Глава 2
Богдан Хитрово, подбоченившись, наблюдал за двумя карабкающимися в гору мальчишками. Первый из них вскоре забрался на травный берег и упёрся лбом в чедыги узорчатого сафьяна — боярские сапоги. Мальчишка задрал голову вверх и застыл с открытым ртом, разглядывая смоляную бороду воина. Следом, сопя и шмыгая носом, забрался второй мальчишка. Он требовательно гундосил:
— Митька, пить хочу.
— Чу, Емелька, это не нагайцы. Видишь, сабля вся богатырская с царской короной.
Бородатый воин посмеивался в усы и молча рассматривал нежданных гостей. В свою очередь мальчишки во все глаза разглядывали позолоченную саблю, пристёгнутую сбоку. Она висела прямо у них перед носом. Если бы воин вынул её из ножен, то умеющий читать разглядел бы на полосе сабли наведённую золотом славянскую надпись: «7150 (1642). Государь Царь и Великий князь Михаил Фёдорович всея Руси пожаловал сею саблею стольника Богдана Матвеевича Хитрово».
— Митька, вертаемся в деревню. Боярин очень строг.
— Не трусь, Емелька. Боярин нас не гонит, чу, спросит чего, что знаем.
Богдан Хитрово раскатисто рассмеялся:
— Гоже, мальцы волжские. Царского посланника рассмешили. Гнать не буду! Ивашко, испытай-ка мальцов на смекалку.
— Эй, мальцы-стрельцы, загадочку мою слухайте: «Стоят старушки: вздохнут они да охнут, вблизи все люди глохнут».
Митька и Емелька поднялись на ноги, потирая колени и утирая носы. Митька смело ответил:
— Чу, дядька-боярин, старушка та — бабка Афоньки. Мы его вчера поколотили, а бабка эта кочергой грозила и ругалась так, что на Петровом острове слыхали.
Тут уж рассмеялось все войско русского боярина. Сам Богдан Хитрово смеялся знатно: борода ходуном ходила, как метла дворника. Ивашко от смеха приплясывал. Боярин спросил:
— За что Афоньку поколотили?
Митька ответил:
— Чу, дядька-боярин, Афонька хотел украсть нашу лодку, а не смог, так в днище дырку продолбил.
Боярин нахмурился:
— Негоже дело — лодки дырявить. Верно побили! Что ж вы на этой завозне одни по Волге катаетесь?
— Уж два раза на острова плавали и рыбу удили.
— Много ль наудили?
— Нам хватает, а батька мой раз поймал белорыбицу: моего росту одна голова. Никто боле не ловил. Емелька видал.
Емелька утвердительно кивнул головой:
— Все видали, и мой дед видал, и Афонька, и бабка Афонькина видала. Я сам рыбице в рот палку совал.
— Это же зачем дело такое?
— А такое, — ответил Емелька, — чтоб там черти не прятались.
Боярин Хитрово многозначительно посмотрел вокруг:
— Доброе дело… А загадку-то отгадывать будете, мальцы? А ну-ка, Ивашко, повтори.
Ивашко напомнил: «Стоят старушки: вздохнут они да охнут, вблизи все люди глохнут». Митька переглянулся с Емелькой.
— Чу, дядька-боярин, других этих старушек мы не знаем, а Афонькина бабка буявая старуха. Она нам сегодня кричала: «Пошто на гору полезли, разбойники босоногие».
Боярин усмехнулся в густую бороду, а Ивашко растянул улыбку до ушей:
— Эй, мальцы-стрельцы! Однако мою загадку вам не отгадать, а как гора эта зовется, живее сказывайте боярину Богдану Матвеевичу.
— Чу, дядька-боярин, гора эта зовётся Синбирской, — с мальчишеской гордостью ответил Митька.
— Синбирская гора-а! — в задумчивости протянул боярин, вновь оглядывая величавую реку и туманные волжские просторы.
