Королевская кобра

Илана Ветрова, 2020

В древней Индии было понятие «Виша-канья», что в буквальном переводе означает «ядовитая девушка». Красивых девочек с самого детства служители богини Кали превращали в смертоносное оружие: им в организм вводили змеиный яд, постепенно увеличивая дозу и вызывая привыкание. Со временем яд настолько пропитывал их тело, что Виша-канья могли убить одним поцелуем или даже прикосновением… Нейса – девочка из небогатой семьи – выжила после укуса змеи. По обычаю, ее должны выдать замуж, но местный священник решил, что она рождена не для того. чтобы быть женой и матерью, ее судьба – стать жрицей могущественной и безжалостной Кали. Согласится ли Нейса с уготованной ей судьбой и станет ли безжалостной убийцей? Эскиз обложки принадлежит автору.

Глава 4. Новое окружение

Мне казалось, что идем очень долго. Длинные тени от скудного света масляных светильников прыгали по темным, сводом нависающим над головой стенам, и я жалась к ногам провожатого. Не заметив ступеньку, едва не упала, но незнакомец поддержал, и мы начали спускаться.

Спускались, наверное, еще дольше, чем шли по коридору, пока, наконец, не стало светлеть, и мы не оказались в небольшой округлой комнате. В нос ударил влажный, насыщенный удушливым запахом каких-то трав воздух. Я осмотрелась — лучи дневного солнца, попадая сквозь расположенные под потолком, забранные частой решеткой окна, освещали несколько высеченных прямо в полу, наполненных водой чаш. От них и поднимался немного маслянистый запах. Вокруг чаш, в которые по желобам стекала вода, курились благовония и стояли глиняные кувшины. Я не успевала оглядываться, чтобы все рассмотреть.

— Это еще что за замарашка? — услышала голос и, посмотрев, едва не упала — из воды, как Богиня Лакшми, поднялась совершенно обнаженная девушка. Она была красивее всех, кого я когда-либо видела — ее кожа блестела, как начищенные металлические кувшины на рынке, мокрые волосы толстыми змеями спускались ниже талии. Тяжелая грудь поблескивала от капель воды, они же стекали по мягко выступающему животу и округлым бедрам. Ступни и ладони красавицы украшали красно-коричневые рисунки. — Уберите ее отсюда, а то все здесь перепачкает, — снова раздался мелодичный голос, но я не могла пошевелиться и так и продолжала бы стоять, если бы провожатый не дернул за руку. Меня усадили на скрывающуюся в полутьме каменную скамейку, и оттуда я продолжала смотреть, как к девушке подошла полная женщина в промокшем сари и стала растирать маслом гладкую кожу, отчего та заблестела еще сильнее, а влажный воздух наполнился сладким цветочным запахом.

— Раздевайся, — засмотревшись, как купальщице расчесывают волосы, я не заметила, когда ко мне подошла вторая женщина и сейчас пыталась снять курту. — Что застыла? Думаешь, у меня больше работы никакой нет?

Она размотала тюрбан, и волосы сальными слипшимися прядями упали мне на лицо.

— Где вас только таких берут, — проворчала женщина. — Раздевайся сама. А волосы придется остричь.

Я вопросительно подняла на нее глаза, непроизвольно почесывая голову.

— Не переживай, — неожиданно ее голос стал мягче. — Зато отрастут красивые, здоровые, блестящие. Ты же не хочешь все время чесаться?

Я помотала головой, в то же время, наблюдая, как девушка, завернувшись в легкое сари и не обернувшись, вышла через другую дверь. Стараясь не выпустить зеркало, я неловко выпутывалась из одежды. Заметив мои неуклюжие попытки, женщина схватила меня за руку и разжала пальцы.

— Откуда это у тебя? Где украла? — дергала она меня.

— Я не крала. Это мое, — осмелев от того, что пытаются отнять единственную ценность, я заплакала и попыталась забрать зеркало, но женщина высоко подняла руку. — Это мое, мое! — продолжая попытки, плакала я.

— Отдай, — раздался от стены мужской голос. — Она сама и все, что у нее есть, принадлежит Богине-матери. Ты ведь не хочешь прогневить Кали, забрав у нее подношение.

Женщина нехотя протянула зеркало. Я схватила его и прижала к груди.

— Оставь здесь. Никто его не заберет, — раздался тот же голос.

Наверное, я так бы и не решилась расстаться со своим сокровищем, но женщина уже распутала пояс шальвар, отобрала зеркало, положила на скамью и, схватив меня за руку, потащила к воде. Переступив через упавший к ногам комок ткани и оставляя грязные следы, я пошлепала за ней.

Первым делом мне состригли все волосы, затем долго скребли голову. Вонючая пена лезла в глаза, отчего их больно щипало. Мне казалось, что уже не осталось ни кожи, ни волос, а женщина все скребла и скребла, пока я не начала хныкать. Наконец, она оставила в покое голову и принялась тереть меня расплющенными стеблями тростника. Было больно, кожа горела, а вода на глазах становилась коричневой, и по ее маслянистой поверхности плавали грязно-серые хлопья. Только когда я уже напоминала себе раскаленную головешку, женщина отбросила стебли и взялась за камень.

«Меня так мучили, чтобы теперь убить?» — пронеслось в голове, но истязательница взяла мою ногу и стала нещадно тереть ступни.

Я плакала, просила перестать, уверяла, что кожи совсем не осталось, и она отдирает мясо, но женщина не слушала и продолжала меня свежевать.

Ног я уже не чувствовала совсем, когда она наконец закончила — полила меня чистой водой, втерла в оставшиеся волосы то же пахучее масло, каким до меня растирали девушку, а ноги намазали какой-то мазью, завернули в чистое сари и подтолкнули к прячущемуся в тени стены мужчине. Первым делом я нашла зеркало и зажала его в кулак.

— Пойдем, — сказал мой провожатый, и я почувствовала прикосновение его руки.

Я хотела было идти к той же двери, из которой вышли, но мужчина повел меня к совершенно другой, даже не к той, через которую ушла красивая купальщица.

Мы шли по еще одному бесконечному извилистому коридору, но, запутавшись, я уже не пыталась запомнить, а старалась понять свои ощущения — сладкий цветочный запах кружил голову, ткань приятно холодила кожу, а каменный пол казался разгоряченным ногам странно-прохладным, я чувствовала ступнями каждую трещинку в кладке — это было щекотно и очень непривычно.

Казалось, уже успела закончиться вечность, когда мы попали в огромную, залитую светом комнату. Я боялась поднять глаза и видела только белые гладкие плиты под ногами, и свое отражение в них.

— Посмотри на меня, дитя, — раздался густой гулкий голос. Казалось, он растекается по комнате, заполняя самые ее дальние уголки.

Я немного приподняла голову, косясь, но еще не решаясь взглянуть на обладателя такого звучного голоса. Подумалось, что он, должно быть, достает до самого потолка. Было страшно, и я рассматривала узор на полу, нарисованный солнечными лучами, проникшими через резную оконную решетку.

— Смелее, дитя, — подбодрил голос.

Я еще немного приподняла голову, а потом, забыв о том, что надо вести себя скромно, уставилась во все глаза — передо мной, в резном блестящем кресле сидел, как мне показалось, старый-престарый человек с длинными белыми волосами и белой бородой. Его худое тело скрывалось под белой блестящей одеждой, а черные глаза, казалось, пронзали насквозь.

— Прими благословение, — раздался за спиной голос провожатого и меня подтолкнули к старцу.

Я поспешно прикоснулась к обутым в кожаные сандалии ступням.

— Живи долго, — на макушку опустилась рука, а затем мягкие пальцы, погладив по щеке, коснулись подбородка и приподняли голову. Новый незнакомец оказался так близко, что невольно стала его рассматривать. Несмотря на белые, как луна, волосы, кожа на его лице была на удивление гладкой и по сравнению с руками слишком белой, а пронзительность взгляду придавала черная подводка. — Так ты у нас виша-канья, родилась в накшатру Шатабхиши, — он замолчал и выжидательно смотрел.

Уже второй раз при мне говорили «виша-канья», но я не знала, что это такое. Не знала хорошо это или плохо, поэтому молчала.

— Молодец, — неизвестно за что похвалил меня старец. — Умные девочки всегда больше слушают, чем говорят. Как тебя зовут, дитя?

— Нейса, — пролепетала я непослушными губами.

— Родители выбрали для тебя благоприятное имя, дитя. Они сделали все, что смогли. Теперь твоя судьба зависит только от тебя. Ты красивая девочка и по рождению суждено стать девадаси.

Меня уже второй раз назвали красивой и от удивления несколько раз сморгнула — наверняка, он надо мной смеется. Я опустила голову и закусила дрожащие губы.

— Ты знаешь, кто такие девадаси? — после непродолжительного молчания, вновь раздался глубокий голос.

Я отрицательно помотала головой.

— Девадаси — это храмовая танцовщица.

Я настолько удивилась, что вновь вскинула голову, вглядываясь в белое гладкое лицо — может, он не соврал? Может, я действительно, красивая, если должна стать храмовой танцовщицей? О девушках при храмах слагали легенды. Говорили, что одного взгляда хватало, чтобы мужчина упал замертво, сраженный их красотой.

— Но для этого мало быть красивой девочкой, — старец прервал мои размышления. — Ты должна вырасти в красивую девушку и должна очень много для этого трудиться. Если же ты окажешься еще и умной, то станешь настоящей виша-каньей. Ты можешь быть трудолюбивой, но вырасти некрасивой. Тогда, твоя судьба быть прислугой при храме. Но если будешь лениться, то отправишься в город и очень повезет, если тебя примет гильдия куртизанок. Так кем ты хочешь стать? Прислугой, куртизанкой, девадаси или виша-каньей? — строго спросил он.

Я мало что поняла из его речи, но на всякий случай ответила:

— Я буду усердно трудиться.

— Умная девочка. Постарайся с возрастом не поглупеть. Следи за собой. Береги лицо и тело. У тебя не должно быть никаких изъянов, — наставлял старец. — Отведи ее к остальным девочкам, — обратился он к провожатому, все еще стоящему у входа в комнату.

Меня взяли за руку и снова повели по сумрачной прохладе нескончаемых коридоров. Я шла запинаясь о собственные ноги и оскальзываясь на гладких камнях, пока не оказалась в просторной комнате. За спиной скрипнула задвижка двери, а я, проморгавшись от яркого света, встретила десять пар глаз, рассматривающих меня в полной тишине.

Все девочки были примерное моего возраста, и у всех были короткие волосы. Я подумала, что они, как я, появились здесь недавно. Они сидели на настилах, покрытых яркими циновками, около каждой, горкой лежали корешки, и девочки старательно измельчали их в каменных ступках. Присматривая, чтобы девочки не отлынивали и не болтали, по комнате прохаживалась сурового вида женщина в коричнево-зеленом сари.

Заметив меня, она нахмурилась еще сильнее, отчего на переносице смуглого лица обозначились две синеватые складки.

— Новенькая, — не спрашивая, а утверждая, произнесла она. — Садись на свободное место и принимайся за дело. Эти корешки надо очень тщательно перетереть в муку. Не ленись. Но сначала дай мне посмотреть на твою ногу, — женщина говорила так же невнятно, как и привезший меня сюда толстяк, и что мне надо сесть, я догадалась скорее по кивку, чем из ее слов. Свободное место было рядом с девочкой чуть старше меня. Отросшие волосы мягкими кольцами закрывали ей уши. Я села рядом, а женщина, шурша сари и распространяя вокруг сладкий запах украшающих прическу белых цветов, подошла к полке в другом конце комнаты и взяла один из выстроившихся там горшков. Вернувшись, она покрыла место укуса зеленоватой, пахнущей травой пастой, — А теперь, молись, чтобы шрам был незаметен. Иначе на всю жизнь останешься служанкой. Приступай к работе, — и вернулась на середину комнаты, откуда видела всех девочек.

— Тебя как зовут? — я уловила еле слышный шепот и повернулась — из-под челки меня с любопытством рассматривали смешливые черные глаза.

— Нейса, — так же негромко ответила я.

— А меня — Малати, — шустрые глаза стрельнули в удаляющееся коричнево-зеленое сари, Малати убедилась, что женщина нас не видит, и снова уставилась на меня. — Так тебя правда укусила змея? — ее глаза забавно округлились, также, как и рот.

Я кивнула.

— Больно было? — продолжила Малати допрос, но, видимо, женщина нас услышала, потому что резко повернулась.

— Девочки, не отвлекайтесь, — повысила она голос. — От того, как качественно вы сделаете свою работу, зависит, насколько хорошее поучится лекарство.

— Ага, лекарство, — прыснула моя соседка. — Я тебе потом покажу, что это за лекарство.

— Малати! — прикрикнула женщина. — Прекрати болтать, а то останешься без обеда!

Малати замолчала, а я, склонившись над ступкой, продолжала краем глаза осматривать комнату — почти все девочки выглядели одинаково сосредоточенно. В одинаковых светлых сари, они сидели, выпрямив спину, и одинаково стучали пестиками в ступках. Из общего ритма выделялась только одна девочка — она сидела в самом темном углу, привалившись к стене и, словно через силу, поднимала и опускала руки.

— Что с ней? — шепнула я Малати, глазами указав на угол.

— Ей нездоровится. Скорее всего, ее выгонят отсюда.

— Здесь нельзя болеть? — теперь я тоже следила, чтобы женщина не заметила наш разговор, потому что есть хотелось очень сильно.

— Кое от чего нельзя. Потом расскажу. Не болтай. А то останемся голодными. Пратима это может устроить.

Мне казалось, что перетиранию кореньев не будет конца. Ныла шея, спина — Пратима следила, чтобы все девочки сидели прямо, и стоило кому-то ссутулиться, она тут же получала удар тростью. Руки отказывались повиноваться, в носу щипало от поднимающейся из ступки пыли, а по шее струился пот.

Вдруг, как по команде, головы всех девочек повернулись к выходу, потом, так же одновременно, уткнулись в ступки, а через некоторое время вошли женщины со стопкой больших листьев, миской с чем-то белым, от чего шел пар, еще одной, содержимое которой благоухало пряностями, и кувшином. Глаза всех девочек и моей соседки, заблестели жадным ожиданием. Женщины обошли всех и положили перед каждой лист с горкой белых зернышек и коричневой, аппетитно пахнущей лужицей, а также налили воды в маленькие кувшинчики. У девочки в углу они задержались и посмотрели на Пратиму. Немного подумав и оценивающе осмотрев девочку, она одобрительно кивнула, только после этого лист с едой появился и перед больной.

Я вопросительно посмотрела на Малати. После роти, я не знала, как есть эти зернышки.

— Это рис. Ешь вот так, — она скатала небольшой белый шарик, окунула его в коричневый соус и отправила в рот, закатив от удовольствия глаза.

Рис! О нем я только слышала, но никогда не ела. Он был слишком дорогим, и мама всегда покупала нут. Неловко скатала шарик, он получился не таким красивым, как у Малати, но желудок нетерпеливо сжимался. Первые несколько шариков я проглотила, даже не заметив их вкуса. Лишь утолив первый голод, распробовала сочетание пресного вкуса риса с кисло-острой приправой. Я съела все, что было и едва не съела лист, на котором лежала еда, поскольку голод все еще терзал мои внутренности, но пришлось довольствоваться водой в кувшине.

После обеда, нам разрешили немного походить по комнате, потом снова пришла Пратима. В руках она держала большой пучок трав. Девочки обреченно вздохнули и сели на настилах, поджав ноги.

— Девочки, — она окинула нас строгим взглядом. — Вчера мы с вами изучали свойства нескольких растений. Сейчас вы мне о них расскажете. Падма! — девчушка слева от меня с тугозакрученными короткими кудряшками вздрогнула. — Расскажи нам об этом растении. — Пратима вытащила из пучка красный стебель с бордовыми резными, как звезды, листьями и игольчатыми красными шариками.

Падма неловко встала и, робко посматривая на соседок, теребила паллу сари, но девочки избегали смотреть ей в глаза и сидели потупившись. Падма дрожала, отчего ее кудряшки мелко тряслись.

— Плохо! — сказала Пратима и раздался сухой треск — палка опустилась на плечо Падмы, и девочка упала на колени. — Разве я все это рассказываю не для того, чтобы запомнили? Или госпожа Падма решила, что она умнее всех и ей можно не слушать мои объяснения? Может, она и в фестивале не будет принимать участие?

Смуглые губы Падмы задрожали:

— Простите меня, Пратима, — поклонилась она. — Я была недостаточно внимательна. Пожалуйста, позвольте мне исправиться.

Фыркнув, Пратима отвернулась, но прежде чем подойти к другой девочке, сказала:

— Впредь будь внимательна, завтра спрошу с тебя в двойном объеме. Ратна! — поднялась пухлая девочка. Главным украшением ее лица был забавный вздернутый нос, чудом уместившийся между круглых блестящих щек.

— Почему ее зовут Пратима, а не госпожа Пратима? — шепнула я Малати.

— Потому что мы будущие жрицы Богини, а она — учительница. Если кто-то будет плохо учиться или станет некрасивой, то с ней перестанут заниматься, и она больше не будет жрицей, а останется служанкой. Ой! — на наши шеи опустилась трость.

— Малати, Нейса! Не болтайте! Нейса, слушай внимательно. С завтрашнего дня тебе больше не будет поблажек.

— Это касторовое растение, — между тем тараторила Ратна и ее полные губы забавно оттопыривались и кривились. — Из листьев делают масло для волос, чтобы они стали более густыми и быстрее росли, а семена очень ядовиты.

— Молодец, — девочка удостоилась похвалы учительницы и, казалось, раздулась еще больше. — Сколько семян этого растения достаточно, чтобы убить человека?

— Одного, — бойко ответила Ратна.

— Умница, садись, — горделиво оглянувшись, Ратна опустилась на циновки. — А Малати нам расскажет, через какое время умрет человек, съевший одно зернышко касторового растения.

— Два дня, — улыбнулась Малати, и ее густые прямые ресницы задрожали, как будто девочка вот-вот рассмеется. Я удивленно задрала голову — Малати поднялась так быстро и легко, что я этого даже не заметила.

— А это что такое? — Пратима выудила еще одну веточку с небольшими плотно растущими вдоль стебля овальными бледно-зелеными листьями, и кисточками светло-розовых цветочков.

Ресницы Малати снова дрогнули, и она бойко оттарабанила:

— Абрус. При контакте с глазами или открытыми ранами, вызывает смерть. Семена так же ядовиты. Смерть наступает в течение нескольких дней, и села на место также незаметно, как и встала.

— Что за фестиваль? — тихо спросила я, пока Пратима выбирала следующее растение.

— Ежегодный фестиваль, посвященный Богине Матери Кали. Все девочки идут пред повозкой и танцуют. Если ты не попадешь на шествие, то перестаешь быть жрицей. Поэтому никогда не ленись на уроках танцев, — не разжимая губ, произнесла она, чем немало меня испугала, и толкнула: — Слушай внимательно.

А Пратима уже рассказывала о следующем растении.

Урок закончился, когда у меня уже затекли ноги, онемела спина, а все растения смешались в одну коричнево-зеленую массу с торчащими то тут, то там колючками. Но вместо так ожидаемого отдыха, нас повели на улицу. Только девочка, что была нездорова, так и осталась сидеть прислонившись к стене. Ни за что бы не догадалась, что за высокой ширмой, отгораживающей часть комнаты, прячется дверь. Мы оказались в небольшом огороде. Там были и уже знакомые растения и те, про которые Пратима еще не успела рассказать.

— Теперь берите миски и поливайте, — распорядилась она, взглядом указав на небольшой пруд, возле которого горкой лежала глиняная посуда, а сама взяла загнутую с одного конца палку. После душной комнаты, девочки радовались, оказавшись на воздухе, и гурьбой побежали к воде, я же застыла на месте. Пратима закатала длинные рукава блузы, и я не могла отвести глаз от длинного и широкого синего шрама, поднимающегося от запястья к локтю. Учительница перехватила мой взгляд, но не опустила рукав. Я сжалась, ожидая наказания, но она лишь нахмурилась.

— Будь осторожна с этими растениями и не трогай те, что незнакомы, если не хочешь получить такой же, — мрачно сказала она. — Иди, поливай. Скоро молитва.

Я отступила и, уже поворачиваясь, увидела, как Пратима склонилась, разрыхляя землю у корней.

Девочки бегали от растений к пруду, веселились и поливали друг друга водой, я же старалась ходить очень осторожно — перед глазами то и дело вставал страшный шрам.

***

После учебы и работы на огороде, нас отправили мыться. Девочки весело бежали по сумрачному коридору. Ратна опередила всех, и мы периодически слышали вскрики, когда она врезалась в очередной поворот. Малати держала меня за руку и ступала так легко, что в общем шуме, я даже не слышала ее шагов. Привыкнув к полутьме, я увидела, что больной девочки с нами нет.

— Как же та, что осталась? — обратилась я к новой подружке.

— Не беспокойся о ней, — шепнула Малати. — Вообще ни о ком не беспокойся, кроме себя. И никого не жалей. Завтра поймешь почему, — ответила на мой вопросительный взгляд.

— Тогда, почему ты заботишься обо мне?

— Одной здесь не выжить. Ты — новенькая и еще не нашла подруг. Я оказалась расторопнее остальных. Но может наступить время, когда мы станем соперницами. Поэтому, не надейся ни на кого, кроме себя.

— Откуда ты все это знаешь? — я так удивилась ее рассуждениям, что остановилась.

— Много где бываю, много что вижу и все запоминаю, — усмехнулась Малати.

— А мне покажешь?

Подруга окинула меня оценивающим взглядом:

— Если не струсишь, — многозначительно проговорила она. — А теперь, молчи.

Мы уже подошли ко входу в купальни. Там стояла та самая женщина, которая утром хотела содрать с меня кожу, и давала каждой чистую одежду. Оставив аккуратные стопки на тех же скамьях, где я раздевалась, девочки побежали к воде и продолжили веселье там. Они по несколько человек прыгали в купальни, брызгались, терли друг друга стеблями тростника и намыливали головы, сооружая из волос причудливые прически. Присоединились к общему веселью и мы.

Когда женщина при купальнях решила, что уже довольно, она прикрикнула на нас и приказала одеваться. Мы облачились в похрустывающие сари и нас повели на вечернюю молитву.

В храме мы молились отдельно от горожан, нас разделяла ажурная, увитая цветочными гирляндами перегородка. Здесь же я увидела и остальных девушек, и девочек — оказывается, при храме жили не только те воспитанницы, с которыми я сидела на уроках. Незнакомки стояли двумя, объединенными по возрасту группами. В одной девочки были чуть старше нас, а в другой — совсем взрослые. Среди них я узнала и утреннюю купальщицу. Девочки, что постарше, смотрели на нас с горделивым превосходством, а взрослые — стояли со спокойным достоинством и обращали на всех остальных столько же внимания, сколько слон обращает на муравья. Я засмотрелась на их украшения и прослушала всю молитву. Очнулась, только когда Малати толкнула меня в бок, чтобы подошла к священнику и получила тилак. Девушки плавными, царственными походками плыли впереди и скрывались в предназначенной для них комнате. Прошли в спальню и мы. Девочки бросились к своим постелям, а Малати потянула меня за руку.

— Будешь спать со мной, — заговорщицки прошептала она.

Я же не могла отвести взгляд от девочки у стены — кажется, с тех пор, как мы вышли на улицу, она не сдвинулась ни на полпальца и выглядела очень бледной.

— Давай, пошевеливайся, не зевай по сторонам, — подталкивала меня Малати, расстилая циновки.

Вскоре в комнату вошла Пратима.

— Пейте молоко и спать! — распорядилась она и обвела взглядом притихших девочек.

В полном молчании она давала каждой кувшинчик молока, предварительно влив туда что-то из прозрачной бутылки, и кусок лепешки. Я очень проголодалась и с аппетитом жевала, запивая большими глотками молока. К моему удивлению, остальные пили молоко очень медленно и осторожно.

Подойдя к той девочке, что выглядела больной, Пратима немного подумала и не стала ничего добавлять в кувшин.

— А почему ей ничего не добавили? — спросила я у Малати, кивнув на девочку.

— Потому что уже бесполезно, — серьезно ответила она. — Вот от этого молока, ни в коем случае нельзя болеть. Но тебе вряд ли это грозит, — заявила подруга, укладываясь поудобнее. — Ты ведь выжила после укуса кобры, — сладко зевая, закончила она.

Шорохи постепенно стихали, но мне не спалось. Перед глазами кружились растения, они оплетали мои руки и оставляли страшные синие шрамы, а молоко кололось в животе красными иголками.

— Малати, ты спишь? — тихонько потрясла подругу за плечо.

— Сплю, — буркнула она. — И тебе советую. Завтра пожалеешь, что не заснула.

— Я не могу. Скажи, а откуда ты столько знаешь?

Малати повернулась ко мне и распахнула глаза, как будто совсем и не спала.

— Я живу здесь, сколько себя помню. Говорят, что меня нашли на пороге и взяли на воспитание. Я помогала в украшении, в уборке храма. Меня не хотели учить, но я очень просила и, наконец, когда кончились дожди, верховный жрец разрешил брать уроки. А до этого времени я узнала каждый переход, каждый закоулок и много чего видела. Видела, как девочек приводили, а через некоторое время выносили, как ее, — приподнявшись на локте, Малати указала подбородком на больную девочку. Видела, как скрывая лица, приходили мужчины в богатых одеждах, а потом одну или нескольких девушек уводили. Кто-то из них возвращался, кто-то — нет.

— А куда их уводили? — испуганно прошептала я.

— Чтобы они кое-кого отправили к нашей Матери, — в темноте блеснули белые зубы.

— Кого? — кажется, я перестала моргать.

— Того, чей срок пришел. Ведь мы Ее жрицы. Ну, или будем ими, если окажемся достаточно способными.

— А если не окажемся?

— Тогда, выгонят за стены храма, как и многих до нас. А ты как сюда попала? Говорят, тебя привел купец? — глаза Малати сверкали в темноте, как звезды. — Тебя продали родственники?

— Нет! — возмутилась я. — У меня есть родители, сестра и брат, и они меня любят! Наш пандит сказал, что мне суждено стать жрицей, а купец проезжал мимо нашего поселка и согласился доставить меня в храм. Я обязательно буду жрицей, потому что это моя судьба! — я рассердилась на подругу и отвернулась. Захотелось домой, обнять мамины колени, играть с Анви и Реяншем, слушать, как ветер пересыпает песок. Меня не могли продать! По щекам покатились слезы обиды, и я засопела.

— Значит, продали, — Малати улеглась и свернулась клубочком.