Интервью с самим собой

Изольд Борисович Гинзбург

Эта книга – дневники и путевые заметки, которые мой папа начал писать со времени блокады и продолжал во время учебы, турпоходов, поездок, командировок, путешествий по стране и за рубежом. Книга написана живым языком, отражающим характер эпохи.

Глава 2. РАБОТА

Первая работа И ЖИЗНЬ В Рустави. 1955—1957 гг.

Май 55 г. Поезд Москва-Тбилиси. Я еду на первое постоянное место работы в город Рустави по распределению. Я хотел уехать куда-нибудь и начать самостоятельную жизнь, чтобы посмотреть, чего я стою. Дома у меня не было даже своего угла. Мы втроем — я, мама и дядя Борис — жили в 24-метровой комнате в большущей коммунальной квартире. Но даже не это главное: было желание свободы и желание посмотреть на мир, увидеть, как живут люди. Ибо в многочисленных походах жизнь по-настоящему не увидеть, группа варится, что называется, в собственном соку. А тут все внове — и работа, и быт, и новые люди, и новые места. Это было здорово, и я был счастлив, что уезжал далеко от дома, тем более в такую прекрасную страну, как Грузия. Об одном сожалел и грустил — об остающихся друзьях. Но есть почта, и потом, я буду приезжать, ко мне будут гости. Разберемся. Главное — новая жизнь.

Я лежу на второй полке купе и гляжу в открытую верхнюю амбразуру окна. Смотрю уже часа два на проносящуюся за окном одетую в зеленый наряд землю. Где-то далеко-далеко из равнины вырастают холмы и приближаются все ближе и ближе. Мелькают белые домики деревень, кое-где уже окруженные первыми тополями. Небо чистое, за окном парит южное солнце, но в купе не жарко, ветерок, обдувая, приятно щекочет тело. Мысли, как волны спокойного моря, лениво перекатываются друг через друга, не вызывая никаких эмоций. Даже петь не хочется. И все же — как-то там, на новом месте, все сложится? Колеса простучали по мосту через мутную реку Белую, и воспоминания больно, но приятно кольнули сердце.

Леса густеют, становятся пышными, действительно южными. Люблю я деревню с сенокосом, с лошадьми, с парным молоком по вечерам. Все кругом зелено, лишь вблизи деревень промелькнут черные еще пашни. Первый туннель. Сразу становится темно, пахнет дымом. Спешим закрыть дверь и окно. Едем в темноте долго-долго, лишь изредка огоньки осветят на мгновенье купе, проскочат зайчиками по стенкам и снова ничего не видно. Но вот уже опять солнце играет за окном, блестит лента реки и кругом зелень, зелень, зелень. Кусты подчас приближаются близко-близко к окну, я не выдерживаю, протягиваю руку, но хватаю воздух. Деревья насмешливо кивают ветвями. Какая-то птичка успела что-то пропеть мне в окно. Должно быть: «Какой славный день».

Проезжаем Аше. С ним у меня связано много хороших счастливых минут. Еду один, от чего и радостно, и грустно. Я отлично провел последнее время, был в двух походах, из которых привез много чудесных песен, побывал в Риге и Москве. Вот и Лазаревское, милые сердцу знакомые места.

Море! Вот оно! Долгожданное, наконец-то! Глаз не могу оторвать, какое оно огромное и красивое. Иногда поезд так близко подходит к нему, что хочется прыгнуть. Лежу и любуюсь бесконечной красотой моря. Мне кажется, что люди, живущие рядом с морем, должны быть очень счастливы. Оно сплошь голубое и лишь у берега чуть зеленоватое и такое прозрачное, что далеко видно прибрежное дно. Море сегодня какое-то величественно спокойное, волны лениво набегают на берег и пенятся, украшая серый каменный берег длинной белой лентой. Когда поезд замедляет ход, я слышу, как море вздыхает. Солнце разделило море на две части широкой сверкающей полосой. Она вся в серебре, переливается, посылая солнцу тысячи радостных улыбок. Море все время движется, на его поверхности возникают и тотчас тают белые гребни волн. Лежу и любуюсь морем, и в голову лезет всякая ерунда.

15.08.55 г. Сегодня составил план на 6 месяцев, то есть до отпуска. Он в основном таков: 2—3 раза в неделю шахматы, так как собираюсь зимой играть в квалификационном турнире в первенстве Рустави, два раза гимнастика, научиться играть на гитаре, познакомиться с грузинской историей и литературой, думать о повести и так далее. План ничего себе, но обладает важным недостатком — это план одиночки. И все же его нужно выполнить.

Записался в библиотеку, взял Важа Пшавела. Хочу познакомиться с ним, с Пришвиным, с Паустовским, особенно с последним.

Жду с нетерпением маму в гости. Кроме всего прочего надоело питаться в одиночку. И времени уходит много, и невкусно.

27.08.55 г. Какие это были дивные дни! Теперь (сейчас!), когда это уже кончилось, особенно остро чувствуется, как было хорошо и славно, и как больно, что уже все прошло. Неужели за два дня возможна такая душевная близость с человеком, которого раньше совсем не знал? Никогда в жизни я не мог бы предположить, что в Рустави приедет Десницкая (да и Семенова тоже) ко мне (ну и в Тбилиси, конечно, они, наверное, хотели посмотреть Тбилиси и вряд ли у них была мысль обо мне), и мы до такой степени сдружимся за эти два дня, что до слез жаль будет расставаться. И я никак не думал, что мне до такой степени понравится Лена Десницкая. Нет, не выразить словами, что сейчас на душе. Милая Леночка, какая она славная, умная и как легко с ней!

А как поет! И главное, как любит пение, оперу — настоящей любовью художника.

Никогда не забыть, как во Мцхете (вчера еще!), которое скоро станет таким далеким и поэтому еще более милым, она пела в замке, в монастыре «Джвари» на горе, куда мы переправились на лодке через реку Арагви. В полуразрушенном храме она взобралась на возвышение у окна, мы сидели снизу на скамейке. Под сводами монастыря, быть может, впервые за 1300 лет раздались звуки такие сильные и в то же время нежные, то мощно звенящие, то едва слышные, тонкие и замирающие звуки. Я не упомнил всех названий арий и песен. Лицо у нее было вдохновенное, чуть приподнятое вверх. Ветер слегка играл у нее в волосах, они развевались и, казалось, что она летит по воздуху. Чудные были минуты. Как-то трудно писать, неповоротливы слова и получается не так, как хочется.

Леночка, Леночка…

Встретил я их утром 25-го в Тбилиси. Я думал, Лена строгая, неприступная. Она высокого роста, но худенькая, и поэтому кажется еще выше. А потом в расспросах и рассказах об их агитпоходе по целине лед тронулся, и как! Мы постоянно были втроем — я, она и Лера. Может, ревновали остальные ребята? Но нам было хорошо. Мы и в автобусе умудрялись петь. Она мне много (и даже очень) рассказывала о себе, о походах, о Мишке, Лешке и других.

Утром поехали на Тбилисское море, купались, Лера кувыркалась, катались на катере и пели, много пели песен. Потом музей искусств, Куинджи, споры, потом пешком на Пантеон и гору Давида. Большого труда стоило мне уговорить их ехать завтра в Рустави. Но поехали. Утром 26-го я решил во что бы то ни стало отпроситься (золотой наш начальник — отпустил!), и я снова у них. Вечером 1-го дня гуляли по парку, по Рустави, заходили ко мне. У меня была еще мысль о Лере (хотел потанцевать с ней, хотел сказать Рубидию, чтобы он не приглашал Леру), а сейчас, то есть вечером другого дня, о Семеновой уже не думаю.

Лена обещала писать! Подумать только. С каким нетерпением я буду ждать ее писем. И как я хочу поехать теперь в Ленинград на каникулы, чтобы с ними пойти в поход. Думаю, что это будет числа 7-го.

Итак, позавтракав, мы поехали в гостиницу, а оттуда вчетвером в Мцхету. Не стоит писать, скучно это, все равно эти дни запомню до мельчайших подробностей. Как хочу ее снова увидеть!

28.08.55 г. До чего тошно. Такое настроение и прежде бывало часто, но никак не могу к нему привыкнуть. Самыми счастливыми днями моей жизни были, как это ни странно, дни походные: на пароходе в Вознесенье, в закарпатском Ужгороде, дважды на Черном море в 53 и 54 годах, особенно в Сухуми и на теплоходе «Россия», майский поход и сейчас эти два — три дня. Что ж, это должно быть временно. Интересно, что она испытывает. Должна первой написать письмо. А Лера, по-моему, обиделась, что я почти не обращал на нее внимания, особенно вчера, и в автобусах старался садиться рядом с Леной. И при расставании просил не ее, а Лену писать. И было, наверное, очень заметно, как меня тянет к Лене… Ничего, все проходило, и это пройдет. У нее в Ленинграде жених есть — Борис Леоненок. И потом, это безнадежно.

В смысле ответа и в смысле расставания. Увидимся только через полгода в Ленинграде. Эти несколько дней мне намного дороже, чем 10 дней (больше — 12) со Светой, с поцелуями, объятиями и прочим. Не представляю, как это произошло, если я раньше не любил ее, и как это прекрасно, когда любишь. Последнего у меня еще никогда не было.

Я всегда стеснялся. Может, это и к лучшему.

Теперь я понял: только большая душевная близость, общность взглядов дает то, что можно назвать любовью, а не просто увлечение красивенькой фигуркой и личиком.

А почему же ты переписываешься с Надей, Лерой, Светой, Галкой, то есть со всеми теми, которые когда-то в той или иной мере волновали твое сердце? Не знаю. Просто интересно, как живет человек, что с ним будет, как сложится его судьба, и вообще, поговорить хочется. Если бы было можно, я бы переписывался со всем миром.

04.09.55 г. План уже трещит. Выполняется только гимнастика. То к одному пойдешь, то к другому. Сегодня с утра ходил на рынок, потом фотографировались, сложились и купили пленку. Весело было и хорошо. Дурака валяли в парке. Потом был на стадионе, в библиотеке и вечером дома. Был у меня один паренек, замечательный спортсмен — 1-й разряд по плаванию, 2-й по легкой атлетике, 3-й по хоккею и др. Поговорили по душам. Всегда есть о чем поговорить, когда встречаются разносторонние спортсмены. Мы бы сдружились со временем. Он очень славный парень, но его берут в армию.

Писем давно ни от кого нет. И от Димки, и от Лены. Хочется думать, что виновата почта. Скоро (в следующее воскресенье) приезжает мама. Надо будет подготовиться, то есть постираться и заштопаться.

Если бы были деньги, то уехал бы сегодня в Бакуриани и в Боржоми. Никогда так плохо не было в материальном смысле. Ровно неделю тому назад кончились деньги, будут только через 10 дней. И ни у кого нет. Одалживаю по 25, по 30 рублей. Противно. И питаюсь скверно: картошка и картошка. Сегодня позволил себе роскошь: помидоры и фрукты. Надоело. Скорей бы приехала мама.

22.04.56 г. Это было сумасшедшее время, и жаль, что не писал хоть понемногу. Правда, писал много писем, некоторые копии оставлял. Из них видно, как жил.

В сентябре приехала мама. Я снял комнатку около парка, и мы там жили три недели. Одновременно, числа 22 сентября, приезжала Галя М. Много рассказывала о походе тяньшанском, о своих послепоходных приключениях. Видно было, что мама ревновала, но Галка ей понравилась. Они вместе даже ездили в Мцхету. Много говорили. Она умная.

Простились хорошо, почти с признанием. И с тех пор я часто о ней думаю. Мне трудно сказать, могу я без нее жить или не могу. Наверное, могу. Иногда мне кажется, что я вообще никого не смогу полюбить. Часто я представляю Галку своей женой. Мне кажется, лучшей пары для себя я не нашел бы. Но как-то нет у меня к ней того огромного большого чувства, имя которому — любовь. От ума больше. И потом, осуществить трудно. Она довольно далеко и уже получила распределение в Новосибирск. Так что все карты окончательно спутались.

10.12.56 г. С 25 октября по 6 ноября был в Телави на полуфинале Грузии по шахматам, где занял 3-е место и не попал в финал. Там на окраине растет огромная старая-престарая чинара. Обратно первый раз в своей жизни летел самолетом.

С ноября начал здорово работать, часто по две, даже по три смены и без выходных. Пускали завод. Хорошо втянулся в дело, знаю теперь все свое оборудование. Создали мастерскую в нашем цехе. Был один, стало уже четверо. Была маленькая комнатка и пара приборов, стала большая комната, много приборов и станков. Сейчас работы много, но это на месяц, на два, и все. Если хорошо налажу дело, то потом смогу часто и уезжать, и заниматься, и ставить опыты в мастерской. Работа, то, что делаю, нравится мне очень и удовлетворяет вполне, но личная жизнь тошна.

Еще много всего было — и работа, и поход по кавказским горам и к морю, и разные поездки, и участие в шахматных турнирах. Узнавание Грузии, интерес к ней и любовь сохранились на всю жизнь.

Всего два года провел я в Рустави. А сколько было всего. Несмотря на скептическое отношение к самому себе, на самокритику, что видно из дневника тех лет. Здесь я вдохнул свободу полной грудью. Очень много пришлось работать. Примерно год нам сдавали завод (азотно-туковый), насыщенный автоматикой. Надо было разбираться со всеми, чтобы без обмана, а потом самим пришлось эксплуатировать. В результате я знал чуть ли не все наизусть. Иногда вызывали ночью (приходил автобус), если что-то стряслось, и надо было разобраться быстро и четко. Очень хорошей оказалась школа. Я с самого начала был зачислен в штат КИП и А. Им руководил Шатиришвили Александр Георгиевич, милейшей души человек, а его замом был Яшвили Гурам, тоже замечательный парень. Остальной штат составляли русские, приехавшие, как и мы с Розой, по распределению со всех концов страны. Правда, в основном женский пол. Работать приходилось много, было интересно, опыта набрался. Живая работа. Научился читать схемы, ремонтировать, экспериментировать, писать рацпредложения. На заводе все и всех знал и меня, думаю, ценили.

Молодой город Рустави проектировали чуть ли не у нас в Питере, поэтому он получился таким симпатичным. Четыре крупных предприятия расположили за городом — металлургический, наш азотно-туковый, химический и цементный. Тбилиси рядом, минут 30—40 езды на автобусе или на электричке.

Я купил себе велосипед, ездил на нем на работу, ибо на автобусе ездить было мучительно. На нем же ездил в Тбилиси, в Мцхету. Это был один из первых «Туристов». Хорошая машина. Я потом привез его в Питер и много ездил по городу и за город, даже пару раз в Песочную на нашу дачу.

Особенно я полюбил Тбилиси. Часто там бывал и просто так, и когда играл в шахматы, и когда жил там в гостинице, участвуя в первенстве. И когда приезжали ко мне гости, всем показывал Тбилиси, возил в Мцхету. Сначала была Света, потом Лера с Десницкой, потом мама, потом Галя, потом Поляков. Я был влюблен в эти места, и со всеми хотелось поделиться этой любовью. Как действующий гимнаст, я входил в сборную города, мы тренировались и даже выступали. Играл дважды на первенство Рустави по шахматам, один раз даже стал чемпионом, в Тбилиси играл и в командных соревнованиях. Дней 10 провел в Телави, играя в полуфинале первенства Грузии. А уж сколько раз, как только возникнет какое-нибудь «окно» в работе, мы заказывали автобус и выезжали за город, в Боржоми и другие места. Был в Баку, в Сумгаите у Фимы, куда он тоже был распределен, в Ереване и других городах. Множество раз ездил по военно-грузинской дороге из Тбилиси в Орджоникидзе и обратно. То на экскурсию, то просто так, то провожал Свету, то к Розе в гости, то в поход летом 56 года.

Я хотел летом 56 года, отработав год, пойти в какой-нибудь поход со своими, но что-то сорвалось. И тогда пришлось идти в плановый поход с ленинградской группой из Орджоникидзе в Цей, потом несколько перевалов, Шови, Кутаиси, Батуми, Сухуми. Оказался очень хороший маршрут и славная группа. Были горы, море, песни, увлечения, дружба.

А вот жили мы тогда в общежитии в комнате со Славой. Жили неплохо, но дружбы, сердечности не было. Он очень любил симфоническую музыку, оперы, певцов знал отлично. И меня приучил. С его подачи я особенно полюбил оперы «Риголетто» и «Травиату» Верди, у него был проигрыватель и куча пластинок. И это тоже была отдушина и счастье, тем более что он тоже был и непьющий, и некурящий.

Нас, живших в общежитии, сплачивало общее дело, общие друзья и знакомые, общая ненависть к порядкам и беззакониям. Я и сейчас с таким теплом вспоминаю тогдашнюю свою жизнь, когда я чувствовал себя как бы хозяином города, полностью свободным человеком, не обремененным ни семьей, ни чем-либо другим. Хотя прошло уже 43 года, до сих пор помню крики по утрам разносчиков своеобразной простокваши: «мацони, мацони», жару, отсутствие воды (ее давали часа на два в день), заводскую жизнь, новых друзей, толкотню в автобусах и электричках, бесконечные поездки, походы, шахматные турниры, славные города Тбилиси и Мцхету.

Не все было гладко. Были и страшные минуты. Однажды ночью мы проснулись от грохота на улице. Выглянув в окно, увидели колонну проходящих танков. Ничего не поняв, мы легли спать. Надо сказать, что до этого события случился в 1956 году 20-й съезд партии, на котором, как потом выяснилось, выступил Хрущев со своим знаменитым докладом. И через какое-то время этот доклад зачитывали на специальных собраниях на предприятиях. Прочли и на нашем. Эффект был грандиозным. Все расходились молча, без разговоров.

Я не любил Сталина за его жестокость, за антисемитизм, за лагеря, за милитаризацию страны. Но когда он умер, было грустно, казалось, что все рухнет, что все держалось на нем. В день его смерти нас собрали в институте, объявили, многие плакали. Мы с Димкой пытались уехать в Москву на похороны, но то ли в этот день отменили поезда, то ли я не смог попасть на поезд. Теперь, после страшных разоблачений Хрущева, было еще тяжелее от сознания того, какие монстры руководили страной, сколько горя принес сталинский режим.

Но Сталин был грузин, и грузины были о нем другого мнения. Им было лестно, что их человек считался гением и руководил такой державой столько лет. Они его боготворили и вдруг услышали такое. Оказалось, что уже несколько дней в центре Тбилиси шел непрерывный митинг, где выступавшие клеймили нынешнее руководство и славили Сталина. Власти пытались запретить и подавить митинг, но он только разгорался. Тогда попытались разогнать силой оружия. Погибли люди. Митинг перенесли к памятнику Сталину на берегу Куры. Женщина кричала в микрофон: «За что вчера убили моего сына?» Многих арестовали. Власти ввели войска. Лозунги, портреты заполнили город. Говорят, вывесили речь Микояна на 19-м съезде и его речь сейчас. Были шествия. Но сила взяла свое, власть одержала верх — не без труда и с кровью.

Наши попытки поехать в Тбилиси и самим посмотреть, что творится, оказались безуспешными. Не ходил транспорт — ни автобусы, ни электрички. Мы питались слухами очевидцев. К нашим обычным разговорам о жизни, о работе, о людях, о всяких безобразиях прибавилась и эта тема. В первое время остальные темы отошли на задний план.

Я и сейчас-то удивляюсь тому, как всего за два года я так много успел и посмотреть, и поработать, и познакомиться с массой интересных людей. И даже жениться, когда в январе 57 года впервые приехал домой и увез Галю в мой любимый Рустави. Но дальнейшая жизнь там не сложилась. В феврале всюду прошли сокращения и ее никуда не брали, даже по путевке в институт «Автоматпром», которую я получил в Москве. Комнату, которую обещали на заводе, в новом строящемся доме, тоже не дали. И пришлось возвращаться в Ленинград. Может, это и к лучшему. Я ведь серьезно думал обосноваться в Рустави. Мы с Галей привезли с собой вещи, книги, пластинки, все, что нужно для постоянной жизни. И долго еще потом я переживал, что вынужден был уехать из Рустави, так меня тянуло обратно, с таким трепетом я возвращался, делая себе всеми правдами и неправдами командировки в Грузию, но постепенно с годами это чувство любви и воспоминаний улеглось, последующие события постепенно смывали былые восторги.

Да, меня тянуло в Рустави много лет после отъезда. И я приезжал.

Формально я приезжал только на цементный завод и в Минстройматериалов Грузинской ССР. Обследовал, составил план его автоматизации, но, к сожалению, в отличие от других заводов, где почти везде, даже, пожалуй, везде, после моего обследования шла реализация этих планов и я следил за этим, здесь производство было таким запущенным и таким страшным (в сырьевом цеху текли все краны и все ходили в резиновых сапогах), что в моем любимом городе мне так и не удалось внедрить ничего, кроме, пожалуй, вискозиметров шлама.

РАБОТА В ВНПО «Союзавтоматстром»

С 1954 по 1991 г.

Когда в институте, где я учился, пришло время писать диплом в 1954 году, нам сказали, что если кто сможет найти себе тему дипломного проекта и организацию, где его можно написать, то это будет приветствоваться руководством. У меня не было знакомых организаций, но как-то я обмолвился об этом своему братцу Эммануилу, с которым мы многие годы жили в большой коммунальной квартире на улице Некрасова, 60. Он ответил, что, дескать, приходите к нам, поговорите с руководством, у нас молодая организация, найдется много тем.

Я сначала сходил сам, получил несколько тем, деканат одобрил, потом прихватил еще ребят из нашей учебной группы, нас распределили по отделам, дали руководителей, утвердили тематику, даже оформили на полставки. И в голову тогда не могло прийти, что это решение определит всю мою дальнейшую производственную и, возможно, жизненную судьбу.

Организация, куда мы попали, называлась научно-исследователь-ской лабораторией автоматизации, сокращенно НИЛА. Родилась она в недрах института Гипроцемент, который занимался вопросами проектирования и строительства цементных заводов. Незадолго до моего появления она отпочковалась от Гипроцемента и вошла в состав треста «Союзтеплоконтроль». Располагалась она на втором этаже 15-го корпуса Апраксина двора. НИЛА включала в себя три основных отдела: обжига, помола и разработки нестандартных устройств. Отдел обжига цементного клинкера возглавляла Лощинская Анна Валериановна, отдел помола сырья и цемента — Береза Владилен Шулимович, отдел приборостроения — Дворкин Лев Соломонович. Я попал в отдел помола, руководителем мне назначили Гельфанда Якова Евсеевича.

Основная задача была сформулирована следующим образом. Надо найти способ автоматического управления процессами помола сырья в шаровой мельнице. Машинист управляет мельницами, которых в цеху бывает много, по слуху, на ощупь, интуитивно. Поэтому качество шлама, выходящего из мельницы, сильно колеблется, а надо, чтобы шлам, или размельченный с водой известняк с добавками, подаваемый потом на обжиг во вращающиеся печи, был нужного качества, заданных технологической картой параметров, иначе из клинкера, выходящего из печей, может получиться цемент не той марки, что требуют заказчики.

В качестве объекта для исследования был выбран сырьевой цех завода им. Воровского, что работал тогда почти в центре города на Химическом переулке, недалеко от метро «Нарвская». Задача состояла в том, чтобы снять характеристики конкретной сырьевой мельницы, найти способ управления процессами подачи на вход известняка, добавок и воды, построить и испытать систему управления, определить настроечные параметры регуляторов, рассчитать устойчивость системы при заданном качестве и максимальной производительности.

Помню, как мы со Львом Абрамовичем Гиршовым, прошедшим войну и недавно демобилизованным, монтировали аппаратуру для испытаний, долго снимали характеристики мельницы, строили систему управления и даже пробовали, настраивая регуляторы, управлять мельницей. Ходили на завод часто ночами, когда лучше всего работалось, наносили на входе мельницы возмущения сырьем и водой, смотрели, как ведут себя параметры, строили характеристики. Потом я на эту тему писал диплом, рассчитывал параметры устойчивости и качества. Все мне было интересно, все внове, был отличный коллектив, хорошие люди. В феврале — марте 1955 года я защитился и уехал по распределению в Рустави.

После возвращения из Рустави в 1957 году я несколько месяцев искал работу, не нашел, но как-то зашел туда, где я когда-то писал диплом и работал на полставки. Меня тепло встретили и предложили работу в том же отделе. Отдел уже размещался в другом корпусе Апраксина двора — 26-м. И начальник отдела был уже другой — Трофимовский, тихий, спокойный, невзрачный, мало что решавший, но и никому не мешавший. Главным идеологом был, как и раньше, Гельфанд. Именно он и был настоящим руководителем отдела, решавшим все вопросы тематики, кадров, конкретных командировок. С ним было легко и приятно работать, я всегда поражался глубине его суждений, через некоторое время мы подружились.

Помню, как в первые дни работы в лаборатории похвалил меня Лев Абрамович, когда я взялся разобрать, отремонтировать, почистить и снова собрать довольно сложный по конструкции и вышедший из строя на заводе исполнительный механизм. Сказалась хорошая школа работы в КИПе в Рустави, когда все приходилось делать.

Со Львом Абрамовичем любил беседовать на разные темы, он частенько рассказывал флотские байки из жизни командира торпедного катера, на котором служил на Черном море во время войны. И это были как маленькие новеллы. И хотя он иногда повторялся, слушать его было всегда интересно.

В первый же год работы мне поручили разработать устройство, которое могло бы заменить используемый в системах управления дорогой, серийно выпускаемый частотомер. Я, как бывший КИПовец, взялся за это с удовольствием, мне отвели угол, я обставился аппаратурой, снимал зависимости, экспериментировал. Помню, записали на магнитофонную ленту шум мельницы в разных режимах ее работы, и этот сигнал подавался на вход прибора наряду со звуковым генератором.

Так появился на свет один из самых важных датчиков в системах управления шаровыми мельницами. Потом это устройство, названное усилительно-преобразовательным блоком — УПБ, или «электроухом», стало серийно выпускаться сначала в мастерской, потом на нашем опытно-экспериментальном заводе и использовалось во всех системах управления всевозможными мельницами не только на цементных заводах, но и в других производствах, где они работают, в частности на горно-обогатительных комбинатах, на заводах стеновых материалов. Потом оно многократно модернизировалось, менялся тип используемого микрофона, выходные параметры, габариты.

Несколько позже мне пришлось заняться и другим главным прибором — датчиком для систем управления в шаровых мельницах мокрого способа производства — вискозиметром. Он уже был изобретен Гельфандом Яковом Евсеевичем. Требовалась его модернизация, стандартизация выхода, механическая надежность и др. Ведь эти два устройства работали непосредственно на объекте в условиях запыленности, влажности и высоких температур. Значительную роль в работах по модернизации вискозиметра РВ сыграл Юрий Иванович Дубинин, который к тому времени уже работал в моей бригаде. Потребовалось, не меняя общего принципа, усовершенствовать схему и конструкцию, провести испытания, разработать документацию, поставить на производство.

Я рад, что до сих пор и УПБ, и РВ функционируют и нужны. Недавно позвонили по телефону из какой-то организации и спросили, не хочу ли я принять участие в выпуске более современного вискозиметра.

Вообще с Юрой Дубининым мы многие годы работали душа в душу. Он тоже любил Новороссийск, и одним из первых стал брать в наши обычно длительные командировки семью — жену Виту, дочку Алену и сына Романа. И на других объектах, цементных и не цементных, — в Чимкенте, в Днепропетровске, на Сходне, в Лисичанске мы работали вместе. Вместе и отдыхали часто на северном побережье Чудского озера в Каукси. У Юры были золотые руки, он не чурался никакой работы.

За те несколько лет, что меня не было, выбрали для исследования новый объект — Новороссийский завод «Октябрь», сырьевой цех. Была идея сделать типовую установку контроля и автоматического регулирования процессов помола сырья. Потом ее назовут КРС. И для других агрегатов цементного производства тоже разрабатывались типовые установки: для обжига — УРПО, для помола цемента — РЗМО. Меня почти сразу и направили в командировку в Новороссийск, где надо было продолжить исследовательские работы и автоматизировать уже все мельницы сырьевого цеха, научиться дозировать барду. На это ушло несколько лет.

Сначала мне трудно давались командировки, тем более такие длительные — не меньше месяца, но потом свыкся. В поселке в районе цемзавода «Октябрь» мы снимали в частном секторе комнаты, ходили на работу пешком, в город выбирались редко, либо на рынок, либо в кино. Работали много, трудно, не все шло гладко.

Помню, как-то приехал в Новороссийск наш самый большой начальник — руководитель треста Зимин Анатолий Иванович. Он любил вникать во все дела, знал обо всех ведущихся работах, всех сотрудников в лицо. Попросил меня рассказать, как идут эксперименты, как снимаются характеристики объекта, показать журнал. Журналом справедливо остался недоволен — плохо веду. Устроил мне выволочку. Этот урок я запомнил на всю жизнь. В этот же приезд он устроил поездку в подвалы винзавода «Абрау-Дюрсо», взял нас с собой. Нас замечательно приняли, все рассказали и показали, напоили. Мы предлагали автоматизировать этот завод. Потом я еще много раз бывал и в подвалах, и в дегустационном зале завода.

Когда выпадали выходные, мы уезжали большой компанией с ночевкой в Абрау, Дюрсо, Лиманчик, к источнику «Святая ручка» за хребет. Ездили на Малую землю, в Геленджик, в Анапу. Однажды на месяц в свой отпуск приезжала Галя, я показал ей свои любимые места, и мы даже плавали в 1957 году на первом рейсе нового тогда теплохода «Адмирал Нахимов» в Сочи.

Очень мне нравился Новороссийск, особенно сочетанием красивого курортного городка с большим индустриальным центром. Хотя в то время были трудности с водой. Ее, как когда-то в Рустави, давали всего несколько часов утром и час-другой вечером. Люди в это время набирали ведра, тазы, ванны. Помню, как в центре города бегали люди с ведрами за машиной-водовозом.

В Новороссийск я ездил в командировки с 1957 по 1995 год, то есть почти 40 лет, и всегда очень любил приезжать в этот город. Сначала жил в частном секторе, потом в гостинице «Черноморская» в центре города, потом, когда построили, останавливался только в гостинице «Новороссийск». Директор гостиниц Цеханский знал нас, уважал ленинградцев и всегда старался разместить нас по мере возможности.

И комбинат нам часто бронировал места, что было немаловажно. Правда, бывало, приходилось ночевать и в коридорах гостиницы на раскладушках. Однажды мы с Юрой Дубининым несколько дней жили в крохотной комнатке уборщиц, где хранилось их нехитрое снаряжение. Гостиниц в городе поначалу было всего две, одна для моряков и приезжавших к ним на свидание жен, и вторая общегородская «Черноморская». Гостиницу «Новороссийск» строили очень долго, но уже последние годы я останавливался только в ней.

В институте мы отрабатывали системы, экспериментировали с целью создания типовых решений с последующим тиражированием на другие заводы. Цементных заводов в стране было тогда около сотни. Правда, много уж очень старых по технологии и оборудованию, но для большинства типовые решения подходили. Нам удалось для всех основных агрегатов создать не только типовые решения, но и реализовать их в виде конкретных установок, которые производили заводы нашего объединения. Надо сказать, что в наше объединение ВНПО «Союзавтоматстром» входил головной институт ВИАСМ, занимавшийся автоматизацией во всесоюзном отраслевом масштабе всеми переделами стройматериалов — производством цемента, стекла, керамики, стеновых, асбеста и др. Потом было два завода в Грозном и Новороссийске, которые выпускали продукцию, разработанную в институте, — установки автоматизации, специализированные датчики и устройства, просто щиты. И еще было до десяти монтажно-наладочных управлений, разбросанных по всей стране.

Но все это было потом. А вначале мы входили в трест «Теплоконтроль», потом в «Севзапмонтажавтоматика». Из 26-го корпуса Апраксина двора в 1959 году переехали в Дом политкаторжан, а в 1960 году нас объединили с ЦПКБ «Энергочермет», которое располагалось во дворце «Новознаменка» в Сосновой Поляне, куда мы окончательно и переселились.

Семья наша из четырех человек с 1957 года жила на улице Петра Лаврова, 12 (ныне Фурштадской) в маленькой десятиметровой комнате, стояли на городской очереди. Когда в Сосновой Поляне для сотрудников института был построен небольшой четырехэтажный дом, мы получили там маленькую двухкомнатную квартирку. Это было счастьем. Сосновая Поляна была тогда почти курортным местом: было несколько послевоенных домов, построенных еще пленными немцами, один кирпичный дом, где размещались АТС, магазин и начальная школа, остальные же домики были одноэтажными, окруженными садами и огородами. Некоторые из наших сотрудников снимали здесь летом дачи, нам же посчастливилось — работа и жилье рядом. Правда, поначалу приходилось детей возить в детский сад далеко, на Московский проспект, позже нашлись места и здесь.

До переезда в Сосновую Поляну мы обзавелись участком земли в

6 соток в поселке Песочный. За несколько лет построили, в основном своими руками, дом 5х7 м, разбили сад, выкопали колодец, даже успели полакомиться созревшими ягодами, овощами, немного пожить. Одно время, проводя там три отпуска летом, я с удовольствием плотничал. Но когда переехали, я быстро осознал, что дача эта не очень-то и нужна. За ней надо ухаживать, ездить стало далековато, а здесь хорошо, кругом парки и лес. К тому же у меня появились длительные командировки, а дети летом — или в пионерских лагерях, или мы ходим в походы, сидеть на даче с ними некому. И я продал ее, за что меня всю оставшуюся жизнь пилили все кому не лень. Я и сам долго колебался, был уже разбит сад, да и дом был построен своими руками и из хороших материалов, купленных на лесоскладе на Магнитогорской улице, где работал дядя Гриша Магаршак.

Сначала все отделы и лаборатории института располагались в дворцовом здании, но довольно быстро стало тесно, пришлось выстроить сначала одно, потом к нему пристроить еще одно большое здание. В нем на первом этаже разместились мастерские, где изготавливались экспериментальные образцы.

В 1959 году я стал руководителем группы автоматизации процессов дробления и помола, а чуть позже — начальником сектора отдела автоматизации. С 1967 по 1972 год был заместителем начальника отдела, а с 1972 года до выхода на пенсию, т.е. до марта 1991 года, работал главным конструктором объединения.

Было в институте, даже в объединении, еще одно очень важное направление работ — создание специализированных приборов и устройств автоматизации. Их требовалось много, причем не только для цементной отрасли. Было создано несколько отделов для их реализации, но самым главным был отдел разработчиков. Дело это сложное, хлопотное, очень долгое. Некоторые такие разработки длились годами, даже десятилетиями. Ребята в отделе были очень талантливыми и трудолюбивыми, но условия работы на наших цементных заводах оставляли желать лучшего. Много удалось сделать полезного, но были и работы, длившиеся, казалось, бесконечно.

Много лет прошло, но не забыть мне, как ныне покойный мой хороший приятель и человек, прекрасный во всех отношениях, Боря Прогер как-то встретил меня в коридоре очень расстроенный и сказал: «Ну ничего не идет, двадцать раз переделываем то одно, то другое, столько сил потрачено, жизнь проходит, а все без толку, нет результатов, все зря. У вас, системщиков, хоть что-то работает, а у нас конца-края не видно, вот что обидно, понимаешь, Изольд?» Вот у кого были золотые руки классного механика, так это у Бори. Не хотели работать механические сложные роботы в условиях цементной грязи, пыли, технологической неразберихи. Может быть, это настроение сыграло свою роль в последующем инфаркте и смерти еще молодого Бори.

Мы дружно жили и в институте, и особенно в командировках, ибо делали одно дело. Но иногда нас охватывало отчаяние от, казалось бы, ненужности и неэффективности нашей работы, от неадекватности прилагаемых усилий и получаемого результата, от постоянной борьбы с руководством, с министерством, с заводами, с сотрудниками, с собой.

А вообще-то мы жили интересно. Организовывали вечера, капустники, выпускали газеты, устраивали фотовыставки, участвовали в разных спортсоревнованиях — на лыжах, по плаванию, в шахматах, играли в бадминтон, даже в лапту, ездили в однодневные дома отдыха, на лыжных стрелах, ходили в походы по выходным в командировках. Много лет по воскресеньям ездили в бассейн СКА. Абонементы организовывал и руководил секцией Аркадий Стеркин. Мы были молоды, было много энергии, все любили бардовские песни, друг друга, были во многом единомышленниками. В нашем отделе регулярно устраивали веселые капустники. Я фотографировал и выпускал фотоальбомы.

А сколько раз приходилось работать на овощных базах, на колхозных полях на прополке и уборке свеклы, капусты, картошки.

Я довольно быстро стал руководителем направления по сырьевым мельницам. Когда мы создали типовую установку КРС, появилась необходимость ее тиражирования на другие заводы. И тогда несколько человек отправилось на обследования. Надо было объездить все более-менее хорошие заводы, а их оказалось не менее половины действующих. Я взял на себя Сибирь, Дальний Восток, Среднюю Азию, Кавказ.

После такого обследования и нашего выбора мы ежегодно собирали совещания в объединении, приглашали на них представителей этих заводов, а также производителей наших установок, монтажников и наладчиков, и составляли по каждому объекту график внедрения. Это была огромная работа, длилась она ряд лет, пока большинство заводов не были оснащены этой техникой. Мы с Гельфандом старались управлять этим процессом, также я вел статистику по всем внедряемым устройствам всех основных переделов цемзаводов, составлял отчеты, готовил материалы для министерства. Попутно много времени уходило на совершенствование этих установок, внедрение новых датчиков.

Создав типовые установки КРС, РЗМО и другие для цементной промышленности, мы стали искать новые технологии для их применения, чтобы можно было их привязать к похожим агрегатам в других отраслях стройматериалов. Пришлось объездить для этого несколько предприятий стеновых материалов, кирпичных заводов, даже побывал на трех стекольных заводах — в Саратове, в Паневежисе, на Сходне. Надо было выбрать головной объект для каждой отрасли. Так, стали работать в Днепропетровске и Лисичанске на шаровых мельницах, а на Сходненском стекольном заводе под Москвой создавали установку по автоматизации струйных мельниц, очень прогрессивных по сравнению с шаровыми, фактически мельниц нового типа — противоточных струйных без шаровой загрузки, когда грубомолотые материалы разгоняются с огромной скоростью потоком воздуха навстречу друг другу и измельчаются. Несколько лет ушло на работу на этих объектах.

За эти годы в отделе сменилось несколько начальников. Были Михайлюта (имя, отчество забыл), Цирульников Семен Моисеевич, Шкалевич, приглашенный из Гипроцемента, потом неизвестно откуда взявшийся Ларченко Анатолий Афанасьевич, Смирнов Валентин Васильевич. Несмотря на частую смену руководителей, общее направление работ не менялось, мы старались все принципиальные вопросы решать сообща. Очень напряженно и слаженно работали отдел и лаборатория, входящая в его состав. Разрабатывались и испытывались системы контроля и управления для многочисленных агрегатов и технологических схем производства цемента, как мокрого, так и сухого способов.

Но, как и в любом живом организме, были и болезни «роста», трения, борьба группировок, ссоры, разрывы отношений. Многое проистекало оттого, что в одном отделе была и научная, и проектная части. Научная часть выдавала основные решения, проектная часть должна была их реализовывать, разумеется, с привлечением научной. И я подчас ссорился с нашей научной частью. Они почти всегда хотели реализации сложных решений, ибо только их можно было запатентовать, на их базе написать диссертацию. Я же хотел, чтобы решения, а соответственно и установки, были проще и понятнее заводчанам, с такими легче работать, настраивать, их проще эксплуатировать. Пусть даже при этом придется немного поступиться качеством. Мне, как отвечающему за реализацию решений, хотелось, чтобы все было понятно и чтобы эффективно работало. И это противоречие между желанием сложных решений и плохими условиями их внедрения в тяжелых производственных цехах попортило всем много крови. За авторские свидетельства платили деньги, за диссертации тоже, это и побуждало.

Я всегда считал, что платить надо за конкретную работу, кто бы ее ни делал, а не за звание. Поэтому и сам не стал писать диссертацию. Чтобы стать кандидатом наук, надо было сдать три экзамена — по иностранному языку, по марксизму-ленинизму и по специальности. Потом выбрать тему и несколько лет ее разрабатывать, потом писать, собирать рецензии, защищаться. Я посчитал, что этого мне не осилить, да и времени было жалко. Я наивно полагал, что надо за диссертации отменить надбавки, тогда их будут писать не все кому не лень, а только истинные ученые, которые не могут работать иначе. А по всей стране во всех отраслевых институтах было именно такое нездоровое положение вещей, как разделение единой организации на научную и проектную части, что и приводило в итоге к противоречиям, обидам, болезням, и мы этого также не избежали. Может быть, я был не прав, меня и раньше ругали за эту точку зрения.

Мы, конечно, пытались совместить научную и проектную части, все делали сообща, и в командировки ездили вместе, и на испытания, и на сдачу систем, но все же трещина время от времени проявлялась. Я настаивал, чтобы системы были простыми, только тогда они смогут нормально работать в тяжких условиях цементного производства. Но мне отвечали, что им неинтересны простые решения, если они могут быть более изящными и сложными.

Мне же все труднее и труднее становилось защищать нашу тематику в министерстве, выбивать на это деньги, ибо я отвечал за финансирование своих многочисленных объектов. Появившиеся в обиходе даже простые слова, например «алгоритм управления», в министерстве не воспринимались никак, над словом «алгоритм» посмеивались. Особенно усердствовал в этом деле, тормозя развитие всех научно-исследова-тельских работ, тогдашний главный энергетик, с которым приходилось согласовывать и перечень, и объемы всей тематики.

Наверное, это тот случай, когда было две правды, то есть когда были правы и те, и другие. Надо было найти что-то третье, чтобы в нем было место всем, чтобы всем было интересно, чтобы в этом третьем сочетались все-таки интересы всех: науки, проектной части, заводчан, министерства.

Итак, первая часть моей деятельности состояла в модернизации специализированных устройств и создании типовых установок для помола сырья в разных отраслях. В основном работы велись на следующих объектах: Чимкентский цемзавод, цемзавод «Октябрь» в Новороссийске, Лисичанский и Днепропетровкий заводы стеновых материалов, Сходненский стекольный завод, но в основном на первых двух.

После работ на цемзаводе «Октябрь» базовым объектом на много лет стал Чимкентский цемзавод. Сначала работы велись на одной сырьевой мельнице, позже и на остальных. Потом стали внедрять управление другими цехами уже с помощью средств вычислительной техники. Много раз приходилось ездить в Чимкент, с заводчанами у нас сложились отличные отношения. А с бывшим в то время начальником цеха КИП Шапошниковым Василием Васильевичем и членами его семьи мы дружим до сих пор.

Вместе с руководителями отделов я занимался также общим руководством внедрения всех установок автоматизации в цементной отрасли: кроме своих «родных» сырьевых мельниц мельницами цементными, вращающимися печами, болтушками и др. Составлял общие планы внедрения таких установок на конкретный год, на такую-то пятилетку, на следующую, собирал акты внедрения, эффективности и т. д. Мы представили эти установки для демонстрации на ВДНХ и получили медали — золотые, серебряные, бронзовые. Несколько лет ушло на подготовку материалов, демонстрацию, обслуживание на выставках и стендах ВДНХ.

Вот почему так много приходилось ездить в командировки. Много объектов, несколько источников финансирования — предприятия и Минстройматериалов. Работы не простые, часто затягивались на несколько лет. Надо было построить для установок помещения в цехах, запроектировать и получить кабель, заказать, получить и смонтировать сами установки, часто охватывающие все агрегаты цеха, наладить, испытать и сдать их заводу в промышленную эксплуатацию, рассчитать и подтвердить экономический эффект, подобрать и обучить коллектив из заводских работников для их обслуживания. Конечно, я был не один, у меня была своя бригада, свой сектор в отделе. Особенно хочется отметить моих товарищей: Юрия Ивановича Дубинина, Юрия Яковлевича Крахтанова, Семена Борисовича Непомнящего. Это была мобильная, дружная и сплоченная бригада. Мы и отдыхали часто вместе с семьями.

Этот этап работы закончился тем, что почти все цементные заводы страны были оснащены нашими установками.

Когда появилась вычислительная техника и ее стали использовать в системах, началась другая жизнь. Сначала институт сосредоточился на трех базовых объектах цементного производства мокрого способа — Себряковском, Чимкентском и Новороссийском «Пролетарии». Меня назначили главным конструктором последних двух объектов. На этих объектах, благодаря возможностям вычислительной техники, отрабатывались новые технические решения, усложненные системы. Объекты были разными, поэтому, чтобы разработать и опробовать типовые решения с помощью УВМ для последующего тиражирования, на них и были сосредоточены основные силы института — проектная, конструкторская, исследовательская части. Заводы это понимали, всячески шли нам навстречу, способствовали подбору сотрудников в группы по обслуживанию, а мы находили специалистов, подчас из других городов, проводили их обучение.

Со временем открыли при своем институте базовую кафедру, где готовили одну из групп технологического института, читали им лекции, организовывали практику, потом распределяли на наши объекты. Так и я получил для Чимкента, а потом и для Новороссийска ряд молодых специалистов, на которых потом, когда мы перешли на другие объекты, все и держалось. Приходилось заниматься выбиванием жилья для них. Моя задача состояла в организации поставок комплектующих, УВМ, кабеля, в участии в испытаниях систем, в контактах с руководством заводов.

Постепенно работы сосредоточились в Новороссийске на цемзаводе «Пролетарий», где появилось более современное технологическое оборудование. Но и с Чимкентским цемзаводом долго еще не расставались, ибо постоянно приходилось или что-то усовершенствовать, менять технику, в том числе и вычислительную, на более современную, или приезжать и разбираться, почему что-то идет не так. Это называлось авторским надзором. Чимкентскую группу АСУ возглавлял Ямшанов Алексей Афанасьевич, новороссийскую — Зискель Анатолий Семенович. Оба специалисты высочайшего уровня, каждый в своем роде, с ними меня связывали добрые дружеские отношения, особенно с последним и его замечательной семьей.

Толя Зискель попал на завод сразу после окончания техноложки. Прошел хорошую школу в КИПе, потом в отделе АСУ. Ряд лет работал директором цемзавода «Пролетарий». Много я повидал директоров, но такого необычного директора не встречал. Он говорил тихим голосом, но его все слышали, никогда не ругался, знал на заводе всех и все до последнего, как говорится, винтика. Заводчане его очень ценили и уважали. В начале перестроечных лет, когда директоров стали выбирать на собраниях, выбрали его, несмотря на жесткую конкуренцию. И завод почти сразу пошел в гору, выросли заработки, технология и работа оборудования приблизились к норме.

Много раз приходилось участвовать во всяких совещаниях, конференциях, семинарах. Один раз был участником школы-семинара на озере Иссык-Куль, что проводили «фрунзенцы». Так мы называли сотрудников отдела автоматики Академии наук Киргизии, с которыми поддерживали тесные творческие контакты. Они занимались автоматизацией Кантского цемзавода. Ездил в Суздаль на конференцию по экономике, в Алма-Ату и Ташкент — на минприборовские совещания. Не забуду, как с любимым мною Мишей Левиным, очень умным и ироничным, бродили по Суздалю по вечерам и в перерывах между выступлениями, ездили на экскурсии, и о чем бы ни говорили, с ним всегда было интересно. Однажды он вдруг сказал: «Помнишь, у Салтыкова-Щедрина один мужик семерых кормил? А как ты думаешь, сколько народу кормит сейчас один колхозник?» И долго еще мы возвращались к этой теме, почему так все вышло и что нужно сделать, чтобы экономика в стране работала нормально. Мне тогда казалось, что выборность руководства от лаборатории, отдела, института, до цехов и предприятий в целом есть панацея от многих бед.

Был у меня и в Ташкенте друг по фамилии Гудыма, он работал в отделе АСУ при Минстройматериалов Узбекской ССР, курировал все работы по республике, я часто останавливался в Ташкенте в его доме, иногда вместе ездили в Навои. Он по вечерам ремонтировал телевизоры, а также собирал в те далекие времена классные магнитофоны с редким тогда стерео — и квадрозвучанием, которым я заслушивался в его маленькой мастерской.

Поскольку огромный объем работ, выполняемый по комбинату «Новоросцемент», одному нашему институту было не осилить, мы создали в Новороссийске целую организацию НСПКТБ, и в дальнейшем работали с ними бок о бок, согласовывали характер и объем всех работ. Проектно-конструкторское бюро и монтажно-наладочное управление вошло в состав Новороссийского треста нашего объединения. Когда они набрали силу, стали выполнять работы и на других объектах страны — в Себряках, Черкесске, Караганде, Арарате и др.

Потом в моей жизни, помимо Чимкента и Новороссийска, появились новые объекты. Стали строиться и у нас более современные и экономичные заводы, так называемого сухого способа производства.

И меня назначили ответственным по двум мощным заводам этой серии — Спасскому и самому крупному в стране — Новоийскому, что находится в очень красивом современном городе Навои между Бухарой и Самаркандом. Множество раз приходилось ездить на эти заводы, пока шли работы по привязке, монтажу, потом испытаниям систем сначала на одной технологической линии, потом на других.

Еще одним из направлений моей работы было курирование организаций, занятых автоматизацией на других цементных заводах. Автоматизация основных цехов цементных предприятий, разбросанных по всей стране, даже нашему мощному объединению оказалась не под силу, и наше министерство попросило Минприбор подключить какую-либо свою организацию к этому делу.

Минприбор выделил одну из своих фирм в Грозном. Мы предоставили им несколько заводов, включали их во все наши планы. Эти заводы оказались одними из лучших в отрасли: Карачаево-Черкесский, Акмянский и Ульяновский. Заводы эти были мокрого способа производства, и мне пришлось их курировать, включать в планы, участвовать в выделении финансов, согласовывать ТЗ, участвовать в сдаточных испытаниях, улаживать их споры с заводчанами и в республиканских министерствах. Много раз приходилось ездить в Черкесск и в Акмяне, встречаться с ними на других объектах, бывать в Грозном, они тоже часто приезжали к нам. Это была по-настоящему совместная работа. Еще они работали на Навоийском и на Спасском цемзаводах, часто приезжали к нам для согласования объектов, работ, планов финансирования заводов. Вначале «грозненцы» были очень слабы, но быстро учились, много изобретали, и в итоге вышли на приличный уровень. Хотя часто бывали у нас с ними споры по принципиальным вопросам управления агрегатами, особенно вращающимися печами. По мельницам они в основном повторяли наши решения, по печам наизобретали много своего, сделали несколько толковых приборов.

Постепенно круг по внедрению систем с использованием средств вычислительной техники расширялся, и мне приходилось вести статистику по всем объектам, собирать акты внедрения, эффективности, сравнительных характеристик и т. д.

В 80-е годы, когда появились персональные компьютеры, а потом и устройства связи компьютеров с внешними датчиками и исполнительными механизмами, с большой памятью, системы приняли современный вид. А сколько прежде было споров — ставить одну большую центральную машину для управления процессами производства либо в каждом цеху по своей? Только об истории применения средств вычислительной техники для контроля и управления производства цемента можно написать не одну страницу. Но настала эра контроллеров и персональных компьютеров с их потрясающими возможностями, и все споры быстро закончились.

Но все же немало успели и сделать. На многих заводах выработавшие свой срок локальные типовые установки КРС, РЗМО и другие были заменены на типовые системы с использованием средств вычислительной техники как отдельными цехами, так и крупными предприятиями с центрального поста управления. Кроме управления технологическими процессами разработали системы для заводского персонала — бухгалтерии, плановиков, энергетиков, сбытовиков и других.

До этого много раз меняли вычислительную технику прямо на объектах, пока не вышли на использование контроллеров и персональных компьютеров и для управления, и для контроля, и для задач чисто экономических — бухгалтерских, сбытовых, ремонтных и др.

Институт и объединение, как сейчас мне кажется, работали в целом слаженно и с хорошим эффектом. Многое хотелось сделать. Чересчур много объектов было и у меня. Много времени уходило на координацию и курирование работ подшефных фирм — «грозненцев» и Новороссийского НСПКТБ, на поездки в министерства для согласования планов, выделения финансирования, отчетов о проделанном. Институт наш был отраслевой, и отдел был тоже отраслевой, всему руководству объединения, института, отдела приходилось этим заниматься.

Хорошо бы нашелся кто-нибудь, кто написал бы историю расцвета и упадка нашего объединения. Возможно, это была бы типичная история отраслевых фирм тех лет.

Как изменилась жизнь за несколько десятилетий. Сейчас повсюду компьютеры, интернет, телефоны в кармане, ксероксы, ризографы.

Я помню время, когда все сотрудники нашего института ходили звонить к секретарше директора по единственному телефону в город или, того хуже, в межгород через девятку, которая к тому же постоянно была занята (несколько других выходов в город были у руководства).

И сами бегали к секретарше, если кому-то удавалось до нас дозвониться. Это было мучительно.

Эта глава, в отличие от всех остальных, пишется сейчас, в 2000 году, и с удивлением замечаю, что помнится очень многое. Иногда вплоть до мелочей. Например, как все праздники и Новый год дружно отмечали в отделе, как не раз ходили по ночам в смену, как играли в настольный теннис в Ахангаране, а с Юрой Дубининым — в большой теннис в парке цемзавода «Октябрь» в Новороссийске, как вместе отдыхали в редкие выходные в Чимкенте на Комсомольском озере, в Новороссийске на Косе и в Абрау-Дюрсо, как играли в первые годы в лапту в обед на пустыре у нашего института или в хоккей на озере в парке, или в бадминтон у стен института, как дружно каждый год ходили на демонстрации 1 мая и 7 ноября, да мало ли что.

В день своего рождения я нечасто бывал дома: конец года, надо успеть сдать систему, подписать акт. Отмечали в гостиничных номерах. И один из таких дней запомнился на всю жизнь. Дело было в Чимкенте. Этот день — 22 декабря — приходился на День энергетика. Во Дворце цементников было принято отмечать этот день. Весь день в КИПе и у энергетиков готовили салаты, закуску, горячее, выпивку. Вечером сначала, как водится, торжественная часть, потом все рассаживаются за накрытыми столами в фойе. В этот раз среди прочих тостов был и тост обо мне, ибо в этот день мне исполнилось 50 лет. Были приветствия, подарки, медаль «50», сделанная большим умельцем по такого рода делам Лешей Ямшановым, торт с пятьюдесятью свечками. Ближе к ночи все вышли во двор и устроили фейерверк.

Работе на каждом объекте можно посвятить отдельную главу, может быть, когда-нибудь продолжение и напишется.

Ассоциация пользователей АСУ и КИП цементных заводов Союза

Как-то в середине 80-х годов пришла мне в голову мысль, что на многих заводах, где мы работаем над созданием систем и средств автоматизации, существуют похожие проблемы по техническому оснащению, по условиям эксплуатации, по программному обеспечению АСУ, по подбору и обучению кадров и др. И хорошо было бы собрать в одном месте руководителей служб эксплуатации совместно с разработчиками для рассмотрения всех назревших вопросов, обмена информацией, просто знакомства и установления взаимных связей. Я долго ходил с этой идеей к руководству института. Руководство соглашалось со мной, но ничего не делало.

И тогда я понял, что надо действовать самому. Будучи как-то в Новороссийске, договорился с руководством комбината, что нас примут в октябре, разработал программу с конкретными докладчиками, лекциями, посещением цехов, направил ее с сопроводительными письмами на заводы. И на правах зачинателя провел первое такое совещание (или конференцию, что звучит более солидно). Конференция продолжалась три дня, потом была, как и полагается, культурная программа — в один из дней комбинат выделил автобус, состоялась экскурсия по городу, окрестностям, в Дюрсо, в Абрау, в дегустационный зал. Всем понравилось, решили организовать Ассоциацию, выбрали Совет и меня председателем, решили регулярно собираться и в дальнейшем. Все перезнакомились, завязались связи, и это, пожалуй, было самым главным.

По результатам работы (а я не только руководил, но и конспектировал все выступления) выпустил подробнейший отчет, добавив в виде приложения информационно-справочные материалы по внедренным средствам и системам управления, и разослал его всем участникам.

На следующий год я выбрал другой завод — Рыбницкий. Снова доклады, сообщения, обсуждения, знакомство с цехами завода. В день отдыха был зафрахтован теплоход и мы прокатились до лесопарка по Днестру и обратно. После конференции мною тоже был сделан подробный отчет для всех участников. В 1989 году все повторилось, но уже в городе Черкесске на Карачаево-Черкесском цемзаводе. На экскурсию ездили в Архыз. В 1990 году собрались в городе Навои, жили, как всегда, вместе в гостинице, где по вечерам в каком-нибудь номере продолжались разговоры о деле и о жизни. На экскурсию ездили в Бухару. Экскурсии всегда были на следующий, как правило четвертый, день, после основных трех совещательных.

В 1991 году собрались в Липецке. В начале этого года я вышел на пенсию и в институте уже не работал, но готовил и проводил такие конференции уже от имени Ассоциации. Бывал в министерстве, согласовывал с ними планы работы Ассоциации, программы конференций, снабжал их и заводы необходимой справочной информацией.

Последние три совещания проводились в Новороссийске в 1992, 1994 и 1995 годах. Жили в домиках за городом в пансионате завода «Пролетарий» в Широкой балке, вместе питались, вместе бродили по красивым местам побережья, вместе занимались в помещении библиотеки. В последний год конференция стала международной, в ней принимали участие немецкие специалисты фирмы «Сименс».

Несколько раз в конференции принимал участие мой двоюродный брат Эммануил из Института проблем управления. Он читал весьма интересные лекции, знакомил участников с последними достижениями современных систем управления.

Забавно, что начинали мы с ним вместе еще в 1954 году в НИЛА, где я писал диплом, а он уже работал, и завершил я свою основную работу тоже будучи вместе с ним в том же 1995 году в Новороссийске в Широкой балке, где жили мы рядом в домике, вместе делали зарядку, бегали, завтракали, купались, участвовали в работе, бродили по красивым окрестностям, вспоминая прошедшие времена. И теперь, спустя пять лет, он, в отличие от меня, еще продолжает активно работать, ничуть не меньше, чем раньше, консультирует, проводит тендеры, пишет книги, статьи, справочники. Он просто молодец. А когда он приезжает в Питер, мы любим бродить по центру города или ездить в пригороды — Пушкин, Павловск, Петергоф.

Отчеты по каждой конференции получались у меня многостраничными: я старался втиснуть в них всю известную информацию, существующую в области разработки и внедрения средств и систем автоматизации цементных предприятий. Так, отчет о работе конференции за 1988 год составил 69 страниц, в другие годы чуть меньше. Отчеты за последние годы были и вовсе тонкими, ибо в начале 90-х годов цементная отрасль, ориентированная в свое время во многом на ВПК, стала переживать не лучшие времена, выпуск цемента резко сократился, развитие автоматизации уже мало кого интересовало, лишь в конце 90-х годов вновь наметилось оживление и отдел, в котором я столько лет проработал, перешедший в начале 90-х годов в Гипроцемент, уже не страдает от отсутствия работы.

До сих пор в моем архиве хранятся отчеты по этим конференциям, состав и фотографии участников, протоколы принятия решений.

Книги

Первый опыт написания книги был опять же с моим братом Эммануилом. В большом и толстом справочнике по производству цемента был наш раздел «Автоматизация производства», где текст был справедливо поделен пополам, ему — теория автоматического управления, мне — конкретные производственные решения, реализованные к тому времени. Потом уже Яков Евсеевич Гельфанд пригласил меня поработать над книгой по автоматизации процессов дробления и помола, и я многому научился в этой совместной работе.

Наконец, однажды я был вызван к главному инженеру Сергееву, где мне было предложено написать учебник по автоматическому регулированию и регуляторам в промышленности стройматериалов. Оказалось, что в институт из министерства пришло письмо с предложением подобрать авторский коллектив для его составления и издания. Сергеев составил список, но все почему-то отказывались. Я обещал подумать, долго и мучительно размышлял, советовался и согласился не скоро. Одно дело — писать что-то по конкретной тематике, в чем сам принимаешь участие, что знаешь на собственном опыте. Другое дело — учебник, да еще на достаточно общую тему, хорошо разработанную к тому времени, где известные вещи надо изложить четким, ясным и понятным языком и по возможности кратко, а потом уже добавить конкретные примеры из области автоматизации различных производств.

У учебников всегда много сложностей с прохождением и согласованием содержания с учебной программой, текста с редакцией, рецензентами и министерством, а потом и утверждением текста в качестве учебника.

Тяжело далась мне эта книга, писалась она дома вечерами и даже ночами, когда в нашей маленькой квартире дети засыпали, и наступала тишина, также по выходным в Публичке, иногда в Новороссийске, если удавалось поселиться в отдельном номере. Зато потом другие книги писать было легче, был опыт, он пригодился и для следующих книг.

Потом был второй учебник о монтаже, наладке и эксплуатации автоматических устройств, уже в соавторстве с работником нашего монтажного треста.

Спустя несколько лет эти книги были доработаны и переизданы. Так, первый учебник вышел еще в 1979 и в 1985 годах, а второй — в 1984 году.

Потом, наверное, я вошел во вкус, мне нравилась эта деятельность, и последовательно, уже в соавторстве, вышли еще две книги, одна в 1981 году, другая в 1986 году. Последним был справочник по автоматизации цементного производства, изданный в 1991 году, выпущенный в рамках Ассоциации и посланный на большинство цементных заводов. Много было написано статей, в основном они публиковались в журнале «Цемент», а книги, кстати, выходили в издательстве «Стройиздат». Оно находилось тогда на площади Островского, куда приезжать по делам всегда было приятно, уж очень хороша эта площадь с драмтеатром, Публичкой, памятником Екатерине II. Были и авторские свидетельства.

Много времени и сил уходило на книги, трудно давались, примерно год тратился на рукопись, потом еще год, а то и больше на согласование, доработку, утверждение. Вышло всего десять книг.

Перечень книг

— Гинзбург И. Б., Ицкович Э. Л. Раздел автоматизация производства в «Справочнике по производству цемента» / Под. ред. И. И. Холина.

— М.: Госстройиздат, 1963.

— Гельфанд Я. Е., Гинзбург И. Б. Автоматическое регулирование процессов дробления и помола в промышленности строительных материалов. Л.: Стройиздат, 1969.

— Гинзбург И. Б. Автоматическое регулирование и регуляторы в промышленности строительных материалов. Л.: Стройиздат, 1974; 1979; 1985.

— Гинзбург И. Б., Титов Ю. А. Монтаж, наладка и эксплуатация автоматических устройств в промышленности строительных материалов. Л.: Стройиздат, 1976; 1982.

— Гинзбург И. Б., Непомнящий С. Б., Трачевский М. Л. АСУТП в промышленности строительных материалов. Л.: Стройиздат, 1981.

— Гинзбург И. Б., Смолянский А. Б. Автоматизация цементного производства (справочное пособие).Л.: Стройиздат, 1986.

— Гинзбург И. Б. Справочник по автоматизации цементного производства. Л., 1991.

В 90-х годах в журнале «Цемент» регулярно печатались мои справочные статьи на тему автоматизации цементного производства по материалам очередной конференции руководителей служб АСУ и КИП цементных заводов.

Командировки

Как-то в институте, сидя на длинном и скучном совещании у главного инженера, я от нечего делать стал вспоминать, где и когда я успел побывать, в каких походах, поездках и командировках. С тех пор так и повелось: в специальном блокноте после возвращения я всегда отмечал, где был, когда и сколько дней. Поэтому сохранились все даты и перечни мест. За каждой строкой перечня всегда было много неизбежной суеты и труда: билеты, вокзалы или аэропорты, поезда или самолеты, гостиницы или просто скамейка в парке, лавка на вокзале, даже палатка за городской чертой (было и такое).

Командировки — это немалая часть моей жизни. Примерно треть времени в году приходилось бывать в командировках, часто переезжая с места на место. Если даже грубо прикинуть общее число командировок, окажется, что их за 34 года работы в институте с 1957 по 1991 год было около 270, и с 1992 по 1995 год во время работы в Ассоциации пользователей АСУ цементных заводов — 11. Причем только в Москву или через Москву ездил более 120 раз, в Новороссийск — 84 раза, в Чимкент и Ташкент по 64 раза и т. д. Любил бывать в столицах Прибалтийских республик, в столицах Средней Азии, особенно в Алма-Ате и Ташкенте, в Кавказских республиках.

В Алма-Ате, когда была возможность, ездил в выходные на высокогорный каток в Медео, брал напрокат коньки и катался часа два, а потом ходил в горы в Горельник, Чимбулак и выше к перевалу, однажды даже заночевал высоко в горах на какой-то базе, кажется, она называлась «Эдельвейс».

В Новороссийске любил выезжать в Абрау, Дюрсо, ночевать в Лиманчике на берегу моря. И всегда старался водить в эти места новеньких. В первые годы работы, когда Себряковский цемзавод и цемзавод «Пролетарий» в Новороссийске были главными базовыми объектами института, в Новороссийск приезжало много сотрудников института, тогда на выходные мы устраивали коллективные поездки за город. Жили в палатках, жарили шашлыки, купались в море, вечерами пели песни у костра. Веселое было время. Несколько раз летом, когда в гостинице жарко и душно, я привозил свою палатку, устанавливал ее либо в Дюрсо на склоне горы у моря, либо у входа на косу, днем уезжал на комбинат, вечером возвращался в свой «домик». Иногда ездил в Геленджик, в Анапу, в Широкую Балку.

В последние годы комбинат «Новоросцемент» всегда бронировал мне место в гостинице «Новороссийск» в любимом одноместном номере на 9-м этаже с видом на Цемесскую бухту. Я сбрасывал все теплое дорожное, бежал купаться, потом шел на базар за овощами-фруктами, просто гулял по красивому городу, по набережной, где бегал по утрам. Было радостно на душе.

С Чимкентом и особенно Новороссийском связано много счастливых дней. И там, и там сложился определенный круг друзей. И там, и там можно было устроиться на ночлег. И там, и там приятно было видеть, как идут дела, как развиваются и работают системы. Но и вкалывать приходилось изрядно, особенно во время испытаний и сдачи систем в эксплуатацию.

Конечно, большей частью командировки были чисто производственными: наладка, испытания и сдача систем автоматизации в эксплуатацию. Были поездки в министерство в Москву по делам или за централизованным финансированием, или для согласования и утверждения технических заданий, утверждения планов по новой технике. Но всегда пытался работу совмещать с осмотром достопримечательностей, чего-нибудь интересного, сходить в музей, на выставку, на концерт, в театр.

Хочется кое-что пояснить. Были командировки-однодневки и были на месяц, были в одно место и сразу во множество. Это зависело от цели. Москва посещалась часто либо проездом, например, утром приехал, а вечером уже куда-то надо ехать дальше, либо приезжал по делам в министерство, где всегда все было непросто. Массу времени пришлось провести в министерских кабинетах и коридорах.

Поскольку мы вели работу на многих цементных заводах страны, частенько приходилось посещать и республиканские министерства, особенно в Алма-Ате и Ташкенте, реже в Баку, Ереване, Тбилиси, Вильнюсе. Дело в том, что по какой-то традиции большинство цемзаводов располагались вблизи столиц либо крупных городов. Заводы имели большие отличия, и чтобы внедрить наши системы управления основными агрегатами — печами и мельницами — приходилось объезжать все заводы, выявлять эти особенности, составлять соответствующие протоколы, где отмечалось, что должен сделать завод, а что мы для размещения и внедрения средств автоматизации.

Поэтому несколько таких поездок похожи на путешествия по столицам. Хотя целью было объездить за один раз не менее пяти предприятий, но если при этом по пути попадались какие-либо экзотические места, старался не пропустить их, не проехать мимо. В этих поездках всегда нравилась перемена мест, встречи с новыми людьми.

Несколько сохранившихся описаний больше похожи на экскурсии (именно в этих случаях по большей части и писалось). Это скорее исключение, ибо правилом в командировках обычно была неустроенность, добывание с трудом билетов на транспорт, места в гостиницах, выматывание нервов в министерстве, и много других, не всегда приятных моментов.

Командировки — это целый мир, большой кусок жизни, тяжелый и легкий, грустный и счастливый, чаще все-таки трудный. Но память так уж устроена, что хорошее всегда помнится.

ОТРЫВКИ ИЗ ЗАПИСОК ВО ВРЕМЯ КОМАНДИРОВОК

По Средней Азии и Кавказу. Апрель 1965 г.

Итак, снова в путь. На этот раз вдвоем с Юрой Крахтановым. Правда он сопутствует лишь часть пути. Мой же путь, о котором я всегда мечтал — это проехать всю Среднюю Азию, переплыть Каспий и далее по Кавказу. Это подряд 7 столиц, включая город Повелителя Вселенной — Самарканд. Так вышло, что рядом со столицами республик находятся небольшие городки с цементными заводами, которые мне предстоит обследовать на предмет внедрения в будущем средств и систем автоматизации. Первым был город Кант под Фрунзе. Потом на поезде поехали в Чимкент.

Поезд пришел в Чимкент в 4 утра по местному времени. 3—4 часа поспав, отправились на завод. Завод знакомый вплоть до каждого крана и какой-то родной. Видимо, правда — во что больше вкладываешь сил, то и дороже. Два завода дороги мне — Руставский и Чимкентский, и еще новороссийский «Октябрь».

Я помню здешний завод чуть не в развалинах, строящийся. Цех, где мы внедряли автоматику, работал плохо, никто не верил ни в нас, ни в наши приборы. Опускались руки, и однажды было так тяжело, что захотелось плюнуть на все и уехать. Но взяли себя в руки, продолжали бороться, сумели довести дело до конца. То нет сырья, то морозы ударят и померзнет аппаратура, то сотни других неполадок. И так бы мы ничего не сделали, если бы нас не поддержали местные ребята из

КИПиА и главный инженер. С того времени завод пошел в гору, и приятно сознавать, что в этом и моя есть доля — цех стал неузнаваем, производительность повысилась почти вдвое. Раньше мельницы то текли, то выбрасывали сырье назад и машинист бегал по цеху, как угорелый. Сейчас все щиты с автоматикой собраны в отдельной комнате — операторской — на площадке. Комната застеклена, шуму меньше, пыли мало, пол покрывает линолеум, на едином пульте управления работает сотня лампочек, приборов, регуляторов.

28 работников цеха перевели в другие производства. Но этим дело не ограничилось. Работа в цеху все улучшается и по мелочам, и по-крупному. Лучше стали дробить материал, хорошо сортировать мелющие шары. То же самое стали делать в других цехах. Обо всем новом, что я узнаю, я пишу на завод. И кое-что из этого внедряется. Меня здесь всегда принимают отлично все — от рабочих до главного инженера. С начальником цеха КИП Шапошниковым Василием Васильевичем вообще подружились. Мы с Юрой помогли в настройке приборов, устроили небольшой экзамен, выявили, почему цеха стали хуже работать, с нами все согласились.

Раньше директор безразлично относился к автоматике, теперь говорит мне: «Все, что узнаете о чем-нибудь новом, пишите, будем пробовать». И приятно, что делают не для показухи, а для себя, для завода.

Два с половиной дня мы с Юрой трудились, затем погуляли по городу и уехали в Самарканд.

Памятники Самарканда прекрасны. На улицах города много народа, возможно потому, что суббота базарный день, хотя торговать особенно нечем. Готовят на жаровнях шашлыки, плов, продают лепешки, сладости, много ишаков с «шейхами», а рядом автобусы, «Волги». Попадаются живописные и колоритные фигуры местных жителей. Встречаются женщины в чадрах, несущие на головах тяжелые тюки, одетые очень тепло. Иногда обращают на меня внимание, так как на мне два фотоаппарата и один киноаппарат. Мне надоело их везде таскать на себе, но охота пуще неволи. Я дома не прощу себе этого: что значит маленькое неудобство сейчас по сравнению с возможностью иметь какой-либо шикарный кадр? Часто встречаем немецких туристов, хотя экскурсантов немного. В Мавзолее Гур-Эмир мы с Юрой были вообще одни.

Воскресный день мы провели с Юрой в Бухаре, его поезд уходил днем на Кувасай, мой — ночью на Ашхабад.

Плыву на пароме по Каспию. Кругом море, берег давно скрылся, скоро должны быть нефтяные камни Баку. Пасть парома «Советский Туркменистан» проглотила один или два груженых состава. Пассажиры прогуливаются по верхней палубе, где расположены каюты 1, 2 и 3-го классов, салон, ресторан. Море спокойно, только буруны у кормы и в хвосте. Люблю море. За что? Не знаю. Вот пустыня, как море, даже растет там что-то, верблюды ходят. Видел я одногорбых под Ашхабадом и по дороге на Красноводск. Экзюпери так красочно воспел пустыню. А море голо, куда ни посмотри. Но мне пустыня не нужна, глядеть на нее более получаса скучно. А вот на море — сколько угодно. Хорошо спать у моря и слушать его дыхание. Может быть, потому, что оно живое? Хорошо, что я выбрал путь морем. Не надо спешить, будь что будет. У меня отдельная каюта, 2-е место свободно. Перво-наперво помылся в душе, потом поел, а сейчас, как всегда, когда на корабле делать нечего, сижу на палубе, смотрю, пишу.

Когда причалили в Баку, шел легкий дождик. Я походил по старому городу. Пытался залезть на высоченную Девичью башню, долго ходил по ханскому дворцу, по музею искусств, по мокрому городу, под моросящим дождичком. Очень мне понравился старый город — узкие кривые улочки, неизвестно куда ведущие, старые обветшавшие дома. Кое-где сохранились купола мечетей и минареты. Зато дворец хана потрясает — он великолепно сохранился, там сейчас музей. Он расположен на вершине крепости очень компактно и продуманно. Мечеть с минаретом, развалины бани очень живописны, сверху видны отдельные комнаты, диваны, фонтаны. Словом, есть где походить и что посмотреть. Хорош музей, много скульптуры, полотна западных и наших мастеров. Есть и мои любимые, ибо я в третий раз в этом музее, например «Волга» Куинджи. А кто построил это здание? Оно прекрасно отделано изнутри. Оказалось, два брата-армянина — нефтепромышленники конца XIX века. Город красивый. Великолепный бульвар вдоль моря, парк на горе.

Сегодня еду на поезде из Баку в Ереван. Рядом течет Аракс, дорога тянется по ущелью. Рядом с дорогой высится частокол невысоких столбов метра два высотой, на которых протянута колючая проволока. Сверху проволоки натянут на роликах провод под напряжением. Далее вспаханные полосы, иногда мелькнут пограничники, заставы, вышки, что со стороны Ирана. Кажется, что граница совсем не охраняется. Горы темного цвета, в основном скалы, нависшие камни, осыпи. Наш поезд сопровождают пограничники, стоят в тамбуре каждого вагона.

Еду в город Арарат, где находится цементный завод. Но в выходные делать там нечего, да меня и не пустят без пропуска. Придется жить в Ереване. С трудом, но удалось устроиться в гостинице. Знакомлюсь с городом. Странно, что здесь нет никакой старины: ни башен, ни крепостей. Хотя оказывается, крепость была, но ее разрушили век назад при взятии города штурмом русскими войсками. Осталась одна полуразрушенная башня.

Посмотрел картинную галерею, исторический музей, довольно много экспонатов, сделано все с любовью. Был на выставке в доме Сарьяна. В галерее особенно много Айвазовского, оказалось, он армянин. Много русских художников — Серов, Коровин, Репин, Куинджи. Люблю их всех, особенно Левитана, Врубеля, Крамского. А вот к Репину равнодушен, хотя и понимаю, что огромен, многолик, разнообразен.

В воскресенье утром поехал в Эчмиадзин. Это с полчаса от города. Погода разгулялась, народу тьма. Я приехал в удачный день, была Пасха, ожидалась служба в соборе, причем самого Католикоса. Собор не из самых роскошных, что я видел, зато самый древний из действующих. Как будто I век нашей эры. Внутри довольно богатые росписи стен и куполов, висят религиозные картины. При соборе музей, очень богатый, много всяких крестов, кадильниц, перстов указующих, макетов собора, старинных книг, ковров, шапок, богатой одежды прежних Католикосов. Огромный серебряный сосуд, в котором готовят мирру из цветов для помазания. Все целуют его и, прикоснувшись к нему рукой, касаются рукой лба. Много подарков. Вообще у армян нелегкая история, их часто пытались уничтожить, в 1915 году младотурки вырезали половину армянского населения, то есть 1,5 миллиона. Они поэтому очень ценят, что Россия взяла их под свою защиту. И официально, и сам народ, с кем ни поговоришь.

Мне объяснили, что всего в христианстве существует 3 церкви — католическая, греческая и армяно-григорианская. А остальные лишь их отростки. Так вот, центр армяно-григорианской церкви здесь, в Эчмиадзине. Здесь живет Католикос, которого, как и Папу Римского, избирают тайным голосованием после смерти прежнего, которого здесь и хоронят. Этот Католикос из румын, еще сравнительно молод. Кругом снуют очень молодые парни-служки, хорошо откормленные и безусые. Они здесь и живут.

И вот толпа зашумела и встала в два ряда от ворот виллы Католикоса до входа в собор. Я открыл все свои фотоаппараты и тоже встал в ряд. Ждем выхода Католикоса. Наконец он выходит. И вот процессия начинает медленно двигаться по образовавшемуся проходу. Шатер с красным верхом несут 4 монаха, под ним в высокой шапке в длинных расписанных одеждах с крестом в руке, осеняющим народ, шествует Католикос. Он сед, у него небольшая бородка, усы, невидящий взгляд. По бокам, спереди и сзади шествуют монахи, наряженные в соответствии с праздником, и что-то поют. В толпе много корреспондентов и любителей поснимать. Один залез на заборчик и пристроился с объективом. За Католикосом толпа хлынула в собор. Открыли иконостас, и началась служба. Хорошо звучат голоса, хор поет негромко, но так, что хватает за душу. Наверно, призывают к добру. Все религии зовут делать добро. Это, а также красочность обрядов, привлекает людей.

Может быть, религия в просвещенный век должна сходить на нет, но медленно и не скоро. Ибо мало накормить человека, надо просветить его ум знанием и дать работу душе. Не все ли равно, какую исповедовать религию — важно быть человеком.

Араратский цементный завод оказался ужасно грязным и пыльным. Отвратительно работает оборудование, контрольно-измерительных приборов нет никаких, стоят на площадке питателей голые щиты, десятки пустых щитов. Технология не выдерживается. Словом, один из худших заводов. Никто ничего не знает. Задаю элементарные вопросы, даже начальник производства не знает, что ответить. Главный инженер болтун, но, как ни странно, русский. И приняли меня плохо. А как хорошо меня принимают на Чимкентском цементном. Сразу же: ну, рассказывайте, что нового вы там изобрели. Дашь какую-нибудь идейку, сейчас же схватятся, скажут: вас хочет видеть главный инженер, зайдите к двум часам к директору. Внимательно выслушают все предложения, все мои замечания, немедленно принимают меры.

До поезда в Ереван оставалось 2 часа, и я еще раз прошел по заводу. Зашел полюбопытствовать в шиферное производство, где увидел

ХIХ век и вообще рабский труд. Работают три машины-линии, на каждой женщины вручную делают шиферные плиты. В колоссальном темпе, ни секунды не отдыхая, волнируют женщины шифер. На лежащую внизу форму одна укладывает шиферный лист, затем берут два куска трубы, нагибаются и быстро волнируют, т.е. придают ему нужную форму, затем кладут сверху новую форму, снова лист и т. д. Я бы не выдержал и полчаса. А еще жара. Мужчины сидят у машин — все-таки более интеллектуальный труд, а здесь только женщины. Я стоял потрясенный. И нельзя остановиться, передохнуть. Тяжкий труд.

Переночевав на вокзале, на следующий день уехал в Рустави на автобусе. Можно было вечером уехать на поезде, но я очень хотел посмотреть на озеро Севан, на Семеновский перевал и вспомнить ту дорогу, по которой 10 лет назад мы ехали с Розой. По дороге через стекло снимаю горы, Арарат, Аргац. У Севана еще лежит снег, деревья голые. На остановке знакомлюсь с шофером и прошу его остановить у озера. Он соглашается, останавливает автобус, я выхожу и фотографирую чудесное, искрящееся на солнце горное озеро. На востоке возвышаются невысокие горы, еще покрытые снегом. Я благодарю шоферов, и они приглашают на свое сиденье впереди. Сажусь. Видимость отличная, начинается подъем на перевал, очень часто снимаю всеми тремя аппаратами, беседую с грузинами-шоферами. Они рассказывают о дороге, о своей жизни. Они обслуживают венгерские автобусы, что были получены Грузией три года назад. Учить их пользоваться этой техникой послали одного парня. Так всю дорогу они мне рассказывали об этом парне, какой он и славный, и красивый, и веселый, и как его все шоферы любят. И я понял, что быть добрым и веселым важнее для людей, чем иметь ум, рассудительность, силу.

Спуск с перевала превосходен. Непрерывный серпантин вьется по горе, крутые повороты, природа уже пошла другая, много зелени, дорога просматривается хорошо. А вот и солнечная Грузия. Знакомые, щемящие сердце места. Шофер ведет автобус удивительно четко, нежно, без авантюризма, не спешит, 2-й помощник собирает деньги с пассажиров, которых они набрали по дороге, не давая им, конечно, никаких билетов. Семь часов ехали, но я рад, что поехал на автобусе.

Итак, я в Тбилиси. Узнал расписание всех поездов, прошелся по любимому маршруту и уехал в Рустави. Остановился я, как всегда, у Ильи Джанашвили. У него дочка, ей уже 2 года. Немного поиграв с нею, я начал визиты.

Первый вечер был у Виктора Гохберга. Бродили по городу, болтали, он рассказывал о встречах с Талем, какой тот простой и веселый человек, много говорили о работе. Он работает на металлургическом заводе в ОТК. Он говорил, как много идей, но трудно пробить что-либо новое, о своем сыне от первой жены, о тесте второй жены, бывшем работнике КГБ Грузии, который написал книгу воспоминаний, но ее, несмотря на отличные отзывы, никто не хочет печатать.

На другой день я побывал на цемзаводе, объяснил им, что и как надо делать, чтобы автоматизироваться. Единственный, кто там что-то понимает, так это начальник цеха КИПиА, остальные, даже мой знакомый главный инженер, ни бум-бум. Но хорошо, что хоть выслушал меня, все мои предложения, и приказал тотчас отреагировать — послать соответствующие письма.

— Понимаешь, — говорит мне начальник КИПиА, — ну никто не хочет работать, никто. И зарабатывают немного, и все равно не хотят.

И получается заколдованный круг — зарабатывают мало, потому что не хотят работать, а не работают потому, что мало платят.

А завод красивый, весь в зелени.

Потом я пешком, а это километра 3, отправился на АТЗ, мой родной азотно-туковый, где виделся с Гурамом Яшвили, а потом пошел к Шатиришвили на новый, только что пущенный завод синтетического волокна. Огромный, крупнейший в СССР, а может и в мире. Александр Георгиевич на нем главный инженер. Мой бывший начальник. И очень любимый мною человек. Встретились трогательно и нежно. В присутствии многих людей обнялись, поцеловались. С двух часов до восьми вечера провел с ним. То сидели в его кабинете, то он водил меня по заводу. «Видишь, Изя, — говорил он мне, — стал я ниточником». Он очень больной (сердце), но огромной души человек. Я убежден, что он самый лучший грузин. У него жена русская и двое уже взрослых детей.

Мне нравится, как он разговаривает. Мягко, не торопясь, с юмором рассказывает он о детях, о жизни. Причем он тоже ненавидит здешние порядки, где властвуют деньги, где трудно с продуктами. Подробнейшим образом познакомил меня с заводом. Почти со всеми здоровается, с кем за руку, с кем кивком головы — гамарджоба. По тому, как загораются лица людей, я вижу, как любят его на заводе. Хотя официально правление начинает работу в 9 утра, он уже полвосьмого на месте.

Конец ознакомительного фрагмента.