Camgirl. Откровенная история вебкам-модели

Иза Маззеи, 2019

Еще школьницей Иза любила, когда на нее смотрят, любила соблазнять и чувствовать себя желанной, иметь власть над мужчинами. Но секс ей не нравился никогда… Попробовав себя в разных профессиях, но так и не полюбив ни одну из них, она случайно узнала о вебкам-чатах и поняла: это именно то, что она искала. Иза начала раздеваться в прямом эфире, танцевать, мастурбировать, играть на камеру. Через месяц работы она собрала сотни ночных поклонников, которые доверяли ей свои секреты и щедро платили за ее перформансы, а через год вошла в топ-50 самых популярных моделей сайта. Но, несмотря на успех, к которому она так стремилась, Иза чувствовала лишь пустоту. Что она искала на самом деле? От чего хотела спрятаться? Что пыталась забыть? «Camgirl» – это откровенные мемуары о противостоянии травмам прошлого и принятии себя такими, какие мы есть. Маззеи мастерски исследует яркий мир цифровой жизни по обе стороны камеры, сексуальность и борьбу нашего частного и публичного «я». Эта книга перевернет ваши представления о сексе и секс-работе. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 2. Девочки преследуют мальчиков^[5]

— Отныне и впредь я иду по викканскому пути, — нараспев провозгласила я. — Посвящаю себя вам, Мать-Богиня и Отец-Бог! — тут я подняла повыше зажженную свечу, позволяя раскаленному воску стекать по рукам. В конце концов, что такое посвящение, если не боль?

Мне нужно было выделяться, быть не такой, как все, чтобы мне вслед оборачивались, когда я шла по коридору. Казалось, самый простой способ добиться этого — стать самой странной девицей во всей средней школе. В двенадцать лет я решила, что хочу принять языческую религию, в которой ни черта не смыслила, и тогда я рыбкой нырнула в свою «викканскую фазу». Я была одержима сакральной женственностью и накладывала заклятия на девчонок, которые странно смотрели на меня во время переменок. Мое обычное одеяние состояло из длинных черных струящихся юбок и браслетов, нанизанных на руки до самого локтя.

— Я не хожу в церковь, я же ведьма, — объяснила я своим одноклассникам. — Мне не хотелось бы, чтобы меня сожгли у столба или еще что.

Некоторые хмыкали в ответ. Они за это заплатят! У меня была целая книга заклинаний отмщения. Однако большинство ничего не имели против. В Боулдере все эти ведьмовские дела считались чуть ли не суперкрутыми. Мама моей подружки Меган ходила к целителю рейки^[6] и дарила мне кусочки розового кварца, когда я болела простудой.

Однако все изменилось, когда я перешла в шестой класс и папа вдруг решил перевезти нас в Италию.

— Чтобы вы могли выучить итальянский, — так он это объяснил.

— Но мы достаточно хорошо знаем итальянский, — запротестовала сестра.

— Вам девочки, нужно свободно разговаривать. Я хочу, чтобы вы смогли жить там, когда станете постарше.

Чтобы облегчить период привыкания к новой стране, он снял просторную виллу, обставленную шелковыми викторианскими диванами. Нам не разрешалось не только прикасаться к ним, но даже дышать рядом. Первый год мы учились в американской частной школе, где моя бабушка работала библиотекарем и администратором. Это была та же школа, в которую ходил в детстве отец, и все остальные ее ученики были родственниками знаменитых художников или дизайнеров обуви. Когда нам случалось захаживать в винный магазин, я видела их фамилии, сиявшие золотом на бутылках кьянти по восемьдесят евро за штуку.

В Боулдере я была странной богатой девочкой со знаменитыми родителями и слишком большим количеством браслетов. В Италии я была той странной небогатой девочкой, у чьей семьи не было никакой родовой истории и которая не умела правильно одеваться. Поначалу я пыталась играть роль той же громогласной несносной девицы, которой была дома.

— Девчонки, вам нравится Мэрилин Мэнсон? Мой папа снимал для него видеоклип. Тот самый, знаете, где все эти органы в банках.

Красивая рыжеволосая девочка по имени Кендра только моргнула.

Ее подруга Шелби ответила:

— Это, случайно, не тот ужасно жуткий парень со странным лицом?

— Ну я не сказала бы, что он такой уж жуткий. Он просто знает толк… в тьме.

Кендра рассмеялась.

— В какой еще тьме?

— Ну, понимаешь, в темной стороне жизни.

— Ага… ну мне он кажется жутким.

— Ужасно жутким, — согласилась Шелби. — К тому же он на женщину смахивает.

До меня начало доходить, что, возможно, быть не такой, как все, — не лучший способ добиться внимания в Италии. Эту проблему усугублял тот факт, что кое-что начало происходить. А конкретно — менялось мое тело. У меня стала расти грудь и пришли первые месячные. Я сделала вывод, что прохождение через пубертат означает сокрушительный стыд и позор на веки вечные. Мама не позволяла мне начать брить ноги так рано, как начинали другие девочки, поэтому мне приходилось притворяться, что я брею ноги, и стараться по возможности их скрывать. Однажды, когда я сидела на уроке, Шелби провела рукой по моей голени.

— О боже мой! У тебя такие гладкие ноги! — зачастила она. — Кендра, иди потрогай!

Кендра провела рукой по моей волосатой ноге.

— О да, такие гладенькие! Какой бритвой пользуешься?

— «Гил-лит», — наугад сказала я, неверно произнеся название, которое вот только утром прочла на папиной бритве в ванной.

— Ооо, никогда не слышала, — улыбнулась Шелби. — Должно быть, из дорогих.

Мне потребовалась целая минута, чтобы понять, что они надо мной насмехаются.

К счастью, вместе с волосами на ногах появилось и растущее чувство цели. Я начала осознавать, что быть женщиной — значит иметь определенную власть.

Это осознание началось с парня по имени Майк Парсон.

Однажды вечером я сидела на уроке итальянского для тех экспатов, которые все еще разговаривали по-итальянски на уровне трехлетнего малыша-носителя. Учительница вышла из класса, велев нам «зубрить наизусть новые слова». В реальности это означало, что все мы громко сплетничали о том, что Кендра пойдет на танцы с Паоло. Майк, восьмиклассник с зелеными глазами и непотребным чувством юмора, уселся в учительское кресло, крутясь в нем и хлопая по столам указкой.

И вдруг ни с того ни с сего он остановил кресло на середине разворота и уставился прямо на меня. Я опустила глаза. Майк был крутой. Веселый парень, который всем нравился. К тому же он был на год старше, что в средней школе практически равно десяти годам. Я с Майком не разговаривала. Я не разговаривала даже о Майке. Он подкатился в кресле прямо ко мне.

Хлопнул указкой по моему столу.

— Эй, Иза!

Я подняла взгляд.

— Хочешь встречаться со мной?

Не могу вспомнить, что в тот момент происходило у меня в мозгах, потому что они выключились. Мои мозги попросту решили перестать функционировать. А поскольку мозги не функционировали, рот тоже ушел в отказ. Однако меня хватило на то, чтобы энергично замотать головой: нет!

— Ты серьезно?! — Майк откатил кресло на пару футов и смерил меня взглядом.

Моя голова — единственная часть меня, которая была способна двигаться, — кивнула. Майк швырнул указку на пол.

— Да на хрен, — пробормотал он себе под нос, снова откатывая кресло к учительскому столу.

— Но ведь я даже не собиралась говорить «нет»! — рыдала я на груди у матери в тот вечер, поливая соплями ее шелковую ночнушку.

— Ничего страшного, что ты не готова встречаться, — утешала меня мама. — Мужчины всегда будут хотеть таких женщин, как мы. Мы не можем говорить «да» им всем.

Следующие несколько недель я пыталась оценить случившееся. Я нравлюсь Майку Парсону. Да как это вообще возможно? Никто не говорил мне, что он в меня втюрился. Да я вообще почти ни разу с ним не разговаривала. Я не считала себя красивой и знала, что одеваюсь не так модно, как наши более богатые и гламурные девочки.

Майк позаботился донести до меня, что он расстроен. Когда нам случалось разминуться в коридоре, он испускал долгий вздох или досадливо пинал пол. Однажды, когда я отвернулась от него, он стукнулся лбом о металлический шкафчик с громким криком «бля!» Все посмотрели на него. Все посмотрели на меня. Это я сделала это с ним. Это я его сломала.

Я, конечно, почувствовала себя виноватой. Но под виной, еще глубже, ощутила щекотку возбуждения.

Я сделала это с ним.

Майк начал встречаться с моей подругой Элли, и она в одночасье стала знаменитостью. Она была всего лишь в шестом классе — но встречалась с Майком Парсоном.

— Да, но мне он предложил первой, — сказала я своей подруге Натали.

— Ну да, конечно!

— Нет, правда.

— Тогда почему ты с ним не встречаешься?

Я не ответила. Это я заставила Майка биться лбом о шкафчик. Это я была той, кого он хотел первой. Это мне полагалось быть той девушкой, которая после уроков садилась на заднее сиденье Майковой «Веспы». (В Италии по какой-то причине можно ездить на мопедах с четырнадцати лет. Вероятно, потому-то из-за них и гибнет столько людей.)

Пусть с Майком мы не встречались, но теперь я ощутила вкус власти и внимания, который запал мне в душу даже глубже, чем наличие крутых родителей или возможность быть темной мрачной ведьмой. Я могла контролировать другого человека. Я могла заставить другого человека быть безутешным. Это означало, что я могла заставить другого человека почувствовать и любовь. Это был тот самый кайф внимания, который я ощутила, когда объявила себя ведьмой, но дающий намного больше сил.

Наблюдая, как Элли и Майк целуются взасос, прижавшись к матовому стеклу библиотечного окна, я повернулась к Натали.

— Я заведу себе бойфренда.

— Правда?

— Да.

— Кого?

— Пока не знаю. Я еще не выбрала.

— Невозможно просто выбрать бойфренда! Разве ты не должна ему нравиться?

— Я сделаю так, что понравлюсь ему.

Решение было принято. Пора было взрослеть.

В следующем семестре моя семья вернулась в Боулдер, и я начала учебу в новой школе — и новый эксперимент. Я собиралась выбрать парня, с которым захочу встречаться, и заставить его ответить мне взаимностью. Я собиралась снова почувствовать себя могущественной.

Я выбрала цель: стеснительного мальчика по имени Натаниэль. У него был брат-близнец — намного более громогласный, буйный и популярный. Я рассудила, что Натаниэль будет легкой добычей.

— А как это вообще делать — флиртовать? — спросила меня новая подруга, Симона, когда я за обедом рассказала ей о своем плане.

— Это легко. — Я закатила глаза. — Просто смотришь на парня, улыбаешься, а потом отводишь взгляд.

— Правда?

— Да. Бабушка даже рассказывала мне, что в былые времена надо было просто попросить у парня прикурить, и тогда он понимал, что ты флиртуешь.

— Курение — это гадость, — скривилась она.

— Нет же, Симона. Курить — это гламурно.

Конечно, мне было всего тринадцать, и я понятия не имела, о чем говорила. К счастью, когда тебе тринадцать, стать соблазнительницей на самом деле очень легко. Все, что от меня потребовалось — это улыбаться и поглядывать на Натаниэля в течение всех шести уроков, и он проглотил наживку. Днем позже несколько мальчишек подошли ко мне и сказали, что кое-кто хочет со мной поговорить. Я последовала за ними к качелям, у которых ждал меня Натаниэль.

— Привет. — Он смотрел в землю.

Я уставилась ему в лицо, не моргая.

— Привет.

Он набрал воздуха, но… ничего не сказал.

Я прислонилась к качелям и расстегнула молнию на толстовке. Хочешь поймать парня — покажи сиськи, это я знала.

— Робби сказал, что ты хотел со мной поговорить.

— Нет… в смысле, не знаю. — Он украдкой бросил взгляд на компанию своих друзей, которые неистово махали ему руками.

— Ты хочешь о чем-то меня спросить? — Я улыбалась, стараясь казаться мягкой и дружелюбной.

Он снова замешкался.

— Давай же. — Я посмотрела ему в глаза, потом перевела взгляд на собственные ноги, подражая милой стеснительной девушке, которую видела в «Деграсси»^[7].

— Хочешь со мной встречаться?

У меня получилось!

— Конечно, — ответила я, воображая, как его позвоночник содрогнулся от восторга, когда эти слова вылетели из моего рта.

В тот день я вошла в школу после перемены, высоко держа голову. За все свои тринадцать лет я ни разу не ощущала такого кайфа. Я представляла себе Натаниэля в соседнем классе, ошарашенного, краснеющего, у которого потеют ладошки при мысли о том, что я, Иза — его девушка. У меня есть власть! Я смогла заставить мальчика влюбиться в меня. Черт, как же это было приятно! Я поспешила к шкафчику Симоны.

— Ну вот, я это сделала.

— Что ты сделала?

— Натаниэль. — Я наклонилась к ней. — Я тебе говорила!

Наконец-то я стала женщиной. Женщиной, способной контролировать мужчину. Способной сделать мужчину более счастливым, чем когда-либо в жизни. Или — тут я вспомнила Майка — несчастнее.

На наше первое — и единственное — свидание мы с Натаниэлем пошли смотреть фильм «Бэтмен: начало». В один из редких моментов единения мое семейство решило подвезти меня к кинотеатру всем составом. Они направлялись в Target и собирались подхватить меня после сеанса у выхода из кинотеатра, чтобы потом поехать ужинать. Я влетела в кинотеатр и увидела Натаниэля. Он купил нам билеты и одну диетическую колу с двумя соломинками.

Во время сеанса я свесила пальцы с края подлокотника, надеясь, что он возьмет меня за руку. Он не отрывал глаз от экрана. Я огляделась по сторонам. Кинотеатр был почти пуст. Я подалась к нему, сдвинув руку так, чтобы пальцы оказались чуть ближе. От него пахло смесью дезодоранта и пота. Я впилась взглядом в его руки и заметила грязь под ногтями. На его длинных шортах ближе к колену темнело жирное пятно. На экране Кристиан Бейл целовал Кэти Холмс. Я ждала своего поцелуя. Так и не дождалась.

Я вернулась в родительскую машину, пылая негодованием.

— Как все прошло? — спросила мать с живым любопытством, повернувшись на сиденье.

Я резко втянула воздух ноздрями.

— Лучше не бывает!

Моя сестра высунула голову из окошка, пытаясь разглядеть Натаниэля.

— Это он?

Я посмотрела на сутулого подростка с худыми длинными руками и жирным пятном на шортах у колена. Он теребил подбородок, шагая к автобусной остановке.

— Нет.

— И что, это все? Мы больше ничего не услышим? — Папа завел машину.

— Это мое личное дело. Может, уже поедем ужинать?

— Настоящий подросток! — сказал папа с гордостью.

Я гадала, почему Натаниэль меня не поцеловал. Я заставила Майка Парсона биться лбом о металлический шкафчик, но не смогла заставить этого неудачника коснуться моей руки?! Я пыталась понять, как заставить Натаниэля полюбить меня сильнее. Размышляла о том, как заставить полюбить меня других парней. Думала… а смогла бы я заставить всех парней полюбить меня?

Я начала тестировать стратегии и разрабатывать правила. Смотрела романтические комедии и училась прикусывать губу, как Рейчел Макадамс. Пристально наблюдала, как трепещет ресницами и саркастически смеется Джулия Робертс. Я составила Правила Соблазнения Изы™, и они были замечательно просты:

1) Смотреть на парня через всю комнату, пока он не поднимет взгляд, задержать визуальный контакт, потом отвести взгляд. Повторить.

2) Полностью игнорировать парня в ситуациях группового общения.

Но, Иза, возможно, думаете вы, твой метод работает только в том случае, если ты физически привлекательна, сексуальна и красива. Так вот, вы ошибаетесь. Это работает только в том случае, если ты физически привлекательнее, сексуальнее и красивее, чем парень. Я старалась держаться парней, которые были либо менее привлекательны, чем я, либо просто менее уверены в себе, чем я. Предпочтительно — и то и другое. Я никогда не охотилась на популярных, уверенных, состоявшихся парней. Они могли меня отвергнуть. Я выбирала тех, которые не нравились девочкам, — или как минимум тех, которые не знали, что нравятся девочкам. Я хотела быть той девушкой, про которую парень и не думал, что может ее заполучить. Я желала быть богиней. Я стремилась к тому, чтобы мне поклонялись. Я хотела быть Изой, королевой парней.

Чем больше я с ними играла, тем упорнее ухаживали за мной парни. Когда я их игнорировала, они задавали мне больше вопросов. Я говорила себе, что эти парни в меня влюбляются. Что они считают меня своей родственной душой. Что я — идеальная девушка. На самом же деле меня снедала навязчивая идея: больше парней, больше соблазнения, больше визуального контакта. Разумеется, я говорила себе, что мне нужна любовь. Такая, что прямо конец света, сокрушающая душу, меняющая жизнь, одержимая ЛЮБОВЬ. Каждый контакт с новым парнем казался фаталистическим и острым. Этот парень будет венцом творения. Этот момент будет моей спасительной благодатью…

Что подводит нас к заключительным этапам.

3) Рассказать что-то такое, что кажется твоей самой сокровенной, самой темной тайной, но на самом деле ею не является — потому что это сделало бы тебя беззащитной, дурочка!

4) Попросить парня поделиться своими самыми сокровенными, самыми темными тайнами.

Очевидно, что эмоциональная близость — ключ к любым здоровым, цветущим отношениям. Она же является ключом к любым вредоносным, психологически манипулятивным отношениям. Я достаточно быстро поняла, что, когда посвящаешь кого-то в свою тайну, становишься уязвима перед этим человеком, и это дает тебе бесценную власть, потому что ты всегда сможешь использовать эту известную ему тайну в целях эмоционального шантажа. Например, если парень злится на тебя, потому что ты при нем флиртовала с другим, можно сказать нечто вроде:

«Прости! Я была такая пьяная! [Начинай плакать.] Думаешь, я стану алкоголичкой, как моя мать?»

Мне было легко придумывать собственные «тайны», потому что у меня имелся широкий ассортимент сочных и непристойных секретов, причем мне не приходилось на самом деле выдавать ни одной из тех, которые я желала сохранить. Я просто выбирала ту правду, которая вызвала бы у парня наибольший отклик. Например, я могла сказать:

«Моя мать — алкоголичка», если знала, что у парня в семье есть проблемы с зависимостью, или

«Мой папа пару раз пытался покончить с собой», если парень признавался, что у него депрессия, или

«Я режу себя, когда мне грустно», если парень был особенно жалостлив.

Все эти тайны отлично годились, чтобы ими делиться, поскольку не просто были сокровенными, темными, интимными, но и позволяли мне выглядеть трагично и красиво. Обычно, поделившись такой «тяжелой» тайной — и не имело значения, что я уже рассказывала это нескольким другим мальчикам только в текущем месяце, — я прессовала парня, заставляя признаться в чем-то таком, что он хранил в глубине сердца. Иногда, если он сильно сопротивлялся, я буквально выбивала тайну из него в беседе, напоминавшей по стилю допрос.

К окончанию девятого класса я прожила в Боулдере год и довела свой метод почти до совершенства. Мы с моим другом Кайлом прислонились к въездным воротам школы, дожидаясь маму, которая должна была меня забрать. Был июнь, и в воздухе разливалось тепло.

— Ты веришь в бога? — спросила я его.

— Да как-то не очень, а что?

— Не знаю… В смысле, как думаешь, что происходит, когда мы умираем?

— Понятия не имею.

— Ты боишься смерти? — Я заглянула ему в глаза, потом уставилась вдаль. — Я вот боюсь. Но, знаешь, все равно иногда мне хочется умереть. Наверное, это потому, что самоубийство в моей семье — норма.

Он сложил руки на груди и не ответил.

Я предприняла еще одну попытку.

— Ты не такой, как остальные парни.

— Правда?

— Я вижу, что тебе грустно. Почему тебе грустно?

Он вздохнул поглубже.

— Странно, что ты вот так говоришь о самоубийстве…

— Это оно?

— Ага.

— Кайл! Ты можешь мне рассказать. — Я повернулась к нему.

— Мой дядя покончил с собой. В прошлом году, — сказал он, шаркая ногой по асфальту.

Я это уже знала. Но он не знал, что я в курсе.

Я обвила его руками. Теперь он был мой.

С каждым новым парнем я говорила себе, что вот теперь точно — все. Что этот — последний. Вот как только я понравлюсь Тейлору, так сразу буду удовлетворена. Как только понравлюсь Марку. Как только Патрику. Скаю. Алексу. Крису. Я выкапывала тайны из парня, как моллюсков из песка, а потом говорила ему, что все его мечты возможны и что он — самый прекрасный человек на свете. Называя парня прекрасным, я видела в его глазах тот самый миг, когда он решал, что я — потрясающая. И упивалась этим мгновением. Я не сознавала, что манипулирую. Или, по крайней мере, так успокаивала себя, отчаянно жаждая верить, что я — не какой-то там суккуб-социопат.

Однажды вечером (дело было во время моей учебы в десятом классе) я была наверху, одна в своей комнате. Папа лежал в постели третьи сутки, и мамино терпение лопнуло.

— Я не могу заниматься здесь абсолютно всем! — кричала она ему сквозь дверь. — Ты должен принять ответственность за свою жизнь!

Секунду передохнула, дожидаясь ответа, но так и не услышала его.

— Они твои дети! — добавила она, словно то, что мы буквально появились на свет из ее тела, совершенно ничего не значило.

Я посмотрела на свой телефон. Ощутила укол вины. Знала, что не должна этого делать, но все равно стала перебирать контакты. Остановилась на Конноре. Я знала, что Коннор хочет со мной встречаться. Знала, что сама не хочу встречаться с Коннором. Знала, что Коннор мне даже не нравится. Зато я определенно нравилась Коннору. И я набрала сообщение:

Привет. Приходи ко мне. Принеси мороженого.

Не делай этого…

Я отредактировала сообщение:

Привет. Приходи ко мне. Принеси мороженого;)

Такое никогда хорошо не заканчивалось.

Десять минут спустя некий Коннор Граус стоял под окном моей спальни.

— Мне забраться?

В зубах у него был зажат стебель розы, на локте висел пакет из магазина. Он был такой радостный и милый. Интересно, подумала я, чем он занимался до того, как я его позвала?

— Оно со вкусом печенья?

Он кивнул.

Я подняла жалюзи на окне.

Он начал взбираться, красуясь, завис на мгновение на одной руке, прежде чем забросить тело на мой подоконник. Руки у него были сильные, пальцы — грубые.

Я улыбнулась, наклонившись, чтобы взять розу из его зубов, пока он лез.

Я провела с ним час, лакомясь мороженым и сплетничая о своей подруге Мэгги. Он сочувственно кивал и массировал мне шею. Я сидела перед ним, опершись на его грудь спиной. Время от времени снизу вверх по лестнице прокатывался очередной вопль, просачиваясь под мою дверь. Коннор делал вид, что ничего не замечает. Я поставила розу на свою тумбочку, и он иногда на нее поглядывал.

Его руки начали потихоньку двигаться вниз, и вот, наконец, он извернулся, чтобы оказаться передо мной, и поцеловал меня влажным ртом. Я замялась и отстранилась. Но мне казалось, что я ему задолжала. Ведь он, в конце-то концов, взобрался по стене моего дома. Я поцеловала его в ответ, не понимая, как такое возможно, чтобы его губы, издали казавшиеся такими тонкими, прикасаясь к моим, ощущались такими толстыми и бугристыми. Он бурно задышал, шаря языком по разным закоулкам моего рта. Я отстранилась. Он притянул меня обратно.

Испустил задыхающийся вздох.

— Иза…

Я соскользнула с кровати и встала.

— А теперь мне пора спать.

Его глаза полузакрылись. Я видела, как закаменела его челюсть.

Я налепила на лицо извиняющуюся улыбку.

— Я и вправду устала.

Он понял намек и поднялся, уже со спокойным лицом.

— Ну что ж, я неплохо провел время, — начал он. — Может быть, когда-нибудь мы смогли бы… — не договорил и потянулся за моей рукой.

Не-а!

— Я тоже, — обняла его. — Спасибо, что пришел. Мне было так скучно! — и подтолкнула его к окну. — Извини, что тебе пришлось и туда, и обратно лезть через окно. Мои родители не против того, чтобы ко мне приходили друзья, я просто не хотела спрашивать разрешения, потому что они… — Я сделала паузу. — Заняты.

— Да все нормально, я…

— Однако вот так прокрадываться в дом — это круто, верно? Романтично! — подмигнула ему и открыла окно.

Коннор начал выбираться наружу.

— Да, но… — он снова пытался пригласить меня на свидание. В моей комнате задержались только его голова и плечи.

Я встала рядом с ним на колени и легонько сжала его плечо.

— Ты лучше всех, Коннор, — заглянула ему в глаза. — Правда. Честно-честно.

А потом встала и взялась за раму, чтобы закрыть окно.

Он в последний раз поднял на меня глаза. Растерянный. Разочарованный. Но не разгневанный. Нет-нет, никакого гнева. Как будто я стала бы встречаться с Коннором Граусом! Дурак. Я знала, что у меня складывается определенная репутация из-за таких вот случаев — когда парни полагали, что я займусь с ними сексом, а я не занималась. Секс не был тем, за чем я охотилась. Но я хотела быть сексуально желанной, и в этом заключался парадокс всего моего отрочества.

Позже, оставшись одна в темноте, я поднесла зажигалку к английской булавке и держала, пока та не раскалилась докрасна, а потом с силой провела ею по коже. Я думала о лице Коннора, о его закаменевшей челюсти.

— Гребаная шлюха, — сказала я себе, надавливая на булавку, прожигая неровные параллельные линии на внутренней поверхности бедра. — Какая ж ты сука!

Я подумала о языке Коннора.

— Ненавижу тебя. Я тебя ненавижу.

Я прожгла длинную линию от лобковой кости к тазовой, любуясь тем, как быстро белая кожа становится красной, потом коричневой. Это было безрассудно. Я это заслужила. Я была омерзительна. Из-за того, что мне нужно было, чтобы он пришел. Из-за того, что позволила ему поцеловать себя. Из-за того, что сжала его плечо.

— Ты дура. Дура, дура, дура. — Я чикнула зажигалкой, снова раскаляя булавку. — Здоровенный кусок засранского дерьма.

Спустя пару минут я взяла себя в руки. Знала, что Коннор вскоре пригласит меня на свидание. Знала, что мне придется либо отвергнуть его и лишиться его внимания, либо встретиться с ним и столкнуться с последствиями. Мне придется прикасаться к нему, и держать его за руку, и лизаться с ним.

Я не хотела с ним лизаться.

Я забралась в постель и взяла телефон. Внутри меня жило нечто — большое, темное и зияющее — и, если бы я его не кормила, оно пожрало бы меня целиком. Когда тонешь во тьме, легко думать, что любовь спасет тебя. Что парень спасет тебя.

Я прокрутила список контактов. Кто из парней не спит после полуночи?

* * *

Первым парнем, с которым я занялась сексом, был Джона. Я познакомилась с ним во второй год учебы в старших классах. Мы впервые встретились во дворе его школы, где я ждала Симону. Он наблюдал, как я разговаривала с компанией ребят, и улыбался мне издали. У него были короткие вьющиеся каштановые волосы и очки в проволочной оправе. Выглядел он придурковатым, но милым. Он стоял, чуть сместив вес тела на носки, и я обратила внимание на его мускулистые голени. Мы начали встречаться по чистой случайности, в основном потому, что он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Я знаю, чего ты добиваешься.

— Что ты имеешь в виду?

Он упер руки в бока и перенес вес тела на пятки.

— Твои «игры разума». Со мной они не работают.

— Да-а?

— Ни единого шанса. — Он подмигнул мне.

Я была заинтригована. Никому прежде еще не удавалось меня разоблачить. Мы стали встречаться. Джона позволял мне соблазнять других мужчин (при условии, что я с ними не целовалась), потому что ему было весело наблюдать, как я ими манипулирую. Я стала одержима желанием взять верх над Джоной, но это оказалось невозможно. Он манипулировал мною в ответ. Пытался контролировать меня, а я пыталась контролировать его, а потом мы вместе наблюдали, как я контролирую других парней. То, что начиналось как миленький школьный романчик, превратилось в эпическую борьбу за власть. И так я осознала, что влюбилась в Джону.

Это не меняло того факта, что мне по-прежнему было нужно, чтобы все парни хотели меня. Но теперь эту потребность сдерживало наличие бойфренда. Границы стали четче, но я позволяла другим думать, что, может быть — только может быть, — если они достаточно постараются, то я брошу ради них Джону.

Шли месяцы, мы с Джоной проходили этап за этапом — от неловкого хватания за грудь до взаимной мастурбации, от взаимной мастурбации до неуклюжих «зубастых» минетов. Однако вскоре Джоне этого стало мало.

Джона хотел секса. Я — нет.

— Ты что, меня не любишь? — спросил он, когда я сказала ему, что не готова. Он сидел на синем стуле перед компьютером. Я сидела на краю его кровати.

— Люблю.

— Тогда почему не показываешь мне этого? В этом-то весь смысл секса — это доказательство любви. — Джона развернулся в кресле, чтобы видеть меня.

Я задумалась о его словах.

— Я просто… не знаю. Не хочу заниматься сексом, вот и все.

— Ты хочешь нравиться каждому парню, манипулируешь людьми направо-налево, и я тебе это позволяю, но мне нужно, чтобы ты показала, что любишь меня. Что я особенный.

— Конечно же, ты особенный!

— Тогда почему ты не хочешь мне это показать?

— Не знаю.

— Нам лучше лишиться девственности вместе. Мы любим друг друга. Это не просто так.

Он начал наказывать меня за отказ. Когда я садилась к нему на колени, он отчитывал меня:

— Ты не можешь вот так сидеть у меня на коленях и в то же время отказывать в сексе. Это несправедливо. Не дразнись.

Я не хотела дразниться. Я страшилась его неодобрения и начала избегать вообще любых прикосновений. Мое нежелание заниматься сексом приводило в недоумение меня саму. Оно казалось полной противоположностью моей личности. Как может женщина, которая так наслаждается вниманием мужчин, при этом избегать того самого, чего эти мужчины хотят? Я говорила себе, что это потому, что меня больше заботит любовь, чем секс. Но с Джоной я могла получить и то, и другое. Мне следовало бы получить и то, и другое. Так поступают люди в отношениях. Они занимаются сексом.

Я сдалась. Мы выбрали день, и тем вечером после школы я пришла к нему домой, когда его родители были на работе. У нас впереди было трехчасовое «окно». Мы забрались в двуспальную постель и спрятались под светло-голубыми простынями. Он целовал меня, говорил, что любит, и снимал с меня одежду.

— Подожди, подожди! — Я выпуталась из его рук и села.

— Вернись…

Я выбралась из постели и завернулась в полотенце.

— Думаю, нам следует пересмотреть этот план.

— Почему? Мы же все решили.

— Да, но я не уверена, что это хорошая идея.

Джона потянулся за моей рукой. Я вложила пальцы в его ладонь. Она была влажной и липкой.

— Это хорошая идея, — напомнил он мне. — Мы любим друг друга, помнишь?

— А мы не можем вместо этого просто посмотреть «Остаться в живых»? — Я забрала у него руку и села за стол перед компьютером. Подвигала мышкой. — Давай посмотрим «Остаться в живых», а это сделаем в другой раз.

Джона закатил глаза и натянул рубашку.

— Ты не должна так меня обламывать.

Мы смотрели телевизор, пока не пришли его родители. При звуках открывающейся гаражной двери Джона громко вздохнул и вылез из постели. Он поставил компьютер на паузу и, топая, спустился в кухню встречать их, оставив меня одну.

Оказалось, его родители собрались поужинать в ресторане. Они переоделись и уехали на весь вечер. Джона сел за компьютер, загружая очередное кино для просмотра. Его дверь была оклеена коллажем из постеров к кинофильмам. Я читала названия. «Сияние». «Реквием по мечте». «Шоссе в никуда».

Бросила взгляд на его лицо, мрачное и все еще немного сердитое.

— Ладно, давай сделаем это.

Он развернул кресло.

— Снова соскочить у тебя не выйдет.

— Я не буду. Я готова. Давай сделаем это.

Секунда — и на его лице появилась широкая улыбка.

Вернувшись в постель, он навис своим обнаженным телом над моим и протянул руку мимо моей головы, чтобы повернуть к себе будильник.

— Двадцать восьмое августа, семнадцать часов двадцать шесть минут, — торжественно провозгласил он.

После того мы сели в автобус и поехали в центр, чтобы отпраздновать это событие в суши-баре. Вот-вот должен был начаться студенческий футбольный матч, и университетский оркестр оккупировал улицу, дуя в трубы и распевая гимн. Девушки с волосами, убранными в высокие «конские хвосты», и в золотой униформе вращали жезлы и кружились перед оркестром, оскальзываясь белыми кроссовками по брусчатке.

— Слава! Слава «Колорадо»! — вопили чирлидеры.

Рядом с оркестром остановился автобус, и группа детей, державших в руках черные и золотые воздушные шарики, пронеслась мимо, а вслед за ними поспешали родители.

— Смотри! — Джона сжал мои пальцы, когда мы выходили из автобуса. — Они приветствуют нас.

Меня пробрала дрожь. Это был хороший секс — потому что я испытала оргазм. Это был плохой секс — потому что, когда все закончилось, я поймала себя на том, что смотрю в окно и пла́чу. Джона встал с постели и вышел, чтобы выбросить презерватив, и когда он снова вошел в комнату, я вытерла щеки. Он обвил меня рукой и стал целовать мое лицо.

— Почему ты плачешь?

— Мне грустно.

— Потому что мы больше не девственники?

— Нет… — Я задумалась. — Может быть.

Он снова поцеловал меня.

— Все нормально, не волнуйся. Это хорошо. Мы теперь всегда будем особенными друг для друга.

Он поднялся, чтобы одеться.

Я чувствовала себя грязной. Чувствовала себя мерзкой. Хотелось выползти из собственной кожи и свернуться калачиком. Хотелось вернуть все вспять. Мне нужно было прикрыться. Я выпрыгнула из постели и торопливо натянула одежду, внезапно вспомнив, как мать учила меня, что после секса надо пописать. Я метнулась в ванную и села на унитаз.

Секс стал доказательством моей любви. Тем, что заставляло Джону чувствовать себя особенным. В обмен на секс он позволял мне писать эсэмэски другим парням. Писать им электронные письма. Обнимать других парней на секунду дольше обычного. Секс был уравновешивающим актом: если я давала его Джоне, то могла утолять свою компульсивную жажду обладать властью над другими мужчинами. Если не давала, Джона начинал ревновать. А вместе с ревностью приходила мелочность.

— Ты считаешь, это мило — так делать, флиртовать с Джошем на моих глазах?

Мы с Джоной сидели в моем старом зеленом Subaru Outback на подъездной дорожке у его дома. Мы ходили на вечеринку к друзьям, и я провела бо́льшую часть вечера на задней веранде, куря сигареты и расспрашивая Джоша о разводе его родителей.

— А почему это должно быть мило? — Я потянулась к ручке, чтобы открыть дверцу и выйти из машины. Джона не шелохнулся.

— Я не понимаю, зачем тебе нужно играть в эти гребаные игры.

Я помолчала, снова откинувшись на спинку кресла, глядя в ветровое стекло. В окне виднелась голова пса Джоны, бордер-колли, он лаял на нас, освещенный уютным теплым сиянием огней в гостиной.

— Какие игры?

— Иза, — заговорил он, — какую бы глубокую, темную, печальную дыру ты ни пыталась заполнить, это не сработает.

— Заткнись! — Я повернулась к двери, открыла ее и вышла.

— Ты знаешь, что это правда. Я — единственный, кто действительно понимает, кто ты такая, — сказал он мне в спину. — А тебе и дела до меня нет. Ты меня даже не любишь.

— Нет, я тебя люблю.

— Я для тебя ничто.

— Джона, я люблю тебя!

— Докажи.

И я смотрела в потолок, не понимая, как то, чего я не хочу, может быть таким приятным. Джона проводил пальцами по ожогам на моем бедре и говорил, что только он может это облегчить. Потом, погружаясь в уныние, что неизменно случалось каждый раз, я пыталась скрыть слезы и гадкое, мертвое ощущение внутри. Я торопливо вскакивала и шла, к примеру, заваривать чай. Что угодно, только бы помочь себе забыть, что моя кожа вся липкая от пота, и кажется, что она хочет слезть с моего тела, чтобы сбежать подальше от меня.

Джона рассказывал мне, как прочел в одной статье, что после выброса окситоцина во время секса возникает ощущение уныния, и советовал принимать витамины, чтобы скорректировать дофаминовый дефицит. Я принимала витамины, гадая, что со мной не так.

Секс вызывал у меня чувство дискомфорта, и чем дискомфортнее мне становилось, тем громче я разглагольствовала. Если мне приходится иметь дело с сексом, то пусть придется и всем остальным. Когда девчонки теряли девственность, я приветствовала их в коридорах жестом «дай пять». Я пыталась заставить своих подруг тоже лишиться девственности. Меня начинали считать потаскухой, и я не хотела быть единственной потаскухой в школе. Конечно же, я хотела быть лучшей потаскухой, самой «горячей» потаскухой, но не хотела быть единственной. Я была той, которая учит подруг делать минет. Как попугай зазубривала статьи из «Космо» и рассуждала о сексуальных позициях. Всегда была охоча до сплетен — кто с кем встречается, кто кому сделал минет, кто принимает таблетки, кто нет. Когда шел дождь, я выгоняла своих друзей на улицу и заставляла их целоваться, потому что нет ничего романтичнее, чем целоваться под дождем. С удовольствием шокировала их, каждый раз доходя до новых крайностей.

На одной вечеринке я сняла блузку. А потом и лифчик.

— Давайте будем естественны! Будем свобо-о-о-одны! — кричала я, бегая по цокольному этажу дома Мэгги, тряся сиськами.

— Иза, а вдруг мой брат спустится!

О, я надеялась, что он спустится! Я надеялась, что спустится ее отец. Я хотела, чтобы все мужчины на свете хотели меня, и для меня не имело значения, что это за мужчины.

Я начала переводить соблазнение парней на новый уровень. Подбила свою подругу Ханну на поцелуйное соревнование, и мы каждые выходные раздавали десятки поцелуев, выпрашивая их у парней и девушек одинаково.

— Я не могу позволить ей выиграть, малыш, — объясняла я Джоне. — Эти поцелуи не в счет, потому что они только ради соревнования.

Мои отношения с Джоной достигли кризисной точки за год до окончания школы. Мы были влюблены друг в друга, в этом не было сомнений, но постоянно ссорились, и манипулирование друг другом постепенно вытеснило всякую настоящую привязанность. Мне казалось, что единственный способ выпутаться из нашей ожесточенной силовой борьбы — разбить ему сердце. При мысли о разбивании сердца Джоны я ощутила кайф. Я выбрала момент — сразу после того, как он сильно разбился на велосипеде, чтобы сообщить ему эту новость. И не скажу, что мною владело такое уж сильное желание отомстить. Просто хотела, чтобы он был как можно более уязвим и я смогла унести всю свою власть с собой.

Я пожала плечами, сидя на краю его кровати.

— Просто я больше не получаю удовольствия от того, что я с тобой.

— Что это значит? У меня сотрясение. Я сейчас не могу ничем таким заниматься.

— Нет, я имею в виду — вообще. — Я старалась говорить как можно более небрежным тоном. Так получалось жестче.

— Знаешь, это просто несправедливо.

— Ты только и делаешь, что просишь меня позаботиться о тебе. Это утомительно.

— У меня сотрясение!

— Да все у тебя в порядке! Ты просто целыми днями ноешь и хнычешь, лежа в постели.

— Иза, пожалуйста! Я люблю тебя.

— Нам семнадцать, Джона. Нельзя воспринимать все так серьезно.

— Пожалуйста, Иза…

Из него словно выпустили весь воздух. Он был маленьким, робким, сгорбившимся на кровати рядом со мной, протягивая руку.

— Прости, Джона. Просто так и должно быть. — Я снова пожала плечами, поднялась и пошла к двери.

На его глазах выступили слезы.

— Иза, но я люблю тебя… и ты тоже меня любишь!

— Тогда, наверное, одной любви недостаточно, Джона.

Я драматично простерла к нему руки, послала воздушный поцелуй и вышла.

Когда объявила о своем новообретенном статусе «одиночки», у меня уже был составлен список парней, каждый из которых думал, что будет следующим. Чтобы не нянчить собственное разбитое сердце, я просто металась от парня к парню, тщательно следя, чтобы ни один из них не был тем, в кого я на самом деле смогла бы влюбиться. Мне нужно было как можно больше начал отношений. Я чувствовала себя наиболее могущественной как раз тогда, когда парень осознавал, что хочет меня. Именно этот переход — от одноклассницы к объекту желания — вызывал у меня восторг. Быстро меняя бойфрендов, я могла оставаться в этой соблазнительной части отношений неограниченно долгое время. И всякий раз, как парень начинал требовать большего, я находила удобную отмазку.

— Мы с тобой только начали встречаться, — объясняла я, лукаво притискивая руку парня к своей груди. — Мы не можем пока зайти дальше этого, — прикусывала губу, он тихонько стонал, а я уходила и оставляла его в полной растерянности.

После расставания я не отпускала парня далеко, держала их всех на расстоянии вытянутой руки — ни больше ни меньше — на случай, если мне станет одиноко в два часа ночи. Для этого старалась заканчивать отношения самым жульническим способом из возможных. Затевала мини-ссоры и говорила, что мне нужно пространство. Изменяла, а потом рыдала, поднимала тему невнимательности родителей и говорила: «Мне было просто слишком грустно, и я нуждалась в утешении». Что не было абсолютной ложью — но и чистой правдой тоже. Каждый раз цель была проста: завершить отношения, но сохранить внимание.

Моя репутация вскоре приобрела дополнение — из просто «безудержной потаскухи» я превратилась в «безудержную потаскуху и разбивательницу сердец». Меня начали ненавидеть. Лорен не нравилось, что я разговариваю с ее бывшим. Мэгги не хотела, чтобы я целовалась взасос со всеми гостями на ее дне рождения. Ни одна девушка не желала, чтобы я раздевалась в ее гостиной. Райан ненавидел меня за то, что я разбила сердце его лучшему другу, а Миранда перестала разговаривать со мной, потому что я бортанула ее брата спустя всего три недели отношений. Меня перестали приглашать на вечеринки, ночевки и в походы. Я теряла подруг. Они хотели, чтобы я перестала флиртовать с их отцами, и в этом они нуждались больше, чем в моих советах по выбору ароматизированных презервативов. Я чувствовала себя одинокой, изолированной. И сама начала называть себя потаскухой.

Моя мать восприняла мою новую идентичность невозмутимо. Думаю, это принятие было вызвано тем, что вокруг меня витала смутная аура отчаяния, а не моим желанием казаться крутой. Я обожала разгуливать по дому в нижнем белье и провозглашать громкие заявления, чтобы успокоить себя. «Твоя дочка — очень горячая штучка, ты знаешь?», и «ты родила такую секс-бомбу», и «проклятье, мама, я в по-о-олном порядке».

Она не смущалась даже тогда, когда я обращалась к ней с «потаскушьими» просьбами. Как в тот раз, когда попросила, чтобы на моем именинном торте была надпись «ШЛЮХА».

— Шлюха? Просто шлюха, и все? — переспросила мать, занеся карандаш над списком покупок.

— Да.

— Не «с днем рождения, шлюха» или, не знаю… «будь счастлива, шлюха»?

— «Будь счастлива, шлюха»? Фу-у! Нет, просто — шлюха. Потому что я и есть шлюха, — вздохнула я. — Ты все равно такой не купишь.

И моя дражайшая матушка поехала с этим списком покупок в Whole Foods^[8] и уговорила кондитера изготовить «шлюхин торт» для ее дочери. Я ликующе захохотала, когда она церемонно выставила этот торт на зеленую гранитную кухонную столешницу:

— Ну он точно решил, что я спятила. Но все же сделал его.

Чем больше становилось парней, с которыми я рассталась, тем сильнее меня ненавидели и тем полнее я принимала свою репутацию. В конце концов, это ведь она делала меня особенной и не такой, как все. С каждым новым бойфрендом я, возможно, теряла друга, но заодно получала новый источник утешения. В этих отношениях я была в безопасности — и была главной. Ни один из парней не отвергал Изу даже после того, как я с ним расставалась.

В смысле, так было до Сэма.

Примечания

5

Girls Chase Boys — песня американской инди-поп певицы и автора песен.

6

Рейки — один из древнейших видов тибетского целительного искусства

7

Канадские сериалы о повседневной жизни компании детей и подростков.

8

Американская сеть супермаркетов органических продуктов питания.