Известные и неизвестные открытия XX века

Сборник статей, 2016

Предлагаемый сборник научных статей, издаваемый по материалам Международной научной конференции «Известные и неизвестные открытия XX века» (4–5 декабря 2013 г., СПбГУ, Факультет свободных искусств и наук), посвящен рассмотрению феномена XX столетия в истории, философии, литературе, культурологии и искусстве. Общая концептуальная основа всех статей – сосредоточение на понятии «открытие», изучение событий и людей, которые вносят коренные изменения в науку и культуру. В научное издание вошли работы ведущих ученых и деятелей культуры. Книга представляет интерес для ученых, научных сотрудников, студентов, аспирантов, преподавателей гуманитарных вузов.

Высшая школа России под властью советской (октябрь 1917–1930-е годы)

Октябрьский переворот 1917 г. мгновенно остановил процесс демократической реорганизации российской высшей школы, запущенный в краткий период деятельности Временного правительства. Новая власть была по-разному встречена учащимися и профессорско-преподавательской корпорацией высшей школы. Столичное студенчество, растратившее свой протестный пыл в конфликтах с профессурой и Временным правительством, отреагировало анемично, хотя и не испытывало к большевикам социально-политических симпатий. Провинциальное на территориях, захваченных разгоравшейся Гражданской войной, в целом поддерживало противников Советов^[1]. Осознавая политическую ненадежность «старого» студенчества, Советская власть задумала срочным порядком пролетаризировать высшую школу. Декретом СНК РСФСР от 2 августа 1918 г. «О правилах приема в высшие учебные заведения» было постановлено, что каждое лицо с 16 лет, независимо от уровня образования, могло стать слушателем любого университета и института^[2]. Постановлением СНК РСФСР от 6 августа 1918 г. Наркомпросу предписывалось обеспечить преимущественный прием в высшие учебные заведения представителей пролетариата и беднейшего крестьянства^[3].

В результате этих правительственных решений высшую школу заполнили абитуриенты без среднего образования. Но столь же быстро эта волна и схлынула. Профессор Московского университета М. М. Новиков вспоминал о создавшейся коллизии: «В первое время аудитории переполнились полуграмотными рабочими, которые вскоре, однако, поняли, что “грызть гранит науки” не такая простая вещь, как об этом думали политические руководители. Что касается различного рода практических занятий в семинариях и лабораториях, играющих в современной постановке высшего образования часто доминирующую роль, то к ним неподготовленная публика и вообще не могла быть допущена. В результате состав студенчества вновь снизился почти до первоначального уровня»^[4].

Пришлось Наркомпросу искать иной путь «осовечивания» состава учащихся высшей школы. И он был найден в виде так называемых рабочих факультетов (рабфаков) в структуре высших учебных заведений для ускоренной подготовки рабоче-крестьянской молодежи к освоению высшеобразовательной учебной программы под руководством профессоров и преподавателей (при их, кстати, благожелательном отношении к данному проекту)^[5][6]. Осознав, что на формирование контингента «красного студенчества» потребуется время, Советское правительство вынуждено было черпать остро необходимые кадры высшей квалификации из наличного состава студенчества «буржуазного». По подсчету Е. Э. Платовой, за годы Гражданской войны было издано 30 декретов о срочной мобилизации старшекурсников инженерных и медицинских высших учебных заведений в Красную армию, а также о безотлагательном возобновлении занятий студентов прочих курсов^[7]. Высшая медицинская школа была милитаризована переведением ее в подчинение главкома вооруженных сил РСФСР. В ряд первоочередных была поставлена задача обязать студентов-медиков обоего пола продолжить учебные занятия в порядке неотложной трудовой повинности под угрозой судебной ответственности. Учащиеся переводились на полное государственное обеспечение по нормам курсантов военно-учебных заведений^[8].

Постановлением СНК РСФСР от 24 марта 1920 г. «О срочном выпуске инженеров-специалистов» ставилась задача подготовки по ускоренной программе инженеров из студентов промышленных институтов, включая возвращение к месту учебы мобилизованных в Красную армию, на промышленные предприятия и в различные советские учреждения. Теперь они считались откомандированными на учебно-трудовой фронт для ускоренного прохождения высшеобразовательного курса. Все эти так называемые ускоренники переводились на государственное содержание, а по завершении обучения в обязательном порядке направлялись в распоряжение народнохозяйственных органов^[9].

Профессура встретила большевистский переворот как узурпацию законной власти Временного правительства, с возмущением восприняв отказ большевиков от союзнических обязательств России в войне с Германией. 20 ноября 1917 г. Совет Харьковского университета принял на этот счет резолюцию, в которой заявлялось: «Нам невыносима мысль, что в муках рожденная русская свобода в сознании нашего потомства будет соединена с воспоминаниями об отвратительном предательстве»^[10]. Резолюция была доведена до сведения консулов союзнических держав. Харьковских коллег поддержали профессора Казанского университета, которые считали, что сепаратный мир «исторгнет Россию из семьи народов, создающих общим трудом науки, искусства и промышленность, т. е. творящих те духовные и материальные ценности, которые составляют жизнь народов и без которых этой жизни нет»^[11]. Такого рода резолюции были последними широковещательными заявлениями профессорско-преподавательского корпуса о своем отношении к проблеме защиты Отечества.

Полагаясь на непрочность Советской власти, профессорские коллегии высших учебных заведений продолжали жить по академическим законам Временного правительства. По свидетельству профессора М. М. Новикова, «гармоническая согласованность университетской жизни… без особых потрясений царила в Московском университете в первые годы большевистского режима, вплоть до того времени, когда коммунистическое правительство произвело натиск… на принцип академической автономии»^[12]. По образу и подобию московских коллег действовала профессура высших учебных заведений Петрограда^[13]. А вот что писал о ситуации того времени в Казанском университете его бывший студент и историограф М. К. Корбут: «Университет себя чувствовал, пожалуй вплоть до 1918 г., автономным в полном смысле этого слова! До него не было никому дела, а сам он отнюдь не интересовался принятием на себя каких бы то ни было обязанностей в отношении новой власти, с нетерпением ожидая восстановления status quo и настойчиво посылая официальные бумаги в Петроград на имя уже не существовавшего министерства народного просвещения (Временного правительства. — А. И.)»^[14].

Демонстрируя свою независимость, профессура самостоятельно, без санкции Наркомпроса, продолжала пользоваться таким атрибутом университетской автономии, как некогда нерушимое право университетов присуждать по результатам защиты диссертации ученые степени магистра и доктора наук. Вызывающий характер в понимании власти приобрела защита И. А. Ильиным диссертации «Философия Гегеля как учение о конкретности бога и человека» (М., 1918), потому что учителем и оппонентом соискателя был разыскиваемый ВЧК профессор П. И. Новгородцев как деятель «правого центра» кадетской партии. Тогда же диссертационные диспуты с присуждением ученых степеней прошли в Казанском, Петербургском, Харьковском и Киевском университетах.

Ответом на эти «самоуправные» демонстративные поползновения к отстаиванию академических прав профессорской корпорации стал Декрет СНК от 1 октября 1918 г. «О некоторых изменениях в составе и устройстве государственных ученых и высших учебных заведений РСФСР». Он имел откровенно репрессивный характер, поскольку наравне с сословиями и чинами прошлой эпохи упразднял ученые степени с единственной целью обезличить «старую» профессуру и уравнять ее с «младшими» преподавателями». Их судьба решалась голосами новоиспеченных «профессоров» и «преподавателей» из бывших приват-доцентов и ассистентов, прослуживших в высшей школе соответственно три года и менее^[15]. Расчет Наркомпроса делался на то, что младшие по возрасту мстительно забаллотируют старших коллег, расчищая себе карьерную дорогу. Но он не оправдался. Профессор-зоолог Московского университета М. М. Новиков так резюмировал эту коллизию: «Консолидация преподавательского состава, счастливо начатая в период Временного правительства, проявилась во всей своей силе. Почти все старики оказались вновь переизбранными. На нашем факультете (физико-математическом. — А. И.), как бы по иронии судьбы, провалился лишь профессор астрономии Штернберг»^[16]. Последний был большевиком.

Однако лишенная ученых степеней, уравненная в своем академическом статусе с «младшими» коллегами, «старая» профессура попыталась бойкотировать Декрет. Еще в 1919 г. в Московском и Киевском университетах наблюдались факты защиты диссертаций с присуждением ученых степеней. Встретив же сопротивление власти, «старая» профессура изменила тактику. Сохранив в неприкосновенности во всех процедурных ипостасях диссертационный диспут, она стала голосовать по формуле: «считать (не считать) диссертацию успешно завершенной». Неповиновение «старой» профессуры диктовалось не только побуждениями остановить произвол Наркомпроса, но и идеалистическим стремлением сохранить чистоту академических рядов от нашествия провластных назначенцев, не отвечавших сложившимся в XIX — начале XX в. высоким требованиям к научной подготовке преподавателей высшей школы. Новый, неофициальный, тип научной аттестации сохранял академический авторитет вплоть до начала 1930-х гг. И он не остался без позитивных последствий. 8 мая 1926 г. в Москве на заседании Центрального совета секции научных работников ГУС Наркомпроса обсуждался доклад академика В. П. Волгина «Об установлении единой ученой степени» — и этот вопрос не снимался с повестки дня академической политики Наркомпроса до 1934 г.

Своеволие профессуры Советская власть воспринимала выжидательно, правда, не отказываясь от ставших привычными мер выборочно-профилактическо-репрессивного характера (чаще всего в виде краткосрочных арестов).

Можно заключить, что в 1917–1920-х гг. между «людьми науки» и Советской властью установилась ситуация позиционного противостояния, при котором стороны, как бы прощупывая друг друга, воздерживались от решительных действий^[17].

Советская власть, в свою очередь, отказалась от первоначальной попытки революционным наскоком расколоть корпоративное единство профессорско-преподавательского корпуса, противопоставив «старой» профессуре «младших» преподавателей (приват-доцентов, ассистентов), традиционно недовольных своим академическим неполноправием. Пришло понимание того, что без старых «буржуазных» специалистов («спецов») не обойтись, пока не будет взращена замена им в лице профессуры коммунистической — «красной». Началась осада этой корпоративной крепости посредством «странной политики», по определению американского исследователя С. Финкеля, замешанной на уступках и давлении, с помощью которой Советское правительство старалось «установить контроль над высшим образованием и устранить худшее из того, что оно считало чуждым, одновременно пытаясь использовать небольшевистскую профессуру и сделать минимальным ущерб, наносимый этим ценным институтам»^[18]. Апогеем такого противостояния стал острый конфликт, связанный с принятием Устава высшей школы, кодифицированного подписанным В. И. Лениным Декретом СНК РСФСР «О высших учебных заведениях» (сентябрь 1921 г.). Автономия высшей школы, декларированная Временным правительством, была окончательно сокрушена. Демонстративный протест профессуры с применением забастовок побудил власть к уступке в виде «Положения о высших учебных заведениях» (июль 1922 г.), которое несколько расширило академическую правоспособность профессоров и преподавателей. Но вскоре многие протестующие подверглись как контрреволюционеры арестам, ссылкам, реквизициям имущества. Наиболее «активные контрреволюционные элементы» под угрозой расстрела были изгнаны из страны («Философский пароход»). Большевистская «Правда» от имени Советской власти императивно заявила, что это первое предупреждение «буржуазной интеллигенции». Сопротивление деятелей высшего образования было сломлено.

Вместе с тем в руководстве Советского государства оказались и те, кто в молодости были студентами «старорежимной» высшей школы; вызревало осознание того, что полное устранение с академической авансцены «старой» профессуры грозит катастрофой всей системе высшего образования, наследованной от прежнего режима, и полным исчерпанием научно-технического потенциала России. Во избежание этой цивилизационной катастрофы, для той части научного сообщества, которая оставалась в стране, была запущена в действие тактика вовлечения в деятельность создаваемой Советской властью сети многочисленных разноведомственных научно-практических исследовательских институтов, организационно стоявших вне высшей школы. И эти НИИ, идея которых будоражила умы выдающихся ученых (В. И. Вернадский, К. А. Тимирязев и др.) еще до 1917 г., увлекла многих «людей науки» комфортом чисто научной деятельности, по сути аполитичной по сравнению с научно-педагогической, постоянно напрягаемой необходимостью защиты академической автономии от разрушительных властных поползновений.

Советская власть внесла также кардинальное изменение в систему подготовки свежих пополнений профессорско-преподавательского состава высшей школы. Пришлось учесть российский исторический опыт научной аттестации XIX — начала XX в., которого упорно держалась «старая» профессура. 13 января 1934 г. публикуется постановление Совнаркома РСФСР «Об ученых степенях и званиях» — прерванная академическая традиция, сформировавшаяся в XIX в., была восстановлена.

А. Е. Иванов

Литература и источники:

1. Беляева А. М. Эрвин Давидович Гримм в Петербургском университете: академическое сообщество позднеимперского периода: дис.… канд. ист. наук. СПб., 2011.

2. Декреты Советской власти. М., 1964. Т. III.

3. Корбут М. К. Казанский государственный университет им. В. И. Ульянова (Ленина) за 125 лет. Казань, 1930.

4. Купайгородская А. П. Высшая школа Ленинграда в первые годы Советской власти (1917–1925). Л., 1984.

5. Ленин В. И. Полн. собр. соч.: в 55 т. Т. 37. М., 1969.

6. Литвин А. Л. Ученые Казанского университета во время смены политических режимов // Власть и наука, ученые и власть. 1880-е — начало 20-х годов. СПб., 2003.

7. Новиков М. М. От Москвы до Нью-Йорка. Моя жизнь в науке и политике. Нью-Йорк, 1952.

8. Платова Е. Э. Жизнь студенчества России в переходную эпоху. СПб., 2001.

9. Решетова Н. А. Интеллигенция Дона и революция. 1917 — первая половина 1920-х годов. М., 1997.

10. Сизова А. Ю. Российское студенчество в революционных событиях 1917 года: дис.… канд. ист. наук. СПБ., 2007.

11. Финкель С. Организованная профессура и университетская реформа в Советской России // Власть и наука, ученые и власть. 1880-е — начало 1920-х годов. СПб., 2003.

12. Чанборисов Ш. Х. Формирование советской университетской системы. М., 1988.

Примечания

1

Например, студенты Новочеркасского политехнического института в конце 1918 г. организовали боевую студенческую дружину для борьбы с «анархо-большевизмом». Из дружинников были сформированы 13 паровозных бригад, сыгравших большую роль в подавлении большевистского восстания в Ростове-на-Дону. Прикомандированная к Добровольческой армии генерала Корнилова дружина участвовала в легендарном Ледовом походе [9, с. 62].

2

Декреты Советской власти. М., 1964. Т. III. с. 138, 141.

3

Ленин В. И. Полн. собр. соч.: в 55 т. Т. 37. М., 1969. с. 34.

4

Новиков М. М. От Москвы до Нью-Йорка. Моя жизнь в науке и политике. Нью-Йорк, 1952. с. 108.

5

Чанборисов Ш. Х. Формирование советской университетской системы. М., 1988. с. 82–94.

6

Купайгородская А. П. Высшая школа Ленинграда в первые годы Советской власти (1917–1925). Л., 1984. с. 85–95.

7

Платова Е. Э. Жизнь студенчества России в переходную эпоху. СПб., 2001. с. 23.

8

Платова Е. Э. Жизнь студенчества России в переходную эпоху. СПб., 2001. с. 23.

9

Платова Е. Э. Жизнь студенчества России в переходную эпоху. СПб., 2001. с. 23–26.

10

Сизова А. Ю. Российское студенчество в революционных событиях 1917 года: дис.… канд. ист. наук. СПБ., 2007. с. 57.

11

Литвин А. Л. Ученые Казанского университета во время смены политических режимов // Власть и наука, ученые и власть. 1880-е — начало 20-х годов. СПб., 2003. с. 125.

12

Новиков М. М. От Москвы до Нью-Йорка. Моя жизнь в науке и политике. Нью-Йорк, 1952. с. 103.

13

Беляева А. М. Эрвин Давидович Гримм в Петербургском университете: академическое сообщество позднеимперского периода: дис.… канд. ист. наук. СПб., 2011. с. 265.

14

Корбут М. К. Казанский государственный университет им. В. И. Ульянова (Ленина) за 125 лет. Казань, 1930. с. 301.

15

Декреты Советской власти. М., 1964. Т. III. с. 381–383.

16

Новиков М. М. От Москвы до Нью-Йорка. Моя жизнь в науке и политике. Нью-Йорк, 1952. с. 103.

17

Литвин А. Л. Ученые Казанского университета во время смены политических режимов // Власть и наука, ученые и власть. 1880-е — начало 20-х годов. СПб., 2003. с. 127.

18

Финкель С. Организованная профессура и университетская реформа в Советской России // Власть и наука, ученые и власть. 1880-е — начало 1920-х годов. СПб., 2003. с. 173–174.