Федерика ди Альто Адидже, маркиза с грустною судьбой. Пьеса

Илья Владимирович Масляков

Приключениия, интриги, заговоры. История высшей знати одного маленького, но гордого герцогства в Италии эпохи Возрождения. Пьеса в стихах и прозе.

Глава 3. Тайна мэтра Пуччини

Старому негоцианту Джакомо Пуччини, действительно, не спалось: побаливали старые болячки, коих много у людей, всю жизнь проведших в торговых поездках, лишениях и борьбе за выгодные контракты. Буквально вчера он был приглашён во дворец к самому герцогу Тосканскому для обсуждения поставок провианта его армии. Покряхтывая, Джакомо встал, с ложа, на котором уже несколько лет не лежала ни одна женщина, и пошёл бродить по дому в поисках снотворных пилюль.

Поднимаясь по лестнице и бормоча себе что-то под нос, увидел свет, выбивающийся из-под двери опочивальни дочери Федерики. Решив узнать, что тревожит его дитя в столь поздний час, Джакомо толкнул дверь, ведущую в покои дочери, но дверь оказалась заперта…

Джакомо взволнованным голосом

«Мой изумруд, мой ангел, ты не спишь?

Тревожит что тебя, моя кровинка.

Открой отцу, ну что же ты молчишь?

Что сна тебя лишило Федеринка?

Чу, что за шорохи: там слышится возня?

Ты не одна? Бесчестье накликаешь?

Эй, слуги, просыпайтесь. Эй, огня!

Ты гнев отцовский скоро мой узнаешь».

Ди Альберто, понимая, что несмотря на его дворянский герб и умение сражаться, слуги, превосходя его числом, побьют дубьём и даже будут рады поиздеваться над капитаном Тосканских гусар, решает ретироваться через окно, дабы не причинять урона себе и позора Федерике.

«Ах, Федерика, нам не суждено,

По крайней мере, явно не сегодня,

Я вынужден retire чрез окно,

Мы встретимся, на всё воля господня».

Пьетро прыгает со второго этажа, на улице слышны проклятья, звон металла и шаги удаляющейся погони.

Джакомо Пуччини с помощью подоспевшего ключника врывается в опочивальню к Федерике…

«Бесстыжая, кто был здесь у тебя?

Кого сейчас ты в спальне принимала?

Кого на этом ложе честь губя,

В греховной связи ты сейчас познала?

Я выгнать за порог тебя могу,

Лишу и крова и наследства тоже,

Я дочь свою для свадьбы берегу.

Ты согрешила, как же это можно!»

Федерика успокаивает отца

«Да полно, батюшка, подумал ты плохое?

У дочери твоей достаточно ума.

Как вовремя ворвался ты в покои!

Теперь-то его участь решена!

Иметь такого мужа разве дело,

Я лишь похвастать им всегда смогу.

Когда к венцу мы побредём несмело,

От зависти все кумушки умрут».

Мысли Федерики, недоступные для отца

«Теперь призвать его к ответу надо.

Пусть слух пройдёт, что чести лишена,

Пусть стыдно, но замужество — награда!

О будущем задуматься должна».

Вспоминает про письмо Лукреции

«Да, нынче в лавке я была по делу.

Меня письмо тебе просили передать.

Не знаю, от кого. Назвали твое имя.

Изволь папА его тот час принять».

Федерика удаляется в спальню.

Из груди Джакомо Пуччини вырывается вздох облегчения, но всё же, не имея возможности совладать с нахлынувшими на него волнениями, он, больше не произнеся ни слова, выходит из комнаты дочери.

Джакомо в своей опочивальне стоит коленопреклонённый возле распятия, висящего в углу, и, обращаясь к Господу, открывает страшную тайну своей жизни.

«О Господи! велик мой тяжкий крест,

Чужую тайну я хранил годами,

Я Федерике вовсе не отец,

Она плод страсти очень знатной дамы.

Когда я был моложе и сильней,

С купцами шёл торговою дорогой,

И вот однажды посреди степей,

Нам встретился один старик убогий.

В руках держал резную колыбель,

И подойдя ко мне, промолвил тихо:

«Коль можешь, воспитай её, купец,

Родителей сгубило злое лихо».

А в колыбели, ножками суча,

Лежала девочка и пузыри пускала,

Старик же этот, тихо бормоча,

Поведал всю историю сначала.

Что Федерика местных дочь господ,

Что все погибли от раздоров знати,

Что древний род войной на древний род,

Трентино-Адидже фамилия дитяти.

Я взял дитя и со своей женою,

Её мы воспитали, как смогли.

Прошли года, осеннею порою

Призвал Господь жену, и мы одни.

Я правды Федерике не поведал,

И в этом грех свой вижу пред Тобой,

Прости, Господь я был рабом обета,

Хранить её поставленный судьбой.

Она росла, я вдовый был мужчина,

После жены не знал я ни одной,

И как-то невзначай мне полюбилась

Дочерь приёмная любовею мужской…

Ей 22, мужчин она не знает,

Не подпускаю к ней я никого,

Любовь мои все силы пожирает,

Но чую: час приходит роковой.

Признаться, видно, скоро мне придётся,

Что Федерика не моих кровей,

Чем для меня признанье обернётся,

Узнает коль, что дочь она князей?»

Джакомо ударяет себя в грудь и вспоминает, что спрятал под рубаху письмо, отданное ему Федерикой.

Прочтя письмо, Пуччини недоумевает, что за шутки, что за наваждение, возможно, это любовное письмо адресовано вовсе не ему. И кто же эта незнакомка, которая признается ему в своих чувствах?

«Какой прекрасный слог хранит бумага,

И аромат духов и девичью слезу,

До счастья, кажется, всего полшага,

Но что-то предвещает мне грозу.

Давно уже немолод я годами,

Живу вдовцом от света вдалеке.

Дела купечества, пирушки временами,

С негоциантами в ближайшем кабаке.

На женщин не смотрю давно,

Любить любовью тайной

Мне дочь приёмную до гроба суждено

Греховно изначально.

Наверное, какая-то ошибка.

Письмо не мне, но я его прочёл,

И на губах моих цвела улыбка,

Я с головой в её любовь ушёл.

Забыть, забыться, прекратить волненья,

Не о любви мне думать, не о ней!

Из сердца вырвать нужно Федерику

И думать как о дочери своей.

Дай, Боже, силы мне во всём признаться:

Поведать Федерике, что знатна.

Возможно, суждено судьбой расстаться:

Так велика пред ней моя вина».

Джакомо заливается горючими слезами, ложится в холодную постель и засыпает праведным сном, считая, что покаяние принято Творцом.