Однажды…

Ильгар Ахадов, 2022

“Однажды…”– третья книга одноименной остросюжетной трилогии “Однажды…” и продолжение книг “Однажды в Карабахе” и “Однажды в Москве”. Военная разведка, военная контрразведка, противостояние спецслужб Азербайджана, России, Армении на Кавказе и в целом по СНГ, на этом фоне противостояние Восток-Запад в начале 90-х прошлого века; армяно-азербайджанские отношения, трагедия смешанных семей бакинцев, Северный Кавказ – Чечня и Дагестан, насаждение ваххабизма на постсоветском пространстве, наркотрафик, преступный оборот нефтепродуктов, бандитские бригады в столице и в промышленных городах РФ, криминально-воровская тема… – вот основные теги этой трилогии, где еще и оттенки лирики придает любовная история азербайджанского разведчика и бакинской армянки… Содержит нецензурную брань.

Краткое описание предыдущих книг — “Однажды в Карабахе” и “Однажды в Москве”

Наметившаяся телевизионная передача с присутствием ветеранов Карабахской войны в целях патриотического воспитания молодежи и ознакомления ее с непосредственными свидетелями этого кровавого конфликта неожиданно переходит в скандальный, местами в острый социальный диспут между ее участниками, так как они представляют разные слои населения, с разными судьбами и отсюда с противоречивыми взглядами на то или иное явление, понятие или событие. В том числе и на непростые армяно-азербайджанские отношения, которые участники передачи пытаются изобразить не только через призму национальных и государственных интересов, но и в контексте личностных отношений и с индивидуальными подходами. Ситуация интригуется тем, что один из ветеранов, бывший диверсант, в своем амплуа незаметно заменяет часть минеральных напитков спиртным…

Постепенно разогретые горячительным, участники более откровенно и дерзко начинают выражать свои мысли, порой диаметрально противоположные. Передача выходит из намеченных чиновниками пропагандистских контуров, и перед читателем разворачиваются известные события тех времен — спровоцированные мировыми силами и потворствующие им армянскими националистами истоки и причины конфликта, сломленные судьбы тысяч простых людей на примере конкретных индивидуумов — не только азербайджанцев, но и простых армян, эпизоды карабахской войны, динамично выдержанные порой в ироничном, в комичном или же в трагичном русле.

Сюжет пятого рассказа оказывается наиболее увлекательным. Являясь представителем той яркой молодежи в начале восьмидесятых без националистических и религиозных предрассудков в интернациональном Баку, рассказчик — в то время молодой человек — сначала на фоне разворачивающихся событий расстается с любимой девушкой-армянкой, семья которой вынуждена была перебраться в Москву, следом теряет брата, который погибает в боях с агрессором, и по требованию обезумевшего от горя отца также отправляется воевать с врагом в район боевых действий.

На месте последней дислокации он попадает в поле зрения азербайджанских военных спецслужб, ведущих работу по выявлению активной агентурной сети противника среди личного состава указанной военной части. Разузнав с подачи внедренного в районный госпиталь в качестве военврача сотрудницы Разведцентра старшего лейтенанта Саламовой об отношениях молодого человека с Джулией Манучаровой, дядя которой являлся криминальным авторитетом и сотрудничал с неким разведывательно-диверсионным подразделением армянских спецслужб, функционирующим с территории РФ, военные разведчики принимают решение привлечь его в свои разработки…

Потому Гусейнов — в книге он проходит также под прозвищем Длинный — неожиданно оказывается в гуще динамичных и запутанных историй. Его сначала арестовывают по подозрению в убийстве сослуживца, даже пытают и оказывают моральное давление, а после выясняется, что все это инсценировка Военной разведки с целью проверки личностных качеств разрабатываемого, а также для усыпления бдительности подозреваемой в сотрудничестве с противником руководства военной части, являющейся истинным автором преступления.

В ходе разворачиваемых событий перед читателем вырисовываются яркие образы персонажей. Честный и бескомпромиссный полковник Мусаев, большая умница Саламова, играющая в криминально-разведывательном сюжете не последнюю роль; беженец из Армении — грозный, но справедливый здоровяк Ганмурадбек, сексапильная журналистка Аталай, юркий и смышленый Бакинец, колкая на язык Гюлечка, смертельно оппозиционный ко всему правоохранительному Ветеран в тельняшке — бывший зек, простодушный и очень верующий исламист Хаджимурат Магомедказиев, превратившийся в руках заинтересованных внешних сил в опасное идеологическое оружие; всесильный чиновник, условно обозначенный в книге под прозвищем Прилизанный — позже выясняется, что он не такой уж чопорный и педантичный, как кажется, и ему присущи вполне человеческие и благородные черты; Расулов, Адылов… Даже главный антигерой Алигейдар Мансуров запоминается с сильным характером, харизмой, с трагической и сложной судьбой, которая буквально втолкнула его в объятия противника.

Гусейнов с трудом, но все-таки принимает предложение военных агентуристов, которые спешно подготавливают его к предстоящей задаче в Москве в среде бакинских армян, где проживает и дорогой ему человек, с которым он собирается связать свою жизнь — Джулия Манучарова.

А также ему предстоит опасное противоборство с Алигейдаром Мансуровым, являющимся ключевой фигурой в этой сложной, многовекторной сети противника, которого сами военные разведчики пока еще представляют себе довольно призрачно…

“Однажды в Москве”, состоящей из 2 частей — вторая книга остросюжетной трилогии “Однажды…” и продолжение первой книги “Однажды в Карабахе”, В книге продолжается неоконченная тема из Первой книги — разработки военных разведчиков Азербайджана на территории РФ против военных спецслужб Армении, тесно интегрированных в силовые и специальные службы тогдашней ельцинской России.

…В результате дерзкого оперативного планирования ЦВР — Центра Военной Разведки¹, тандему Гусейнов-Саламова удается внедриться сначала в одну из ОПГ г. Москва, а после и в организацию, являющуюся неформальной структурой ГРУ РФ — российской военно-политической разведки, которая сотрудничала с вышеуказанной группировкой армянских спецслужб, действующей против Азербайджана и Турции с территории РФ, и условно обозначенная как — “Московская сеть”.

Выясняется, что указанная сеть, возглавляемая неким Ашотом Багдасаряном, помимо агентурно-подрывной деятельности занимается также сбором средств в пользу “армянского дела” среди представителей московской бизнес-элиты армян…

Тяжело заболевает Джулия. Совершается покушение на самого Корейца. Начинается отстрел членов организации, как предполагается, со стороны ФСБ. Но, как выясняется позже, это дело рук команды генерала Куцебы, которого как бы автономно внедрили к федералам и у которого свои цели и задачи…

Как развивались события, лучше почитать книгу. Лишь добавим, что во время перестрелки ранит и Мансура. Его удается довезти на частную клинику Организации — но раны не совместимы с жизнью. Оставшийся наедине с Гусейновым, они наконец объясняются:

“ — Карты раскрываются. Хоть перед смертью…”

Во второй книге новые яркие персонажи. И некоторые старые заново раскрываются. Это, прежде всего, Ким Ли — блестящий лидер Организации, которая так и называлась его именем — организация Корейца. Это сильный, трагичный образ Мансурова, яркая Саламова из ЦВР и ее братья-бандиты Романовы, это харизматичный Арам — воровской авторитет, Сейран Аветисов из “Московской сети” — тоже со своей сложной судьбою. Интересен и образ лидера бандитской бригады — Игоря, старый маразматик-националист — Размик Аллахвердян, из-за этой своей сути попадавший в разные комичные ситуации, это казистый образ кумыка Мурата, яркие образы цыган — Марины и ее братьев, Артур и Гаянэ Манучаровы, Савелий Казанцев — идеологический лидер российских державников. Петр Владимирович — генерал, который “…после увольнения в запас полностью пахал на Корейца. Надо же было содержать молодую любовницу…”

Это Самвел Манучаров — отец Джулии: “…Ты их хоть на шее вози, хоть душу отдай, Кавказ для них всегда будет бельмом в глазу! А то, что кавказец Сталин для них империю создал, которую они пропили, быстро забыли!..”

Это, помимо одиозного сотрудника ФСБ Никитина, его дерзкая помощница и воспитанница Катя Смирнова; раскрывается и образ Митяя — хоть бандита и уголовника, но парадоксальными чертами “любящего отца и мужа”, это — бескомпромиссный и хладнокровный Трофим Пантелеев, он же Тощий, это очень мужественный образ Магомеда Харчиева — трагичная судьба его семьи не может оставлять читателя безразличным, попутно раскрывается, откуда берутся “исламские террористы”; старый аварец — не испорченный цивилизацией простодушный горец, это дополняющийся образ нашего давнего знакомого Магомедказиева — руководителя исламистской общины в Москве…

Все проходит. И все повторяется ОДНАЖДЫ.., на ностальгической ноте завершается эта необычная история. В конце концов действительно все в руках Всевышнего.

Приятного чтения…

Национализм — это в сравнении доброкачественная опухоль в теле нации, при “благоприятных” условиях переходящая в злокачественную — это фашизм. А иногда и откровенный расизм, когда заявляют на уровне официального лица об этнической несовместимости двух соседних народов. То есть, один из них должен исчезнуть…

Автор

Часть I

Глава I

Не откладывайте счастье на завтра, можете не успеть…

С племянником старого аварца мы расстались недалеко от здания райцентра. Уже издали я заметил припаркованную у дороги серого цвета “девятку”. А еще через минуту увидел, как двери распахнулись, и Саламова выбежала навстречу.

Она всегда была сдержанна со мной. Потому, я немного со смущением ответил на ее объятия и очень удивился искренней радости в ее прослезившихся глазах. Кажется, только тогда понял, каким надежным боевым товарищем являлась для меня старший лейтенант Саламова…

— Дурак! — тут не сдержалась Гюля. — Она любила вас. А вы — старший лейтенант, боевой товарищ… Деревце вы неотесанное! Ведь любила, так?

— Так-то оно так… — печально вздохнул Длинный. — Честно говоря, тогда и осознал. Мои мысли всегда были с Джулией, словно она все еще была жива. Я продолжал общаться с нею, советовался, путешествовал в мир сладких воспоминаний… И другой женщины не было не только в моем сознании, но и восприятии.

— Ладно, к этому еще вернемся, — вздохнул он…

…За рулем сидел Расулов. Черные очки, прятавшие его глаза с колючим взглядом, абсолютно не гармонировали с его беспорядочно торчащими волосами и театрально-гордой осанкой, и придавали его обладателю слегка комичный вид. Но попробуй это озвучи.

По дороге узнал последние новости. Они были шокирующие.

Отец по-прежнему в коме. Шел восьмой день инсульта. Я этого ожидал, хоть и надеялся на чудо. Меня ошеломило другое — арест полковника Мусаева!

— Как это могло произойти? — я не верил услышанному. — Ведь вся эта шарманка его заслуга! Эти олухи хоть осознают, чего мы добились? Что такое вообще противостояние с ГРУ?

Все наши успехи — это результат его грамотного планирования. И с такими скудными силами и средствами!

— Ты нам Америку не открывай, — уныло проворчал Расулов. — Но произошло то, что произошло. Теперь все мы на волоске…

— Мехди! — досадливо перебила Наиля.

— Что!.. — огрызнулся с присущей ему грубостью тот. — Пусть знает, целее будет! Не слушались меня, когда я предупреждал о последствиях. Это же нефть! Деньги! Большая политика! Все твердили — это для родины, для победы. А выходит так, что нашей же нефтью в нас стреляют. Кто с кем воюет, Господи, сам-то в курсе? — закатил он глаза по направлению. — И где ж теперь ваша родина?

— Наша родина. — Я перебил его тираду. — Что я должен еще узнать?

— Тебе нельзя появляться ни в больнице, ни дома. Короче, Контору прикрыли. ЦВР банально захватили особисты. Налет был внезапным. Сразу опечатали секретку, командирский сейф. Мы не успели вынести документы ни касающиеся тебя, ни в целом операции “Возмездие”.

Я похолодел:

— Как я зафиксирован в справках? Надеюсь, не открытым текстом?

–…

— Вы обещали…

— А кто знал! — вновь взорвался Расулов. — Ни в личных, ни в оперативных делах абсолютной секретности не бывает, хоть мы и старались как могли. А как иначе? Надо же отчитаться в Управлении! Мы же не могли оперативные деньги по вашему делу оформлять на воздух. Или ты думаешь, у нас личный банк есть, и все наши поездки в Москву оттуда финансировались?

–…

— По “Возмездию”, в том числе лично о тебе был информирован только Первый². Во всех скудных по тексту справках-отчетах, составленных для него командиром, ты проходил исключительно под псевдонимом. Фиксировались в основном сведения про дезертиров, кое-что по делу “Опиум” — религиозное направление. Все разработки по делу “Возмездие” по причине повышенной секретности передавались генералу устно. Ваши с Саламовой личняки, а также оба вышеуказанные дела хранились даже не в секретке, а в командирском сейфе. Ни начальник секретки и его сотрудники, ни начальник Первого отдела, в чьем непосредственным подчинении вы официально числитесь, о деле “Возмездие” не имели и представление. Мы после планировали уничтожить следы твоей деятельности и все оформить на Саламову, и кое-что на фиктивных агентов из числа дезертиров³. Но не успели.

— Мусаевский сейф был попросту взломан. Я видела, как послали за сварщиком.

— Но военное министерство должно было защитить вас!.. — услышанное не укладывалось в голове. — Ведь мы не враги? Мы раскрыли целый заговор, шпионскую сеть на высоком уровне, которая в конце затащила бы страну в пропасть!.. Что происходит? Тогда зачем и во имя чего мы рисковали?

Расулов через зеркало с Наилей переглянулись.

— Сама объясни… — он зло бросил. — У меня уже ни сил, не желания.

— По списку Мансурова в Баку, в северных районах и в прифронтовой полосе были произведены аресты, была накрыта вся нарко-шпионская сеть Корейца. Мы участвовали в процессе, но завуалированно. Были подключены армейский спецназ и спецподразделения МНБ⁴, чтобы предотвратить развития ситуации вообще по критическому сценарию — мы не исключали вероятность спровоцирования разоблаченными военачальниками путча или же открытый переход в стан противника. Благо для них, граница была рядом. Но все прошло в общем-то по намеченному.

Так же удачно были накрыты все точки проникновения в Азербайджан из Дагестана “русских исламистов”, которые должны были организовать на севере страны спящие ячейки и при антироссийских демаршах нашего политического руководства, допустим, в связи с возможной эскалации военных действий на фронте, “взорвать” регион изнутри, подстрекнув национально-религиозное противостояние исповедующих в основном суннитский толк в исламе этнических меньшинств с шиитами-азербайджанцами. Были произведены аресты в Кусарском, Хачмазском, Балакенском, Загатальском, Дивичинском, Сиязанском районах Азербайджана, а также в Баку, где экстремистские ячейки только стали разветвляться.

Но вот с разоблачением продажи нефтяных эшелонов противнику мы решили повременить. Оно выпадало из общего контекста деятельности организации Корейца в Азербайджане, хотя мы знаем, что Кореец разрабатывал и это направление. Мы выяснили, кто на самом деле стоит за этим. Тот, кого назвал Мансур, не был главным.

— Господи!..

— Мы сами вычислили, — она продолжила, — поскольку без его ведома проведения столь масштабных операций, связанные с нефтепродуктами, не представлялось возможным. Мы провели скрупулезную аналитику, подключили личные каналы в аппарате президента и в правительстве, буквально измотали свою наружку… Короче, агентура Корейца, собирая информацию по незаконному обороту нефтепродуктов, не смогла довести ее до логического завершения.

Далее встала дилемма — что делать с этим взрывоопасным материалом. Мнения разделились. Расулов с Адыловым были против представления информации руководству, мотивируя, что все это пойдет по цепочке и где-то замкнется на представителе того клана, чья верхушка и руководит этими манипуляциями. То есть дело даже не дойдет до политического руководства, с нами просто банально расправятся.

Мы же с Сабиром Ахмедовичем полагали, что после удачного проведения операции “Возмездие”, запомнившейся резонансными арестами ряда высших военных и прочих чин, нас не решатся трогать, тем более командир получил гарантию защиты и полнейшего содействия со стороны военного министерства. Но, как показали события, мы переоценили возможности военного руководства. А Мусаева попросту слили.

— Не только его, — бормотнул Расулов.

— Ну да… Короче, дело теперь раскручивает наша военно-политическая контрразведка, а она, как ты знаешь, не подведомственна Минобороне, а как Особое Управление⁵ отчитывается непосредственно перед президентом. Что ему доложат, не трудно догадаться.

— В общем, вас подставили.

— Можно сформировать и так, — вздохнула Наиля.

— Теперь, где находится Мусаев, мы не знаем… — продолжил тему Расулов, удачно маневрируя между мчавшимся на нас, как сумасшедший, грузовиком, и не позволяющим от вредности обогнать себя старым “Москвичом”. — Козел! Ублюдок! — наорал он на ходу водителю легковушки, напыщенно сидевшему за рулем, как будто на “Мазерати”. — Они засекретили информацию, но, видимо, все еще держат командира у себя. Адылова тоже взяли — он засветился с поездками в Москву. А еще нашли у него армянские корни. Кажется, бабушка.

— А до сих пор что, не знали?

— Лично я, нет. — Расулов.

— Я тоже. Но какое это имеет значение? Моя бабушка — русская. И что?

— Наверно имеет значение, — после паузы нехотя проворчал Расулов. — Война идет… Но не надо было изначально брать его в контору. А после столько времени совместной службы, я предпочел бы довериться ему, чем сотне другим нашим “чистокровным” арийцам…

Вспомнил.

В спецназе Мудрака⁶ воевал один товарищ, тоже в взводе снайперов. Грамотно воевал, все восхищались. Только после я узнал, что у него бабушка армянка. Знаете, о чем подумал? Иногда после боя или просто на позиции мы крыли армян на чем свет стоит. Этот парень всегда молчал и печально улыбался.

Через некоторое время он уехал в Россию. Ни с кем не попрощавшись…

Я сосредоточился:

— Однако, вы на свободе?

— А с меня что взять? — Расулов ухмыльнулся. — Все знают, что я дважды контуженный. Во время допроса я смеялся и подкалывал особистов — косил под дурачка. Некоторые следаки вовсе не воевали и очень комплексовали по этой причине, потому на меня глазели как на классового противника. Хорошо, в контрразведке не все тыловые крысы. Нашлись те, которые меня узнали. С кем-то воевали вместе, с кем-то нашлись общие фронтовые товарищи… Короче, кончился допрос тем, что мы с вояками радостно начали вспоминать наше славное боевое прошлое, а сынки с открытыми ртами завистливо слушали. Ну, как при таком раскладе можно арестовывать? Да меня проводили чуть ли не как героя! Но, на вопрос, где содержится командир и Адылов, дружно хлопали глазами или отшучивались, мол… Нет, ты видишь эту беременную корову! — вдруг вспылил он и в бешенстве начал сигналить водителю “Газели”, до верху загруженной углем. Когда тот все-таки нехотя отстранился, Расулов, поравнявшись, так же пламенно его “поприветствовал”.

— А Наиля? — я с улыбкой. — С бокового зеркала было видно, как озверевший водитель, мигая фарами и выжимая, видимо, до предела газовую педаль, пытается догнать обидчика.

— А с ней проблемы — ищут. Сдается мне, что вы фигуранты очередного фабрикующегося дела. Вы оба длительное время находились в Москве. Наиля же путешествовала по всему СНГ, налаживала новые каналы доставки призывников-дезертиров…

Я с укором посмотрел на Саламову. Она надменно отвернулась.

“Предупреждал же тебя, дура. Не надо было все подряд докладывать…”

— Какие конкретные обвинения предъявлены арестованным? — постепенно картина происходящего прояснялась. — Ясно, дело заказное. Но нельзя вот так с бухты-барахты нагрянуть и арестовать командира Разведцентра. Это нелепо!

— Ты будешь смеяться… — Расулов вдруг чертыхнулся и нажал на газ. “Газель” догоняла. Разборка с озверевшим водителем, видимо, не входила в его планы. — Начальнику разведывательной службы влепили незаконное приобретение, хранение, сбыт, ношение… короче, там целый список — оружия и боеприпасов, взрывчатых веществ… Это в военное-то время!..

Обоим подкинули несколько патронов и, якобы, у Адылова нашли “лимонку”. Бред! Все знают, что Адылов в отличие от меня интеллигентный, почти пацифист. Он даже табельное оружие неохотно брал… Я думаю, это только начало.

— А в перспективе? — я тихо спросил, хотя догадывался.

— Ясно, измену шьют. Люди приятное с полезным сочетают. И заказ своих господ выполняют, и звездочек побольше хотят заработать. Начальнику разведки, ясно, изнасилование не пришьешь, куры засмеются, да и наркоты не подбросишь, менты возмутятся. Вот “Измена Родине” — в самый раз…

Предо мной возник мужественный образ полковника Мусаева. Честного, принципиального офицера, патриота своей страны. Отца, потерявшего на фронте единственного сына…

— Но где факты? Для того, чтобы разоблачить реальных предателей, нам пришлось года два попариться. И то, считай, судьба подфартила… — я вспомнил безжизненное тело Мансурова на операционном столе. — И вы думаете, особисты могут обосновать столь нелепое обвинение?

— Им торопиться некуда. Надо было на первичном этапе блокировать передачу информации политическому руководству — они этого добились. Теперь медленно, скрупулезно будут копать и попытаются раскручивать липовые обвинения. Авось, кто-то сломается… — Расулов внимательно поглядывал в зеркало. Газель, видимо, отстала.

— Теперь насчет тебя, — подключилась Наиля. — Командир во избежание утечки не все твои подвиги документировал, ты слышал. Но вывод в Москву — к бакинским армянам, в деле указан. Это для того, чтобы после завершения операции снять с тебя обвинение в убийстве Бахтияра Мамедова. А также блокировать всевозможное обвинение в шпионаже, если обстоятельства сложатся иначе.

— Ну, вроде теперешних, — вставил Расулов.

— Я же просил, чтобы обо мне никаких упоминаний, — я устало возразил. — Я не собирался возвращаться. Я по документам уже другой человек, вы понимаете? Единственное, чего хотел, чтобы после завершения операции меня оставили в покое. Вообще вычеркнули из памяти…

Я заметил, как Расулов с Саламовой вновь переглянулись.

— Командир так не считал, — она как бы нехотя ответила. — Он тобой очень дорожил. Все твердил, что мы не имеем право тебя терять, ни как разведчика, ни как…

— Понятно. Но это невозможно. Вы должны понять.

–…

— Ты мою ксиву точно не спалила?

— Нет.

— Спасибо хоть за это.

— Я, как понял, есть не касающиеся меня темы… — недовольно вставил Расулов.

“Теперь, после огласки фамилии Манучарова, меня легко вычислят… К черту! Какое это имеет уже значение?”

Я понимал, что должен вернуться в Москву, и мне некуда деваться от возмездия. Чтобы отмазать Наилю, надо было все брать на себя. Да так, чтобы поверили. Или же расправятся и с ней…

— То есть, обещая в Организации разобраться с провалом ГРУ в Азербайджане, вы заранее решили пожертвовать собой ради спасения Саламовой? Я правильно понял? — вновь перебил Прилизанный.

— Кто-то должен был… — Длинный после паузы ответил. — Честно, после смерти жены было все равно. Я лишь хотел исполнить сыновий долг перед родителями и обезопасить будущее Тимки и дочери Мансура. В этом я мог рассчитывать только на Саламову и ее братьев.

— Но вы могли забрать родных и скрыться. У вас, я как понимаю, были деньги, — возразила Гюлечка. — Неужели не было иного выхода?

Длинный:

— Вы опять не вникаете. Я продолжу…

…Меня больше волновало всплытие в деле имя Манучаровых. Это известный “бренд”. Информация, безусловно, просочится в Москву. Как я буду выглядеть после перед родителями Джулии? Они будут думать, что я все это время их использовал.

А самое неприятное, что это в некотором роде действительно так…

— Расслабься, — словно прочитав мои мысли, ответила Наиля. — Манучаровы в деле указаны под другой фамилией. То ли Бабаевы, то ли Бабаяны. А жена твоя, якобы Иветта Андреевна. История ваших взаимоотношений ложно смоделирована. Подробности не помню.

Ты проходишь в деле под псевдонимом “Арарат”, — продолжил Расулов. — Армянское обозначение была придумано, чтобы сбить с толку “следопытов”. Предположат, что ты, вероятно, бакинский армянин. Потому между твоим личным делом и делом “Возмездия” можно сказать нет завязки.

— Что конкретно указано в личном деле? — я немного воспринял духом.

— Есть скупо составленная справка за подписью командира о том, что некто Рафаэль Гусейнов, такого-то г. р., проживающий по адресу и прочее, военнослужащий ОБСН дал согласие сотрудничать с разведывательной службой ГШ ВС Азербайджана. И что, якобы, убийство тобою гизира Мамедова и в связи с этим выдвинутое следствием убойное обвинение — это разработка Военной разведки с целью ввода тебя в Москве в среду лиц армянской национальности для выполнения особо важного задания. И все.

— Конечно, при скрупулезном изучения твоей персоны и всех обстоятельств дела “Возмездие”, тебя допустимо идентифицировать с “Араратом”, — после паузы добавила Наиля. — Достаточно работать по место жительству и выяснить историю ваших взаимоотношений с Манучаровыми. И то, что в Москве этот “Арарат” взаимодействовал со мной, то есть, с ключевым свидетелем по делу Бахтиярова…

— Не трусите, — перебил Расулов. — В этом еще могло разобраться МНБ. Особисты — эта новая организация, не вполне устоявшаяся. И многих набрали по протекции.

Кстати, чекисты блестяще провели операцию “Возмездие”. Практически никто из предателей не смог уйти от правосудия. Также удачно были накрыты все приграничные и прочие точки “русских” исламистов…

Я улыбнулся, вспомнив свои мытарства в Балаканах, озабоченное лицо старого аварца.

— Да, ты не в курсе, боец, который был ранен гранатой несколько дней назад на дагестанской границе, выжил?

— Увы, нет… — Наиля озабоченно. — Откуда информация?

— Бедный Рамазан…

— Слушай, кто такой Рамазан? Я долго буду терпеть этот кроссворд? — разозлился Расулов.

— Так, я не понял, — пропустив мимо реплику Расулова, я вновь спросил, — по операции “Возмездие” вы взаимодействовали с МНБ?

— Ну да. Это с подачи военного руководства. Хотя у нашего министерства, мягко говоря, не ахти какие дружеские отношения и с МНБ, Особое Управление оно вовсе не терпит. Командир был только рад такому выбору. Поскольку нам важен был результат, а не склоки силовых структур. Он не был уверен, что особисты справились бы с задачей. Вот еще почему те так рьяно взялись за нашу службу, когда представился случай. Мстят, что мы такое лакомое дело чекистам передали…

— Всех не обобщай, — перебила Наиля. — Там есть нормальные парни.

Я, по существу. Даже если не удастся предъявить Военной разведке подрывную деятельность, найдут, что пришить.

— Какие конкретно по мне зацепки?

— Тут можно только пофантазировать, — после паузы ответила Саламова. — Документы в деле оформлены с нарушениями. Даже твой выкуп у ментов был произведен в частном порядке, то есть не был взаимодействован финотдел. На многие мероприятия были получены просто устное согласие руководства — они не были документально санкционированы. Думаю, Первого отстранили в период следствия, он не выходит на связь. И министра, видимо, прижали — он странно не реагирует…

Теперь основной аспект. Бабаев-Бабаян — прототип Спартака Манучарова в справках указывается очень состоятельным субъектом с широкими связами со спецслужбами противника. Так что, при желании можно нас подозревать в заинтересованности. Если тебя все-таки смогут идентифицировать с Араратом, ты, женившись на племяннице армянского олигарха, превращаешься в основного фигуранта. Всем же нам в целом могут инкриминировать банальное сотрудничество с противником на материальной основе. Тут как нельзя придется и фактор армянской бабушки Адылова. Это уже для общественности. Мол, смотрите, враг добрался до самого сердца.

— А успех в операции “Возмездие”?

— Дело в том, что у нас не было серьезного фактического материала, кроме признания на кассете Мансурова и наших собственных справок-отчетов по этому делу. МНБ практически взяло предателей на пушку, спровоцировав их давать признательные показания, в том числе друг против друга. Так что при желании можно подвести эту операцию к преднамеренному сливу малозначимой агентуры, с целью раскручивания более значимой, то есть нас…

— Тут я не согласен, — Расулов. — Мы ни в какую не идем в сравнение с теми арестованными предателями, работающими на российское ГРУ.

— Допустим обвинения, предъявленные командиру и Адылову, развалятся в суде, — подумав, согласилась Наиля, — но наши “нефтяники” к тому времени спрячут все концы деятельности. Если арестантов не ликвидируют во время следствия, то выпустят их не меньше, чем через год морально сломленными, психически и физически нездоровыми. Репутации будут подпорчены, так что вряд ли кто их всерьез воспримет, если даже останутся силы и желания для реабилитационных мероприятий.

— Как я понял, ты скрываешься? — я обратился к Наиле и получил утвердительный кивок. — Тогда кто контролирует моих родителей?

— Врачам заплатили, они трясутся над ними как над младенцами. Навещают родственники, соседи. Каждый день приходят твои тети. Только последние сутки Мехди отсутствовал. Ждали тебя.

— Выходит, мое появление в больнице небезопасно?

— Сам подумай, любой, даже самый бездарь опер, получив твое личное дело, почему-то строго засекреченное, будет пробивать тебя по месту жительства. Выяснится, что отец твой смертельно болен, лежит в Семашко⁷… Усекаешь? Где должен находится любящий сын?.. Но тебя нет. Будут копать дальше. Выйдут на нас. Ведь первое время, когда еще не произошли эти события, мы из больницы не вылезали. И командир приходил, лично общался с медперсоналом, предупреждал об ответственности. Отсюда вывод. Контора держит ситуацию под контролем. Вернее держала. А ты можешь появиться в любое время.

— Я… должен быть рядом… — у меня вновь в горле запершило. Чтобы скрыть состояние, отвернулся к окну, засмотрелся на унылый пейзаж — без снега, с сухими, серыми деревьями вдоль дороги.

— Мы это предвидели… — Наиля протянула мне паспорт со знакомой, все еще советской обложкой. Я перелистал. Молодой человек с короткой прической и серьезным взглядом.

–…Это очередной призывник-дезертир. Он чем-то похож на тебя.

— Что-то есть.

— Мы положим тебя в больницу. Войдешь к родителям ночью. На всякий случай голову забинтуем. Впрочем, уши и так тебя основательно изменили. Постарайся маму не вспугнуть. Она сейчас…

— Спасибо, Наиля…

Я представил беспомощных родителей. Каждого, по-своему.

–…Каков план действий? Как собираетесь спасти ваших товарищей?

— Наших товарищей… — мстительно поправил Расулов, подруливая машину к обочине, к небольшому дорожному кафе. — Самый твой дельный вопрос, который мы обсудим после завтрака. Тут такой воздух, что можно проглотить целого барашка…

— Кто крышует нефтетрафик? — я задал последний вопрос, перед тем как вышли из машины.

Мне ответили…

— Только не просите назвать его, — Длинный предупредил аудиторию. — Возможно, я скажу только вам, — кивнул он Прилизанному.

— Я догадываюсь, — нехотя пробубнил тот.

— Я время от времени прилетаю сюда и хочу остаться живым. Этот человек в добром здравии и по-прежнему опасен, хотя его полностью изолировали от политики.

Бакинец присвистнул.

— Ну, если изолировали, значит все-таки добрались?.. — это спросила Гюлечка.

— Я лучше продолжу… — добавил Длинный после короткой паузы…

— Помните друга Сабира Ахмедовича, сослуживца по Афгану? Полковник Гаджиев — ну тот, который спас наши подразделения в боях под Хога⁸, подключив вертушки. Он занимал в Генштабе не последнюю должность, и что для нас существенно, имел родственные отношения с политической верхушкой. Президент же ценил Гаджиева в том числе и как профессионального кадра. Поговаривали, что тот без пяти минут — генерал.

Установив адрес его местожительства, Расулов с Саламовой перехватили полковника прямо у подъезда. Как выяснилось, тот сам был в недоумении арестом Мусаева, и все его попытки узнать что-либо существенное ни к чему не привели. Гаджиев на ходу внимательно выслушал информацию о незаконном нефтеобороте в Азербайджане и имеющем место сотрудничестве должностных лиц с противником по самым разным аспектам, которое и стало причиной роспуска как структурной единицы Разведцентра и ареста его руководителя.

После он пригласил ребят домой и записал их показания на диктофон.

Он велел разведчикам пока беречься, а также по мере добычи дополнительных улик, его информировать.

Теперь все будет зависеть от сноровки Гаджиева. Иного выхода из возникшей ситуации на сегодняшний день не виделось…

— Мы можем подкупить следствие, — я предложил.

В кафе было тепло от газовой печи и уютно. Мы наскоро позавтракали, теперь пили чай.

Наиля покачала головой:

— Невозможно. Забыл, где живешь? Это политика. Заказчики держат все под контролем. Ни один следак не возьмется. Это можно сделать позже, когда их осудят и все остынет. Не надо исключать и вариант ликвидации Мусаева. Лично у меня вся надежда на Гаджиева. По логике, незаконная продажа нефтепродуктов, да еще и агрессивно воюющему противнику — это помимо предательства прямой вызов политической власти. Их не должны простить, кем бы те ни были…

Мы обсудили и возникшую угрозу жизни Саламовой.

— Ты понимаешь, что это значит. На какое-то время исчезни, пока я не разрулю ситуацию…

Я, естественно, не стал предупреждать ее о своих намерениях сдаться Организации. Она бы никогда не согласилась.

Наиля задумалась, после пытливо уставилась:

— Ты не все договариваешь. И не понятно, почему это тебе поручили… По-любому, я не смогу сейчас отстраниться. Подождем результат от Гаджиева. Я обещаю быть осторожной…

Глава II

Она передала мне ключи от отцовской дачи. После я узнал, что дачное жилье все это время использовалось в качестве конспиративной квартиры.

Вряд ли кто из соседей в зимнее время находился в дачном поселке. Даже в этом случае они не наведывались бы к непонятному и угрюмому “соседу” — родственнику Мусаева, за которым все еще числилось это хозяйство. И который все попытки дачников наладить с ним добрососедские отношения почти грубо пресекал, согласно инструкции.

— При любом раскладе ты всегда можешь обратиться к нему и вновь переоформить участок — он предупрежден. Вот его адрес и прочее, — Наиля протянула свернутый лист.

— Дороги в дачный поселок безобразные. Маршрутные автобусы в лагерь для беженцев на бывшем курортном комплексе “Кызылкум”, что находится неподалеку от твоей дачи, в это время года приезжают в лучшем случае 2-3 раза в день, и то по настроению водителей. Потому мы тебе перегоним шестерку-жигуль — старенький, но вполне пригодный для езды. Машина по доверенности оформлена на хозяина паспорта, который передала тебе Наиля. Постарайся выглядеть моложаво — тебе 18. Ты можешь выглядеть на года 2 старше, но не в возрасте его отца — побрейся. Придумывай легенду, в смысле, кем ты являешься хозяину дачи и что в это время здесь делаешь — это в случае, если нагрянет ППС. Насчет водительских прав…

— Мехди, я разберусь. Когда поедем в больницу?..

Меня оформили в нейрохирургическое отделения больницы имени Семашко, с диагнозом… Не важно. Тот, который получил на лапу, мог бы записать меня хоть олигофреном. Ему объяснили, что я хочу получить инвалидность и отмазаться от армии. Для этого необходим стационар.

Наши врачи — особый случай. Могут лечить тебя не от чего так, что в конечном итоге ты действительно почувствуешь себя выздоровевшим больным. Если повезет, конечно.

Отдельная палата, где лежал отец, находилась в противоположном конце коридора. Оттопыренные уши основательно изменили лицо, и еще забинтовали голову, потому, не рискуя быть узнанным, я наблюдал, как моя старая тетя — мамина старшая сестра — усталыми шагами направляется к выходу.

В отцовскую палату я пробрался почти в полночь, убедившись, что дежурная медсестра уже сделала последний обход и теперь надолго не выйдет из медпункта, куда зашла, зажавшая под мышкой кулек с печеными, которыми, видимо, кто-то ее угостил…

Мама стояла перед окном, глядя в темную пустоту. На скрип двери даже не обернулась. Я в ступоре уставился на скелет старика, покрытый белым покрывалом и из узловатой руки которой торчал к подголовью шланг медицинской системы. Лишь черты лица напоминало о родном человека, своей личностью всегда являющимся для меня предметом гордости.

Когда все изменилось? За эти несколько дней или день за днем в течении этих двух длинных лет, которых отец провел без любимых сыновей, с помешанной подругой жизни. Я почувствовал ком в горле. Мерзкий, тяжелый, горький ком…

Я прослезился.

Бесшумно подошел, стал на колени, слегка поднял и поднес к губам бесчувственную руку отца. В мгновении ока вся предыдущая счастливая жизнь под опекой родителей кинолентой прошлась перед взором. Вот как меня в первый раз в садик отводят. Садик был в двух кварталов дальше. Я, кажется, говорил, до сих пор помню его специфический запах. Вот Сусанна, веселенькая девчонка в коротенькой юбчонке — моя первая напарница на танцах, пока я не возмутился и заявил, что буду танцевать только с Джулией. Сусанна была смуглянка, озорная и смешная, как маленькая обезьянка. Она не обиделась, наоборот, подружилась и с Джулей. Вот еще Вагуля, Светик, Дима, Сева Алиева — наша будущая поселковая команда. Мы, после, все пошли в школу № 143, почти перед нашим домом, только Вагуля в 99-ю, в так называемую — “азербайджанскую”, находящуюся перед Кировским⁹ поселковым парком. За ним так и остался кликуха — Вагуля-азсектор.

Летом мы вместе отдыхали в поселковом санатории для железнодорожников. Гоняли футбол с соседними кварталами, ходили на “облаву” в фруктовые садики частников. Вспомнил, как в первый раз отца в школу вызвали — завуч застукал меня в туалете с папироской. Отец тогда мне ничего не сказал. Просто снял очки и впился взглядом. Я вспомнил, как накрылся потом под его пытливым взором. Наверно это меня и отрезвило. Этот косяк стал последний в той жизни.

Не хочу озвучивать все что вспомнил. Удивительно устроен человеческий мозг. В один миг вспоминается столько, чего не описать часами…

…Затуманенный взгляд постепенно сфокусировался на маме. Она смотрела на меня полными от ужаса и непонимания глазами.

— Мама!..

Я рванул и сжал ее в объятиях, покрыв поцелуями ее огрубевшие руки.

— Мама! Ты не узнала меня?

–…

— Мама, это же я!..

Больше не смог говорить, захлебнулся слезами. Она так постарела с последней нашей встречи! Лицо посерело и покрылось морщинами. Волосы сплошь поседели. После Искандера она не красилась.

— Как же… не узнала… — она вдруг отозвалась усталым голосом и дотронулась до моих волос. — Как я могу не узнать сына? Все меня считают сумасшедшей. Ты не верь…

— Не буду, мама!

— Где ты был, Рафаэль, — она ответила откуда-то из своего мира. — Алик тебя ждал. Он не произносил твое имя. Но я по глазам читала… Не дождался.

— Мама, он еще жив! Он очнется!

— Уже нет, сынок… Он мне вчера снился. Радостный был. Здоровый такой, как в молодости. Я его давно таким не видела. Все звал меня посмотреть его новый дом… А Искандера ты не видел? — мама вдруг пристально посмотрела. — Говорят, погиб… Я не верю. Он каждый день со мной разговаривает во сне. Живее всех…

Дверь в коридоре предательски заскрипела в абсолютной тишине. Я прислушался. Шаги приближались. Взгляд зацепил лекарственную банку в системе, содержимое которой заканчивалось.

Я быстро нырнул в ванную комнату.

Медсестра вошла и сразу направилась к койке. Я представил ее сонный взгляд. Послышалась некоторая возня с системой.

— Как он? — спросила маму равнодушным голосом. Не получив ответа, видно и не ждала, направилась к двери. Прозвучал ее чуть раздраженный голос.

— Спите уже. Все спят. Я пожалуюсь вашей сестре…

В эту ночь я до самого утра сидел у кровати отца. Держал его холодные руки в своих, пытался греть. Всматривался в закрытые веки, надеясь, что они откроются, почувствовав тепло сына.

Но чуда не произошло.

Больше мама со мной не разговаривала. Ушла в свой мир. Это я говорил и говорил, вспоминая родные эпизоды из нашей прежней счастливой жизни.

— Я тебя уже не оставлю, мама… — прошептал, когда пришло время уходить. Сердце сжалось от неуверенности в этом обещании.

Поцеловал холодный лоб отца. Его высохшую руку.

— Не говори никому про меня, мама…

“Господи, да кто поверит…”

Когда направился в свою палату, медичка подняла голову со стола и проводила меня недоуменным взглядом…

Глава III

Пиршагинские¹⁰ дачи!

На самом деле они считались Фатмаинскими¹¹. Просто от того, что наш дачный квартал находился вблизи бывшего общесоюзного санатория “Кызылкум” — а это Пиршаги, и мы ездили по более благоустроенной пиршагинской дороге, то так и называли по привычке.

Здесь прошло мое детство, юность. Каждый уголок окутан дорогими мне воспоминаниями. В то время в дачных поселках водопровода не было. Люди орошали зелень водой, выкачанной из артезианских колодцев, или просто покупали ее у водовозов, наполняя свои резервуары.

Помню, отец каждое дерево, каждую лозу поливал из ведра или из шланга, который тянул по горячему песку десятки метров. Так он и создал на этой знойной апшеронской земле небольшой клочок рая.

Мы каждое лето проводили здесь. Помню, вечерами собирались соседи, играли в популярную среди дачников игру — “лото” или стучали в нарды, смотрели по установленному в середине участка черно-белому телевизору какой-нибудь интересный, желательно индийский фильм. Обсуждали новости, договаривались на утро всей мехелле¹² пойти к морю…

Говорили старшие. Женщины сидели отдельно. А мы — дети, бегали от одних к другим и жадно ловили осколочки тем, чтобы после важно перетереть между собой. Или просто занимались своими детскими играми. С Каспия дул прохладный ветер, который бакинцы называют “хазри”¹³, постепенно убаюкивал. И люди, просидев допоздна, нехотя расходились по своим нехитрым лачугам. Предпочитали спать под открытым небом, чтобы вдыхать разные пьянящие, дурманящие запахи прикаспия.

Помню, как мы с Искандером ночью засматривались в звездное небо, лежа на крыше нашего небольшого дома, тщетно пытаясь различить среди мерцающих светом самолетов инопланетные корабли. Внизу на балконе тихо звучал мугам — отец любил ворошить волны радио перед сном. А мама ворчала, мол, зачем разрешаешь детям спать на крыше, а если упадут?

Вот старая полуразрушенная мечеть. Хотя земля, где находились голые стены этого своего рода архитектурного памятника была выделена кому-то под дачный участок, но хозяин так и не решился поселиться в ней. Таков менталитет у бакинцев. Они могли ехидно поддакивать властям, пропагандирующие атеизм, но в душе сохраняли веру во Всевышнего и сохраняли верность обычаям предков…

— Мечеть отстроили, — заметил Ганмуратбек. — Я живу рядом, в Мехдиабаде¹⁴…

— К нам заезжали и наши поселковые соседи, в том числе Манучаровы, — кивнул Огузу рассказчик. — Это были счастливые дни наших летних каникул. Пока взрослые готовили шашлыки и пекли лаваши¹⁵, мы, дети, босыми радостно бегали друг за другом или пускали воздушные змеи, перепрыгивая через проволочные заборы соседей, которые даже не думали возмущаться, настолько привычно и естественно воспринимались эти действия.

Простите меня за отклонение от рассказа. Хочу, чтобы вы поняли, где я очутился и что для меня означает эта местность, взбудоражившая в памяти теплые воспоминания…

За окном беспрерывно лил дождь. Гром гремел и отчетливо были видны белые полосы, разрывающие к вечеру уже темнеющее небо. Я, конечно, нуждался в покое, потому целый день валялся на диване, наблюдая из окна мятежную погоду. Лишь изредка лениво вставал и добавлял в небольшой камин дрова, которые валялись рядом. Снаружи бесновался северный ветер, было холодно — учтите еще соседство моря.

Но в комнате было тепло. А терпкий запах горевших дров и потрескивающих сухих веток должны были располагать к душевному покою.

Но покоя не было. Усталый и воспаленный в связи с последними событиями мозг то повергал душу в беспамятство, ассоциировавшееся в сознании с огромной черной дырой, то в полусне давал возможность общаться с дорогими мне людьми, пересекая вдоль-поперек прошлое, витая в свободном полете в пространстве времени. Здесь Джулия была жива и жарила мне котлеты или сидела рядом за школьной партой, украдкой обмениваясь словечками. Искандера я вновь провожал на фронт и плакал. Его судьба мне была известна… Вот отец. Он собирал свои удочки, я тщетно его уговаривал, что вообще-то зима, а с Каспием в такую погоду шутки плохи.

То и дело преследовало меня окровавленное лицо Ашота Багдасаряна, кривясь от боли и безысходности. Мансура я видел, скрюченного от полученных ран и валяющегося в снегу. Артур вновь беспрерывно пил, словно оплакивая свою судьбу. А Митяй совсем живенько ухмылялся рядом с дочурками, высмеивая мое удивление…

Саламова с Расуловым появились через день. Старенькая “шестерка”, которую пригнала за “ладой-девяткой” Расулова Наиля, предназначалась мне.

В состоянии отца ничего не изменилось. Он по-прежнему лежал в коме. Мама про меня никому не сообщила. Она может даже не поняла, что увидела сына наяву. Расулов передал тете деньги. Она удивилась, не хотела брать без согласия мужа. Но Расулов оставил на тумбочке и вышел.

Тетя сообщила, что к соседям приходили неизвестные, интересовались о моем местонахождении.

На лестничной площадке Расулов столкнулся с типом, которого, кажется, видел в Особом Управлении. Как ему показалось, тот смутился и быстро шмыгнул в больничное отделение. Видимо, встреча с Расуловым не входила в его планы.

Что вынюхивал особист, уже не являлось предметом догадки. Выходит, контрразведка тоже не ела хлеб даром.

Чтобы удостовериться, Расулов зашел в ЖЭК, который обслуживал мой дом. Используя свое скудное обаяние, ему удалось выведать у паспортистки, что на днях некие субъекты потребовали у нее несколько книг домоуправления, среди которых был и мой адрес. Обычно так и поступают, чтобы работники не были информированы конкретно над кем работают представители спецслужб.

Они не были из МНБ, уверена была паспортистка. Чекистов, контролирующих район, она хорошо знала, те частенько наведывались. Эти же являлись впервые, служебное удостоверение, видимо, показали начальнику, поскольку тот лично засеменил и приказал оказать новоприбывшим содействие.

— В моем ЖЭК-е тоже рылись, — известила Наиля. — Но, у меня все схвачено, тут же предупредили.

— Тоже особисты?

— Не уточнила. Уже не обращаю внимание.

— Это зря… Какие вести из Москвы?

— Вчера звонил Пава. Неформальная встреча между представителями ФСБ и ГРУ состоялась. Где-то в Подмосковье, в арендованной заранее усадьбе.

— Как Кореец?

— Павел не сообщил, я не спросила. Видимо, плох, раз по-прежнему рулит Трофим… Это опасный тип. От него смертью веет.

— А от кого из нас веет жизнью?..

–…

–…Мои как?

— Все нормально. Скоро 40 дней — поминки по твоей жене. Тесть хотел бы, чтобы ты присутствовал, но не настаивает. Все знают, что у тебя проблемы.

— Я буду.

— В принципе, это возможно, — поразмыслила Наиля. — ФСБ тебя уже не будет вылавливать — фактор Никитина. Да и война закончилась, Куцеба капитулировал.

— Ты зачем не сообщаешь, что заметила слежку? — раздраженно вклинился Расулов.

— Я не уверена… — она нехотя ответила. После встала:

— Пойду, поставлю чай.

— В чем дело? — я спросил, провожая ее взглядом.

— Она не хотела, чтобы ты был в курсе, — ответил Расулов, немного замявшись. — Вчера ее преследовал мерс темного цвета. Говорит, несколько раз промелькнул в зеркале — она на этой “шестерке” ехала. Ей показалось, что похожая машина днем раньше стояла около ее дома.

— И что ты думаешь?

Расулов пожал плечами:

— Может особисты?.. Лишний раз не высовывайтесь, вас могут вычислить. В это время года здесь безлюдно.

— Почему “вас”?

У него забегали глаза:

— Наиля хочет остаться. У нее к тебе конфиденциальный разговор. Тема касается твоей покойной жены.

— Что она может рассказать о ней, чего я не знаю?

— Это ваше дело… — он недовольно буркнул. — А мне спокойнее будет, если она в безопасности.

— Не думаю, что это удачная мысль. Я хочу остаться один.

— Как ты не понимаешь? — уже в раздражении огрызнулся Расулов. — Думаешь, я хочу?.. — он замялся, после продолжил. — Вы оба фигуранты нефтяного дела. Наверняка особисты отчитываются перед заказчиком. А он постарается избавиться от вас до того, как вы попадете в руки следствия, пусть даже полностью подконтрольное. Так, на всякий случай…

— Сам же сказал, здесь могут вычислить.

— Мы долго петляли, — он неуверенно ответил. — Хвоста не было, мы бы заметили… Продержитесь хотя бы несколько дней. Я все-таки надеюсь на Гаджиева.

— Отец…

— За него не беспокойся…

Вошла Наиля с чаем. Выпили молча.

После проводили Расулова…

Глава IV

Наиля с электрическим обогревателем устроилась в соседней комнате. Дачный домик был двухкомнатный, плюс большая кухня, типа, студия. В моей комнате, как я упомянул, имелся камин, и не хило грел. Наилю хотел здесь устроить, а сам на кухню перебрался бы. Она гордо отказалась, я не стал настаивать. Но когда отключили свет, что часто происходило по вечерам в те годы, я улыбнулся и посмотрел на часы…

Через минут 20 двери резко распахнулись. Она бесцеремонно вломилась в комнату, таща за собой маленькую раскладушку. Молча присела у камина, грея руки. Бросила в топку дрова.

Я полулежа наблюдал.

Она была безусловно красива. Не зря на нее запали и Федька, и Мансур. И Расулову она явно небезразлична.

Джулия была очень женственна и грациозна. Тоненькая брюнетка с белоснежной кожей и чуть матовым оттенком лица. Она со своей породистой красотой как будто с картины сошла.

У Наили же был типаж женщины-подростки. Скуластая, с длинными ножками и с короткими каштановыми волосами, она напоминала повзрослевшую хулиганку с чувственным ротиком и невероятно энергичным взглядом. Этот взгляд, видимо, можно называть и сексуальным. Впрочем, не будем углубляться в лабиринты Фрейда, я просто хочу, чтобы вы представили, как она выглядит…

— Тебе бы эротические триллеры писать, — не удержался от реплики Бакинец. — У меня аж мурашки по теле пробежали.

— У тебя они по твоей совести пробежали и застряли в мозгу, — моментально отреагировала Гюля. Бакинец виновато-заискивающе улыбнулся ей, но та гордо отвернулась…

— Наиля была в джинсовом комбинезоне и в водолазке желтого цвета, — продолжил, словно и не отвлекшись, рассказчик. — Заметив мой изучающий взгляд, она, притворно зевнув, грациозно прошла в кухню.

— Я приготовлю яичницу, — донесся оттуда ее голос, сопровождаемый звоном посуды и хлопаньем двери холодильника.

— Ты что, совсем не питаешься? — послышалось вновь ее ворчание. — Тут рядом магазин или что-то подобие есть? Я не собираюсь голодать…

Невольно вспомнил Джулины блюда. Она азербайджанскую кухню знала досконально, но любила экспериментировать, каждый раз добавляя что-то свое. То это экзотический салат, то какая-та приправа, сок из нескольких ингредиентов, хлебушки, которые она сама же пекла. И когда я за обе щеки уплетал, она с сияющими от счастья глазами подтрунивала что, если так пойдет, я скоро потеряю форму, а толстому, ленивому мужу у нее пропадет желание вкусно готовить.

Я улыбнулся в пустоту, словно эта картина отражала действительность…

— Рафаэль…

Улыбка начала сползать с губ Джулии. Образ ее плавно растворился в полутьме комнаты, которую озарял лишь огонь в камине и слабый свет, исходящий от единственной свечи на столе.

Предо мной стояла Наиля. Взгляд напряженный.

— Ты слышишь?..

Я растерянно приподнялся.

“Напрасно осталась… Ничего хорошего из этого не выйдет. Как ей объяснить, что я близким приношу несчастье…”

Словно прочитав мои мысли, она нахмурилась. После вытащила из кармана небольшой конверт и протянула.

— Я завтра уеду. Не буду мешать твоему уединению. Но сегодня…

Я вынул сложенный лист. Вдруг руки задрожали. Даже в полутьме узнал знакомый почерк. Словно издали услышал пробивающее сознание голос Наили.

–…Не хотела это сейчас. Но боюсь. Вдруг вообще не смогу. Не успею… Пока буду готовить, читай…

Я сел за стол. Пламя свечи заиграло слабым светом на листке бумаги, где словно в сказке ожили буквы, красивым, ровным почерком когда-то выведенные…

“Мой Рафаэль! Тешу себя мыслю, что ты все еще мой. Но когда будешь читать эти строки, меня уже не будет. Вернее, не будет моего тела, столь несправедливо вырванного из жизни, из моего маленького мира, где я так счастливо жила среди родных и милых мне людей. Ты, наш Тимурчик, мама, папа, бабушка, мои двоюродные и троюродные братья и сестры, тети, дядя, наши добрые соседи по Баку…

Это счастье мне казалось настолько призрачным, что было похоже на сказочный сон. Порой я боялась, что проснусь и обнаружу совсем другую действительность, другую реальность, как в плохом кино — без тебя и всего родного и дорогого мне, чего имею.

Как оказалось, я сама предрекла свою судьбу. После смерти Артура я очень боялась кого-то еще из вас потерять, особенно тебя, учитывая твою рискованную жизнь. Но так получилось, что я потеряла всех вас вместе. Вернее, вы потеряли меня…

Не знаю, в чем была моя вина за столь несправедливую участь, я и с того света никогда не пойму и не прощу Ему, пусть это даже столь не по-христиански звучит. Если Бог решил наградить меня раем, то он уже у меня был! А разлучив меня с вами, он предрек меня в пучину ада, где бы я впоследствии не оказалась.

Я медик и прекрасно осознаю свою участь. Я этот приговор читаю во взглядах близких, как не старались они каждое утро “радовать” меня положительными результатами. Я улыбаюсь их “улыбкам”, чтобы не расстраивать…

Я уже смирилась и хочу, чтобы все закончилось быстро и безболезненно, чтобы покончить с душевными муками. Успокаивает лишь то, что Тимур не останется на произвол судьбы. И ты, и мои родители сделают все, чтобы он не почувствовал отсутствия материнского тепла.

Знаю, что никогда меня не забудешь. Мы всегда были одно целое. Помню, как впервые взялись за ручки, едва научившись ходить. Как сидели за одной партой в первом классе, и как ты вел меня за руку во дворец бракосочетания. Эти воспоминания греют мою душу. Но ты обречешь ее на муки, если приговоришь себя на одиночество. Потому, у меня просьба и пусть она не кажется для тебя странной. Ты можешь воспринять это также как последнее желание умирающего.

Обрати внимание на Наилю. Она любит тебя. Женское сердце не проведешь, я это почувствовала, как только встретилась с ней взглядом на нашей свадьбе. Этот взгляд не отражал неприязнь азербайджанки к армянке, как пытались меня убедить мама и бабушка, заметивших, что она даже не притронулась к еде. Он выражал отчаяние женщины, вынужденной уступить любимого сопернице.

Я тогда не на шутку испугалась. Ведь как женщина понимала, на что порой наш род способен ради неразделенной любви.

Но, пообщавшись с ней, я поняла, что она не способна на подлость. Что, она скорее возьмет свои чувства в могилу, чем позволит себе что-то неблагородное.

Теперь я ухожу, она остается, такова судьба. Всякое горе, боль через какое-то время притупляется — это закон природы. Вечно оплакивая меня, ты будешь терзать и мою душу. А между тем в твоих руках сделать счастливой эту по-своему тоже несчастную женщину. Когда-то возлюбленный подло обманул, поглумился над ее чистотой и наивностью. С тех пор она никого к себе не подпускала. Единственный, кто сломал этот барьер, оказался влюбленным в другую, на которой женился на ее глазах.

Наиля была бы для тебя другом, а для Тимура прекрасной матерью.

Я ей все высказала. Она заплакала, умоляла тебе ничего не рассказывать. Пыталась успокоить меня. Она готова была пожертвовать собой ради моего спасения, я это чувствовала… И поняла, что не ошиблась в ней.

Вы оба из тех, которым трудно сделать первый шаг. Потому, я его делаю за вас обоих…

Не забудь моих родителей, бабушку. Они после моей смерти будут уязвимы, как весенние цветки после внезапно обрушившегося на них урагана. Не отнимай у них Тимура! Господи, что я говорю, разве ты на это способен?

Мне будет приятно, если ты в дни моего рождения и смерти будешь сидеть на нашей веранде и вспоминать былое под душевные мелодии Боки. Помнишь, что мне особенно нравилось — “Я пишу последнее послание”. По иронии судьбы — это письмо мое последнее к тебе послание…

Не оставляй мою могилу одинокой. Мне радостно будет увидеть или почувствовать в надгробии лилии, принесенные тобою. А может, я ничего этого и не узнаю.

Если сказанное о другой жизни не легенда, то я буду ждать тебя. Хоть 100 лет, хоть 1000 лет, хоть целую вечность! Я уже сейчас молю Его повторить мою жизнь с тобой, Рафаэль, не важно в каком мире и в пространстве, но, умоляю… с более благополучным концом!

Где мы доживем свой век без армян и азербайджанцев. Без всяких войн и ненависти в сердцах людских.

Я так и не выпила чашу счастья с тобой до конца, Рафаэль. Потому, ухожу из этой жизни ненасытной и любящей тебя всей душой!

Пока еще твоя Джулия…”

Слезы задушили меня, и я зарыдал. Я представил беспомощное состояние жены перед смертью, ее последние, без моего присутствия, мгновения…

Наиля безмолвно сидела рядом. На столе — слегка подгоревшая яичница, бутылка початой водки и наполненный до верху стакан.

— Выпей, полегчает…

Сколько еще предстоит мне это слышать.

Я выпил. Потом еще. И еще… После свернулся калачиком. Мозг начал затуманиваться, тяжесть на сердце исчезать. И уже в измененном сознании увидел вспыхнувшие искры в камине от брошенных в него дров, и возгорающееся пламя. Оно и осветило грациозный силуэт нагой женщины, ее кошачье потягивание на фоне огня…

В ушах звучала откуда-то из глубины души сначала едва слышимая, медленно вливающаяся, но постепенно поглощающая все сознание родная до боли музыка.

Я пишу последнее послание,

В нем хочу тебя я рассказать,

Как стала ты моей любовью,

Не могу тебя я забывать…

…Джулия уходила. Неторопливыми шагами, стуча каблуками по тротуару, который вел в бесконечность, иногда оборачиваясь назад и оглядывая меня печальными глазами. Ветер играл ее густыми черными волосами. Я так любил вдыхать их запах, когда они ровными прядями покрывали белоснежную постель…

Знаю, стали руки холоднее,

Знаю, не кружится голова,

Знаю, что меня уже не любишь,

Знаю, расставаться нам пора…

Она уходила, а у меня не было сил окликнуть ее. Но, странно, я ощущаю тепло ее тела, а ведь она уже растворялась в горизонте!

Еле открыл слипшиеся веки. Наиля лежала рядом, рука покоилась на моей груди. Почувствовав мое пробуждение, она погладила меня и потянулась еще ближе. Ее горячее дыхание обожгло тело, руки змеиной грацией обвили шею. Я потерял над собой контроль, когда губы ее страстно впились в мои, и я ощутил над грудью прикосновения ее упругих сосков…

В сознании же продолжала повторяться, как на испорченной пластинке, словно в издевку, последний куплет из некогда такой милой нам с Джулией песни…

Я пойду в тот дальний берег моря,

Там покончу с именем твоим,

Но и ты узнаешь это горе,

Обнимаясь с кем-нибудь другим…

— Извините, что я тут… — Длинный как будто очнулся, раскрыв глаза. До этого у него исчезли даже зрачки под полуоткрытыми веками. Все это время мы с трудом улавливали его последние фразы — он опять переместился во времени.

Мы застыли, словно завороженные.

Длинный, вздохнув, опрокинул очередную рюмку. Мне же уже казалось, что его печенка из железобетона.

Вдруг почувствовал, как тоже перемещаюсь в эту измененную реальность. Слова рассказчика расплываются в пространстве времени, образы облегаются реальной плотью, а события разворачиваются перед глазами, как на киноленте…

…Истосковавшиеся по любви наши тела уже не подчинялись разуму, не могли оторваться друг от друга и повторно, раз за разом сливались в экстазе, я бы сказал, с какой-то яростью.

Эти дни я пил, а ночью пытался забыться в объятиях Наили. Ее же никогда такой счастливой не видел.

Утром после первой ночи она вдруг прямо с постели вся голая побежала в сад. Дождик лил как из ведра, ветер гнул голые ветки деревьев чуть ли не до земли, а она радостно кружилась как сумасшедшая, крича и смеясь. После вся мокрая и дрожащая прибежала обратно и сходу прыгнула в постель, слегка подмяв меня под себя.

— Ты сумасшедшая! — я растрепал ее волосы, пытаясь унять ее дрожь теплом своего тела.

— Я счастливая!..

Я рассказал ей про предостережения Лады.

— Я проклят. И тебя сделаю несчастной.

— Лучше с тобой несчастной, чем без тебя счастливой!

— Между нами всегда будет Джулия. Обнимая тебя, я всегда буду думать о ней.

— Знаю… Но со временем, я надеюсь, и мне найдется клочок места в твоем сердце…

Глава V

Расулов приехал на третий день. Наиля в саду кормила бродячих собак, которые почувствовав человеческое присутствие, наверно со всего поселка собрались в нашем дворе. Она весело махнула ему рукой.

Окинув взглядом неубранную постель с помятыми подушками, Расулов помрачнел, но не подал виду. Я молча наблюдал за его реакцией, за его слегка дрожащими пальцами, прикуривающими сигарету, и отдал должное его самообладанию.

— Какие новости?

— С отцом все как прежде. На твои бандитские деньги ему определили персональную медсестру. Она смотрит также за твоей мамой. Командира и Адылова перевели в Баиловскую тюрьму¹⁶ — это хорошая новость. Можно будет связаться.

— А Гаджиев?

Он помотал головой. После встал:

— Я привез провизию… Твое дело? — указал в сторону пустых водочных бутылок.

–…

— Береги ее, — Расулов кивнул в сторону Наили, все еще радостно подпрыгивающей во дворе с бродячими собаками. После все-таки в сердцах высказался. — Все бы дал на свете, чтобы оказаться тут, на твоем месте.

— И я все дал бы, чтобы ты оказался на моем месте. А я на своем.

— Ишь ты… — он зло буркнул. — Поймать бы автора наших судеб. Задать бы ему… А-хх!..

Слова заклокотали в его горле, прервав богохульную речь. Он словно попытался ухватится за воздух и пошатнулся, шагнув в сторону окна, откуда наблюдал за Наилей.

Мне не обязательно было взглянуть на произошедшее, чтобы понять, что случилось. Прежде чем, выбив дверь и оказаться на коленях перед распростертым телом Наили, я, видимо, увидел эту сцену в обезумевших зрачках Расулова. А может, подсознание нарисовало…

Наиля билась в конвульсиях, но была еще в сознании. Ее отчаявшийся взгляд врезался в мою память уже навеки. Белая спортивка в области груди покраснела. Тонкая полоска крови просачивалась с краешка губ на шею.

— Машину заводи! — помню, я заорал Расулову куда-то в пространство. Позади услышал его мат и резкий металлический звук распахнувшейся калитки. Он пытался вычислить стрелка.

Стараясь не делать резких движений, я приподнял голову Наили и прислонил к колену. Она пыталась что-то сказать.

— Не напрягайся, умоляю тебя! — я отчаянно вымолвил.

Глаза ее увлажнились. Она перестала дергаться. После взгляд начал потухать…

Словно во сне, в замедленной съемке я увидел наклонившегося над собой Расулова, что-то кричащего и показывающего куда-то. Я оттолкнул его. После, обняв уже бездыханное тело Наили, отчаянно зарычал, завыл, не помню, наверное, как потерявший детеныша раненый зверь…

…Положив ее на заднее сиденье машины, я повернулся к Расулову. Он в стороне, молча курил и плакал.

— Уезжай! Дальше я сам…

–…

— Я не смогу ее оставить.

— А я что, могу! — он вдруг заорал, брызжа слюной. — С чего взял, что ты лучше меня? Я ее раньше тебя знал! Откуда ты свалился на нашу голову? Все было бы иначе!

— Уезжай! Ей уже не поможешь…

Нырнув за руль, вспомнил:

— Запомни номер, — я несколько раз повторил телефон Насти. — Передай все как есть. Под матрасом мой ствол и паспорт…

Глава VI

Я привез ее в больницу имени Меликова в поселке Кирова. Когда-то я здесь родился. В детстве находился с мамой в стационаре — заболел скарлатиной.

Называю старые названия. На новые память не напрягается.

Я безучастно смотрел как медики засуетились, принимая тело Наили. Положили на кушетку, осторожно сняли куртку, проверяли пульс и со скорбью отходили в сторону.

Прибежал главврач. Задал какие-то вопросы, которые я не осмысливал. Когда накрывали тело простыней, я подошел и все разбежались.

Она как будто спала. Выражение легкого испуга застыло на бледном лице. Возле губ темнела запекшаяся кровь.

Краешком простыни протер. После поцеловал эти обескровленные губы. Вспомнил, какие они были алые, страстные.

Теперь они холодные. Как наверно и должно было быть у бездыханного тела…

Снял золотую цепочку с медальоном с ее шеи. Нажал на маленькую кнопочку сбоку, и он раскрылся. На меня смотрело мое же изображение…

— Оно было размером 3 на 4. Меня сфоткали в ЦВР, когда заводили личное дело, — вздохнул рассказчик.

— Бедная девочка, — тихо промолвила Гюля. — Недолго длилось ее счастье…

Аталай со слезами уткнулась в плечо Ганмурата. После бесцеремонно высморкала нос в его пиджак.

— А кто ее? — спросил Арзуман.

— Разве не ясно? — переспросил уныло Длинный, вновь наливая себе.

— Не совсем, — ответил уже Прилизанный. — Ясно, что особисты или как они там… не стали бы нанимать стрелка, это абсурд. Это вероятно ваши московские “друзья”. Но все-таки проясните.

— А-а… — махнул Длинный. — Я должен был предвидеть. Никогда себе не прощу!

И резко опрокинул содержимое рюмки…

Недалеко от нашей дачи тогда было одно, более или менее высотное сооружение — минарет старой мечети, я его описал. Вот оттуда, видимо, и был произведен выстрел. Я после проверил, двор просматривался — наш маленький дом в поселке был предпоследний. После, в сторону мечети, а далее к морю простирался пустырь с редкими инжирными деревьями и виноградными лозами вдоль песчаной дороги.

Скорее их было двое. Кто-то из местных должен был содействовать. Вспомнил слова Тощего.

“ — У нас в Баку такие длинные руки, что ее из любой норы выкопают…”

Менты появились быстро. Как будто за дверью ждали. Медальон Наили все еще был в руке, когда на запястьях зазвенели наручники.

Кстати, этот же медальон стал основным вещдоком у следствия, выдвинувшего как рабочую бытовую версию убийства. Выгребли на свет мое криминальное прошлое. Вы же помните, я находился в розыске и обвинялся в убийстве гизира Бахтияра Мамедова.

И ментовское начальство довольно потерло руки. Попался серьезный типаж, а это, как минимум, повышение званий и рост количества звездочек на погонах.

Заодно можно было повесить на меня еще нескольких “собак”, все равно терять нечего.

Ведущий дело следователь в доверительной беседе со мной все так деловито и объяснил. За “чистосердечное признание” обещали долго не мучить, сносно содержать во время следствия и посодействовать, чтобы меня не расстреляли, если даже вынесут убойный приговор. Была зима 1996-го, смертную казнь отменят в Азербайджане, кажется, в 98-ом, хотя после я узнал, что вышка в принципе и так редко применялась к заключенным. Но эти два убийства классифицировались совершившимися при отягчающих обстоятельствах, так как жертвы находились при исполнении. Потому мне реально светила дырка в затылке.

Да, конечно, в деле были нюансы. Выстрел произвелся с дальнего расстояния — это установила бы баллистическая экспертиза, если, конечно, она проводилась бы при таком беспредельном раскладе. Отсутствовало орудие убийства, а также — почему я, практически, сдался.

Но это разве проблема для наших “сыщиков”? Главное, у следствия был мотив — ревность. Выяснилось, что Мамедова я тоже убил из ревности к Саламовой. Такова была официальная версия следствия. И что немаловажно — идентичный почерк. Обе жертвы были убиты из СВД.

Так что, сказал напоследок следователь по особо важным делам в чине майора — толстый с помятым пиджаком небритый тип — или по-доброму, в здравии признайся, что и как, а мы тебе поможем, если что где не сходится, или… Тут он противно ухмыльнулся, пустив дым от сигареты мне в лицо. Мол, человек ты серьезный, раз порешил аж двоих, не какой-нибудь ворюга, жаль такого ломать. С такими талантами ты и на зоне карьеру сделаешь… Так все равно же признаешься, куда денешься. Лучше сам…

Я вспомнил Мансурова и вздохнул. Неужели мне предстоит повторить его судьбу?

Попросил три дня на размышление, обещав в конце принять приемлемый для него вариант. Он с радостью согласился. У них тоже своя мораль, хоть и искаженная действительностью. Они просто так человека не ломают, если не совсем конченые твари.

В общем, как везде…

— Подождите, — вновь нетерпеливо перебил Прилизанный, — вы хотите сказать, что собирались брать оба убийства на себя?

— А был другой выход? — пожал плечи Длинный. — Знаете, вертеться на кончике швабры меня мало прельщало… Люди, которые могли бы доказать мою невиновность, сами были в дерьме, а Саламова убита. Оставался, правда, фактор Расулова.

— Вы хотели выиграть время? — догадалась Гюлечка.

Длинный кивнул:

— Мехди должен был сделать нужный ход. Он так и поступил.

— А что он предпринял?

— Информировал особистов. Он правильно проанализировал, что в ментовке у меня ноль шансов. А у особистов, пока те в чем-то разберутся, пройдет определенное время, пока появятся результаты от действий Гаджиева.

— А ваша московская организация? Эти твари хоть узнали о вашем аресте? Что они своей кровожадной, тупой вендеттой подставили вас? — в сердцах высказалась Аталай.

Длинный кивнул:

— Расулов информировал Павла, а тот Трофима. Романовы рвались в Баку, но, как и я ожидал, им запретили въезд. Отказ был мотивирован тем, что ведутся следственные мероприятия, и братьям появляться в Баку нежелательно.

Павел догадывался, кто заказчик. Но, не подал виду и даже при встрече с Тощим небрежно уронил, что верит официальной версии убийства сестры мною на почве ревности. Что-то подозрительно выглядело сначала ее, а после и мой скорый отлет в Баку. Может я ее преследовал? Что мы с ней вечно шушукались, наверно втайне и встречались.

Это было умно. Скорее Тощий планировал и от братьев избавиться. А заявление Павла, видимо, это предупредило. Во всяком случае братья остались живы.

Толику же не надо было играть, потому он прямо при Трофиме впал в ярость и начал орать, что меня из-под земли достанет и закопает. Он со своими скудными мозгами поверил, что это моих рук дело, а Павел не стал переубеждать, рассудив, так будет лучше. Младший был эмоционален, не умел скрывать чувства.

— Вы поступили глупо, — неожиданно проворчал Прилизанный. — Нужно было привести тело этой девочки в больницу, а самому скрыться.

— Ого! — воскликнул Бакинец. — У власти зарождается человеческое лицо!

— Да… замолчите вы! — огрызнулся тот, маша рукой. — Тоже мне, образец человечности.

— Вы, безусловно, правы, — рассеянно ответил Длинный. — Но вы на миг представьте мое состояние. За короткий промежуток я потерял столько близких! Отец при смерти. И в России, и в Баку мне грозила опасность. Казалось, внезапно вспыхнувшие чувства между мною и Саламовой способны растопить лед несчастий, но и они разбились вдребезги ее столь трагичной кончиной.

Всю дорогу в больницу меня преследовало предсказание Рады о проклятии. А дальше кто: мама, Павел, Толик?..

— Понятно, — вздохнул Прилизанный. — Скажи, чтобы принесли чего-нибудь пожевать, — буркнул он своему лакею. Зопаев выскочив, исчез за дверью.

Далее мы угрюмо наблюдали за очередным визитом нашего молчаливого и усатого официанта…

— Не буду вас утомлять подробностями, как контрразведка отвоевала меня у полиции, — продолжил после паузы Длинный. — Сцена, конечно, должна была выглядеть зрелищной, когда меня в наручниках передали конкурирующей конторе. Я не без удовольствия наблюдал, как толстый следователь бессильно жевал кончики своих обкуренных усов и с ненавистью провожал меня взглядом. Он наверно проклинал в эти минуты свою медлительность. Надо было в тот час добиться от меня признанку, закрепив за собой раскрытие столь резонансного преступления. Тогда можно было и “повоевать” с этими военными людишками за право преобладания этим делом, обильно привитым криминальными сюжетами. Теперь поздно. Особисты представили документы, подтверждающие, что я официально все еще числюсь в ОБСН, следовательно, являюсь подконтрольным военным судебно-следственным органам. А также то, что Саламова состояла на службе в Разведуправлении ГШ, и потому ее убийство должно расследоваться с соблюдением всех мер секретности.

Контрразведка, конечно, очень старалась разобраться в ситуации и потому буквально по букве изучала мое тощее личное дело, пытаясь уяснить мою роль в цепочке расследований по преступной продаже противнику нефтепродуктов. В этой связке только я был темной птицей. Из командира и Адылова выжали все соки — они в тюрьме. Расулов продолжал косить под дурачка-вояку, якобы был на подхвате — его решили пощадить. Саламова убита. А вот кто я и какие конкретные задачи своей конторы выполнял в Москве — это был для них вопрос.

К сожалению, вопреки прогнозам Расулова, меня все-таки пробили по месту жительства. Выявили факт женитьбы на Джулии Манучаровой. Это привело к определенным “логическим” выводам и открывало перед следственной группой, выполняющей политический заказ, огромное поле для фальсификационных сюжетов. Добавьте в ситуацию еще и “армянские” корни Адылова.

Но почему была застрелена Саламова? Кто? Как? Почему Мусаев и Адылов насчет меня молчат как партизаны? Почему наши личные дела с Саламовой хранились в командирском сейфе? И нет обо мне сведений у начальника Первого отдела? Как группа Мусаева изначально построила дело “Возмездие”?

Эти вопросы чисто в профессиональном плане интересовали высокого, сухого следователя в чине подполковника… то есть, по-вашему, полковника-лейтенанта, ведущего это дело. Полковник-лейтенант Керимов — так его звали.

Он перевелся в Особое Управление из МНБ. Эта была обычная практика. Все недовольные, опальные с МНБ перебирались в конкурирующую контору. Был холодно вежлив, задавал наводящие, конкретные вопросы, стараясь разобраться по сути. Но, видно, перестарался. Нужны были конкретные зацепки по выстроенному подложному обвинению по делу о шпионаже в ЦВР РУ ГШ ВС Азербайджана в пользу противника. Меня и Саламову вместе с арестованным Адыловым должны были связать в преступную группу, якобы возглавляемую руководителем ЦВР — командиром в/ч ХХХ полковником Мусаевым.

Видимо, Керимов не подписался. В скором его убрали…

— Думаешь, мы не знаем, что твоя женитьба на этой армянке была ширмой, — деловито расхаживая по широкой комнате, разглагольствовал новый полноватый следователь с какими-то “надувными” бицепсами. Он был в военно-полевой форме, тоже в чине полковника-лейтенанта, и тонкий ремень портупеи советского образца смешно выделял его пузо.

“Пузатый…”

Он старался говорить на русском, но очень бестолково, на крутых поворотах речи переходя на азербайджанский, с глубоко периферийным диалектом.

— Мы все про вас знаем! — пригрозил он мне мультяшным пальцем. — Твоя жена… эта Манучарова была посредницей между вами и армянскими службами!.. Негодяй! Твой народ гибнет в окопах, а ты на армян работаешь? Предатель!..

Он замахнулся, якобы в порыве праведного гнева хотел ударить. Но, типа, не захотел мараться. Убрав театрально зависший в воздухе маленький кулак над моей головой, он вновь начал расхаживаться.

Я сидел перед ним, руки были скованы спереди наручниками. В комнате за своими рабочими столами находились еще двое сотрудников. Оба были в гражданке.

“Кого мне напоминает этот болван?”

Вспомнил. Был такой австралийский мультик — “Вокруг света за 80 дней” по Жюль Верну.

“Мистер Фикс. Вылитый! Только шляпы не хватает…”

–…Откуда столько денег в сейфе Мусаева? — наклонившись, вдруг заорал мне в лицо “Мистер Фикс”. — Ведь это ты передал их ему за предательскую деятельность! Все вы предатели!

— Какие деньги? — я сосредоточился.

— 89 тысяч долларов! — торжественно объявил он. — За какие заслуги у обыкновенного полковника такие средства?

–…

— Ты передал! И убил Саламову, инсценировав ревность. Концы обрубал!.. Ты также убил Мамедова, так как он догадался, что вы армянские шпионы!..

“Редкий подонок.“

–…Я внимательно изучал материалы дела, — надув грудь, гордо выпрямился он. — Саламова раскаивалась, хотела сдаться властям, а ты ее убрал, исполнив волю этого изменника Мусаева! Но вам не повезло. Перед смертью Саламова успела оставить записку…

Я заметил, что он исподтишка наблюдает за моей реакцией.

–…Только как Мусаев смог связаться с тобой из тюрьмы?

–…

— Не надо было отправлять их в Баилово, — выслушав мое молчание, театрально обратился он к сослуживцам, — там все продажные…

Я еще раз рассмотрел его аудиторию. Один с узким лбом и широкими скулами, подобострастно поддакивал. Другой сидел тихо. Опустив голову и заметно покрасневший.

“И зачем 89! Не могли округлить, что ли? Или кто-то банально стырил…”

Невольно улыбнулся. После завершения следствия эти деньги, вероятно, осядут в карманах исполнителей в качестве гонорара от заказчика за проделанную работу.

— Если вы все знаете, то что хотите от меня?

— Ты должен подтвердить свою изменническую деятельность! Ты должен дать показания на Мусаева! Только чистосердечное признание может облегчить твою вину! А я обещаю, что вытащу тебя из этого говна, если сдашь Мусаева, — изменив обвинительный тон, игриво предложил он.

— Но я же предатель? — я продолжал ухмыляться. — Мне не должно быть пощады. Вас будет мучить совесть, если отпустите меня.

Видимо не поверив ушам, он сначала остолбенел. После засеменил ко мне и вкрадчиво проворковал:

— Тебя обманули, сбили с пути, разве не ясно! Ты… маленький предатель, — махнул он рукой, — мелкая сошка. Ты еще можешь исправиться, мы тебе поможем… — он победоносно развернулся к сотрудникам, мол, видите, как я его расколол. — Настоящий, большой предатель — это Мусаев. Ты все напишешь! Как получал деньги у армян за предоставленные им разведсведения. Как готовили покушение на… — он непроизвольно глянул в потолок, но, видимо, вовремя заткнулся. — Ну, это после… Мы все сами напишем, ты только подпишешь… — Геюшев, что сидишь как мулла на похоронах, сними с него наручники, принеси чай. В холодильнике котлеты, тоже принеси. Я сразу понял, что это заблудшая овца…

Скуластый встал, неуверенно подошел, держа в руке маленький ключик. Но, подумав, обернулся к начальнику:

— Может, не надо? Говорят, он опасный.

— Кто сказал? — Пузатый рявкнул.

— “Моряк”.

“Моряк” был псевдоним стукача, внедренного особистами в ЦВР.

— Ладно… — видно, Пузатый тоже засомневался. — Он котлеты и так сожрет…

“Сволочь ты, Геюшев!” — я тоскливо посмотрел на большие окна сталинки, полуоткрытый балкон на улицу. — “Подавись ты своими котлетами…”

— Ты молодец, — Пузатый решил ко мне еще больше подластиться, пока Геюшев за котлетами бегал. — Думаешь, мы не поняли, что ты женился на этой… армянке по заданию. По-нашему… заданию, — подумав, поправился. — Мы сами внедрили тебя в это змеиное гнездо Мусаева… Понимаешь, о чем я? — подмигнул он мне. — Ты… на нас работал! — радостно додумался.

— Но вы же сами сказали, что я убил Мамедова и Саламову, — я испытующе посмотрел.

Он нервно начал расхаживаться по комнате:

— Я сказал, я сказал… А я передумал! — он мерзко залыбился. — Думаешь, ты один у нас изменник родины? Ты давай подписывай, — кивнул он на чистые листы, которые аккуратно разложил передо мной “тихий” сотрудник, предварительно убрав со стола графин с водой. — Подписывай, мы все сами напишем. Сейчас у меня голова болит, — вкрадчиво добавил он.

— Не могу… — я тоже улыбнулся. — Это противозаконно. Бог знает, что вы там сочините.

Пузатый разозлился:

— Слушай ты, идиот! Того, что тебе инкриминирует, хуже нечего!.. Ты что, мне не доверяешь? — кажется, всерьез обиделся он.

Это уже из области шизофрении.

Зашел Геюшев с подносом и содержимое начал раскладывать на рабочем столе.

— Честно говоря, я тебе завидую, — чавкая, продолжил Пузатый. Он жрал котлеты, видимо забыв, что они вообще-то мне предназначались. — У меня соседка была армянка. Уфф!.. — он вожделенно закрыл глаза. — Так и не дала мне, сучка! Я и так перед ней, и сяк… А твоя какая была? В смысле, худенькая или в теле? Мне, главное…

Что было для него главное, я не узнал. Он подавился котлетой и начал противно кашлять, брызгая на Геюшева, который брезгливо отскочил в сторону.

У меня же, кажется, вся кровь прилила к лицу. Я вспомнил покрытое снегом надгробие Джулии, где она с изображения мраморной плиты печально смотрела на меня.

Букет лилий на могиле, запорошенный снегом…

В какое-то мгновение я уловил во взгляде Тихого тревогу. Но он не успел среагировать. В следующий миг Пузатый с треском распростерся на полу. С до крови разбитой мордой и сломанным носом.

Он был на голову ниже. Я, пристав, просто долбанул его головой.

Геюшев, задев железный поднос и с шумом уронив его, бросился на помощь. Чуточку развернувшись, я легко встретил его апперкотом в челюсть, разумеется, обоими кулаками, скрепленными воедино наручниками. Он упал, как подкошенный рядом с Пузатым. После я с каким-то остервенением начал топтать их как вредных насекомых.

Не знаю, почему я забыл про Тихого. Может, впал в состояние аффекта? Вдруг что-то вспыхнуло в голове. От болевого шока в глазах потемнело. Это он долбанул мне по башке сзади чем-то тяжелым, наверно графином. Думаю, тоже стесняясь…

Я потерял сознание…

Глава VII

…Оно возвращалось из черного безмолвия, в котором я продолжительное время находился, промежутками. Помню Пузатого, наклонившегося и непрерывно что-то орущего и матерившегося. Иногда он шлепал меня по щеке, то ли пытаясь привести в чувство, то ли нанося побои. В комнате с грязным низким потолком, где я лежал, тусклый свет от единственной лампы, торчащей, кажется, аж перед моим носом, освещал темные пятна под глазами окосевшего от злости гнома и белый пластырь на его переносице.

Помню мужчину в белом халате, пытавшего оттолкнуть Пузатого и “ржавый” скрип железной койки. Этот звук не прекращался даже когда я проваливался в бездну.

Однажды открыв глаза, я увидел отца. Он был заметно похудевший, но не в том жутком состоянии, в котором я увидел его в больнице.

“Отец, ты выздоровел! Неужели ты выздоровел!..” — от радости я прослезился. — “Ты знаешь, отец, Джулия умерла. Я… не уберег ее.

— Знаю… Это тело мое умерло, дух следовал везде за тобой…” — он вздохнул.

“ — А где мама, отец? Кто… стоит за тобой?..“ — я попытался приподняться. — “ — Артур!..“

Я в страхе промолвил и вновь отключился…

Опять Пузатый! Странно, что не орет, а в каком-то замешательстве.

Кто эти люди вокруг?

Вой сирены… И Расулов здесь! Неужели и его?..

Образы плавно растворились в сознании…

Очнулся я уже не в серой и облезлой комнате. Не было Пузатого, и койка не скрипела.

Койки вообще не было. Я лежал в белой, чистой постели и на нормальной кровати. И спина уже не сгибалась в дуге над ржавой железной сеткой под собственной тяжестью.

Женщина в белом вводила препарат в капельницу. Заметив, что я очнулся, она вежливо улыбнулась.

— Где… я?..

Впервые с того момента как долбанули мне по балде, я услышал собственный голос. Вернее, шепот. Голова все еще гудела, впрочем, не так сильно, как в той грязной комнате с Пузатым.

— Вам нельзя резких движений, — она сделала предупредительный жест. — У вас открытая рана на голове. Хорошо, что открытая. В противном случае из гематомы, образовавшейся при таком ударе, кровь могла просочиться во внутренние участки мозга. Ну и, естественно, у вас сильное сотрясение.

— Где я?

— Скоро придет ваш товарищ. Он каждое утро заходит. Он и объяснит. А пока спите, вам нужен покой.

Я почувствовал мягкий укол. Веки закрылись, я вновь провалился в пустоту…

Очнулся от какого-то резкого запаха. Расулов в белом халате с радостной ухмылкой сидел рядом. Возле него стоял мужчина в преклонном возрасте, тоже в белом — врач. И уже знакомая вежливая медсестра. Запах нашатырного спирта сливался с запахом палаты, впитанной медикаментами.

— Проветрите помещение, — врач наклонился ко мне и внимательно просмотрел глаза. — Но не переборщите, организм еще слабый… Ну, как вы?

–…

— Понятно… Оставляю вас наедине, только ненадолго. Проследите… — уходя, бросил он медичке, которая также засеменила за ним.

— Где я?

— Это госпиталь МНБ. Все хорошо, брат. Считай, ты воскрес. Все наши мытарства позади. Жаль, только…

Взгляд его помрачнел.

— Это… Гаджиев?

Расулов кивнул:

— Молодец, старик. Добрался до самого… — он поднял палец верх. — В один миг все изменилось, я даже не ожидал.

— Расскажи.

— Короче, провели молниеносную операцию силами МНБ. Наш депутат, рулящий незаконным сбытом нефтепродуктов армянам, взят под домашний арест. Охрана его при задержании оказала вооруженное сопротивление. В общем, их всех положили. Кого в могилу, кого в тюрьму.

Оказывается, дело обстояло еще дермовее. На вилле этого субъекта под одним из резервуаров нашли такой арсенал оружия, что можно было вооружить аж батальон спецназа. Дача находится рядом с полуразрушенной апшеронской крепостью. В средние века это сооружение связывалось с Каспием подземным ходом. Оно частично было восстановлено этим типом, и на его выходе было построено с виду неприметное строение, укрывающее в себе несколько скоростных катеров.

Когда начались штурм и перестрелка, наш “герой” попытался воспользоваться этим путем отхода. Но на его невезение в этот день Каспий сильно штормил. Говорят, волны были в два-три этажа. Он решил подождать, как говорится, у моря погоды. Может, ему и удалась бы покинуть страну, но один из его работников, видя расправу над сопротивляющейся охраной, обезумел от страха и начал выдавать информацию. Тотчас были подняты по тревоге военно-морские силы, а вертушки с воздуха накрыли эту часть каспийского берега. Короче, взяли его прямо с пирса.

В настоящем все еще ведутся аресты среди его сторонников в высших эшелонах власти, а также ликвидируются боевики в разных точках страны, где у него были коммерческие или иные интересы…

— Братан, может ты все-таки назовешь имя этого мифического персонажа, — нервно перебил рассказчика Бакинец, — А то все это напоминает триллер. Лично я не слышал о такой операции в Азербайджане. А ведь она должна была быть резонансная.

Длинный сморщился:

— А я сказку рассказываю. Вам же все равно интересно?..

Аудитория слегка зашушукала.

— Я могу подтвердить, то, что это правда, — вдруг вставил Прилизанный. — Я понимаю, почему он не хочет конкретизироваться. Это был в свое время очень могущественный человек со связями и средствами. Да и сейчас… Поговаривают, что он представляет масонскую ложу в Азербайджане.

Он не любил высвечиваться, держался просто, но щупальца его, кажется, охватывали все сферы жизни страны. Об этой операции был информирован очень ограниченный контингент. Когда-то у него были прекрасные отношения с нашей правящей верхушкой. Но после между ними пробежали очень большие, черные коты…

Прилизанный глотнул из стакана холодный чай.

–…Такая операция действительно проводилась, но она держалась в строжайшей тайне. Все ее участники в письменном виде обязались о неразглашении.

Этот человек до сих пор находится под домашним арестом на этой самой даче и пользуется определенными привилегиями. Но выход его с территории строго запрещен, он полностью отстранен от политической и общественной деятельности.

Эта тема — табу, потому, даже те, кто посвящены, предпочитают молчать. Да их уже не так много осталось, время-то сколько прошло.

— Ну, прям Монте-Кристо, — проворчал Бакинец.

— А что, не могли его просто посадить? — спросила Аталай. — Если человек такой опасный, не легче его окончательно изолировать?

— Не все так просто, дорогуша, — немного рассеянно ответил Прилизанный, — даже я не владею всей подноготной этой истории. Но мы живем в таком мире, где абсолютная независимость не удается ни одной элите, даже самой сильной.

Думаю, этот человек действительно связан с ложами, возможно, превысил полномочия, но, видимо, за него попросили.

И вы думаете тюрьмы такие надежные? Поверьте, человека с таким масштабом надежнее контролировать персонально, чем классически.

А вы продолжайте, голубчик, не отвлекайтесь.

Тот кивнул…

— Сабира Ахмедовича и Адылова выпустили и восстановили в правах. Гаджиев Мусаева повел к очень высокопоставленному лицу в президентском аппарате, его обо всем подробно допросили. Теперь они проходят восстановительный курс в кардиологическом санатории в Бильгя¹⁷.

Командир вчера приходил. Долго сидел, все молчал. Арест сильно подействовал на его психику. Кроме того, он себя считает виновным в смерти Наили. Ему кажется, что он сломал и твою судьбу…

Я не ответил тогда. Конечно, это не так. Провидение по своему усмотрению ведет нас по лабиринту жизни, то переплетая наши судьбы, то разъединяя. Может изменять и предначертанное. Короче, я этому верю…

–…Задержали и твоего следователя, и еще нескольких участников следственной группы. Арестован также один из замов начальника Особого Управления — некто полковник Джафаров, непосредственно руководящий мероприятиями по дискриминации Военной разведки. Он являлся родственником нашего депутата, кстати, его же ставленник. Все знают, что Джафаров метил на пост начальника ОУ и не считался руководством. Выяснилось, что сумку с долларами в сейф Мусаева подбросил тоже Джафаров…

Тут Расулов улыбнулся:

— Слушай, этот следователь-пузан такой трус! Выложил все, сдал Джафарова с потрохами. Тот, чем только не занимался: и коммерческие объекты крышевал, и людей за бабло устраивал… Пузан все плакал и рыдал, изображая из себя целочку, которую злостно отымели… Здорово ты его долбанул. А за что, кстати?

— Спасибо за все, майор.

— Считай полковник-лейтенант. Представление уже отправили, — подмигнул мне Расулов…

Когда он уходил, я наконец решился:

— Как отец?

Расулов замер у двери, не решаясь обернуться. Видимо, ждал этого вопроса, но, может, надеялся, что я его не задам… сегодня.

— Он умер? — я печально спросил.

— Да… Еще когда тебя держали в подвале особистов.

–…

— Похоронили… Как положено…

— Мама как?

— Под нашим наблюдением. Она вроде все адекватно воспринимает. Все тебя спрашивает. Я ей, естественно, не сообщил про твой арест. Сказал, ты возвратился в Москву…

Когда он прикрыл за собой дверь, я повернул голову к окну. Солнечный, пусть пока не очень “теплый” свет сквозь шторы пробивался в палату.

“–…Ты должен испить эту чашу до дна. Может, тогда духи сжалятся…”¹⁸ — я вспомнил предсказание.

“Неужели все закончилось?..”

Как оказалась, нет. Этой же ночью тихо во сне скончался Мусаев Сабир Ахмедович — полковник, командир Центра Военной Разведки и человек действительно с большой буквы. Встреча с ним определила всю дальнейшую мою судьбу.

После Москвы я так и не встретился с ним. Сердце его не выдержало потрясений — ареста, беспредела следствия, тюрьму, оскорблений и издевательств людей, находящихся по моральным, умственным качествам несравненно ниже его. О перенесенных им унижений, плача у его могилы, поведал Адылов.

Пусть земля будет пухом этому честнейшему человеку и патриоту своей родины…

— Господи! — воскликнул Бакинец. — Да ты всех перепахал! Надеюсь, это была последняя смерть?

— Что ты мелешь? — психанула на него Гюлечка.

Длинный жестом успокоил вновь “зашелестевшую” публику.

— Смерть никогда не бывает последней… Однако, в этих промежуточных звеньях времени и пространства смерть Мусаева действительно стала завершающей.

— Так выходит это конец? — пролепетала Аталай.

— Не совсем, милочка. И со смертью все не заканчивается, ведь остается память!.. Но, если желаете, я здесь поставлю точку, — улыбнулся рассказчик.

— Не желаем! — отозвалась хором чуть ли не вся аудитория…

— Далее произошла печальная встреча с матерью — не буду об этом. И сплошные походы по кладбищам. Казалось, только у могил родных и близких я мог обрести душевный покой. Те, которых я “оставил” в Москве, непременно меня сопровождали. Раньше они появлялись, когда я о них думал. Но в последнее время утром открывал глаза и наблюдал как Джулия с Артуром сидят на диване и о чем-то шепчут. Или в кухне молча пьют чай.

Видимо, чтобы не потревожить мой сон…

Если к этому еще добавить и мамин шепот о том, что Искандер с отцом никогда ее не оставляют, и она им регулярно стирает одежду, отглаживает так, как они любят носить, то состояние моей психики нетрудно представить.

Я все реже думал о своей московской жизни. Даже о Джулии.

Ведь она была рядом…

Смерть Саламовой как бы аннулировала мои обязательства перед Организацией. Они не должны были убивать Саламову, нужно было дождаться результатов моих действий — таков был уговор. Переступив черту, они потеряли право владения моей душой. Ну и, соответственно, телом…

Память пыталась блокировать тяжелые воспоминания. И состояние на грани, где я непрестанно “общался” с родными усопшими, кажется, вполне меня устраивало.

Скажу так, если бы не Расулов, который упорно, со свойственной ему грубостью, вытаскивал меня обратно из мира грез в реальное пространство, неизвестно чем закончились бы мои мытарства между тонкими оболочками обоих миров.

По указанию откуда-то свыше, чем военное руководство, его назначили исполняющим обязанности командира ЦВР на место покойного Мусаева, присвоив внеочередное звание. А Адылов уволился, видимо, его деликатно попросили из-за армянской родни, мы так и не узнали. Но он устроился на приличную работу, думаю, тоже по протекции свыше.

Саламова была награждена, посмертно, разумеется, не помню какой-то медалью. Расулов сообщил, что в актовом зале ЦВР теперь постоянно будет стоять стенд с ее фотографиями, биографией, страницами ее недолгой, но насыщенной жизни.

Я часто проведывал ее бабушку. Бедная старушка тяжело переживала смерть внучки. Она потеряла смыл жизни и мечтала умереть, чтобы, возможно, в другом мире встретиться с родными, которых потеряла в разные годы… И наверно Бог услышал ее молитвы. Она тиха отошла через год после описанных событий. Тоже во сне, с умиротворенной улыбкой на устах. Видимо, Бог забирает праведных подданных таким образом…

Глава VIII

Как-то Расулов рано утром бесцеремонно вломился. Только так можно было назвать его шумное вторжение в нашу “сонную” обитель. Он по привычке уже с порога начал орать что-то про слабых людях, которым давно пора на свалку жизни.

Мама всегда радовалась его появлению. Она подсознательно чувствовала мое иллюзорное состояние и переживала. А с Расуловым, который постоянно баловал ее то конфетами, то фруктами, мир как будто менялся, и наша квартира переставала напоминать филиал Ясамальского кладбища¹⁹.

Вот и в это утро он вытащил меня с постели, заставил одеться, побриться и погнал во двор, где нас ждал большой черный джип с крутящимися и светящимися мигалками. Мы сели, и только по дороге я узнал, куда направляемся…

Мощное, величественное здание МНБ Азербайджана было относительно новой постройкой. Оно было возведено незадолго до развала СССР и олицетворяло собой как бы величие ушедшей эпохи. У входа нас с Расуловым ловко разъединили, меня провели дальше. Так я оказался в приемной министра МНБ.

Про профессионализм этого, несомненно, по-своему не ординарного человека ходили легенды. Он был представителем старой советской школы чекистов и немало сделал для укрепления национальной и государственной безопасности страны. Говорят, будучи выпускником той же школы, покойный президент Алиев высоко ценил преданность и порядочность этого человека, да и в народе его рейтинг был несравненно высок по сравнении со многими чиновниками, постоянно вляпывающихся в коррупционные и иные скандалы.

Еще в советское время, министр, заведуя кадрами госбезопасности республики, выдвигал на ответственные посты в своем ведомстве, да и не только, кандидатуры перспективных национальных кадров, а после всячески опекал.

Вот с этим человеком и предстояла мне встреча…

Министр был высок и грузен. Жестом пригласив сесть, он некоторое время сквозил меня изучающим взглядом. После начал без предисловия.

— Мы наблюдали за вами с момента вашего освобождения. Пытались понять, что вы за фрукт. Соответствуете ли типажу, который сложился в нашем представлении после изучения следственных материалов.

–…

— Получив информацию о незаконном обороте нефтепродуктов от Гаджиева, мы еще раз прошлись по делу “Возмездие”. Ну, с Саламовой было все ясно. Эта хрупкая девочка, которую, к сожалению, мы потеряли, была стержнем вашей команды, мы еще вернемся к обстоятельствам ее смерти. Те двое, — министр заглянул в записи, — Расулов и… Адылов, были на подхвате, их неоднократно допрашивали. Оставался этот мифический “Арарат”, у которого все установочные данные были бездарно фальсифицированы, и некто Мансуров… — он вновь взглянул в записи, — Алигейдар Шамиль оглы — по материалам следствия весьма интересный субъект…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

ЦВР — Более точное название ЦВВР — Центр Внешней Военной Разведки

2

Первый — имеется в виду начальник Разведуправления (Управление Разведки и РЭБ (Радиоэлектронная борьба)) ГШ ВС Азербайджана. ЦВР — в/ч № ХХХ, в качестве отдельной структуры функционировала в его составе.

3

см. “Однажды в Москве” — часть I, стр. 20-22. Здесь и далее страницы указаны из печатных версий книг.

4

МНБ — Министерство Национальной Безопасности Азербайджана. Функционировало с ноября 1991 по декабрь 2015 г. См. “Однажды в Карабахе”, стр. 252

5

Особое Управление — Особое Управление при Президенте, структурная единица, функционировавшая в Азербайджане в 1992 — 2012 гг. Выполняло в том числе функции военной контрразведки, после упразднения в 1992-ом году УВКР — Управление Военной Контрразведки. См. “Однажды в Карабахе”, стр. 251

6

Мудрак Виктор Анатольевич — полковник-лейтенант, командир ОБСН — в/ч 778 в 1992-ом. См. “Однажды в Карабахе”, стр. 141, 176

7

больница в Баку им. Н.А. Семашко — Городская клиническая больница № 1. До сих пор в бытовом лексиконе бакинцев — “Семашко”.

8

Хога — село в Физулинском р-не Азерб. См. — “Однажды в Карабахе”, стр. 173 — 176

9

В советские годы поселок им. С.М. Кирова. Ныне им. М.Э. Расул-заде, Бинагадинский р-н г. Баку.

10

Пиршаги — пригородное бакинское село. На берегу моря — пиршагинские дачи.

11

Фатмаи — пригородное бакинское село рядом с Пиршаги

12

мехелле — двор. В тексте подразумевается соседи по двору. Бакинский говор.

13

хазри — холодный северный каспийский ветер

14

Мехдиабад — сравнительно молодой пригородный поселок

15

лаваш — тонкая пресная лепешка из пшеничной муки у разных народов Востока, преимущественно кавказских, в том числе и у азербайджанцев

16

Баиловская тюрьма — Баиловский следственный изолятор № 1 в г. Баку. В июле 2009 года была разрушена в связи с созданием Площади государственного флага.

17

Бильгя — поселок городского типа в г. Баку на берегу Каспия

18

см. “Однажды в Москве” — часть II, стр. 83-84

19

Общегородское кладбище, расположенное в Ясамальском районе г. Баку.