Только не для взрослых

Ида Мартин, 2022

Они молоды, безрассудны и всесильны. Они совершают глупости, рискуют, идут напролом, нарушают правила, дружат безвозмездно и любят до умопомрачения. Тоня узнает секрет своих родителей и неожиданно теряет любимого человека, Никита не может решить, кому из девушек должен достаться лунный пирог Юэбин, а Вита вынуждена ходить в школу под присмотром охранника. Но если Дед Мороз – твой знакомый блогер, а от опасностей можно спрятаться в Нарнии, то все оказывается не так уж и страшно, даже если сражаться приходится со всем взрослым миром.

Глава 3

Вита

Моя мама уверяла, что «детская» любовь, такая, как моя, ничем хорошим не заканчивается. Что это всего лишь неосознанное влечение, вызванное гормональной перестройкой. И что настоящая, «правильная» любовь бывает только в осознанном, взрослом возрасте, когда двоих самодостаточных и здравомыслящих людей связывают общие увлечения и уважение.

Одним словом, мама была против Артёма. Не то чтобы он не нравился ей сам по себе: Артём всегда держался с ней подчеркнуто вежливо, как умел, когда вспоминал о своем «аристократическом» воспитании, но все остальное, что выходило за рамки ее поля зрения, вызывало полнейшее неприятие.

Маму возмущало, что он постоянно заваливает меня подарками, балует и, как она это называла, «растлевает». Но, сколько бы я ни пыталась объяснить, что между нами всего три года разницы, подобное поведение она считала аморальным и была твердо уверена, что Артём обязательно меня бросит, — ведь у таких, как он, нет ни стыда ни совести.

Прошлой весной, когда у нас вышла ужасная ссора и я не разговаривала с родителями почти месяц, маме пришлось пойти на ряд уступок в отношении Артёма. И теперь она уповала лишь на то, что наш отъезд к папе в Америку вырвет меня наконец из этой «порочной связи».

О нашем предстоящем переезде я сказала Артёму еще летом. Он ответил, что это невозможно, и больше мы на эту тему не разговаривали. Словно если молчать, то ничего не случится.

Однако выбирать не приходилось. Мне еще не было восемнадцати, и я никак не могла остаться в Москве только по собственному желанию. Стоило только заговорить об этом, как у мамы обязательно случался сердечный приступ.

Тогда я решила взглянуть на ситуацию с другой стороны.

В какой-то степени я тоже была для Артёма «порочной связью». Вместо того чтобы заниматься своей музыкальной карьерой, он слишком много времени проводил со мной. Его опекун всячески стремился избавиться от меня, из-за чего у них регулярно случались ссоры, а Макс, с которым мы, в общем-то, дружили и отлично ладили, периодически давал понять, что затянувшийся конфликт с опекуном ни к чему хорошему не приведет.

Сначала Макс очень радовался, что с моим появлением в Артёме вновь проснулось желание творить, и он начал играть на виолончели. Вот только увлекающейся натуре Артёма всегда всего было мало. И если ему что-то нравилось, он хотел иметь этого так много, сколько мог получить. Это касалось всего: и еды, и вещей, и отдыха, и развлечений, и меня.

Так что музыка, пусть и по другой причине, снова отошла на второй план.

Я не могла не винить в этом себя. Ведь я могла испортить ему жизнь ничуть не меньше, чем, по мнению мамы, он мне. Мой же отъезд освободил бы его от ненужных метаний и самоедства на почве творческого бездействия. Я искренне верила в то, что без меня Артём сможет полностью погрузиться в музыку.

У Артёма были все шансы стать звездой мирового масштаба, и больше всего на свете я желала ему счастья.

В моем представлении освободить его от себя было самым благородным и сильным поступком любящего человека. Необходимая и оправданная жертва ради него же самого.

Поэтому я молчала, с разрывающимся сердцем отсчитывая дни в календаре и надеясь на то, что Артём как можно дольше не узнает об этом моем решении. Я очень боялась его реакции и того, что он может устроить. А выкинуть он мог что угодно. Смелости и фантазии ему было не занимать.

Но он все же узнал. От нашей соседки, которой мама разболтала, что взяла билеты на конец декабря.

Вот тогда у нас и состоялся ужасно неприятный разговор.

Как и ожидалось, Артём воспринял известие с неприятием: сначала шутил и уговаривал меня остаться, а когда понял, что все серьезно, психанул, выдал нечто вроде: «Самые жестокие в мире люди — это дети», разбил о стену стакан и, пожелав «счастливого пути», пропал на три дня.

Затем вернулся, поинтересовался, не передумала ли я, а услышав, что от меня ничего не зависит, ответил: «Ладно. Переживу» — и снова пропал. Но через пару дней вновь поймал меня в подъезде и признался: «Нет. Не переживу».

— То, что ты решила все одна, ничего толком не объяснив, неправильно, — мягко, но поучительно сказал он, когда после его слов «не переживу» я, захлебнувшись в слезах и любви, обнаружила себя в его голубой с шелковыми шторами и простынями спальне. — Конечно, спорить с тем, что, выбирая между временем, проведенным с тобой, и мучительным поиском идеального звука, я предпочту тебя, было бы глупо. Но, если мне что-то по-настоящему нужно, я умею быть требовательным не только к другим. По-настоящему требовательным.

С непривычно серьезным выражением лица он стоял передо мной, скрестив руки на голой груди. Рваная косая челка занавесила половину лица, черный шарик пирсинга под нижней губой блестел, притягивая взгляд.

— Я забросил музыку в пятнадцать не только потому, что считал, что это насилие над моей личностью. Была и еще одна причина. Те люди, которые меня окружали, они всё мерили выгодой и деньгами. Но, создавая что-то, ты отдаешь частицу самого себя. Своей души. Обнажаешь ее и выставляешь напоказ. А они смотрят на тебя как на голого, разглядывают, оценивают и потом суют деньги в трусы. Выступать перед ними — все равно что метать бисер… Но, когда появилась ты, я снова захотел играть. Почувствовал, что ты можешь ощущать то же, что и я: свет, радость, обиду, боль… Красоту, в конце концов… Чего это ты улыбаешься?

— Ты смешно сказал.

— Что смешного?

— Про деньги в трусы.

Смягчившись, он присел рядом:

— Короче, твой отъезд сделает мое возвращение к музыке невозможным. Совсем. Только так, а не наоборот. Так что, если ты действительно желаешь мне счастья, тебе придется остаться.

— Это уже решено. Мама начала заниматься продажей квартиры и собирает документы.

Артём закрыл мне рот ладонью:

— Ничего не хочу слышать. Ты никуда не уедешь.

Через несколько дней маме позвонила директриса и вызвала ее в школу.

Я ждала в коридоре.

Их разговор длился минут двадцать. Из кабинета мама выскочила разъяренная, с выпученными глазами и съехавшими на нос очками.

— Быстро домой! — закричала она, словно мне было десять и я что-то натворила.

Пока мы мчались через дворы, она только яростно пыхтела, не отвечая на вопросы. А как только дверь квартиры за нами захлопнулась, заперла ее на все замки и объявила:

— Больше ты никуда не выйдешь.

— Мам, ты чего? Что я сделала?

— Что сделала?! — Она уперла руки в бока. — Совесть потеряла — вот что! Я готова была сквозь землю со стыда провалиться. Это же надо было до такого додуматься!

— Я честно не понимаю.

— Только не нужно придуриваться!

— Ты же знаешь, я этого не умею.

— Даже если твой идиот устроил это без твоего согласия, что еще хуже, то это была последняя капля моего терпения. Я запрещаю тебе общаться с ним. Больше никаких гостей, звонков и переписок. Дай сюда телефон!

Мама угрожающе двинулась на меня.

— Подожди. — Я отступила назад. — Ты должна рассказать мне, что произошло.

— Сейчас же доставай телефон.

— В чем Артём провинился?

— У меня в голове не укладывается! Это же надо додуматься: подговорить Марианну Яковлевну, чтобы она убедила меня не забирать тебя из школы.

— Это она тебе сказала?

— Разумеется. — Мама всхлипнула и принялась рыться в карманах в поисках носового платка. — И вот за что мне такое наказание?! Я ведь все для тебя делала. Все! И до сих пор делаю. А ты взяла и променяла меня на смазливого мальчишку.

Пока она мыла руки и ругалась из ванной, я попыталась тихонько исчезнуть, спрятавшись в своей комнате, но через полминуты она влетела туда с протянутой рукой.

— Давай телефон! По-хорошему давай. Иначе я позвоню в МТС и попрошу заблокировать твой номер.

Я достала мобильник и отдала ей:

— Мам, пожалуйста, успокойся. Ничего страшного не произошло. Ну, подумаешь, Артём поговорил с Марианной Яковлевной. Мы же все равно уходим из школы, и ты ее наверняка больше никогда не увидишь. Какая теперь разница, что она думает?

— Дело не в Марианне Яковлевне. Черт с ней! Но я не допущу, чтобы какой-то сопляк вмешивался в мою жизнь. Он и так уже испортил все, во что я вложила столько труда, а теперь собирается…

— Давай я схожу и поговорю с ним? Скажу, чтобы больше ничего такого не делал.

— Никаких «поговорю». Довольно. Наигрались.

Она вышла, громко хлопнув дверью.

Я схватила ноутбук, чтобы написать Артёму о том, что происходит, но, когда он загрузился, оказалось, что мама успела отключить роутер.

— Мне уроки нужно делать, — сказала я ей, зайдя на кухню.

— Занимайся по учебнику.

— Задания в электронный дневник пишут.

— Позвони Эле.

— У меня нет телефона.

— Я тебе дам свой. Потому что вайфая больше не будет.

— А как же ты будешь свои новости смотреть? И работы проверять?

— Хватит! — Она ударила ладонью по столу.

Об этом мама, вероятно, не подумала, поэтому еще больше разозлилась.

Но я все равно ушла, чтобы не выслушивать очередную порцию упреков. Завалилась на кровать и лежала в кромешной темноте, уставившись в потолок.

В комнате надо мной Макс слушал музыку, пару раз залаяла Лана, потом я различила голос Артёма. Они смеялись и еще понятия не имели, что произошло.

Мама же, сидя на кухне, весь вечер кому-то названивала, то выясняя, как запаролить вайфай, то жалуясь на меня.

Посреди ночи раздался звонок в дверь. Я услышала, как мама встала и прокричала не отпирая, что Вита спит.

Утром я подошла к ней, когда она завтракала, и крепко обняла:

— Давай не будем ссориться?

— Давай, — пробубнила она с набитым ртом. — Но мои условия остаются в силе.

— Можешь хотя бы телефон отдать?

— Нет. В ближайшее время ты его не получишь. Просто прими это как данность. — Она высвободилась из моих рук. — Обижайся сколько влезет, но ставить под угрозу благополучие нашей семьи я тебе не позволю.

— Но это насилие над личностью.

— Что? — Она перестала жевать. — Отобрать у ребенка телефон — насилие над личностью? Сама подумай, как это звучит.

Разговаривать было бесполезно.

Я решила, что сделаю вид, будто пошла в школу, пройду половину дороги и, когда мама перестанет смотреть из окна, вернусь, чтобы подняться к Артёму и поговорить.

На улице еще горели фонари и было довольно темно. Перед подъездом стоял какой-то незнакомый человек в меховой квадратной шапке, вроде той, что носили в советское время. Я обошла его и двинулась привычным маршрутом.

Человек направился в ту же сторону.

Я пересекла двор, свернула к пятиэтажкам и остановилась возле занесенной снегом детской площадки. Именно отсюда я собиралась вернуться обратно.

Но человек в меховой шапке тоже остановился. Одет он был в куртку цвета хаки и высокие солдатские ботинки на шнуровке.

Я терялась в догадках.

Дождавшись, когда мимо пойдут спешащие к метро люди, я пристроилась за ними. Однако не успела я сделать и пары шагов, как незнакомец вдруг преградил мне дорогу:

— Куда?

На вид ему было лет пятьдесят. Широкое плоское лицо, близко посаженные глаза и жесткий подбородок.

— Иди в школу, — произнес он приказным тоном.

— Вы кто?

— Носков Владимир Петрович.

— Кто?

— Теперь я присматриваю за тобой. Тебе мама не сказала?

— Нет.

— Странно. — Он нахмурился: — Ну, не важно. Твой маршрут: из дома до школы и обратно. Маршрут один — и никакой самодеятельности. И дай мне свое расписание.

— Вы будете ходить со мной в школу?

— Так точно.

— Каждый день?

— Каждый день по будням и в выходные по спецвызову.

— Это мама такое придумала? — Я была совершенно растеряна.

— Она должна была проинформировать тебя и подготовить, как указано в памятке.

— Она ничего не говорила.

— Так… — озадаченно протянул он. — Ты же Вита? Котова?

Я кивнула.

— Тогда все верно. Идем. А то опоздаешь. — Он простер руку, указывая направление.

— Зачем вы будете ходить со мной в школу? Мама боится, что на меня кто-нибудь нападет?

— Понятия не имею, чего боится твоя мама. Об этом в моих инструкциях не сказано.

— А что сказано в ваших инструкциях?

— Что я должен привести тебя в школу, а потом вернуть домой.

— Значит, вы вроде как мой телохранитель?

— Сопровождающий, — уточнил он.

— А это платно?

— Я работаю на агентство.

— Ладно, хорошо. — Я пока не понимала, как к этому относиться. — Тогда перед школой мне нужно будет зайти в одно место.

— Ты идешь в школу.

— Вы не понимаете, мне очень нужно.

— Это не обсуждается.

— Но я не хочу.

— Это тоже не обсуждается.

— Не можете же вы меня насильно туда повести.

— Могу.

— Тогда я закричу, и люди вызовут полицию.

— Это нестрашно. У меня есть документы и допуски с предоставлением мне полномочий. Все бумаги подписаны твоей мамой. — Развернув меня за локоть, он легонько подтолкнул: — Давай шагай.

Весь первый урок я просидела уставившись невидящим взглядом в доску. Нанять какого-то человека, охранника, чтобы я не сбежала, — до такого еще нужно было додуматься. В этот раз моя мама просто превзошла себя.

Когда я вышла из школы, снова было темно, но Носков никуда не делся. Словно мрачная тень, он отделился от забора и последовал за мной, держась на небольшом расстоянии.

Прошли совсем немного, и на пересечении с узкой проезжей дорожкой я увидела Артёма. Как всегда, в тонкой куртке нараспашку и с облаком сигаретного дыма над головой.

Я бросилась к нему, и он, тут же подхватив меня, поднял:

— Всё, поехали пообедаем. Я за сегодня так напсиховался, что у меня проснулся зверский аппетит. Хочу борщ со сметаной.

— Нам надо поговорить.

— Конечно надо. — Он поставил меня на ноги. — Вот и поговорим.

— Только есть проблема. — Я покосилась в сторону приближающегося Носкова. — Видишь вон того человека? Мама наняла его водить меня из дома в школу и обратно. Он не разрешит. Я уже пыталась отпроситься.

— Чего? — Артём вскинул брови от удивления. — Водить? Типа как под конвоем?

— Ну да.

— Не разрешит он… Да кто его спрашивать будет?!

Крепко сжав мою руку, Артём потянул за собой.

— Молодые люди, остановитесь! — послышался сзади голос Носкова.

Артём резко обернулся и небрежно бросил ему:

— Ты свободен.

— Пожалуйста, отойди от девочки, — с механической интонацией произнес Носков.

— Чего-о-о? — Артём загородил меня собой. — Шагом марш отсюда.

— Ты, парень, лучше не нарывайся. Я при исполнении, и с целью ликвидации опасности имею право применить силу.

— Нет никакой опасности, — вступилась я. — Это мой друг. Артём. Не нужно никакой силы.

— Так, ладно. — Артём подошел к Носкову вплотную и, немного наклонившись, что-то тихо сказал.

Нетрудно было догадаться, что он предлагает деньги. Это срабатывало почти всегда, однако Носков лишь упрямо помотал головой.

— Ну и дебил, — бросил ему Артём и снова взял меня за руку.

Я не успела сообразить, как это произошло, но в ту же секунду Носков сбил его с ног и, заломив руку, уложил на землю лицом вниз.

— Перестаньте! — Я кинулась к ним. — Вы не имеете права!

Больно вцепившись мне в локоть, Носков повел меня в сторону дома. Заметив, что Артём поднялся и догоняет, он достал из кармана короткую черную палочку и показал ему.

— Приближаться не советую. «Шерхан». Девяносто киловатт. Через одежду бьет отлично. Нейтрализует противника на несколько минут.

Артём шел за нами, но ничего не говорил. Я лишь слышала его тяжелое дыхание и спиной чувствовала, как он взбешен.

Слезы застилали мне глаза, ноги подгибались.

Возле подъезда Артём крикнул: «Витя, не волнуйся. Я решу это!» — и я снова попробовала вырваться, но безуспешно. Носков довольно грубо дотащил меня до квартиры, попрощался с мамой и ушел. Я свалилась ей под ноги и разрыдалась. Но она даже не подошла ко мне. Сказала только, что суп на плите, и закрылась в своей комнате.

Я лежала в коридоре, не раздеваясь, до позднего вечера. Сначала рыдала, пока голова не начала раскалываться, а потом уснула. Проснулась вся мокрая от пота, с онемевшей ногой, и едва дошла до туалета.

Мама на кухне смотрела «Ютуб». А услышав меня, снова предложила суп.

Но есть не хотелось. Ничего не хотелось. Такого опустошения и безысходности я не испытывала никогда.

«Самое ужасное, что может произойти с человеком, — это бессилие», — говорил Тифон, и теперь я поняла смысл этой фразы в полной мере.

Мы жили на первом этаже, на окнах стояли решетки. Я прикинула, сколько времени потребуется, чтобы перепилить их пилочкой для ногтей, и снова расплакалась. Потом водрузила стул на письменный стол и, рискуя неслабо навернуться с этой конструкции, дотянулась до потолка. Несколько раз стукнула со всей силы в него кулаком и прислушалась. Наверху стояла полнейшая тишина. Даже Лану не было слышно.

Мама вошла так неожиданно, что я, вздрогнув, пошатнулась и со страшным грохотом свалилась вместе со стулом. К счастью, упала на кровать, больно ударившись только лодыжкой о ее спинку.

— Совсем ненормальная? — Сначала мама перепугалась и кинулась меня ощупывать, а убедившись, что все в порядке, снова сделала каменное лицо. — Ты мне потом спасибо скажешь.

— Мамочка. — Я поймала ее за руку. — Пожалуйста, если ты меня хоть немного любишь, отмени все это.

— Думаешь, мне самой приятно? — Ее голос потеплел. — Если бы я не знала, что в твоей голове принимают решения не мозги, а гормоны, я бы никогда не пошла на подобные меры, но ты слишком подвержена влиянию. Артём из тебя веревки вьет. Ты делаешь все, что он потребует, и не способна ко взрослым, разумным поступкам.

— Ты боишься, что я передумаю ехать к папе?

— Именно. Нам остался всего месяц. И за это время не должно ничего случиться.

— А если я пообещаю, что не случится?

— Это исключено. Стоит тебе встретиться с ним, ты забудешь и обо мне, и о папе, и о всех своих обещаниях.

— Но я ведь уеду навсегда и, скорее всего, больше никогда-никогда его не увижу. Мне очень нужен этот месяц. Умоляю! Ты просто не представляешь, как я его люблю…

— Вот именно это меня и беспокоит больше всего.

Через час, когда я пыталась выучить историю, неожиданно раздался легкий стук в стекло.

Я подбежала к окну.

Артём стоял внизу. В руке у него был мобильник, и, стоило мне приоткрыть оконную створку, он тут же протянул его мне.

— Спрячь, — сказал он негромко. — Я тебе напишу.

— Это из-за директрисы, — прошептала я в ответ. — Поговори с мамой. Она сильно обиделась.

— Уже говорил.

— И что?

— Как видишь.

— Ты извинился?

— Сто раз.

— Пообещал, что больше не будешь?

— Тысячу раз.

— Что же делать? — Я по локоть просунула руку через ледяную решетку.

Артём прижался к ней щекой, а потом поцеловал ладонь:

— Потерпи немного. Я обязательно что-нибудь придумаю.

Я задержала дыхание — и тут сзади раздался крик.

— Ах вот откуда сквозняк! — В комнату ворвалась мама.

Резко дернувшись, я едва не сломала руку.

— А ну пошел отсюда! — заорала она на Артёма. — Еще раз увижу — полицию вызову!

— Они не приедут, — спокойно отозвался тот. — Я не совершаю ничего противозаконного.

Задохнувшись от негодования, мама схватила с подоконника банку для полива цветов и выплеснула ее прямо в него. После чего оттолкнула меня и, яростно захлопнув створку, задернула шторы:

— Подойдешь к окну и… — Она замялась, придумывая мне наказание.

— И что? Что ты можешь мне еще сделать?

Тут она заметила телефон, который передал Артём, и, с силой разжав мои пальцы, отняла его.

Ночью приезжала скорая — маме стало плохо с сердцем. Пока врачи снимали кардиограмму, у меня появился отличный шанс сбежать. Но я испугалась, что ей нельзя еще сильнее волноваться. Позже оказалось, что кардиограмма в норме, и доктор прописал ей только здоровый сон и прогулки на свежем воздухе.