Книга «Пятого взмаха»

Илья Владимирович Рясной, 2023

Двое научных сотрудников советского НИИ, наделенные необычными способностями, попадают в сети инопланетных интриг. Им предстоит взять на себя миссию на иной планете. Выбор небогат – выполнить ее или погибнуть.Книга писалась давно, поэтому некоторые реалии и интонации из уже ушедшей и любимой нами страны. Любителям ретро.

Солнце лениво валилось за серые глыбы многоэтажных домов. Лаврушин полюбовался на электрические часы, которые показывали ровное время: 21.00. Он испытывал иррациональную слабость к круглым цифрам. Они будто подталкивали его на какие-то действия с целью изменить, поломать это равновесие.

— В Москву, в Москву, в Москву, — процитировал он «Три сестры!».

Он собирался домой. Оглядел критически творческий бардак, царящий в лаборатории, выпотрошенный компьютер, разобранные осциллографы, россыпь деталей на столе, сваленные в углу картонные коробки. Вздохнул, малодушно решив отложить наведение порядка еще на денек — этот извиняющийся вздох стал каким-то ритуалом. Каждый вечер Лаврушин обещал навести порядок… Завтра. И уходил, обесточив помещение.

Рука легла на рубильник. Все — обесточено. Конец рабочего дня. Лаврушин забросил потертую кожаную сумку на плечо и вышел из лаборатории, захлопнул дверь и нажал на кнопку замка. Все, теперь замок — последнее из его изобретений, откроется только на его свист, а, как известно, свист у человека так же индивидуален, как отпечатки пальцев.

— Шатаются всякие. Тоже мне, кандидаты в доктора, — сам того не зная процитировал Высоцкого стороживший выход пожилой, с вислыми усами вохровец, который уже хотел отойти ко сну, застыв изваянием на спинке стула. Припозднившихся сотрудников он воспринимал как нарушение правильного порядка вещей. В отношении самого молодого, двадцати семи годков от роду, завлабораторией, кандидата наук Лаврушина он был прав на все сто процентов. Тот действительно по природе своей являлся воплощенным нарушением правильного порядка.

— До свиданья, — махнул рукой Лаврушин и толкнул крутящуюся стеклянную дверь.

— И вам того же в двойном размере, — развязно прокаркал охранник и потянулся к кнопке электрического замка.

Сразу за стеклянными дверьми в лицо Лаврушина дохнуло весной.

— Ляпота, — прошептал он и вздохнул полной грудью ароматный майский воздух.

Постояв немного, он направился по бетонной дорожке через зеленый и ухоженный институтский парк.

Институтские старожилы склонялись к точке зрения, что на Московскую окраину это странное научное учреждение загнали специально — чтобы не мозолило никому глаза и не смущало упорядоченные научные умы. Тогда, в начале шестидесятых, тут даже окраины не было, а был сплошной лес. Москва расширялась, жадно отвоевывая все новые площади и закатывая леса и лужайки асфальтом, прорастая рядами уродливых металлических и кирпичных гаражей. Что-то беспощадное было в этой бетонно-стеклянной поступи цивилизации. Вот и рядом с трехэтажным старым институтским зданием несколько лет назад вознесся новый десятиэтажный бетонный корпус с окнами от пола до потолка — какой идиот придумал в русском холодном климате делать такие окна?

Ветку метро, давно и напористо обещаемую отцами города, так до окрестностей института и не дотянули. А горбатый «Запорожец» — ветеран еще вчера, простудно чихнув, замолк, похоже, давая понять, что уходит на законный больничный. Значит, надо ждать автобуса.

Лаврушин присел на скамейку у остановки. Когда подойдет автобус? Ребята-математики как-то с помощью большого институтского компьютера пытались найти закономерность в интервалах его движения. Но эта задача современной науке оказалась не по зубам.

Сегодня автобус подошел как по заказу — Лаврушин не успел даже настроится на ожидание. Через четверть часа кандидат наук был в метро, еще через полчаса выходил на станции «Проспект Мира». А там до панельного дома на Большой Переяславской рукой подать.

Перед дверьми квартиры Лаврушин начал обшаривать карманы брюк и рубашки в поисках ключа — без видимого успеха. Тогда он покопался в многочисленных отделениях сумки и выудил бумажник. В нем лежал второй ключ — его приходилось постоянно носить с собой, поскольку первый всегда забывался в самых неподходящих местах.

Однокомнатная квартира была уменьшенной копией лаборатории. Тот же бардак, те же разбросанные запчасти неизвестно от чего, в углу — раскладушка и продавленный плюшевый диванчик. Вдоль стены шли стройными рядами стопки книг — на прошлой неделе полка под тяжестью фолиантов обрушилась, и все недосуг было вбить новые гвозди.

— Ну что, явился? — простуженный сварливый голос исходил от стоявшего на тумбочке большого металлического ящика, который переливался разноцветными лампами и был утыкан как ежик какими-то деталями.

— Угу, — буркнул Лаврушин.

— А ты задумался — нужен ли ты здесь, а? Может, без тебя спокойнее, а?

— Тебя что ли спрашивать? — Лаврушин бросил на диван сумку и начал стаскивать туфли.

— А хотя бы и меня.

— Совсем обнаглел, — незлобливо произнес Лаврушин, обуваясь в пушистые тапочки.

— А ты… — голос запнулся. — Ты поглупел. Постарел. Отупел. И вообще, что ты ко мне пристал?!

Бесполезное изобретение, подумал Лаврушин. Кроме ругани ждать нечего. Да и вообще — что представляет из себя Мозг? Загадка, притом порой начинало казаться, что загадка эта из жутковатых.

Началось все с простой идеи: создать мыслящую машину можно, привив ей эмоции и критическое отношение к окружающему миру. Так и появился Мозг, на создание которого Лаврушин убил несколько месяцев, соорудив голографический процессор, который так и не удалось повторить. Что-то не сконтачило — вместо мощного искусственного интеллекта получился неисправимый брюзга, поражающий своей чудовищной бестактностью и беспредельным нахальством. Он не мог решить простейшей задачки, считал с ошибками, но гонором тянул минимум на лауреата Нобелевской премии. Когда Лаврушин понял, что из Мозга ничего путного не выйдет, он вместо последовательного обучения просто заложил в него кучу книг и газет. После этого Мозг набрался категоричности суждений и стал учить хозяина жизни. И при этом его страшно бесило, когда с ним не соглашались.

В последнее время Мозг совершенно распоясался, стал ругаться и пугать гостей. Светка, девушка Лаврушина, однажды пообещала «врезать кувалдой по чугунной башке», и Мозг ее зауважал.

Лаврушин схватил английский научный журнал по физике и упал на диван. Но Мозг упорно нарывался на дискуссию.

— Серый ты, Лаврушин, человек. Газет не читаешь. Телевизор не смотришь.

— Отстань.

— И грубый, — призматические линзы сфокусировались на хозяине квартиры.

— Отвали.

— И с таким я вынужден делить кров.

— Вот разберу на микросхемы…

Мозг возмущенно замигал лампами и умолк.

В принципе, Лаврушин понимал, что в мире нет ничего подобного, что возможности этого набора деталей, утащенных с работы или найденных на свалке — это нечто уникальное и неповторимое, ни в какое сравнение не идущее ни с одним образцом компьютерной техники. И это пугало. Лаврушин сам не понимал, что создал. Он вообще редко отдавал ясный отчет тому, что же у него получалось. Увлекаясь новым проектом, он впадал в какое-то «иновиденье», выходил за пределы нашего измерения. Как он сам говорил интуичил, творил наугад вещи, которые никто не повторит никогда, в том числе и он сам. Порой ему казалось, что Мозг вовсе и не машина. Что в него вселилась чья-то неприкаянная душа. Но в подобные мысли ему углубляться не хотелось — становилось как то не по себе.

— А это еще кто? — прервал обидчивое молчание Мозг. Его линзы сфокусировались на чем-то за спиной хозяина квартиры.

— Ну, Лаврушин, ты даешь. Всегда гостей полон дом. Корми, пои их. А стабилизатор мне сменить не можешь. Денег нет!

Лаврушин повернул голову и замер.

***

Лаврушин имел еще один талант — на грани гениальности. Он был историком. Но не в общепринятом, а в булгаковском понимании этого слова (см. роман Булгакова «Мастер и Маргарита»). Он постоянно вляпывался в невероятные, порой неприятные, изредка опасные истории. И сейчас, обернувшись, он понял, что опять вляпался во что-то.

В дверях комнаты стоял незнакомец. Рост — средний. Лицо — худое, усталое, печальное. Возраст — лет тридцать пять-сорок. Одет — в серый, из дорогих, костюм, синий, из версачевских, галстук, крокодиловые, из супердорогих, туфли. Запонки — с бриллиантами, ей Богу. В бриллиантах Лаврушин разбирался, приходилось иметь с ними дело при работе над одной темой, так что влет отличал их от любого камня.

— Не привык к этой одежде, — виновато произнес незнакомец, поправляя галстук и слегка ослабляя его.

— А что, дверь не закрыта? — спросил Лаврушин, у которого сердце от неожиданности сжалось в холодный комок, а потом бешено забарабанило.

— Закрыта. Но это разве проблема?

«Ясно, — с неожиданно свалившимся спокойствием подумал Лаврушин. — Грабить будет. А чего тут взять-то, кроме Мозга?»

Мысль о том, зачем человеку в бриллиантовых запонках и крокодильих ботинках грабить такие квартиры задержалась где-то у входа в сознание завлаба.

— Разрешите присесть? — спросил незванный гость.

«Мягко начинает. Рэкетир, что ли?»

— Вы скорее всего думаете, что я человек, нарушающий установленные нормы поведения и уголовное законодательство? — осведомился незнакомец. Фраза была длинная и вычурная. Он будто говорил на чужом языке, хотя и без малейшего акцента.

— Мошенник, как пить дать, — донесся из угла хриплый голос Мозга. — Гони ты его, Лаврушин. Не то без штанов останешься.

— Это кто? — искренне удивился гость.

Все эмоции были написаны на его выразительном лице. Он был находкой для физиономиста.

— Так, груда запчастей, — небрежно кинул Лаврушин..

— Сам полудурок, — огрызнулся Мозг.

«Полудурок» было его любимейшим словом, которым он одаривал весьма щедро. Даже Светку обозвал «полудурой» — еще до того, как она намекнула насчет кувалды.

— А, подселенец, — кивнул гость, внимательно посмотрев на Мозг.

— Простите, что? — спросил Лаврушин.

— Симбиоз устойчивой энергоинформационной астральной сущности с механизмом, — махнул рукой гость. — Иногда это случается.

— Во загнул, — с уважением произнес Мозг.

Гость уселся на стул и спросил печально:

— Как вы думаете, кто я такой?

Лаврушин смутился. Подобно Мозгу резать правду-матку в глаза он не мог. Не позволяла врожденная интеллигентность. Поэтому он только протянул:

— Ну-у… Не знаю.

— Я — инопланетянин.

— Ку-ку, я уехала, ваша крыша, — выдал Мозг услышанную им недавно по телевизору реплику.

«Псих, — подумал Лаврушин, теперь все становилось на места — и манера гостя выражаться, и написанные на лице эмоции, и привычка шататься по чужим домам. — Лучше бы грабитель. Главное, не противоречить ему. Глядишь, все и обойдется».

— Вижу, вы в сомнениях, — огорченно покачал головой гость.

— Ну что вы, — замахал руками Лаврушин. — Я вам верю. А вы из какого… — он запнулся, — …созвездия?

— А, — незнакомец небрежно махнул тонкой изящной рукой с длинными ухоженными пальцами. — Вот из того.

Что-то вспыхнуло, Лаврушин невольно зажмурился. А когда открыл, то увидел нечто поразительное.

Многоэтажные унылые дома Большой Переяславки за окном исчезли. Да и само окно куда-то делось. На его месте чернел бездонный провал, усеянный разноцветными немигающими звездами. И как легкий шлейф по нему тянулся Млечный Путь.

— Двести двадцать пять световых лет, — гость указал в сторону запульсировавшей оранжевой звезды.

— Значит, инопланетянин, — кивнул Лаврушин. Сопоставив факты, он решил, что это действительно наилучшее объяснение. Ну и что особенного, инопланетянин? Чем удивительнее «Мозга-подселенца»? Или того НЛО, которое они с другом Степаном видели три месяца назад?

— Отпад, — проскрипел Мозг. — А по виду так и не скажешь.

— Простите, — произнес Лаврушин. — А вы действительно принадлежите к гуманоидной расе, или просто кажетесь таким? А на самом деле, к примеру, у вас восемь ног и на затылке четвертый глаз.

— А почему четвертый? — искренне заинтересовался инопланетянин.

— Третий на лбу.

— Должен вас огорчить — это мой естественный облик. В нашей Галактике — за другие не ручаюсь — гуманоидных рас большинство.

— Умопомрачительно. — Лаврушин жадно вглядывался в звездную пыль за окном московской квартиры. Космическая бездна магнитом притягивала взор, чернота ее всасывала, как «Черный Квадрат» Малевича. — И чем обязан столь неожиданному визиту?

Лицо гостя стало еще печальнее. Похоже, у него были какие-то неприятности.

— Мы… — начал он, но его опередил Мозг.

— Надуть они тебя хотят, Лаврушин.

— Выключу, — пригрозил кандидат наук.

— Давай-давай, — взвыл Мозг патетически. — А лучше сразу молотком! Чтоб лампы и транзисторы во все стороны! Давай! Тогда вообще растяпой помрешь! Некому тебя будет уму-разуму учить!

Лаврушин, не обращая больше внимания на развоевавшийся механизм, повернулся к инопланетянину.

— Не буду вдаваться в подробности, хотя рассказ потребует некоторого времени, — начал тот. — Коротко — Галактика состоит из двух сотен миллиардов звезд. Многие — с планетными системами. На некоторых появился разум. Жизнь в Галактике кипит. Идет титаническая созидательная деятельность. Возникают и крепнут связи между цивилизациями.

— Как по писанному глаголет, — восхитился Мозг.

— И вместе с тем в ней множество неразрешенных проблем, — закончил инопланетянин тираду и замолчал. Его взор затуманился. Потом гость встряхнул головой и продолжил. — Семьдесят тысяч лет Галактика не знала войн. Но последняя война была ужасна. Представьте миллионы Хиросим.

От этих слов Лаврушин поежился. Он будто заглянул в непостижимо глубокий колодец времени, на дне которого пылали в ядерном огне люди, города, целые планеты.

— Цивилизации Галактики достигли разных ступеней развития. Разные общественные устройства. Разные технологии. Есть миры несоответствия — там явные противоречия между общественным развитием и технологией. Особой опасности они не представляют — почти нигде разрыв не достигал катастрофического уровня. В Галактике, естественно, существуют противоречия. Для их преодоления и решения глобальных проблем существует система галактической безопасности. Звездное Содружество.

— Что-то вроде нашей Организации Объединенный Наций? — спросил Лаврушин.

— Аналогия корректна. Хотя принципы построения и существования ЗС неизмеримо сложнее вашего международного права. Цивилизация, вошедшая в систему Галактической связи…

— Радиоконтакты? — перебил его Лаврушин.

— Ну что вы? Радиоволны — это все равно что для вас заменить телефоны на сигналы кострами.

— Или на перестукивание, — хихикнул Мозг, увлекшийся в последнее время бульварными детективами.

— Так вот, цивилизация, достигшая технического уровня вхождения в СЕТКУ — систему Галактической Связи, автоматически становится стороной в галактическом праве, а позже и членом Звездного Содружества.

— Лапшу тебе вешают на уши, а ты и раскис, — продолжал хулиганить Мозг.

— А где у нас выключатель! — раздраженно кинул ему Лаврушин, которого увлек в неизведанные дали рассказ инопланетянина.

— Последнюю войну, — не обращая внимания на выходки механического чуда продолжал инопланетянин, — развязал Великий Темный Союз Грандаггора. Это была единственная в известной нам истории Галактики цивилизация первого технологического класса — то есть осваивающая Галактику — попавшая в глухой круг.

— Глухой круг?

— Этот неофициальный термин означает, что цивилизация прочно движется по одному кругу, она замкнулась на отрицательных тенденциях, неспособна к позитивному общественному развитию. В таком состоянии она может находится долго, но рано или поздно настанет конец. Точка распада… Элита Грандаггора могла похвастаться презрением всех запретов, принятых в Галактике. Она установила тотальный контроль над своим населением и над населением многочисленных колоний. Она использовала все запрещенные технологии, включая тонкоэнергетические, духовные, которых касаться просто нельзя. Технологических высот Грандаггор достиг значительных. Некоторые вещи мы не можем повторить и сегодня. Гарандаггоры сокрушающим цунами катились по Галактике. А потом была война. И Великий Темный Союз проиграл.

Гость перевел дыхание. А потом произнес:

— Итак, мы подошли к главному. Одна из уцелевших переферийных планет Союза Грандаггора — Химендза. После многотысячелетнего периода крутых подъемов и не менее крутых — до варварства и пещер, спадов она достигла достаточно высокого уровня технологического развития — вас обгоняет где-то на полсотни лет. У власти там стоит классический деструктивный диктатор.

–Деструктивный?

— Диктатура бывает деструктивная, нейтральная и созидательная. На Химендзе деструктивная и достаточно кровавая. Массовые уничтожения, пытки, тотальный страх — вещи там привычные. Естественно, все это не может не вызывать у нас чувство протеста и возмущения, которое, впрочем, не дает нам права на вмешательство.

— Почему?

— Звездное Содружество может вмешиваться лишь в случае, когда над населением устанавливается технический психоконтроль и начинают использоваться запреттехнологии. И когда возникает угроза самоуничтожения их мира. Ничего подобного на Химендзе не наблюдается. В общем, это заштатный мир, который не стоит нашего внимания. Но…

Инопланетянин замолчал, и лицо его приняло страдальческое выражение.

— Но Химендза была для Грандаггора своеобразной планетой-лабораторией, — продолжил он тихо. — А так же заводом по производству новых видов вооружений. И что это было за оружие! Что оно делало с пространством! Какие энергии выплескивало! И все время мы считали — спасибо Создателю Вселенной, что это оружие не дошло до наших дней… Считали напрасно.

— Напрасно? — Лаврушин, увлеченный рассказом, подался вперед.

— На Химендзе остался склад грандаггоров!

— И это опасно?

— Опасно? — инопланетянин горько усмехнулся. — Цивилизация Химендзы пронесла через семьдесят тысяч лет религию Грандаггора. Жрецы сумели сохранить священные «Книги дыхания птицы Дзу».

— Что за птичка такая?

— По этой религии мир и все сущее в нем есть результат взмахов крыльев Птицы Дзу — от них из тьмы возникают свет, планеты, люди. Есть во Вселенной и сила зла, Хаоса — Великий Змей. Его дыхание в свою очередь образует из Света Тьму… Священные книги, прошедшие через семьдесят тысяч лет — в них был скрыт ключ.

— Ключ?

— Да, да, ключ. Книга «Седьмого взмаха Дзу» — там закодирована информация о местонахождении хранилища древнего оружия Грандаггора — «Сокровища Дзу». А это оружие взрывает планеты и гасит звезды, — инопланетянин горестно вздохнул. — Тайное имеет свойство становиться явным. И, похоже, диктатор Химендзы Кунан нашел путь к расшифровке.

— И теперь склад его?

— Не так быстро. Он знает еще немного. Мы пошли дальше и расшифровали «Книгу седьмого взмаха». И теперь знаем многое.

— Тогда хранилище ваше?

— Вы опять торопитесь. Мы знаем, что «сокровище» находится на глубине нескольких километров под поверхностью планеты. Мы бы обнаружили его без труда. Для нашей техники подобная проблема не существует. Но…

— Вы его не обнаружили.

— Нет.

— По формальной логике, если вы его должны обнаружить, но не обнаружили, значит, его там нет.

— Есть. И грандаггоры сумели его срыть от наших поисковых средств. Хотя мы считали, такое им не под силу… И существует доступ к «сокровищу». Кунан найдет его. Он до конца расшифрует книгу — дело нескольких месяцев. Еще один шаг — и склад их. А потом Кунан — человек одержимый, рванет в Галактику. Его не остановит ничто.

Лаврушин внимательно посмотрел на инопланетянина. Слишком многое не клеилось в его рассказе.

— Что мешает вам опередить его? Вы же почти расшифровали Книгу.

— Вот именно! Поэтому я и здесь.

Гость вытащил из кармана предмет, похожий на отвертку. Направил его на Лаврушина. Кончик «отвертки» засветился ярким синим светом. И в воздухе над рукой инопланетянина появились объемные изображения иероглифов.

— Индикатор биополя, — пояснил пришелец. — Каждый тип биополя соответствует определенному цвету. Элита Великого Темного Союза Грандаггора, состоявшая из представителей одного лишь древнейшего рода материнской планеты, его представители обладали родовым индексом биополя. Этот индекс и является пропуском в склад. Вы понимаете?

— Ну, в целом…

— Прекрасно. Подобный тип биополя в Галактике очень редок. Ближе всего к грандаггорам вы — земляне! Индекс почти такой же, как необходим для прохода в склад… Но только почти. Однако мы нашли несколько человек с пригодным кодом.

— Ну? — напрягся Лаврушин.

— И представляете, один из этих людей — вы.

Лаврушину показалось, что пол качнулся под его ногами. Он только и смог выдавить свое любимое:

— Ляпота.

— Вы должны уничтожить хранилище. Иначе Галактику ждут бедствия. Невообразимые бедствия.

— Это опасно?

— Это как посмотреть, — помялся инопланетянин. — Вероятность успеха — двадцать процентов.

— А восемьдесят?

— Восемьдесят процентов, что вы погибните.

— Вам не кажется, что это многовато, — горько усмехнулся Лаврушин.

— Вы отказываетесь? — инопланетянин внимательно посмотрел на него спокойными, излучающими уверенность, мудрыми глазами.

— Конечно отка… — Лаврушин вдруг замолчал. Потом вздохнул: — Дайте подумать.

Он поглядел на звездное небо вместо окна. Теперь звездная даль казалась угрожающей, от нее веяло холодом и смертью. Первым побуждением было развести руками и вежливо так сказать: извините, рады бы помочь, да дела заели, индекс цитирования падает, докторскую диссертацию надо писать, так что не получится Галактику спасти, освободите-ка помещение. Двадцать процентов удачи — это восемьдесят неудачи. Верная смерть. Чего лезть в такую мясорубку? Но перед глазами стояла картинка — рушащиеся в ядерный ад миры, полные людей.

Минута шла за минутой. Инопланетянин не нарушал молчание. А Лаврушин не мог решиться ни на что. Как, спрашивается, ввязаться в подобную авантюру человеку, определенно не созданному для подвигов? На такое он не способен даже ради потрясающей возможности пройтись по мягкому пуху Млечного Пути.

Да ну их к черту со своими складами боеголовок, с их оружием, с войнами. Моя хата с краю — по-подлому, зато надежно. Он набрал побольше воздуха, чтобы сказать «нет». Помолчал секунду… Ядерный пожар, жгущий детей на руках их матерей…

— Я согласен.

— Я знал, — инопланетянин расчувствовался и смахнул навернувшуюся на глаза слезу. Потом взял банку с «кока-колой», которую Лаврушин еще вчера уронил на пол да так и забыл поднять, откупорил ее и сделал несколько жадных глотков. — Я верил…

— Как мне хоть звать вас?

— Мое имя вам будет непривычно. Поэтому зовите меня просто — Инспектор. Это в какой-то мере соответствует роду моей деятельности.

Внезапно послышался дребезжащий звонок в дверь.

— Кого черт несет? — раздраженно воскликнул Лаврушин.

Он уже понял, что сегодня вечер странных событий и встреч. И никуда от этого не деться.

***

Кто бы мог представить, как много значит для Галактики этот дребезжащий звонок, раздавшийся вечером в Московской квартире на Большой Переяславке.

— Вы ждете гостей? — вопросительно посмотрел на Лаврушина инопланетянин.

— Нет. Могу открыть?

— Не хочу вас ни в чем ограничивать, — пожал плечами Инспектор. Но в глазах его проскользнула какая-то задорная искорка.

Конечно, Лаврушин не большой специалист в психологии инопланетян, но ему показалось, что в глазах гостя горел огонек, как у шахматиста, разыгрывающего партию, когда эта самая партия идет по плану.

На лестничной площадке возвышалась массивная неуклюжая фигура. В отличие от прошлого гостя, этот человек был хорошо знаком Лаврушину. Еще бы не знать своего лучшего друга.

— Привет, — сказал Степан. Черты лица у него были грубые, глаза подозрительные, щеки толстые, нос картошкой — далеко не Ален Делон. При всем при этом лицо было не лишено обаяния.

— Здорово, — кивнул Лаврушин.

— С женой вот поругался. Ну так получилось, да… Так я зайду?

Видя, как Лаврушин замялся на проходе, Степан вопросительно посмотрел на него:

— Никак новая любовь всей жизни?

— Да нет, ты не так понял.

— Проходите, — неожиданно послышалось за спиной Лаврушина. — Мы как раз заканчиваем обсуждать одну весьма любопытную проблему.

— Это Степан — мой друг. Работаем вместе, — представил Лаврушин нового гостя. — А это… — он на миг запнулся, а потом с каким-то злорадством — бес попутал, произнес, — товарищ из космоса.

— Из гостиницы «Космос»?

— Да нет. Он — инопланетянин.

Вечный скептик Степан после летающей тарелки, которую они видели с Лаврушиным, сломался и теперь был готов принять некоторые дикие идеи. Но сейчас он не был настроен на такой лад, поэтому кивнул:

— Шутки шутим.

— Как ты догадался, — пошел на попятную Лаврушин.

Но тут неожиданно встрял гость:

— Ваш друг не шутит, — он сделал приглашающий жест.

Лаврушин удивленно посмотрел на него. Его покоробило, что гость не имеет никаких понятий о конспирации. И вообще — зачем втягивать посторонних людей?

Степан шагнул в комнату и остановился, как вкопанный.

Только сейчас Лаврушин вспомнил, что картину звездного неба пришелец так и не убрал.

— Да-а, — протянул Степан с видом человека, у которого оправдываются самые худшие опасения. — Инопланетянин, значит.

— Ну, я же говорил, — извиняющимся голосом сказал Лаврушин.

— Думаю, вам надо все объяснить, — улыбнувшись во весь рот, как-то по-голливудовски развязно-заискивающе, обнажив ровные белые зубы произнес пришелец.

И Лаврушин опять подумал, что Инспектор сейчас похож на шахматиста, сделавшего очередной удачный ход.

***

И черти дернули Степана именно сегодня поссориться с женой, прийти именно к Лаврушину и наткнуться именно на инопланетянина. Все в руках провидения. Случайностей не бывает. А что бывает? Об этом даже на Тании знают очень приблизительно.

Итак, Степан, смирившись с визитом инопланетянина, выслушал его подробный рассказ о «Сокровище Дзу» кратко определил перспективу — «да-а, фигово все кончится» и заявил, что одного друга никуда не отпустит.

— Так лучше будет, — кивнул Инспектор. Сдавил пальцами бриллиантовую запонку.

На миг в глазах Лаврушина все померкло. А потом все трое очутились в самом заурядном летающем блюдце. Так началось большое космическое путешествие…

В космическом корабле было несколько кают, помещение, которое можно определить как кают-компанию. Земные фантасты как в воду глядели — внутри «тарелки» было полно стероэкранов, создающих полный эффект присутствия, светящихся индикаторов, панелей таинственных приборов. Стены были отделаны упругим, теплым на ощупь пластиком, который время от времени начинал светиться, или шел кругами, как вода, в которую угодил булыжник, а однажды на глазах землян вспузырился и начал растекаться зеленой жижей, но быстро вернул себе прежний вид. Рубка представляла из себя сплошной стереоэкран, казалось, оба пилота висят прямо в воздухе, хотя они полулежали в контактных креслах. На их головах были золотые обручи, благодаря которым их нервная система сливалась воедино с компьютерным мозгом корабля.

Помимо Инспектора на борту было еще четверо рослых, сложенных, как Аполлоны, таниан. Они были отличными ребятами — находкой для любого следователя, для них не нужен был никакой детектор лжи. Инспектор был по сравнению с ними образцом непроницаемости, у его же соплеменников даже малейшие чувства отражались на лицах. Земляне были для них сущими чурбанами с замерзшими чертами.

Тания принимала участие в последней межзвездной войне. Ее история насчитывала восемьдесят тысяч лет и тоже знала взлеты, падения. За это время гуманоиды не превратились в мыслящие сгустки материи и не стали суперами. Единственно, все без исключения были в отличной спортивной форме, но выглядели как обычные люди. По-русски члены экипажа не говорили, хотя, скорее всего, просто придуривались, зато понимали все и даже под конец стали въезжать в анекдоты и шутки, заливаясь искренним смехом.

Инспектор почти все время проводил в своей каюте, предаваясь каким-то сложным вычислениям. Он полулежал в просторном, похожем на расплывшийся кусок сгоревшей резины, кресле, предупредительно принимавшем формы тела и отвечавшим малейшим желаниям человека. Перед инопланетянином переливались в воздухе разноцветные объемные фигуры и иероглифы. Они танцевали какой-то свой, понятный только посвященным, танец, и Инспектор направлял его, дирижируя своими тонкими музыкальными пальцами. Земляне исправно пытались донимать его вопросами, а он неизменно уходил от конкретных ответов. Так что выяснить удалось немного. Стало только ясно, что тарелка является кораблем средней дальности — пятьсот светолет. В числе прочих она совершала рейсы на Землю, но нечасто.

— Те НЛО, которые мы видим — ваши? — спросил однажды Степан, дождавшись, когда Инспектор обратит на землян внимание.

— Вряд ли. Земля находится на задворках Галактики и по большому счету Звездное Содружество она не интересует. Таких миров миллионы. Но по ряду причин ваша планета является проходным двором для иных сил. И, возможно, полем эксперимента каких-то высоких цивилизаций.

— Каких таких сил? Каких таких цивилизаций? Какого эксперимента? — возмутился Степан.

— Мало ли, — пожал плечами Инспектор, и опять ужом выскользнул, ушел от ответа.

Земляне оказались в ситуации, мягко говоря, стрессовой. И Лаврушина удивляло, насколько спокойно он воспринимает все происходящее. Напрашивался вывод, что инопланетяне каким-то образом подавляют эмоции гостей. Иначе у тех давно перекосилась бы набок крыша, и друзья стряхивали бы с комбинезонов космических бегемотиков.

На десятые сутки (по земному исчислению, далее для удобства исчисление времени и расстояний приводится в земных единицах, а не в стандартных для Галактического Содружества, Тании и Химендзы) Инспектор объявил:

— Приготовиться. Посадка через три часа. Земляне могут провести это время в рубке.

Это был царский подарок. Друзья сразу поняли это. Но окончательно осознали, насколько он щедр через час, когда корабль вышел из сверхсветового режима, и по телу прокатилась упругая холодная волна — последствия перехода.

Земляне висели в рубке в сетях силовых полей рядом с Инспектором и заворожено глядели на разрастающуюся Звезду Шоинн.

Корабль быстро сбрасывал скорость — с почти световой до тысяч, а потом и сотен километров в секунду. Гравиблокираторы ломали пространственную структуру, гася гигантские перегрузки, которые в миг раскатали бы и экипаж, и сам корабль в блин толщиной в микрон.

— Тания, — инспектор кивнул на голубой шарик прямо по курсу.

Это был какой-то ювелирный салон! Планета была щедро опоясана жемчужными и изумрудными ожерельями космических станций, в небе сияли бриллианты четырех лун.

— Две луны естественные, — предугадывая вопрос, произнес Инспектор. — Две — естественные. Их соорудили четыре с половиной тысячи лет назад, когда увлекались гигантскими проектами. Большим станциям внутреннего кольца — семьдесят две тысячи лет. В послевоенный период регресса и смут космос был закрыт. Космическое строительство началось вновь восемь тысяч лет назад.

Лаврушин поежился. Земные археологи за такую древность душу бы заложили. Он улыбнулся, вспомнив своего приятеля-археолога, который тряс какими-то жалкими браслетами и желтым черепом и кричал, что им двенадцать тысяч лет и этот факт невероятно расширяет границы познания.

Корабль, не снижая скорости, шел прямо на планету. Та превратилась в гигантскую чашу, кипящую белыми облаками, синеющую морями и океанами, зеленеющую гигантскими лесными массивами.

Лаврушин сжал кулаки. Планета надвигалась слишком быстро. Еще немного — и верхние слои атмосферы. Почему пилот не снижает скорость? Но, кроме землян это, похоже, никого не трогало.

Внезапно Тания ушла в сторону, и впереди вновь было звездное небо. За три секунды скорость упала до орбитальной. Чудеса продолжались.

— Эквилибристика. Цирк, — произнес с облегчением Лаврушин.

— Мы древняя цивилизация, — произнес Инспектор свою любимую терапевтическую фразу. Ей он постоянно успокаивал землян, когда у тех начинал заходить ум за разум.

Теперь тарелка шла по орбите на высоте около пятисот километров. Лаврушин пытался рассмотреть города, но не видел ничего.

— Идем на посадку, — уведомил Инспектор.

И тотчас планета рванулась навстречу. Удивительно, но никакого свечения разогретых газов вокруг не было. У линии облаков корабль замер, а потом начал опускаться — неторопливо, покачиваясь из стороны в сторону.

Посадочные опоры упруго коснулись матово-белой поверхности космодрома. На гигантском плато без конца и края, ровном, как поверхность соляного озера, виднелись космические корабли — гигантские и крошечные, матово белые и чернильно-черные, но все до единого дискообразной формы.

Помимо них по плато были раскинуты золотистые и серебряные конструкции, похожие на горячечный бред инженера-маньяка. Многие возносились на сотни метров вверх в полном противоречии с логикой и физическими законами — перекошенные, на хлипких опорах, со смещенным незнамо куда центром тяжести они давно должны были рухнуть, но стояли. На горизонте, почти сливаясь с небом, маячила циклопическая, свернутая в трубку паутина.

— Главная система галактической связи, — Инспектор показал на паутину. — Она — часть СЕТКИ.

— Ляпота, — прошептал Лаврушин.

— Дела-а, — протянул Степан.

— Ну что, поехали? — спросил Инспектор.

— На чем? — осведомился Степан, как всегда подозрительно оглядывая планету, будто пытаясь отыскать какой-то подвох.

— Автобусов не держим. Обходимся, — Инспектор махнул рукой, и перед ним возник призрачный пульт. Он настучал такт на призрачных, но щелкающих, как настоящие, клавишах. Землян захлестнула тьма…

***

Очнулся Лаврушин в мягком кресле, похожем на расплывшуюся теплую кучу навоза — оно тут же начало мягко, но настойчиво массировать спину, безошибочно определив то место, где у него был слегка сдвинут позвонок.

Инспектор и земляне находились на крыше белоснежной виллы, которую обступали высокие слоящиеся скалы, поросшие кустарником и невысокими разлапистыми деревьями. Мраморные ступени спускались к узкой полоске песка, а дальше шло изумрудное, яркое, бьющее по глазам море. Сквозь воду были отлично видны камушки и небольшие рыбки, крабы. Вдалеке выпрыгивали из воды крупные рыбины.

— Рай, — буркнул Степан.

— Уже приехали, — разочарованно протянул Лаврушин, втайне надеявшийся полюбоваться планетой, ее городами, людьми, машинами.

— Сожалею, но Танию вы сейчас не увидите, — сообщил Инспектор. — Равно как не могу ответить на большинство ваших вопросов.

— Почему? — возмутился Степан. — Имеем право. Между прочим, на такую аферу подписались.

— Вот именно. Избыток информации и ощущений, а они и так на пределе, притупит ощущение нового, предчувствие опасности.

— Ага, — недовольно буркнул Степан.

— После экспедиции, если все будет хорошо, вы узнаете и увидите все.

Это «если все будет хорошо» Лаврушина покоробило.

Инспектор понял свою бестактность — не стоит лишний раз напоминать о злосчастных двадцати процентах удачи, так что теперь всем своим видом выражал смущение и готовность искупить вину.

— Пойдемте, покажу вам дом, — он поднялся с кресла и жестом предложил последовать за собой землян. — Обстановка практически земная.

— А жаль, — сказал Лаврушин.

— Все будет, Виктор Николаевич. И прекрасные города, и космические поселения. И благодарность миллионов людей. Но потом.

— После Химендзы.

— После, — кивнул инспектор.

— Если вытащим лотерейный билет, — вздохнул Лаврушин…

***

Над землянами измывались с утра до вечера. Занимались пытками Инспектор и его подручная по имени Бара — красивая женщина ростом за два метра, ее роскошные огненно-красные волосы доходили до пояса, но она не стягивала их, и они развевались плащом. Больше таниан на вилле не водилось.

У таниан стояла задача — подготовить землян к выполнению задания, забить в их мозги в кратчайшие сроки (а их сократили до минимума — время не ждало) огромный массив информации. Какие использовались методы обучения — об этом можно было только гадать. Во всяком случае у друзей возникало ощущение, что им на мозг как на чистый лист бумаги записывают необходимые сведенья — язык Химендзы, историю, правила поведения и пользования вещами. А так же всякие премудрости, которые вполне годились в программу любой приличной шпионской школы.

В немногое свободное время Лаврушин, обдумывая в который раз ситуацию, вновь приходил к выводу, что более неподходящих для такой миссии людей, чем он со Степаном, еще поискать надо. Они явно взялись не за свое дело. И назойливо крутились в голове слова песенки сталинских времен: «А конец у всех шпионов — кто провал, кто наповал». Провал тоже означало наповал. Но он уводил от себя темные мысли.

Химендза. Для двоих очутившихся вдали от дома землян все пути в будущее заслонила эта мрачная, обделенная милосердием планета. История ее была полна крови, позора, предательств, ее уделом было страдание. А есть ли во Вселенной милосердные миры, которые могут похвастаться, что у них было иначе?

Третья планета желтого карлика. Биосфера, период обращения вокруг оси и светила, состав атмосферы и множество других моментов — тут Химендза была почти двойником Земли. Вот только суша ее представляла один огромный континент и разбросанные везде архипелаги островов. С древних времен образовалось три традиционных центра цивилизации — великие города Джизентар, Хороор и Раль-Сан-Кан. Столетиями эти государства вели между собой кровопролитные войны, но так и не смогли уничтожить друг друга. Когда драка между этими монстрами затихала, они принимались грабить маленькие полисы, раскиданные по всему Континенту, где по большей части проживали представители отсталых народов и родоплеменных образований.

Наступление ядерной эры ознаменовалось тем, что Джизентар, немного обогнавший в науке своих соседей, забросал их ядерными и термоядерными бомбами. После этого гусеницы джизентарских бронеходов начали утюжить территории великих городов. Это была уже не война, а геноцид. Жители Хоррора и Раль-Сан-Кана полностью испили горькую чашу и испытали, что такое ядерное заражение, эпидемии, разруха. Они видели, как гордо вознесшиеся башни их крепостей, стены их прекрасных домов, пики величественных храмов превратились в почерневшие от копоти надгробья, на которых отпечатались черные силуэты испепеленных в миг людей. В результате Хоррор был полностью разрушен. Раль-Сан-Кан стал захудалой провинцией, где люди мерли с голода. Население планеты сократилось в три раза и не восстановлено до сих пор — оно составляет чуть меньше ста тридцати миллионов. В Джизентаре — сорок миллионов жителей, в колониях — еще пятьдесят, и двадцать пять насчитывает Лесная Федерация — раскиданные по материку полудикие воинственные племена, которые не признают завоевателей и имеют подобие своего правительства.

Наука Джизентара достигла многого, особенно в военной области. Сегодня на планете действуют безотходные, не загрязняющие природную среду технологии. Искусственная пища уничтожила сельское хозяйство. Урбанизация достигла предела, практически все цивилизованное население проживает в городах.

Сто двадцать лет прошло с того момента, когда Джизентар осыпал соседей ядерными бомбами. Время было нелегкое — и это еще мягко сказано. Правительства сменяли одно другое. Кровавые перевороты возносили к власти очередную хунту. А когда кончалось время военных, на их место приходили сладкоголосые, трепливые, безвольные гражданские, при которых все становилось только хуже. Вновь и вновь бунтовали колонии, и тогда опять ревели моторы бронемашин и заходили на боевой вираж бомбардировщики, неся свой смертельный груз городам и поселкам. Несколько раз Империя распадалась, и тогда провинции погружались во мрак и хаос, люди становились добычей одуревших от крови бандитов. Измотанное бесконечной кровавой междусобной каруселью население много раз перешагивало грани отчаянья. Однако науки и технологии продолжали развиваться. Но еще больший вес набирал мистицизм. Секты и церкви росли, как грибы после ласкового грибного дождя.

Постепенно все начало утрясаться. Империя укреплялась, наводился порядок. И тут на планету обрушилась «липкая простуда» — смертельное заболевание, выкосившее каждого четвертого в городах. Снова началась смута, и тогда к власти пришел Кунан.

Когда-то он был мелким жрецом захудалого храма Птицы Дзу. Но авантюрная, деятельная часть его натуры восстала против размеренного и тоскливого храмового уклада. И молодой человек примкнул к клану «Сынов ночи» — одного их могущественных преступных синдикатов планеты.

Религия всегда играла в жизни горожан большую роль. Даже преступные сообщества предпочитали иметь у себя на службе лицо духовного сана, которое гарантировало удачу и списывало оптом и в розницу даже самые тяжкие грехи. Платить своему, на жаловании священнослужителю, было куда дешевле, чем расплачиваться за каждый грех в храме — а грехов у «Сынов ночи» было немало. «Хозяин ночи» Рамнур Тмуксс очень большое внимание уделял духовной жизни своих подданных, а также чистоте их помыслов и стремлений. Сам он был человеком весьма набожным, и новый духовник клана Кунан (старого сварили в кипящем масле за то, что тот слишком часто стал призывать не предаваться грехам и начал требовать за отпущение все больше денег) пришелся ему по душе. Слишком поздно Хозяин понял, что ошибался в нем, и на самом деле этот человек всегда был далек от смирения. Но, к сожалению для планеты, понял он это только тогда, когда его живого заколачивали в гроб и опускали на дно свежевырытой могилы.

Силой убеждения Кунан обладал гипнотической, люди слушали его часами, он доводил их до исступления. И постепенно он стал приобретать власть над «сынами ночи». Пропал «Хозяин ночи», вскоре его примеру последовали первые помощники — кто-то упокоился в земле, кто-то, успев понять, что клан пригрел ядовитую змею, вовремя унес ноги, но судьба настигла и беглецов.

Как-то естественно и заслуженно Кунан стал лидером «Сынов ночи». А сам клан превратился в религиозно-разбойничью секту. Вот так благочестивый бывший жрец Дзу взял очень большую власть. Но власть была теневая и далеко не абсолютная, ограниченная, а он метил куда выше. И тут повезло с «липкой простудой», начавшей свой поход с «сельвы», прошедшей по бедным районам Джизентара, затем ударившей по всем остальным жителям и перекинувшееся на провинции. Наставали отличные времена. Пахло новой смутой. А кланы особенно крепчали во время смут и потрясений.

В смуту Кунан не стал перекраивать сферы влияния, захватывать новые территории, гнобить конкурентов. Он пошел в народ.

Те, кто принимали его за обычного разбойника и дешевого трепача, сильно просчитались. Верткий, умный, умеющий заключать договора и компромиссы с такой же легкостью, как потом отказываться от них, он карабкался все выше и выше. Тогдашний «Страж Джизентара» (по земному — президент) был маразматиком, окруженным свитой из проворовавшихся, не способных ни на что ничтожеств. Власть прогнила до основания и легко развалилась под напором все крепчающего ветра перемен. Кунан стал светским главой государства после жалкого подобия выборов — у избирательных пунктов дежурили «сыны ночи», но их вмешательства не требовалось — народ был двумя руками за обещавшего свободу и волю жреца. А еще через три года Кунан облачился в мантию духовного главы планеты и отныне звался Звездоликим. Его звезда взошла над Химендзой, озарив ее мертвенным светом.

А дальше все пошло по обкатанному не раз на многих мирах и во многие эпохи сценарию. Новый диктатор быстро разделался с теми, кто привел его к власти, и от «сынов ночи» осталось одно воспоминание. За десять лет Звездоликий создал безжалостный, идеально отлаженный, с притершимися друг к другу шестеренками механизм.

Диктатуры бывают разные. Некоторые властители, правя железной рукой, заботятся о народном благе и преумножении богатств, о порядке и оставляют после смерти развитую, мощную державу. Другие, наоборот, вседозволенно и без оглядки грабят, сеют разор и разваливают все до основания. Кунан правил, чтобы править. Вся мощь государственного аппарата была подчинена ей — власти над телами и душами подданных. Во власти он видел мистику, она доставляла ему неземное блаженство. Как шли дела в государстве его особо не интересовало — шли они ни шатко, ни валко, ни хорошо, ни плохо, могло быть куда хуже, но и лучше тоже могло быть. Кунан был апатичен, его не слишком интересовали дела на его землях — до той поры, пока он не ощущал обостренным чутьем угрозу своей власти.

Ох, он умел пользоваться властью ради власти. Он достиг многого. Огромные толпы людей грызли в экстазе землю и катались в пыли по мановению его руки. Принародные казни врагов Звездоликого собирали громадные воодушевленные толпы. Он возродил древний вид казни, когда с приговоренными «работали» несколько дней подряд — сперва обрубали руку, перетягивали жгутом, на следующий день — вторую руку, потом поочередно ноги, если человек выживал, и, наконец, голову. На этих мероприятиях от зрителей не было отбоя.

Созданная им система действовала, меняя общество, люднй, их устремления и цели. Постепенно многие жители Джизентара перестали воспринимать как тягость обязательные исповеди «птенцам Дзу» — обличенным жреческим саном сотрудникам тайной полиции. Религиозные фанатики, считавшие Кунана прямым воплощением дыхания птицы Дзу, готовы были резать горло хоть себе, хоть кому по мановению его руки.

«Человек, что ты дышишь — благодари Звездоликого», — гласили плакаты на улицах. «Что ты ешь — благодари Звездоликого». И за все остальное тоже надо было благодарить именно его. И люди благодарили. Искренне благодарили его за все. Он обрел главную власть — власть над душой толпы.

Диктатора окружали хитрые умные негодяи, мечтавшие или забрать побольше власти, находясь поближе к престолу, или вскарабкаться на место хозяина. Время от времени разоблачалась очередная попытка государственного переворота, зачинателей, а заодно и ни в чем не повинных людей, предавали проклятию в храмах и пятидневным казням. На «супостатов» списывались все неурядицы и неудачи последних лет.

Экономическая система на Химендзе не укладывалась в простые рамки. В Это была хаотическая мешанина феодализма, капитализма, казарменного социализма. Благодаря высоким технологиям люди были сыты и одеты, за что обязаны были «благодарить Звездоликого». Будь ты хоть бродяга, хоть глава аэрокосмического концерна, перед Звездоликим ты — никто!

Но все шло не так гладко у Кунана. Что на Химендзе, что на Земле где-то четверть населения способна адекватно воспринимать окружающий мир и не поддаваться всеобщей истерии и настырной пропаганде. Так что во многих умах тлела ненависть. Крепло сопротивление в Джизентаре и провинциях. Была Лесная Федерация — там находили приют жители разрушенных городов, беглые от гнева Кунана. Постепенно в бескрайних лесах, в горах появлялись базы, оружейные предприятия, использующие современные технологии. Кунан воевал с ними, бомбил поселки и базы, выжигал джунгли и леса, поливал их ядовитыми веществами, но толку было мало. Противники осваивали все новые виды борьбы.

Звездоликий умел ненавидеть. Он ненавидел Лесную Федерацию. Ненавидел оппозицию. Ненавидел тех, кто не любил его. Но больше всего он ненавидел Звездное Содружество. И так же сильно он боялся его. Он прекрасно помнил, как наглые пришельцы пришли на Химендзу. Четыре мезонные бомбы, сброшенные на территорию Лесной Федерации и призванные превратить часть материка в стеклянистую радиоактивную пустыню, плюхнулись бесполезными болванками. А потом на Химендзу высадилась делегация Содружества. Кунан встретил ее в своем циклопическом дворце.

— Вы вошли в период вероятного самоуничтожения, — сообщил Инспектор, бывший главой этой делегации. — Галактическим законом ядерные взрывы отныне у вас запрещены. Ни одно ядерное устройство не взорвется больше на поверхности планеты.

Кунан расплылся в вежливой улыбке, которой, как заслонкой печи, была закрыта великая сжигающая, безумная ярость.

— Подчиняюсь, — произнес он, разведя руками.

Он понимал, что настали новые времена. И что придется считаться с новыми правилами. Чтобы бороться с теми, кто сильнее, нужно знать их слабые места. Не бывает, чтобы слабые места отсутствовали. И Звездоликий, мастер искать болевые точки и не меньший мастер потом бить по ним, надеялся выведать их. А еще он рассчитывал на везенье. Он знал, что ему повезет. Но тогда он еще не знал, что на планете скрывается склад древнего оружия невероятной разрушительной силы.

Нетрудно было предположить, что, заполучив Сокровище Дзу, Кунан походя посчитается с Лесной Федерацией, доделав то, что не доделали мезонные бомбы. А потом примется за Звездное Содружество. При этом он найдет немало союзников среди членов того же самого Содружества и наверняка втянет планеты в Галактическую войну. Конечно, можно было бы вторгнуться на Химендзу всеми силами звездных армад, но Галактический Закон запрещал это, а нарушать его не позволялось никому — это поставило бы под угрозу само существование самой системы безопасности в Галактике.

***

Лаврушин и Степан, развалившиеся в невероятно удобных, согревающих, тонизирующих, успокаивающих креслах, любовались панорамой Джизентара. Возникало ощущение, что стена отсутствует и можно шагнуть вперед, воспарить с гравитационным поясом над городом. Но это была мастерская иллюзия.

Гигантский город простирался далеко внизу. Фешенебельные кварталы серебряных и черных небоскребов соседствовали с кирпичными обшарпанными трущобами. Местами чернели проплешины развалин — результат объемных бомбежек времен переворотов и гражданских войн. Над городом нависала огромная, чем-то похожая на гору Арарат каменная масса трехкилометровой высоты здания — это было легендарное Святилище Дзу, память о погибшем семьдесят тысяч лет назад Звездном Союзе Грандаггора. Многие века строение использовали как неприступную крепость, потом как королевский дворец. После этого разместили главный Храм Дзу. Кунан, придя к власти, поселился там со всей свитой, охраной и гвардией. А где же жить Звездоликому, прямому воплощению дыхания Дзу, как не в главном храме?

В Святилище была обжита лишь небольшая часть. В бесчисленных лабиринтах, пронизывающих громаду, не мог разобраться никто. Они скрывали много опасностей. За тысячелетия там много чего произошло. Эти каменные стены были пропитаны флюидами страданий и боли. Там дремали тайны и скрывались ненайденные сокровища. Там шатались неприкаянные души.

— Как-то неуютно становится, когда я гляжу на это сооружение, — сказал Лаврушин.

— Угу, — буркнул Степан, разделявший чувства друга, хотя и был по природе своей достаточно толстокож.

По комнате прошелестел легкий ветерок. В кресле у стены появилась из пустоты фигура Инспектора.

— Как вы это делаете? — спросил Лаврушин, повернувшись к гостю. — Техника?

— Иногда. Но чаще — развитые психокинетические задатки. Человек могущественнее и сложнее любой техники.

— А нас этому нельзя научить? — спросил Степан. — Не на пироги же едем.

— У вас нет тридцати лет в запасе, чтобы развить свои задатки. Да и сможете ли?

— А что, не все могут?

— Скажем, на Тании одиннадцать человек могут делать что-то подобное.

— А мы считали, — сказал Лаврушин, — что человек будущего может все. Телекинез и телепатия станут так же обычны, как речь и хождение на двух ногах.

— Есть видовой предел, — сказал Инспектор. — Вы его почти достигли.

— А дальше? Куда идет эволюция?

— А дальше, — Инспектор задумался. — Дальше по-разному бывает, — голос при этом у него стал какой-то зловещий, взгляд застыл. И Лаврушину вдруг расхотелось развивать эту тему.

— К сожалению, — Инспектор очнулся и начал говорить нарочито бодро, — в отношении безопасности мы вам можем помочь немногим. Оружие и техника Звездного Содружества могут оказаться немыми свидетелями вмешательства во внутренние дела Химендзы. А оно должно остаться в тайне.

— Вы что, бросаете нас на произвол судьбы? — прищурился Степан.

— Ну что вы. Вам под кожу будет имплантирован гиперпространственный маяк. По нему мы без труда определим ваше местоположение. При попытке извлечь его он распадается без следа.

— И все?

— Все.

— Хорошие дела, — покачал головой Степан.

— Жестокая игра. Вы будете совсем одни.

Лаврушин вздохнул. А Инспектор продолжил:

— В критической ситуации вы сможете опереться на «Союз Правдивых».

— Подпольная организация, основа сопротивления, — отчеканил Степан. — Глава — Комсус рен Таго.

— Вот именно. Комсус Рен Таго — фигура загадочная. Кто он такой? Его внешность? Мы не знаем. Да и вообще — существует ли он в действительности?

— Но «Союз Правдивых» существует, — перебил Степан.

— И действует, — произнес Инспектор. — Притом весьма успешно. Сейчас он пропагандирует мысль, что Кунан — вовсе не прямое воплощение Дыхания Дзу.

— Это так важно? — хмыкнул Степан.

— Для обитателей Химендзы — да. Там слишком большое значение придается религии.

— Папуасы, — скривился Степан.

— Теперь главное, — Инспектор поднял руку, предупреждая развитие этой темы. — Вы узнали, что из себя представляет планета, на которой вам предстоит действовать. Вы овладели необходимыми знаниями. Время обучения заканчивается. Теперь я расскажу вам о нашем плане.

— Да, любопытно было бы узнать, — саркастически произнес Степан. Он стал ворчать еще больше, чем раньше, и был вечно всем недоволен.

— Мы высаживаем вас в окрестностях Джизентара. На вас — форма «тигров Кунана», офицеров пятой ступени, что соответствует вашему майору. Нам удалось ввести ваши данные в Большой компьютер социального контроля, так что при любой проверке, хоть по карточке, хоть по сетчатке глаза или дактоузору, вы будете распознаны, как свои. Достигаете города. Обустраиваетесь. Приступаете к поискам.

— Как мы найдем «Сокровище»? — спросил Лаврушин.

— Несколько дней вы, Виктор Николаевич, будете адаптироваться. А затем начнете улавливать энергетические импульсы, исходящие от некоего носителя информации, в котором скрыты координаты и пути прохода в склад. Сначала вы найдете этот источник, назовем его КЛЮЧ, возьмете его под контроль. Он укажет дальнейший путь. Ваша аппаратура — это вы сами, ваш мозг, ваш биополевой код, благодаря которому компьютер грандаггоров примет вас как тех, кого он ждал семьдесят тысяч лет.

— Какого компьютера хватит на семьдесят тысяч лет?

— Его хватит и на миллион. И он находится в режиме ожидания. Вы сможете активизировать его.

— Как выглядит «ключ»?

— Не знаю. Вы поймете.

— Как им пользоваться? — настойчиво спрашивал Лаврушин.

— Не знаю. Вы поймете и это.

— А что вы знаете? — возмутился Степан.

— Мы знаем, что время адаптации вы проведете у нашего агента — крупного чиновника администрации Диктатора.

— Он в курсе, зачем мы прибываем? — поинтересовался Лаврушин.

— Нет. Но он поможет вам добраться до «ключа», а потом и до места, где хранится оружие грандаггоров.

— И что нам делать с хранилищем?

— Вы проникаете внутрь. Там имеется механизм самоуничтожения. Взрыв будет достаточно мощный — около двадцати мегатонн, но мы его локализуем. Он закончится небольшим землетрясением.

— Как активизируется механизм самоуничтожения?

— Как встарь — нажатием кнопки. Кнопка с изображением стрелы, вокруг которой обернулась змея. Стрела у грандаггоров была символом смерти. Змея — символом времени. Знак означает, что взрыв произойдет через четверть часа после нажатия кнопки. Вы успеете выбраться оттуда и подать сигнал. Наш катер подберет вас. Если только, — Инспектор замолчал.

— Если что? — напрягся Лаврушин.

— Если только там будет изображение змеи. Устройство может быть запрограммировано на мгновенное действие.

— Дела-а, — затянул свое Степан.

— Вы все еще можете отказаться.

— Не можем, — сказал Лаврушин.

— Втравили в историю, — заворчал Степан, — а теперь отказывайся.

Инспектор кивнул, на лице его отражалось плохо скрываемое удовлетворение.

— До вечера, — сказал он и исчез.

Вечером Лаврушин стоял на ступенях, любуясь закатом. Солнце тонуло в океане, щедро расплескивая на неторопливо катящиеся волны красную краску.

— Вы действительно окончательно решили? — спросил возникший за его спиной Инспектор.

— Окончательно.

— Вы молодец, Виктор Николаевич. Нам повезло, что мы наткнулись на вас и Степана.

— А уж нам как повезло. Аж двадцать процентов на то, что выживем.

— Двадцать, — Инспектор горько вздохнул.

— А потом еще кто-нибудь придет на наше место. Не бойтесь, с пяти раз должно получится.

— С каждым разом шанс уменьшается. Боюсь, что для нас этот шанс — единственный.

— Единственный шанс предотвратить галактическую войну?

— Да. Но я уверен, все обойдется.

— Ваши аналитики не уверены, а вы уверены.

— Мы — древняя цивилизация. Но знаем далеко не все. Мы так и не разобрались, что такое предчувствие. Но знаем, что между настоящим и будущим есть информационные связи. У меня дар предвиденья. И мне кажется — все будет хорошо.

— Хотелось бы верить… Инспектор, со мной все ясно — тип биополя нужен. А Степана зачем втравливать в эту историю?

— В природе есть иррациональные линии. Среди них линия удачи. Что она представляет из себя — мы тоже не знаем. И удача может зависеть от самых невероятных факторов.

— Например?

— Например, для вас такой фактор — Степан.

— Что?

— А как вы думали? Реальной помощи от него, конечно, ждать не приходится. Смотрите правде в глаза. При обострении обстановки ни вы, ни он ничего не сможете противопоставить тайной полиции Звездоликого. Я — мог бы. Вы не годитесь для этого, не обижайтесь.

— Я знаю это.

— Но Степан — своеобразный талисман для вас на Химендзе.

Лаврушина вдруг осенило.

— Так вы все знали? — воскликнул он. — Знали, что он поссорится с женой…

— Ну, — потупился Инспектор, и уши его покраснели.

— Знали, что придет ко мне. Может быть, сами все и подстроили.

— Мы ничего не подстраивали, — возмутился Инспектор. — Просто предполагали подобное развитие событий.

–Ну да. Вы же — древняя цивилизация, — горько усмехнулся Лаврушин.

Ему стало грустно. Он смотрел на почти земное солнце, на почти земное небо, на почти земное море. Безлюдно и глухо было здесь. Ни паруса вдалеке, ни лодки, небо не прорежет инверсионный самолетный след. До Земли бесчисленные километры. А их, двух землян, несут вперед вихри галактических интриг и иррациональных линий.

— Завтра отлет, — сказал Инспектор.

— Завтра, — эхом отозвался Лаврушин.

***

Елочный шар Химендзы висел в космосе, будто прибитый гвоздями к черному бархату цирковой реквизит. Размерами он сейчас был с земной глобус. Можно было рассмотреть полярную шапку и наполовину скрытые в облаках очертания единственного континента.

Лаврушин до боли в глазах всматривался в очертания материка планеты. Ему никак не верилось, что вскоре он ступит на поверхность Химендзы и погрузится в пучину странных и опасных событий. И от его действий будет зависеть равновесие в Галактике, жизнь миллиардов и миллиардов разумных существ. Все это выглядело полным абсурдом. И тем не менее все это было фактом. А против фактов не попрешь.

Раздался противный скрежещущий звук. Пилот прищелкнул пальцами, и перед ним завис меняющий форму красный иероглиф. Он напоминал каббалистический знак, вспыхнувшей адским пламенем благодаря небрежному жесту черного колдуна.

— Химендза нас засекла, — взволнованно воскликнул пилот по-русски. Как и свои соотечественники, он бурно выражал свои эмоции.

— Быстро среагировали, — произнес Инспектор.

— Видимо, развернули новую систему пространственного контроля, — предположил пилот. — Порог распознавания повышен минимум в полтора раза.

Планету окружала сеть спутников автоматов, призванных засечь и уничтожить любой неопознанный объект искусственного происхождения, не обозначивший свою принадлежность.

Пилот начал запрашивать службы контроля внешнего пространства Химендзы о посадке. Звездолет вез официального дипломатического представителя Галактического Содружества — Инспектора. Тот относился к категории людей, люто ненавидимых лично Звездоликим — а такой чести удостаивался далеко не каждый. Обычно окружающих диктатор воспринимал как муравьев, которых походя не грех и раздавить. До его личной ненависти надо было дослужиться. Не раз просыпался Кунан ночью в холодном поту, услышав во сне знаменитую фразу, произнесенную Инспектором: «Галактическим законом ядерные взрывы отныне у вас запрещены».

Кунан с удовольствием растерзал бы Инспектора, спустил бы на него своих верных псов. Но где-то на уровне орбиты четвертой планеты висят спутники-невидимки, которые погасят взрыв любого ядерного устройство. Где-то во многих световых годах отсюда расположены базы Сил Содружества, готовые послать боевой флот после нападения на официального посла — закон позволял это. Пока не найдено «Сокровище Дзу», пока чужакам не подготовлен достойный отпор, Кунан вынужден копить, лелеять свою ненависть, бережно собирать ее, как росу в пустыне, чтобы потом выплеснуть разом, чтобы обрушиться на недругов всей своей мощью. Так что Инспектора он встретит, как старого друга.

— Пора. Через два часа пристыкуется корабль со встречающими, — произнес Инспектор, когда с военной станции Химендзы пришло подтверждение об опознании дипломатического корабля и поступили инструкции о коридоре движения, координаты встречи со встречающим кораблем.

Он освободился из пут кресла и воспарил над ним на миг, потом прилип к полу.

Лаврушин последовал ему примеру. Он поправил на рукаве зеленого комбинезона голографическую эмблему, на которой был изображен оскалившийся белый тигр — символ «Службы спокойствия». Широкий золотистый пояс непривычно оттягивала кобура с электромагнитным пистолетом.

Катер представлял из себя диск диаметром около пяти метров. Он стоял в гнезде в стартовом блоке. Пилот забрался внутрь, и за прозрачным куполом было видно, как он нацепил на голову контактный обруч, откинулся в кресле, прикрыв глаза, его сознание синхронизировалось с системами катера.

— А если нас засекут радары? — с опасением спросил Степан.

— Это диверсионный катер, — отмахнулся Инспектор. — На Химендзе нет таких радаров, чтобы засечь эту машину.

Пилот за колпаком махнул рукой, показывая — пора.

— Ну что, — как-то неуверенно произнес Лаврушин. — Мы поехали?

Инспектор совсем по-земному порывисто обнял землян, потом смахнул набежавшую слезу — не хватало только белого платочка, чтобы помахать вслед.

— Мы еще увидимся, — заверил он.

Люк катера закрылся. Тяжелые створки двери стартового блока скрыли Инспектора, отрезали землян от прошлого и открыли путь в зыбкое, неспокойное будущее.

Поползла в сторону плита, и в стартовый бункер ворвался космический холод, оставшийся кислород заклубился холодными хлопьями.

Катер сорвался в пустоту и, уходя по широкой дуге от корабля, через несколько мгновений набрал огромную скорость. Через три минуты семнадцать секунд, покрыв расстояние в миллион километров, он рывком сбросил скорость до орбитальной. А потом окунулся в атмосферу.

Происходило это в куда большем темпе, чем посадка летающей тарелки на Танию. Лаврушин знал, что маневр опасен, требует от пилота полного единения с машиной и огромного мастерства. Катер-разведчик — как норовистый конь, он может многое, но терпит только сильного ездока.

Камнем падающий диск на миг замер над землей, затем падающим листом спланировал на поляну. И завис в тридцати сантиметрах от поверхности.

Пилот, гордый отличной работой, подмигнул Лаврушину. Тот улыбнулся в ответ.

Земляне спрыгнули на мягкую землю. Пилот махнул рукой и на русском языке произнес:

— Удачи.

— Двадцать процентов — наши, — кивнул Лаврушин. — Мы их не упустим.

— Твоими бы устами… — мрачно добавил Степан.

Серый катер неторопливо поднялся к верхушкам деревьев, замер на секунду, а затем исчез. Он с места набрал космическую скорость. И теперь — будто и не было его вовсе. А всегда было лишь низкое хмурое небо. Ниточка, связывающая землян с Танией, а через нее и с Землей, оборвалась.

— Смотри, — присвистнув произнес Лаврушин.

Только сейчас он обратил внимание на то, что поляну, на которой они высадились, окружает березовый лес. Это походило на какое-то наваждение. Казалось, пройди километр, и выйдешь к железнодорожной станции, к которой, стуча колесами, подойдет добрая зеленая московская электричка, в нее хлынут с корзинами и сумками на тележках дачники и огородники, и вскоре впереди замаячит Москва.

— Лаврушин, ты готов прослезиться от умиления, — ухмыльнулся Степан.

— Ну и готов. И что?

— Это не подмосковный лес. И мы не под Москвой.

— Спасибо, глаза открыл, — криво улыбнулся Лаврушин, встряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет никакой железной дороги. Нет электрички. Нет Москвы. Есть Джизентар!

Он нагнулся и сорвал василек, понюхал его. Тот пах, как и положено васильку.

— Нашел время букетики собирать, — занудил в привычной манере Степан. — Надо шоссе искать.

Лаврушин на миг застыл. А потом прикрикнул:

— Прячься!

— Что?

— Быстрее!

Теперь и Степан слышал нарастающий низкий гул.

Друзья едва успели укрыться за деревьями. Над лесом неторопливо проплыл пузатый, желтый, похожий на жирного шмеля патрульный вертолет с эмблемами «тигров Кунана» на боку и на плоском брюхе.

— Разлетался, — нахмурился Степан, провожая вертолет недобрым взглядом.

— Патрульный… Ну что — двинули?

— Двинули.

Все рассчитано. До шоссе — километр. А там любая машина обязана остановиться по требованию офицеров Службы спокойствия. В городе они находят охраняемый сектор, там есть магистраль Тубула Грозного, названная в честь безвременно ушедшего из жизни соратника Кунана. Злые языки говорили, что тот оставил сей мир не без участия хозяина. Там возвышается роскошный трехэтажный особняк с хрустальным водопадом. В этом особняке земляне обретут убежище.

Идти было трудно. Лес был дикий и запущенный. Приходилось переступать через гнилые коряги, поросшие тонконогими поганками и мхом. Лаврушин бросал опытный взгляд — для него, заправского грибника, здесь был настоящий рай: грибов видимо-невидимо, а желающих их собирать нет.

— Мухомор, — ткнул носком Степан гриб, действительно походивший на мухомор.

— Ну да, полосатый, — едко заметил Лаврушин.

— Ну и полосатый.

— Вот черт, — Лаврушин едва не упал — споткнулся о ржавый, в форме коленвала, кусок металла. Похоже, след былых сражений.

Вскоре они забрели в колючие заросли. Лаврушин, медведь неуклюжий, опять споткнулся и оцарапал о колючки лицо.

Заросли вскоре закончились. Друзья преодолели овраг с радостно журчащим внизу прозрачным ручейком, в котором возился зверь, похожий на енота. Вышли на проселочную дорогу. Она была ухабистая, размокшая, вся в лужах, разбитая траками.

— Чертова чаща, — выругался Степан, почувствовавший облегчение, что они выбрались. Он испачкал колено в грязи. По щеке Лаврушина шла царапина.

— Помолчи, — поднял руку Лаврушин и огляделся. Что-то ему не нравилось здесь. Что?

А не нравился ему запах машинного масла.

Сбоку, из зарослей, раздался лязг, и на дорогу, разбрызгивая лужи и грязь, стремительно поползла боевая машина.

***

Неприятности — вещь мистическая. Они то ходят косяком, как селедка в море. То забывают о тебе на время. Одних они преследуют с садистской настойчивостью всю жизнь. Других оставляют в покое, но в момент наибольшего расслабления вдруг обрушиваются паровым молотом и раздавливают беднягу.

Лаврушин сразу понял — неприятности начались. Он имел на них нюх. Теперь они пойдут одна за другой.

Броня боевой машины отливала синевой, на куполе щерились два ЭМ-пулемета и скорострельная малокалиберная пушка. На броне сидело двое солдат.

— Стоять! — пронесся усиленный мегафоном грубый голос. — Стоять или стреляем!

Желания стоять у землян не было. И его не могла пробудить даже недвусмысленная угроза.

— Бежим! — крикнул Лаврушин и, пригнувшись, сорвался с места.

Земляне неслись, не обращая внимания на колючие кусты, на свист ЭМ-пулемета и срезающие кусты пули. Над лесом летели ругань и угрозы. Бронемашина поползла в кустарник, и вдруг забуксовала правой гусеницей, провалившись в подземную пустоту. Она начала вращаться на месте, ломая кусты. Когда выползла обратно на дорогу, беглецов и след простыл. Солдаты не горели желанием преследовать их пешком.

Земляне бежали, сколько могли. Наконец, Лаврушин упал на землю и часто задышал, как дворняга в жару. Степан обхватил ствол березы руками и тоже не мог отдышаться.

— Что творится, а? — наконец немножко восстановив дыхание воскликнул Степан.

— Наверное, «тигры» проводят какую-то операцию, — предположил Лаврушин. — Ищут кого-то?

— А почему палят по своим? Или на нас форма не та?

— Та форма, — Лаврушин задумался. Но в голову ничего не приходило. Он вынул небольшой планшет компьютера, нажал на кнопку, вывел на экран карту местности, ткнул в нее. — Мы сейчас здесь.

— И что?

— Надо уходить в Дикий Лес. Нам к шоссе теперь дорога закрыта.

Дикий Лес располагался в стороне противоположной от той, куда надо землянам. Когда-то там были сельхозугодья. После последней Большой Войны с ядерными бомбардировками люди стали оставлять поселки, деревни, города. Лес наступал на пастбища и ржаные поля, поглощал их, отвоевывал то, что люди забирали у него на протяжении веков. Окончательно он утвердился, когда появилась искусственная пища. На большей части территории планеты воспряла кишащая животными чащоба. Дикий Лес у Джизентара тянулся на сотни, если не тысячи, километров — розовая мечта земных экологов. В Химендзе была своя прелесть.

Дикий Лес являлся прибежищем отрядов «Союза Правдивых» и диверсионных групп Лесной Федерации, действовавших вблизи Джизентара. А еще там скрывались беглые преступники и религиозные отшельники — места хватало всем. Вот только форма «тигров» там не лучшая рекомендация. По ее хозяевам сначала стреляют, а потом спрашивают, какого лешего им в лесу понадобилось.

— Чего мы там делать будем? — спросил Степан. — Жить и рыбу ловить?

— Вот, — Лаврушин прочертил тонкой компручкой на экране маршрут, загоревшийся красной пульсирующей линией. — Выходим в этой точке к обитаемому рудному поселку. Там берем машину, пользуясь служебным положением.

— Ха, — хмыкнул Степан.

— А там в город. И на явку, — закончил Лаврушин с нарочитой бодростью.

Он чувствовал себя участником дурного шпионского кино, когда произносил такие слова, но так уж судьба распорядилось, что вокруг такое кино, где все по-настоящему. В том числе пули, бритвой срезающие ветки.

«Плохо все», — подумал Лаврушин. Его переполняло ощущение какого-то диссонанса. Он всегда чувствовал, когда все начинает идти не так — будь это хоть научный эксперимент, хоть отношения с женщинами. Вот сейчас как раз такой случай — все не так.

— А если, — начал Степан, но договорить не успел.

Голос был каркающий, грубый, привыкший отдавать приказания и ругаться так, что уши вянут:

— Ну-ка, дерьмоглоты, ручонки поднимите!

Из кустов с треском, как дикие кабаны, вывалились двое здоровенных детин. Один высокий — больше двух метров, и кулаки, что глиняные горшки. Другой широченный, кривоногий, с тремя шрамами на выпуклом лбу. Одеты они были в форму «золотой роты тигров». Если «тигры» считались головорезами, то «золотая рота» — головорезы из головорезов. Безжалостные, отчаянные цепные псы с острыми зубами и мертвой хваткой, они не имели ни родных, ни привязанностей. Их кидали в самое пекло. Особенно они прославились там, где не нужно забивать голову всякой ерундой типа жалости и милосердия.

Лаврушин усмехнулся про себя, подумав, что «руки вверх» наверное во всех Галактиках означает одно и то же.

Требование пришлось выполнять. А что возразишь людям, у которых в руках автоматы? Да таким не особенно возразишь, и когда они без автоматов — когтями в клочья порвут, вурдалаки проклятые.

Степан не пошевелился. Набычившись, он глядел на солдат, и глаза его наливались кровью. На него напал приступ его знаменитого упрямства. Весь институт знал — если Степан упрется, его экскаватором не сдвинешь.

— Давай, дерьмоглот поганый! — как-то весело, беззлобно прикрикнул длинный, на его комбинезоне сияла голографическая эмблема, означавшая звание — солдат второго класса. — А то у меня давняя мечта — пристрелить офицера.

За этими словами, произнесенными с легкостью, скрывалась тяжелая, нешуточная угроза.

Лаврушин собрал волю в кулак, унял дрожь и надменно, как положено офицеру пятой ступени, кинул:

— Мы сотрудники седьмого сектора. Выполняем спецмероприятие разряда «Дельта». А за подобные шуточки вас сошлют в «мусорщики».

«Мусорщики» — дно армии. Они выполняют самую грязную работу. Их посылают туда, где солдат не жалеют, в самое пекло. Служба «мусорщиком» — это один из самых неприятных способов расстаться с жизнью.

— Глянь, седьмой сектор, — покачал головой широкоплечий. — А по виду — дерьмоглоты!

— И по сути… Вас нам и надо.

Только сейчас Лаврушин заметил на груди солдат идентификационные коробочки. Они служат во время проведения спецмероприятий для опознания по системе «свой-чужой». Что это значит? А значит, что проходит операция, при которых чужого, как бы он не был одет и что бы не говорил, чем бы не пугал — или расстреливают на месте, или берут в полон. И еще значило, что ловили, скорее всего «тигров». И еще закрадывалась мысль — а что, если искали не просто чужих, а именно их — гостей из Содружества?

— Может, пришибем их, — прищурился высокий. — Для удовольствия.

Он выразительно щелкнул предохранителем автомата. Такого оружия на земле еще не было. Шестьсот пуль в канале ствола приобретают скорость не благодаря пороховым газам, а посредством электрического мощного импульса. Так что рядом с магазином в автомате аккумулятор огромной емкости. Убойная сила у этой штуковины такова, что думать не хотелось, на что станет похоже человеческое тело, нажми сейчас длинный на спусковой крючок.

— Мне больше удовольствия доставит тысяча длингов и лишняя полоска на эмблеме, — возразил широкоплечий.

«Дорого за нас дают», — подумал Лаврушин. И эта высокая оценка не нравилась. Она заставляла задуматься. Просто так в Джизентаре такими деньгами не бросаются.

Конец ознакомительного фрагмента.