглядывая пыльный шлейф на дороге. Капитан долго изучал пустоту, невидящие стеклянные глаза прожгли Феликса, Медведя, Дачника. Медведь проглотил комок, ожидая нагоняя. Но обошлось. Капитан неожиданно воспрянул. Увидев что-то известное одному ему, ротный вдруг родил:

— Феликс, нах!

— Я. — Громила перестал качаться.

— Феликс. Дорогой. Рубите. Головы. — Капитан отпустил тангенту и потер ладони. В его глазах загорелся бешеный огонь. — Мне нужна башка. Самая красивая.

Феликс бровью не повел.

— Нафига?

Капитан страшно засмеялся.

— Мне нужен его мозг.

Связист грустно вздохнул и пожал плечами: «Похоже, ку-ку».

* * *

Овал крутился бесом.

— Сюда его, сюда.

Выбор был невелик: в основном попадались азиаты с крашенными в рыжее шевелюрами. Куцые восточные бородки обрамляли суровые лица. Получалось, самые пронырливые — арабы — стартовали через бруствер и теперь украшали склон. Но соваться туда желающих не было. Наконец нашелся колоритный персонаж. Это был часовой, который проспал рывок отряда, — первый трофей Медведя. Вот он, завернутый в одеяло. Тело изогнуто, костлявая угловатая задница задрана, колени под себя. Лицо вытянуто на длинной шее и покоится на богатой бороде, будто на аппарели. Кровь, слюни и прочая дрянь на спутанных курчавых волосах. Первая жертва, но виновник успеха. Под бравые крики собралась толпа «головорезов». Овал бренчал яйцами и громкими заявлениями. В руках брутальный тесак. Градус решительности нарастал.

А Медведь просто копал, рубил скалу, корчевал камни. Оказалось, все плохо. Генерал уже поверил, что бой был, но, по обычаю, прикрытием добровольцев не озаботился. В общем, армейская артиллерия не дотягивалась. А радужная перспектива приближающегося пиздореза19 вселяла отличный рабочий энтузиазм. Рядом пыхтит Дачник. Ткач разложил пулемет на брезенте и натирает поршень, высунув язык. Ткач мрачен. Он имел неосторожность заглянуть в отличную трубу от старины Цейса. Теперь божится, что насчитал восемь десятков машин. Пикапы уходили под правый фланг и пропадали под масштабным каменным выступом, похожим на челюсти дракона. Сейчас Ткач хоронил свой оптимизм.

— Эх, арту бы, — затянул Дачник.

— Нахер! — проворчал Ткач. — Вертушек карусель на полчаса — и зрада!

Медведь молча продолжал совершенствовать окоп. Он выложил его дно простреленным турецким спальником, в каменных нишах расположилось с десяток «эфок»20. Наконец, оглядев удовлетворенно дело своих рук, он облокотился на осыпающуюся стенку.

— Не будет вертушек, — сказал он равнодушно, сняв шапку, вытер ей пот и отжал. Они втроем посмотрели на падающие капли. Медведь откашлялся и добавил, переведя дыхание: — Духов здесь нет. И нас здесь нет. Так, — он повертел в воздухе саперной лопаткой, — мясо с низким сроком годности.

— А вот мясники уже задолбали, — проворчал Ткач, кивнув в сторону инициативной группы.

* * *

Он раздвинул их плечами и застал Овала над мертвецом — голова на месте. Овал уставился на Медведя растерянно, продолжая удерживать бабая за воротник куртки. В глазах Овала царила такая борьба, что раздражение Медведя невольно схлопнулось. Медведь взвесил в левой руке саперную лопатку.

— Давай я, — предложил он.

Из бездны Овала всплыло облегчение.

— Ну… — Боец отступил.

— Ножом неудобно, — брякнул зачем-то Медведь, перекидывая лопатку в правую руку. Он уверенно навис над бородачом и в три удара отсек голову.

— Уф-ф, — сказали все.

— Эх, молодежь, — усмехнулся он.

* * *

Кирилл шел легко, пружинисто печатая шаг. Глаза веселые, с бесом. Того и гляди расплещется слово на неокрепшие мозги: тут им и конец — смешная кома и гладкие извилины. В руках ротного коробка из-под сухпая — вся в подозрительно бурых пятнах. Над Кириллом мухи да любопытные взгляды. Автомат предусмотрительно оставлен в чреве «Патриота», в компании перемотанного бурыми бинтами Феликса, он неспокоен — гадость задумывалась при нем.

Генеральская охрана встретила равнодушно, несмотря на страшно витиеватое приветствие. Тощий прапорщик, похожий на обрусевшего бедуина, лишь чиркнул глазами по пустой кобуре и заглянул сквозь очи до самого черепного дна, затем приглашающе поднял полог, закрывающий дверной проем, знаково — без лести, из вежливости. Уже здесь, в простреленном большим стрелковым калибром здании, через провалившиеся блоки сочился нестройный хор тактических споров и сотканная из магического «ептвоюмать» аура штабного гения. Кирилл харкнул через плечо и, засветив зубы, вошел. Темно. Душно. Тугой, терпкий от генеральского парфюма воздух слоился копотью и чифирем. Кирилл некоторое время тупил, привыкая к сумраку. Наконец рассмотрел присутствующих. Вот он, генерал: чистый, успешный, вылизанный. В пальцах — карандаш. Комбат присел на краешек стола. В дальнем паучьем закутке армейский радист — совсем щегол — благоухает умом и питерской пропиской.

— Гутен морген, комараден! — рявкнул Капитан.

— Докладывай, Кирилл, — ровно ответил Комбат. На лице его легкое замешательство отыграло в сторону любопытства — заметил коробку, там явно ждало неладное, а неладное Комбат любил. Кожа на кощейском лысом черепе натянулась, комбат скалился и всем видом изучал реакцию навязанного руководства. Генерал выпрямился:

— В чем дело?

Вопрос был явно обращен Комбату. Тот оскалился.

— Он к вам, — парировал Комбат и переместился на пластиковый стул. — Излагай, Кирилл.

Стул под Комбатом жалобно затрещал. Сухие длинные пальцы скрестились на животе, как паучья свадьба. Капитан поставил коробку прямо на карту и, приоткрыв, засунул в нее руку.

— Генерал, ТЫ ведь офицер, — сказал он, не отрывая взгляда от коробки.

Генерал опешил:

— Ах, ты, блядь, щенок!

Он вскочил, холеное лицо покрылось пятнами. Комбат отвернулся, лишая его повода искать поддержки.

— Григоряк! — надорвался генерал. Капитан почувствовал за спиной движение воздуха.

— Здесь, — лениво доложился прапорщик. Капитан не обратил на него внимания.

— Ты давал слово офицера. — Кирилл говорил громко и отчетливо, заколачивая в воздух слова. Прапор бездействовал, а генерал что-то кричал, брызгая слюнями и московской спесью. Кирилл поднял глаза. Тишина. Они смотрели друг на друга. Между ними были вертушки, размотавшие «четверку», приняв ее за духов. Горящий БТР Рыбы, Леша Синица, заводящий трос под шквальным огнем, обугленный «Урал» и двенадцать часов монотонного боя под сопровождение «там никого нет, вы все придумываете»… Из коробки возникла голова. Кирилл цепко держал ее за шевелюру. Он поднял подарок на уровень глаз, будто надеялся, что араб откроет глаза и заколдует генерала в каменную бабу.

— Стреляйся!

Генерал сглотнул воздух, собирая тираду. Капитан бросил башку на стол, глухой стук заставил всех вздрогнуть.

— Будь мужиком.

Генерал молчал. Комбат каменным лицом показал на выход. Капитан медленно, будто погруженный в патоку, развернулся на пятках. Секундная стрелка звонко отдавалась в голове цик-цик-цик. Капитан шагнул к выходу, смиряясь с любым исходом. Ватные ноги, чужие плечи, чугунная голова, где кипит незамерзающий металл.

— Иди, — надавил Комбат. Прапорщик отступил, приглашая наружу. Короткий взгляд, едва заметный кивок.

Кирилл шагнул в загустевший воздух, под чужое глубокое небо. Высоко машет лопастями двадцатьчетверка. Он проводил ее глазами. Сунул руки в карманы и потопал к уазику с чувством, что жизнь прошла не зря.

— Волшебники, бля. — Прапор завистливо смотрел ему в спину. У мяса с низким сроком годности особые привилегии.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги #Ихтамнет предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

15

Мате — травяной чай.

16

Аду (араб.) — враг. Садык (араб.) — друг.

17

Боевые бомжи — самоназвание штурмовых подразделений «музыкантов», потому что живут где придется, едят, что можно есть.

18

Флисовое термобелье, греющий слой. «Вафля».

19

Пиздорез — жаргонное название страшной боевой мясорубки.

20

Ф1 — граната оборонительная.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я