Несвоевременные

Ида Эфемер

История о перемещениях во времени, симулякрах и о гениальном психиатре, в котором доброта в итоге победила холодный разум. Фантазии, письма из будущего, генерации нейросети, сны, видения – и, наконец, откровение: каждый книжный герой подспудно знает своего автора.

Сны. На краю диска

Мы во главе с Ретроспектором сидели на краю вращающегося диска. Ретроспектор подвинулся ближе всех к краю, свесил ноги и болтал ими, как в воде, возмущая и колыша молчащую чёрную пустоту. Я нашарил рукой позади себя округлый камешек, размахнулся, швырнул вдаль — камешек пролетел, издав короткий свист, сплюснулся и растворился во мраке или оказался всосан вакуумом, который наползал отовсюду, накрывал чёрной мантией и поглощал всё, что попадалось на его пути.

— Не стал бы я этого делать на твоём месте, — сказал Ретроспектор, всё так же глядя вдаль и даже головы не повернув, чтобы встретить глазами глаза возмутителя спокойствия. — Эти места полны неведомых существ, стоит ненароком привлечь их внимание — и они слетятся на лакомый кусок как вороньё. Не буди лихо, пока оно тихо.

Что-то жалобно взвизгнуло, взмолилось без слов. По левую руку от меня, напуганный предостережением старшего, съёжился Двадцать Третий.

— Мой мальчик, не тревожься, — успокоил тот. — Нас не посмеют тронуть, пока мы во всеоружии. Помни: беззащитным делает тебя страх. Он оголяет уязвимые места и спускает в чёрную дыру спасительные навыки, которые ты получил от меня за последнюю вечность.

Я один из них точно знал, что Ретроспектор был плодом моего воображения. Скорее всего, он догадывался и сам. Но я не торопился подтверждать догадки, поскольку Ретроспектор ещё мог сослужить нам троим службу. Не спешил я и переубеждать его.

Ретроспектор знал истину и никому её не сообщал: мы виделись ему не самыми надёжными хранителями вселенских тайн. Истина была единственным, чего он не искажал, к чему не притрагивался. Хоть и прослыл славным иллюзионистом: искажал и пространство, потому что не верил ни единому его миллиметру, искажал и ход времени, сгибал и ломал его, даже не касаясь руками, искажал все возможные и невозможные величины.

Ретроспектор считал вечности, перебирал их и складывал вверх дном в громоздкий ящик в форме шестиугольной призмы на острие воображаемого шпиля протяжённостью триллионы парсек, который пронзал центр видимой Вселенной.

— Время — мера истинности, — говорил он, и мы внимали, замерев с разинутыми от изумления ртами.

— Наши открытые глаза видят ложь — внутренним зрением мы познаём истину, — говорил он и бросал вниз камень, а мы, сидя на краю диска, следили взглядом, как этот камень проваливается в бездну и рассыпается на множество разноцветных искр, каждая из которых, меняя форму и наполнение, становится ещё одной новорождённой галактикой.

— То, чего не увидишь внутренним взглядом, зовётся непостижимым, — говорил он, а мы пели многоголосый гимн и всё провожали глазами цветные галактики-искорки, не желая внутренним оком разглядеть то, что скрывалось от человеческой мысли под оболочкой-личиной.

Я вынул из кармана шитый красный мешочек с игральными костями и раздал их своим спутникам. Шесть костей — по две на каждого. Мы по очереди выбросили кубики на землю, и они покатились, переливаясь гранями, сквозь наши страхи и сомнения, вертясь волчком и не желая останавливать самовольный ход событий. На моих костях выпало четыре и пять, у Ретроспектора — две единицы. Двадцать Третий сгрёб два своих кубика и зажал в кулаке.

— Я не хочу, чтобы вы видели! — бросил он, недоверчиво насупившись, и отстранился.

— У него две шестёрки, — промолвил Ретроспектор. — Однако здесь, в пустоте, числа ничего не значат. В любой же другой действительности и в другой истории каждый вне зависимости от груза прожитых лет и места в разросшемся виноградной гроздью объекте реальности эквивалентен целому числу, величину которого мы сами определяем.

Двадцать Третий стал торопливо перебирать пальцами, что-то подсчитывая в уме, потом остановился, вздрогнул и спросил:

— Ты хочешь сказать, я могу запросто стать равным числу четыреста семьдесят три или, допустим, тысяча сто восемнадцать?

— Только не здесь, — незамедлительно отозвался Ретроспектор. — Здесь ты целостности не достигнешь. Как бы ни старался, пока не выберешь другую действительность, останешься десятичной дробью меньше единицы. Всё, что в твоих силах, — сменить знак плюс на минус (или минус на плюс). Но нужно ли это тебе? Сменив знак, ты перейдёшь на уровень, где нет нас, нет никого и ничего, кроме тебя самого, и вынужден будешь создавать своё окружение заново, не с нуля — с минус единицы. Ведь ты будешь сущностью с противоположным знаком, противоположными функциями и навыками. Но знаешь, в чём преимущество теперешнего тебя? Ты — Двадцать Третий, и другого такого же нет. Ты можешь летать, можешь притворяться.

— Но я не хочу, нет! — запротестовал Двадцать Третий. — Не хочу быть Двадцать Третьим, не хочу быть маленьким и слабым! Хочу раскрашивать и пресуществлять, низвергать и извлекать, хочу веять, но не хочу летать и притворяться. Ненавижу этот мир, в котором я всегда обязан быть чем-то. Он не мой!

— Но ты — его. И ты обязан чем-то быть. Только тогда, даже оставаясь слабым, ты не уподобишься Безликому… — Он выдержал паузу. — Вы же оба понимаете, о ком я.

— Помню его, — ответил я. — И поначалу он казался мне сильным. Скачет, хитрец, верхом на слове по буквам и символам на расчерченной бумаге, изменяет твоё видение, отвращает от истины. Должен признать, немало ловушек Безликий расставил на моём пути — я едва не попался!

— Безликий и сам слаб, — проговорил Ретроспектор, немного понизив тон, взмахнул рукой над нашими головами, посылая сигнал в пустоту, и диск стал постепенно замедлять ход. — У них, — сделал он акцент, — на всех одно имя, одна проекция на отрезке их объекта реальности, одно предназначение. В погоне за его исполнением Безликие перемещают свою проекцию в любой из узлов раскинутой ими сети для ловли вероятностей. Надо заметить, все они порядочные мерзавцы, которые не остановятся ни перед чем на пути к завоеванию и покорению… Наш неприятель был Девятым, но пал так низко, что лишился имени и чина и теперь изыскивает любые возможности вернуть свой статус и утвердиться в нём.

— Он играл со мной в загадки — вздумал перехитрить, но я оказался сообразительнее, чем он мог себе представить. — Я поднял указательный палец, призывая к вниманию. — Из этого поединка Безликий вышел проигравшим: я вовремя сумел осознать, что наша встреча целиком происходит в моём уме, и воспользовался привилегией вершить реальность. Загнал противника в угол.

— Ты способный ученик! — Ретроспектор улыбнулся широко и безмятежно, и над нашими головами возник купол, переливающийся всеми цветами. — Никогда в этом не сомневался. В очередной схватке ты дал отпор Безликому, но это лишь раззадорило его: пока соглашаешься бороться, ты оставляешь ему возможность завершить борьбу первым, ведь ваши шансы изначально равны. Приняв вызов, ты допустил ошибку, но со временем избрал правильную тактику. Мы сможем устранить его, как только общими усилиями вытесним из нашего ума, одного на всех. Цель — не поддаваться на провокации, установить свои правила игры и изгнать его из мира существующих.

Двадцать Третий обхватил голову руками и принялся качаться из стороны в сторону, как маятник.

— Ты говоришь об убийстве? — зашептал он. — Нет, это недопустимо! Нельзя украсть жизнь: убивая, мы берём её взаймы, оставляя в залог разум, совесть, душу, добродетель. Лишить живое существо жизни — значит преступить закон писаный и закон нравственный…

–…лишить живое существо смерти — значит преступить все мыслимые и немыслимые законы, — закончил Ретроспектор. — Мы делаем лишь то, что заложено в нас создателями, ты знаешь. Если ты создаёшь себя сам, ты волен заложить в себя качества и назначение, которые сочтёшь нужным.

Ход диска остановился. Течение событий сначала замерло, потом взяло обратный ход. Ретроспектор отсчитал на пальцах бегущие мимо нас бесконечности и возобновил движение действительности, её сжимание и разжимание, в пределах нашего тройственного разума. В центре диска образовалось углубление, оно всё росло и росло, пока его середина не истончилась до предела, резко уйдя вниз и образовав воронку. Она втянула нас, мы устремились по жерлу и высыпались в открытое пространство, как игральные кости на стол из перевёрнутого стакана.

Немного погодя мы смирились со своей участью, взяли курс на пристань и поплыли по межплоскостному простору, не видя ничего вокруг, ни на что не оборачиваясь и продолжая разговор до тех пор, пока над нами ещё имело малейшую силу время.

— Мы стосковались по твоим загадкам, — обратился я к Ретроспектору. — Пока мы сидели на краю, бросая в бездну новорождённые галактики, не имел смысла и поиск. Но ведь я был придуман, чтобы постоянно искать ответы…

Не останавливая полёта, тот проговорил: «Будь по-твоему. Моя загадка такова:

Ничто не происходит без неё,

И в поисках её терялся каждый,

Кто, глядя происшествиям в лицо,

Искал им объясненья хоть однажды.

Не раз сбивался с верного пути,

Но в скопище подобных осторожно

Он делал выбор свой, стремясь найти

Различья между подлинной и ложной».

Не разгадав её, мы не найдём ответа на вопрос, зачем появились здесь, обречённые скитаться от «альфы» до «омеги» с промежуточными остановками на каждом из именованных пунктов, собирать по капле размешанный в пространстве здравый рассудок, растворившийся в концентрированной синильной кислоте, бросать кости наотмашь, наугад подсчитывать выпавшее значение, складывать, пока сумма не составит миллиард, и считать, считать, считать вечности с конца до начала и от начала до бесконечности в феерической круговерти иллюзий, захватывающей и забирающей в свою суть, когда уже невозможно отличить действительное от иллюзорного, подлинное — от ложного, прекрасное — от уродливого, бесконечно повторяющееся — от произошедшего единожды…»