Сущий зверь

Илья Кнабенгоф, 2013

Книга повествует о подростках не от мира сего, с мировоззрением, отличающимся от общественного мнения, которые в какой-то момент взмолились, чтобы их забрали с этой планеты. Неожиданно их просьба была услышана, и к ним из неведомого, иного мира направляется таинственная пара. По ходу сюжета автор описал и личные жизненные ситуации, там же присутствуют различные познавательные исторические факты. Это фантастика, которая может случится с каждым, если человек не потерял надежду и чист сердцем. Эта книга о тайне, которая всегда рядом с нами, о ежедневных чудесах, остающихся незамеченными. Содержит нецензурную брань.

Дважды два. Чушь и Чумка

В некотором царстве, в некотором государстве случился инцидент. Витиевато сложилась часто и всуе поминаемая нами в этой прозаической книге карма, которая в Нижнем Тагиле именуется резко и без шуток — судьба. И таки появилась на свет ещё одна героиня нашей повести в непримечательном городе на краю России-матушки, что дремал на берегу так себе пахнущей реки, окружённый леспромхозами и складами стройматериалов. Родители её были инженерами на местном заводе, который, как водится на земле Русской, производил чего-то там и много всякой всячины, начиная с урана, заканчивая поварёшками с черпачками и деталями к недавно появившимся у нас в небе заморским самолётам «Боинг» (ну не за границей же их заказывать, ей-богу, у нас у самих гайки девать некуда). Немногочисленные оставшиеся в городе алкоголики, действительные и латентные, трудились на благо басурманской прославленной авиации, не забывая закусывать чем придётся, и несли честные две трети зарплаты своим жёнам, которым и ходить-то в городе было особо некуда, разве что до магазина за колбасой и обратно. Телесериалы о бразильских смуглых красавицах скрашивали вечера населения этого посёлка городского типа и спасали от маниакально-депрессивного психоза вследствие бессмысленности проходящей скоренько в очередях жизни. Кнопку нажал, и на тебе: «Ази-гударэнгэ-умгази-гунда…» Осмысленность наступала в редкие моменты и заключалась в некое подобие:

— Да что за ёп твою мать!

— Бля, не говори, Саныч!

Так и жили.

И вот в такой «банке с муравьями» с беспокойно ожидаемым концом света неожиданно для себя самой родилась Соня.

— Да что за ёп твою мать!

Пелёнки. Подгузники. Погремушки. На «п» хватит. Ясли (про ёп и неизвестную маму мы уже упоминали). Всё это было терпимо. И пролетело быстро и бессознательно, оставшись в отшибленном с помощью детства беспамятстве. Хотя разве можно забыть эти обшарпанные стены роддомов, осыпающиеся штукатуркой? А застиранные и полинявшие халаты медсестёр с угрожающего размера задницей и слоновьими ногами? А линолеумные полы с отсутствующими клеточками? А эмалированные кружечки с таблетками? Благоухание хлорки от туалета до столовой?

Первой жилплощадью Сони оказалась вполне себе обычная коммуналка с длинным коридором и четырьмя соседскими семьями. Точнее, семейный уклад был общей мечтой поселенцев квартиры. Ибо сосед справа, алкоголик Казимир, хоть и обладал золотыми руками, будучи способен на любые художественные али полезные в быту деревянные изделия, пил страшно, до беспамятства. С водкой в те времена было напряжённо, поэтому Казимир покупал политуру (жидкость для мытья стёкол, сервантов и прочей жилищной мишуры), наливал её в аккуратно свинченный с потолка плафон, долго болтал и мутузил, а затем сцеживал через марлю в банку. И пил. Эх, какие песни гремели по жилплощади в эти весёлые деньки! Сам Казимир был космат редкими седеющими волосами, одет в незыблемую осеревшую в хрене и луковой шелухе майку-алкоголичку и в синюшные треники с оттянутыми коленками. Его босые ноги с нестрижеными жёлтыми ногтями утопали в войлочных тапках не по размеру. Сам он был добр, отзывчив, тих и безмерно опечален фатальностью жизни в глобальном смысле. Мог вспылить в ответ на замечания соседей о несоответственном советскому народу стиле жизни, рявкнуть что-нибудь вроде:

— А завали-ка пасть, дура шрамная, а то не приведи господь!

Соседкой слева была одинокая тётка лет пятидесяти, которая коротала свой век с журналами «Мода», швейной машинкой и патефоном. И был у неё невесть откуда взявшийся попугай ара. Большой сине-зелёный заморский «орёл» с хорошей памятью и способностью не только понимать человеческую речь, но и говорить порядка десяти-пятнадцати фраз. Никто его особо этому не учил. Но, видимо, сама атмосфера коммуналки на него подействовала крайне каталитически (я надеюсь, что это слово имеет прямое отношение к понятию «катализатор»), и его вербальное искусство развилось до вполне отчётливых тезисов. Иногда соседка шла в общую огромную кухню мыть попугая, и на это сбегалась посмотреть вся квартира. Попугай выхаживал по широкому подоконнику, а хозяйка чуть издалека поливала его из бутылки через пробку с наделанными в ней дырочками. Эти бутылки использовали в советские времена для орошения белья при глажке. Попугай, имя которому было Аркаша, ходил туда-сюда, важно расставляя лапы, и периодически замечал:

— Кар-рашо! Кар-рашо! Арр-каша кар-рашо!

Но когда однажды соседка сгребла его в охапку и сунула под кран помыть лапы, он довольно больно клюнул её в пальцы и заорал «Дур-р-ра!», к всеобщему веселью квартиры.

Другие соседи по квартире были порядком и числом симбиотичны первым описанным, так что опустим сие в долгие архивы. Соня хорошо запомнила кровать с возвышающимися вокруг неё деревянными столбами (которые на самом деле были обычными заградительными рейками в детской кроватке) и огромную синюю птицу, которая сидела высоко на краю кровати и подолгу смотрела на неё оттуда изучающим взглядом. Спустя пару лет попугай Аркаша неожиданно стал её учителем по развитию речи. Соня по полчаса сидела перед огромной попугаичьей клеткой, которую своими руками смастерил для соседки Казимир, и упорно повторяла своё имя, в ответ на что попугай вторил своё. Так они и сидели подолгу:

— Со-о-оня!

— Аррр-каша!

— Со-о-о-оня!

— Аррр-каша!

Но однажды наступил день, когда адские врата раскрыли свои объятия, и Соне пришла пора идти в школу. Едва она вступила в солнечный школьный двор первого сентября, как радость, и так не особо гостившая в её внутреннем мире, вовсе свернулась бубликом, очерствела тут же и залегла в берлоге дальнего угла сердца, повесив на ручку двери табличку «не беспокоить». Эти счастливые лица! Эти белые цветы! Бантики! Соню едва не стошнило манной кашей прямо на юбку.

— Сонечка, улыбнись! Это твой первый день в школе! — сияла мама. Её ситцевая юбка в горошек пестрела на фоне цементно-бетонной унылости пейзажа. Замазюканный помадой рот нервно кривился, пытаясь выжать улыбку. Кофточка ёршилась катушками. Папа икал рядом. Описание его гардероба мы опустим, ибо надеюсь, что все доживём до пенсии и воочию примерим. Девочка наша бесценная, Соней обозначенная, закатила глаза и искренне пожелала себе тут же умереть на месте, предоставив Богу самому решать, каким именно образом он разделается с ней, и желательно срочно. Но Господь не особо спешил. Соня печально признала, что её личный конец света отложен на рассмотрение, получив позволительное по карме «в самое ближайшее время мы займёмся вашим вопросом», что означает «отвали, не до тебя тут».

— Давай будем дружить! — подлетела к ней раздутая весельем девчонка с огромным белым бантом и красным портфелем.

Соня склонила голову, посмотрела на неё долгим взглядом, словно энтомолог на пришпиленное насекомое.

— Это всерьёз или мне снится? — спросила она.

— Хм, — обиженно хрюкнула несложившаяся подружка и, отвернувшись, убежала, бросив издалека негромко: — Очумелая какая-то!

Идёт мужик через детскую площадку по своим делам. Видит, сидит в песочнице девочка и со злостью пытается открутить кукле голову. Мужик подходит к ней и ласково спрашивает:

— Ну что же ты, девочка… Ты что, кукол не любишь?

На что девочка, отрывая злосчастную голову, огрызается:

— Я и людей-то не очень!

Стены. И словно бы нет ничего снаружи. Всё видимое в прорехах стен видится не привычным исхоженным вдоль и поперёк, но акварельной зарисовкой из детской книжки. И вот уже это не тропинка, которой ты через день ходишь за молоком и хлебом, но мазок коричневатой сажи, и ободранная кисть художника небрежно мазнула её на общий, плывущий дождями холст. И ты забываешь, что там реальная жизнь и чьи-то судьбы, но ползущее в глазах марево стекла отражает только заставку, призванную скоротать время перемены. Этажи здания словно палубы уходящего в небо корабля. Про трюмы и думать не хочется. Мостики переходов между палубами отмечены вахтенными дежурными с красными повязками на рукавах, которые имеют власть ловить и наказывать бегающих по лестнице. Длинные коридоры, в которых смешалось будущее и прошлое, первые строчки букваря и интегральные вычисления тригонометрии. Стены в четырёх слоях краски, тянущие к тебе почки и побеги отсыревшей штукатурки, которую так приятно зацепить, шагая вдоль, и осыпать грязным снегом под ноги. Пол в стыках и трещинах. Наступать на них — дурная примета. Магия поймает тебя на неосторожности. Как и всегда в жизни. Но таки здесь всё ярче и заметнее, есть время научиться заранее. В этом запакованном бетонно-блочном мирке есть свои дальние углы, куда можно забиться и почувствовать себя настоящим. В углах пахнет хлоркой, мокрыми окурками и старостью сырого потолка. Есть возможность снять затасканную маску, слить её в адскую вонючую черноту и приклеить к лицу новую, свежую, с благонадёжной улыбкой или превосходством, с жалостью или суровым одиночеством. По перегородкам змеятся бытовые мудрости, оскорбления от тех, кто не способен высказать их в лицо, пожелания о будущем и просто самоутверждения, проекты новых масок. На первой палубе плавает запах еды. Звенит алюминий ложек. Журчит непрестанная чехарда разговоров. Рядом за стеной приютились шкуры и скафандры для выхода в открытый космос улицы. Невнятное бормотание и суету разрезает протяжный, режущий уши звонок. Всё стихает. Мгновенно весь корабль становится тихим и безлюдным. И только скоропалительное топотание опоздавшего отзывается в стенах многократным повторением эха, словно выстрел в лесу. Это — школа.

Привычное нам слово «школа» изначально в истории нашей планеты имело совершенно иной смысл. Им обозначали не заведение для обучения чему-либо, не процесс познавания, а то, что нынче мы знаем под словом «досуг». Что-то вроде современной «продлёнки» для не слишком к месту пришедшихся малышни и оголтелых подростков. На Руси-матушке школу в таком первозданном виде ввёл царь-батюшка Пётр Первый да заполонил её вельможными отпрысками от 12 до 17 лет кряду. И давай их всячески развлекать, пока их мамаши и папаши занимались важными государственными делами да на балах топтались. Компьютеров со стирающими мозги виртуальными игрушками тогда ещё не было, поэтому досуг детей организовать было непросто. Это сейчас можно избавиться от дитятки, просто сунув ему невзначай заветный пластмассовый экранчик с конопульками. Что даёт вам все шансы забыть про него на сутки или двое, пока жрать не попросит. Кинул ему в миску чего-нибудь (за игрой всё равно особо разбираться не будет) и ещё на сутки забыл о нём. А через пару лет таких развлекух можно уже и вовсе про него забыть, ибо он превращается в безмозглый овощ, который не способен ни к какому нормальному, живому социальному общению, с напрочь нарушенной системой моральных и нравственных координат. И в довесок, на сладкое, у ребёночка полный набор садистских замашек с эротическим уклоном. Женечка-потрошитель готов! Но при царе Петре компьютеров не было, а потому в далёкое царское время приходилось занимать детское внимание гувернанткам, нанятым шутам и прочим попавшимся не вовремя под царскую руку работникам дворца. Это уже потом школа стала местом обучения коллективно согласованным знаниям, когда уровень «ну, знаете, так вполне действительно может быть, кто знает» почти приближается к «что и требовалось доказать». Нужно учитывать, что, например, такой школьный предмет, как история, является крайне ненадёжным до сих пор и вовсе не согласован в учебниках разных стран. В заморских учебниках на басурманских языках написаны совершенно разные факты хроники событий на нашей планете. На уроках истории в США, к примеру, и сейчас учат, что Вторую мировую войну выиграли именно американцы, а все остальные — в принципе, спасибо, что немного помогли, но могли бы и не дёргаться. А во многих китайских учебниках по географии, в официально издающихся там картах и поныне на сегодняшний день вся территория России, от Уральских гор и до Камчатки, со всеми якутами, чукчами, сибиряками, алтайцами и прочим населением всея Руси, указана как государство Китай. То есть в современном Китае многие школьники свято уверены, что все эти Кемерово, Новосибирски, Омски, Томски, Барнаулы, Магаданы, Красноярски, Владивостоки и другие города — это всё их законная и весьма давно китайская территория. И очень они удивляются, когда наконец-то берут билет на самолёт и прилетают в эти самые «китайские» города и вдруг встречают на улицах массу вовсе не китайских граждан, которые шлют их русской бранью к японо-матери и советуют: «Свали на хер, китаёза косоглазый, не путайся под ногами, а то, бля, щаз в лапшу тебе всю твою корейскую морду порежем!» И все эти сотни тысяч наученных в школах китайцев разом восклицают: «Какого китайского хрена тут происходит? Кто эти люди?» Но и это была бы беда не беда, если бы не далее. А дальше стало хуже. Во-первых, царские воспитатели быстро утомились развлекать молодую поросль и взялись их учить наукам. И понятное дело, что дело пошло вовсе не гладко. То бишь как это так? Игрушки отняли и давай уроки задавать? Мы так не договаривались! И пришлось вводить меры наказаний. Запахло инквизицией, а издалека призывно замахала ладошками каторга с кандалами. До последнего как-то не дошло, но первое, очевидно, пришлось к месту и времени. Решили истязать учеников массово, показательно и в строго отведённое время. Так, в царское время школьникам устраивали коллективную порку розгами и другими вспомогательными орудиями в конце каждой учебной недели за проступки, совершённые в данный период обучения. И назвали всё это — внимание! — «субботник»! И эти самые «субботники» просуществовали в таком виде до второй половины XIX века. Преподавателям так понравилось избивать плетьми и розгами детей, что данный педагогический процесс оброс со временем поговорками и аббревиатурами. Например, выражение «всыпать по первое число» берёт начало именно из тех далёких «сладких» времён. Это выражение применялось в тех случаях, когда порой ученику доставалось при порке излишне с процентами (видать, люди таки скучают по Страстям Христовым с исторической чесоткой в руках), а потому он освобождался от экзекуций на месяц, а точнее до первого числа следующего месяца. Это уже потом гуманная советская власть разумно решила, что незачем просто молотить по спине и заднице детей в то время, когда можно получить из всего этого очевидную выгоду в виде бесплатной детской рабочей силы. Вдобавок не стали даже искать поводов для таких наказаний, а просто принудили всех и без разбору детей школьного возраста работать по субботам на благо государства. К тому же и слово «субботник» подошло как нельзя кстати. Удобно. Выгодно. Без излишних революций. Или выражение «сморозить глупость» — оно также появилось в царских школах Руси. Греческим словом «морос» называли хулиганов, бездельников и в целом не слишком примерных учеников. Отсюда прилипло в дальнейшем и наше привычное оскорбление «отмороженный», что означает «глупый». И, между прочим, учебный год в разных школах мира начинается в разное время. Полный бардак! Примерно в 16 странах учёба начинается 1 марта, а в других 43 странах — 1 января. И оценками разнятся дневники корпящих над тетрадками детишек в разных государствах. В Чехии, к примеру, единица — далеко не самая плохая оценка, а совсем наоборот, самая высокая. Французы и вовсе применяют 20-балльную систему оценок в школе. Ну, им простительно, они лягушек с улитками едят, так что можно только посочувствовать. А есть страны, где в школах оценки и вовсе не поддаются нашему пониманию и никоим образом не похожи на привычные нам пятёрки, четвёрки, тройки и двойки. Одних иероглифов пруд пруди, а если дальше копнуть — то и вовсе замутит головушку. Так и хочется праведно воскликнуть на кошерном идише: «Какого китайского хрена тут происходит?»

Неприятности Сони начались с первого же класса. Так уж Бог посмеялся над ней, что она родилась левшой в стране, где было государственным указом объявлено, что все школьники обязаны выучиться писать правой рукой. Глупо? Смешно? Трагично? Знай, дорогой читатель, это есть правда о нашей с тобой Родине. Каких-то тридцать лет назад этот полоумный бред был возведён в государственный закон на самом высоком уровне. Да и сейчас не стало легче, если оглянуться по сторонам. Правой! Правой! Раз-два-три! Равнение направо! Многие из вас и уверовать нынче не могут, что совсем недавно законы Советской страны были на этот счёт весьма категоричны. Советский школьник левшой быть не может! — это было написано чёрным по белому в указе правительства нашей Советской страны. В те годы учителя и подумать не могли, что Бог таки не зря созидает каждое существо индивидуально. Экономика им разум помутила. И до сей поры они всё так же мало задумываются о высших смыслах, упираясь в предписанное до святого дня зарплаты. А, забыл, есть ещё волшебное слово «отпуск», которого могут лишить за либерализм и доброту к детям.

Соню били по рукам, но буквы упрямо не выходили ровными. Пытались пару раз давать ей подзатыльники. Но она не стала долго терпеть, и когда однажды получила линейкой по спине за свой неровный по генетическим причинам почерк, таки встала из-за парты, взяла свою линейку и как следует огрела учительницу между лопаток со словами:

— Не очень больно?

Первый «А» класс замер. Учительница хватала ртом воздух.

— Лично мне очень. Поэтому не обижайтесь, если я буду вам отвечать тем же. Или же научитесь писать левой!

Учительница вылетела из класса, хлопнув дверью. Родители были вызваны в школу к директору. Одноклассники нервно хихикали от страха и зависти. Соня оглядела класс и грустно поникла головой:

— Тупые овцы!

Класс перестал хихикать. И лишь одна девочка в классе глянула на Соню с неподдельным интересом, закусив карандаш. Ну да мы ещё о ней услышим.

Родители Сони работали на благо необъятной матушки-страны и приходили домой к семи часам вечера. Убедившись вскоре в ранней самостоятельности дочери, мама и папа, начиная с третьего класса Сониной учёбы, перестали прибегать днём на полчаса пичкать её обедом, предоставив ей самой кормиться оставленным в холодильнике. Утренняя остывшая кашка-малашка не лезла ни в какое горло, поэтому Соня прожила школьные годы исключительно на бутербродах. Причём если основа их была более-менее стабильной и заключалась в ржаном безвкусном хлебе, то поверх хлеба в ход шло всё, что можно было найти на кухне. Иногда эту трапезу заходила разделить с ней единственная подружка из класса, такая же неустроенная в миру, готично облачённая в чёрное девица с вечно порезанными руками. Они с Соней как-то оказались рядом в очереди в буфет школьной столовки, косились друг на друга через плечо. А когда настала пора получить в руки лакомство в виде несвежей ватрушки с унизительной каплей варенья, будущая подружка взвесила в руке это произведение кулинарного искусства и со словами «Люди — свиньи!» запустила его наотмашь куда-то в центр гудящего человеческого муравейника.

— Жизнь — дерьмо! — тихо закончила её мысль Соня. — Сейчас забегают, нытики.

Одноклассница внимательно посмотрела на Соню и утвердительно кивнула.

— А мне насрать. Меня тут все называют очумелостью, мне всё сойдёт. — Она ухмыльнулась.

Соня впервые за много месяцев улыбнулась в ответ:

— Не поверишь, меня тоже.

— И всё время считают, что я порю чушь.

— Та же история. Просто Чумка, — Соня протянула руку.

— Значит, Чумка? — Подружка хохотнула и крепко пожала Сонину руку. — Отличное имечко!

Соня хохотнула в ответ:

— Значит, Чушь?

И они обе захохотали в голос. С тех пор они стали держаться друг друга.