Мелочи о мелочи

Илья Либман, 2007

Эта аллегорическая история, полусказка-полуправда о молодой современной женщине из Питера, ее мечтах и стремлениях, ее знакомых и друзьях.В поисках ласки, заботы и любви ей приходилось сталкиваться с различными характерами и ситуациями.Эта книга может быть интересна не только людям, все еще находящимся в подобных поисках, но и тем, которые уже осуществили свои мечты или… готовы вот-вот отказаться от них.Для дизайна обложки была использована фотография автора.

У Крохиных родителей

У Крохи, конечно же, были родители. Назывались они папаня и маманя. Они были не большие и не средние — они были полусредние. Кроха иногда к ним забегала, чтобы клею понюхать или вкусненького поесть. А иногда бывала двойная удача: и запах клея и вкусненькое в один день. Но чаще все же случалось, что пробегала Мелочь мимо родительского дома и видела только свет в окнах, да тень от папани на потолке в гостиной, а от мамани — на занавесках в кухне. Увидит она родные ей тени, обрадуется и дальше мчится.

Вот однажды она как всегда проносилась возле родительского дома, но что-то остановило бег Мелочи. Кроха быстренько открутила мысли назад и сделала стоп-кадр, пока замаячили тени. Кроха удивилась — теней было три. Может быть, другая мелкота плюнула бы слюной и понеслась бы дальше, но наша была не такой. Она пришла к родительской квартире и подставила ухо к замочной скважине: в квартире выстрелов слышно не было и шума от грабежа тоже. Кроха позвонила в маленький звоночек, который играл мелодию из Шербургских зонтиков — ну вы понимаете какую, и двери отворила маманя. Крохе не терпелось узнать — откуда третья тень, и она помчалась в гостиную. На середине комнаты спиной к дверям стоял здоровенный милиционер с поднятыми руками. Он держал ими несколько кусков дерева, которые должны были вот-вот склеиться вместе. Крохин папаня лежал на полу и держал нижние концы тех же кусков дерева. Они разговаривали на мужские темы — про зимние колеса для мотоциклов Урал. Кроха сразу смекнула, что на милиционере неправильная фуражка и погоны вовсе как у швейцаров в богатых домах на Чернышевского.

«Вот знакомься, Модест Ильич, моя дочка, про которую я тебе рассказывал» — сказал папаня. Модест Ильич повернул свою голову к дверям и сказал: «Модест Ильич, здравия желаем». И щелкнул каблуками как в танце чардаш. Кроха сказала, что ей очень приятно. Ей и действительно было очень приятно, но не знакомство, а запах клея. Про себя она решила, что ни за что на свете не будет его называть по имени-отчеству — у нее просто нет для этого времени, а решила называть его Моди и при случае спросить, не рисует ли он больше своих шоколадниц. Тем временем клей вроде бы схватился, мужчины прекратили разговор о зимних колесах и стали отдирать руки от дерева. У Моди это не очень получалось, так что папане пришлось побрызгать их немного растворителем. Этот запах Крохе не нравился совсем. Когда с отрыванием рук было закончено, Моди повернулся к Мелочи всем телом. На нем была не просто фуражка, а с маленьким блестящим козырьком как у донского казака. Из-под козырька торчал угольно-черный чуб.

Кроха увидела его доброе большое лицо и злой вороненый чуб и сказала себе, что явное несоответствие в Моди. Моди тем временем решил утереть пот со лба, он снял фуражку с приклеенным к ее козырьку чубом. Под фуражкой была большая лысая голова.

Мелочь вообще-то любила игры с переодеванием — этот Моди ей был интересен. Она решила сделать ему комплимент и сказала:” теперь немногие так одеваются, как вам это удается, ведь у вас на погонах ничего нет кроме пуговиц.” Моди комплимент принял и еще раз щелкнул каблуками как в танце чардаш, потом отвечал, что он работает в отделении милиции, которое рядом с булочной, в качестве хранителя складов утерянных и найденных вещей, вещественных доказательств и боеприпасов. Для простоты и облегчения своей работы он установил одинаковый замок на все три двери, тем более, что они все находятся одна за другой. Пару недель назад где-то сгорел театр, и ему пришлось в аварийном порядке поехать к месту происшествия и забрать все вещественные доказательства пожара. Потом ему сказали, что расследование о поджоге вести не будут, потому что было самовозгорание, но вещественные доказательства велели никуда не девать, а оставить или для возобновления дела или для костюмированных представлений перед шефами. А он просто пользуется такой льготой и иногда в неслужебное время одевается молодым баронетом или корсаром, а если хочет клетчатое, то американским миллионером. Кроха ему позавидовала на минуту, он это сразу заметил и сказал: «Если хотите, мы можем зайти — ключи у меня с собой, там есть отличный нарядик Шахиризадки с монетками и шелковыми шароварами, как раз ваш размерчик».

В комнату вошла вся в кулинарном жару маманя и пригласила всех на кухню, есть вкусненькое. Папаня выглядел очень недовольным — он только пристроился у телевизора с наждачной бумагой и очередной заготовкой для будущего белого медведя — посмотреть спокойно «Поле чудес». Надо объяснить, что с тех пор как Мелочь помнила себя, то есть с момента запаха, папаня всегда мастерил белых медведей из дерева. Для этого ему и приходилось много клеить, чтобы достигнуть правильной толщины. Медведи получались славные. Их всем и всегда дарили. Когда дома места не осталось для их хранения, он стал возить их к своей мамане как напоминание, что он о ней помнит и заботится. Папанина маманя подаркам сына и вниманию была очень рада, однако просила каждый раз, чтобы он больше их ей никогда не возил, потому что у нее уходит уйма времени на вытирание пыли с этих медведей. Тогда папаня задумал хитрость — построить баню на даче и украсить ее медведями.

Модест Ильич после вкусненького для чая не остался, а поспешил в отделение для вечерней выдачи боеприпасов. Кроха заторопилась тоже, но все-таки ей пришлось немного задержаться для мытья посуды, полов, стирки постельного белья и вытирания пили из недосягаемых маманей и папаней щелей — она-то была мелочь, а они-то полусредние. Из всего перечисленного Кроха любила только мыть полы. Ей нравилось сгибаться в немыслимые позы, когда кровь ухает в висках как бухенвальдский набат — хорошо думалось о жизни. Она называла это игрой «чистая идея». Мысль о покупке музея-квартиры на Мойке французского бунтаря и репатрианта Ларошпуко пришла к ней как раз во время мытья полов. Но об этом потом.

Когда со всем этим было покончено, мы имеем в виду с различными уборками, и не выключенный телевизор показывал какие-то белые искры и похрипывал, Мелочь отволокла маманю и папаню спать.

По дороге домой на лестнице она встретила соседа из 67 квартиры. Они подмигнули друг другу, и каждый пошел по своим делам. Той же ночью в своей ванночке Мелочь вспомнила, как много лет назад она познакомилась с тем соседом в травматологическом пункте, в очереди. Кроху тогда лизнула собака, но все почему-то подумали, что это был укус, и собака могла быть бешеной. Так что ее пришлось вести делать уколы от собачьего бешенства. А сосед из 67 сидел со своей бабушкой там в очереди и был без головы. То есть голова у него, конечно, была, но она в то время плотно находилась под 4-хлитровой алюминиевой кастрюлей с отломанными ручками и повязана оренбургским пуховым платком, потому что на дворе стояла лютая зима. Они даже немного поговорили, вернее говорил сосед, а Мелочь слушала и соглашалась. Позже, в тот же день, когда кастрюлю спилили, у них началась дружба. Соседа звали Анисим — в честь девичьей фамилии его мамани. Он был особенным мальчиком и ходил в особую школу. Когда их дружба завязалась, Анисим регулярно приглашал Кроху на игру под названием «многочтения». В те годы Мелочь еще не ведала, ни про какие игры кроме кубиков и фруктового домино. Правила игры были очень простые: играть надо было лежа, на полу по кругу стояло несколько книг, открытых на любой странице. Каждому игроку нужно было лечь за книгу, сколько-то ее почитать, потом лечь — за другую. И так далее — пока все книги не будут рочитаны, а потом каждый должен был рассказать «всекнижную историю». Крохе игра пришлась по сердцу — она пыталась научить играть в нее свою старшую сестру на своем полу, но та была увлечена все время блеском и нищетой куртизанок Парижа и мечтала двинуть во Францию.

Так вот «многочтения» происходили до питья молока с гренками, чтобы никто не срыгнул во время игры. Бабушка Анисимова стояла около дверей в белом в горошинку платочке для «после бани», пожевывала беззубыми губами невидимую пищу и утирала глаукомную старческую слезку уголком того платка.

Маманя Анисимова всегда была в гостях, а отец — на войнах.

Прошли годы, и Анисим исчез. Мелочи было сказано, что он уехал «на практику», и его долго еще не будет. Прошли другие годы, и Анисим появился. Его трудно было узнать, так он был строен и красив. Они задружили снова. Он научил Кроху новой игре «флот для шпрот». Играть надо было так: на большое блюдо вываливалось картофельное пюре, из которого лепился военный корабль со множеством пушек — шпрот. Масло из банок разливалось водой вокруг. Играющим выдавалась ложка. Нужно было есть корабль вместе с пушками. После игры обе команды лежали. Это был долгожданный момент для Мелочи. Она любила лежать рядом с Анисимом и трогать его тяжелые русые волосы.

К тому времени в его жизни произошли большие изменения — бабушка была в постоянной болдинской ссылке, отец-генерал был захвачен в плен на одной из своих войн и теперь просто присылал поздравительные открытки и фотки с различными женщинами из разных стран заключений, а мать так и осталась жить в гостях безвылазно.

Анисим тяжело переживал пленение отца — как знак траура и непроходимой скорби он обрезал до колена его парадные брюки с золотыми лампасами и носил их, не снимая. Однажды после игры «флот для шпрот», когда они хорошо с Крохой лежали, Мелочь сказал ему: «Давай жить вместе в 67», на что Анисим ответил: «Я — Анисим — независим». С тех пор они только подмигивали друг другу на лестнице.